Крапивки

ПРЕДИСЛОВИЕ

Этот рассказ я записала по следам заметок и рассказов Ирины Шульман, моей подруги из Хайфы. Наше совместное творчество продолжалось два дня. Мы были в эти дни далеко друг от друга – Ирина в солнечной Хайфе. Я на снежном Урале, с морозом и гололедом. Были разговоры по скайпу, пересылка файлов, фото. И снова разговоры. И казалось, что нет между нами этих 3500 км, что мы сидим рядышком с Ирочкой в ее уютном доме на набережной Бат Галима и работаем… Результат нашего творчества – история трагичная и счастливая одновременно. Одна из множества историй, которыми богата судьба нашего народа в ужасном для него 20 веке. История беззаветной преданной дружбы и предательства. Мужества и трусости. Человечности и подлости. Я точно знаю, что когда мы с Ирой встретимся вновь, то снова и снова будем вспоминать новые подробности тех событий и их продолжение в дне сегодняшнем.

Рассказ получился зримым и фотографичным. Вот, готовлю сейчас на кухне кисель(понятно, что это мое фирменное блюдо), а вспоминаю тот ящик с крахмалом у бабки староверки из местечка Верхние Мулы Пермской области. И маленькую худющую девочку с черными кудряшками, которая заливает этот крахмал холодной водой и ест тайком отвратительную, царапающую горло массу. Ест, чтобы не умереть с голода. Однако, пора к рассказу.
Татьяна Кисель, февраль 2015.

КАК ВСЕ НАЧАЛОСЬ

Желание рассказать о своей жизни присуще, наверное, любому человеку. И мы все дела-ем это - делимся с друзьями радостными и, наоборот, горькими моментами, пытаемся воспитать детей и внуков примерами из личной жизни. Потомки, правда, всячески пытаются улизнуть от этих занудных поучений. Но таки затем, рано или поздно, к ним неизбежно возвращаются. Так устроена цивилизованная жизнь, связь поколений в ней не прерывается.

Сам воздух Израиля, его древние камни побуждают к воспоминаниям и осмыслению....

Будут ли интересны мои записи детям, внукам, правнукам? Уверена, что таки да! Ведь судьбы наши связаны. Молю Бога, чтобы в их жизни никогда не случилось того, что выпало на долю нашего поколения. Но знание об этом – лучшая гарантия того, что они не допустят повторения.

РОДИТЕЛИ

Мой отец Родштейн Лазарь Пейсахович, родился в 1896 году в Логойске Минской области Беларуси. Отец имел высшее образование, и долгое время был директором Еврейской школы Минска. В 1937 году школу закрыли, а отец возглавил среднюю школу № 12 Минска. Он был ее директором до самого начала войны, одновременно преподавая математику в старших классов.

С моей мамой уроженкой польского города Лодзи, Массе Марией Яковлевной, отец встретился в 1924 году. Мама в это время тоже учительствовала, преподавала русский язык и литературу в средней школе №9 Минска. В 1925 году в семье Марии и Лазаря родился сын Лева. А в 1931 году появилась на свет я.

В 1936 году моя мама умерла, мне тогда было всего 5 лет, брату 11. В это тяжелое время отцу в нашем воспитании помогала родная сестра мамы, наша тетя Вайнер Блюма Яковлевна 1902 года рождения. Она, кстати, была депутатом Верховного Совета Беларуси.

В 1940 году наш отец вновь женился. Милявская Татьяна Григорьевна была детским врачом. И в ноябре 1940 года родился наш младший братик Игорь.
До начала войны я закончила 3 класса средней школы. А еще училась играть на скрипке, освоила 3 класса музыкальной школы.

