Сестры

                - 1 -
Клава еле втиснулась в переполненный вагон трамвая. Он был так плотно упакован потными телами, что казалось – еще один отважный пассажир проникнет внутрь, и вагон лопнет.
В это лето в Киеве стояла страшная жара. В трамвае, несмотря на открытые окна, было душно, словно в печи. Запах лука, чеснока и пота, исходящий от людей, дурманил голову. А стоящий рядом с Клавой, прилично одетый мужчина явно перед поездкой подзаправился пивом или чем-то покрепче и бесконечно обдавал ее перегаром, от которого невозможно было уклониться. Клава сделала попытку хотя бы на шаг продвинуться вперед или назад, но не тут-то было. Вагон сильно тряхнуло и человек в подпитии буквально навис над нею. Взглянув на его лицо, бедная женщина поняла, что еще одно мгновение и пассажира стошнит прямо на нее. Выйти из вагона или вывести выпивоху не было никакой возможности. Кондуктор даже не пыталась обойти вагон, а сидела на своем месте у двери и истошно вопила:
- Граждане, имейте совесть! Передавайте деньги на билеты!
Неудобный пассажир, источая ужасный «аромат», произнес:
- Не могли бы вы залезть ко мне в п-правый или левый карман? – он громко икнул и, проглотив видимо накатившую рвоту, продолжил: - Извините… - и опять икнул. – Мне бы вый… выйти… А в кармане – мелочь…
В это мгновение трамвай дернулся и стал. И тут же вагоновожатый объявил:
- Граждане пассажиры, вылезайте. Приехали. Впереди стоят трамваи. Видно какой-то сошел с рельс.
Народ начал выходить из вагона под вопли кондуктора, увещевавшей возмущенный люд.
А за что платить? Ведь до места не довезли!
Клаве казалось, что этой толпе не будет конца. Наконец, тонкая струйка, хотя и раскаленного, но все же свежего воздуха, дошла до нее, и Клава смогла, немного расправив плечи, двинуться в направлении выхода.
Покинув вагон и оглядевшись, она направилась вслед за вереницей людей. Перед тем, как перейти дорогу, Клава осмотрелась, ища глазами своего попутчика. Она понимала, что в вагоне того изрядно развезло. Подумалось: «Ну как в таком состоянии он добредет до дома? Конечно, нечего пить, да еще в такую жару. Но, что поделать, если такое случилось… Только жаль, ведь видно – приличный человек…»
Уже переходя дорогу, Клава опять оглянулась, в душе ругая себя: «Зачем сдалась тебе эта пьянь? Пусть пожинает плоды своей распущенности…» Но тут же подумалось: «Ведь это же человек. А вдруг с ним что-то случится? Может попасть под машину, или получит тепловой удар...»
Всмотревшись, она заметила предмет своего беспокойства стоящим у дерева и опирающимся обеими руками в ствол. Не раздумывая, Клава развернулась и, увидав его  бледное, покрытое потом лицо, твердым шагом направилась к нему.
- Пойдемте. Куда вас отвести?
- Я хочу домой. Он тут п-поблизости.
- Надо же так напиться!
- Я выпил немного, но жара… и все т-такое…
Подойдя к скверику, повстречавшемуся на пути, они присели на скамейку, чтобы перевести дух. Атакованный жаждущей публикой, рядом стоял киоск, где продавалась сельтерская вода. Ни на что не надеясь, Клава обратилась к толпе:
- Человеку плохо. Можно один стакан чистой воды?
Раздался недовольный ропот. Но стоявшая перед стойкой пожилая дама, терпеливо ожидавшая стакан, сказала:
- Берите, в такую жару со всяким может случиться.
Оросив водой лицо и сделав несколько глотков, незнакомец явно почувствовал себя лучше.
- Небом посланная спасительница, как тебя… то есть вас… зовут?..
- Клавдия.
- О!.. Императрица!
- Что-что? – рассмеялась она. – То небесное создание, то императрица… Напиваться не надо, тогда и чушь не будете нести!.. Ну, я пошла. Надеюсь, добредете до своего дома. Если конечно, по дороге еще не добавите спиртного…
- Вы меня принимаете за алкаша? Просто меня укачало! Да и жара к тому же… А, да! Забыл разъяснить, почему вас назвал императрицей. В Риме был император Клавдий. А Клавдия,  значит, - императрица. Неужели я вас этим обидел?
- Что вы, совсем нет! Вы наверно историк?
- Нет-нет. Просто помню кое-что по гимназическому курсу.
- Вы что, учились в гимназии? По виду даже не скажешь!
Мне уже стукнуло тридцать шесть… А за комплимент – благодарю. Приятно, что вы это заметили. Зовут меня Леонид. А фамилия – самая что ни на есть обычная: Боков. Да, кстати, имя у меня непростое. Вы никогда не видели целый ворох падающих с неба звезд?
- Одиночные видела и даже загадывала желание. Давно конечно. А целую кучу… – нет. А это вы к чему?
- А то, что дожди из этих падающих звезд называются Леониды. Так что я – один из тех упавших на землю огоньков... – объяснил он смеясь.
За беседой Клава, незаметно для себя, проводила Леонида до его дома.
- Ну все, доставила вас в целости и сохранности. Теперь пусть домочадцы спасают вас и ругают, а я пошла. Меня уже мои заждались.
- Муж наверно ждет?
Клава в ответ промолчала, - не хотелось распространяться о себе перед посторонним человеком.
- А я – один-одинешенек… Вы думаете, почему я сегодня выпил? Прошло полгода, как от меня ушла жена. И унесла с собой мою славную дочурку, мою Стефу.
- Ну не переживайте, вернется. Ведите себя хорошо и все образуется.
- Нет, Земфира не вернется. Это точно… А дочь… Быть может когда-нибудь, когда вырастет. Ей сейчас всего два года… Да и захочет ли познакомиться с отцом? Ей могут черт знает что обо мне наговорить… А виной-то всему – мой друг детства… Да что мы стоим на пороге? Давайте, Клавдия поднимемся ко мне. Я покажу вам портрет моей маленькой красавицы. И набросаю ваш, моей спасительницы.
- Ну что вы, какая спасительница? – почему-то застеснялась Клава. – Да и пора мне…
В ее словах Леонид, как видно, уловил слабинку и уже более настойчиво стал упрашивать, уверяя, что ему необходимо высказаться, - тогда быть может станет легче. А иначе – запьет, или того хуже – наложит на себя руки.
Клава никогда ни с кем не знакомилась на улице. А чтобы зайти в дом к незнакомому, да еще подвыпившему мужчине – такого она не могла себе представить. Непонятно почему, из любопытства, или в эту минуту сама судьба отключила ее разум,  - она вошла в парадное.
Поднимаясь на третий этаж, по пути они встретили тучную, интеллигентного вида, солидного возраста даму, которая, расплывшись в улыбке, приветствовала Клавиного спутника:
- Добрый день, Ленечка!
- Здравствуйте, Мария Павловна! – посторонившись и дав ей дорогу, ответил Леонид.
Внимательно оглядев сквозь пенсне Клаву с ног до головы, дама уже вдогонку произнесла:
 - Я за тебя, Ленечка, рада! – и продолжила свой путь.
Клава осталась в недоумении, не понимая, что этой фразой она подразумевала. Но Леонид, из которого почти улетучился хмель, улыбаясь, внес разъяснение:
- Вы, Клавочка, по-видимому, понравились не только мне, но и весьма строгой в своих оценках Марии Павловне.
Клаве было приятно слышать такое заявление, но тут же возник вопрос, на что намекала мадам, и что именно имеет ввиду этот ее новый знакомый. Но, отбросив все колебания, Клава прошла в широко распахнутую перед нею дверь.
Первое, что бросалось в глаза, это аскетическое убранство комнаты. Хотя в ней царили чистота и порядок, но явно отсутствовала женская рука. Стол был накрыт блеклой клееной, кровать – серым солдатским одеялом. На окнах не было не только штор, но и занавесок. На лице Клавы отразилось недоумение: «Неужели Леонид был женат? Или все рассказанное им – блеф?» Тут она заметила, выполненный черной краской непосредственно на стене, портрет чудесного ребенка.
- Ой, кто это?
- Это и есть мое сокровище, моя Стефа! Вам нравится? Я и вас с удовольствием нарисую…
- Вы художник?
 - Ну нет, это мое, так сказать,  увлечение. Я беру уголь, не удивляйтесь, обычный древесный уголь, и рисую где попало, на стене ли, дверях, ну, где придется, портрет того, кто пришелся по сердцу, и тогда получается точная копия. А если работа не по душе – ничего не выходит. А больше ничего рисовать я не умею… Кстати, ваш портрет, думаю, нет, я почти уверен, у меня выйдет удачно.
Клаве захотелось спросить, а почему нет портрета жены, неужели не получился? Как будто прочтя ее мысли, Леонид продолжал:
- Вот, он показал на гвоздь, торчащий над кроватью, тут висел портрет Земфиры, который я нарисовал на куске фанеры в день нашего знакомства. Потом мы его оформили в рамку. Она его вместе со всем,  - он сделал движение рукой, указывая на обстановку в комнате, - увезла.
Наступила неловкая пауза. Леонид, словно отгоняя от себя нахлынувшие воспоминания, произнес:
- У меня закон – о женщинах, как о мертвецах: либо хорошо, либо ничего…
Клава начала прощаться.
- Я что-то не то сказал?.. Почему вы заторопились? Может, выпьем? - когда он это произнес, Клава чуть ли не вздрогнула, но он продолжал: - Чайку? Я сейчас включу кипятильник. Правда, кроме маминого варенья и хлеба предложить ничего не смогу... Вы ведь с работы наверное, голодны и устали? Ну хотя бы присядьте, отдохните.
Тут до Клавы дошло, что они все это время стоят у открытой двери, сделав в комнату один только шаг.
- А, кстати, где вы работаете?
- Машинисткой, в Укоопспилке.
- Великолепно! – восторженно воскликнул Леонид. – Чем мы не пара: вы с печатной машинкой целый день, а я – с арифмометром.
- Вы что, бухгалтер? А я думала…
- Пьяница-бездельник… да?
- Ну, что вы…
- Нет? А что можно подумать о бесконечно икающем и дышащем перегаром мужике?
- Который стоял, обняв дерево, как видно, боясь, чтобы оно не упало! – подхватила Клава, и они оба рассмеялись.
Неловкость прошла.
- Клавдия, присядьте. Вот видите, чайник закипает. А мамино черничное варенье – лучше всех сладостей мира!
Клава присела на край стула.
- Придвиньтесь поближе к столу. И пока я буду его сервировать, если это можно назвать сервировкой, расскажите о себе.
- А зачем? – задала Клава нелепый вопрос, и осеклась, увидав, как вмиг поблекло лицо Леонида.
- Да, вы правы. Зачем раскрывать душу случайному знакомому, который имел наглость возомнить себе, что это знакомство – дар судьбы.
- Вы обиделись? Честно говоря, мне о себе нечего, или почти нечего рассказывать. Ну, работаю, живу с мамой и двумя младшими сестрами и зятем.  - Помолчав, Клава добавила: - Муж умер…
Распространяться по этому поводу не стала, не рассказывать же первому встречному, что она жена врага народа, расстрелянного за антисоветскую деятельность. И что в справедливость вынесенного приговора она не верила и никогда не поверит.
- Простите, что причинил вам боль… Я вижу, что вы его очень любили. А дети есть?
- Детей, к сожалению, нет.
- Жаль, конечно. Но не будем о печальном... А лучше поговорим о другом. Вы театр любите?
- Театр люблю, но мне пора. Уверена, мои уже беспокоятся... – она встала.
- Я вас провожу.
- Нет, Леонид, не надо, спасибо.
- Клава, вы завтра отдыхаете? Ведь выходной. Приходите, я нарисую ваш портрет. Приходите…
Несмотря на ее протесты, Леонид все же направился ее провожать.
- На улице сумрак, а у нас совсем неосвещенное парадное. Я обязан вас спустить с лестницы! - он рассмеялся собственной шутке, а Клава ее подхватила:
- Только попробуйте!
- Нет, серьезно. Лестница крутая, держитесь крепче за перила, в темноте можно оступиться. Сто раз обращались к управдому, чтобы наладил сорванную проводку. Обещает, но не делает, беда.
Когда вышли на улицу, Клава спросила:
- Леонид, а кипятильник вы выключили?
- Ой, нет!
- Так бегите, а то спалите дом!
- Клава, подождите, я мигом!
- Прощайте, я пошла.
- Нет, действительно, так и уйдете? Я надеюсь… - он протянул руку для пожатия.
Но она, кивнув, быстро направилась по направлению к трамвайной остановке.
Уже переходя улицу, услышала:
- Я буду ждать завтра!

                - 2 -

Всю дорогу Клава старалась понять, что же все-таки с нею было. Как, будучи благоразумным человеком, она могла пойти домой к совершенно незнакомому, к тому же нетрезвому мужчине? Что это было за наваждение? Хорошо, что он оказался, как видно, порядочным человеком. А если бы это был нахал, или грабитель? Последнее рассмешило. А что у нее грабить? Мелочь, которой едва бы хватило на несколько поездок на трамвае. Да весьма поношенные юбка, футболка и стоптанные брезентовые спортсменки. Наряд еще тот! – грустно представила со стороны свое одеяние Клава.
Уже в трамвае, вспоминая улыбку и открытый взгляд серых глаз нового знакомого, Клава неожиданно для себя открыла его большое сходство с Севой…
Сева... Самый честный и порядочный человек, которого она в жизни знала, и погибший из-за своей прямоты и смелости. Веривший до наивности в справедливость, и боровшийся за нее.
С самого раннего детства она восхищалась Севой. А с годами, по мере взросления, это восхищение переросло в более глубокое чувство. Они жили в одном доме, их отцы были коллегами. Сева был старше Клавы на восемь лет. Когда тебе пять-шесть лет – ты еще ребенок. А он – уже подросток. Ты любуешься им, испытывая первое непонятное чувство притяжения… А он, к великому сожалению, не замечает, не понимает и не разделяет твоих чувств. И что еще ужаснее, относится к тебе с насмешкой, обзывая то «малышкой», то «курносым лягушонком». Чем старше становилась Клава, тем тяжелее переносила эти прозвища… На вопрос: «Куда (или откуда) Сева идешь?» он щелкал девочку по носу или трепал волосы, приговаривая: «Любопытной Варваре на базаре чуб оторвали!», или: «Много будешь знать – скоро состаришься!» От таких ответов у нее даже слезы порой наворачивались на глазах.
Семнадцатилетним юношей Сева ушел на гражданскую войну, а Клава ежедневно перед сном молилась, чтобы он невредимым вернулся домой. Вскоре Клава, вместе с младшей сестрой Ксаной, заболела корью. Болели очень тяжело, а после выздоровления, чтобы поправить детям здоровье, была снята на лето дача в Святошино. Их там поили парным молоком прямо из-под коровы, откармливали еще не остывшими, только что снесенными яйцами. Девочки объедались земляникой, которая росла повсюду – в лесу, во дворе. Они дышали чистым ароматным лесным воздухом и наслаждались дачным отдыхом.
А по возвращении домой семью ожидал «сюрприз»: квартиру до нитки обобрали. Унесли все, что можно было унести, вплоть до простыней и детских игрушек. Единственное, чего не тронули – это книги, что принесло отцу несомненную радость (если таковая была уместна в создавшемся положении).
Обокрали их вполне «закономерно»: дело в том, что не так давно их переселили в эту полуподвальную квартиру, окна которой были на уровне земли, незащищенные ни ставнями, ни решетками…
До революции семья занимала большую пятикомнатную квартиру на третьем этаже того же дома. Клава помнит, как однажды пришли управдом с двумя членами домкома и заявили, что их семье будет достаточно и двух смежных комнат. Их уплотняют, и теперь квартира станет коммунальной, а в остальные комнаты поселят еще три  семьи.
Однако на следующий день к ним опять пришел управдом (некогда он был учеником отца, преподававшего в реальном училище) и сказал, что в домкоме, посовещались, и не смотря на то, что вы – бывшие буржуи, все же приняли решение, учитывая то, что Николай Дмитриевич – учитель, а его жена ждет третьего ребенка (мама тогда была в положении) - переселить их во флигель в полуподвал и там предоставить уже три комнаты. И хотя новая квартира была не ахти какой, но учитывая, что она без соседей, с большой кухней, и к тому же, скоро родится долгожданный мальчик, - родители дали согласие на такой вариант.
Как оказалось впоследствии, кроме того, что это был полуподвал, поблизости их кухонных окон находился мусорный ящик, вокруг которого с ранней весны до поздней осени роились мухи и царил зловонный запах разлагающихся отходов. Посему, окна квартиры приходилось всегда держать наглухо закрытыми. Это была еще одна причина, из-за которой ослабленных после болезни детей, включая новорожденную Ладушку, пришлось увезти на дачу, для чего было продано все столовое серебро. Потом родители горько смеялись, как вовремя они это сделали…
Но была еще одна новость: в их отсутствие возвратился Сева и, обнаружив, что в его квартире живет несколько посторонних семей (родители умерли от инфлюэнцы), уехал в неизвестном направлении.
Это известие Клаву взволновало гораздо больше, чем кража в квартире. Сознание, что предмет ее обожания быть может больше никогда не появится в их доме, настолько выбило ее из колеи, что она ничем не могла заняться, а ведь надо было готовиться к новому учебному году, кое-что почитать. Но ничто не лезло в голову. Клава дни напролет проводила в раздумьях, куда и к кому обратиться, чтобы найти Севу. Помогая матери по дому, нянчась с маленькими сестренками, двенадцатилетняя Клава беспрерывно думала о нем.
С годами, казалось, она должна была бы забыть детское увлечение, но подобно пушкинской Татьяне, Клава продолжала грезить им по ночам. Уже ставши девушкой, она всех знакомых парней старалась поставить вровень с Ним, и любой их поступок, шутка или высказывание подвергались сравнению, как правило, не в их пользу. Став старше, и называя себя старой девой в свои двадцать с небольшим лет, Клава была уверена, что такого как Сева ей не сыскать в целом свете. А раз так, значит ее судьба – пополнить ряды незамужних женщин. Ни за кого другого, кроме Севы, она замуж не пойдет. А раз его нет – согласна на одиночество. Еще больше ее в этом убедило Ксанино замужество. Будучи на два года младше Клавы, в восемнадцать лет, несмотря на траур по недавно скончавшемуся отцу, она выскочила замуж.
Приведя домой Яна, сестра так его представила:
- Вот вам новый кормилец, а к тому же – мой муж!
…Однажды, под вечер в их подвал постучали. На стук откликнулась Клава и, открыв дверь, потеряла дар речи. На пороге стоял Он.
Сева с удивлением уставился на Клаву. Казалось, что на обоих напал столбняк. И только заданный из кухни вопрос мамы: «Клавусь, кто там?» - заставил их очнуться.
- Господи, это Клава? Уже взрослая! Нет, такого не может быть!
- Да, Сева… - она еле пришла в себя от неожиданности. – Выросла. Прошло уже пятнадцать лет…
- Неужели пятнадцать?.. Целая вечность… Ты была курносой девчушкой, кажется я звал тебя «мой лягушонок», а ты злилась. А теперь…
- Была лягушонком - стала лягушкой… - горько усмехаясь, перебила его Клава.
Он как видно почувствовал ее сарказм. Тут же поправился:
- Зачем ты на себя наговариваешь? Был прекрасный лягушонок, а стала красавица-царица!
- Да, красавица… Только замуж никто не берет…
- Как не берет?! Я возьму!
- Ловлю на слове! – смеясь, подхватила она, как ей показалось, приличествующую случаю шутку. 
Они стояли, никого и ничего больше не замечая. А вышедшая в коридор мать, наблюдавшая их диалог, не вытерпев, закричала:
- Дети, идите скорее! Посмотрите, Сева нашелся!
Все выбежали навстречу. Хотя Лада совсем не знала его, а Ксана еле помнила, но в семье неоднократно вспоминали Севу и его рано ушедших родителей.
Начались расспросы, рассказы. В течение всего вечера Клава ловила на себе его взгляд. Сева был такой же, как в ее далеком детстве, почти не изменился, только заметно возмужал. Но та же улыбка, те же глаза, та же всепоглощающая доброта, которую он излучал. Клава слушала, как в тумане, и лишь когда услыхала обращенный к Севе вопрос ее матери: «Наверно есть жена, дети?» - тут она встрепенулась.
- Нет ни жены, ни детей…
- Чего так? Молодой, и как поглажу, все при тебе есть! – продолжала допытываться мать.
- Степанида Андреевна, дорогая, некогда было. Воевал, потом учился. Теперь вот получил направление на работу. Буду работать инженером в Упрвсе.
- А что это за зверь такой, твой Упр…с?
- Управление военно-промышленного строительства. Скоро жилплощадь получу, а пока живу в гостинице.
- Вот теперь пришла пора и о жене подумать! – не унималась, к досаде Клавы, мама.
Клаве была не по душе, начатая ею тема разговора. Но, как будто назло, все не унимались.
…- И я об этом говорю. Не случайно я вас разыскивал… Все никак не могу своего лягушонка забыть…
- Это какого-такого лягушонка? – засмеялись все, кроме Клавы, сердце которой от этих слов как будто остановилось.
- А ну, выкладывай!
Сева, хитро взглянув на Клаву, продолжал:
- А это – наш секрет…
Тут вмешался подошедший Ян:
- А вы внимательно осмотритесь – какие у нас красавицы! Вмиг своего лягушонка забудете!
- Вот тут вы неправы: я уже никогда его не сумею позабыть! Этот лягушонок глубоко застрял в моем сердце…
С этого дня Клавина жизнь приобрела смысл. А через месяц Сева переехал к ним, и молодые зарегистрировали свой брак.
Клава не могла поверить в свое счастье. Ей казалось, что это все происходит не с нею. И если есть на свете самая счастливая женщина, то это конечно та, которую полюбил Сева, то есть – она!
Молодожены не чаяли души друг в друге. Теперь Клаву не раздражало прозвище «лягушонок», а наоборот, Сева его так произносил, что любая могла бы ей позавидовать.
Вот-вот они должны были получить новую жилплощадь. Оканчивалось строительство здания для сотрудников управления.
Проходило время и единственное, что приносило Клаве огорчение – что она пока не беременела. Мама настаивала, чтобы она пошла к врачу проверить свое женское здоровье, так как перед ее глазами был пример второй дочери. Ксана с Яном живут уже скоро пять лет, а детей все нет… И хотя это их, как будто, не печалит («Придет время, будут и дети!» - уверяла всех Ксана), но мама торопила своих девочек – ей очень хотелось внуков.

                -3-

Был март 1937 года. По радио Клава ежедневно стала слышать о разоблачениях подрывной деятельности троцкистов и других антисоветских элементов. Об этом писали все газеты. Да и в кино часто показывали фильмы о шпионах и вредителях, как советские люди разоблачают этих врагов народа и помогают чекистам в борьбе с ними. Но, увлеченная своей счастливой судьбой, она не придавала всему этому значения.
Как-то мама сообщила, что ей кто-то сказал - ночью в соседний дом приезжал «черный ворон» и увезли кого-то. По словам знавших его, – очень приличного человека.
- Ну кто бы мог подумать!.. – повторяла мама слова очевидцев.
Клаву это известие особо не тронуло. Раз приехали, значит вскрыли еще одного врага.
Но однажды Сева пришел с работы поздно – у них было производственное собрание. По лицу мужа Клава поняла, что произошло что-то серьезное, и почему-то сжалось сердце от предчувствия беды.
- Севушка, что такое? Ты какой-то не такой…
- Да ничего… производственные дела.
- Но все-таки, ты я вижу, чем-то расстроен. У тебя неприятности? – допытывалась она. 
- Да нет, неприятности в другом отделе… Но меня бесит несуразность и безосновательность обвинения людей!
- Ну, если тебя это не касается, чего же ты так расстроился?
- Как не касается? Ведь это судьбы людей, которых несправедливо обвиняют в саботаже и вредительстве!
- А может, ты ошибаешься и они действительно виноваты?
- Ну что ты! Послушай, к Первому мая этому подразделению поручили обеспечить досрочную сдачу нового объекта. Но они не успели к сроку выполнить задание, так как из-за ранней весны размыло дороги. И им вовремя не доставили нужные материалы. За это их объявили саботажниками и вредителями, пособниками троцкистско-зиновьевской клики, идущей вразрез с линией партии, черт знает в чем еще!
- Ну и что? Поговорили, осудили. Наверно – премии лишили. Ну и что?
- Какой премии? Что ты несешь? Их арестовали! А коллектив собрали, чтобы осудить и отмежеваться от этой порочащей нас банды заговорщиков.
- Успокойся, Сева! Ты же сказал, что это в другом отделе.
- Да, конечно. В другом. Но я их хорошо знаю. Двое из них – мои бывшие однокурсники. И как я мог не высказаться в их защиту?!
- Что?!.. Ты выступил, чтобы защитить троцкистов?
- И ты туда же? А я думал, что ты – человек…
Это была их первая и последняя размолвка…
- Ты меня не так понял… я тебя не осуждаю. Но разве можно было вставать на защиту тех, кого все считают врагами? Это очень опрометчиво с твоей стороны. Вот ты за справедливость. А разве справедливо ты высказался в мой адрес, усомнившись в моей порядочности? - Сева молчал. Клаве показалось, что он ее не слушает. – А я просто за тебя волнуюсь…
- А этого делать не стоит! – он опять замолчал.
Наступила гнетущая тишина. Вконец обидевшись, Клава больше не проронила ни слова.
Наконец, Сева нарушил молчание.
- Тебя я не осуждаю. Каждый человек волен иметь свое мнение. Но все же, тяжело ощущать рядом близкого человека, который тебя не понимает… Мы говорим с тобой на разных языках. Ты считаешь, что надо быть соглашателем. А я не могу молчать, когда вижу несправедливость. Вот в чем разница между нами. А жаль…
- Но я за тебя волнуюсь, боюсь! – бесконечно, как заученный урок повторяла Клава.
- Не стоит, Лягушонок, успокойся. Но ты должна понять, что если все начнут думать и поступать как советуешь ты, что «моя хата с краю», если будут вести себя так, как к сожалению большинство на нашем собрании, сидевшие в молчании, опустив глаза, то тогда, если все в дальнейшем будет так же продолжаться, то пересажают всех честных и порядочных людей с благословления и под громкие крики стремящихся выслужиться карьеристов, при трусливом преступном попустительстве тупой серой массы соглашателей!
- Мне страшно, Сева! Мне… – он прервал ее, обняв за плечи.
- Выше голову, дружок! Все обойдется.
Но не обошлось. Через день в пять утра их разбудил протяжный длинный звонок и нетерпеливый стук в дверь. Севу увез «черный ворон». В доме сделали обыск, перевернули все вверх дном. Было непонятно, что искали. Как и следовало ожидать, ничего не нашли.
На прощание Сева сказал:
- Не печалься, малыш, я вернусь!
Клава носила передачи в КПЗ, но, как и другие, опустошенная волнением и невезением стоящих в очереди женщин, слышала в ответ:
- Передача не положена!
И лишь однажды ей сказали:
- Вот переведут в тюрьму, тогда будете носить.
Лишь почти через месяц ей сообщили, что Сева осужден на десять лет без права переписки и отправлен на место отбытия наказания. 
Клава не представляла, где можно узнать, куда отправили мужа. Ей казалось, что как только это станет известно, она тут же сможет поехать туда, чтобы быть рядом. Клава умоляла Яна попросить своего бывшего одноклассника, про которого он однажды обмолвился, что тот работает в известном доме на Ирининской, узнать что либо о Севе, а также, куда нужно обратиться, чтобы пересмотрели его дело. Ведь муж ни в чем не виноват и предан советской власти, он за нее воевал в гражданскую войну.
- Пусть этот Мишка Ломов подскажет, кому надо написать…
На Яна наседала вся семья и наконец, после долгих уговоров, он с ним связался. Но к великому сожалению тот ничего не обещал, так как, по его выражению, работал в другой «конторе». А лезть не в свое дело у них не принято.
Ни с кем не посоветовавшись, Клава отправила несколько писем Сталину. Прошло пару месяцев, но ответом было молчание. И вдруг она получила повестку явиться к десяти часам утра к следователю на Ирининскую.
Дома поднялась паника. То говорили, что не надо идти, то наоборот. Мама сидела бледная, как полотно, и все повторяла:
- Боже, ведь ты совсем ни при чем! Что им от тебя нужно?!
А Ксана, стараясь всех успокоить, уверяла, что это пустая формальность, и если хотели бы ее арестовать как жену врага народа, то прислали бы «воронок», а не повестку.
Ян напутствовал Клаву: на все вопросы отвечать не знаю, не в курсе.   
Лада не пошла в университет, а отправилась с сестрой вместе. Когда подошли к одетому серым камнем мрачному зданию, Лада сказала:
- Я буду тебя ждать. Иди, и ничего не бойся!
Поднимаясь на нужный этаж, Клава в уме повторяла заготовленные ночью тирады. «В чем вы обвиняете моего мужа? Почему он арестован? Куда отправили? И когда можно с ним встретиться? Он ни в чем не виноват! Его, как видно, оговорили. Конечно, он имел оплошность заступиться за обвиняемых в троцкизме сослуживцев. Хотя нет, Ян об этом велел не вспоминать…»
Остановившись перед закрытой дверью, она вдруг ощутила во всем теле дрожь, а ноги, словно налитые синцом, еле переступили порог. Вмиг из головы все улетучилось и лишь одна мысль сверлила мозг: «Только бы не упасть!»
Клаву принял сурового вида уже достаточно пожилой человек. На петлицах его гимнастерки красовались две шпалы. Клава не разбираясь военных отличиях, приняла его за очень большого начальника. Кроме него в кабинете был еще сотрудник, совсем молоденький, сидевший за пишущей машинкой.
Старший попросил ее паспорт и свидетельство о браке и, осмотрев их, тут же передал молодому. У  Клавы, все еще продолжавшей дрожать мелкой дрожью, сердце упало: все, сейчас арестуют…
Она не расслышала обращенные к ней слова старшего, и тому пришлось повториться:
- Назовите ваши анкетные данные.
Клава назвала фамилию, имя отчество, год рождения, девичью фамилию, адрес и место работы. После паузы, которая показалась вечностью, он спросил:
Клавдия Николаевна, вы писали товарищу Сталину?
- Писала… Он получил?
Допрашивающий продолжил, не удостоив ее ответа:
- Вы уже достаточно взрослый человек, и должны понимать, что товарищ Сталин занят серьезными государственными делами. Это во-первых. А во-вторых, ваш муж занимался подрывной антисоветской деятельностью, в чем самолично признался. За что и получил, согласно приговору, заслуженную кару! Расстрельную статью.
Когда до Клавы дошли последние его слова, она уже не слышала, что тот еще говорил. В ушах зазвенело, перед глазами поплыло, и она медленно стала сползать со стула.
Вдруг что-то холодное побежало по лицу, залилось за воротник и потекло по шее. Клава открыла глаза. Над собой она увидела следователя, в руках его был стакан с водой. Лицо его было озабоченным и сквозь маску солдафона просвечивало что-то человеческое.
- Отпей! Фи, какие мы право нежные! Пора привыкать. Жизнь сурова и больно мстит, если бездумно выбираешь спутника. Это я тебе как отец говорю.
Машинка бесконечно продолжала стучать. И вдруг злой окрик:
- Это не пиши!
Он сел на место и подал Клаве документы.
- Иди! Свободна! - это был уже совсем другой человек.
Она направилась к двери. Но на пороге повернулась и выпалила:
- Мне сказали, что мужу дали десять лет, а вы!..
- Больше не пиши глупые письма!
По привычке, автоматически, Клава сказала:
- До свидания.
Ей никто не ответил.
Выйдя на улицу, Клава зажмурилась от ослепительного солнечного света. Не разбирая дороги и совершенно позабыв, что ее поджидает сестра, Клава не пошла, а побежала в противоположном направлении. Ее остановил знакомый голос:
- Клавуся, куда ты?
Так ее называла только мама. Но откуда она здесь? Показалось… И Клава, как будто стряхнув наваждение, бросилась бежать опять. Но к голосу мамы прибавился и голос Лады. В два голоса они звали ее. Остановившись, Клава оглянулась. К ней бежала сестра, а за ней семенила мать. Шагнув им навстречу, и уткнувшись в мамино плечо, Клава громко разрыдалась.
- Тебя били? – с ужасом спросила Лада. Клава продолжала плакать. Лада не унималась: - Клава, что случилось? Не плачь! Они ведь тебя отпустили, да?
- Не трогай ее! Пусть поплачет и придет в себя. Видно, перенервничала…
- Клава, а почему на тебе мокрое платье? Весь воротник и правое плечо. Тебя что – поливали водой?
- Они убили Севу! Севы нет! – выпалила Клава и опять разрыдалась.

