Тишина в подъезде анфин

- Эй, не могли бы вы вести себя потише? - спросил мужчина, открыв тяжелую дверь своей квартиры.
Этого человека описывать нет никакого смысла, так как каждый из вас может представить типичного, возмущенного громким хохотом в подъезде, мужчину.
Мы смотрели на него из пролетки, не в силах придумать ответ, который заставил бы его убраться восвояси.
- Ну? Могли бы? - настойчиво повторил вопрос мужчина.
- Все, что угодно, могли бы. - ответила робко Аня.
- Секунду. - сказал он, закрыл дверь и щелкнул замком.
Мы стояли в этой тишине, прислушивались и наблюдали, что же произойдет дальше. Аня закурила свои дешевые сигареты, потрясла головой и прошептала:
- Неловко получается.
- То есть, неловко? - спросил я.
- Ну, человек этот, из квартиры, словно разорвал всю атмосферу между нами.
- Атмосферу ночного подъезда, ты имеешь ввиду?
- Нет. - ответила она - Скорее разорвал отношения между нами.
- Что за чепуха?
- Да, так бывает. Приходит какой-то человек, говорит что-то вроде, "ведите себя потише", и все, уже невозможно быть таким, каким ты был секунду пораньше. Уже хочется быть потише, не мешать никому своим существованием.
- Господи, сколько же ты скурила?
- Столько же, сколько и ты. - шепотом сказала она.
И тишина снова окутала подъезд, как плотный утренний туман. Я взял Аню за руку, она молча посмотрела мне в глаза, но я смог прочитать в них лишь странную тревогу. Сигаретный дым клубился вокруг нас, напоминая нам открыть форточку.
- Надо бы открыть форточку - сказал тихо я.
- Открывай, если хочешь.
И я открыл. Потом я сел на импровизированный подоконник и начал смотреть на ночную улицу, открывавшуюся из деревянной рамы подъездного окна.
- Некрасиво.
Критика - моя вторая натура. Я всегда говорю то, что думаю, не взирая на мораль и проблемы, которые могут появится в результате сказанного.
- Некрасиво. - еще раз, с нажимом, сказал я.
- Дай посмотрю. - Аня залезла на подоконник, положила ладонь мне на колено и взглянула сама. - На четверку.
- Из десяти?
- Из четырех.
Она просунула голову в форточку и замерла. Я думал, что она прислушивается к шуму ночного города. Она подтвердила мои мысли:
- Слышишь, как город шумит?
И я слышал машины. Те машины, что всегда двигаются быстро, как будто ночью куда-то можно опаздывать. Если подумать, что все они правда куда-то спешат, например, в роддом к рожающей жене, или к другу, попавшему в беду, то начинает казаться, какой же унылой жизнью, по-сути, живешь.
- Слышу только машины. - сказал я и поспешил прокомментировать: - Твои волосы очень красиво развевает ветром. В ответ она убрала руку с моего колена. Что-то внутри меня дрогнула.
- Давай послушаем песню? - спросила она, вытащив голову из окна и направив свой взгляд на меня.
- Нам же только что сказали, что надо вести себя тише. На часах четыре утра. Я думаю, что только мы с тобой сейчас не спим.
- Думаешь, мы уникальные? - спросила она.
- Смотри в форточку. Видишь? Никого нет.
- Ты неправ. Машины же едут.
- Ни я, ни ты, в этих машинах людей не различают. Просто эти железки должны ехать.
- Давай песню слушать. - снова сказала она.
- Наушники есть? - спросил я и начал шарить в карманах, но нашел лишь ключи от дома и свою счастливую монету.
- Как ты еще юн и неопытен. - сказала она, как всегда не вовремя  и не к месту. Так она провела критику всей моей жизни, и я, в принципе, был солидарен с этим мнением.