ВОЙНА. ТЯЖКИЙ ПОХОД «КРАПИВОК» ЛАГЕРЬ – БОБРУЙСК И ОБРАТНО

Война стала страшной трагедией для западных республик огромного СССР. Особенно для их еврейского населения, которое традиционно проживало в Белоруссии и Украине. Во многих местечках Белоруссии евреи составляли до 50% местного населения. Их трагическая судьба не только в том, что наступление немцев было стремительным и «неожиданным». Но и в преступном «неведении» советского руководства, которое ни словечком не предупредило своих граждан о намерениях и взглядах Гитлера на «еврейский вопрос».

Война застала меня в пионерском лагере Министерства просвещения БССР. Лагерь располагался у села Крапивка, примерно в семи километрах севернее Бобруйска. Там отдыхали дети учителей и школьных работников. Наш заезд в середине июня был первым и состоял из малышни 7–12 лет. Пионервожатые в лагере тоже не были слишком взрослыми. Вчерашние комсомольцы, тоже еще дети 15–16 лет. Один из них, Подерский Наум Григорьевич, 1925 года рождения, сыграл огромную роль в спасении наших жизней. Взрослых в штате лагеря было совсем немного.

О судьбе детей – «крапивок» из этого лагеря когда – то, лет 40 назад, писали в газетах, журналах, рассказывали на радио и телевидении. А потом не стало СССР, о чудом спасенных детях вспоминали только они сами, оставшиеся в живых. Есть еще замечательный рассказ об этих событиях моего мужа, Зиновия Шульмана, опубликованный в историческом журнале «Мишпоха» №20. Мне остается лишь кратко дополнить его.

Во время воскресной утренней линейки в лагере нам объявили, что в 4 часа утра 22 июня 1941 года Германия начала войну. Начальство лагеря тут же бросилось в город, к своим семьям и 3 отряда детей остались на попечительстве трех пионервожатых. Это был тот самый Наум Подерский и Мотик Китайчик, которым едва исполнилось 16, а также 18-летний старший пионервожатый Леня Замжицкий. Местные ребятишки были возвращены родителям, а примерно 120 «чужих» ребят остались в лагере. И я, Ирочка Родштейн, 10 лет от роду, в их числе.

А в это время в Минске мой отец, Лазарь Родштейн, пытался в первые дни войны спасти своих подопечных, учеников специализированной школы. Эвакуация шла по жесткой разнарядке. И понятно, кого вывозили в первую очередь. Отец сказал, что не покинет 14 школьников, которых начальство сочло недостаточно «здоровыми» для эвакуации. Но это никого не остановило. И на следующий день мой отец и младший брат были убиты.

Наум Подерский и его помощники решили брошенных в лагере 120 детей вести пешком в город и там уже думать, что делать дальше. Нашли старую полуторку, нагрузили ее остатками продуктов. Расстояние 10 км для слабеньких малолетних горожан немалое. Чтобы отвлечь детей, Наум рассказывал разные истории, особо капризных брал на руки, успокаивал. Через каждые полтора-два километра делали привал.

Только к вечеру добрались до Бобруйска. Но там детей никто не ждал. В городе паника. Бомбежка. Населению рекомендовали временно покинуть город и укрыться в лесах и оврагах поблизости от дороги на Гомель. Ночевали мы в опустевшем Доме матери и ребенка на голых кроватях с металлическими сетками. Потом начальство сказало, что сейчас не до детей, и нам лучше вернуться в Крапивки!!! И опять бросок 10 км в оставленный пионерлагерь.

А в Крапивках уже стояли танки, пехота рыла окопы. Командир части сказал, что немцы рядом, их атаки можно ожидать в любую минуту. Этот добрый человек, тронутый видом измученных, голодных ребятишек, проявил участие – их накормили солдатской кашей. Потом он связался со своим начальством, оно пообещало перебросить детей по железной дороге из Бобруйска до станции Телуши, поближе к Гомелю. Но до города надо опять добираться пешком. Снова ночной марш-бросок. Дети засыпали на ходу. Наум, мой ангел хранитель в этом страшном путешествии, попросил Тосю Лиштван «пересчитывать головы». Вдруг обнаружили недостачу. Не хватало моей, Ирочки Родштейн, головы. В какой-то ямке я сладко заснула, и только по моей туфельке в придорожных лопухах нашли сладко спящую пропажу.

ГОМЕЛЬ

Наум Подерский, мой ангел – хранитель в этом тяжком путешествии, оказавшись снова в Бобруйске, забежал домой. Сказал родителям, что когда доставит детей в Гомель, то сразу вернется за многочисленной родней. Но не знал Наум, что видит их в последний раз. Не смог он стать ангелом – хранителем для своей большой семьи, которая была уничтожена через несколько дней немцами. А вот Мотик Китайчик сумел уговорить отца и мать уехать в Гомель с нами, «крапивками» и спас их от верной гибели.

До Гомеля мы добирались двое суток. В товарных вагонах. В Гомеле нас встретили очень хорошо. Была одна женщина из Горкома комсомола (не помню ее имени), очень неравно-душная и пробивная. В клубе железнодорожников мы спали на мягких диванах, хорошо питались в столовой. Но город бомбили по несколько раз на день, поэтому наш куратор приняла смелое решение – до эвакуации перебросить нас подальше от бомбежек в санаторий «Ченки». Доставили нас туда по реке Сож на катере. Спали мы теперь в уютных номерах, а главное – была еда в брошенных складах пустого санатория. Конфеты, печенье, фрукты!

Наум  хорошо понимал, что эта наша сладкая санаторная жизнь скоро закончится. И потому велел всем про запас набить мешки и наволочки съестным. В середине августа (немцы уже захватывали Гомель) приехала дама – куратор и нас вернули в город, откуда на последнем товарняке отправили на восток, в город Урюпинск Сталинградской области. Малышей (за мешок сухарей) разместили в вагонах для скота, а старших ребят в вагонах с углем.
 
И начались новые тяжкие испытания. Ужас этой «дороги жизни» я помню смутно, детская память блокирует такие воспоминания, оберегая ранимую психику ребенка. Помню, что поезд шел под постоянным обстрелом, мы лежали в страхе на полу товарняка без всякой еды. Но было в пути и радостное, запоминающееся событие! На одном из перегонов нашу Анечку Минкову нашла мать! Дети плакали от радости, а я на прощание отдала Анечке свои туфельки и платье. Встретились мы с Анечкой Минковой случайно спустя 31 год и даже стали родственниками по линии мужей.

СТАЛИНГРАД. ПЕРВЫЙ ДЕТСКИЙ ДОМ В УРЮПИНСК «ЖИДЫ» И ИЗДЕВАТЕЛЬСТВА

Так мы добрались, наконец, до Сталинграда, где попали в распределительный приемник. Откуда детей с пионервожатыми направили в колхоз, в котором мы жили и работали до глубокой осени. Да, мы, дети 10 – 12 лет, работали! Косили, жали, вязали носки и перчатки для фронта. Однажды нас вывезли на Волгу искупаться. И снова Наум Подерский стал снова моим ангелом – спасителем. Я почему то вдруг начала тонуть и Наум спас меня в очередной раз.

Прошли 3 месяца колхозной жизни. Наконец, нас отправили в Урюпинский детский дом. А старших по возрасту Наума, Мотика и Люсю Павлович отправили в Сталинградское фабричнозаводское училище. Лучше бы мы остались работать в колхозе! Если и раньше наша жизнь не была сладкой, то в детском доме она превратилась в настоящий кошмар. Не было рядом старших ребят, способных нас защитить. Не было Наума, моего ангела – хранителя.

В детском доме Урюпинска царило засилье подростков - уголовников из трудовых колоний Киева. Там впервые мы услышали «Жиды». Были издевательства, был голод (за тарелку супа уголовнику надо было платить или пить чернила). Ночью с нас стаскивали одеяла, жгли пятки, непослушных избивали снятыми с кроватей металлическими поручнями.