                -4-

Только дойдя до площади Богдана Хмельницкого, она как будто успокоилась и перестала всхлипывать. Звон и лязг трамваев, толпы людей, спешащих втиснуться в вагоны и желание остаться одной со своими мыслями и горем, привели Клаву в чувство. Пропустив два состава, они наконец-то сели в нужный. Лада уехала предыдущим, надеясь успеть к третьей паре.
Мама не торопила Клаву с расспросами, хотя, естественно, хотела узнать подробности.
Когда Клава, наконец, рассказала обо всем, мама сделала предположение, что, быть может, преподнесенная весть о расстреле Севы – блеф. Инквизиторское желание хоть таким образом наказать его жену, причинив ей страдания в отместку за доставленные ею им хлопоты, вызванные письмами вождю.
Когда узнали об ее обращении к Сталину, все домашние единодушно осудили этот необдуманный поступок. А мама все твердила:
- Пойми, Клавуся, он ведь не знает, что творят эти в стране! Они ведь держат его в неведении. А если бы одно из твоих писем, я более чем уверена, попало ему в руки, полетели бы многие головы за их беззакония. Ты понимаешь, как они этого боятся! Надо быть очень осторожной, прежде чем делать те или иные движения, и советоваться с близкими. Родные ведь плохое не посоветуют. Ну, что говорить: что сделано, то сделано. И содеянного не изменишь. Слава Богу, что все, надеюсь, закончилось благополучно. А Сева, поверь мне, скорее всего жив, невинного не могли расстрелять.
С этой мыслью Клава продолжала жить, надеясь, что пройдет немного времени, там наверху разберутся, и в один прекрасный день ее Сева вернется домой.
Проходил месяц за месяцем, а мечты оставались мечтами. И все же, Клава продолжала их лелеять, ибо они давали силы пережить разлуку.
Но однажды все рухнуло…
Как-то Ксана с Яном уговорили Клаву пойти с ними в кино. Полные впечатлений, смеясь, вспоминая фрагменты из кинофильма и восхищаясь игрой Чарли Чаплина, они вышли из кинотеатра. Был чудесный зимний вечер. Стоял легкий морозец, с неба медленно падал снег, сверкающий в свете горящих на Крещатике фонарей. Киевский зимний вечер, бодрящий и веселящий душу… 
Клава и раньше обожала такие вечера. А сегодня, после просмотра великолепной картины (а она уже не помнила, когда в последний раз была в кино) в веселой компании сестры и ее мужа, которым Клава была бесконечно благодарна за доставленное удовольствие, она просто оттаяла и наслаждалась жизнью.
Неожиданно Яна окликнул повстречавшийся, как сразу стало понятно, его одноклассник, который назвал зятя его школьной кличкой Кущ, производной от фамилии Кущинский.
- А, Мишка! Рад видеть! Знакомьтесь – моя жена, Ксана, ее сестра - Клава.
- Очень приятно! Извините, мы на минутку с Яном отойдем.
До Клавы донеслись его слова:
- Прости Кущ, не мог тебе раньше позвонить. Хорошо, что встретил…
Она сразу поняла о чем будет разговор. Радостное настроение тут же улетучилось. Когда Ян вернулся, по его лицу Клава все поняла…
Как потом рассказал Ян, Михаилу все же удалось разузнать о судьбе Севы. Решением суда за покрывательство и пособничество группе саботажников в военно-строительном управлении, за срыв государственного задания Мельников Всеволод Кириллович был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор привели в исполнение практически немедленно.
Теперь уже никто не сомневался, что на Ирининской Клаве сказали правду. Теперь она, окончательно потерявшая всякую надежду, замкнулась в себе. Всецело поглощенная своим горем, Клава старалась меньше общаться со всеми, даже с матерью и сестрами.
Одетая в черное одеяние, перестав пользоваться косметикой и как старуха, закрутив волосы на затылке, она стала неузнаваемой. Утратив всяческий интерес к жизни, с осунувшимся суровым лицом, Клава спешила к себе, в их маленькую уютную квартирку, которой так гордился Сева и в которой три неполных года, пролетевших как одно мгновение, они дышали счастьем. Здесь даже воздух был наполнен им, все вокруг напоминало о муже… Клава ничего не могла, да и не хотела делать, и все свободное от работы время предавалась воспоминаниям. А если кто-либо нарушал это ее времяпрепровождение, она впадала в гнев. Клаве казалось, что переставая думать о Севе, она его предает.
Как-то, вернувшись домой, Клава обнаружила уведомление, предписывающее ей в течение трех дней освободить ведомственную квартиру. Осознав, что ей, вдове врага народа, бесполезно даже пытаться отстоять хотя бы одну их двух занимаемых комнат, Клава вернулась в «семейное подземелье», вспомнив прозвище, данное когда-то сестрам отцом, назвавшим их «мои бледные дети подземелья».
Глядя на нее, мать только вздыхала, а сестры, как ни старались развлечь или растормошить Клаву, ничего у них не получалось… Наоборот, наблюдая как все смеются, услышав очередной анекдот, рассказанный зятем, или как сестры с большим энтузиазмом громко обсуждают новый фильм (как видно, стараясь заинтересовать и ее), Клава еще больше ощущала свое, казавшееся ей неразделенным, горе.
Не выдержав вида и страданий дочери, мать обратилась к Клаве:
- Давай, доня, поговорим…
- О чем, мама?
- О жизни, Клавуся, о жизни. Я прожила с твоим отцом без малого сорок лет. Я его любила, поверь мне, не меньше, чем ты – Севу. И мне после его кончины было нелегко. Но что поделать, это закон природы. И таких как я и ты – миллионы.
Клава перебила мать:
- Меня не надо ни с кем сравнивать! И не надо меня учить жить! Для меня эта жизнь кончилась…
- Что значит, кончилась? Ты думаешь только о себе! Страдаешь, жалеешь себя. А обо мне ты подумала? Каково мне глядеть на все это?
- Что значит – все это?
- А то, что ты губишь себя и свои молодые годы! Севу не вернешь. Остается помнить о нем и – жить! Жить так, как положено, как живут все. А не демонстрировать свою тяжелую судьбу. Ведь ежесекундно кто-то уходит в мир иной, и если все оденутся в черные одежды, и будут ходить со скорбным выражением лица, белый свет потеряет свое предназначение – жить!
Клава всю ночь прорыдала, уткнувшись в подушку. Ей казалось, что никто ей не сочувствует, никто не способен понять, даже родная мать…

                -5-

В начале 1938 года Ян уехал в командировку на Урал, а Ксана неожиданно попала в больницу с обострением хронического нефрита. У Лады была горячая пора – первая зимняя сессия в университете. У Клавы в машбюро заболели две машинистки и приходилось работать сверхурочно. А тут еще мама простудилась и слегла с высокой температурой.
Клава разрывалась. Надо было навещать в больнице сестру и носить ей передачи (та была на строжайшей диете), а также ухаживать за больной матерью. Младшая сестра целые дни, свободные от зачетов проводила в библиотеке, готовясь к экзаменам. Поэтому Клава решила попросить неделю в счет очередного отпуска. Но заведующий отделением ей категорически отказал.
- Ты что, не видишь, что мы зашиваемся! – сердито отмахнулся он, разрывая ее заявление. – О каком отпуске может идти речь, когда две машинистки валяются в постели, а работы - невпроворот! Иди, и работай!
- Но если нельзя в счет отпуска, Яков Степанович, дайте, хотя бы за свой счет! – не унималась Клава.
- Сказал – иди работай! Никаких отпусков! Все!
Клава вышла из кабинета, а в ушах звучало: «Никаких отпусков!»
«Нет, я вам не раба!» - подумала она и направилась в профком.
Будучи на взводе, даже не поздоровавшись, она начала:
- Мы свободные люди, или рабы? Почему я не могу получить отпуск по семейным обстоятельствам?!
- Успокойтесь, Клавдия Николаевна! Кажется, я не ошибся? И расскажите все по порядку. А для начала, я вас попрошу не забывать главного: вам, как никому, следует быть осмотрительной и следить за сказанным…
Тут до Клавы дошло, на что ей намекают. Они все знают! И прямо ей в лицо говорят, что она жена врага народа и должна быть осторожна, чтобы не «загреметь»… Это открытие не только не испугало ее, а наоборот, вызвало бурю негодования: ее лишили ни в чем не повинного мужа, не отпускают с работы даже за свой счет, хотя положенный отпуск должен быть очень скоро, а еще затыкают рот. Она уже готова была наговорить черт знает что, приводя сотни доводов своей правоты, но вместо всего этого, выпалила:
- Значит, если меня не могут отпустить на неделю, я подам сейчас заявление об уходе! Ищите замену! – и она повернулась к двери.
- Мельникова! Сядьте и остыньте! Успокойтесь… Нельзя быть такой горячей. Я понимаю, что теперь у вас непростое время. Но зачем положение еще более усугублять? Подумайте, все можно спокойно уладить.
- Как уладить!? Если у меня мать с высокой температурой лежит одна дома и ей некому подать стакан воды. А сестра в больнице!.. – и Клава вышла, хлопнув дверью.
Она поняла, что кроме разговоров и увещеваний в профкоме ничего не услышит. Она тут же заспешила домой, так как время подпирало: Ладе пора было идти на зачет, а маму нельзя оставлять одну.
Врач из поликлиники, посетившая их вчера, в больничном по уходу отказала, так как во время визита обе сестры были дома.
- Будете дежурить по очереди, а если станет хуже, вызывайте скорую, отвезем в больницу.
Вернувшись домой Клава обо всем рассказала Ладе.
- Понимаешь, отпуск не дали! Наш Степаныч даже выслушать не захотел. А в профкоме чуть ли не в глаза бросили, мол жена вредителя, так что сиди и помалкивай! Все, завтра утром отнесу заявление. Ничего, перебьемся! С голоду не помрем, вот-вот вернется Ян, а как только мама и Ксана поправятся, найду работу. Везде висят объявления, машинистки всегда нужны! А ты, Ладушка, беги – опоздаешь!
- У меня есть еще около часа в запасе. А ты, Клава, перестань нервничать. Вся извелась, на тебе лица нет! А, кстати, если бы ты выглядела по-другому, они бы с тобой иначе разговаривали!
И Лада стала доказывать сестре, что ее темный наряд и подчеркнутое пренебрежение к своей внешности лишний раз напоминает окружающим о ее несчастье.
- Клава, поверь, если бы все у кого посадили близких, выглядели так же как ты…
- И ты затянула ту же мамину песню… Беги, и хватит мне читать мораль!
- Ну и черт с тобой, ходи черной монашкой! Да… бульон в кухне, смотри не прозевай, а то весь выкипит. А как мама проснется, дай лекарство, оно на тумбочке.
Лада убежала, а Клава, подойдя к трюмо, внимательно всмотрелась в свое отображение, будто впервые увидев себя со стороны. Да, наверное они все правы… Ничего похожего на ее былую, не осталось… На Клаву глядела какая-то темная тень с суровым, совсем непривлекательным лицом.
Назавтра, сменив траурный наряд на одно из своих любимых платьев, и надев изящные лодочки на высоком каблуке (которые давно лежали в забвении), она отправилась в отдел кадров с заявлением об уходе.
Но там ей отказали: сначала нужно получить резолюцию завотделом. И Клава опять очутилась в кабинете Якова Степановича.
- А, наша бунтарка!? – встретил он неожиданным приветствием. – Уже успела нажаловаться в профком? А почему еще в партком не побежала?
Клава, еле сдерживаясь, молча положила заявление на стол.
- Н-да… Ну, подпишу я твое заявление, хотя с таким мастером своего дела не хочется расставаться… А что потом? У тебя что, денег куры не клюют? На что жить собираешься?
- Не волнуйтесь, пойду работать. Свет клином не сошелся, лишь бы мама поскорее выздоровела.
Он взял ручку, обмакнул перо в чернильницу и вдруг, глядя на Клаву в упор, бросил:
- Да, Мельникова, на нас свет клином не сошелся. Но ты подумала, как будешь анкету заполнять? Не уверен, что тебе быстро удастся найти работу!
- Пойду уборщицей… - тихо, как будто про себя прошептала Клава. На глаза навернулись слезы. Опять, опять… Ей бросают в лицо, что она – изгой. И нигде ее, жену вредителя, не примут на работу… Тут до нее донеслось:
- Давай договоримся. Иди, лечи свою маму. А я с народом поговорю. Они тебя подменят, поработают сверхурочно. А ты отдашь должок – заменишь их потом. Все! Мы ведь люди!.. – и он в клочки разорвал ее заявление.
А мама, как будто от преображения, совершенного дочерью, быстро пошла на поправку. Как она выразилась:
- Твой новый облик помог мне лучше всех лекарств и придал силы. Только, доня, нужно еще привести руки в порядок. Ты их совсем запустила. А ведь они – твои главные инструменты. Да, не мешало бы сменить прическу – эта тебе не к лицу.
Клава улыбнулась ей в ответ.

                -6-

 С этого времени Клаву стало не узнать. Если раньше ей почти все сослуживцы казались врагами, молча осуждающими ее, то теперь наоборот, она поняла, что в большинстве они хорошие, сочувствующие люди.
Вернулся зять из командировки, а следом выписали и Ксану из больницы. Домашние были удивлены случившейся в ней перемене. Самая веселая, бесшабашная, певунья, их красавица, Ксана стала полной своей противоположностью. Было видно, что ее что-то гнетет. Если верить врачам, здоровью ничто не угрожает, ее хорошо подлечили,  о чем свидетельствуют анализы. На все расспросы Ксана отвечала молчанием. И мать, и сестры, решили, что виной ее печали, как видно, является муж. Кажется, у них в семье не все ладно… Хотя внешне все выглядело по-прежнему. Ян, как всегда, демонстрировал обожание своей куколки. Неужели притворяется?... На него это не похоже.
Клава решила начистоту поговорить с сестрой.
- Ксана, что случилось? Ты, я вижу, чем-то озабочена!.. Вот и сейчас - глаза на мокром месте…
- Отстань! Просто соринка попала…
- Нет, не отстану. У вас что, с Яном нелады начались?
- Еще что выдумала? Я на работу опаздываю, а ты со своим глупым допросом!
Мать тоже не раз заводила с дочерью беседу, но все попытки вызвать Ксану на откровенность были напрасны.    
Ян, как впоследствии оказалось, тоже был в недоумении от поведения жены. Ему даже показалось, что она его разлюбила, и своими сомнениями Ян поделился с тещей. Все пришли к выводу, что, скорее всего, это результат лечения – слишком большое количество медикаментов пришлось бедняжке принять, и они как видно повлияли на психику…
- Ксанюша, доченька, тебе надо лечиться! – решилась сказать ей как-то мать. Давай подойдем к психиатру. Не надо все пускать на самотек.
В ответ Ксана горько рассмеялась:
- Вы, я вижу, пришли к выводу, что я сошла с ума?! Нет, дорогие, к сожалению, я при своем уме. Просто нам с Яном надо расстаться, и я никак не решаюсь ему об этом сказать. 
- Ты что, в кого-то влюбилась? - с ужасом спросила Лада.
- Ой, Ладка, что придумала! Нет, я Яцека очень люблю. Поэтому и не могу отважиться.
- Значит он… - начала Клава.
Но Ксана ее перебила:
- Просто у меня не может быть детей, и я не имею права портить ему жизнь…
- Фух! – с облегчением сказала мать. – Доня, откуда ты это взяла?
- Мамочка, я прошла в больнице обследование. И врачи сказали, что не будет… - слезы брызнули из ее глаз.
- Бедная моя… Что эти эскулапы придумали! И с чего они это взяли?!
- Профессор сказал, что если случится чудо, и я забеременею, то все равно, с такими почками как у меня, ребенка не выносить… Нам надо с Яцеком расстаться!..
- А ты с ним говорила? Ведь ему решать, а не тебе…
- Не могу. Боюсь, разревусь, а он не выносит моих слез.
- Хорошо, я сама с ним поговорю! И как он решит – так и будет. А ты брось эту ерунду.
- Это не ерунда, а жизнь!
- Я имею ввиду слезы. Они портят лицо и делают тебя некрасивой.
Мама старалась все обратить в шутку, но это ей не удавалось.
Когда Ян узнал о причине переживаний жены, то с облегчением рассмеялся в ответ.
- Я уверен, что они ошиблись! Это ведь не впервой у них… Кроме того, подлечишься, и назло этим болтунам нарожаешь карапузиков. А если не получится – то тоже не беда! Лада с Клавой справятся с этой задачей и подарят нам кучу племянников. А ты их задаришь игрушками, самыми лучшими на свете!
Ксана заведовала отделом игрушек в магазине в Пассаже. Когда она с отличием окончила торговый техникум, ей предложили на выбор работу в двух отделах: парфюмерном или игрушек. Она выбрала второй со словами: - Когда у меня будут дети, у них в игрушках нужды не будет! - И вот рухнула ее мечта…
- Племянники, это хорошо. Но это будут не наши дети.
- И у нас будут! Я же тебе сказал и опять повторяю: врачи могут ошибаться. Но если это не ошибка, то не беда – еще подлечишься. Наука ведь на месте не стоит и найдется на твою хворобу управа.
- Ты, Яцек, большой оптимист и фантазер…
- Нет, я реалист! А если не удастся самим родить – возьмем сироту из детского дома. У тебя, куколка, сердце большое, в него поместится сколько - три, четыре карапуза, сколько захочешь!
- А ты? – улыбнулась Ксана.
- Я готов. Столько, сколько тебе под силу!
…Смех и песни по-прежнему зазвучали из уст Ксаны. А Клава по-хорошему позавидовала сестре: с нею рядом – любящий муж, с которым все беды преодолимы…
… Подойдя к дому, Клава представила, как будут смеяться близкие, когда она расскажет о своем приключении. Но войдя в квартиру, и увидав встревоженное лицо мамы и бросившихся навстречу озабоченных сестер: - Где ты пропадала? Мы уже хотели идти тебя искать!.. - она неожиданно для себя выпалила:
- Ну чего всполошились? Пришлось на работе задержаться на какой-то час!
- На какой час?! Взгляни на часы! Обычно ты возвращаешься к шести. А сейчас – почти десять. На дворе уже темень!
Не умеющая лгать, Клава, опустив глаза, тихо, в свое оправдание добавила:
- Трамвай еще испортился, и пошел в парк. Ну и я… Устала!.. – и она поскорее юркнула в свою комнату.
Вдогонку Ксана прокричала:
- Трамваи не портятся, а ломаются! А мы, простофили, волнуемся!
Клава долго не могла уснуть, перебирая в уме все с нею случившееся. «Какая же я все-таки дуреха!» - корила она себя. Мало того, что она совершила необдуманный поступок и увязалась за незнакомым мужиком, но и заставила волноваться родных, да к тому же стала врать им… Что было совершенно ей несвойственно, а поэтому очень неприятно сознавать.
Рано проснувшись и вспомнив вчерашнее происшествие, Клава как наяву увидела потерянный и молящий взгляд своего нового знакомого при их прощании. Его глаза, как наваждение, преследовали Клаву все утро. Совершенно пропал аппетит, и выпив лишь стакан чая, не отдавая себе отчета в происходящем, как бы боясь передумать, она стала быстро приводить себя в порядок, лихорадочно перебирая в уме, что следует одеть для предстоящего позирования художнику.
- Ты куда собралась? – спросила Лада. – На работу? Ведь сегодня выходной, позабыла что ли?
- Да, сегодня надо поработать. Попросили! – пряча глаза ответила Клава и скорее вышла из комнаты не ожидая дальнейших вопросов.
Появившаяся мать задала тот же вопрос.
- Ну, я же сказала – попросили!
- А надолго ты? – не унималась мать.
- Как получится… - бросила Клава, и быстро выскочила за дверь, боясь передумать.
А ей вслед донесся голос Лады:
- Ну да, она на работе будет прохлаждаться, а мне коврики трусить! Сегодня ее очередь…
…Выйдя из трамвая, Клава направилась, как ей казалось, в нужном направлении. Но по мере приближения к знакомой улице, ее пыл потихоньку стихал. Не только потому, что ей был неведом номер дома, да и сам дом она неясно представляла, хотя хорошо запомнила красивые кованые ворота, ведущие во двор и тяжелые резные двери  парадного с большой медной ручкой и уродливой фанерой, как видно прибитой взамен выбитого стекла. Но, что же она скажет Леониду, когда появится перед ним?.. Ей привиделась эта картина. Недоуменный взгляд в ответ на ее приветствие: «Здрасьте, я пришла!» От этой мысли Клава содрогнулась. Он, быть может, с похмелья уже и позабыл обо всем. Да и зачем я иду? Захотелось иметь портрет, или приключений на свою голову? А что бы сказали мама и сестры об ее беспутстве? Фу! Клаве даже душно стало от мысли, что ее поведение может стать известно родным. Она уже собиралась вернуться на площадь и сесть в трамвай, но тут снова заколебалась. Ну, раз приехала, надо проверить свою наблюдательность. «Пройдусь по улочкам и, интересно, узнаю ли дом? Заходить, конечно, не буду. Я же еще с ума не сошла, чтобы ставить себя в идиотское положение!»

                -7-       

И Клава уверенно пошла по улице, пытливо разглядывая ворота и двери встречных домов. Немного не доходя до угла, она заметила знакомую фигуру Леонида, стоявшего у приглянувшихся ей ворот. Клава остановилась в нерешительности, готовая повернуть назад. Но потом все же пошла вперед. Ничего, пройду мимо. Авось не узнает. А быть может, это и не он, вдруг усомнилась она, а другой, на него похожий. А ей он только мерещится из-за того, что чем-то напоминает покойного мужа. А что бы Сева сказал, увидав ее сейчас, идущей на свидание с каким-то незнакомым пьянчужкой? Ее даже в пот кинуло от этой мысли. Нет, лучше об этом не думать, - отбросила она прочь мрачные мысли.
В этот момент послышалось:
- Нет, я не ошибся в тебе! Я знал, что ты придешь!
Клава опешила. Такой радостный возглас и такое беспардонное панибратство! За кого он ее принимает? Уж не за женщину ли легкого поведения?
Клава окатила Леонида таким взглядом, что он сразу понял, что что-то не так сказал.
- Прости…те, я вас чем-то обидел? Вы посмотрели на меня так, как будто я…
Она перебила его.
- Просто никак не могла вспомнить: где это я с вами пасла скот. К тому же, я направлялась не к вам.
- Ну да, я понимаю. Вы случайно оказались в этом районе. А я, старый болван, что-то возомнил о себе и решил бог знает что… Будьте великодушны и простите заблудшую овцу из совсем не вашего стада!.
 Леонид выглядел таким огорченным, что Клава поняла, что из-за этого он способен бесконечно нести всяческую околесицу, лишь бы заслужить ее благосклонность. Клаве стало его жаль и она улыбнулась, мысленно представив свое суровое лицо, испугавшее его.
  Увидав ее улыбку, Леонид преобразился, явно воспрянув духом.
- Я всю ночь не мог уснуть, все корил себя, что не проводил вас, и что не узнав вашего адреса, могу потерять.
- Потерять?.. Потерять можно собственную вещь.
- Ну, я не так выразился. Поймите меня правильно: я действительно очень хочу нарисовать ваш портрет, выпалил он.
- Ну, так что же мы стоим? Начинайте!
- Здесь?!
- А что, на тротуаре нельзя? Не углем, так мелом. 
Они оба рассмеялись. И Клаве от его улыбки и счастливо-растерянного лица сразу стало легко и исчезло напряжение.
Заметив перемену настроения Клавы, Леонид снова воспрянул духом.
- А знаете, чем я вас сейчас напотчую? – спросил он, когда они вошли в комнату.
- Знаю, черничным вареньем.
- Конечно, и им. Но главное – это сосиски с зеленым горошком!
Тут Клава почувствовала, как у нее заурчало в животе. Она испуганно взглянула на собеседника. Ей показалось, что тот услышал эти голодные позывы. Ведь сегодня кроме чая, она фактически не завтракала.
- О, сосиски? С удовольствием! А горох не люблю.
- В этом, как погляжу, мы с вами расходимся в пристрастиях. Я зеленый горошек обожаю. А с чем же вам дать сосиски?
- С вилкой! И побыстрее. А то у меня разгорелся аппетит.
«Боже, что за чушь я несу! Я кажется, сошла с ума!» - с ужасом констатировала Клава.
Леонид, в свою очередь тоже, не останавливаясь ни на минуту, нес всякую ерунду, приготовляя предстоящий пир. Он витиевато нахваливал свежесть и приятный запах французских булочек, извлеченных из старинного, пораженного шашелем буфета. Оттуда же он достал баночку с маринованными грибами и на все лады начал хвалить их, как и черничное варенье, - заготовки его мамы.
Как оказалось, Леонид, так же как и Клава, со вчера не имел маковой росинки во рту.
- Говорят, что влюбленные теряют аппетит, а у меня он, как ни странно, разгорелся не на шутку…
- А вы что, влюбленный? – задала Клава нелепый вопрос, от которого вся зарделась и тут же  мысленно себя обругала: «Боже, какая я дура, что несу?!»
- А вы что, не видите? Я, как один известный литературный герой, влюбленный антропос, поглупел и нелепо выгляжу со стороны.
- Ни капельки вы на Беликова не похожи. Нет, совершенно не тянете.
Так, смеясь, и обмениваясь говорящими взглядами, они позавтракали.
И наконец-то, Леонид принялся за работу.
Как оказалось, ни картона, ни фанеры на которой он собирался написать портрет, не нашлось. Леонид принялся рисовать на стене, рядом с изображением его дочери, уверяя Клаву, что потом перенесет все на подобающую основу и вручит ей.
Клава сидела в оцепенении, стараясь не глядеть на этого «посланца звезд», так как каждый раз, когда их взгляды встречались, какая-то космическая искра пробегала между ними, и Клаву в этот миг охватывало смятение, которого она инстинктивно боялась.
Но, как-то, подняв глаза, вдруг от души расхохоталась.
- Ой, не могу! – повторяла она, указывая рукой на Леонида.
Он оторопело уставился на нее, ничего не понимая.
«Наверно, принял меня за сумасшедшую…» - подумала Клава, и снова принялась смеяться, не в силах удержаться.
- Что с вами? Я что, так смешон?
- Взгляните на себя! – сквозь смех вымолвила она.
Посмотрев в зеркало, теперь начал ей вторить и Леонид. Они смотрели друг на друга и хохотали.
Действительно, рисовальщик выглядел презанятно. Как видно, рукой, запачканной углем, он провел по лицу. В результате нос и лоб Леонида стали черными. Оцепенения как рукой не бывало. В этот миг Клаве показалось, что она знает этого человека тысячу лет.
 Во время сеанса Леонид рассказал, что в раннем детстве потерял на первой империалистической войне отца, которого весьма смутно помнит. Его воспитывала мать, которая в нем души не чает, и он естественно ей отвечает тем же. Леонид рассказал, что после окончания школы дальше учиться, к великому сожалению, не удалось. На рабфак не приняли, так он был сыном нэпманши (у его матери была шляпная мастерская). Пришлось идти по стопам покойного отца и стать переплетчиком. Затем Леонид был призван на действительную службу в Красную Армию, где увлекся парашютным спортом. А вернувшись домой, стал инструктором в ОСОАВИАХИМе. Совершил сто двадцать четыре прыжка, последний стал роковым. Что-то заело, он дергал за кольцо, но все было безрезультатно. Запасного парашюта не было. Но счастье все-таки улыбнулось: парашют раскрылся, правда поздно, почти у земли. В результате – множество переломов. Думали, вообще не сможет ходить. Перенес несколько операций, почти полгода был на костылях…
Кончив рассказ о себе, Леонид произнес:
- Но, как видите, все обошлось. Я теперь не только хожу, но и бегаю.
Далее он продолжал:
- А после всей этой истории мама вздохнула с облегчением, оттого, что с небом покончено. Как она уверяет, каждый мой прыжок стоил ей года жизни. Понимаете, - Леонид улыбнулся своей обворожительной улыбкой,  - если бы не мои грешки, она прожила бы более двухсот лет!.. Поднимите головку! Вот так… Немного вбок. У вас чудесный профиль!
- Вы мне льстите!
- Нет-нет, ни капельки! Вглядитесь на себя, и сами убедитесь!
- Наверно, вы то же самое говорили и Земфире... – вдруг, не подумав, ляпнула Клава, и сама испугалась сказанного.
Он посуровел, помолчал.
- Вы правы… говорил… Но не так. И чтобы вы сами сделали вывод, расскажу, как женился на Зое.   
- На какой Зое? У вас что, кроме Земфиры была еще и Зоя?
-  Ну, нет… – опять на его лице заиграла интригующая Клаву улыбка. – С меня хватит и одной. Она - в одном лице, Зоя и Земфира. Дело в том, что моя мама все время была одержима одной идеей – меня женить. Она бесконечно повторяла: - Когда уже у меня будут внуки? - Особенно это стало непереносимым, когда мне перевалило за тридцать. Однажды мамина кузина пригласила нас к себе на юбилей. По-моему, все это было задумано ею и моей мамой, так как у нее была засидевшаяся в невестах дочь. Я понимал, что дело тут не чисто, долго упирался, но все же поддался на уговоры мамы, которой не смог не уступить. - Поедем, я давно хотела повидать мою двоюродную сестру! Мы же нигде не бываем… - говорила мать. - А у тебя есть пара свободных дней, ты ведь не догулял отпуск из-за какого-то балансового отчета. - А я, будучи еще на костылях, окончил бухгалтерские курсы и работал бухгалтером, как и теперь, на механическом заводе. Ну вот, мы и поехали в Чернигов.
- Там и наградили вас Земфирой?
- Нет, мама и тетушка тут не причем. Это я сам вляпался. Мама, желая похвастаться достоинствами сына, вдруг спросила: - А древесный уголь у вас есть? - Тетя Вера с удивлением ответила: - Конечно, как же без него? А самовар, утюг – без угля не разогреешь! - Мама продолжала: - А мой Ленечка увлечен графикой и рисует картины. И чем вы думаете? Древесным углем! Да к тому же – на чем придется.
Моя родительница на все лады, с явным удовольствием продолжая меня расхваливать, предложила: - Верочка, Ленечка (ты же не против?) – в честь твоего юбилея нарисует твой портрет. - Та возразила: - Зачем меня, пусть лучше Олечку!
В общем, меня заставили писать портрет моей троюродной, или не пойму какой, сестрицы. И я мучительно долго стал «творить», в душе проклиная себя за малодушие. Да и зачем согласился на эту поездку?! Дело в том, что, как я уже вам говорил, ежели мне объект не по душе, у меня ничего не выходит…
С горем пополам, когда я уже оканчивал работу, в комнату влетел рыжеволосый вихрь – босоногая конопатая девчонка подбежала, и взглянув на портрет, безапелляционно заявила: - Нарисуйте и меня! Я – Земфира! - Зойка, пошла прочь, не мешай! - старалась прогнать ее Ольга. Но не тут-то было! Конопатая усевшись рядом, все время меняя позу, обжигала своим смелым взглядом, и стала ждать, когда я начну ее рисовать. Быстро завершив портрет Ольги, я принялся за рыжую. А ее волосы действительно были подобны красной меди, ничего похожего раньше не встречал. Я рисовал, не скрою, с наслаждением… Она, в отличие от вас, трещала без умолку… А теперь я не умолкаю… - виновато сказал Леонид. – Простите, Клава, быть может все это вам не интересно… А я утомляю вас своими россказнями…
- Что вы, мне очень интересно! И вы красочно все описываете. Я даже это вижу, как в кино. Продолжайте, я с удовольствием буду вам внимать!

                -8-      

Она не кривила душой. Действительно, Клава была увлечена рассказом. Ей все больше хотелось узнать о Леониде. В его искренности она уже не сомневалась.
Леонид продолжал.
- Я поинтересовался, почему рыжая представилась Земфирой, а все ее зовут Зоей. Она объяснила: - Земфира, это теперь мое имя. Раньше я была Зойкой. Но потом взяла себе новое имя. Оно даже в моем паспорте записано. - А у тебя уже есть паспорт? – удивился я. Мне показалось, что этой девчонке не более четырнадцати лет. Но, на удивление, оказалось, что ей уже девятнадцатый год. Я допытывался: - А почему именно Земфира? Ведь Зоя – совсем неплохое имя. - А мне Зойка - надоело. Я как-то по радио услышала песню: «Земфира неверна, моя Земфира…» и поняла, что это именно то, что мне нужно!
Клава не выдержала и засмеялась:
- Боже…
- Да-да, представьте, так и сказала! Мне эта чушь хорошо врезалась в память. Я попробовал разъяснить ей, что это не песня, а ария Алеко, из оперы. - Разве не песня? – удивилась она. – А Алеко я ела. - Я не понял, что за ересь она несет: - Что ты сказала? - я чуть не выронил из рук уголек и расхохотался. Она обиделась: - Чего смеетесь? Я ела эти конфеты! Вкусные, шоколадные. На октябрьские покупали...
Тут с улицы зашла мама, чем-то очень озабоченная. Пришла телеграмма, сообщающая, что заболела моя бабушка, живущая в Коростене. Мама решила немедленно ехать к ней. Я же должен был вернуться в Киев назавтра. Пришлось отложить окончание портрета. Проводив маму на поезд, я вернулся, совершенно позабыв о незавершенной работе, и надеялся пораньше лечь спать.
Но не тут-то было! Навстречу мне шла Зоя-Земфира с фанерой, где красовалась ее головка. Я принялся за работу, а она сидела рядом и тараторила не переставая, бесконечно обстреливая меня своими глазищами… А вы знаете, что такая болтовня и прицельный огонь очень действуют на неумных и неопытных мужчин? Я оказался одним из них. Она все расспрашивала о Киеве, сказала, что там никогда не была, и вообще, кроме Чернигова и близлежащих деревень в жизни ничего не видела, и из-за этого боится, что так вся жизнь пройдет… А потом вдруг перевела разговор на меня. - Вот, ваша мама уехала, а кто будет вам борщ варить? Ведь если бабушка болеет, то мама задержится надолго, старые люди долго болеют… - Это рассмешило меня: - Мы об этом не подумали… Придется обойтись без борща… - Она воскликнула: - Как же можно без борща? А я умею варить наш, настоящий борщ! - Я имел глупость ее похвалить: - Это хорошо, что ты умеешь готовить!  - Это ее ободрило, и она продолжала: - Я и полы помою. И постирать могу! …Возьмите меня с собой в Киев, а то пропадете! - Я не удержался: - Ну, так уж и пропаду? - Она объяснила: - Да, пропадете! Мужику без  жинки – погано буты! Так говорит моя маты. - А я ляпнул: - Ну, раз так говорит твоя мама, то конечно, чтобы зовсим не пропасть, треба жинку пошукать! - Она ухватилась за эту фразу: - А я, что ж, не сгожусь?!  - Подходишь… Да больно конопатая! - продолжал я шутить. - А я их  лимоном выведу! Вы уж не беспокойтесь! Возьмете в Киев? - не унималась она. - Возьму, возьму! - ответил я сдуру, вручая ей портрет…
А на следующее утро, когда я уже попрощался с тетей и ее дочерью, и мы присели на дорожку, вдруг распахнулась дверь и в проеме появилась Зоя-Земфира собственной персоной, наряженная в зеленую юбку и белую блузку в мелкий красный горошек и с таким же бантом в волосах. В одной руке она держала некогда крашенный, потертый чемодан, а на другой была перекинута черная зимняя плюшка. Видимо, девушка собралась в дорогу, всерьез и надолго. - А вот и я! Заждались? - приветствовала она нас этими словами. Тетя Вера с удивлением обратилась к ней: - Ты куда, Зойка, навострилась?
Но тут вслед за Зойкой в комнату ввалились, по-видимому, ее мать - грузная, тоже рыжеватая особа, и маленький, тщедушный, подобный какой-то востроносой птице - отец. В руках у него красовалась сулея с самогоном, а супруга держала тазик с квашеной капустой, поверх которого красовалось несколько толстых желтоватых соленых огурцов. - Дэ тут наш зятек? - Все с удивлением уставились на меня. А я так растерялся, что единственное, что мог сказать: - Надо поторопиться, а то опоздаем на поезд.
Дело в том, что у меня на обратный путь было два билета, а так как мама уехала раньше в Коростень, Земфира, услыхав, что нам не удалось сбыть лишний билет, решила воспользоваться случаем (а меня потом уверяла, что я ее соблазнил и сам предложил поехать ко мне в Киев). Чего греха таить, действительно, я не то, чтобы голову потерял из-за этой рыжеволосой девчонки, но самец, все же во мне взыграл. И, невзирая на ее неотесанность, «воспитание» и интеллект, явно требующие обработки, я решил, что наконец-то угожу маме и женюсь на радость ей. Девчонка, конечно пустая, недалекая провинциалка, но недурна, а где-то даже привлекательна, молода, и наконец, как говорится: стерпится-слюбится… Я был почти уверен, что неизбалованная большим городом, она будет хорошей матерью, хозяйкой и преданной женой. Но, увы, мои чаяния не оправдались.
С первой же минуты мама и Земфира невзлюбили друг друга. Мама никак не могла понять мой выбор. Она бесконечно делала новоявленной невестке замечания, считая ту неумехой, неряхой, и вообще – явно та пришлась не ко двору. А Земфира в ответ дерзила и делала все назло. В общем, «нашла коса на камень». Мама к тому же, без сомнения, ревновала меня к молодой жене, считая что я перестал, как прежде, уделять ей внимание. Земфира хотела быть в доме полноправной, а то и главной хозяйкой. Но мама этого, конечно, не могла ей уступить. Короче, в доме воцарился ад. И во всем этом был виноват мой необдуманный и неоправданный поступок, вызванный черт знает каким наваждением.
Маму я любил и люблю не только потому, что она моя мама, но и потому что она – очень хороший человек. А перед этой девчонкой, как тогда казалось, испытывал неловкость за то, что проявил малодушие, вырвал из привычной среды, и за это должен нести ответственность.
Мама, как всегда, проявила свою любовь ко мне и приняла соломоново решение: сославшись на необходимость быть рядом с моей престарелой бабушкой, поехала к ней. А потом, после кончины бабушки, осталась в Коростене, где и живет по сей день. И даже теперь, когда я остался один, отказывается переехать, упирая на то, что жаль бросить хозяйство. У нее там домишко, огород, сад  и куры, коза и кошка с собакой  - целый зверинец! – смеясь, добавил Леонид, проводя последний штрих на портрете.
- Ну вот, взгляните на себя. Похоже? Теперь у меня две красавицы: дочь и вы, Клавдия! Вам нравится? Скажите честно.
В ответ Клава рассмеялась:
- Вы мне льстите! – и тут же мысленно ругнула себя: «Что это я, напрашиваюсь на комплименты?..» - Действительно, похожа. Но  мне до красавицы, ой как далеко!
- Ну, не скажите! У вас тонкие, почти классические черты лица.
- А чего стоит один кирпатый нос? Вы что, не заметили? И это – классика?
- Заметил, еще как заметил. Этот, как вы выразились, кирпатый нос, придает вам неповторимый шарм.
- С вами трудно спорить, у вас на все есть ответ. Людям свойственно ошибаться, и вы, Леонид, явно не исключение. Так что, довольно обсуждать мою внешность.
- Вы что, обиделись?
- Нет, что вы! Просто не люблю лесть. А картина мастерски получилась. Мне нравится!