Помнится, я как-то познакомился с девчонкой, которая ехала в электричке. Ее можно описать, потому что она была одной из самых прекрасных женщин, которых мне доводилось видеть за свои восемнадцать лет. На ее ногах были кросовки, местами черные, местами серые и носки, на которых была изображена конопля. Не хочу сказать, что я связан с наркотиками, но это первое, что бросилось мне в глаза. Чуть выше была юбка, неизвестного мне цвета, потому смотреть на женскую юбку считается дурным тоном. Поднимаясь выше, подобно альпинисту, покоряющему Эверест, я увидел легкую футболку, что пряталась под черной курткой. И если сравнивать и дальше с горой, то ее волосы были подобны снегу, падающему прямой прядью на плечи, да так, что казалось сами волосы тянулись к плечам, но не могли коснуться. Это о длине ее волос. Стоя на самом пике Эвереста, я увидел ее веснушки, невозможным узором покрывавшие ее нос. И тогда я сказал ей:
- Привет.
Точнее не сказал. А вырвал страницу из своего блокнота, в котором обычно записываю свои дела. На предыдущим листке был написан достаточно экстравагантный способ собственного самоубийства. Я надеялся, что она не сможет разглядеть неровностей на самолетике, которые обычно появляются от слишком сильного давления на ручку. Я надеялся, что она не почувствует, как самолетик стал слишком мягким от моих слез. Это говорит о том, насколько я еще юн.
Я написал на самолетике: "Твой парень не околофутболист?", потому что я знал, что у красивых девушек обычно парни околофутболисты. Она отрицательно качнула головой. Тогда я вырвал еще один лист, сделал самолет и принял еще одну попытку завязать разговор: "Ты не из Горьковского парка?", потому что я знал, что красивые девушки обычно крутятся там целыми днями. Она снова отрицательно покачала головой.
Я делал все новые самолетики, задавая ей вопросы, боясь узнать, что люди совсем не такие, какие кажутся на первый взгляд. Потом я достал наушники, дал одно "ухо" ей, а второе забрал себе. Я включил "Dust it off" и начал смотреть ей в глаза, пытаясь повторить трюк из старых фильмов. Мы молчали.
Я вырвал последний лист и попытался сделать из бумаги голубя. На этом уродливом, обреченным на смерть, бумажном существе я написал свой номер. Я спросил ее вслух, боясь собственного голоса: "Ты найдешь меня?". Я услышал утвердительный ответ. Электричка остановилась и выгнала нас обоих на противоположные концы платформы. Тогда я думал лишь о ней, о ее веснушках и пальцах.
Это о том, что я не опытен.

- Так будем слушать или нет? - снова спросила Аня.
- Давай.
Она включила "Dust it off", что было очень к месту. Мы смотрели друг другу в глаза, хотя я не пытался провернуть трюк из старых фильмов. Потом она положила свою руку на мою руку. Надо было выкручиваться из положения. Тогда я сказал:
- Сделай потише.
- Ты не любишь меня, ведь так? - ответила на это она.
В это время играл тот момент песни, когда звук отсутствует, предвещая последующую бурю. Я сказал, пытаясь попасть прямо в голос певице, надеясь что она меня не услышит:
- Нет.
Она тяжело вздохнула и убрала руку с моей руки. И даже шум машин за окном прекратился. Только лампа устало трещала прямо над нашими головами.
Нашим спасением был мужчина, который снова открыл дверь своей квартиры и засеменил по лестнице, шлепая своими меховыми тапками.
- Я подумал... - сказал он, тактично выдержал паузу, и продолжил: - Люди правда могут все, что только захотят, еще Полозкова об этом говорила.
- Знаете Полозкову?
- Кто ее только не знает! - шепотом воскликнул он. До этого момента я никогда не слышал, чтобы кто-то умел восклицать шепотом. Тогда я подумал, что будет достаточно артистично делать это, скажем, в какой-то важный момент, когда хочется передать информацию с большим эмоциональным толчком.
- Я только сейчас понял, как много я мог сделать, но не стал. - продолжил мужчина.
- Хотите что-то рассказать? Никто вас не слушает? - вставила дерзко Аня.
- А кого-нибудь кто-то слушает? - ответил и спросил одновременно он.
- Нет. - сказал я и понял, что это было критикой всего человечества. - Но я могу попытаться вас послушать.
- Очень приятно, что остались еще такие люди, которые готовы пытаться. - сказал он, снова выдержал паузу и начал свою историю: