Улей

Том Эммитс жил в отдалении от городов и крупных поселений. В тихом уединении он трудился на огромной пасеке, примыкающей к скромному домику и полю, засеянному пшеницей. Этому благородному ремеслу он посвящал всё свободное время. Один раз в год он прерывал длительное уединение пятидесятимильной поездкой в город, на сезонную ярмарку, где его великолепный мёд получал заслуженные почести.

Чтобы возместить недостаток общения, Том приглашал к себе путешественников, которых судьба приводила к его пасеке. Он с расспрашивал о событиях в большом мире, слушал истории, которые обычным горожанам показались бы привычными и даже скучными, но которые не могли не увлечь любознательного фермера.

В этот день усадьбу Тома Эммитса посетило некое лицо, которое назвалось предпринимателем из Лондона, приехавшим в Калифорнию повидать красоты Дикого Запада. Однако, Том, вероятно, очень удивился бы, узнав, что человек, которого он принял у себя, никогда не жил в Лондоне, не был предпринимателем, и звали его не Джордж Ромэнс, а Франсуа Сент-Горн. Правильнее будет назвать его авантюристом-золотоискателем.

Его дед переехал из Франции в Калифорнию, когда по Америке прокатилась первая волна золотой лихорадки 1848 года. Жаждущие быстро обогатиться толпились на палубах пароходов и тряслись в грубо обтёсанных повозках, чтобы побывать в этом золотом крае. Как всегда случается во время золотых лихорадок, безумие охватывало умы, как пламя смолистые сучья, и распространялось по  свету всё дальше и дальше от очага возгорания. Позднее эта страсть обернулась обнищанием для многих старателей, вложивших все средства в это трудоёмкое и часто безвыигрышное дело, но получивших взамен одни мозоли и огромные долги. Такой же исход настиг и старика Сент-Горна. Неудачливый золотоискатель нанялся на чужой прииск батраком. Скудный заработок и небольшие сбережения ушли на то, чтобы построить хижину, в которой он жил и трудился до самой смерти – сначала старателем, а затем, когда золотая лихорадка спала, занялся портняжным ремеслом. Спустя год в этой хижине родился Луи Сент-Горн. А ещё через двадцать лет, в 1872 году на свет появился Франсуа, сын Луи.

В семье Сент-Горнов все разговоры были о золоте так же, как в других семьях основным предметом для бесед служит воскресная месса или газетные новости. От отца и деда Франсуа слышал рассказы, овеянные дымкой мифа, – о Матери Золота, кварцевой жиле невероятных размеров, которая якобы скрывается где-то в недрах калифорнийской земли. Эти рассказы волновали его воображение, в крови, словно магма, бурлил азарт и жажда открытий. Многие месяцы Сент-Горн путешествовал по территории штата в поисках возможных вех, которые свидетельствовали бы о легендарных залежах золота. Он посещал заброшенные шахты, карьеры и другие места с открытым спуском под землю. Долго останавливался у берегов рек и ручьёв, промывая песок, но всё было напрасно. Боль разочарования жгла сердце золотоискателя.

И вот совершенно случайно, на свою беду, он очутился возле усадьбы Тома Эммитса. Уставший и обозлённый, он постучал в железную калитку и громко позвал хозяина. Старый пасечник не ответил. Франсуа, чертыхнувшись, обвёл взглядом сначала скромное строение, затем сад и, наконец, весь участок. Тома Эммитса не было ни в доме, ни среди многочисленных ульев и садовых деревьев.

Сент-Горн прождал минуту и, решив, что хозяин просто не славится радушием к гостям, повернулся к дороге. Вдруг он увидел нечто такое, что обывателю показалось бы незначительным, но что не могло не заинтересовать Франсуа. Он заметил небольшую пещеру, рассекавшую склон крутого холмика, и самого Эммитса, который, словно по волшебству, возник из тёмного отверстия. В одной руке у него был горшочек – такой, в который собирают лесные ягоды и коренья, а за спиной Том держал большой мешок, в котором выдавались очертания нескольких крупных предметов неправильной формы. Что-то кольнуло сердц Франсуа. Незамеченный Эммитсом, он отошел в сторону и скрылся в кустарнике.

Что он мог подумать, если все его мысли в эту минуту, как впрочем и в любой миг жизни, были о золоте? Пристрастно оценив ситуацию, Сент-Горн решил, что старик случайно обнаружил золотоносную жилу, очень крупную и обширную, если исходить из того, каких размеров самородки он нёс в мешке. Образ жизни пасечника, одинокий и замкнутый, как показалось Сент-Горну, только подтверждал эту гипотезу.

Чтобы получить больше сведений, Франсуа посетил дом Эммитса.

– Я выращиваю лучших пчёл в округе, а их мёд славится во всём штате! – авторитетно заявил Эммитс. – Не правда ли, отличный медок?..

Том угостил Сент-Горна из своих запасов.

– Удивительный мёд! – воскликнул Франсуа вполне искренне. Мёд действительно был словно из сказки. Но его интересовали не лакомства, а золото, желаннейший нектар.