                -9-

Затем они пили чай с вареньем его мамы. Клава была снедаема любопытством. Ей хотелось разузнать, что произошло у него с женой, и почему та ушла, но постеснялась попросить продолжения рассказа.
За окном серело. Леонид включил свет. И тут до Клавы дошло, что на дворе уже солнце клонится к закату и дома, наверное, все опять всполошатся, если она немедленно не покинет этого гостеприимного Леонида. Она решительно встала.
- Мне пора! Спасибо за все. А портрет, надеюсь, вы перерисуете на другую основу, а этот – замажете, чтобы он не портил пейзаж рядом с вашей очаровательной дочерью.
Клава направилась к двери.
- Клавдия, погодите! Почему вдруг так сразу? Я что, что-то не…
Она его перебила:
- Нет, все отлично! Просто я не хочу, чтобы меня, как вчера, искали с собаками…
- А вас что, искали с собаками? Интересно! Расскажите!
-  Я не так выразилась. Но действительно, волновались. Даже хотели обратиться в милицию.
- Но я надеюсь, что хоть сегодня вы сказали им, куда пошли?
- А я знала? – честно призналась Клава, и они рассмеялись. – Но, Леня, - она впервые его так по-домашнему назвала, - мне пора идти.
- Что ж, пойдемте, коль вы так неумолимы. Я вас провожу. А вообще, почему мы все время друг другу выкаем?
- А что, пора тыкать? – сказала она и осеклась. «Фу, какая пошлость! Неужели это я?» - Она стала пунцовой от стыда и не знала куда деть глаза.
А Леонид стоял, любуясь ею, и не отводя влюбленного взгляда, улыбался.
- Ради бога, перестаньте так глядеть на меня! Я совсем потеряла голову и веду себя как безмозглая девчонка.
- Но это прекрасно!
- Ну правда, мне пора идти! Мама там с ума сойдет!
- И будет чудесно! Мы все вместе попадем в Кирилловскую.
- Что вы несете!
- А вы не заметили, что мы просто поглупели от счастья?!
- Ну все, я пошла! А то этой болтовне не будет конца! – и Клава решительно распахнула дверь.
- Ах, какой я дурак! Забыл запереть дверь!
- Что, что вы сказали?
- То, что мне надо было вас отсюда не выпускать!
- Но это называется покушением на свободу!
- Нет, это называется любовью!..
- Вы – страшный человек!
- Нет, просто счастливый влюбленный!
- Прощайте!
- Ну вот, опять это ужасное слово…
Они вышли смеясь, бесконечно болтая всякую чепуху. Трамвая не стали ждать, а пошли пешком, предпочтя неблизкий путь от Стрелецкой до Большой Васильковской.
Клава несколько раз порывалась распрощаться с Леонидом, но он заявил, что теперь проводит ее до самой двери дома, чтобы быть уверенным, что не потеряет ее в этом большом городе. И тут Клава решила выложить свой последний, самый весомый аргумент:
- Леонид, я не шучу. Давайте распрощаемся. Ведь со мной рядом небезопасно идти.
- Это почему же?
- Потому… - Клава осеклась, почувствовав, что сболтнула лишнее.
- Итак, если начала, продолжай. Я себя подвергаю опасности из-за твоих поклонников? Я угадал?
- Нет, что вы, совсем нет! Просто хотела вас испугать!
- Опять - вы? Но я – не робкого десятка, испугать меня не так-то легко. Но сказала «а», скажи и «б».
- Хорошо. Действительно без шуток. Со мной лучше быть на расстоянии. Я могу вас… - она под его взглядом исправилась, - тебя подвести.
- То есть?
- Ну, у тебя могут начаться неприятности.
- Ты меня просто заинтриговала. Чем же интересно такая чудесная девушка может скомпрометировать мужчину? Ты, Клава, кажется что-то напутала. И честно признайся, что не хочешь, чтобы меня видели с тобой. Видимо я чем-то не вышел… – в его голосе прозвучали обида и боль.
Ей стало жаль его, и она не раздумывая, произнесла:
- Если ты узнаешь истину, сам отвернешься.
- Ты что, предводительница банды, новая Сонька - Золотая Ручка? А может быть – сама Мата Харри?
- Леня, все гораздо прозаичнее. Я вдова врага народа, троцкиста, расстрелянного за…
Он не дал ей договорить.
- Можешь не продолжать… Представляю, сколько тебе пришлось пережить, бедняжка…
- Это все неправда!
Леонид не понял и с удивлением взглянул на Клаву.
- Что неправда?
- Сева был честнейшим человеком! Он был предан… - у Клавы на глазах появились слезы.
- Успокойся, родная, я тебе верю. «Лес рубят – щепки летят!» Сколько невинных попало в эту мясорубку! - он взял ее руку и крепко прижал к себе.
Клава опомнилась. Они стояли посреди улицы и говорили на такую тему, на которую говорят с оглядкой даже дома, а тут кругом идет народ… И неровен час, могут услышать, да и Леонид, кажется, улучив момент, себе многое позволяет…  И вдруг до нее донеслось:
- Выходи за меня замуж!
- Что ты сказал?
- То, что слышала! Я хочу, чтобы ты была счастлива и постараюсь сделать все для этого! Будь моей…
- Это безумие, Леонид! Ты не отдаешь себе отчета… Ты ведь меня совсем не знаешь… И уже, кажется не в первый раз, лезешь очертя голову, неизвестно куда.
- Ты ошибаешься, Клавочка! На сей раз, я все делаю обдуманно, и уверен, что мы оба будем счастливы! Поверь и ты!..
- Значит все, сказанное тобой, до мелочей обдумано? Но одного, я вижу, ты не учел. Союз со мной может принести тебе тысячу неприятностей и испортить карьеру!
Он рассмеялся:
- О чем ты говоришь? О какой карьере? Я дослужился до зама главбуха. А главным мне никогда не бывать – образование, друг мой не позволяет… Да и сам я не стремлюсь к этому… А неприятности… Я не член партии, я далек от всего этого. Простой советский обыватель. Выходи!
- Нет, Леня. Это несерьезно.

                -10-

Они незаметно подошли к ее дому. И вдруг раздался знакомый голос:
- А, вот и наша пропажа! – с ними поравнялся Ян. – А дома все в недоумении, куда наша Клавдия запропастилась?
Она так растерялась от этой неожиданной встречи, что не нашла ничего лучшего, как пролепетать:
- Вот, меня провожают…
- Ну и познакомь меня с провожатым!
- Это Леня, Леонид.
Леонид настороженно и с любопытством уставился на Яна.
- А это Ян, муж моей сестры Ксаны.
Леонид издал вздох облегчения.
- Ну, пошли! – Ян заторопил их. – А то дома действительно волнуются.
- А тебя что, послали на поиски? – Клава постепенно стала приходить в себя.
- До этого пока их беспокойство не дошло, но близко к тому. А я вышел за «Беломором». Да так удачно – напоролся на вас! – сказал он, подмигивая, и увлекая их во двор.
Клава, все еще под впечатлением неожиданной встречи с Яном и обескураживающе прозвучавшего ранее предложения, не успела опомниться, как они уже были в квартире.
- Глядите, народ, кого я привел! – воскликнул Ян, входя.
Увидав вошедшую дочь, мама вздохнула с облегчением:
- Ну, наконец-то! А мы тут все переживаем – куда ты, Клавуся, запропастилась.
Тут раздался голос Леонида:
- Не ругайте ее, это я во всем виноват!.. Здравствуйте… я Леонид. А вы – как нетрудно догадаться, мама Клавы.
Мама с недоумением взирала на него, ничего не понимая. Ведь в первое мгновение, когда они вошли, она приняла Леонида за какого-то знакомца зятя. А тут оказывается, что этот приятный молодой человек имеет какое-то отношение к ее дочери и пришел с нею.
- Очень приятно! – отозвалась мама. – Да, вы не ошиблись. Я ее мать. Будем знакомы – Степанида Андреевна. А это – Ксана и Лада! - представила она вышедших дочерей. – Ну чего стоим в коридоре? Пройдемте в комнату.
Клава, воспользовавшись моментом, упорхнула в туалет, в посещении которого почувствовала необходимость.
Когда она вошла в комнату, где вокруг стола разместилась семья, то услыхала оправдание Леонида:
- Это я задержал Клаву, слишком долго писал ее портрет.
- Так вы – художник?! – чуть ли не хором воскликнули все.
- Нет, я любитель, если можно так выразиться.
- Ну и где ваше творение, любитель? – с ехидцей, как показалось Клаве, подал голос Ян.
- У меня на стене.
- Клава, а почему не принесла? – полюбопытствовала Лада.
- Не смогла… - еле вымолвила Клава, не узнавая свой, почему-то вдруг охрипший голос.
- Его нельзя принести, - вступил Леонид ей на помощь. – Портрет написан на стене. Но я его перерисую и принесу.
- Ничего не понимаю. Что значит – написан на стене? – недоумевала Ксана.
- Под рукой не оказалось ни картона, ни фанеры. Ну, я и…
- Хватит! – вмешалась Клава. На чем хотел, на том и нарисовал. А теперь – давай прощаться…
- Клава, что за тон?! – вмешалась мама. – Сидите, сидите! – обратилась она к вставшему из-за стола Леониду. - Мы еще не поговорили, и чай не попили… Вот, девочки его сейчас быстро организуют!
- Спасибо, Степанида Андреевна за подмогу! – Леонид явно освоился, уловив материнскую поддержку. – А у меня к вам большая просьба!
Клава, почувствовав неладное, дернула его за рукав. Но Леонид, не обращая внимания, продолжал:
- Я прошу руки вашей дочери!
- Вот это да! – Ян даже подпрыгнул на стуле.
А мама, бросив взгляд на дочь, стоявшую за спиной Леонида, изрекла:
- А это решать не мне, а Клаве… Ты, я надеюсь, доня, слышала, что сказал твой приятель?
- Слышала… Он пошутил!
- Нет, Клава, этим не шутят! – каким-то осипшим голосом произнес, как показалось Клаве, сразу сникший Леонид, отчего ее сердце сжалось. Она в этот миг еще больше разозлилась на себя, на него, и на Яна, который, как ей показалось, с насмешкой наблюдал за происходящим. Ее мысли прервала мама:
- Зачем ты обижаешь хорошего человека! Раз привела в дом, значит все это серьезно. Да и я не в том возрасте, чтобы так со мной шутить и надеюсь, что все было сказано от чистого сердца.
В это время сестры внесли чай и печенье.
- Здесь не чай нужен, а кое-что покрепче! – опять взял в свои руки инициативу Ян. – Леонид просит руки нашей тихони! А вы чай нам суете…
- Что, что?! – одновременно воскликнули сестры.
- То, что слышали! Как по-вашему, выдадим Клавдию? – продолжал, по мнению Клавы, ехидничать зять.
- Янка, перестань! – остановила его теща. – А вы попробуйте печенье, - потчевала она гостя. – А женитьба, мой дружок, по-свойски она обратилась к Леониду, продолжая беседу, дело серьезное. Это теперь для многих – плевая вещь. Сошлись-разошлись… А в наше время все было не так…
- Мама, в ваше время все было по-другому, это мы хорошо усвоили! – вмешалась в разговор Ксана. – Главное - это любовь. Если она есть – все будет хорошо. А вы как… давно уже?.. 
Сердце у Клавы ушло в пятки. Без сомнения, этот бесхитростный мужичок способен выложить всю правду. И она опять принялась за свое, видя в этом спасение.
- Ну, все. Посидели, поговорили, чай попили… Уже поздно, а всем завтра на работу. Она встала из-за стола, готовая выпроводить опешившего гостя.
- Клава, что за выходки?.. Вы уж ее простите! Мы подумаем над вашим предложением! – мама не знала, как исправить ситуацию.
- Да-да, конечно. Действительно, я засиделся, а завтра рано… - заторопился Леонид.
- Клава, проводи гостя! – увидав, что Леонид направился к двери, а дочь стоит, явно не решаясь двинуться с места, подсказала мама.
Уже у двери, поняв всю нелепость и грубость своего поведения, глядя на потерянное лицо без сомнения обиженного Леонида, Клава прошептала:
- Леня, если сможешь, прости!..
В ответ он улыбнулся какой-то вымученной улыбкой:
- Уже простил... – а выходя, бросил: - Я всерьез. Подумай, несмотря ни на что. До завтра!
Дверь за ним захлопнулась, а Клава продолжала стоять и, казалось, прислушивалась к бешено колотившемуся сердцу. Ей было стыдно перед ни в чем не повинным Леонидом за свое поведение и боязно вернуться в комнату, зная, что сейчас ей учинят допрос, на который не хочется отвечать…
То, что Клава обнаружила в столовой – не передать словами. Все были возбуждены произошедшим. Неожиданное появление Клавиного поклонника, его предложение и грубость дочери, очень взволновали Степаниду Андреевну.
- Ты уже не ребенок и твое поведение не находит оправдания! – с такими словами она обратилась к вошедшей Клаве. – Приводишь в дом человека, который ведет себя весьма достойно…
- Да, он очень приятный… - подала голос Лада.
- Не перебивай, когда говорит мать! Где вы воспитывались и всего этого набрались?! …Вот, перебила… на чем я остановилась?.. Ах, да! Весьма привлекательный, культурный человек. А моя дочь – хамка… Чуть ли не взашей вытолкала его!
- Не вытолкала, а попросила. И вас тоже прошу замять эту тему, пора спать.
- Ты нам рот не затыкай! – вступила в бой Ксана. – Мы не дети. Когда надо будет, тогда и уляжемся. А лучше, скажи-ка сестрица, где ты этого парня подцепила?
- Фи, какой вульгарный лексикон, Ксана! Я не узнаю тебя! Мне просто страшно с какой неприглядной стороны предстают передо мной мои дочери!.. Что бы сказал папа, будь он жив?!
- Ну вот, началось…
- Ксанка, помолчи! – взял слово Ян. – Да, милая Степанида Андреевна! Они, эти девчонки, такие – тихий омут!
- Янка, и ты туда же! Подпевала! – обиженно вступилась за сестер Лада. - Все стремишься теще угодить! Ишь ты, тихий омут! А сам?
Клава, обрадовавшись этой перепалке, уклонившейся от темы, пожелала всем спокойной ночи и направилась в ванную комнату…
Она уже улеглась в постель, а из столовой все еще раздавались голоса, обсуждавшие неожиданное событие.

                -11-

Утром в ванную, где умывалась Клава, ворвалась Лада с требованием поторопиться и освободить оную, так как она опаздывает на занятия.
- Надо было вчера поменьше болтать, так сегодня бы пораньше встала!
- А кстати, - спохватилась сестра, - мы ведь вчера так и не выяснили, где же ты, Клавуся, подхватила этого Леонида?
- О, опять началось?!
- Нет, все же интересно, как тебе удалось заарканить такого отменного парня?
- Отстань, говорю!
 - Я серьезно.
Этой перепалке положила конец появившаяся мать. Клава, быстро позавтракав, заторопилась, пока вся семья не начала ее опять донимать. А Ян ей вдогонку пропел:
- «Мой совет - до обрученья ты не целуй его!»
Целый день Клаву не покидала мысль, что Леонид, обидевшись, больше не захочет ее видеть, и от этого становилось не по себе. Она даже запорола несколько документов, которые пришлось перепечатывать из-за допущенных ошибок. Такое случилось с ней впервые.
Когда после завершения рабочего дня Клава вышла на улицу, то с удивлением неподалеку увидела знакомую фигуру. У телеграфного столба стоял Леонид с кожаным портфелем в руке и внимательно разглядывал народ, выходящий из учреждения. Заметив Клаву, он расплылся в улыбке и направился к ней. Клава застыла в ожидании. Когда тот подошел, она, закрыв глаза, спросила:
- Ты пришел? – и тут же, поняв всю нелепость вопроса, исправилась, счастливо рассмеявшись: - Как ты меня нашел?
- О, это было очень сложно сделать, зная, что ты работаешь в Укоопспилке!.. – ответил Леонид, обволакивая ее своей колдовской улыбкой и беря под руку. – Пошли в загс?! О… - он вдруг остановился и, открыв свой огромный портфель, извлек из него газетный кулек, в котором оказался маленький скромный букетик фиалок. – Счастье, что не повяли! – Леонид протянул Клаве цветы.
- Какие славные! А ты не из-за них притащил этот чемоданище?
- Конечно!
- А что, в руке нельзя было принести?
- Ну, нет… Мужик с букетом, стоящий у столба в ожидании свидания… что может быть нелепее!
- Нелепее может быть мужчина, вынимающий из кулька цветы.
Они смеялись, обалдев от счастья.
- Куда ты меня ведешь?
- Как куда? В загс!
- Во-первых, я еще не дала согласия. Во-вторых, он уже, наверное, закрыт. А в-третьих - зачем он нам вообще нужен?
Леонид опешил.
- То есть как, «зачем нужен»? Я хочу, чтобы ты была моей законной женой!
- Земфира была твоей законной женой, но ведь бумажка ее не удержала.
- Господи, опять Земфира!
- Почему - опять? Кстати, пока я не узнаю, по какой причине она сбежала от тебя, согласия не дам!
- Так, ты мне уже ставишь условия!
- А как же! А может ты ее держал в черном теле, и меня ждет та же участь… И вообще, все это несерьезно… Ведь мы знакомы всего три дня…
- Если быть точными, два с половиной. Но это – ничего не значит! Я ведь знаю тебя тысячу лет и все эти годы – искал! Ты – моя половинка, разве ты сама не чувствуешь этого?
- Не знаю… Хотя мне тоже кажется, что я знаю тебя давно…
- Вот видишь! – радостно воскликнул Леонид, да так громко, что Клаве показалось, что на них обернулись прохожие.
-  Леня, тише!
Но он будто не слышал ее, и продолжал:
- Мы, наконец-то, нашли друг друга, пройдя трудности и препятствия! Как говорили древние: «через тернии – к звездам»! И ты убедишься сама, наконец-то мы будем счастливы!
- Опять звезды… Ты без них не можешь!
- Конечно, а как же иначе!
Так, незаметно, шутя и смеясь, они очутились перед дверями загса.
- Ну, пошли! – сказал Леонид Клаве, остановившейся в нерешительности у самого порога. Минуту она молчала, а потом, взмахнув рукой, бросила:
- Пусть будет по-твоему!..
- Ура! Наша взяла!!!
- Леня, тише...
- Пусть видят, знают и завидуют! – и он решительно распахнул перед Клавой дверь.
Как оказалось, до закрытия оставалось пятнадцать минут.
- А вы попозже не могли прийти? – недружелюбно встретила их солидная дама средних лет. – Ну, давайте, живо, паспорта!
«Боже, что я делаю… Совсем сошла с ума!» – пронеслось в голове у Клавы. Но в это время раздалось:
- Распишитесь, и будьте счастливы!
Это «будьте счастливы!» примирило ее с чинушей, и от избытка чувств Клава протянула регистраторше свой букетик. И тут же была заключена в объятия новоиспеченного мужа, который покрыл поцелуями ее лицо.
- Леня, стой, я измажу тебя помадой!
- Ну и пусть!
- Молодые, освободите помещение! Рабочий день окончен! Целуйтесь сколько угодно у себя дома!
- Где хочу, там и целую! Я на законных основаниях! – под общий смех провозгласил Леонид.

                -12-

…Так из вдовы врага народа Клава за двое суток перекочевала в жены скромного советского бухгалтера. Она уже не оглядывалась по сторонам, боясь косых, недоверчивых взглядов окружающих, но все еще вздрагивала от неожиданного стука в дверь.
Леонид старался во всем ей угождать, демонстрируя свою любовь и преданность. А благодаря соседке, Клава многое узнала о жизни мужа с первой женой…
По словам Марии  Павловны, Леонид боготворил свою Земфиру, предупреждал каждый ее шаг, и даже начал конфликтовать с матерью, с которой ранее жил душа в душу. Из-за этого мать вынуждена была уехать к своей свекрови, матери покойного мужа, предпочтя жизнь в провинции проживанию, по ее словам, с потерявшим разум сыном и его беспардонной женой… Фирку, как называла соседка Земфиру, она характеризовала как пустую девчонку, ничего в жизни не знавшую и нежданно-негаданно попавшую в Киев, о котором раньше та и мечтать не могла. А, ощутив поклонение мужа, бывшего намного старше ее, вообразила о себе черт знает что. Земфира не работала, спала до полудня, помыкала свекровью, по дому ничего не делала, а вечерами тащила уставшего после работы Леонида в кино, кафе и другие увеселительные заведения. А тот суетился вокруг своей «рыжей кошечки».
- А, кстати - заметила соседка, - он и тебя так зовет… Только та была кошечка, а ты – киса… - это замечание кольнуло Клаву, но она не подала вида и промолчала.
- А когда Фирка забеременела и начался токсикоз, - продолжала Мария Павловна, - от нее никому не стало спасения. То подавай ей мандарины, то среди ночи могут понадобиться мороженое и лимонад. Хоть из-под земли, но доставай! А если не выполнялся каприз, начинались упреки, слезы, а то и настоящая истерика. А Ленечка наш суетился, не зная как ее успокоить… Даже нам, соседям, не было от Фирки покоя. Вот тогда-то Татьяна Петровна, его мама, не вынесла всего этого и уехала от греха подальше. Тут бедняга и узнал, где раки зимуют! Земфира захапала его получку (до этого финансами командовала мать) и сразу же ее потратила, накупив себе разных тряпок, сладостей, и всего – на что хватило денег. В результате они остались без копейки, и несчастный Леня бегал от одного приятеля к другому, одалживая на жизнь. Нам, соседям, они тоже задолжали. Так пошло из месяца в месяц, пока я не вразумила этого болвана, что деньги должны быть у него и тогда они не будут жечь его красотке руки… По дому он делал все. Приносил из подвала дрова и уголь, топил печь, натирал паркет в комнате, мыл пол в местах общего пользования, когда была их очередь, готовил и подавал своей барыне завтрак и ужин. Даже примус и кастрюли драил Леонид. Стирал свои носки сам, а все остальное белье относил в прачечную. Ну, думала я, молодец, помогает беременной жене! Даже ставила его в пример моему зятю… Жалея его, беднягу, который уже еле ходил от усталости, грешным делом, иногда, незаметно, что-нибудь сделаю за него… А он хвалил свою бездельницу, думая, что это ее рук дело. А когда родилась дочка, Лене еще прибавилось работы – пеленки, распашонки…  Естественно, стирал и гладил он. А «кошечка» берегла маникюр… Ночами тоже возился с ребенком. А мамочка заявляла, что ежели недоспит, у нее пропадет молоко. А если что-либо было не по ней, пугала его, что возьмет ребенка и уедет к родителям. Обед в этой семье никогда не готовили. Завели судочки, и Леонид ходил в ближайшую столовую за обедом. «Кошечка» любила сладости и деликатесы. Денег на все это, естественно, не хватало, и часто из-за дверей доносились крики: «У меня нет приличной обуви! Платья давно вышли из моды! Куда ты все деньги деваешь?! Скорее всего – отправляешь своей матушке. Жмот!» А он тихо оправдывался. Как-то Фирка в выходной день, оставив спящего ребенка на отца, вышла, по ее словам, пройтись. А пробыла, как оказалось, в парикмахерской, четыре часа, делая перманент. Бедный Леня не знал, что поделать с орущей дочкой… А однажды Фирка попросила меня ненадолго присмотреть за Стефой, а сама пошла в молочную кухню за детским питанием. И пропала… А голодный-то ребенок плачет! Я ее отпаивала водичкой, а малышка все не унималась. Да и мне необходимо было отлучиться по делу, а этой шлющей мамочки все нет и нет… А когда явилась, я ее хотела отхлестать: Фирка из рыжей перекрасилась в брюнетку, забыв все на свете, делала себе марафет эта безмозглая красотка.
Клава была удивлена количеством разнообразных, далеко не лестных эпитетов, которыми соседка, полная праведного гнева награждала, очевидно презираемую и осуждаемую ею, бывшую жену Леонида. А Мария Павловна продолжала:
- И ты думаешь, он дал Фирке нагоняй, когда я поведала обо всем? Он улыбнулся и стал оправдывать ее, обвиняя во всем молодость. А потом еще потребовал от меня подтвердить, что она хороша и с такими волосами…
При этих словах, противной холодной змейкой, Клавой овладела ревность. Она, не выдержав более, прервала повествование Марии Павловны.
- Так почему же они расстались? Ведь Земфира ушла от Лени. Если он так ее любил…
- А вот как все было. Как-то наш добрый малый повстречал товарища детства. Этот Николай когда-то жил в нашем доме и они даже какое-то время учились в одном классе. Я еще помню его этаким шустрым пацаненком, бегавшим по двору. Потом их семья переехала в Днепропетровск и ребята потеряли друг друга из виду. Николай стал кадровым военным, летчиком. В Киев приехал в командировку. Ну а Леня? Добрейшая душа, а к тому же к летчикам и авиации питающий особый пиетет, обрадовавшись встрече, пригласил Колю к себе и уговорил пожить вместо гостиницы у них. А тот, как видно, сразу положил глаз на нашу вертихвостку, и согласился. В тот же день Николай повел их в ресторан.
- А ребенок? – с удивлением спросила Клава.
- Что - ребенок? А я на что? Ей ведь уже два годика было. Уложили спать, а меня попросили присмотреть. А через день гость принес билеты в цирк. Леня не знал об этом и на работе чуток задержался. Они опаздывали и решили поспешить, оставив Лене билет. Фирка бесилась, так как Стефа ни за что не хотела спать. А я, старая дуреха, их еще подгоняла: - Идите, идите, я ее угомоню… - Мне было жаль девчонку, Земфира кричала на нее, даже один раз шлепнула. Когда пришел Леня, девочка еще не спала и капризничала. Он и не пошел в цирк, решил остаться с дочерью. К тому же, по его словам, он устал и с удовольствием лишний часок поспит, так как вчера болтали допоздна. Я ушла к себе, а Леня, успокоив дочь, тоже как видно лег спать. А женушка с его дружком явились чуть ли не под утро… Уже начинало светать, когда я услыхала громкие голоса. Ну а вечером, когда Леня вернулся с работы, он не застал ни жены, ни дочери, к тому же, все, что можно было увезти, было забрано из дома, вплоть до занавесок… Даже несколько серебряных ложек, которые хранила Ленина мать и не донесла в тяжелые годы до торгсина, и те умыкнула! Леонид ко мне: - Где Земфира?! - А я не ведала, когда они укатили. С утра уехала к Наташе, моей дочери, она живет на Соломенке, и пробыла с внучонком целый день. …Ой, как Леня наш убивался… не передать словами! Но все еще надеялся, что эта Фирка вернется. А как только получил свидетельство о разводе и исполнительный лист на алименты, запил так, что я думала – окочурится где-то под забором… Тогда-то я и пригрозила Лене, что обо всем напишу его матери и если с ней что-то случится, это будет на его совести. Ведь она всего этого не перенесет. И представьте себе, Клава, это на него подействовало, как говорится, взял себя в руки. После этого я всего один раз видела его выпившим – в день рождения Стефы, а так – ни-ни!
До всего услышанного от соседки, Клава думала, помня рассказ мужа о его женитьбе, что уход Земфиры ударил его по самолюбию и не более. А, как оказалось, это был крах большой любви, и это меняло всю картину. Что-то подсказывало ей, что ее, Клаву он присмотрел, чтобы скрасить свое одиночество, а по-видимому, продолжает любить Земфиру… От этого открытия Клаве стало горько, и она, занятая своими мыслями, уже не слушала Марию Павловну. А та продолжала:
- А я, как увидела тебя, сразу поняла – это то, что надо! Очень рада за Леню, что он встретил тебя! А то все боялась, что опять вляпается… Или, что еще хуже – выгонит Ленин дружок эту выдру и та прикатится сюда. А наш «олух царя Гороха» с радостью распахнет свои объятия…
Прозвучавшая идея с новой силой обрушилась на Клаву.
- Ну, ради ребенка, быть может и стоило бы… - через силу подала она голос.
- Да, девчонка у них славная! Хотя имя дали ей какое-то вычурное - Стефа… Не пойми что! Да чего от этой Фирки ждать было? Она тоже себе придумала какое-то кондитерское имя – Зефира! – чувствовалось, что старуха презирает ее всеми фибрами своей души.
- А ты, деваха, смотри, постарайся, чтобы Леня почувствовал разницу между вами и прикипел намертво к тебе. А то, неровен час, и явится эта блудливая кошка. Чует мое сердце, что этот Николай, наигравшись, отправит эту кралю бандеролью восвояси… Ведь какая может быть любовь за два дня!
Эти слова прозвучали как намек, и Клава приняла их на свой счет. «Неужели Леонид так откровенен с соседкой, что ей известно все?» – ужаснулась Клава, и попыталась, чуть ли не оправдаться.
- Бывает же любовь с первого взгляда, Мария Павловна? Или это заблуждение?
- Наверно бывает. Только не у таких, как Фирка и этот бесстыдный Николай! Где это видано, чтобы у друга жену уводить! Позорище! В наше время такого не бывало, совесть была и Бога боялись… А теперь, что… 