Находиться в этом коллективе было и страшно и опасно. Воспитатели сами прятались от хулиганов. Один из уголовников по кличке Атаман взял надо мной вроде как «шефство». Чем-то я ему понравилась, он называл меня Пушкин (видать за худобу и множество черных кудряшек!). Иногда под его прикрытием я сидела весь день в погребе. А рабочую норму выполняли за меня другие дети.

Так мы прожили в этом кошмаре с ноября 1941 года до середины июля 1942, когда немцы уже вплотную подошли к Сталинграду.

«СПЛАВ» В АСТРАХАНЬ

Сталинград жестоко бомбили, и «крапивок» с другими детдомовцами решили по Волге «сплавить» в Астрахань. Наум Подерский с вожатыми из ФЗО тоже прибыли в речной порт. Они не хотели бросать своих «крапивок». Погрузили детей на три парохода, только успели отплыть от города, как налетели фашисты. Бомбы и снаряды рвались рядом с детьми. Капитан парохода с ”крапивками” для безопасности на случай затопления решил бросить якорь поближе к берегу. Якорной цепью тогда сильно поранило Тосину (девочка, которая пересчитывала наши головы в походе) ногу. А я упала с полки и разбила голову. Потом нас несколько дней носили на руках наши вожатые. Удачный маневр спас наш пароход и наши жизни, но один из трех пароходов затонул вместе с людьми от прямого попадания авиабомбы.

Оказалось, что в Астрахани детей никто не ждал. И опять Наум Подерский взял на себя всю ответственность за наши жизни. Помощи ждать было неоткуда. Нас разместили в школе, спали на топчанах под сетками, так как было множество москитов. Наум Падерский и Леня Замжицкий устроились на местной пекарне, воровали там тесто, обматывая его вокруг поясницы. Из этого ворованного теста ребята пекли в яме лепешки, спасая нас от голодной смерти. Так мы прожили в Астрахани пару месяцев. Надо было что-то делать дальше.

Наум договорился с местными рыбаками угнать баржу вместе с уловом сельди, стерляди, белуги. Собрали немного денег рыбакам и те позволили увести судно самовольно, без оповещения начальства. Посоветовали выйти в Каспий и берегом добраться до устья реки Урал в город Гурьев, а из него по железной дороге в Среднюю Азию.

ТРАГЕДИЯ НА БАРЖЕ

Вскоре после отплытия из Астрахани, недалеко от Гурьева, баржа попала в водоворот и потеряла управление. Неопытные капитаны как-то умудрились выскочить из воронки и продолжить движение. Чудом добрались до берега. Здесь нас перегрузили на баржу, которая должна была доставить нас по реке Урал до Гурьева. И тут начался кошмар. Обнаружились первые больные холерой. Начали умирать дети. Заболевшие ребята жили не более 4 часов.

Сначала умерших детей просто закапывали на берегу и плыли дальше. Наум Подерский получил из Гурьева распоряжение – высадить всех детей в степи у казахского села Яманха. Там поставили палатки, лагерь окружили двойным ограждением из колючей проволоки. Сказали, что это будет карантин. Кто выживет, тех потом отправят в детский дом Яманхи. Продукты и питьевую воду доставлял кукурузник. Врачи тоже прилетали на нем, давали нам таблетки. Думаю, это была хина. А может и не хина, потому что дети умирали один за другим.
Хоронили детишек ежедневно, особенно часто первые две недели, потом все реже. Наконец карантин кончился, и палаточный лагерь свернули. За это время умерло, как потом сказали, более 100 детей.

