Работа в колхозе подростком

   Ещё  когда я учился в школе, я имею  ввиду период 1944 – 1948гг.  мы – дети, на каникулах летом всегда работали в колхозе, по наряду.  Пахали пароконными плугами на быках, так как лошадей ещё не было, так несколько старых кляч. Тракторов – вообще кот наплакал на  весь район.  Работали на стоговании сена, на прополке овощей.  Ну, а когда закончил семилетку, то впрягся в колхозную работу наравне со взрослыми. В пятнадцать лет я уже со всеми взрослыми ходил на сенокос косить траву. Эта работа не из лёгких. Нужно идти со всеми в один взмах и не отставать. Хорошо, что я сам себе налаживал косу и сам её отбивал.  Меня отец научил. Он  это дело хорошо знал и умел.  Вставать  нужно было в половине  четвёртого. В четыре уже нужно было начинать косьбу, пока лежала  хорошая роса. Я хорошо  управлялся  с  косой,  поэтому  мне  относительно не трудно было угнаться за опытными косарями, однако  уставал  изрядно.  Но и опытные  также  уставали, правда, старались не показывать своей усталости. Да и на других работах труд был не из лёгких.  Что стогование сена, что скирдование зерновых, что молотьба – по три пота сойдёт от «перекура» до «перекура».   


ПАХАРИ

   Трудно было нам, ещё детям, управляться с упрямыми волами.  Ну что может сделать мальчишка  двенадцати - тринадцати лет с парой упрямых волов, если они заартачатся. Представляете!   
   В двухлемешный плуг впряжены два  здоровенных вола, да на поводке с ними молодая лошадь тянет борону.  Рядом с плугом сосредоточенно шагает худощавый паренёк, ростом под брюхо волу.  В левой руке у него бразды правления упряжкой, то бишь – вожжи, правой он держится за рычаг плуга, на запястье этой руки  у него висит длинный кнут.
   Паренёк важно попискивает своим дискантом, понукая волов и лошадь. И не поймёшь со стороны, управляет ли он своей упряжкой или держится  левой рукой за вожжи, а правой – за плуг, чтобы не отстать от волов.
   И вот надоест волам таскать по полю эту железяку на колёсиках, да ещё подчиняться какому–то писклявому существу, семенящему сзади, и они начинают игнорировать  все его руководящие  указания. Остановятся и ни с места. Мы бегаем вокруг них, понукаем, кричим, стегаем кнутом – хоть бы что, стоят и всё тут.  А то ещё начнут крутиться куда попало, перепутают все постромки, запутаются в них и опять стоят. Хоть плач. Что  мы и делали иногда  от  бессилия  справиться с упрямыми волами.

   Однажды мы с Иваном Солохиным  пахали на поле за речкой напротив нашего села. День был жаркий, безветренный, тихий.   Оводов, слепней, мух над нашими волами, да и над нами – тучи.  У волов даже хвосты устали отмахиваться. Они, атакуемые оводами и слепнями, да ещё подстёгиваемые нашими кнутами, совсем заупрямились. На каждом гоне раза по три - четыре останавливались  и не  двигались с места, а то и запутывали постромки. Мы их били  кнутами, кричали на них, матюгались, пинали  ногами.  Ничего не помогало.  Как истуканы  стоят. Наконец к нам пришёл из села мужчина, я уже и не помню, кто это был.  Мы обрадовались, полагая, что он нам поможет как-то.  А он, оказывается, пришёл только затем, чтобы сказать нам, чтоб мы так не матерились, потому что чётко слышно во всём селе наши многоэтажные ругательства.  Даже собаки стыдливо притихли.
   Меня этот случай не столько пристыдил, сколько удивил.  Мужчина высказал нам упрёк, за то, что мы матюгаемся и сказал, что его послали женщины.  Говорят, хоть уши затыкай, такие звонкоголосые многоэтажные ругательства несутся с поля.  Мы с Иваном пытались объяснить ему. Что волы артачатся, не слушаются нас, а он изложил нам всё, зачем его послали женщины и ушёл обратно в село.
   В этом эпизоде меня опять удивило поведение взрослых. Я долго не мог никак понять: как это так, что мы, тринадцатилетние  дети  выполняем работу  довольно утомительную и для взрослого здорового человека, а эти взрослые – мужики сидят дома.   А ведь бригадир говорил, когда посылал нас пахать, что некого больше, все распределены по другим работам.   У меня даже настроение  упало  от такой непорядочности.  Такое поведение взрослых меня угнетало больше, гораздо больше, чем поведение  упрямых волов.
   Я рассуждал так.  Ну, хорошо. Мужик не пошёл на колхозную работу, так как у него, вероятно, были неотложные дела по дому.  Так он, вероятно, объяснил бригадиру свой отказ.  Но он, однако, нашёл время прийти к нам на поле.  Я видел, как он неторопливо шёл к нам и как так же неторопливо уходил от нас.  Будто на прогулке.
    Я тогда из этого случая  вывел заключение: просто некоторые взрослые отлынивают от колхозной работы.  А я ведь шёл на работу с чувством причастности к общему коллективному труду.  Мне как–то стыдно было, что вот все работают, а я бездельничаю.  Хотя я мог свободно отказаться от этой работы  и меня никто бы не упрекнул за это.  Ведь мне тогда шёл тринадцатый год. Я тогда думал: «Почему люди так ведут себя, лодырничают. Неужели им не стыдно?»
   Я рано начал читать. В пять лет свободно читал газеты, книги. Правда, не  всегда понимал значение отдельных слов. А во время войны, начиная с осени сорок третьего и после войны, моя старшая сестра Маша  по комсомольскому поручению вела, так сказать, филиал библиотеки. Библиотека была  за пять километров в сельсовете, а Маша набирала  там книг, привозила домой и выдавала тут  в нашем селе читателям, рекомендовала, убеждала прочитать ту или иную книгу.
Так вот.  Почти все  книги, что она привозила, я прочитывал. Много было классики и советской литературы.  Поэтому  мировоззрение моё формировалось больше по книжным  положительным героям  и всегда было в каком–то диссонансе  с реальной жизнью.  У меня была одна логика, а жизнь выдвигала по этому поводу другую, которая казалась мне непонятной и, временами, абсурдной.  Наверное, всё дело было в том, что литература, особенно, советская, да и политика советская воспитывали в молодом человеке чувство патриотизма, чувство коллективного труда и взаимопомощи, чувство личной ответственности  за общее дело.  И вот эти индивидуалистические, частнособственнические интересы и соответственно им, поведение некоторых людей,  были мне  непонятны  и неприятны.


Рецензии