                -13-

Старушка еще долго высказывала свое возмущение царящими нравами, но Клава ее уже не слушала, погрузившись в нерадостные мысли. Действительно, быть может она заблуждалась, поверив во вспыхнувшее чувство. И надеясь на взаимность, горько ошиблась, сделав необдуманный шаг... И пока не поздно и нет детей, им с Леонидом лучше расстаться. - «Неужели он так неискренен, и продолжая любить Земфиру, разыгрывает передо мной спектакль? Надо найти в себе смелость и самообладание, и уйти! Это самый правильный выход из создавшегося положения!» - К такому печальному выводу пришла Клава, наслушавшись россказней соседки.
Но вскоре ее решимость значительно уменьшилась, когда она представила огорченное несчастной судьбой дочери, лицо матери… С какими глазами она вернется к своим? А чего стоят расспросы и пересуды сестер и, как всегда, насмешливый тон зятя? Клава с большим трудом охладила свой пыл и пришла к выводу: соседка права – окружив мужа заботой и вниманием, которого тот был лишен в первом браке, она заставит себя полюбить, вытеснив из его сердца образ другой.
Мать Леонида радостно одобрила женитьбу сына, и Клава в ее лице увидела свою союзницу. Однако на уговоры сына и невестки ликвидировать хозяйство и переехать к ним, ответила категорическим отказом.
- Нет, дети, спасибо! Но я уж здесь буду доживать… А вы почаще приезжайте. А пойдут внуки – им будет раздолье. Ведь у нас тут воздух – не чета киевскому!
Жизнь у Клавы потекла спокойно и равномерно. Леонид, хотя и продолжал демонстрировать свою любовь, но постепенно, видя рвение жены, переложил все хозяйственные заботы на нее. Он уже не подавал Клаве, как в первое время в выходные дни,  завтрак в постель, а принеся из подвала дрова, не торопился растопить печь. Постепенно приучал это делать Клаву. Даже брюки гладить, как выражался Леонид, он «доверял» ей, уверяя, что она это делает мастерски. Поужинав, укладывался на диван с газетой или книгой, а Клава шла на кухню. Леонид быстро привык к белым свежевыстиранным и накрахмаленным рубашкам, которые менял ежедневно, а если оная была чуток примята, делал обиженное лицо и изрекал:
- Киса, ты видно меня разлюбила…
Отдушиной для Клавы был выходной. Утром, сделав приборку, они отправлялись к Клавиным родным, где их ждал вкусный обед, приготовленный мамой, и привычное тепло родного дома, полного смеха, шуток и задора любимых сестер. И обязательный, организованный Яном, культпоход – в кино или в театр. А иногда, когда приезжал кто-то из известных артистов из Москвы, они, по выражению Леонида, «всем колхозом», захватив с собой и маму, отправлялись в филармонию, чтобы приобщиться к столичной культуре и назавтра этим похвастать на работе.
Занятая повседневными заботами, непритязательная, Клава вполне была удовлетворена своей жизнью, не особенно вникая в явно потребительское отношение к себе мужа. Правда иногда ей на это указывала добрейшая Мария Павловна.
- Эх, деваха, опять с головной болью стоишь у тазика (Клаву стала частенько мучить мигрень)… Нет, чтобы своего увальня заставить постирать себе рубашки и платки! Не дело это! Избаловала ты нашего Леонида, откармливаешь борова на свою голову. Потом кусать локти будешь! Запомни, милая – мужики стерв любят!
Клава смеялась ей в ответ:
- Слыхал бы, любящий вас всей душой Леня, какие прозвища ему даете!
- А чего? Что заслужил, то и получил!
Единственное, что угнетало Клаву, это отсутствие детей. Вот уже полтора года, как они поженились, а она никак не может забеременеть. Ходила к врачам - ничего не нашли. Посоветовали поехать в Одессу на Куяльник, курорт с грязями. Но никак не получается выбить в месткоме путевку, все кормят обещаниями.
На октябрьские торжества выпало три дня отдыха, и Клава задумала побелить потолок и поклеить обои. В комнате довольно долго не делался ремонт и по выражению Клавы, стены «вопили» об этом. Леонид же рассчитывал сразу после демонстрации поехать в Коростень и побыть эти дни у мамы.
- Поезжай сам. Я побелю потолок и подготовлю обои. Уделишь маме два дня, а мне – один, идет?
На том и порешили.
Мама несказанно обрадовалась приезду сына, жалела, что не приехала Клава, но еще более огорчало ее то, что из-за плохого самочувствия не смогла спечь любимый Леней пирог с маком. По ее словам, в последнее время у нее появилась одышка, побаливает сердце и частенько стала уставать.
- В следующий раз спечешь! – успокаивал ее Леонид. – А вот врачу следовало бы давно показаться. Мама, дай слово, что после праздников обязательно пойдешь к доктору и начнешь лечение. Тебе болеть нельзя! А, быть может, плюнешь на свой зверинец, наградим ими соседей, и поедем в Киев?
- Ну да… Соседи обрадуются, особенно кошке и собаке! – смеялась в ответ мама, категорически отказываясь ехать и давая слово позаботиться о себе.
На следующий день Леонид заторопился восвояси.
- Может, еще хотя бы полдня побудешь? – взмолилась мать.
- Мамочка, мне пора. Я Клаве обещал. Она одна с обоями не управится…
- Ну, попросит сестер помочь… Я так по тебе, сынок, истосковалась… - каким-то жалостным, совсем несвойственным ей голосом, взмолилась мама, от чего сердце Леонида тревожно сжалось, как будто он ощутил надвигающуюся беду. Но в кармане лежал билет и, дав заверение, что постарается вскорости снова приехать, он вернулся в Киев.
 Когда Леонид вошел в дом, его ожидала комната, сверкающая чистотой и порядком. Потолок был побелен, обои поклеены. Как оказалось, Ксана и Ян принесли праздничные гостинцы, которые мама, зная, что дочь затеяла дома ремонт, отправила с ними. А Клава, воспользовавшись этим, запрягла гостей в работу. Леониду лишь оставалось коричневой масляной краской, которую припасла хозяйственная жена, нарисовать два овала, обрамляя в виде рамы портреты дочери и жены, которые, аккуратно вырезав обои, умудрились сохранить в неприкосновенности на стене. Это приятно обрадовало Леонида, ибо в душе, узнав о задумке Клавы, боялся, что та заклеит обоями его работу, а главное, изображение головки его любимой доченьки…
Весело, в компании гостей, отметили праздник и завершение ремонта. А он удался на славу. Приятные простенькие обои хорошо смотрелись, и особенно радовали портреты в импровизированных «рамах», выглядевшие необычно и очень оригинально.
Проводив поздно засидевшихся гостей, легли спать. А утром раздался неожиданный звонок.
- Кого еще черт несет?! – недовольно проворчал Леонид, вставая и идя открывать дверь. Клава уже умывалась в ванной.
 Принесли телеграмму. Решив, что это поздравительная от друзей, Леонид, не читая, бросил ее на стол, а сам поспешил в кровать, мечтая еще поваляться несколько минут.
- Поторопись Леня, пока кто-нибудь не захватил ванную, - сказала вошедшая Клава.
- Ой, еще поспать бы чуток… - прозвучало в ответ. – Да, киса, там на столе возьми. От кого-то телеграмма.
Прочтя телеграмму, Клава изменилась в лице и молча протянула ее мужу. Это было известие из Коростеня – соседи сообщали о скоропостижной смерти Татьяны Петровны.
Смерть матери подкосила Леонида. Он винил себя в ее смерти, считая, что если бы не поторопился уехать, этого бы не случилось.
Клава, как могла, старалась отвлечь мужа от горьких мыслей и самобичевания. Но у нее ничего не получалось, а все доводы вызывали у мужа чуть ли не негодование. Порой Клаве даже казалось, что он и ее винит в кончине матери…
Как-то, желая утешить мужа, Клава сказала:
- Главное, что это произошло во сне, без мучений. Как говорят в народе, так уходят из жизни праведники…
В ответ Леонид наградил Клаву таким взглядом, что она чуть не прокусила язык и дала себе зарок никогда больше не говорить с мужем на эту тему…

                -14-

После всего пережитого Леонид очень изменился. Стал замкнутым, молчаливым. Клава понимала, что нужно время, чтобы муж смирился с потерей и стал прежним Леней.
А тут вдруг, как-то утром, когда они, как обычно, завтракали, соседка занесла почту. Из газеты выпало письмо от Земфиры. Быстро пробежав глазами, Леонид со злостью разорвал листок в клочья и, бросив: «Не дождешься!», схватил портфель и направился к выходу.
- А чай?.. – только и успела крикнуть ему вослед обескураженная Клава, как за мужем захлопнулась дверь…
  Клава, снедаемая любопытством, что же было в этом письме, собрала то, что от него осталось и, спрятав в ридикюль, поспешила на работу.
Еле дождавшись обеденного перерыва, она с нетерпением считала минуты, когда коллеги разойдутся, и она сможет сложить послание. Но, к сожалению, одна из сотрудниц продолжала что-то отстукивать на машинке. Клава, сгорающая желанием прочесть письмо, готова была растерзать трудолюбивую коллегу. Видимо, сегодня не удастся ничего разузнать, понимала она, ведь дома в присутствии Леонида этой работой не займешься. Но к великой радости Клавы, машинистка окончила свою работу. Она не успела еще выйти, как Клава уже начала раскладывать обрывки бумаги. На счастье никто не помешал ей довести это дело до конца. Так и не пообедав, Клава все же успела «насладиться» содержанием письма Земфиры, которая в категорической форме не просила, а именно требовала, чтобы Леонид прислал отказ от отцовства дочери, при этом не забыв заверить его у нотариуса. Тем самым он даст возможность Николаю удочерить Стефу. Мол, это необходимо для оформления дочери в ведомственный детсад. «Ты сам должен быть в этом заинтересован, так как освободишься от алиментов» - такими словами оканчивалось письмо. 
Уже собираясь выбросить в мусорную корзину ненужные клочки бывшего письма, она обнаружила приписку на обратной стороне. То, что она прочла, повергло Клаву в недоумение. «Что это – бред, насмешка, или намек на будущее?» – размышляла Клава, прочитав следующее: «Привет от Николая! Целую, всегда твоя – Кошечка».
А вечером дома ее ожидало непонятное поведение мужа. Леонид пришел с работы явно преобразившись. Его было не узнать. На лице мужа не было того скорбного выражения, к которому в последнее время Клава стала уже привыкать.
- Киса, что у нас на ужин? – спросил он, потирая руки. – Я голоден, как зверь!
В это мгновенье стала понятна перемена в его настроении. От мужа разило перегаром.
- Ты выпил? – в голосе Клавы было удивление и ужас от случившегося.
- Да, выпил. Кружечку пива. А что, нельзя? – спросил он с усмешкой.
- Почему же, пиво можно. Но только мне казалось, что ты им раньше не увлекался…
- А теперь - увлекся… Я вообще – увлекающаяся натура. Ты не находишь?
Клава не стала вступать с ним в переговоры и ушла на кухню.
Когда вернулась, Леонид спал, сидя за столом.
Теперь, в отличие от угрюмого, недовольного и раздраженного, каким Леонид бывал по утрам, с работы он стал возвращаться в благодушном настроении и явно в подпитии. Хотя муж твердо стоял на ногах и уверял, что это запах пива, Клава, хотя и хотела в это верить, но не могла.
К тому же, Мария Павловна как-то сказала, что как видно, в их парадное повадился лазить какой-то алкаш, так как ежедневно на лестнице появляются пустые мерзавчики и чекушки. 
- Быть может это кто-то из жильцов? – осторожно высказала предположение Клава.
- Ну что ты, нет! Я их всех знаю. У нас живут порядочные люди!
От этих слов Клаве стало как-то не по себе. Выходит, ее муж – непорядочный человек, если ее подозрения подтвердятся…
Вскоре в уборной испортился сливной бачок. Пришлось пригласить слесаря, который на глазах изумленных соседей извлек из бачка наполовину опорожненную поллитровку.
- Твой Леня опять, к великому сожалению, принялся за старое! – встретила вернувшуюся с работы Клаву соседка, демонстрируя бутылку.
- Быть может, она там давно стоит, с тех самых времен? – слабо возразила Клава.
- Ну нет, не скажи! Я уже давно за Леонидом наблюдаю… - искренне призналась Мария Павловна. – Прикладывается наш Ленечка!   
- У него горе, мать…
Мария Павловна прервала ее.
- Весь мир теряет родителей, близких. Таков закон жизни! Но не спиваются, не лезут в петлю… Безвольный, твой муженек! А ты, как я погляжу, ему потакаешь!
- Что вы говорите! Если бы вы только знали, сколько я ему внушала, чтобы не пил! А Леня все божится, что пьет лишь пиво. И даже обижается, что я так недоверчива к нему. А насчет силы воли, вы же сами мне рассказывали, что Леня, чтобы не огорчать любимую маму, нашел в себе силы и взялся за ум – прекратил пить.
- Да, так было. Вот ты и подумай, деваха, как избавить его от этой напасти. Жаль парня!.. Конечно, жаль и его мать. Совсем нестарая была. Но так убиваться – грех!
- А что я могу! Ума не приложу. Посоветуйте, Мария Павловна! – в отчаянии взмолилась Клава.
- Что посоветовать? Я бы на твоем месте собрала свои вещички и ушла. Ему бы это была наука! А ты заодно узнала бы цену его любви и привязанности. Прекратит пить и прибежит за тобой – значит любит.
- А если нет?
- Ну, тогда и Бог с ним! Зачем тебе такой сдался! Ты еще молода, хороша собой. Стоит ли жизнь губить рядом с пьяницей? Ведь это все – еще цветочки. Дальше - хуже будет…
Когда Леонид пришел домой, он застал Клаву собирающей чемодан.
- Ты Киса что, на ночь глядя, в химчистку собралась?
Клава, не отвечая, продолжала вынимать из шкафа свои платья.
Тут его взгляд остановился на извлеченном из уборной трофее – стоявшей посреди стола бутылке. Ему все стало ясно.
Взяв бутылку и отпив из горла, он каким-то хриплым голосом изрек:
- Ты права. Я тебя не стою.
Накинув пальто, быстро взяв чемодан, и боясь разрыдаться, Клава направилась к двери. Она медленно спускалась по лестнице, останавливаясь на площадках, не из-за тяжести поклажи и желания отдохнуть, а потому, что в душе все еще теплилась надежда, что муж побежит догонять ее. Клава уже подходила к выходу из парадного, как услыхала стук захлопнувшейся двери и быстрые шаги вниз по лестнице. Сердце радостно забилось, и она замедлила шаг в ожидании. Но мимо стремительно пробежал неизвестный паренек. Клаве стало ясно – Леонида ждать напрасно.
Она шла к трамвайной остановке, больно ударяя тяжелым чемоданом по ноге, и съедала себя думами о необдуманном браке. Трамвая все не было. Из-за порывистого осеннего ветра Клава изрядно озябла и, сунув руку в карман, обнаружила там ключи, которые забыла оставить.
Тут же подхватив чемодан, она повернула назад. Она торопилась. Ей вдруг стало страшно за оставленного Леонида. Что она делает? Зачем послушала соседку? Разве можно человека, даже чужого, оставлять в беде? Ведь он может совсем спиться. Или, упаси боже, наложить на себя руки. - «Но он же тебя не любит…» - вдруг откуда-то ворвалась коварная мысль. - «Ну и пусть!» - как бы назло сказала себе Клава. Но ведь медики не любят всех тех, кого лечат, и не ждут от них любви, но помогают больным. Вот и она должна вылечить Леонида, а тогда можно будет и расстаться. - «А что я ему скажу, когда вернусь?» - она в смятении даже остановилась. – «А ничего объяснять не буду. Вернулась и все!»
Поднимаясь по лестнице, она на удивление даже не ощущала тяжести чемодана, так была довольна принятым решением. Войдя в комнату, Клава обнаружила мужа, сидящего напротив нарисованных им портретов и не спускающего с них глаз. Он даже не обернулся, когда она вошла и, думая, что это соседка, произнес:
- Как жить дальше? Мамы нет, дочь забрали… А Киса никогда не вернется…
- Я здесь.
Он вскочил так, что стул отлетел в сторону и перевернулся. Подбежав к Клаве, он обнял ее и, уткнувшись лицом в воротник пальто, разрыдался. Клава растерянно гладила его мокрые волосы, беспрестанно повторяя:
- Ну что ты, ну успокойся!
Она впервые видела рыдающего мужа. Ведь даже на похоронах матери Леонид сдерживал себя. Тут Клава обнаружила, что и по ее лицу текут слезы, и чтобы как-то разрядить обстановку, она с удивлением спросила:
- Почему ты мокрый? Кто это тебя окатил водой?
- А это – работа Марии Павловны.
Оказалось, что когда Клава скоропалительно ушла, то даже не закрыла за собой дверь. Соседка, увидав распахнутый шкаф и допивающего водку Леонида, все поняла и набросилась на него:
- Ты почему не побежал за ней?!
- Она ушла… Меня бросила…
- Вижу что ушла! И правильно сделала! А ты, вместо того, чтобы вернуть жену, заливаешь мозги водкой. Безвольная ты тряпка, а не человек!
- Да, я конченый человек! – еле ворочая языком, согласился Леонид.
- Не мели чепухи! Да что с пьяным вести разговор, все – как о стенку горохом!
- Куда вы меня тащите? 
- Лечиться, вот куда! – ответила Мария Павловна, обхватив его за плечи и настойчиво увлекая в ванную. Зачерпнув в титане ковш, и наклонив голову еле стоящего на ногах Леонида, соседка окатила его едва теплой водой. От неожиданности тот опешил:
- Вы что, с ума сошли?
- Это не я, а ты, мой дорогой Ленечка, лишился ума. И до чего додумался – горе водкой заливать!
- Но как мне теперь?.. – спросил он, явно трезвея.
- А так: сейчас пойдешь, коль немного протрезвел, ляжешь спать, а завтра постараешься вернуть жену.
- Она не вернется. Зачем я ей ну…
Мария Павловна не дослушала:
- Если любит – вернется.
- Вот то-то… если любит…
- Поверь мне – любит, и будет любить, если дашь слово не пить и сдержишь его! Ведь было дело, черт знает когда, дал слово, и столько времени держался! Значит, сможешь и сейчас. Мужик ты, или баба?! Поклянись Клаве и не подводи сам себя. И будет она с тобой жить до гробовой доски.
С этого дня Леонид настолько изменился, что Клаве не верилось, что это наяву, а не во сне. Она боялась, что ее счастье вот-вот может рухнуть: Леонид сорвется и все начнется сначала. Но время шло, и Клава убеждалась в искренности его чувств и твердости характера, сумевшего перебороть пагубную страсть. А соседке, вмешавшейся в их судьбу, они были несказанно благодарны, считая ее ангелом, спасителем их семейного счастья. 

                -15-

…Перед встречей нового, 1941 года, вернувшись с работы, с порога Леонид воскликнул:
- Киса, принимай новогодний подарок от Деда Мороза! – и водрузил на стол патефон и стопку пластинок.
- Вот это да! – радостно воскликнула Клава. -  Леня, но он дорого стоит! Откуда деньги?
- От верблюда!
- Нет серьезно…
- А касса взаимопомощи для чего? Пришла идея, и я ее осуществил! Ты довольна?
- Что за вопрос! Ты молодчина! Но как будем расплачиваться?
- Как все – тихо и спокойно, каждую получку.
Теперь вечерами, придя с работы, они ужинали под музыку, не ленясь крутить ручку патефона. А в выходные, отобедав у своих, они в сопровождении Ксаны и Яна возвращались на Стрелецкую (как выражался Леонид, «в нашу берлогу»), и устраивали вечеринки-танцульки. Запас пластинок быстро пополнялся.
Лада большей частью игнорировала «ваши старческие посиделки», предпочитая общество своих сверстников. Зато теперь дочь с зятем Марии Павловны стали чаще к ней наведываться – они обожали танцы и влились в их компанию. Танго сменялось фокстротом, вальсом-бостоном…
- Не пора ли отдохнуть? – провозглашала Мария Павловна, занося пироги и чай.
Но и во время пира патефон не умолкал. Пили чай с пирогами под песни и романсы в исполнении Лемешева, Шульженко, Утесова, а с особым удовольствием слушали дуэт Одарки и Карася из оперы «Запорожец за Дунаем» в исполнении Литвиненко-Больгемут и Паторжинского.
С наступлением теплых дней в полном составе, включая маму, по воскресеньям они выезжали за город, в Боярку или Пущу Водицу и, несмотря на тяжесть, брали с собой патефон. Причем Леонид не доверял его никому, а особенно – пластинки. На предложенную помощь шутя отвечал: «Своя ноша не тянет!» А там, на лоне природы, на костре пекли картошку, купались и наслаждались под музыку отдыхом и покоем.
Так и в предстоящий выходной они наметили поехать на Днепр, на Труханов остров.
- Только пожалуйста, приезжайте пораньше! – попросила Клаву Ксана.
- Даю слово: встанем чуть свет и как штык будем у вас в шесть утра!
- Нет уж, шут с вами, спите до шести. Но к восьми мы вас ждем!
Однако, забыв включить с вечера радио, чтобы со звуками Интернационала подняться с постели в шесть часов, они заспались. Их разбудил голос Марии Павловны.
- Клава, я иду в булочную. Взять вам французских булочек?
- Ой, а который час?! – встрепенулась Клава.
За окном сияло солнце, а на часах было без четверти восемь… Быстро растолкав мужа, Клава побежала одеваться.
- Киса, пока буду бриться, ты смастери чаек с чем-нибудь.
- Поторопись! Пока будем здесь чаи распивать, в Днепре вода закипит. Посмотри, как светит солнце!
В это время раздался гул летящего самолета.
- Леня, слышишь, какой-то непонятный гул?
Леонид тоже обратил на это внимание и уже выглядывал в окно.
- Наверное, на вооружении у нас появились новые самолеты.
Тут послышался и знакомый звук авиамотора.
- Киса, смотри, как видно, начались маневры! - Леонид воодушевился. – Смотри, смотри! Вон самолет летит и выпускает столб дыма! А вдогонку ему другой! – с восхищением в голосе воскликнул Леонид. К самолетам и небу он испытывал давнюю страсть.
Но Клава восторга мужа не разделила:
- Хватит любоваться на самолетики! А вот если сегодня объявлена учебная тревога, наша поездка накроется «медным тазом»… Не выпустят даже из дома! Леня, ну иди же мойся, да поживее!
Леонид не успел скрыться за дверью ванной комнаты, как вернулась Мария Павловна, полная смятения от услышанных в булочной новостей.
- Ой, беда-то какая! Народ говорит, война началась… Немец напал.
- Мария Павловна, зачем повторять всякий бред? Какая война?! – накинулся на бедную старуху Леонид.
- А вот такая, Ленечка! Говорят, бомбили нас.
- Кого - нас?
- Киев наш бомбили! Сегодня на рассвете. Говорят, одна бомба не разорвалась, а вторая…
Леонид прервал ее:
- Знаете, как зовутся эти бомбы: ОБС!
- Что, что? Какой обээс? – с удивлением и обидой в голосе спросила соседка.
- «Одна баба сказала» – вот это что! И не надо повторять бредовые слухи. Дорогая Мария Павловна, это называется распространением пораженческих настроений. И вы, наверное, осведомлены, что за этим может последовать…
- Ой, Леня! Боже избавь! О каких напастях ты говоришь!.. А вот, все же, - не унималась она, - у нас на воротах и у подъезда, стоят уже дежурные  и никого не выпускают. Когда шла в булочную, их не было, а сейчас - уже стоят….
- Я так и знала! Накрылась поездка! Опять учебная тревога. А ты чего стоишь? Иди, мойся! – накинулась Клава на мужа.
- А Ермоленко из шестой квартиры сказала, что на рассвете вызвали ее зятя. Он у них военный…
- Ну, я и говорю, маневры начались! – бросил Леонид и скрылся в ванной.
Клава, быстро застелив постель, начала одеваться. Когда появился Леонид, она уже была в полной готовности, а рядом стоял их походный рюкзак.
- А кушать, что, не будем? Я голоден как зверь!
- Поедим у наших, пошли!
- Но ты ведь слышала: у парадного стоят дежурные…
- А мы пройдем через черный ход. Я знаю, у нас во дворе между сараями есть лазейка - выход на соседнюю улицу.
- Все-то вы знаете… А, кстати, откуда тебе, моя дорогая, известны все лазейки нашего двора, которые неизвестны мне, живущему здесь с колыбели?
- Секрет!
- Нет, все же, откуда?
- А этот секрет мне открыла вездесущая Мария Павловна, когда я опаздывала на работу. Она и посоветовала воспользоваться этим путем, чтобы сократить дорогу. И я не однажды так ходила. Проход хотя и узенький, скорее для кошек и собак, но и с нашими габаритами – пролезем!
Переулок, на который они вышли, был безлюден и они спокойно направились к площади Богдана Хмельницкого, собираясь сесть на трамвай. Но вскоре были остановлены дружинниками с красными повязками на руках. Те потребовали пройти в укрытие.
- А до которого часа будут продолжаться учения? – спросила Клава.
Внимательно их оглядев и не ответив, как видно старший, потребовал:
- Ваши документы!
Документов, естественно, не оказалось.
- Какие документы?! Мы собрались на Днепр купаться!
Другой дружинник с осуждением промолвил:
- Нашли время…
- А когда еще, если не в воскресенье! – начала злиться Клава, раздосадованная этой проволочкой, и зная, как сейчас сердятся сестры и волнуется мама. Еще немного проваландаться, и не будет смысла вообще ехать. Пропал выходной!..
Заглянув в рюкзак и поверив на слово, их отпустили, наказав вернуться домой. Раздосадованные, Клава с Леонидом последовали совету и вернулись тем же путем.
И лишь в полдень самые страшные слухи подтвердились: по радио выступил Молотов.
Война!.. Эта оглушительная весть застала Клаву врасплох. Она все никак не могла поверить, что это не кошмарный сон, а ужасная действительность, несущая большую беду.
Уже в трамвае, направляясь к родным, Клава обратила внимание, как посуровели лица окружающих. На пороге дома они столкнулись с Ксаной и Яном.
- Вы куда?
- В военкомат.
- Что, уже призвали? – ужаснулась Клава.
- Я - командир запаса, и по уставу должен явиться в военкомат.
- А Ксана? Ты-то причем?
- А ты что, забыла? Я – ворошиловский стрелок! У меня есть удостоверение и значок. И даже грамота! Из десяти выстрелов восемь – в яблочко! – похвасталась сестра, увлекаемая мужем.
- Пошли быстрее! Да, кстати… А ты, Леня?
- У меня белый билет. Но если понадоблюсь, я готов!
- Ну да, пока мы здесь разговариваем, этих гадов остановят, и твоя помощь не понадобится! – с надеждой в голосе и тревогой в сердце заметила Клава. – А тебе, Ксана, нечего хорохориться! Кто тебя на войну возьмет?! Там женщинам не место! Да и Яна, надеюсь, не возьмут, ведь на финскую не взяли…
- Сравнила! Это совсем другая война! – вмешался Леонид. – Ты ведь слышала выступление Молотова…
- Сволочи! Напали без объявления войны! Но мы им покажем!
- Конечно! Ну, нам пора! Прощайте…
- Но вы ведь вернетесь?
- Ну да, заскочим… Клава, иди скорее, успокой маму. Она там сама не своя. Меня сумасшедшей обозвала.
- А Ладка дома?
- Нет, сразу побежала в университет. Еще не вернулась.
В тот же день вечером Ксана с Яном попрощались и ушли на войну. Ко всеобщему удивлению, Ксану тоже взяли. Для спокойствия мамы, Клава с мужем перешли к ним жить.
                -16-

С фронтов приходили сообщения, поселявшие в сердцах тревогу и понимание, что эта война несоразмерно страшнее предыдущих, и надеяться на скорую победу уже нельзя… Один за другим, мы оставляли города и тысячи сел, и объяснения Леонида, что это скорее всего тактика, что таким образом выравнивается фронт, и что наша стратегия состоит в том, чтобы заманить врага в западню и заставить его, в конце концов, признать поражение, не приносили облегчения.
В скором времени стало ясно, что все предположения Леонида не оправдались, и тогда он почти с уверенностью заключил, что как только фронт подойдет к старым рубежам до тридцать девятого года, война закончится. Но и эти его прогнозы потерпели фиаско. Не прошло и месяца с начала войны, а бои уже шли на территории, далекой от старых границ и фронт все ближе подступал к Киеву…
От Ксаны приходили открытки, в которых она сообщала, что пока они учатся бить врага. По-видимому, они с Яном были вместе, и находились вблизи Москвы. Ксана намекнула, написав, что наконец-то смогла осуществить свою мечту и увидеть… - остальное было вымарано цензурой. Но они догадались, так как Ксана всегда бредила мечтой посетить столицу.
Привычными стали очереди в магазинах, светомаскировка, и бумажные полоски, наклеенные крест-накрест на стеклах окон, дабы сохранить их во время бомбежек. Но привыкнуть к ежедневным звукам сирены, извещавших о налетах фашистских бомбардировщиков было невозможно.
Леонид бесконечно твердил Клаве, терзая ее сердце, что не вправе отсиживаться около юбки жены в то время как другие воюют. Он чувствует осуждение окружающих: что он, здоровенный мужик, делает здесь, когда идет страшная война?
- Но ты же весь покалечен! – отвечала Клава.
- Глупости! Я мог бы приносить пользу, обучая красноармейцев. Ведь я был неплохим инструктором. А вместо этого – кручу ручку арифмометра, подсчитываю сальдо-бульдо… Вот, даже твоя сестра воюет… А твоя мама, как и мои сотрудницы, мужья которых проливают кровь на фронте, наверное тоже в душе считает меня трусом, окопавшимся в тылу.
Леонид неоднократно ходил в военкомат, но безуспешно, и Клава успокоилась. Но двадцатого июля муж ошарашил ее сообщением, что добился своего. Видя, как побелело лицо Клавы, и как на нем отразился страх за него, Леонид стал успокаивать жену: 
- Киса, умоляю, не паникуй и не переживай! Я ведь, в отличие от остальных, еду не на передовую. Куда-то в тыл, буду обучать парашютному делу. А как устроюсь на месте, вызову и тебя со Степанидой Михайловной и Ладой. Да, кстати, а где моя опасная бритва? – перевел он разговор, собирая вещи.
Леонид ушел, запретив его провожать. Клава прорыдала всю ночь, словно предчувствуя вечную разлуку...
Теперь ее дни протекали в ожидании вестей от мужа. Время шло, писем все не было… Мама старалась ее успокоить, сваливая всю вину на войну и из-за этого, плохую работу почты…
- Но ведь от Ксаны и Яна письма приходят! Значит, почта тут ни при чем!
- А, быть может, что-то не то написал, и цензура не пропустила… – высказала предположение Лада.
Но сердце, как плохой вещун, подсказывало Клаве, что ни почта, ни цензура не виноваты, а с Леонидом случилось что-то страшное…
Круг знакомых, друзей, соседей редел. Фронт с каждым днем все ближе подходил к Киеву. Негласно, а потом и открыто шла эвакуация. Эвакуировалось оборудование многих заводов. Предприятия уезжали целыми коллективами. У Клавы на работе тоже стали составлять списки. Но она решила, что никуда не поедет, пока не получит от Леонида вестей. К тому же мама упорно не желала даже слышать об отъезде.
- Как-нибудь отсидимся в нашем подвале… Киев ни за что не сдадут, а ехать черт знает куда, в неведомую даль, - нет уж, избавьте! – заключала она разговор на эту тему.
Лада поступила на курсы медсестер и одновременно в госпиталь санитаркой, понимая, что на одну Клавину зарплату им не прожить. Теперь Ладу почти не видно было дома, и это очень беспокоило маму.
Клава изредка ходила на Стрелецкую в свою квартиру, которая совсем опустела, так как все соседи, включая и любезную Марию Павловну, разъехались: кто в эвакуацию, кто подальше от бомбежек – к родным в село. Клава наведывалась не ради того, чтобы проветрить и прибрать свое, ставшее сиротливым, «гнездышко», а со смутной надеждой – авось там ее ожидает весточка от мужа, хотя Леонид, уходя, обещал писать на мамин адрес. А вдруг позабыл, или по привычке отправил сюда письмо, - лелеяла Клава надежду, заглядывая в почтовый ящик. Но там ее все время, как и в квартире, ожидала пустота…
Это случилось в конце августа. После рабочего дня, Клава не пошла, как обычно, домой, а как-то незаметно для себя, направилась к трамвайной остановке и скоро очутилась возле дома на Стрелецкой. Прежде чем войти в квартиру, она заглянула в почтовый ящик и там разглядела белевший конверт. Мгновенно, не обратив внимание на незнакомый почерк, вскрыла письмо. Из конверта выпала ее фотография, на обороте которой рукой Леонида было написано: «Моя жена и ее домашний адрес». Подняв карточку и еще ничего не понимая, но предчувствуя беду, Клава трясущимися руками вынула из конверта небольшую записку и быстро пробежала ее глазами. Клаве стало плохо, и она в беспамятстве опустилась на лестницу.
Очнувшись, в первое мгновение Клава не могла понять, где и почему она здесь. Но зажатое в руке письмо вернуло к реальности. Быстро вскочив, даже не войдя в квартиру, она бросилась бежать. Потом Клава не могла вспомнить, как очутилась дома, одолев неблизкую дорогу. Ехала ли  трамваем, или бежала, и как вошла в квартиру, где навстречу ей выбежала взволнованная мать с возгласом:
- Уже стемнело! Где ты пропадала? Я… - она осеклась, увидев посеревшее лицо дочери и протянутую руку с мятым конвертом.
…Записка гласила, что эшелон, в котором ехал Леонид, подвергся налету вражеских бомбардировщиков. Леонид был смертельно ранен, похоронили его на станции Пятихатка.
Так Клава овдовела во второй раз… Она все никак не могла, или вернее, не хотела верить, что больше нет, и никогда не будет рядом такого доброго, милого и родного ей человека…
Через несколько дней прибежала Лада с сообщением, что их госпиталь  эвакуируют и предложила всем воспользоваться этим и поехать подальше от войны.
- Возьми Клаву, и езжайте, а я никуда не поеду!
- Но ты же видишь, фашисты прут. Киев опустел.
- Киев не сдадут! Я никуда не тронусь с места. А вы езжайте.
- Но ради нас?!
- Я сказала – все!
Причина упрямства матери заключалась в том, что от Ксаны в последнее время не было вестей, а в последнем письме та писала, что они идут бить врага и она с места пришлет точный адрес. А затем последовало молчание.
Клава, чтобы как-то отвлечься от горьких мыслей, которые ее не покидали ни на минуту, упорно ходила на работу, хотя там почти никого из служащих не осталось: кто ушел на фронт, кто эвакуировался.
Большая часть Украины была захвачена врагом, а на остальной шли бои. Так что работы в управлении промкооперации практически не было. Несколько женщин, по привычке приходящих на свое служебное место, полдня обсуждали создавшуюся обстановку, обменивались слухами. Совместно предугадывая ход событий, большинство из них фанатично верило, что Киев устоит и его фашистам не видать. Они же старались успокоить друг друга, вселить надежду, что война, не смотря ни на что, должна вскорости быть остановлена, и их мужья живыми вернутся домой. Тем же, кто сеял панику, потеряв всякую надежду на благополучный исход войны, дружно затыкали рты.
Клава старалась заразиться оптимизмом некоторых своих коллег, внушала себе, что так и будет, и что полученное письмо ошибка, или злая выходка кого-то, а ее Леня невредим. А однажды Клаву вдруг осенило: может ему встретилась Земфира и это ее проделки? Ну и пусть, лишь бы был жив! Потом, когда наступит мир, Леня сам разберется, с кем ему быть. И она изо всех сил старалась убедить себя в этом, схватившись за эту идею, как утопающий за соломинку.
Лада оканчивала курсы медсестер. Как-то, явившись, сразу с порога ошеломила всех. Как показалось Клаве, радостным голосом, Лада сообщила:
- Нам сказали, что сразу же после зачета, а он будет через пару дней, нас отправят на фронт!