Я выжила. По окончании карантина с моей головы сняли целый скальп с коростой и вшами. Но страшные болезни обошли меня стороной. Нас, выживших, отправили в детский дом Яманхи, а ребята постарше вместе с Наумом по железной дороге добрались до Ташкента. В Ташкенте мой ангел – хранитель поступил в танковое училище. После училища молодой офицер Наум Подерский попал на Третий Украинский фронт и воевал до самой Победы. Но, тогда, в 1942 году, оставшись в Казахстане, в Ямахском детском доме, я об этом не знала. Как не знала, встречу ли я еще когда ни будь Наума.

КАЗАХСКИЙ ДЕТСКИЙ ДОМ. ПОПЫТКА УДОЧЕРЕНИЯ. КРАХМАЛ И МОЛИТВА

Казахский детский дом в Яманхи был не лучше Урюпинского. И здесь заправляли малолетние преступники. И начались новые испытания, о которых тяжко вспоминать. Уголовнички учили нас воровать, забирали хлеб, дрались за горбушки. Суп в кастрюлях носили на голове, и кто успевал зачерпнуть, тот был и сыт, если это можно назвать сытостью.

Но была и Радость. Радостью были гуляющие по пустыне верблюды, горячий песочный ветер сносил с ног, навевая мысли о других, теплых странах и настоящих приключениях.

Ангел – хранитель, хоть и ушел на фронт, но продолжал оберегать меня и летом 1943 года. В детдоме появилась новая русская воспитательница. Добрая бездетная женщина. И она меня решила удочерить! Начался розыск родных. Через Бугурусланское бюро Всесоюзного розыска нашелся мой родной дядя, старший брат моего покойного отца. Герц Пейсахович Родштейн в то время находился в ссылке на Урале, в селе Верхние Мулы Пермской (тогда Молотовской) области.

Как мой дядя оказался на Урале? Это требует отдельного рассказа. Но если кратко, то мой дядя был бунтарь, известный сионист, который, благодаря своим взглядам, периодически, с 1926 по 1953 год находился в ссылках. Дядя, конечно, согласия на усыновление не дал и оставил меня у себя. Так мой дальнейший путь разошелся с кромешным адом Казахстана и моими друзьями-«крапивками». Чтобы соединиться вновь уже во взрослой жизни.

Однако, жизнь в Верхних Мулах тоже не была раем. Морозы до 40 градусов и мое пальтецо из байкового одеяла плохо сочетались. Жена дядюшки умирала от голодного истощения, и он самоотверженно боролся за ее жизнь. Покупал на сахарном заводе мелассу (отходы свеклосахарного производства – корм скота), смешивал с овсяными отрубями и, тайком от меня, по ночам, кормил жену такой пастой.

Дядя снимал комнату у одинокой бабки-староверки, в прошлом тоже ссыльной. Та осенью изготовляла крахмал из отбросов картофеля и хранила его на чердаке дома. И я в поисках еды наткнулась на этот ящик с крахмалом. И стала потихоньку воровать из него стакан-другой в день. Не зная, что надо заваривать, заливала крахмал холодной водой и проглатывала застревающую во рту, царапающую язык жижицу. И однажды бабка застукала меня, но пожалела и ограничилась внушением, что брать чужое без спроса грех великий, за него Боженька сурово взыскивает. И обещала кормить, но только после того, как я выучу молитвы.

И с того дня я ела у бабки. Молитвы запомнила, исправно произносила, но их смысл для меня оставался темным. Дядя, преданный иудаизму и сам измученный изголодавшийся, страдал от своей беспомощности оградить дорогое для него дитя от чужих богов.

СЧАСТЛИВОЕ СПАСЕНИЕ

Как-то после Нового 1944 года дядя поехал в Пермь и навестил там детский дом. Обстановка в нем, уход за воспитанниками и питание ему понравились. А затем и меня там приняли радушно, зачислили сразу. Потом директриса привела нас с дядей в столовую и угостила гороховой кашей, дала каждому по миске с верхом. От такого радушного приема, дядя, стойкий человек, внезапно разрыдался. Он понял – его племянница, дочь погибшего любимого брата, спасена.

