Малышка Ди

- Тетя Карина, я тебя люблю, - говорит маленький теплый комочек, крепко обнимая меня своими ручками.

Она всегда так говорит и обязательно прикрывает выразительные глазки, обрамленные фантастически красивыми ресницами, которые никогда в жизни не придется наращивать, ламинировать или даже красить.

Я глажу ее по голове, отвечаю, что тоже очень ее люблю, и нам обеим удивительно хорошо.

Она мне верит. Не потому что у меня бы не повернулся язык ее обмануть. Даже не потому что она - ребенок, который еще видит мир в истинно солнечном свете, как и должно быть. Потому что мы с ней связаны, и она меня чувствует. Порой лучше, чем я себя.

Мы познакомились, когда ей было четыре, и с тех пор я постоянно слышу, как она на меня похожа. Обычно на эти высказывания во мне просыпается мамин скепсис, я фыркаю, мысленно закатываю глаза. Она не может быть похожа на меня. Она похожа на свою маму, и чем старше, тем больше, а ее мама - на нашего папу, поэтому аналогии со мной могут быть лишь косвенными и случайными, и обсуждать здесь нечего. Но в какой-то момент я перестаю отрицать очевидное. Против всех условностей и обстоятельств она - моя девочка.

Особенно это заметно в деревне, куда мы вместе приехали на юбилей к дедушке.

Ворота самодельного футбольного поля представляют собой старую деревянную перекладину, шатающуюся от любого прикосновения. Моя племянница пристраивается на ней животом, старается сделать кувырок и замирает на полпути. Ее кукольное личико выражает одновременно испуг и колоссальное сосредоточение. Она не может оторвать ноги от земли, одновременно наклоняется все ниже, ее нижняя губа немного оттопырена и дрожит. Она боится упасть, несмотря на понимание, что это невозможно. У меня возникает ощущение дежавю.

Будучи примерно в этом же восьмилетнем возрасте мне отчаянно хотелось сделать кувырок, и столь же отчаянно и иррационально сковывал панический страх. Я не могла оторвать ноги от земли. Преодолеть этот барьер удалось только с помощью папы и только через месяц ежедневных попыток. Просто оторвать ноги и наклониться, удерживая себя руками и корпусом на перекладине. Страшно было только оторвать ноги - дальнейшие этапы кувырка состоялись сами, как по маслу.

Она так же серьезна, так же пыхтит и сопит, когда что-то старательно делает. В такие моменты наши лица становятся копиями друг друга. Ее - смуглое, кареглазое, с густыми темными бровями и двумя шоколадными косичками, и мое, белокожее, с глазами цвета петербургского неба, нитью русых бровей и частичным осветлением до блонда волос по всей длине .

- Тетя Карина, можно я тебя спрошу? - и, дождавшись моего кивка, - а вы с дядей Женей что, разлюбили нас на два года?

Мое сердце падает до уровня пяток. Что мне ответить этим глубоким, чистым глазкам? Обьяснить ей, что пережила личную взрослую трагедию, в которой ее мама меня не поддержала, а предпочла удалиться, предварительно щедро посолив мои раны?
Соврать, что мы были слишком заняты? Или честно сказать, что узнавала о том, что они приезжали в Петербург из Москвы слишком поздно, потому что меня предпочитали не видеть?

Я лишь трясу головой и говорю:
- Ну что ты, милая, конечно, нет. Мы вас очень, очень любим.

Неожиданно ей оказывается этого достаточно. Ее лицо сияет, она обнимает меня крепче крепкого и смеется:
- Ой, я так рада!

Когда мы гуляем по тому, что осталось от бабушкиного палисадника, она берет меня за руку и интересуется:
- Тетя Карина, а у тебя есть дети?

Отрицательно качаю головой и добавляю, что если бы были, она бы их знала.

- А почему?

Отвечаю вопросом на вопрос, в стиле нашей семьи.

- Как тебе кажется, почему люди заводят детей?
- Потому что хотят, - отвечает она, ни минуты не задумываясь. Киваю.
- Значит, вы с дядей Женей не хотите?
- Не так. Все не так просто. Понимаешь, важно не только хотеть. Быть родителями - очень серьезный шаг. Возьми своих папу и маму. Нужно быть очень ответственными, очень мудрыми, взрослыми и серьезными. А мы... Думаю, мы с дядей Женей еще не доросли до необходимой стадии.

Она внимательно на меня смотрит и понимающе кивает. Внутренне киваю и я, потому что впервые в жизни дала совершенно честный ответ на вопрос, который со стороны праздно интересующихся доводит меня до белого каления.

- А как ты думаешь, тетя Карина, когда вы с дядей Женей дорастете до этой стадии?

Отвечаю, что через пару лет, но в глазах моей племянницы уже зажглись привычные хитринки.

- Пара - это сколько? - уточняет она.
- Два, максимум три года, - сдаю я последний рубеж обороны.
- Тебе будет двадцать девять или тридцать, а мне - десять или одиннадцать.

Посчитала, вздыхает, потом опять улыбается.

- Ну хорошо. Я буду ждать.

Мысленно я тут же называю ее "Малышкой Ди" по аналогии с персонажем любимого мной мира Муми-троллей, как будто списанного с моей племянницы или, наоборот, вселившегося в нее. Шкодная, неутомимая веселушка-хохотушка, чуточку вредная и неожиданно мудрая, несмотря на свой юный возраст.

Дачный день выдался насыщенным на впечатления. Она нашла в лесу гриб, поймала свою первую рыбку на рыбалке, от души поиграла в футбол и вдоволь накупалась в нашей обмельчавшей речушке. Укладываю ее в кровать, решаю спеть те две колыбельные, которые знаю от своей мамы.

Перед тем, как уснуть, она опять говорит, что очень меня любит.
У меня вырывается глупое "почему".

- Потому что ты очень похожа на маму, - отвечает ребенок и добавляет, - вы же сестры.

Я думаю, что может быть, в этом и кроется вся проблема, в нашем чрезмерном сходстве против всякой логики, будучи рожденными от разных мам, выросшими в разных семьях, получившими разное воспитание и встретившими друг друга уже во взрослом возрасте.

- Я тоже тебя люблю, очень-очень.

Малышка Ди засыпает, не спрашивая меня, почему. Но если бы спросила, я знаю, что бы ответила. Правду.

2015 г.