                -17-

От этой вести из рук мамы выпал и разбился, вытираемый стакан. Она, побледнев, присела на стул. К вечеру у мамы поднялась температура почти до сорока градусов…
Дело в том, что дней пять тому назад, она, направляясь в магазин, попала под проливной дождь и вся промокла. Не желая возвращаться домой, мама решила переждать ливень и спряталась в подворотне, где стоя на сквозняке, простудилась. Несколько дней она ходила, часто покашливая и уверяя, что совершенно здорова...
Всю ночь сестры дежурили у ее постели, прикладывая к голове холодную воду, и горячую грелку – к ногам. Температура, несмотря на жаропонижающий порошок, который нашелся в аптечке, не спадала. Мама бредила и звала Ксану…
Необходимо было вызвать скорую помощь. Лада порывалась неоднократно пойти, но Клаве все же удалось ее удержать.
- Куда ты в ночь пойдешь? Дежурные тут же задержат до выяснения. А я как тут одна останусь? Подождем до утра…
Но утром оказалось, что ближайшие телефонные автоматы не работают. Лада отправилась в поликлинику, чтобы вызвать врача. В поликлинике же обнаружилось, что на приеме сидит один единственный, очень старенький врач.
- Не могу отлучиться. Кроме меня и сестрички, никого не осталось Так что – приводите больную!
Лада начала умолять его прийти к ним хотя бы после работы.
- Деточка, я и так сижу здесь через силу. А до вас далековато.
- Но вы же давали клятву Гиппократа! -  в отчаянии воззвала к его совести Лада.   
- Да-да, конечно, клятву нарушать нельзя… Могу посоветовать только одно. Уповайте на Бога и силы вашей мамы. Авось, они помогут…
- Ну, хотя бы посоветуйте, что нам делать!
- Лечить заочно не могу! Если не рассыплюсь по дороге, попробую к вам добрести. Если конечно, немцы, раньше меня не войдут в город…
- Что вы говорите? Какие немцы?
- А вы что, не слыхали, что Киев окружен? Не сегодня, так завтра сдадут!
С этим Лада ушла домой, даже не надеясь, что злой старикашка придет.
Мама продолжала гореть. Сестры все прикладывали к ее голове холодные примочки, как было рекомендовано в конспекте у Лады. Но около пяти в дверь позвонили, и на пороге появился седенький старичок.
- Ну, где здесь больная?
Лада, обрадовавшись, чуть ли не бросилась его целовать.
- Ой, вы пришли! Проходите, проходите!
- Если бы не Гиппократ, я бы, конечно, воздержался… - улыбнулся доктор в ответ. – Где можно руки помыть?
Вердикт врача был неутешителен.
- Крупозное воспаление легких. Конечно, ее необходимо было бы поместить в больницу… Но, при нынешней обстановке, о какой больнице может идти речь… Единственное – надо ждать кризиса. Не хочу вас обнадеживать – состояние очень тяжелое… Так что, доченьки, будьте готовы к худшему… Надо бы сердечко поддержать и проколоть, но в ее состоянии уколы бессмысленны. Подождем до завтра. Я постараюсь прислать сестру.
- Спасибо, доктор! - в этот момент Клава совершенно забыла, что уколы может сделать Лада, знать бы чем. - Доктор, я вам бесконечно благодарна! Сколько мы должны за визит?
Врач окатил ее таким уничтожающим взглядом, что Клаве стало не по себе, словно она совершила что-то постыдное. 
- Я исполнил свой долг, а за долг денег не берут. Будьте здоровы!
Клава все же попыталась сунуть ему красную бумажку в карман, но врач отстранил ее руку.
- Деточка, не обижай меня. А деньги вам еще понадобятся. Такое время…
Как видно, желая как-то приободрить сестер, на прощание доктор пообещал завтра зайти.
Худшие прогнозы врача сбылись и его помощь уже не понадобилась… На рассвете мамы не стало…
Клава, дежурившая около нее, как видно, задремала. Как ей показалось, всего на пару минут. Когда же Клава открыла глаза, мама уже была мертва. Она ушла, так и не придя в сознание.
…На следующий после похорон день пришло сразу два письма от Ксаны. Она писала, что бьет врага и уверена в нашей победе. Ксана также сообщала, что на некоторое время ее с Яном разлучили. Но он обратился к командованию, и они теперь воюют почти рядом.
Прочитав письма, Лада в категорической форме заявила:
- Клава, ты как хочешь, а я пойду в военкомат и попрошусь на фронт! Я ведь не даром училась, а зачет сдам в бою!
- Погоди, Ладка! Дай хоть в себя прийти. Земля еще не остыла…
- Ну, сколько ждать?.. Ты ведь слышала – немец уже на подступах к Киеву. Говорят, уже на окраинах слышна канонада…
- А ты больше слушай эти бредни! Погоди немного, я тоже пойду. Пойдем вместе!
Терзаемая мыслями о тяжелых потерях и волнениями о сражающихся сестре и зяте и неведомом грядущем, Клава очень ослабела и неведомо где подхватила какую-то заразу. У нее разболелось горло, поднялась температура.
Лада, ощущающая себя знатоком в медицине (шутка ли, ведь за плечами два месяца учебы на медкурсах!), поставила диагноз:
- Ангина, нужен стрептоцид. Тогда мы ее в два счета ликвидируем.
- А без рецепта его дадут в аптеке? – усомнилась Клава.
- Дадут! Риткина мама работает там кассиршей. Если они не уехали, то добуду.
И действительно – добыла, и принесла целую кучу коробочек с порошками. Так что поход на фронт на время отодвигался: оставить больную сестру Лада, естественно, не могла.
Лежа в постели, куда ее уложила сестра, Клава беспрестанно мучительно думала о маме, считая себя чуть ли не виновницей ее смерти. Как она могла не придать значения этой простуде и пустить все на самотек?! Ну, Лада, понятно, была занята своей учебой, плюс беспечность молодости... Но она, Клава, умудренная жизнью, должна была принять все меры и заставить маму лечиться. А главное, как посмела задремать и проспать тот момент, когда быть может матери нужна была ее помощь… Хотя, одновременно, Клава понимала всю абсурдность этих мыслей.
Клава и в гибели Леонида корила себя, считая, что все это случилось в наказание ей за то, что в последнее время, живя с ним, она почти забыла Севу и вспоминала его лишь изредка, проходя мимо серого здания, где ее допрашивали, и где, быть может, оборвалась жизнь ее первого мужа… Новая любовь как будто вытеснила из памяти Севу. Он даже во сне никогда не приходил к ней, а ведь было время, когда Клава его беззаветно любила…
Оба ее мужа, несмотря на небольшое внешнее сходство, были совершенно разными. Но, несмотря на это, никогда не сравнивая, она обоих любила. Сева был серьезным, немногословным, подчас строгим и любящим во всем порядок. А Леонид наоборот – легким в общении, улыбчивым, даже забавным балагуром. Клаве вспомнилась встреча этого рокового, 1941-го года. Как радостно и весело, полные радужных надежд, праздновали они его приход… Мужчины приготовили сюрприз: Леонид приклеил ватную «бороду» и нарядился Дедом Морозом. На голову он почему-то нацепил клоунский колпак, а нос намазал помадой. Выглядел Леня уморительно смешно и появился в комнате, притащив за собой непонятно где взявшиеся санки, на которых громоздился огромный, чем-то набитый мешок. Оглянувшись вокруг, под общий смех, Леонид начал истошным голосом звать Снегурочку. На призыв выбежал Ян. Поверх брюк на нем белела балетная пачка, на голове красовалась корона с двумя ватными косами с вплетенными голубыми бантами, а на шее сверкали елочные бусы. От общего хохота, казалось, обвалится потолок! Усатая Снегурочка была неподражаема… Ее наряд дополняла противогазная сумка, надетая через плечо, и тоже чем-то плотно набитая.
Началась раздача подарков. Раскрыв мешок, чуть ли не до краев набитый смятыми газетами, Дед Мороз извлек бутылку перцовки и пару банок сардин.
- Ну, все! – сказал он, собираясь опять завязать мешок. – Это нам – за идею!
Услыхав разочарованные возгласы окружающих, он, перемигнувшись со «Снегурочкой», снова принялся рыскать в мешке, долго шурша бумагой. Наконец, вытащил большую ромовую бабу и протянул ее теще. Затем на свет появилась бутылка «Советского шампанского» и коробка конфет: «Это, девочки, вам!»
Ксана разочарованно протянула:
- И это все?!
- А остальное надо заслужить!
- А как? – одновременно спросили Клава и Лада, жаждущие подарков и готовые за них на все.
- Пойте, пляшите! Делайте все, что хотите! Подарки, знайте, этого стоят!
Первой (которая явно принимала участие в организации этого маскарада) запела Ксана, за что получила из противогазной сумки крепдешиновую косынку.
Клава воскликнула:
- Я тоже хочу! Что нужно сделать, чтобы заслужить?
- Во-первых, поцелуй Деда Мороза, как сделала Ксана, поцеловав Снегурочку! А во-вторых – танцуй!
Пришлось сплясать что-то вроде гопака. И она получила такую же косынку.
- Я могу прочесть басню. Но никого целовать не буду! – заявила Лада.
- Хорошо, читай! Но целовать все же придется… - «Дед Мороз» сделал паузу. Все ждали, затаив дыхание. И он закончил фразу: …- свою дорогую маму.
Лада получила модный белый пуховый берет, о котором давно мечтала.
- А маму что, без подарка оставили? – возмутилась Клава.
- Что ты! Конечно, есть и ей подарок!
- Но у меня никаких талантов нет, – сказала мама. – Хотя… - и поддаваясь общему настроению, она пошла на кухню и вернулась с аппетитно пахнувшими пирогами.
- А говорили, Степанида Андреевна, что нет талантов! А вы взгляните на своих девочек, - это главное ваше творение, выше всяческих похвал! А вкус пирогов мы тоже сейчас оценим!
- Дед Мороз, хватит подхалимничать! И отдавай скорей подарок! От запаха пирогов кишки у меня заиграли марш! – взмолилась «Снегурочка». - И вообще, пора проводить старый, надоевший год, и радостно встретить… а ну-ка, хором: Новый, счастливый, тысяча девятьсот сорок первый год!
Все, смеясь, присоединились к его предложению.
Мама получила шерстяной шарф и флакон духов «Красная Москва». Радостные и счастливые, весело уселись за стол. А Лада, перецеловав всех, убежала к подружке Рите, живущей на втором этаже. У той собралась молодежная компания.
Всю ночь ели, пили, плясали под звуки патефона, - в общем, радовались жизни.
Вспоминая последнюю встречу Нового года, Клава подумала с горечью: «Говорят, как встретишь Новый год, таков он и будет… Вот и верь после этого приметам...»

                -18-

Было раннее утро, когда ее разбудил гул явно немецких самолетов. Но сигнала сирены не было. Зато раздавались далекие орудийные залпы. Радио подозрительно молчало.
Лада хотела выглянуть в окно, но Клава запретила ей открывать ставни. Электричество тоже отсутствовало… Сестры сидели в темноте, полные смятения от страшного предчувствия. «Неужели наши оставили город? Нет, такого не может быть!» В это не хотелось верить.
Солнце уже клонилось к закату, когда Лада, не вытерпев, направилась к дверям.
- Ты куда?!
- Я на минутку, посмотреть…
- Не надо, потерпим до утра. Авось радио заработает. И свет дадут. Может на электростанции что-то случилось, или бомба попала.
«А может, наши ушли и в городе немцы…» - с ужасом подумала Клава и тут же прогнала эту мысль, боясь даже произнести ее про себя.
- Нет, я выйду! А заодно и мусор вынесу.
Лада старалась открыть дверь, но у нее ничего не получалось.
- Клава, иди сюда! Посмотри, дверь почему-то не открывается.
- То есть, как не открывается? Я болела, а у тебя нет сил открыть?
- Да она там чем-то приперта.
Клава тоже налегла на дверь и та немного подалась. Вдруг до них донесся еле слышный стон.
- Клава, там кто-то лежит!
- Не глухая, слышу! Давай еще попробуем нажать.   
В образовавшуюся щель Лада еле протиснулась и, увидав лежавшего у двери человека, наклонилась над ним. Ей показалось, что мужчина мертв.
- Клава, здесь ни черта не видно! Он, по-моему, не дышит…
- Кто, он?
- А я откуда знаю? Зажги свечу!
Клава попыталась тоже протиснуться в щель, но у нее ничего не вышло. Она протянула Ладе зажженную свечу.
- Ой, это раненый или убитый военный.
- Отдай свечу и постарайся оттащить его. Возьмись за ноги! – скомандовала Клава.
Лада дотронулась до его сапога и почувствовала, как рука попала во что-то липкое. Весь сапог был, как видно, в крови. Когда Лада попыталась передвинуть лежащего, тот застонал. «Значит, живой!» - обрадовалась она.
Наконец, Клава смогла выбраться из забаррикадированной двери и прийти на помощь сестре. Они вдвоем волоком еле затащили раненого в коридор.
- Лада, возьми тряпку и ведро с водой и замой следы крови у двери.
- Потом, Клава! Сначала давай его перетащим в комнату и поднимем на диван.
- Не перечь, и делай, что я говорю!
Кровь была не только у двери, но и на лестнице, ведущей в полуподвал.
При виде раны на бедре, Клаве стало дурно. А Лада быстро принялась обрабатывать рану водкой, благо в буфете оказалось почти полбутылки. Бинта еле хватило, но он тут же весь обагрился кровью.
- Ладка, осторожней, ему больно! Слышишь, он стонет!
- Ничего, потерпит! Надо остановить кровь!
В ход пошла простыня, которую безжалостно рвала Клава, отвернувшись от смело и умело орудовавшей сестры.
Все это делалось в полутьме. В слабом свете керосиновой лампы Клава разглядела лицо, как ей показалось, пожилого человека. Судя по портупее и знакам отличия на петлицах, в которых она не слишком разбиралась, это был командир Красной Армии.
- Его бы в госпиталь или в больницу надо отвезти!
«А вдруг наши  покинули город…» - снова настойчиво пронеслось в голове Клавы. – «И как он очутился тут?..» За окном стояла гнетущая тишина и подозрительно, не было слышно привычной уже канонады. - «А как быть с раненым, если немцы войдут? Надо как-то перепрятать его… Ну хотя бы перенести в дальнюю комнату. Но, как это сделать?» Нести довольно грузного мужчину им явно не под силу, учитывая, что она после болезни и всех  переживаний, сама едва держится на ногах. Помня, с каким трудом ей удалось вместе с Ладой поднять раненого на диван, Клава поделилась своими сомнениями с сестрой.
- Давай я все же смотаюсь во двор и все разузнаю.
- А у кого узнаешь? Уже вечер, посмотри на часы! И там, наверное, сплошная темень.
- Ну так пусть здесь до утра полежит, а завтра позовем Федота.
- Какого еще Федота?
- Здрасьте! Ты что, забыла нашего дворника, Федота Ивановича?
- Ладка, с ума сошла! А если немцы уже в Киеве? Разве можно кому-то еще довериться?
- Какие немцы?! Какую чушь порешь! Неужели думаешь, Киев сдадут?
- Ой, не знаю. Но чует мое сердце, что-то все не так…
Лада перебила ее:
- Тогда давай, поднатужимся!
Постелив одеяло на пол и с большим трудом перевалив на него раненого, сестры опять волоком перетащили его в комнату Ксаны. Прежде чем поднять на кровать, они решили снять с раненого одежду. Когда взялись снимать вторую штанину (первую сорвали, когда обрабатывали рану), раздалось:
- Какого черта! Мать вашу!
- Ну, ругается, значит будет жить! – констатировала Клава, вытирая пот с лица и переглядываясь с радостно расцветшей сестрой.
- Где я?
- У нас! – в один голос ответили сестры.
- Неясно. А кто вы? – продолжался допрос.
- Я Клава. А это Лада. – стараясь все же стащить с него остатки галифе, представилась старшая.
- Что вы делаете, черт возьми, как там вас?! Ой, ой… И почему я вверх тормашками лежу? Нельзя положить по-человечески? 
- Сейчас положим. Но только на бок, другой бок у вас ранен. Но сначала надо снять одежду.   
- Чего галифе тащишь?! – не унимался раненный, будучи явно в каком-то возбуждении.
- Лада, дай ножницы! Разрежу по спине.
Еле справившись с галифе и не обращая внимания на стоны, увещевания и ругань подопечного, Клава принялась за гимнастерку.
- Может, попробуешь как-нибудь снять не разрезая? А что он будет носить?
- Там видно будет. Если немцы в городе, она ему не потребуется. А пока, пусть лежит в исподнем… Хотя нет… Видно, что все казенное, – взглянув на его нижнее белье, заметила Клава. – Давай сюда майку и трусы Яна! Дай бог, чтобы налезли…
Поднять мужчину на кровать стоило огромных усилий. Но все же, они это сделали. Теперь предстояло главное – снять остатки кальсон. Лада, смущаясь, отвернулась. А Клава хотя и смело начала эту нелегкую операцию, но получила такой отпор, что скоро отказалась от затеи.
Тут, как видно от резких движений, рана начала снова кровоточить.
- Клава, быстро – перекись! – теперь стала командовать Лада.
- Перекиси нет, бутылка пустая!
- А ты посмотри в ящике трельяжа – там у Ксаны должен быть запас.
Действительно, Ксана, осветлявшая перекисью волосы, хозяйственно запаслась ею. Целое богатство – пять бутылочек, сейчас были очень кстати!
Опять в ход пошли простыни.

                -19-

Как и предполагала новоиспеченная сестра милосердия, у раненого поднялась температура. Пригодился и недавно приобретенный стрептоцид, порошок которого Лада заставила принять их нежданного гостя, а также обсыпала им же его рану. Когда раненый угомонился и уснул, сестры наконец-то смогли перевести дух и с тревогой задуматься о том, что их ждет впереди.
В нагрудном кармане гимнастерки они обнаружили партбилет и удостоверение командира Красной Армии. Там же лежала фотокарточка симпатичного мальчишки лет семи-восьми. На ней неровными буквами было написано: «Папе – от Вовы».
Сестры попеременно дежурили около беспокойно метавшегося в бреду раненого, который отдавал команды, сопровождаемые подзаборной руганью.
Всю ночь за окном стояла непривычная тишина, изредка прерываемая одиночными выстрелами. Еле дождавшись утра, Лада взяла помойное ведро, в которое положила окровавленные тряпки, и направилась к дверям. У самого порога ее остановила Клава.
- Что ты делаешь, дуреха?! А если в городе немцы?
- Типун тебе на язык. А что с этими тряпками делать?
- Стирать!
- Ого!
- Как он? – спросила Клава.
- Спит. Температура спала. Ты слышала, как он ругался?! Я такого в жизни не встречала!
- Бредил… А где ты могла услышать? Дома? В школе или в университете?
- Ну да… Я пошла – выгляну на секунду.
Через несколько минут Лада заскочила обратно, быстро захлопнув дверь.
- Клав, в городе немцы! Со вчерашнего дня.
- Откуда ты это взяла?
- Соседка со второй квартиры. Сказала, что как только наши ушли, бандиты начали грабить магазины, бить стекла в витринах. Ужас что творилось. А во второй половине дня появились немцы. Вот мы сидим в своем подвале и ничего не знаем. Я выглянула за ворота – на нашей улице их не видать. Хотела все узнать у дворника. Жена Федота сказала, что его вызвали в Управу. Это все, что я разузнала.
А часа через два в дверь раздался стук. На пороге вырос долговязый немецкий солдат. Его сопровождал дворник и еще какой-то штатский дядька.
- Оружие, коммунисты, евреи – есть? – перевел штатский.
- Что вы, только мы!
Дворник стал объяснять, что тут живут сестры. Они недавно похоронили мать. А солдат по-хозяйски прошел прежде всего на кухню, и осмотрев ее, направился в комнаты. Когда немец осматривал спальню Лады, дворник вдруг спросил:
- А дэ ваша Оксанка? Я щось довго ии нэ бачив?
- А она пластом лежит, похоже ангина, - нашлась Клава, а Лада стояла ни жива ни мертва от страха.
- Да, лыхо однэ нэ ходить…
Солдат вышел из Ладиной комнаты и уже готов был направиться в дальнюю, где лежал Федор, но остановился и что-то спросил у переводчика. Как только немец услыхал «кранке», он тут же повернул к дверям, и компанию как ветром сдуло.
Клава вытерла проступивший на лбу пот. Лада призналась, что страшно боялась, что вдруг раздастся стон и страшный мат…
Температура у Федора через пару дней спала. Несмотря на еще одну обнаруженную рану в ноге, все же состояние его становилось лучше. В ноге, по-видимому, застрял осколок. Крови почти не было, но при каждом прикосновении больной вскрикивал.
Лада несколько раз выходила на разведку с мечтой купить что-либо из продуктов. Но возвращалась безрезультатно, лишь с безрадостными новостями. Везде были расклеены объявления комендатуры, полные обещаний - как она выразилась, «за каждый чих» – расстрел.
Двадцать четвертого сентября вдруг раздался ужасающей силы взрыв. В буфете зазвенела посуда, абажур стал раскачиваться, как при землетрясении. Не успели опомниться, как прогремел следующий, а за ним, через одинаковые промежутки, – еще и еще…
Клава от неожиданности и страха, что сейчас дом обрушится и погребет их всех, присела, а Лада радостно закричала:
- Наши наступают!
Но это было не наступление, а «подарок» фашистам от мстителей. Взорвали Крещатик, на котором располагалась немецкая комендатура, а также другие учреждения оккупантов. Взлетел на воздух кинотеатр «Шансер», в котором развлекались незваные гости. Взорваны были и прилегающие к Крещатику улицы, а затем начался сильнейший пожар – горел весь центр Киева…
В квартире ужасно пахло гарью, несмотря на плотно закрытые окна и ставни.
Прошло уже больше недели, как в городе хозяйничали фашисты. О дальнейшем страшно было подумать. Электричества не было. Керосин подходил к концу. Спички тоже почти иссякли. Продуктов – в обрез… Обуреваемая страхами за сестру, которая рвалась в город, чтобы попытаться что-либо разузнать, Клава решила сама, впервые после болезни, выйти из дома. Но, тут же вернулась обратно, чтобы одеться потеплее. На дворе было хмуро и холодно от неприятного злого ветра, хотя обычно в этот период стояла прекрасная солнечная погода, всегда радовавшая собой киевлян. Ведь на исходе стоял лишь первый осенний месяц. Казалось, сама природа восстала против пришельцев…
Клава не успела одеться, как вслед за нею пришла Рита, неразлучная подруга Лады. Увидав ее раньше всегда улыбавшееся, живое и одухотворенное, а теперь какое-то совершенно изменившееся, осунувшееся и постаревшее лицо, Клава поняла, что случилось нечто ужасное. Не успев задать вопрос, услышала:
- Вот, пришла проститься.
- А куда ты собралась, и… - Клава не успела закончить.
- А вы что, не знаете? Нас заставляют уехать.
- Куда и зачем? – одновременно выпалили сестры.
От Риты они узнали о развешанном со вчера по всему городу приказе новых властей, в котором говорилось, что «все жиды города Киева и его окрестностей» должны двадцать девятого сентября, то есть завтра, явиться с вещами на сборный пункт. За укрывательство и пособничество им – расстрел.
- Ну и что из того, что грозятся? А  ты не ходи. Мы тебя спрячем! Правда, Клава?
- Конечно! У меня ведь комната на Стрелецкой в совершенно пустой квартире.
- Спасибо, но я ни за что родителей не оставлю! Да и вас не могу подставить. Вы ведь слышали, за укрывательство – расстрел… Нет… Я со всеми… Вот, пришла проститься. И с большой просьбой. Возьмите кошечку, а то она пропадет… - по щеке Риты покатилась слеза. Ее не по годам мудрое, библейское лицо, Клаве уже не забыть никогда…
- Конечно, возьмем! А когда вы едете? Я вас провожу.
- Не надо, Лада. Мы уйдем рано утром. Папа говорит, что надо пораньше, часов в пять, чтобы занять хорошие места… Так я пошла…
Лада хотела пойти с ней вместе, чтобы попрощаться с ее родителями. Но Рита запротестовала:
- Не надо! Они и так очень переживают. Им будет тяжело… Я сама занесу кошечку.
- А как звать ее?
- Киса.
Это знакомое имя, которым Леонид звал Клаву, болью отозвалось в ее душе…
Вскоре Рита вернулась с корзинкой, полной продуктов, и с кошкой в руках. Она принесла пару банок варенья, и несколько мешочков с крупами.
- Вот, мамины запасы, вам пригодится.
Они обнялись, и Рита ушла, запретив ее провожать.
…А скоро людская молва принесла весть, что много тысяч евреев были расстреляны в Бабьем Яру. Услыхав об этой расправе над ни в чем не повинными людьми, в большинстве своем женщинами, детьми и стариками, сестры с ужасом осознали, что там нашла свою смерть и их Рита…
- Боже, какие страшные «сюрпризы», бывают порой у судьбы. Они спешили пойти пораньше, чтобы занять места получше… - горько заметила Клава.
- Как ты можешь иронизировать по поводу этой трагедии?! – в ответ с укором сказала Лада и ушла в другую комнату, где долго сидела, обливаясь слезами.
Клаве стало не по себе. - «Неужели Лада подумала, что я бесчувственная? Ведь я не только Риту и всех погибших в Бабьем Яру имела ввиду, а в том числе – и нас... Быть может, в этом аду, устроенном фашистскими выродками, мы еще будем завидовать им, мертвым…», - но, тут же испугалась своих мыслей. – «Надо верить, что наши вернутся, придет освобождение. Мы дождемся своих, и расскажем об этих ужасах! А виновные понесут заслуженную кару!»
Лада еще долго ходила с опухшим от слез лицом. Как показалось Клаве, ужасный конец подруги, потряс сестру даже больше, чем смерть их матери. – «Мама хоть пожила… А что видела на своем коротком веку Рита? И за что ее и всех остальных лишили жизни?» - беспрестанно повторяла Лада. Они с Ритой выросли рядом, чуть ли не с пеленок. Вместе ходили в один класс, вместе окончили школу и поступили в университет. Лада – на биофак, а Рита – на филологический, русский язык и литература. Они были - не разлей вода. Никогда меж ними не было ни обид, ни ссор, в отличие от сестер, с которыми частенько у Лады бывали стычки. Сестры, намного более старшие, любили командовать, поучать, и ей казалось, что им нравится верховодить, чуть ли не издеваясь над младшей сестричкой. Только с Ритой Лада могла поделиться самым сокровенным. И вот, Риты нет… С этим невозможно было смириться.
А еще, Лада долго корила себя за то, что кошечку, любимую Ритину Кису, они не уберегли. Вскоре та убежала, как видно в открытую на кухне форточку… Сестры искали ее по окрестным дворам, подвалам и помойкам, но так и не нашли.
А вот продукты, принесенные Ритой, пригодились. Ими они откармливали своего подопечного. А Лада отказывалась есть пшенную или манную кашу, сваренную из Ритиной крупы.
- Не могу, ложка не лезет в рот. Все перед глазами стоит моя Ритка… - говорила она, заливаясь слезами.
Пригодилась и марганцовка, заботливо принесенная Ритой (у Кисы была поцарапана подушечка на лапке). Теперь Лада стала обрабатывать раны Федора слабым раствором марганцовки и посыпать порошком стрептоцида. Все это она делала на свой страх и риск, так как медицинских знаний ни у нее, ни у сестры, не было, да и посоветоваться было не с кем.   
Постепенно раны стали засыхать, кость, как оказалось, не была задета. Раненый пошел на поправку. Он вскоре начал порываться вставать. Но боясь, как бы опять не началось кровотечение, Лада изо всех сил старалась удержать Федора в постели. Да к тому же, осколок, застрявший в ноге, давал себя чувствовать. Но извлечь его она не решалась.

                -20-

Теперь сестры уже знали историю ранения Федора. Он был командиром зенитного орудия. Когда пришел приказ к отступлению, его расчет погрузился в машину и они направились по направлению к Дарнице. Неожиданно, по пути заглох мотор. Федор решил помочь долго возившемуся водителю и тоже полез под капот. Тут их накрыл начавшийся артобстрел. Дальнейшего он почти не помнил. По-видимому, Федор был не только ранен, но и контужен. Очнувшись, кроме развороченной машины он никого и ничего не увидел, и побрел непонятно куда. А как, истекая кровью, добрел до их дома, и как, скатившись в полуподвал, очутился у их дверей, представить себе не мог. Похоже, немцев еще в городе не было, а люду, грабившему магазины и склады, было не до одиноко бредущего военного…
Теперь, когда Федор пошел на поправку и порывался встать с постели, серьезно встал вопрос о его гардеробе. Окровавленные разрезанные галифе и гимнастерка, давно покоились на помойке. А щеголять в подштанниках, он естественно не мог. Одежда Яна, довольно худощавого, явно была Федору мала. Леонида, пожалуй, была бы ему впору, но Клава, почти сразу после известия о гибели мужа, больше на Стрелецкую не ходила. Даже теперь, когда стало холодно, она пользовалась некоторыми вещами Ксаны, благо они с сестрой имели почти одинаковые фигуры и размер.
Пришлось Клаве отправиться к себе домой. Когда вошла в квартиру, на стук захлопнувшейся двери ей навстречу из комнаты уехавшей в эвакуацию Марии Павловны, вышла младшая дочь дворника. Двери всех комнат были распахнуты и, как видно, ими овладела и хозяйничала тут эта нагло уставившаяся, размалеванная Валька. Ко всему прочему, на ней Клава узнала свой махровый халат, подаренный перед самой войной Леонидом. Клавой овладело изумление и возмущение.
- Что ты делаешь в моей квартире?!
- А ты що, не вбигла? Що з возу упало – то пропало!
Ошарашенная видом и поведением этой нахальной девки, Клава поняла: с ней надо говорить ее же языком. Другого ей не понять.
- Ты, сопля, мне не тыкай! И быстро выметайся отсюда!
- Чо, чо?
- Не чокай! А то сейчас…
В этот момент в дверном проеме Клавиной комнаты появился огромный, обнаженный по пояс, детина. На его груди висел на шнурке большой золотой крест, а под ним красовалась татуировка, гласившая: «Незабуду мать радную». Как видно, делал ее «большой» грамотей…
- Вас из дас? – подал голос заспанный, по-видимому, сожитель Вальки. – Жинки, в чому свара?.. А ты хто?
- Я – хозяйка этой комнаты! – ответила Клава, взмахом руки показывая на дверь своей комнаты.
- Була ваша – стала наша! Ранишь ты була тут хозяйкою, а теперь, як бачишь, мы тут хозяйнуемо. Ваш час властвовать – скинчився!
Неожиданно для себя, даже не зная, откуда в ней взялась эта спасительная идея, Клава расхохоталась и, перейдя на украинский язык, преподнесла им пассаж:
- А зараз прийде мий знайомый, нимецький офицер! И мы побачимо, хто тут господарь!
Наглый тон и такая же ухмылочка у этого лихого мужлана тут же сменились на дружелюбные.
- Та я пошуткував!
- А ты, Валька, зымай халат! – Валька стояла не шевелясь. - Валька, ты чула? Виддай халат! - ей как видно очень не хотелось расставаться с халатом. Клава тоже молчала, выразительно глядя на эту пару. - Я кому казав, скидывай! – грозно прикрикнул мужчина.
- Ну, чего разорался? На, подавись! – Валька сбросила на пол халат, оставшись в одних панталонах.
Клава продолжала выразительно молчать, переводя полный презрения взгляд от одного «персонажа» к другому.
- Подыми и подай! – снова грозно прикрикнул явный уголовник.
Валька подняла халат и протянула Клаве.
- Где взяла, туда и положи!
Повесив в шкаф халат, эта парочка через минуту скрылась за дверью квартиры соседки.
Теперь Клава смогла перевести дух и быстро, пока те не опомнились, стала собирать необходимые вещи. Сначала она хотела все сложить в чемодан, но потом рассудила, что с ним будет выглядеть подозрительно. Тогда сняла со стола скатерть, и все уложив в нее, быстро вышла, слегка прикрыв, а не захлопнув входную дверь.
Лишь за воротами Клава немного успокоилась, все еще опасаясь, что эта парочка могла увидеть ее пересекающей двор, и пуститься вдогонку, поняв, что как говорили когда-то мальчишки в школе, их «взяли на понт».
Всю дорогу Клава в уме повторяла легенду, придуманную на случай, если ее остановят – мол, несет на продажу одежду покойного мужа, убитого большевиками, то есть Севы. И только придя домой и переведя дух, сумела высказать свое возмущение по поводу узурпаторов, охочих поживиться на чужом несчастье, которых как видно расплодилось немало.
Сестру и Федора она развлекла рассказом о своей удачной импровизации. Впервые за последнее время они искренне, от души смеялись. Особенно впечатлил, красочно описанный Клавой, эпизод, как Валька была вынуждена щеголять в выцветших, непомерно больших, по самые коленки, некогда бывших голубыми, трикотажных панталонах.
Понимая, что не так-то скоро, а лишь когда прогонят нечисть из Киева (во что Клава продолжала верить), она сможет вернуться в эту квартиру, Клава догадалась захватить свою кроличью шубку.
Перебирая вещи Леонида, она ощутила даже его запах, отчего еще больнее стало от сознания, что былого не вернешь. Взяв его любимый галстук, Клава села, крепко прижав его к себе, вдыхая любимый аромат, а слезы тихо стекали по щекам, попадая в рот. Она не вытирала их, а слизывала с губ...
Клаву занимал вопрос, каким образом эта беспардонная пара могла попасть в запертую квартиру, не нарушив дверь и не повредив замка.
- А отмычки для чего? – все разъяснил ей Федор. – Этот удалец, судя по татуировке, был в них сведущ.
Брюки и пиджак Леонида пришлись Федору впору. А вот с обувью была беда: у него был сорок четвертый размер, а у родных мужчин – сорок первый и сорок третий. От сапог, так же как от гимнастерки, сестры давно избавились.
   …Деньги подходили к концу, как и скромные пищевые запасы. К тому же остро стал вопрос о топливе. В погребе еще было немного угля, сохранившегося благодаря запасливой покойной маме. А вот дров для подтопки почти не было. На дворе уже изрядно ощущалось приближение зимы. В доме хотя и топили печь, но весьма экономно, было холодно и приходилось одевать на себя все что имелось из теплого в шкафах.
Деньги все еще ходили советские, но где их достать? Еще пару дней, и ни копейки не останется… Все имеющееся у сестер, плюс скудные сбережения мамы на «черный день» (она имела обыкновение собирать новенькие рубли, так что скромная стопка шуршащих купюр оказалась весьма кстати), подходили к концу. Но тут их ждала нечаянная радость. Наводя порядок в шкафу Ксаны, Лада обнаружила аккуратно сложенную и перетянутую резинкой пачку красных купюр. Тут сестры вспомнили, что Ян бредил мотоциклом. Как видно, ребята откладывали на покупку деньги с каждой получки. «Дорогая сестричка, сейчас где-то воюющая, и здесь нас выручаешь! Только вернись живой и невредимой! Я заработаю и все вам верну. И деньги и новые наряды, взамен ношенных мною…» - так Клава старалась успокоить свою совесть. 
Глядя, как Федор, постепенно начавший вставать с постели, вынужден из-за отсутствия обуви ходить босиком, Клава озаботилась, где и как ее раздобыть. Лада же сказала, что Федор пока все равно выйти из квартиры не может, так пусть походит в носках, которые догадалась захватить Клава. А со  временем, они что-либо придумают. Главное, хорошо, что брюки подошли.
Но однажды, наблюдая, как подопечный щеголяет, сверкая заштопанными пятками, когда ходит по холодному полу, Клава поняла, что что-то надо предпринять. Взяв почти новенькие черные замшевые с лаком туфли Яна, которые тот приобрел в Риге (потратив почти все командировочные), и которыми очень гордился, Клава собралась на близлежащий рынок - Бессарабку, надеясь – авось их удастся продать и взамен купить какую-нибудь подходящую обувку для Федора. Но, потратив почти полдня, ей сбыть туфли так и не удалось. Наоборот, заветных туфель она едва не лишилась. Ими заинтересовался здоровенный краснолицый полицай. Взяв туфли из рук Клавы и внимательно оглядев, он спрятал их подмышку и уже готов был отойти. Полная отчаяния, она вцепилась в рукав полицая и истошно завопила:
- А деньги?!
- Какие деньги, пани? Экспроприация экспроприированного!
- Это туфли покойного мужа, они тебе не нужны! Ты что ими, будешь любоваться? Они тебе и на нос не полезут!
- Ха-ха! На нос не полезут, говоришь? Ничего, как-нибудь пригодятся! – он снова собрался уходить, но Клава цепко держала рукав. - Пусти, зараза!
Это «зараза» придало ей силы и, забыв обо всем на свете, Клава выбила один туфель из-под его руки.
- Будь проклят! И пусть тень моего покойного мужа приходит к тебе каждую ночь!
Непонятно, напугало ли его это проклятье, или полицай понял, что туфли ему ни к чему, но, процедив на прощание:
- Подавись, скаженная! – он бросил второй туфель на снег и зашагал прочь.
Подняв туфли и отряхнув их, Клава не солоно хлебавши побрела домой.
Потом, вспоминая этот эпизод, она удивлялась себе и лишь теперь осознала, что подвергала себя большому риску – с полицаями шутки плохи…
Бессарабка расположена рядом с разрушенным Крещатиком. Глядя на его битый камень и щебенку, Клава с горечью подумала, что теперь их жизнь превратилась в подобные руины…