О своей радости он сообщил моей родной тетке по линии матери, Блюме Яковлевне Вайнер. Герц нашел тетю по депутатскому запросу. Она в это время была в Башкирии и уже готовилась к возвращению в родную Белоруссию. Наступление Советской Армии здесь развивалось стремительно. Тете Блюме, депутату Верховного Совета БССР, разрешили вернуться в Минск сразу после его освобождения.

Третьего июля 1944-го наши войска вошли в столицу республики, тетя приехала в город на следующий день, но меня доставили к ней только через две недели. Не было разрешения на въезд в Минск. Наконец, 16 июля 1944 года я вышла на перрон моего города, попрощавшись с детством. В 13 лет. Город был в руинах и наш Первый Сергеевский переулок (рядом с вокзалом) стерт с лица земли. Так закончилась тяжелая сиротская полоса в моей жизни.

МИРНАЯ ЖИЗНЬ «КРАПИВОК»

С тетей я обрела покой, заботу и любовь. Долго и осторожно привыкала к мирной жизни. Лечили мою дистрофию и поначалу даже ограничивали в еде.
В сентябре я снова пошла в школу. После третьего класса сразу в седьмой! Затем поступила в Минский техникум пищевой промышленности и успешно закончила его. Работая на бисквитной фабрике, и одновременно училась дальше, уже в Московском институте пищевой промышленности. Трудно давались точные науки, их «брала задом».

Вот так, в учебе и работе, в послевоенном Минске начались мои счастливые дни юности. Тогда, после войны, у всех были большие надежды, много энергии, оптимизма! Я ставила цели и шла к ним, понимая, что только я сама смогу осуществить свои мечты и планы. Моя карьера – 35 лет в пищевой промышленности Белоруссии. От бригадира кондитерского цеха бисквитной фабрики, далее - младший научный сотрудник института пищевой промышленности и до начальника отдела стандартизации и управления качеством Министерства пищевой промышленности республики Беларусь.

Конечно, была не только работа, но и любовь в моей жизни! Яркая, захватывающая и трагичная одновременно. С первым мужем, Рабиновичем Марком Павловичем, мы счастливо прожили до 1970 года. В 1958 году у нас родился сын Владимир. Марк, командир танкового батальона, был тяжело ранен, имел инвалидность. Но, несмотря на это, много и успешно работал. В 1970 году мой первый муж ушел из жизни в возрасте 47 лет. А мне, вдове, в то время не было еще и 40.

Когда я познакомилась со своим вторым мужем, Зиновием Пинхусовичем Шульманом, у него уже было трое детей. Познакомил нас с Зиновием его брат, Леонид Шульман. Однажды Леонид появился у нас в отделе - ему нужен был некий стандарт. Но был конец рабочего дня и мы договорились о встрече на завтра. Но вечером на пороге моей квартиры снова стоял Леонид с незнакомым пожилым мужчиной. У незнакомца в руках был большой портфель. Это был брат Леонида, Зиновий, в судьбе которого Леня принимал активное участие. В институте, при нашей встрече, я Леониду очень понравилась. И он решил действовать быстро и стремительно. Через несколько часов знакомства выяснилось, что Леонид, оказывается, женат на Анечке Минковой, одной из наших "крапивок", с которой мы делили наше тяжкое военное путешествие.

Не побоюсь высокопарных слов, но встреча с Зиновием расширила границы моего мира. Это был человек выдающихся способностей, яркий представитель своего народа, Гражданин с большой буквы.