– Это потому что солнце здесь благотворно влияет на пчёл и растения, и от города, с его дымом и шумом далеко… – старик, не сдержав языка, с увлечением пустился в объяснения тонкостей пчеловодства и подчеркнул, как удачно выбрано место для пасеки.

«Да, это удачный выбор! – с грустью думал Сент-Горн, – если каждый день можно выносить самородки в мешках да горшочках!»

Думая, что старик попросту заговаривает ему зубы, чтобы отвлечь от возможных подозрений, он стал действовать напрямую. Улучив момент, он безжалостным прокурорским тоном осведомился:

– Что вы делали в пещере? – его взгляд был устремлён точно на Эммитса. – Что вы там прячете?..

Том вздрогнул, что, конечно, не укрылось от пытливых глаз Франсуа.

– Отвечайте! – наседал он.

Эммитс замешкался и казался взволнованным, точно боялся, что раскроется какая-то тайна. Он даже не подумал возмутиться бесцеремонностью гостя.

– Я... как вам объяснить... – рассеянно оправдывался старик, – я держу там... некоторые инструменты для ульев, чтобы не ходить через всю пасеку... да и мёд лучше хранить в прохладе...

Но Франсуа не поверил ни одному слову старого пасечника, напротив – только сильнее укрепился в подозрениях...

«Фермер что-то скрывает, – думал он, удаляясь от дома Эммитса. – Я пойду туда ночью и сам всё разведаю!»

Как выяснилось из дальнейшего, эти подозрения имели право на существование, хоть и были ошибочны...

Сент-Горн устроился в роще орешника, в полумиле от своей цели, и стал ждать наступления сумерек. Золотоискатель, не отвлекаясь даже на еду и сон, наблюдал за входным отверстием пещеры. В середине дня туда пришел Том Эммитс и попытался загромоздить вход досками и камнями. Закончив работу, он вернулся в дом. Нетерпение Франсуа росло с каждой минутой ожидания. Наконец, стемнело. Он решил идти к пещере. Стараясь не шуметь, он в позе ночного вора пересёк границу владений Тома Эммитса и скоро уже стоял  перед забаррикадированным входом.

У Сент-Горна был керосиновый фонарь, но, опасаясь, что огонёк заметят из дома, золотоискатель отложил его в сторону. При неверном свете мерцающих звёзд он стал осторожно раздвигать доски и откатывать валуны. Через несколько минут в загромождении образовалась щель, достаточно широкая для человека.

Проникнув в пещеру, Сент-Горн поднёс спичку к фитилю: голубоватый огонёк возник во мраке, слабо дрожа в обители древних базальтовых стен. Фонарь освещал пространство на несколько метров вокруг, дальше лежала густая, как болотная трясина, тьма. Ветер с мрачным воем дул из щелей. Стены и своды покрывали выпуклые продолговатые рельефы природного происхождения. Казалось, что человек очутился внутри огромного окаменелого скелета, застывшего в нерушимом базальте. Держа фонарь на вытянутой руке, Сент-Горн спускался в подземные глубины. Ход, не разветвляясь и не сворачивая, тянулся на сотни метров.

Пошло минут десять; золотоискатель-авантюрист полагал, что находится далеко за пределами участка Эммитса. Скоро он почувствовал, что туннель значительно расширился. Свет фонаря не достигал стен.

Сент-Горн очутился в большом зале, – тёмном, как самые тёмные арктические ночи. Здесь он нашел брошенный Эммитсом факел и зажег его, но и этого света не хватало, чтобы осветить огромную пещеру.

Послышался едва слышный звук – треск разрываемой плёнки (Сент-Горн не обратил на него внимания). В дальней стене блеснуло что-то ярко-желтое, словно поток молодого янтаря. Мысль о золоте вихрем пронеслась в голове Франсуа; охваченный жаждой, он бросился к стене и, надеясь нащупать самородки (он полагал, что Эммитс устроил здесь своего рода склад), просунул руку в одну из ниш, которые длинными параллельными рядами поднимались до потолка. Сент-Горн нащупал что-то крупное, размером с кулак. Но радость находки в миг сменилась леденящим душу ужасом, когда это нечто стало агрессивно вздрагивать и шевелить крыльями.

Сент-Горн разжал пальцы и с бледным лицом отступил на шаг, взгляд его упал на огромные соты, выхваченные из мрака пламенем факела: ячейки этих сот были заметно крупнее обычных. Пещеру наполнил нарастающий шум крыльев, в воздухе замелькали тёмными росчерками крылатые тела. Сотни насекомых замерцали, словно огоньки гирлянд, кружа вокруг источника света.

«Это были соты, – лихорадочно соображал Сент-Горн, спеша назад, к тоннелю, – в мешке он нёс соты! И мёд в горшочке!»

«Лучший мёд во всём штате, – вспомнил он слова Эммитса, – такого вы нигде не найдёте!»

«Чёрт побери!», – было последнее, что подумал Сент-Горн, не успев сделать и двадцати шагов в сторону выхода.

Его облепила тёмная волна живых тел, десятки пчелиных жал вонзились в тело злосчастного человека. Последний, беспомощный, одинокий крик потонул в гуле потревоженного улья.