                -21-

Несмотря на первую неудачу, она все же решилась вновь пойти и попытать счастья. Теперь Клава отправилась на Сенной базар. Но и здесь ее ждало разочарование. Не продав туфли, на которые она возлагала столько надежд, Клава решила – быть может, их удастся обменять на продукты. Ксанины деньги быстро подошли к концу и не сегодня-завтра, впереди маячил голод… Пришлось купить немного дров, а оставшиеся деньги уже почти проели.
Клава ходила вдоль рядов базара, предлагая торговкам если не купить, то поменять красивую обувь. Но в ответ слышала смех:
- Куды и кому их надягать? Мужиков немае. Зато залышились пустые коровники да свинарники. Невжеж там месить грязь?
Клаве вспомнилась реакция покойной мамы, когда она увидала эти туфли. Она воскликнула:
- Янка, их только артистам носить!
- А я что, хуже? – раздалось в ответ.
Мама не стала с ним спорить. «Нравится – носи на здоровье!»
«Как видно, их и впрямь не судьба продать. Пусть лежат и ждут Яна…» - решила Клава и спрятала туфли в кошелку.
Уже на выходе с базара ее внимание привлек благообразный старичок, торговавший старой обувью. Среди прочего хлама стояли изрядно поношенные, но явно нужного размера, ботинки… На всякий случай, Клава решила прицениться. Цена оказалась явно ей не по карману – остаться без копейки Клава не решалась. Она уже собиралась отойти, как услыхала:
- Дамочка, а сколько вы дадите?
Как видно старичок был готов во что бы то ни стало удержать единственного человека, заинтересовавшегося его товаром.
- Нет, дедушка, даже торговаться не буду. Вы заломили такую цену, что и говорить не о чем! Вот за эти новые (Клава вынула одну туфлю), я и то ненамного больше просила.
Увидев туфлю, старик загорелся.
- Дайте-ка посмотреть!
Покрутив в руках, залюбовавшись туфлей, и почему-то ее понюхав, он с глубоким вдохом промолвил:
- Да, было время…- и протянул туфлю Клаве. Но тут же, как видно не желая расставаться с заинтересовавшим его предметом, предложил:
- А давайте, мадам, сделаем баш на баш!
- То есть как?
- Вы выбираете понравившиеся вам ботиночки и еще что-нибудь из моего товара, а я беру ваши красавцы.
Клава помедлила лишь на мгновение. Вспомнив свои безрадостные хождения по рынкам, и понимая всю безысходность положения, дала добро.
Она вяла эти, сорок четвертого размера, неизвестно кем растоптанные ботинки и уже готова была раскланяться, как старичок, очевидно терзаемый совестью, предложил ей:
- Ну, еще возьмите эти сандалики. Авось пригодятся вашим деткам, – и он протянул ей некогда бывшие красными, а теперь побуревшие, детские сандалии.
- Спасибо, не надо. Деток, к сожалению, нет…
- Дай Бог – будут! Раз мужские ботинки нужны, то и детки будут! – от чистого сердца старался вселить в нее надежду сердобольный старичок.
А по дороге домой Клава, вспоминая этого совестливого старца и его товар, с содроганием подумала, откуда у него набралось столько поношенной обуви? Уж не из Бабьего ли Яра? Но она поскорее отогнала эту ужасную мысль, чтобы не омрачить радость хотя и неравноценной, но все-таки удачной, на сей раз, сделки.
С тех пор, как Федор стал подниматься с постели, сестры, опасаясь, чтобы кто-либо из любопытных соседей по двору не заметил его в окне и не озадачился вопросом «кто же это?», - стали держать окна и днем с почти полностью закрытыми ставнями. И лишь изредка распахивали форточку, проветривая квартиру.
Однажды, повстречавшийся Клаве дворник, спросил:
- Клава, а чому я вашей Оксанки давно не бачу? Невжеж все хворае?
- А мы отправили ее к тетке в деревню, – быстро выпалила Клава давно заготовленный ответ.
- Це добре…
Клава уже собиралась продолжить путь, как Федот задержал ее новым вопросом:
- Да, все хотив спытаты. Чому все у вас завжды зачинены ставни?
Клава ответила первое, что пришло на ум:
- А это светомаскировка. В ставнях щели, так поверх еще висят старые одеяла.
- Так це ж вечорамы. А чому в день ваши викна зачинены? Задарма палыте.
Клава не дала ему закончить, и злясь на этот допрос, быстро ответила:
- Лень снимать!
Она стала прощаться, но не тут-то было. Въедливый дворник продолжал допытываться:
- А куды це ты поспишаешь?
- На работу.
- Так ты працюешь… А дэ?
- Угу... – сделав вид, что опаздывает, Клава поскорее направилась к воротам, не ответив на последний вопрос и боясь, что дознание будет беспредельным.
Приличные вещи, годные для продажи или обмена на продукты, уже подходили к концу. Серьезно встал вопрос – как жить дальше? Назрела необходимость устраиваться на работу. Лада несколько раз высказывала желание где-нибудь, неважно кем устроиться, но Клава была категорически против. Она инстинктивно опасалась выпускать младшую сестру из дома, страшась, чтобы с той не случилось чего-либо ужасного. Искать работу надо было ей самой.
Вскоре у них произошло неприятное происшествие. В туалете случился потоп. Кто-то на верхних этажах засорил канализацию. Сестры почти час боролись с дерьмом, выплывавшим из унитаза. Их возмущению не было предела. Федор порывался помочь, но они потребовали, чтобы тот ушел в свою берлогу и не показывался оттуда, так как в любой момент мог прийти кто-то посторонний. И действительно, скоро появилась соседка со второго этажа. Она очень извинялась за причиненную неприятность. Как оказалось, ее трехлетний внук уронил в унитаз игрушку, из-за чего и случился засор. Слава Богу, нашли старого сантехника, который аварию ликвидировал. Разговорившись, Клава узнала, что соседка работает билетершей в кинотеатре, но так как сейчас ей дочь подбросила внука, придется на время найти себе замену. Клава с радостью согласилась ей в этом помочь.
Во время беседы вдруг раздался чих.
- А кто это у вас? – с удивлением спросила соседка.
- А… это Ксана, - нашлась Клава. – Она болеет.
- Ой, какой жуткий голос! Мне показалось, прямо мужской.
- Она охрипла. Лечим, чем можем, но не помогает. Голос стал – как труба.
- А вы травки давайте попить, – начала давать советы соседка.
На прощание договорились, что завтра же Клава с нею пойдет устраиваться.
Как только за посетительницей закрылась дверь, Лада набросилась на Федора:
- Ты чего расчихался?! Неужели нельзя было чихнуть в подушку? Хорошо еще, что Ксана нас выручает…
Федор вяло оправдывался.

                -22-

В этой перепалке Клаву удивило и насторожило, что Лада обратилась к нему на «ты». Ведь обе сестры ранее обращались к их подопечному уважительно, без панибратства. Клава привыкла к тому, что Федор называет Ладу «малышкой», или «Ладушка-оладушка». Это было естественно, ведь он ее на хороших двадцать лет с хвостиком старше. Но как сестра посмела так обратиться к нему? Что за вольности?
Оставшись с Ладой наедине, Клава начала ей выговаривать. В ответ та не оправдывалась, а только смеялась. Все это породило в душе Клавы какое-то беспокойство и она решила повнимательнее присмотреться к поведению сестры, чтобы вовремя ее приструнить, дабы по молодости та не наделала глупостей.
У Клавы начались трудовые будни. Работа, хотя и не требовала больших усилий, была все же весьма утомительной. Бесконечное мелькание размалеванных девиц в сопровождении вражеских солдат и офицеров, наглость и бесцеремонность полицаев от ощущения своей «власности» и безнаказанности… Пропагандистские киносборники перед показом фильма, восхваляющие победы немецкого оружия на восточном фронте, твердящие о скором взятии Москвы и крахе советского строя, вызывали у Клавы боль ужас и горечь. Даже веселые и порой талантливо снятые кинокартины не вызывали у нее интереса. Холод вестибюля, в котором приходилось проверять билеты, а затем спертый воздух и духота зрительного зала, усугубляли впечатление от доставшейся работы.
Как оказалось, дополнительно в обязанности билетера входило не только после каждого сеанса проветривать зал, но и сделать быструю уборку – подмести накопившийся мусор. А его скапливалось предостаточно. И преодолевая отвращение и брезгливость, Клава выметала из-под кресел не только нанесенную грязь, обертки от конфет и шелуху от семечек, но и использованные презервативы…
Домой возвращалась чуть ли не бегом, и лишь когда за ней закрывалась дверь родного дома, могла перевести дух.
Но в последнее время Клаву и дома ждали волнения и тревоги. Дело в том, что слишком тесные отношения, явно непохожие на только дружеские, сложились у сестры с их постояльцем… Перехватывая их многозначительные взгляды, Клава с каждым днем убеждалась в своих безрадостных предположениях… А однажды чаша терпения Клавы переполнилась, когда на обычный вопрос, заданный ею: «Друзья, доложите, как провели сегодняшний день!» – они дружно расхохотались.
Ранее Федор рассказывал о прочитанном. Он пристрастился к чтению и уверял, что за все свои почти сорок три года не прочел столько книг, как за время пребывания у них. А читать было что, благодаря собранной отцом библиотеке. Высказывая свое мнение о героях прочитанных книг, Федор часто вызывал сестер на спор. Разгорался диспут. Клава любила эти вечерние минуты, которые отвлекали от беспросветности их существования и напоминали о былом, довоенном времени, когда в сборе была вся семья и велись долгие интересные беседы о новинках в «Роман-газете». Как хорошо и как давно это было!
Ксана называла эти вечера «спорами под зеленым абажуром». Где сейчас она? Здорова ли, не ранена ли? Того, что сестра могла погибнуть, Клава не хотела впустить в душу ни на секунду. Но в этот день волнения о средней сестре были вытеснены младшей.
- Интересно, что же такого смешного я спросила, что смогла вызвать ваш хохот?
- Ничего… Просто так получилось, – как-то неопределенно, как видно понимая всю абсурдность своего поведения, ответила Лада.
А Федор, решив ее выручить, начал:
- Вспомнилось, как мы играли в дурака. И наша Ладушка побила все рекорды.
- Понятно. Так вы целый день сражались в карты? Интересное и весьма интеллектуальное занятие…
- Ну, мы еще играли в шахматы, в которых сей товарищ не силен, – присоединилась оправившаяся Лада.
- А в шашки когда играли, кто в уборной не раз сидел? – словно обидевшись на оценку его способностей, продолжал Федор, явно стараясь отвести возникшее, как он сразу понял, подозрение старшей сестры.
Когда пришло время ложиться спать и Клава осталась наедине с младшей сестрой, она опять заговорила о нетактичном поведении пары.
- Итак, дорогая сестрица, в то время, когда я парюсь на работе, ты, как я погляжу, времени не теряешь!
- Я хочу и могу найти работу! Ты же сама не пускаешь!
Клава перебила:
- Не о том речь! Я имею ввиду, что ты, моя родная, играешь с огнем!
- С каким огнем? Что придумала!
- Была бы жива мама…
- Начинается!..
- Что, «начинается»? Я вижу все!
- Ну, что ты видишь?
- Вижу, как ты строишь пожилому женатому человеку глазки! Вы перемигиваетесь и у вас, по-видимому, начался роман.
- Какой роман? «Перемигиваетесь»… Скажи еще, что мы играем в гляделки…
- Какие еще гляделки? Что ты мне стараешься затуманить мозги?! Я все вижу.
- Видишь, и хорошо! Давай лучше спать.
- Ладка, смотри, чтобы не пожалела. Ты что, забыла, что у Федора есть семья? Придут наши…
- Опять одно и то же! Та же песня! Я тебе сказала – между нами нет ничего серьезного…
- Хорошо. Я тебе поверю. Но смотри, не теряй голову! Иначе поздно будет. Мама бы…
- Опять ты за свое! Забыла, тебе рано вставать?
На этом Клавина педагогическая обработка сестры закончилась.
Конечно, если бы Лада работала и меньше была с Федором наедине, может быть и не было бы оснований для волнений. Но отпустить младшую сестру не только на работу, но даже из дома, Клава боялась.

                -23-

Кинотеатр, в котором она работала, находился почти рядом с Сенным базаром. Клава частенько, пользуясь этим, заскакивала на базар, чтобы купить что-либо из продуктов или выменять их на еще оставшиеся вещи. Однажды, направляясь на базар, она чуть не угодила в облаву, учиненную полицией. Облавы теперь стали часто проводить в людных местах. Мысль, что с Ладой может случиться подобное, убеждала Клаву в правильности своего решения.
Соседка вскоре вернулась на свое законное место и Клава вновь стала безработной. Ее старания найти что-либо подходящее пока были напрасными. Клава старалась успокоить себя, надеясь, что вот-вот подвернется приличная работа и они сумеют избежать надвигающегося голода. Мысль обратиться на биржу труда, мимо которой Клава ежедневно проходила, работая в кинотеатре, она с содроганием отвергала, так как ходили слухи, что девушек и привлекательных молодых женщин брали в услужение офицерам, а также ими пополняли публичный дом, расположенный на улице Саксаганского. За отказ можно было поплатиться жизнью. Вообще, все указы, которыми пестрели газеты, оканчивались уже привычной фразой: «За непослушание и невыполнение – смерть!»
Федор неоднократно порывался пойти в город в надежде отыскать подпольщиков. Они частенько напоминали о себе, распространяя листовки, убивая предателей, и устраивая взрывы и поджоги в местах скопления оккупантов. В ответ Федор слышал резонные возражения сестер, что одежда, явно с чужого плеча, сразу обратит на себя внимание наводнявших город полицейских, которые сразу отведут его в участок для выяснения личности.
- А что ты им предъявишь? Партбилет? – горячилась Лада, загораживая дверь.
- Но сколько я могу прятаться за спиной женщин и сидеть у них на шее? Лучше уж пуля!..
- Замолчи, безумный! Скоро наши придут!
- Ну да… И как мне нашим в глаза смотреть?! Они кровь проливали, а я прохлаждался, почитывая книжечки и играя в подкидного дурака!
Эти перепалки повторялись изо дня в день. А до возвращения наших было еще очень далеко… Судя по хвастливым речам, напечатанным в газетах, звучащим по радио и в кинохрониках, фашисты одерживали победы на Восточном фронте. Страшно было читать о кольце блокады Ленинграда, который они обещали вот-вот взять, о скором и неизбежном падении Москвы…
- Зачем ты принесла эту гадость?! Ее противно в руки взять, с этими самодовольными рожами! – набрасывалась Лада на Клаву. – Только деньги потратила!
- Уймись, деточка! Сестра правильно делает. Надо быть в курсе их пропаганды. Но на нее не попадаться. И стараться извлекать из всего пользу.
- Какую пользу? И не называй меня «деточкой»! Противно!
Федор пропустил мимо ушей Ладину реплику и продолжал:
- А то, что они изо дня в день твердят  о грядущем падении Москвы… А фиг им - взять ее! Она стояла и стоять будет! И не видать им Ленинграда!..
- Киев тоже обещали не сдавать… 
- Ничего, вернем! Вчера, слыхали? Наши опять летали. А газетка пригодится для технических нужд в туалете.
Суп из двух последних картофелин и горсти пшена принесенного бедной Ритой, в горло не лез. А четыреста грамм хлеба, полученные на две карточки сестер, были съедены еще утром…
Клава опять стала перебирать оставшиеся Ксанины наряды. Они уже подходили к концу. Остались лишь ее любимое красное крепдешиновое платье и черные лаковые лодочки. Но Клава боялась даже подумать об их продаже. Ей казалось, что этим она чуть ли не подпишет воюющей сестре смертный приговор…
Собственные немногие, дорогие и любимые вещи, которые она принесла, были давно уже проданы или обменены. А на Стрелецкой, с тех пор как она ходила за гардеробом для Федора, Клава больше не была. Да и взять там уже для продажи, за исключением злополучного халата, ничего не было. Вспомнилось, как она тогда брезгливо вышвырнула халат из шкафа, куда водворила его Валька. Да… сейчас халат бы весьма пригодился…
Тут ее взгляд упал на красивую, сделанную из зеленого уральского камня, тяжелую пепельницу, одиноко стоящую на подоконнике. «Ой, как я ее просмотрела?! Уже давно можно было бы толкнуть!» - радостно подумала Клава и стала собираться на базар.
А по возвращении, так и не продав пепельницу, дома ее ожидал «сюрприз». Продемонстрировав перед Клавой две книги с погрызенными углами, Лада чуть ли не плача заявила:
- Скоро и нас мыши так обглодают! Вот если бы мы не проморгали Ритину киску, эта нечисть не завелась бы у нас! Смотри, как попортили такие книги!
Федор, что-то мастеривший на кухне, крикнул:
- Девочки, у нас есть что-то съестное?
- Чего захотел! – пробурчала под нос вконец расстроенная Клава.
Тут появился Федор со своим «шедевром» и радостно продемонстрировал его сестрам. Из крышки старого пенала и проволоки (как оказалось, для своего «изобретения», он разогнул взбивалку для крема, резонно решив, что та не скоро понадобится), он соорудил мышеловку. Не хватало только приманки. Пришлось с великим сожалением поделиться с будущей жертвой малюсенькой корочкой принесенного Клавой жалкого пайка хлеба.
«Улов» не заставил себя ждать. Скоро пожирательница книг была казнена в отместку за нанесенный урон. Вот тут Лада проявила к ней сочувствие.
- Ой, ну зачем Федя ты соорудил эту гильотину!? Жалко мышку – она такая маленькая, могла бы жить и жить…
- И пожирать ваши книги! – ответил обиженный Федор, ожидавший похвал за свою смекалку и труд. – Если тебе мышь очень жаль, свари ее вместо курицы, которую ты бы с удовольствием съела, забыв про жалость и про то, что она могла бы еще жить и нести яйца, из которых вылупились бы цыплята! К сожалению, это закон живой природы. Даже, я слышал, что существуют цветы, которые захватывают и пожирают попавшихся насекомых.
- Ой, неужели правда? – удивилась Клава.
- К сожалению, чистейшая правда. – со знанием дела подтвердила Лада. – Есть такие цветы-кровопийцы в тропиках.
- Как в одной своей басне сказал Крылов: «У сильного всегда бессильный виноват!» - глубокомысленно заметил Федор.
«Ну, это совсем не в тему, - критически подумала Клава. – Мышь вредитель, и за это поплатилась».
В последнее время, глядя на уже неприкрытые близкие отношения Федора с сестрой, их «постоялец» стал Клаву раздражать. Даже то, что тот придумал себе отличную работу – стал мастерить на продажу мышеловки из разрубленной старой тумбочки и извлеченных из маминого матраса пружин, не смогло породить в ее душе симпатии к Федору. Клава считала, что он, женатый пожилой мужчина, совсем не пара ее юной сестре. А скоро Клавины, самые худшие подозрения материализовались. Лада призналась в своей беременности…
Эта новость ошеломила Клаву.
- Сумасшедшая, где была твоя голова?! О чем думала? И в такое время! …Какой срок у тебя?
- Точно не знаю, но, кажется, три или четыре месяца.
- А я, идиотка, думала, что ты начала пухнуть от голода. Где были мои глаза?! Была бы жива мама, она бы этого не допустила… А я тебя – проморгала!..
- Что ты, Клавка, порешь ересь! Причем тут мама и ты? Мы любим друг друга. И у нас будет дочка, или сынок.
- Да, кто-то явно будет. А вот будет у него папа – вот вопрос! У Федора ведь есть семья. Да к тому же он тебе в отцы годится! Кругом враги, а он на нелегальном положении. И над ним, и над нами висит дамоклов меч, ты об этом думала?
- Ой, хватит! Надоело! Я с тобой не для того поделилась, чтобы слушать упреки и стенания о потерянной чести и загубленной молодости! В одном ты права: все равно жизни нет. А я познала хоть чуточку счастья. Имею я на это право?
- Глупенькая! Немцы тут не навечно. Наши вернутся, и мы снова заживем. А вот семья Федора найдется, с кем он дальше будет жить – вот вопрос!
- Ну что ты мне все портишь?! Ну, найдется, хорошо. Он очень любит сына и о нем часто говорит. И будет так же любить и наших детей! Вот посмотришь. Он хороший!
- Да не в этом дело, бог с ним. Хороший он, пока, для тебя. Ну и будь счастлива! И если это будет надолго – я за тебя буду только рада!
На этом их разговор прекратился. Но Клава все не могла успокоиться. В такое время рожать… Это безумие… А главное, где достать деньги на врача и приданое новому члену семьи?
По мере того, как округлялся живот Лады, мысли о предстоящих родах сестры стали неотступно мучить Клаву.
Продажа мышеловок давала возможность кое-как существовать, ведя полуголодное существование. Но так долго продолжаться не могло. Уже почти исчерпался запас строительного материала (после тумбочки на мышеловки пошел стоявший в коридоре шкаф). Сестры резонно решили, что это принесло даже пользу: стало просторнее, а вместо шкафа Федор соорудил вешалку. К тому же, однажды им улыбнулась удача. Кто-то выбросил во двор старый пружинный матрас. Его общими усилиями Клавы и Федора, которого после долгих пререканий все-таки рискнули ночью выпустить из квартиры, втащили в дом. Матрас кишел клопами, но это их не остановило: необходимая проволока была добыта.
Отправив Ладу спать, они вдвоем поливали полчища кровопийц кипятком. А затем Федор чуть ли не до утра разбирал этот «заповедник».

                -24-

Пришла весна 1942 года, а с нею новая напасть. Раньше газеты на разные голоса надрывались призывами к молодежи ехать работать в Германию и пестрели счастливыми лицами добровольцев, надеявшихся обрести рай в стране «освободителей». Но скоро пыл угас и отправлять стали принудительно, вызывая на сборные пункты повестками. Уклоняющихся отлавливали, устраивая облавы.
Как-то солнечным майским днем Клава, нагрузившись мышеловками, привычным маршрутом подходила к рынку. Внезапно она увидала множество метавшихся в разные стороны людей и гоняющихся за ними полицаев, а издали – цепь немецких солдат. Поддавшись общей панике, Клава тоже побежала. Поскользнувшись на раздавленном соленом огурце, она подвернула ногу и, чуть не упав от острой боли, выронила несколько мышеловок. Подбирать их времени не было – недалеко виднелись грузовики, в которые без разбору запихивали схваченных. Лишь отбежав пару кварталов, Клава смогла отдышаться…
На следующий день она, после перенесенного вчерашнего волнения и марафона, решила сделать себе однодневный отдых и на базар не пошла. Клава еще нежилась в постели, как вдруг зазвенел звонок, а за ним громко замолотили в дверь.
Клаву охватил ужас. Схватив халат, она заметалась по квартире, проверяя, нет ли следов пребывания Федора, который захватив свою одежду, ковыляя, направился в единственное «убежище» – туалет.
- Что за пожар? Кого еще несет? – сонным голосом произнесла Клава, открывая дверь.
На пороге стояли розовощекий толстенный полицай и дворник Федот, который как показалось Клаве, ехидно улыбаясь, приветствовал ее.
- Здоровеньки булы! Чому довго не видчиняла двери? Невжеж когось ховала?
Холодный пот проступил на лбу Клавы. Чувствуя, что еще немного и упадет в обмороке, Клава силилась быть как можно приветливее.
- Федот Иванович, вы как всегда шутите! Проходите! …А кого, кроме мышей, мы с сестрой можем прятать?
- Хлопцив-молодцив – вот кого могут ховаты таки гарны дивчата! …Пошуткував я! – и оба гостя, сально подмигивая, расхохотались. – А видчиниты могла бы и без одягу! – продолжал он. – А де ж Ладка? Мы принеслы ии квиток-запрошення.
- Какое приглашение? – сделав вид, что не поняла, с облегчением, но все еще боясь поверить, что беда миновала, спросила Клава.
Полицай протянул повестку.
- На работу в Германию, радуйтесь! Завтра в десять быть на бирже труда.
Клава искренне рассмеялась.
- Какой из Лады работник! Ей скоро рожать!
В это время вышла Лада.
- Ишь ты! И взаправду пузо на лоб лизе! А хто тоби Ладка допомиг? – вконец развеселился Федот.
- А это вас не касается! – встала на защиту сестры Клава.
- Щось я тут нияких хлопцив не бачив! – не унимался любопытствующий дворник.
- Небось тут побывал святой дух! – осклабился полицай, все еще держа в руке повестку и как видно не зная, что же теперь с ней делать. Вдруг решение «осенило» его и полицай рявкнул, обращаясь к Клаве.
- Раз сестра брюхатая – поедешь ты!
Это заявление было так неожиданно, что Клава едва не лишилась дара речи.
- Как я? Повестка ей! Да я к тому же здесь и не живу.
- Давай документ!
- Какой документ?
- Пашпорт.
- Зачем?
- Увидишь!
Клава замешкалась.
- Поспешай, у нас ще багато квиткив!
Клава подала паспорт, думая, что он проверит прописку. Но, даже не взглянув на штамп, полицай зачеркнул фамилию Лады и вписал данные Клавы. Подавая повестку, он заявил:
- У нас – как у Советов, есть план, который мы обязаны выполнить. Так что завтра, и без опозданий! Распишись! - И он подал лист для подтверждения вручения повестки. – Все, пошли!
Но тут Федот вспомнил.
- А де Оксанка, все ще хворае? Давненько не бачив.
- А мы ее отправили к тетке, в деревню.
- А ничого! Там теж дивчат хапають... – сказал, и осекся. – Ну, пишлы!
Когда дверь за ними закрылась, Клава в изнеможении опустилась на стул.    
Произошедшее ошеломило ее. Как быть? С немцами шутки плохи… Если вручена повестка – уже не отвертеться. Спрятаться на Стрелецкой… Но быть может, там ее ждет такой же «сюрприз». Ведь в Германию отправляют здоровых женщин от четырнадцати до пятидесяти пяти лет.
Целый день прошел в мучительных думах, как избежать каторги. Клаве была страшна мысль, что придется оставить сестру перед родами в обществе нелегала и без средств к существованию. Даже сама идея работы на фашистов в их логове казалась ей кощунственной. Что же делать? Что придумать?.. И вдруг Клаву осенило: кипяток! Тот кипяток, который помог справиться с клопами, спасет ее и от каторги.
Боясь, что сестра станет отговаривать, Клава дождалась, пока Лада с Федором улеглись спать, и отправилась на кухню. Что же ошпарить? Ногу… нет. Тогда она не сможет ходить на рынок продавать мышеловки. Руку? Но только не кисть!.. Локоть! Да, локоть и предплечье! Но как это сделать? Если полить из чайника, то как потом на комиссии объяснишь, что все случилось ненароком? Нет, чайник не годится.
Наполнив до краев большую кастрюлю с водой и вскипятив ее, Клава, закрыв глаза, отважившись, легонько окунула в воду локоть. Но тут же выдернула. Однако, через мгновенье, решив, что ожог недостаточен, засунула руку еще раз в кипяток основательно.
Боль была так сильна, что Клава, чуть не опрокинув на себя всю кастрюлю, выдернула руку и с грохотом уронила лежавшую рядом крышку.
На шум вбежала Лада. Увидав сестру в полуобморочном состоянии, с ярко-красной, покрывающейся пузырями рукой, Лада завопила:
- Федя, Федя, скорее!
Они подхватили еле стоявшую на ногах Клаву, отвели в комнату и уложили на кровать. Лада все время повторяла:
- Что делать? Клава, подскажи, что нужно приложить?! - и причитала: - Я все позабыла, кажется спирт или водку… Но их нет! А, может, соду? Ой, нет, кажется, крахмал. Да, да, крахмал! Но его тоже нет… Наверно неплохо бы смазать постным маслом… Но где его взять? Ой, голова садовая, все вылетело из нее! Где-то у меня должно быть в конспектах написано…
- Ничего не надо. Успокойся, Лада! Дай лучше попить…
- Федя, что стоишь, раскрыв рот! Делай же что-нибудь! – накинулась Лада на Федора, боясь отойти от сестры.
- А что я могу? Не надо было…
- А ехать по-твоему в неметчину надо? – жалея сестру и чувствуя себя чуть ли не виновной в случившемся, ершилась Лада, сознавая свою беспомощность. …- Ой, вспомнила! Где марганцовка? Ведь она еще у нас осталась!
- Ничего не надо! – превозмогая боль, еле слышно пролепетала Клава. – Завтра пусть эти гады убедятся, что я для них не работник.
- Ну ты, как я погляжу, и для нас – не очень-то!.. Такую рану себе сотворить! Это ж надо было придумать! – не унималась Лада. – Давай, хоть зеленочкой?..
- Сказала – не надо! Иди спать, и дай мне тоже. Если, конечно, смогу…
- Ну и характер у твоей сестрицы! Кремень! Ну, молодчага! Не всякий мужик решится на такое – сварить руку заживо…
Почти всю ночь Клава не могла найти себе места, металась по кровати без сна. Рука адски горела. Клава то свешивала руку с кровати вниз, то хваталась за изголовье и держала руку поднятой над головой. Всю ночь Клаву бросало то в жар, то в холод. Лишь к утру она немного забылась.