Старшина Шульман получил приказ о демобилизации в 1947 году. Для уцелевших на войне мужчин открывалась тогда масса возможностей. Но 23-летний фронтовик, кавалер ордена Славы, принял неожиданное для многих решение – поступил в ленинградский политех – заповедник советской научной элиты. Спустя двадцать лет он станет доктором наук, заведующим крупнейшей в стране лабораторией реологии, заслуженным деятелем науки, ученым с мировым именем.
Вот тогда-то судьба и свела нас. Зиновий о нашем будущем думал недолго. Предложение руки и сердца он сделал мне всего через три часа после знакомств

Я пишу эти строки сегодня, 4 февраля 2015 года, в день, когда 8 лет назад ушел из жизни мой Зиновий. Ушел на пике своих успехов. Ушел после очередного триумфа уже в смежной, медицинской области науки, полный надежд и новых планов. Многое соединилось в дне сегодняшнем. Горечь былой утраты и предчувствие новой. Сегодня тяжело больна дочь Зиновия – Белочка. Дни ее сочтены.

Дети Зиновия. Мой сын. Четверо замечательных НАШИХ детей. Умом я понимала, что для детей Зиновия я мачеха. Но сердцем, душой, я этого никогда не чувствовала. И они тоже. Думаю, я смогла стать им доброй, любящей матерью. И все четверо выросли достойными людьми. И уже подарили нам пятерых внуков. Старший сын Миша, затем дочь - Бэла, мой сын Владик и младшая Леночка. Их дети, мои внуки: Ирочка (Миши), Элина (Бэлы), Юля (Владика), Лева и Даник – Леночкины детки. Такая вот моя семья, самые дорогие мои люди.

Но не только они моя семья. Скажу еще о тех, кто выжил в аду военных лет, о моих «крапивках». В 1950 году в Минске меня ждал сюрприз. В дверь нашей квартиры позвонили. На пороге стояли капитан – танкист и моя Тося! Та самая Тося Лиштван, которая по распоряжению Наума Подерского считала наши головы в ночном походе и спасла мне жизнь, обнаружив в придорожной канаве. А капитан… Да, это был Наум Подерский! Я бросилась ему на шею в слезах. И больше мы не расставались. Всегда были на связи. Мы дружили семьями, радовались удачам судьбы и, как свои, переживали невзгоды. И сейчас еще по всему миру живы пара десятков «крапивок», так они себя называют. В Минске пятеро, все давно на пенсии: Лиштван Тося заведовала отделом торгового центра; Павлович Люся была главным редактором Белорусского радио; Герасимович Элла, профессор, до недавнего времени ректор Белорусского театрально-художественного института; Паливода Галя – врач З-й клинической больницы; Валентин Колик – до ухода в отставку подполковник, зам. командира авиационной дивизии по технике.

А с моим ангелом – хранителем Наумом Подерским мы теперь рядом. Я в Хайфе, с семьей моего Владика. А Наум живет неподалеку от самого северного города Израиля – Наарии в Машаве "Регба" Мы часто приезжаем к нему. Ждем его Дня Рожденья. В этом году 18 октября Науму исполнится 90 лет. Дай бог нам всем в добром здравии отметить эту дату!

Здесь, на Земле Обетованной он нашел свое счастье и своего Ангела – хранителя. Красавицу супругу Ниночку, с которой счастлив уже более 12 лет. Она стала большим другом его единственной дочери Ирочке и ее двум очаровательным внукам Жене и Саше. И первому правнуку, которого подарил внук Женя. А для замечательных дочерей Ниночки Алены и Наташи и их семей Наумчик стал самым дорогим ЧЕЛОВЕКОМ! Дай бог нам всем в добром здравии отметить ПОЛКОВНИКУ НАУМУ ГРИГОРЬЕВИЧУ ПРЕКРАСНЫЙ ЮБИЛЕЙ! И чтобы наши ангелы – хранители никогда не покидали нас!

Хайфа. Израиль. 4 февраля 2015 г. День светлой памяти Зиновия Пинхусовича Шульмана, мужа, отца, дедушки, прадедушки - он в наших сердцах!
И ТОДА РАБА моей подруге Танечке, за то, что помогла привести в порядок мой рассказ.