                -25-

На дворе стояла теплая солнечная весенняя погода, когда сестры отправились к Сенному базару, возле которого располагалась биржа труда. Около здания молча стояла немалая толпа разновозрастных угрюмых людей с повестками в руках. Улыбающихся и радостных лиц, какими пестрели газеты, Клава не заметила. Перед ними в очереди стоял юноша, опирающийся на палку. Стопа его ноги лежала поверх калоши и была перевязана шпагатом.
Комиссия состояла из двух наших врачей, и двух немцев, одетых в военную офицерскую форму. Ладу сразу отпустили, осмотрев и послушав живот. Только спросили, сколько недель. Лада ответила:
- Я не считала. Но должно быть пять с половиной месяцев или около того.
Затем стали выслушивать девушку, зашедшую с ними. Один врач сказал другому:
- Такого колотуна я давно не слыхал!
Второй тоже послушал и стал что-то объяснять немцам.
Взглянув на руку Клавы, врач спросил:
- И давно это у вас?
- Три дня назад.
- Ага, три дня… А повестку когда получили?
- Вчера. – Клава протянула листок.
Второй врач, который общался с немцем, тоже обратился к Клаве, как видно переводя вопрос офицера:
- А как могло случиться с вами такое?
- Стирала и хотела передвинуть выварку. Рука соскользнула и я локтем попала в кипяток.
Выслушав Клаву, доктор перевел ее ответ немцу, который вдруг как закричит.
Клава, изучавшая немецкий в школе, помнила лишь небольшое количество слов. Из возмущенного вопля она уловила лишь три слова: херц, фис, хенд. Как видно гнев офицера вызвали идущие подряд недуги – нога юноши, сердце девушки и ожог у Клавы.
Но, несмотря на его негодование, Клаву отпустили, так ничего и не посоветовав. А она подумала:
- Эти врачи сидят, как покорные истуканы. Неужели не могли порекомендовать, что приложить! А ведь клятву давали помогать людям, а не посылать их на каторгу.   
Уже на улице Клава услыхала, как эта девушка, сердце которой поразило врачей, сказала ожидавшей ее пожилой женщине:
- Ну все! Самогончик с перцем – великое изобретение!
- Закрой рот и пошли отселя! – прозвучало из уст, как видно, ее матери.   
Денег на визит к врачу не было и приходилось надеяться лишь на себя. Рука заживала очень тяжело, еще несколько месяцев ожог мучил Клаву, которая лечила его марганцовкой и зеленкой. Однако, несмотря на ужасающую рану, Клава упорно продолжала ходить на базар.
Однажды, выходя из подворотни, она столкнулась с дворником.
- Опять идеш на базар? Я тебе, Клавка, не питаю, де берешь свий товар. Но будь обережна, людей лихих в окрузи дуже багато. Ой, лышенько, що з намы стало?
Клава, недолюбливавшая ранее этого Федота за его ехидные ухмылочки, теперь была несказанно удивлена. Как видно, он вовсе не так уж плох, как она полагала. Вспомнилось, как дворник все спрашивал о Ксане, когда приходил к ним с немцем и при этом сделал вид, что поверил, что та лежит больная. А ведь бесспорно знал, что она с Яном ушла в первый же день войны на фронт. Это ведь не было секретом ни для кого из соседей в их дворе…
Уже на исходе были пружины из «клопового» матраса. Клаву мучил вопрос, где взять нужную проволоку. В крайнем случае, есть один выход. Можно будет переселиться на диван, а пружины из матраса ее кровати их выручат. Но главное – не только в этом. Почти каждый раз Клава стала теперь возвращаться с базара, продав лишь одну мышеловку. Иногда удавалось обменять вещь на картошку или соленые огурцы, или другие овощи. Но давали очень скупо, торгуясь из-за каждой картофелины или свеколки.
Неожиданно Клаве на базаре повстречалась ее бывшая одноклассница. Клава еле вспомнила ее имя, а вот фамилию – сразу, так как в школе обычно к тем с кем не очень дружили, обращались по фамилии.
- Комарова, неужели ты?
Клава не очень обрадовалась этой встрече. Она в это время стояла, увешанная своими ненавистными мышеловками.
- Ну, я… - не совсем вежливо ответила Клава.   
- А что у тебя с рукой?
- Опарилась.
- Ну да, понятно…
В это момент к ним подошла женщина с корзиной, полной всякой зелени.
- Августа Карповна, я все что нужно купила, – обратилась она к Клавиной собеседнице.
- Хорошо, сейчас пойдем.
Ах, да, эту Попову звали Гуня. Судя по всему, ей живется сейчас совсем неплохо.
- Слушай, Клава, а у тебя нет крысоловок?
- А зачем они тебе? Купи мышеловки, – на всякий случай предложила Клава свой товар.
- Понимаешь, нас одолели крысы. Они даже кошку загрызли! Наш ресторан находится на Владимирской улице. Близко развалины Крещатика и Прорезной, вот к нам и устремились все крысы района.
- Этот ресторан… твой?
- Нет. Хозяин у нас – тоже фольксдойч. А я – что-то вроде экономки.
- А ты что, фольксдойч?
- Да, у меня мама – немка… А тебе не надоело торговать этим барахлом?
- Что поделаешь? Кушать хочется, а работы подходящей нет…
- Если б не твоя рука, я бы тебе могла предложить работу…
Клаве показалось, что эта Гунька хочет поиздеваться над нею.
- Что, вместо съеденной кошки ловить крыс?
- Клавка, ты юмористка! Я серьезно. У нас заболела посудомойка, а с улицы брать мне не хочется. У нас работают все свои. Так спокойнее. Ведь это кухня, продукты…
- Если ты Гуня серьезно, я согласна! – даже не спросив об условиях оплаты, не веря в удачу, поспешила с ответом Клава.
- Конечно, я серьезно. Но твоя рука…
- А что – рука? Она уже почти зажила. Я же не предплечьем буду мыть посуду.
- Ты не понимаешь, это ресторан. А с язвами…
- Это не язвы, а ожог.
- Ну, все равно, вид ужасный.
- Но я перевяжу бинтами, надену блузку с длинным рукавом, - никто и не узнает!..
- Хорошо, я подумаю. И посоветуюсь с хозяином. А ты поспрашивай у своего мастера, не сделает ли крысоловки. Мы бы хорошо заплатили.
Она ушла, а Клава долго думала об этой встрече. 
Скорее всего, Гунька хотела покрасоваться. Она даже не стала договариваться, где и когда даст ответ. Ну чего можно ожидать от этой, как ее там, новоявленной немки? Поиздевалась, не иначе…

                -26-

Когда Клава предложила Федору сделать крысоловку, в ответ он рассмеялся.
- Что придумала! Крыса – это тебе не мышь, и на подобную приманку не попадется…
Пришла пора подумать о приданом для будущего младенца. Лада вот-вот должна была родить. Почти все простыни ушли на бинты для Федора. Сделав ревизию в шкафу, Лада убедилась, что лишь из ее и Ксаниных старых халатов можно сделать несколько пеленок и распашонок. В ход пошли даже занавески с окон и чудом сохранившийся пододеяльник. В результате, перестирав и погладив все сшитое заботливыми руками будущей мамы, вопрос сам собой отпал, и малыша ожидала большая стопка приданого.
Теперь Лада взялась за вязание и скоро удивила всех чудесными пинетками.
- Где ты взяла шерстяные пуховые нитки? – спросила Клава.
- Распустила мой белый берет. Осталось еще немного, думаю, хватит на шапочку.
- Лада, это тот берет, который тебе подарил Дед Мороз, то есть Леня… А как же ты?..
- Ну, что поделать… У меня, кстати, есть старый, торгсиновский. Обойдусь… А Леню я помню всегда, и буду помнить и без подарка.
Предстоящие роды сестры не давали покоя Клаве. Где и как она будет рожать? И главное, - как жить дальше, фактически без средств к существованию?
Неожиданно, случилось чудо. Клаве удалось продать патефон! Это счастье, что перед самой войной, отмечая день рождения Ксаны, они с Леонидом не отнесли его к себе домой, а оставили, собираясь взять на предстоящий в будущее воскресенье пикник за городом.
Клава давно уже несколько раз таскала патефон на базар, но все безрезультатно. На него совсем не обращали внимания или давали смехотворную цену. А Клаве, вспоминая, как радовался и гордился Леонид своим приобретением, больно было отдавать вещь за бесценок.
Однажды полицай чуть не забрал у нее патефон. Помогло заступничество рядом торгующих баб, которые вместе с Клавой стали вопить: «Рятуйте, люди добры! Спасите, грабят!» Полицай грязно выругался и, разбив пластинку, которую Клава все время крутила для привлечения покупателей и радости окружающих, оставил свою затею. Но, скорее всего, его испугали не крики баб и вопли Клавы, а показавшиеся издали немцы, которые за шумный разбой средь бела дня его конечно бы по головке не погладили. Клава же скорее прикрыла патефон и от греха подальше ретировалась, резонно рассудив, что если у полицая не получилось, то немцы спокойно, без разговоров, могут забрать ее ценность. С тех пор Клава патефон на базар не носила.
Как-то, идя по Большой Васильковской, Клава попала под проливной дождь, сопровождавшийся страшной грозой. Бесконечное сверкание молний и громыхание небесных ударов заставили ее искать убежище. Рядом оказалось кафе. В небольшом зальчике, кроме столиков стоял граммофон с огромной трубой. Толстенький лысый, по всему видно, хозяин заведения, скучал за стойкой. Вместе с Клавой в кафе, спасаясь от грозы, забежало еще несколько прохожих.
Таких же как он габаритов, как видно – жена хозяина, обратилась к нему:
- Чего стоишь без дела? Пойди, обслужи посетителей!
- Да они от дождя спасаются. А как не было никого, так и нет…
- Ну, если не посетители, так гони! – распорядилась она.
- Вот когда граммофон работал, сколько людей бывало! А теперь – никого…
- Я сказала, если ничего не заказывают – гони всех! – грозно прикрикнула дама и скрылась в подсобке.
Появившаяся официантка стала всех, кто не делал заказ, выдворять из заведения. Не понимая, откуда у нее появилась эта идея, и набравшись храбрости, Клава подошла к толстяку.
- Извините, пожалуйста… Я слышала, что граммофон у вас стоит для красоты.
- Ну и что? А вам какое дело? – весьма недружелюбно ответил толстяк.
- А вот патефон мог бы заменить эту молчащую трубу. И у вас снова были бы посетители.
Он внимательно посмотрел на Клаву.
- А кто ты? И причем тут патефон?
- Я слышала ваш разговор…
Она не успела закончить фразу, как толстяк закричал:
- Мать, ходы сюды! Швыдче!
Клава испугалась. Неужто сейчас выбежит вторая туша и выгонит ее метлою за дверь?
- Чего разорался?
- Вот эта дамочка говорит дело. Вместо граммофона нам нужен патефон.
- Шо ей тут надо, той мадам? И где тот патефон?
- Могу предложить почти новый патефон с пластинками и иглами.
- Слышишь, мадам дело говорит!
- Слышу, не глухая! Ну, тащи свой патефон! – изрекла толстуха, тут же показывая, в чьих руках правление, и опять скрылась в подсобке.
На следующий день Клава, нагруженная патефоном и пластинками, ранним утром уже была в кафе. Торговались долго. Хозяин все хотел сбыть советские деньги, которые уже были запрещены оккупантами. Правда, на рынке у крестьян можно еще было что-то на них купить по невероятным ценам. Но Клаве нужны были новые деньги, чтобы оплатить предстоящие роды сестры. Конечно, предложенная тысяча рублей для Клавы была огромной суммой, целое состояние, которое за всю жизнь она не только не держала в руках, но и не видела. Соблазн был велик… Но где тогда взять эти невзрачные бумажонки под названием карбованцы?.. Наконец, хозяин заведения согласился дать восемьсот советских, не нужных ему рублей, и к ним пять карбованцев. Уж очень хотелось ему заполучить патефон с пятью пластинками. Больше Клава не принесла, и так было тяжело нести. Уже уходя, она спросила:
- А если я еще принесу хорошие пластинки, возьмете?
- И этих хватит! – отрезала неприветливая супруга хозяина.
- Заходите, мадам… Мы посмотрим, как пойдет дело и тогда…
За это замечание он получил отменный толчок вбок и шипящее:
- Чего слюни распустил?! - А вслед уходящей Клаве, донеслось: - Пошла, пошла!
Клава возвращалась домой, радуясь удаче, как вдруг кто-то сзади обхватил ее. От неожиданности и ужаса, что сейчас отнимут деньги, она вся задрожала и, хотя это длилось одно мгновенье, но отняло у нее немало сил. Раздался смех и Гунькин голос:
- А, попалась! Еле угналась за тобой! Летишь как на крыльях, недаром фамилия – Комарова!
Клава не очень-то обрадовалась этой встрече, будучи в обиде за, как ей казалось, издевательское предложение. Поиздевалась вволю один раз, что еще надо этой противной фольксдойчке?
- Я спешу, Гуня, меня дома ждут.
- Ты что, с работы? - Клаве захотелось гордо ответить утвердительно, чтобы отстала прилипала, но не успела. Гуня продолжала: - Жаль. А я придержала место для тебя… Я, понимаешь, заболела после встречи с тобой…
- Значит, на место посудомойки больше никто не нашелся? – считая, что издевка продолжается, с иронией спросила Клава.
- Я ведь это место тебе обещала! А желающих, хоть пруд пруди! Ну, что же…
- А ты и вправду, никого не взяла? А чем болела? – решила выказать участие совсем сбитая с толку Клава.
- Аппендицит! Вырезали аппендикс, и я снова в строю! А ты где работаешь?
- Нигде… Я… - Клава не успела закончить фразу.
- Ну, так давай, завтра выходи. А то мои девчонки запарились…
Клаве захотелось даже ущипнуть себя, чтобы проверить, не сон ли это. Она на радостях готова была расцеловать только минуту назад казавшуюся ей ненавистной, Августу.
- Так, до завтра! Вот адрес. Только не забудь – рукава одежды должны быть длинными. А то если хозяин узнает о твоей болячке, мне головы не сносить…
Удача за удачей… Клаву даже обуял суеверный страх: к добру ли все это?..
После пережитого: война, смерть матери, гибель мужа, неизвестность в судьбе любимой сестры Ксаны, испытания оккупации, голод и перипетии с младшей сестрой, как и туманное, нерадостное будущее – все это отразилось на характере Клавы и сделало ее, когда-то считавшуюся, по выражению мамы «бесшабашным смельчаком», теперь, по ее собственному определению, страшной трусихой, боящейся собственной тени… Да и ничего в этом не было удивительного. Вся окружающая атмосфера, сложившаяся в тот период в Киеве, отражала настороженность и страх. Страх царил везде и охватывал всех живущих в этом некогда прекрасном, цветущем, а сегодня мрачном, со зловещими руинами в самом центре, городе.
Как-то, желая побаловать сестру, Клава купила на базаре кулечек семечек. Развернув его, увидела напечатанную мелким шрифтом листовку: «…Под Сталинградом фашисты остановлены напрочь! Земля горит под ногами захватчиков. Доблестная Красная Армия перемалывает наседающие вражеские дивизии одну за другой. Недалек тот час, когда волна всенародного гнева и ненависти погонит зарвавшуюся свору с нашей священной земли и Киев снова станет свободным!..» Листовка оканчивалась призывом: «Смерть немецким оккупантам!» В горле застыл комок…
Клава стала работать в ресторане и хотя целый день приходилось стоять на ногах и трудиться не покладая рук, но по сравнению с тем, что приходилось испытывать, торгуя на базаре, при любой погоде, дрожа от мысли попасть в облаву, эта работа казалась ей невероятным счастьем, свалившимся с небес… К тому же Клава и питалась тут.

                -27-

Гуня была настолько гуманной, что не только кормила работниц скромным обедом, но и разрешала им брать приличные остатки и относить домой.
Обычно, все оставшееся в тарелках сливали в бачки, которые отправляли на откорм свиней. Но довольно часто на тарелках посетители оставляли почти нетронутыми котлеты, бифштексы, или гарнир… Это можно было забрать с собой, но с одним условием, - чтобы не дай бог не узнал хозяин.
Он частенько заглядывал на кухню и цепким взглядом оценивал обстановку. Затем, не проронив ни слова и не удостоив никого приветствием, тут же исчезал. И лишь однажды, ухватив Клаву именно за больную, еще не зажившую руку, отчего она чуть не вскрикнула от боли, спросил:
- Новенькая? – и услыхав утвердительный ответ, дал свое благословление: - Ну, работай, работай…
Он ушел, а Клава еще долго не могла успокоится от этого «внимания».
Узнав, что Клавина сестра ожидает ребенка и должна скоро рожать, Гуня стала подсовывать Клаве, когда та собиралась домой, то пару яблок или апельсин, шоколадку, а порой и кусок колбасы или сыра, за что Клава была ей несказанно благодарна и в корне поменяла мнение по отношению к ней, поняв, что та оказалась совсем неплохим человеком. В дальнейшем Гуня помогла устроить Ладу в больницу и 5 октября 1942 года Лада родила девочку.
Через трое суток Клава забрала сестру и племянницу, которую, как было заранее решено, нарекли маминым именем – Степанида.
Стеша, казавшаяся крошечным комочком, с сильным звонким голоском, который оглашал квартиру, как казалось Клаве, не умолкала ни на секунду. «Откуда у этого заморыша столько силы?! – недоумевала она и, несмотря на усталость, укачивала племянницу, поздно вечером вернувшись с работы. У Лады, как видно, было мало молока и ребенку не хватало, поэтому малышка почти беспрерывно кричала.
Фашисты продолжали отлавливать людей для отправки в Германию. Хватали всех без разбора. Поэтому Клава слезно молила Ладу ни на минуту не покидать дом. Она ее не отпускала ни в магазин, ни на базар. Клаве теперь до работы, с раннего утра приходилось ходить за покупками, благо комендантский час отменялся с пяти утра, и она успевала к восьми отоварить хлебные карточки и купить что-либо необходимое.
Днем в ресторане бывало мало посетителей (завсегдатаями были преимущественно немцы). Однажды, когда в зале почти никого не было, да и хозяин тоже отсутствовал, Гуня позвала Клаву в свою каморку рядом в кладовой. Комнатка служила ей вроде кабинета. Справившись о новорожденной и ее маме, Гуня подала Клаве коробку с сухим молоком. Для Клавы такой вид молока был в новинку. Разговорились, вспомнили нескольких одноклассников. Гуня все расспрашивала Клаву. В свою очередь, Клава осмелилась спросить и ее, замужем ли, есть ли дети?
- Было, все было… Муж и сын… - и она замолчала, глядя куда-то вдаль. 
Клава не осмелилась продолжать расспросы. Наступило неловкое молчание… Гуня, как потом поняла Клава, испытывала потребность выговориться и излить душу в надежде на какое-то облегчение и она избрала Клаву, как самого в настоящее время близкого человека…
- Было все… - еще раз повторила она. - А теперь… никого и ничего…
Клава, боясь сделать ей больно, спросила:
- Что случилось?..
- Их убили в Бабьем Яру… - Гуня опять замолчала.
- Но вы же… - Клава хотела сказать: немцы, но та ее прервала.
- Мой муж был еврей. В армию его не взяли. Яша был очень близорук. Руководил демонтажом и эвакуацией предприятия и, как и все, был уверен, что Киев не сдадут. Всех отправил. Я без него не хотела ехать. Ну, все уехали, а мы – не успели… Я была уверена, что его и сына спасу. Мике было семь лет. Мы перешли жить в квартиру моей тети, уехавшей в эвакуацию. Все в округе знали, что мы немцы, на это и надеялась. Но тридцатого сентября я ненадолго пошла к себе домой, чтобы взять кое-что из гардероба. В мое отсутствие за ними пришли. Я побежала их выручать, но ничего не вышло. Сама хотела пойти за ними, но меня удержала сестра… Гадюка! Это она их выдала! Мне не пришлось допытываться, кто их сдал, сама призналась. Она всегда не любила моего Яшу, считала, что он мне не пара. Видите ли, у меня высшее образование, я – химик-технолог, а он окончил лишь техникум. Но потом вырос на профсоюзной работе. Эта старая дева мне завидовала всю жизнь! Она и моего мальчика не любила... Но сестрица получила по заслугам!
Клава, ошеломленная рассказом, вопросительно уставилась на повествующую с каменным лицом Гуню.
- Я ее отравила!
- Что?! – вырвалось у Клавы.
- Я ее отравила крысиным ядом. Яша с Микой ушли в мир иной. Пусть и сестра держит там ответ за содеянное! Там разберутся по совести… Я сделала то, что должна была – отомстить!
Гуня умолкла. Молчала и Клава, потрясенная услышанным. Опомнившись, спросила:
- А зачем ты просила сделать крысоловки? Ведь у тебя был…
- Я все выбросила. Зачем яд держать рядом? А то будет искушение… А из-за меня могут и невинные пострадать… Ну иди… работай! Там, слышишь, пришли наши обжиратели.
Клава направилась к выходу. Августа ее остановила.
- Запомни, Клава. Подлость и добро человеческие – не знают предела. Но все в этой жизни оценивается тоже беспредельно. И эти… тоже получат причитающееся! Дай только время!
Раздумывая об услышанном, Клава удивлялась Гуне, как та до сих пор не сошла с ума от пережитого…   
А через пару дней, неожиданно, Августа спросила:
- Клава, как твоя рука?
- Все никак не заживает, мокнет. Но ничего, я привыкла.
А вскоре начальница приказала Клаве прийти на работу пораньше. Клава удивилась, но приказ – есть приказ.
У Гуни в ее «кабинете» сидел благообразный старичок с бородкой клинышком и пенсне – типичный интеллигент прошлого века, каких показывали в кино. Старичок оказался врачом. Он осмотрел Клавину руку и с огорчением и удивлением произнес:
- Да… Так запустить рану… Того и гляди, деточка, без руки останешься из-за своего безрассудства! И надо же было такое сотворить!
- Случайно… - попыталась оправдаться Клава.
- Я все понимаю, деточка. Значит так. Я дам тебе болтушку, сам приготовлю. Завтра занесу. А если не поможет - придется чистить…
Но как он выразился, болтушка – какая-то белая примочка, помогла. Рана стала подсыхать. Постепенно струпья спали, оставив ярко-красную обезображенную кожу…
С Гуней у Клавы сложились теплые доверительные отношения. Но о Федоре, конечно, она ни словом не обмолвилась. Обо всем же пережитом – потерях, голоде и волнениях, о где-то сражавшейся на фронте еще одной сестре, Клава поделилась с приятельницей, а скорее – спасительницей, давшей работу и ставшей почти постоянно отдавать ей часть своего фольксдойч-пайка.
Этот паек и объедки, которые доставались Клаве, оказали огромную помощь кормящей Ладе, позволили им всем не умереть с голоду.
А скоро стали почти систематически проходить ночные налеты. Наши бомбили исключительно стратегические пункты, военные объекты, мосты над Днепром. Город полнился слухами о победах родной Армии, и постыдных поражениях немецких войск. Теперь уже газеты не пестрели хвастливыми заголовками, а невнятно бормотали о выравнивании фронта, для чего оставлялись очередные города.
А осенью сорок третьего Киев стала оглашать артиллерийская канонада. Немецкие семьи, которые за эти два года наводнили Киев, сбежали (как выражался народ – драпанули). Ресторан, в котором работала Клава, закрылся. Хозяин исчез. Ничего не было известно и об Августе, которая больше не появлялась… Клава, не знавшая ее адреса, не понимала, где можно искать подругу… Что стало с Гуней Клава так и не узнала, ее следы затерялись…
На октябрьские торжества Киев был освобожден.

                -28-

В тот же день Федор отправился в комендатуру. Прошел день, другой, а он все не возвращался… Обеспокоенная, Лада пошла его искать. В комендатуре объяснили, что если ее супруг был на оккупированной территории, то в этом должны разобраться. Лада в свою очередь стала уверять, что могла бы помочь, так как все это время была рядом с ним. На что капитан ответил, что «если потребуется – и вас потревожат».
На том и кончились ее поиски… Лишь почти через два месяца от Федора пришло письмецо в котором он сообщал, что уже в части и гонит гадов с нашей земли. Федор писал, что осколок из ноги удалили и он уже не хромает. А в конце письма была просьба к Ладе разузнать адрес какого-то бюро, о котором он слышал, и которое помогает найти эвакуированных… Завершалось письмо изъявлением надежды, что с помощью Лады ему удастся найти сына.
Как показалось Клаве, письмо было суховатым, что весьма ее покоробило и вызвало обиду за сестру и племянницу. О Стеше отец даже не обмолвился ни единым словом! А приписка лишь гласила: «Привет Клавдии! Сестрички, я вас обеих люблю!»
Клава о своем наблюдении с Ладой не поделилась, щадя ее. Она лишь высказала недоумение, что за такой большой срок Федор не нашел времени черкнуть пару строк, ведь они все извелись, волнуясь. А разве лежа в госпитале, раз удаляли осколок, который как Федор выразился, спас его от подозрений в самостреле, нельзя было дать о себе знать?
Как видно, тон письма и долгое его отсутствие, задели и Ладу. Она стала искать этому оправдание, как поняла Клава, не столько объяснить сестре, а скорее, чтобы успокоиться самой.
- Знаешь, Клава, в этом письме весь Федор. Деловой, лишенный сентиментальности, не любящий сюсюканья.
- А любящий делать детей! – не удержалась Клава. – И кстати, о дочке забыл напрочь! 
- Но она ведь маленькая... А писать письма он не любит.
- Откуда тебе известно? Он что, тебе об этом докладывал? 
Увидев опечаленное лицо сестры, полчаса назад светившееся от счастья при виде долгожданного письма, Клава замолкла, мысленно упрекая себя за длинный язык.
С освобождением Киева жизнь сестер постепенно стала налаживаться, хотя и появились новые трудности. Необходимо было устроиться на работу не только Клаве, но и Ладе, мечтающей не только трудиться, но и продолжить учебу – ведь ей оставался всего год до окончания университета. Так что, прежде всего, надо было определить годовалую Стешу в ясли.
На столбах всюду появились объявления о наборе рабочих и служащих на различные предприятия. Но в перечне профессий секретаря-машинистки Клава не обнаружила. Неожиданно, ей попалось на глаза на дверях булочной объявление о приглашении на работу уборщицы. Не раздумывая, она тут же пошла устраиваться. Достоинство работы заключалось в том, что теперь не нужно было тратить время на очередь за хлебом и она сразу же обретала рабочую карточку – аж целых шестьсот грамм хлеба! Иждивенцы же, то есть неработающие Лада с дочерью, получали по четыреста грамм. В сумме это же такое богатство – целых полторы буханки настоящего советского хлеба, а не немецкие двести грамм мякины! Радость переполняла Клаву, когда она гордо принесла домой пахнувший давно забытым запахом свежевыпеченный хлеб и пару коммерческих бубликов, в которых она не смогла себе отказать, так захотелось. Эти хрустящие бублики, посыпанные маком, напомнили далекое довоенное время, когда все были рядом и живы…
А дома ее ждало письмо от Ксаны. Это треугольником сложенное письмо сестры читали и перечитывали, обливаясь счастливыми слезами от сознания, что сестричка и ее муж живы и здоровы, воюют почти рядом друг с другом. Ксана с гордостью писала, что она снайпер, а грудь ее украшают два ордена и медали, среди которых «За оборону Москвы» и «За отвагу».
Ксана не знала о смерти мамы и все ее письмо было, прежде всего, адресовано ей… Клава и Лада думали, как быть - им не хотелось скорбной вестью опечалить сестру, сражающуюся на фронте. Но все же, решили не скрывать – злее будет бить врага, который заслужил возмездие…
Лада разузнала адрес переселенческого управления, где, как уверяли, находились все данные об эвакуированных и беженцах с оккупированных врагом территорий, и отправила адрес Федору, который нечасто баловал свою подругу, как он выразился, «из-за большой занятости». «Гоним врага и спешим добить в его же логове!» Как видно, это был ответ на сетования Лады на редкие весточки.
Отправившись однажды в университет, чтобы узнать о возможности восстановиться, Лада вернулась окрыленная. Там она встретила своего профессора, который предложил с начала нового учебного года работу лаборанта на его кафедре. Там же она сумеет и закончить учебу.
В Наробразе, в который Лада обратилась за помощью устроить ребенка в ясли, ей быстро пошли навстречу, узнав, что отец девочки – фронтовик. Ладе также предложили работу в школе, преподавателем зоологии, учитывая, что у нее за плечами четыре курса университета.
Но когда чиновница дошла взглядом до пункта анкеты «пребывание на оккупированной территории», весь ее энтузиазм закончился – была в оккупации, к тому же ребенок неизвестно от кого…
- Так… Во-первых, принесите справку, что отец вашей дочери – фронтовик. Далее, в отношении вашего трудоустройства… - она замялась. – Ну, придете тогда, когда у вас будет эта справка. И если директор школы к этому времени не найдет дипломированного педагога, тогда, возможно, возьмем вас.
Рассказывая все это сестре, Лада чуть ли не плакала.
- Где я возьму эту чертову справку? Стеша ведь на моей фамилии. И отчество у нее – мое… А вместо отца – прочерк… Метрику-то выписали на основании справки о рождении, выданной Октябрьской больницей уже когда вернулись наши. …Вот приедет Федор, мы оформим брак и он даст дочери свою фамилию! – размечталась Лада. - А пока, что делать? Как устроить Стешу в ясли? Я пока не работаю, а отец…
А отец прислал радостное, восторженное известие, что наконец-то нашел свою семью. Они живут в Андижане, в Средней Азии. Зимой страдают от морозов, а летом – от жары. Писал, что сын – весь в него, вырос боевым, шустрым парнем, два раза убегал на фронт и к счастью был пойман и водворен к матери. Федор писал, что за помощь в поисках семьи и за счастье, доставленное ему этим, он безгранично благодарен своему талисману по имени Лада… «Ведь не даром производная от этого имени – ладанка…» - высказал восторженно свою догадку Федор.
Читая его послание, Клава сделала вывод, что найдя прежнюю семью, Федор явно преобразился и стал многословен. Если ранее от него не приходило более одной странички скупого текста, то теперь он расписался на полтора листа. Все это насторожило ее и лишний раз убедило в том, что сестра, как видно, к великому сожалению, ошиблась в своем избраннике. Единственной радостью от этой ее оплошности была Стеша – чудесный обворожительный ребенок, которым сестры не могли налюбоваться и которую безмерно любили. Малышка уже начала ходить и уморительно лепетать.
Лада пару раз обрисовывала ее ладошку и посылала отцу. Но от него на эти послания не поступало никакой реакции. Федор делал вид, что их не замечал, зато о сыне писал чуть ли не взахлеб.
Весьма скромной зарплаты Клавы еле хватало на то, чтобы прокормиться. Дошло до того, что сердобольная продавщица булочной, где работала Клава, наблюдая, каким голодным взглядом их уборщица провожает каждую крошку хлеба, оставшуюся на прилавке, разрешала забирать их в конце рабочего дня. С великой радостью, собрав пару пригоршней, Клава отправляла их в рот… Зато дома старалась совсем не есть хлеб, дабы была возможность половину полученного пайка продать, за что однажды чуть не угодила в тюрьму…
Ее задержал на базаре милиционер и собирался вести в милицию как спекулянтку. Тут Клава, чуть не плача, стала молить его, уверяя, что это ее паек, и что она его продает, чтобы купить больной племяннице молоко. Это была чистейшая правда,  - Стеша простудилась и действительно нуждалась в молоке. Как видно, измученный вид очень исхудавшей Клавы и ее мольбы возымели действие на сердобольного милиционера, и он отпустил ее, даже не конфисковав этот злополучный хлеб…
Клава боялась поверить в свое счастье, ведь она могла лишиться не только работы, но и свободы, а главное – обречь сестру и ее ребенка на нищенское существование.
Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Лада, впервые после освобождения Киева, из-за болезни дочери была вынуждена обратиться в детскую консультацию, ранее полагая – если ребенок здоров, ей его в это заведение водить незачем. Как оказалось – совершенно напрасно. Стешу тут же прикрепили к молочной кухне, где ежедневно совершенно бесплатно выдавали в маленьких бутылочках кефир, творожок и овощной супчик. А молодую маму пожурили - растущий ребенок должен быть под наблюдением педиатра.
 А вскоре Лада все же оформилась лаборантом в университете. Клаве в первое время пришлось брать с собой племянницу на свою, как она выражалась, очень ответственную работу. Пока тетя работала, малышка сидела в подсобке под присмотром полюбившего ее персонала магазина. Все старались чем-нибудь вкусным побаловать эту забавную симпатичную девчушку.   
Но это длилось лишь пару месяцев. Вскоре Ладе удалось оформить дочь в ясли. Жизнь налаживалась… Совсем прекратились тревоги, оповещавшие о воздушных налетах врага. Наша армия, уже освободив всю родную землю, с боями продвигалась в направлении фашистского логова. Ежедневно Левитан радостно оповещал о взятии новых городов Польши, Болгарии, Венгрии, Румынии… Зазвучали и немецкие названия. Все жили в ожидании окончания войны. 

                -29-

И солнечным весенним утром пришла Победа!.. Сестры, услышав по радио эту радостную весть, сначала завизжали, запищали, начали прыгать и скакать, целуя и тормоша сонную, ничего не понимающую Стешу, и все повторяли: «Победа! Наконец-то, победа!!!» А потом они обнялись и, обливаясь слезами, долго сидели прижавшись лбами друг к другу, вспоминая тех, кто не дожил до этого светлого дня… 
- Вот вернутся Федя, Ксана и Янка – и заживем! – воскликнула, вскочив, Лада.
Клава улыбнулась ей в ответ, а слезы опять градом покатились по щекам, орошая нос, губы и стекая по подбородку. Они были так обильны, что даже замочили воротник блузки.
Этот радостный возглас сестры болью откликнулся в сердце Клавы. Она была рада за своих сестер, счастлива от победы, но понимала – с приходом мирной жизни ее ждет одиночество. Участь теперь уже дважды вдовы… Не слишком ли много для одной?..
Теперь дни пошли, полные ожиданий. Вот-вот начнется демобилизация и родные фронтовики вернутся домой.
Случайно, Клава в эти радостные, победные дни натолкнулась в газете «Вечерний Киев» на объявление: «Союзу писателей Украины требуется опытная машинистка». Она еле дождалась утра и бросилась по указанному адресу. На часах было восемь, когда Клава подошла к зданию, где располагался Союз, и несказанно удивилась, увидав закрытые двери. «Боже, какая я дура! – мысленно обругала она себя. – Ведь в объявлении было ясно написано: обращаться с десяти утра до пяти вечера». Но боясь, что кто-то опередит ее, Клава уже не тронулась с места.
Лада вся была в ожидании вестей от Федора. Но писем не было. Она стремилась себя успокоить, придумывая различные оправдания этому молчанию. «Федя, как видно, решил сделать мне и дочери сюрприз, и хочет нагрянуть неожиданно», - как-то высказала она предположение, во что Клаве тоже хотелось бы верить, но что-то мешало.
Многие знакомые и сотрудницы стали получать посылки с гостинцами от своих дорогих фронтовиков. А скоро и Ксана прислала небольшую посылочку с подарками: куклу для Стеши и два отреза сестрам на платья. В письме она писала, что недалек час их встречи, но что надо набраться терпения и подождать, так как Яна, получившего звание полковника, пока не отпускают, а переводят в Польшу, куда они и направляются. Оттуда, с  места, она сообщит их новый адрес.
Через некоторое время после освобождения Киева Клава уже без страха отправилась на Стрелецкую – проведать свое гнездышко, как называл их жилье Леонид. Во всей совершенно пустой квартире царил хаос. По-видимому, бывшие постояльцы убегали в большой спешке. Дверцы шкафов и буфета были настежь распахнуты, как и двери всех комнат. Всюду валялись разбросанные вещи, на столе стояла неубранная посуда.
Клава прикрыла дверь, ведущую в комнаты все еще отсутствующей Марии Павловны и принялась за наведение порядка в своей. Боль и жгучую обиду вызвало бесчинство, которое бесспорно было сотворено подлой Валькой и ее сожителем: Клава увидела, что они натворили с произведениями покойного мужа. Оба портрета были исцарапаны чем-то острым и облиты чернилами… Видно было, что не имея рядом оригиналов, варвары с наслаждением издевались над их изображениями. Слезы не просыхали на ее лице в течение всего пребывания в квартире. Единственная дорогая для Клавы вещь, оставшаяся после любимого, была осквернена и восстановлению не подлежала… Как и вернуть прошлое было уже не суждено. Оно могло лишь остаться в ее памяти.
Придя домой и рассказав сестре обо всем увиденном, Клава вновь не могла удержаться от слез.
- Если бы ты видела, Лада, во что они превратили квартиру и как изуродовали нарисованные Леней портреты! Они не лучше фашистов! А ведь жили рядом с нами и выросли в нашей стране!
- Ну чему ты удивляешься, Клава? А все пособники нацистов, эти полицаи, самостийники, они откуда взялись? Не с неба же свалились! Многие из них дезертировали из Красной Армии в первые же дни войны и, как они сами выражались, «воевали до хаты». Если бы этого не было с самого начала войны, быть может не было бы и этой оккупации. А кто помогал немцам в расстрелах и казнях? Наши же, выросшие по соседству сорняки и поганки, подобные этой Вальке и ее любезному.
- Ладушка, если б ты знала, как тяжело мне находиться в квартире Лени, где все о нем напоминает. Каждый вбитый им гвоздик, каждая приобретенная им вещица. Я больше не смогу там жить! Брошу я эту квартиру!
- Клава, остынь! Успокойся! Вот наши фронтовики вернутся, там и решим. Быть может, стоит подумать, чтобы наши обе квартиры попробовать поменять на одну большую и будем все вместе жить. Надоело, признаться, жить в подвале!
- Но, это же наша квартира! Здесь мы выросли… папа, мама жили… 
- Они бы одобрили мое предложение, - стояла на своем Лада, оказавшаяся весьма рациональной, в отличие от сестры. – Сколько можно дышать пылью? Окна находятся на уровне земли, и их лишний раз не откроешь…
- Может ты и права… Но кому понравится комната с изуродованной стеной?
- Сестричка, все понравится! Купим обои и общими усилиями оклеим комнату.
Клава вспомнила, как они с Леонидом делали ремонт, обустраивая свое гнездышко, и опять разрыдалась…
Однако вскоре, прислушавшись к здравому совету сестры, Клава раздобыла скромненькие обои. Но осуществить задуманное все не получалось. Одной ей справиться с оклейкой обоев было не под силу, а нанимать кого-то – не по карману. А у Лады – то Стеша приболела, и ее не на кого было в воскресенье оставить, а кроме того, каждый выходной студенты совместно с преподавателями (как и все служащие и рабочие предприятий Киева), шли на расчистку Крещатика и окрестных улиц. 
Тут, как нарочно, у Клавы совершенно порвались чиненные-перечиненные туфли. В них уже стыдно было появляться на людях и она, не задумываясь, взяв подарок Ксаны, отправилась на барахолку продавать отрез шелка. Она шла вдоль рядов, стараясь найти местечко, где бы можно было притулиться, как вдруг увидела среди разного старья: подсвечников, вазочек, вешалок, давнишнюю свою мечту – пишущую машинку «Ундервуд». И хотя в карманах было хоть шаром покати, но Клава отважилась все же прицениться. На ее вопрос бодренький тщедушный старичок интеллигентного вида, явно обрадовавшись предполагаемому покупателю, приветливо ответил вопросом на вопрос:
- А ваша цена?
Клава смутилась.
- Я право не знаю. Вижу, продаете… Да и пока не продам ткань, купить «Ундервуд» не смогу. Просто хотелось узнать, сколько просите.
Старик явно приуныл.
- Значит, праздное любопытство… - он умолк, уже не обращая внимания на Клаву, которая покраснев от неловкости, пошла далее.
Неожиданно ей вослед раздался голос старичка:
- Гражданочка!
Думая, что обращение относится не к ней, Клава не отреагировала и продолжала следовать вдоль рядов, стоящих со своим скарбом торговцев. Но что-то все же заставило ее обернуться и Клава увидела, как ей приветливо машет старичок, явно приглашая подойти. «В чем дело? – в недоумении подумала Клава. – Зачем он меня зовет?»
- Вы меня извините. Но вы сказали, что продаете ткань. Разрешите полюбопытствовать, каков материал и сколько там метров?
- Три метра, шелк красивый.
- А вам действительно нужна машинка? – допытывался старичок, даже не бросив взгляд на вынутый Клавой отрез.
- Очень нужна… - со вздохом ответила она. – Я всю жизнь на такой работала.
- Тогда, может, сделаем баш на баш?
Клава не поняла.
- Что-что?
- Поменяем машинку на вашу ткань.
- Но у меня… - она чуть не сказала - нечем доплатить… - «Неужели так на так?» - Клава не могла поверить.
Видя ее замешательство, старик разочарованно промолвил:
- Значит, не идет?.. А я-то понадеялся, что избавлюсь от него, и больше не буду таскать этого «крокодила».
Клава радостно рассмеялась:
- Крокодила? Конечно, я согласна! – тут же забыв про порванные туфли и даже не проверив, не поломана ли вожделенная машинка, она быстро подхватила ее и, боясь, как бы этот чудесный старичок не передумал, поспешила к выходу с вещевого рынка.
В первые мгновения Клава даже не почувствовала тяжести машинки. Когда же остановилась, чтобы перевести дух и поправить неудобное положение руки, ее дернул за рукав какой-то запыхавшийся мальчишка.
- Тетенька, вас дедушка зовет!
Сердце у Клавы упало: «Передумал!.. А я-то, глупая. Поверила в свое счастье и размечталась, что смогу хорошо зарабатывать, частным образом перепечатывая рукописи…» В том, что клиентов будет достаточно, она не сомневалась. Но планы явно рушились… Осознав это, Клава тут же ощутила, как непомерно тяжела машинка. Конечно, можно не обращать на призыв старика и упорхнуть за ворота… Поменялись – и все! Нечего тут передумывать!.. Но так поступить могли все, только не Клава. Это было не в ее характере.
Конечно, старикашка продешевил, и как видно, опомнился. Нечестно будет воспользоваться его оплошностью. И Клава вернулась на зов.
- Прошу прощения, гражданочка! Но я забыл отдать вам чехол, – и добрейший вежливый старичок протянул Клаве черный клеенчатый чехол от машинки.
- Спасибо, большое спасибо! – еле переводя дух от волнения, удивления и счастья пролепетала Клава и как на крыльях двинулась домой, уже окончательно поверив в свою удачу. 
  А дома, еле разжав онемевшие руки и любовно поглаживая ими свой талисман, она, смеясь от счастья, рассказывала сестре о своей сказочной сделке.
- Облапошила беднягу, мошенница! – весело вослед Клаве шутила Лада. И вдруг испуганно оборвала свой смех. – Клав, а вдруг машинка ворованная?
- Не может быть. Ты бы видела, какой приличный старичок!
- А ты хотя бы осмотрела этот «Ундервуд»?
- Нет… Хотя на машинке должен быть написан краской номер, если она принадлежит учреждению.
К счастью ни номера, ни следов от него – ничего на машинке не оказалось.
- Клава… а как же туфли?! В чем ходить будешь? Возьми мой отрез и пойди опять на барахолку. Еще есть время!
- И опять поменять на «Ундервуд» или что-то в этом же роде? – засмеялась Клава. – Ни за что на свете я не возьму твой шелк! Сошьем тебе классное платье. Ты же у нас в будущем – ученая дама, которая должна быть соответственно одета!
- Я серьезно, Клава. Я обойдусь. А ты не сегодня-завтра вынуждена будешь пойти босиком. Они же на тебе, твои бывшие туфли, разваливаются!
- Ничего, заработаю деньги и куплю себе самые моднячие! А на барахолку ты меня не гони. Ни за какие коврижки я туда даже под страхом смерти не пойду. Знала бы ты, как я измучилась и устала тащить этого «крокодила»! Теперь я понимаю, с какой радостью тот дедуля избавился от своей ежедневной поклажи, которую таскал туда и обратно.
На обувном вопросе была поставлена точка, а у Клавы началась совершенно другая жизнь. Днем она была на работе в Союзе писателей, а по ночам на кухне с закрытой дверью, чтобы не будить сестру и племянницу, стучала на машинке. Действительно, семья сразу ощутила достаток. Писатели, которым Клава перепечатывала рукописи, щедро платили.
Но скоро она стала понимать, что долго так не протянет. Подобный почти круглосуточный режим (на сон доставалось четыре-пять часов) может кого хочешь свалить с ног… К тому же Клава неоднократно стала ловить себя на опечатках. «Не дай бог, обнаружат ошибки! – пугалась Клава, перечитывая и частенько перепечатывая страницу. – Так можно потерять не только клиентуру, но и с таким трудом добытую работу…"
Она убавила пыл в своем стремлении избавиться от безденежья и, прекратив ночные бдения, стала заниматься подработками в разумных пределах.
Ксана писала, что их перевели в Польшу, почти рядом с нашей границей, и что недалек тот час, когда придет приказ о демобилизации Яна, которой они ждут с нетерпением.

                -30-

Время шло, а Федор все не приезжал… Наконец-то, открыв почтовый ящик, Клава обнаружила в нем конверт со знакомым почерком. Войдя в квартиру, она закричала:
- Ладка, танцуй!
А потом долго дразнила сестру, не отдавая письмо улыбающейся и жаждущей завладеть им, сестре.
Наконец, Лада, быстро разорвав конверт, углубилась в чтение. Взглянув на только что счастливое лицо сестры, Клава ужаснулась, так оно преобразилось. Лицо стало каким-то сурово-ожесточенным, сразу постаревшим. Лада сидела, скомкав полученное послание, и молчала, устремив взгляд куда-то в пустоту…
- Лада, что случилось? - Сестра продолжала молчать. – Лада, что с тобой? – обхватив сестру за плечи и встряхивая, вскричала Клава, испуганная ее видом и состоянием.
- Ты, как всегда, была права… Прочти! – каким-то глухим, не своим голосом сказала Лада, протягивая письмо.
Федор благодарил свою спасительницу, которая, по его выражению, подарила ему не только жизнь, но и минуты радости в страшный период войны, и уверял, что он ее никогда не забудет и всегда будет хранить в своем сердце ее светлый образ. Но после долгих и мучительных раздумий, он осознал, что должен вернуться в семью и взяться за воспитание сына. Мальчику необходим отец, а особенно такому, с которым мать не в состоянии справиться, и которая очень боится, как бы подросток не пошел по плохой дорожке, так как подвержен влиянию улицы. Далее следовало изъявление надежды, что Лада, обладающая щедрым сердцем, должна и сможет его понять и простить за все. Далее следовала подпись: «Вечно, по гроб благодарный! Стригунов».
Клаву почему-то страшно покоробило не столько содержание письма, которое ее даже не удивило, - она интуитивно этого ожидала, - а это: Стригунов. И снова – полное забвение дочери, которая, по всей видимости, для Федора совершенно не существует. Это лишь неприятный довесок к его прошлым утехам…
- Гад! Что скажешь, гад…
- Клава, зачем ты так! Он наверное прав! Не надо было терять голову, зная что у него семья. Но я не жалею! У меня есть Стеша, а больше нам никого не нужно!
- Но…
- Никаких но! О нем - забудем! Я больше на эту тему прошу тебя не говорить. И не напоминать. Все! Ни он сам, ни что-либо от него - нам ничего не нужно! Пусть живет… Забыли!..
На удивление, Лада стойко и достойно вынесла нелегкий удар судьбы и больше о ее былом романе сестры не заводили разговор, хотя навряд ли забыли и вычеркнули из памяти…
Наконец, выкроив время, совместными усилиями сестры оклеили обоями комнату на Стрелецкой. В квартире теперь было шумно от семейства, поселившегося в комнатах Марии Павловны, которая все еще не вернулась из эвакуации. Семья новых соседей состояла из четырех человек: двух женщин, матери и дочери, и очень резвых шестилетних близнецов, которые творили в доме такое, что казалось, их не двое, а целый эскадрон. Непереносимые крики, плач и гам стояли дни напролет.
Конечно, это соседство было несравнимо с добрейшей и тактичной Марией Павловной… И может в дальнейшем осложнить намеченный в будущем обмен.
Была середина августа, и сестры со дня на день ожидали возвращения Ксаны с мужем и надеялись, что с их согласия, сразу же начнут процедуру обмена. Поэтому Клава, решив навести в комнате после ремонта окончательный порядок, не откладывая, в следующий же выходной день отправилась на Стрелецкую.
С утра погода что-то хмурилась, но потом прояснилось. Клава уже оканчивала мыть окна, когда раздался пронзительный длинный звонок. Зная, что к ней никто не должен прийти, она не торопилась открывать дверь, даже когда раздались еще один за другим, настойчивые звонки.
«Наверно, кто-то к соседям рвется и случайно спутал кнопку», - решила Клава, не прерывая работы. Звонок умолк. Дверь хлопнула. Как видно, соседи сообразили открыть.
Послышались женские голоса и через минуту без стука открылась дверь и на пороге Клавиной комнаты выросли две фигуры: яркая, выше среднего роста, с копной отливающих медью волос молодая женщина, а рядом с нею – худенькая, конопатая, миловидная девочка лет семи-восьми с маленькими русыми косичками, подобными крысиным хвостикам, глянувшая на Клаву глазами Леонида – такими же серыми и выражающими не то застенчивость, не то какую-то неловкость… Это был тот же взгляд, который всегда умилял Клаву.
Даже не поздоровавшись, и как видно, приняв Клаву за домработницу, Земфира (а это без сомнения была она) каким-то наглым, как показалось Клаве, тоном, спросила:
- Где хозяин?
- А кого вы имеете ввиду? Кто вам нужен? – вопросом на вопрос ответила раздосадованная таким бесцеремонным вторжением, Клава.
- Где Леонид?
- Его нет. Погиб…
- Погиб? – не то удивленно, не то разочарованно произнесла рыжая бестия (как окрестила ее в душе Клава). - Не ожидая приглашения, Земфира поставила чемодан, и присев на стул, продолжила допрос. – А вы кто? Почему здесь? – и не ожидая ответа, представила дочь: - Это наследница Лени.
- Я не понимаю, наследница чего?
- Ну, хотя бы, этой квартиры! – И, как видно поняв, что сболтнула лишнее, она деланно засмеялась: - Я пошутила!
Клава еле сдерживала себя. Ее лишь останавливало присутствие этой девочки, молчаливо все еще стоявшей опустив взгляд, и как показалось Клаве, готовой разрыдаться.
- Стефа, садись! Я не ошиблась, тебя так зовут? – обратилась к ней Клава.
- Мы ее зовем Фаня. – отозвалась мать. – Стефой ее обозвал отец. Но я это имя не люблю. А вы-то кто? – не унималась гостья.
- Я – жена покойного Леонида.
- Так он женился? – с разочарованием протянула Земфира. – А дети есть?
- Нет, детей нет.
Клава не успела подумать, что непрошенной гостье пора бы и честь знать, но та ее опередила:
- В таком случае… - Земфира на секунду замялась, - ничего если Фаня у вас посидит часок, а я подъеду на вокзал? – и, не дождавшись ответа, обратилась к дочери: - Доченька, побудь немного с тетей… Как вас там?
- Меня «там» – Клавдия Николаевна… Хорошо, пусть девочка побудет, только не долго!
- Конечно, конечно! – обрадовалась мамаша. – Я быстро - туда и обратно! Будь Фаня умницей, и слушай тетю Клаву! – она поцеловала головку дочери и быстро выпорхнула из комнаты.
Когда за Земфирой закрылась дверь, Клаве показалось, что стало легче дышать…
Она обратилась к дочери Леонида, которая сидела за столом все так же съежившись и не поднимая глаз.
- Так как же тебя называть: Фаня или Стефа?
- А правда, что мой настоящий папа называл меня Стефой?
- Да, конечно! Он о тебе много рассказывал.
- А как он мог обо мне рассказывать? Он ведь меня не знал… - она подняла головку и опять обожгла Клаву Лениным взглядом.
- Он тебя очень хорошо знал! Ведь он нянчил тебя до двух лет, пока твоя мама тебя не увезла.
- А почему он не приезжал никогда?
- Он писал тебе, посылал подарки.
- Подарки?.. - она удивилась. – Я не помню…
- Ну конечно, ведь началась война, да и ты была тогда мала, потому и не помнишь… Так как же тебя называть? – снова спросила Клава.
- Как папа… - тихо прозвучало в ответ.
Прошло два часа, как ушла Земфира. Клава накормила ребенка бутербродом, который принесла с собой, но заработавшись, не успела съесть, чему теперь была несказанно рада, так как, судя по всему, девочка была явно голодна. Стефа долго отказывалась, но как видно, голод победил природную застенчивость, и она в мгновение ока справилась с куском хлеба с колбасой.
Время шло, а мать все не появлялась… Стефа, чуть не плача, все повторяла:
- Почему мама не идет? Где она?
Клава как могла, ее успокаивала, но сама была не в силах понять, куда запропастилась Земфира. Тут неожиданно Стефа высказала предположение:
- А может мама уехала с дядей Володей… А про меня забыла…
- А кто это – дядя Володя?
- Это мамин муж. У меня был папа Сережа. Он, как и мой настоящий папа Леня, был на фронте и не вернулся. То были папы, а это – дядя, и он вез нас к себе.
- Куда?
- Я не знаю, он говорил – на родину… Ну где же мама?
Теперь у Клавы зародилось подозрение, а не подбросила ли ей ребенка эта мадам? Но она тут же отогнала эту крамольную мысль. Не может быть! Какой же надо быть, с позволения сказать, гадиной, чтобы так поступить! И зачем плохо думать о незнакомом человеке… А может с ней что-то случилось…
За окном стемнело, а Земфира все не шла. Клава не знала, что делать. Лада уже наверно вся извелась в ожидании сестры. Да и ощутимо давал о себе знать голод, ведь она с утра ничего не ела, а тут ничего съестного не было… Оставалось попивать кипяток, благо нашелся кипятильник. Электрический чайник вместе с утюгом исчезли…
На улице стал накрапывать дождик, вдалеке слышны были раскаты грома. Боясь, что вот-вот разразится сильная гроза, Клава написала записку Земфире с указанием своего адреса.
На дворе похолодало, а Стефа была в легоньком платьице. Боясь простудить ребенка, Клава спросила, не знает ли она, есть ли что-то потеплее у них в чемодане.
- Там должна быть моя кофточка, – ответила девочка, открывая чемодан.
Поверх вещей лежали какие-то документы. Доставая кофточку, Стефа с гордостью показала Клаве табель об окончании первого класса, где значились одни пятерки. Тут же лежала ее метрика… Даже при беглом осмотре было видно, что чемодан набит лишь детскими вещами. Как видно, Земфира захватила их не случайно и привезла дочку с дальним прицелом…
Стефу пришлось долго упрашивать. Малышка ни за что не хотела уходить, боясь, что в ее отсутствие придет мама. Клава при ней попросила соседку передать матери девочки записку с адресом.

                -31-

Лада, выслушав Клаву, предложила - если и завтра не обнаружится Земфира, обратиться в милицию.
- Человек - не иголка. Найдем твою маму! – успокаивала она бедную, всю в слезах, девочку.
Уложив Стефу спать (что удалось с большим трудом), сестры стали думать как им завтра быть. Обеим необходимо было идти на работу… В результате остановились на том, что Клава возьмет Стефу с собой.
На следующий день Клава подала заявление о пропаже Земфиры в милицию. Но все было безрезультатно. Страна большая… Куда она с этим Володей направилась, кто знает… Но как можно было так поступить с родным ребенком, сестры были понять не в силах, глядя на отчаявшуюся, всю в слезах бедную девочку. Какое черствое сердце надо иметь, чтобы бросить собственное дитя!
Так у Клавы, хотя и неофициально, появилась приемная дочь, к которой Клава очень привязалась и полюбила, как родную. Девочка отвечала ей тем же. А однажды высказалась так:
- Если мама приедет и захочет меня забрать, я к ней никогда ни за что не пойду! Она плохая, раз меня бросила!
Клаву, конечно, обрадовали такие слова ребенка, оскорбленного и обиженного родной матерью. Но мысль о том, что ее славную, будто самим провидением подаренную, дочь, частицу покойного мужа могут забрать, приводила ее в трепет. Надо что-то делать… Но что, и как?..
Она обратилась к адвокату. Тот посоветовал пока оформить опекунство.
Первого сентября Клава отвела Стефу в школу. А от Ксаны пришло письмо с радостным известием, что пришел приказ о демобилизации Яна и через пару дней, оформив документы, они двинутся в дорогу. И скорее всего, приедут домой раньше, чем придет этот письмо…
 Радостные, полные ожиданий, сестры стали готовиться к долгожданной встрече. Но прошла неделя, другая, а Ксана с Яном не только не появились, но и никаких вестей от них не было…
Сестры старались придумать одну за другой причину их задержки. Волнения нарастали с каждым днем. Сначала они винили почту, решив, что затерялась телеграмма или письмо, где сообщалась причина задержки. Клава сходила на телеграф и почту, где заверили, что на их имя корреспонденции за данный отрезок времени не поступало. Затем Лада, желая успокоить сестру (да и самой ей хотелось поверить в свою выдумку), предположила: быть может чета бывших фронтовиков получила секретное задание и сейчас находится за границей на нелегальном положении и оттуда они не могут писать.
- Я слышала, что порой посылают семейные пары со спецзаданием. При этом меняют имена и фамилии. Но в подобную версию Клаве, хотя и хотелось, но трудно было поверить. А сердце подсказывало: случилось что-то нехорошее с сестрой и ее мужем.
Уже наступила осень, все готовились к праздникам октябрьских торжеств, а сестры никак не могли добиться правды, где Ксана с Яном, и что с ними произошло. Лада ходила в военкомат, но так ничего не добилась. Ей обещали сделать запрос, а пока посоветовали набраться терпения.
Клава сама написала письмо по адресу последнего пребывания четы в Польше. Оттуда наконец получили ответ, что Ян был уволен в запас и отбыл на родину, а Ксана была вольнонаемной и снята с довольствия такого-то числа. Такие сведения естественно не принесли сестрам успокоения, а наоборот, еще более укрепили в них ощущение беды.
А в конце ноября пришло сообщение: Ксана находится во Львове, в психоневрологическом отделении госпиталя. В тот же день Клава выехала во Львов.
В этой полуседой, с отрешенным взглядом женщине, лишь издали напоминающей Ксану, Клава еле узнала сестру… Что-то бормоча, та не реагировала на бросившуюся к ней гостью. Как не старалась Клава пробудить у Ксаны воспоминания и вернуть к жизни, у нее ничего не получалось. Врач попросил ее оставить сестру в покое.
- Еще рано ждать каких-либо положительных изменений. Дайте время. Слишком тяжелая психическая травма вызвала помутнение рассудка.
Клава хотела добиться перевода сестры в киевскую клинику, но медики были категорически против.
- У больной уже случаются прояснения сознания. А если поменять уже привычную обстановку, состояние может ухудшиться…
О подробностях трагедии, случившейся с сестрой и ее мужем, Клава узнала от Сергея, бывшего ординарца Яна, лежавшего в том же госпитале, что и Ксана.
- Часть, где мы служили, - начал Сергей свой рассказ, - была расквартирована в Польше, почти у самой нашей границы. Когда пришел приказ о демобилизации, мы отправились на машине до Чопа, в надежде там пересесть на поезд. Выехали ранним утром. Погода стояла отличная, настроение было приподнятое – позади война, мы целые и невредимые возвращаемся домой!
Полковник и его жена, Оксана Николаевна, уговорили меня, чтобы я с ними поехал. - «Побудешь пару дней в Киеве, посмотришь, какой он красивый! А там, отправим тебя в Москву, а из столицы – уже в твою Сибирь!» - говорили они. - Я-то сам из Красноярского края.
Всю дорогу они пели, у них это здорово получалось…
Клаве не терпелось узнать, что же случилось с сестрой и ее мужем. Но торопить воспоминания этого славного парня, которому, как она понимала, хотелось выговориться, она не решалась. Сергей продолжал:
- Путь наш лежал мимо леса, такого густого, что буквально стеной стоял по обе стороны дороги. Мы знали, что вокруг шалят бандеровцы, но тогда об этом как-то позабыли. Вдруг путь преградило лежащее на дороге большое бревно. Мы остановились. Вася, наш водитель, позвал меня помочь оттащить преграду. Полковник тоже вышел из машины. Он и жену позвал – размяться и полюбоваться окружающей красотой. Смотри, мол, как прелестно вокруг! И как весело птицы щебечут!
Тут из кустов появились эти… Их было человек шесть, может больше. Как видно, Вася сразу смекнул, что тут дело нечистое и шмыгнул в кусты. Один из бандитов бросился за ним, но похоже не догнал. Нас мгновенно окружили. Их было много и нас под автоматами быстро скрутили. Руки связали ремнями. Из кабины забрали оружие, вытащили у нас документы. Когда их вожак прочел данные полковника: Кущинский Ян Доминикович, - рассмеялся: «А, поляк!», и хотя они говорили на украинском, я понял: мол сейчас поджарим эту «пся крев», собачью кровь, что ли… А потом они стали приставать к жене полковника. Рванули ее гимнастерку так, что разлетелись пуговицы и зазвенели медали. А один из них схватил ее груди, и все повторял – ах какая краля у поляка! Ну, полковник не выдержал. Хотя руки были связаны, он ногой ударил в пах стоявшего рядом с ним бандита. Тот свалился с диким криком, а другой выстрелил нашему полковнику в голову… Он упал замертво. А Оксана Николаевна вскрикнула и тоже рухнула… А главный сказал: «Ну, кто хочет, тащите ее в кусты». Кто-то возразил, что она же мертва. - «Ничего, там очухается!» - «А с этим что? – сказал один из них, указывая на меня. – «Как что, сничтожить москаля!» Я как услышал это и увидел, как двое тащат жену полковника, так решился. Помирать – так с музыкой! И вцепился в нос стоявшему рядом их главному бандюге. В это время – чудо! - налетели наши, их Вася привел. Но в меня все же этот гад успел выстрелить. Вот, бок и легкое прострелил. Но, как видите, живой остался… А полковника жаль… его мы все любили… А сестра ваша тут, говорят, в госпитале лежит. Умом тронулась, бедняга. Я себе удивляюсь, что тоже не свихнулся…   
Клава слушала Сергея молча, не перебивая. Но когда встала со стула ноги не слушались, а на руках обнаружилась кровь – это, сжав кулаки, она так крепко впилась ногтями в ладонь…
С тяжелым сердцем Клава вернулась домой. Долгими бессонными ночами она все обдумывала, что предпринять, чтобы спасти сестру. Лада была с ней согласна, что так продолжаться не может – держать в психушке Ксану, вдали от них, обе считали плохим выходом. Ведь даже навещать сестру они могут лишь изредка. Так она вообще их никогда и не вспомнит…
Лада поделилась случившимся горем со своим профессором. А через пару дней уже держала в руках адрес известного киевского светила в области психиатрии. Выслушав рассказ о трагедии, уложившей сестру на койку в психбольнице, старый академик в целом согласился с сестрами о целесообразности перевода Ксаны в Киев и обещал пока поместить ее в Павловскую клинику.
- Понаблюдаем, подлечим... И скорее всего, судя по вашему рассказу, конечно, за глаза давать гарантии нельзя, но я надеюсь, в будущем вы сможете забрать сестру домой. Домашняя привычная обстановка и далекая от больничной атмосфера будут способствовать восстановлению, в какой-то мере, ее психики.
Окрыленные, не откладывая, сестры тут же стали хлопотать о переводе Ксаны. И вскоре она была уже в Киеве. Часто навещая сестру в клинике, заметного прогресса в ее состоянии, к сожалению, они не замечали… По-прежнему, Ксана очень редко, лишь на мгновение, кажется узнавала их. Но однажды, вглядевшись в лицо Лады, она заплакала и тихо, еле шевеля губами, как бы боясь вспугнуть, прошептала: «Ладушка…» Но уже через минуту глаза снова стали сухими, а лицо отрешенным.
Выслушав рассказ сестры об этом, Клава пришла к выводу – настало время забрать Ксану домой. Единственным препятствием к осуществлению задуманного была работа. Терять ее не хотелось, но взяв из больницы сестру, оставлять ее в доме одну было абсурдно. Не надеясь на успех, Клава все же обратилась к начальству разрешить ей, учитывая сложившиеся обстоятельства, работать дома. На удивление, все разрешилось наилучшим образом. Не желая терять квалифицированную машинистку и учитывая, что ей придется ухаживать за сестрой-фронтовиком, награжденной боевыми наградами, Клаве разрешили стать надомницей.
Теперь, когда Ксана вернулась домой, каждый день, приносящий улучшение в ее состоянии, сестры воспринимали как праздник. Даже дети – четырехлетняя Стеша и девятилетняя Стефа старались сделать что-то приятное своей тете Ксане. Первое время она не замечала, или сторонилась девочек, но постепенно привыкла. Ее отрешенное лицо порой преображалось, когда малышка приносила ей свои игрушки или Стефа начинала рассказывать Ксане о своих успехах в школе. Тогда сестра внимательно, и как казалось Клаве, с интересом вслушивалась в то, что говорила девочка. Странное поведение тети не удивляло и не пугало детей. Они ее воспринимали такой, какая есть.
Прошло больше года, как Стефа появилась у Клавы. За это время девочка очень привязалась к тете Клаве, а Клава незаметно начала воспринимать ее как собственную дочь. От родной матери к Стефе пришло всего два письма с обещанием, что скоро их ждет радостная встреча и сообщение о ее только что родившемся братике. Эти письма не приносили девочке радости, а наоборот еще больше углубили обиду. И однажды Стефа высказалась, что больше не хочет читать письма матери: «Пусть она мне не пишет! У нее есть сын, зачем я ей?!» Клава, стараясь как-то успокоить Стефу и облегчить ее боль, уверяла, сама в это не веря, что мама наверное любит ее, но быть может так сложились обстоятельства, что они заставили оставить дочь...
- Да, оставить у незнакомой тети, ничего мне об этом не сказав! А своего мальчика она держит у себя! Не хочу ее знать! Путь не приезжает! Я буду жить только с тобой! – отвечала обиженная девочка, прижимаясь к обнимающей и целующей ее Клаве.
…В трудах и заботах минуло время. Лада окончила университет и, продолжая все еще работать лаборантом на кафедре, одновременно начала преподавать биологию в вечерней школе. Клава все еще не решалась оставлять Ксану одну и целые дни стучала на своем «Ундервуде». А имея большую клиентуру среди маститых писателей, получала приличный приработок к основной работе.
Окруженная заботой сестер, Ксана постепенно стала оживать. Конечно, до полного выздоровления было далеко, но наметившийся прогресс был очевиден.
Стефа оканчивала третий класс, радуя своими оценками. Клава, прикипевшая к ней всем сердцем, была счастлива, когда в школе учительница, нахваливая Стефу, говорила: «У вас добросовестная, трудолюбивая и хорошо воспитанная дочь!»
Единственное, что заставляло Клаву внутренне содрогаться, это боязнь, что в любой момент Земфира может забрать ее названную дочь.
Стеша, общая любимица, была очень похожа на Ладу - такая же самостоятельная и серьезная. А привязанность девочек друг к дружке, радовала сестер.
Как-то Клава решила сделать приятный сюрприз их «женскому батальону» и купила билеты на прогулочный теплоход. Стояло солнечное майское утро 1947 года, когда они дружной ватагой отправились к Днепру. Веселыми песнями встречал пассажиров большой белый теплоход «Некрасов». В их распоряжении была просторная каюта, в которой все, сбежав с палубы, укрылись, спасаясь от непонятно откуда налетевшего ливня, сопровождавшегося оглушительными раскатами грома. Но это не огорчило веселую компанию. Они коротали время, играя в дурака, и не заметили, как прекратился дождь и за иллюминаторами засияло солнце. Под шутки и смех все высыпали на палубу. И вдруг девочки дружно закричали:
- Мама, мама, тетя Ксана, смотрите – радуга!
Действительно, впереди по ходу теплохода, красовалась подкова огромной радуги. Любуясь ею, Стефа обратилась к Клаве:
- Мама, а правда, что если увидишь радугу, она тебе принесет счастье?
Клава вздрогнула от услышанного, онемев от переполнившего радостного чувства. Стефа впервые назвала ее мамой!
Как вдруг, не успев ответить на заданный вопрос, она услыхала голос Ксаны:
- Конечно, вы будете, девочки, счастливы!
Клава и Лада застыли от неожиданности. Ведь обычно Ксана прерывала свое молчание односложными: «Да. Нет. Не хочу…» И вот, наконец, связная речь! А Ксана тихо и уверенно продолжала:
- Ведь мы за это воевали!
В небе все еще красовалась радуга, озаряемая лучами щедрого солнца. Теплоход, рассекая воду, шел вперед, а из репродуктора неслось:
Ты увидел бой, Днепр-отец река,
…Мы в атаку шли под горой.
Кто погиб за Днепр, будет жить века,
Коль сражался он, как герой!
Комок подступил к горлу Клавы. Она обняла сестер и они застыли, как когда-то в детстве, прижавшись лбами.