АЛЕКСАНДР ПУШИН
БЭНЕФИС Я
триллер
Каждый человек сам для себя загадка
ПРОФЕССОР КАРЛ ГУСТАВ ЮНГ
Да ещё какая
ЖИЗНЬ
ЧАСТЬ 1. ЗНАКОМСТВО.
Смывайся! - заорал я на Лёхино тысячепервое «Что делать?»
Лёха вздрогнул.
Смывайся, Лёха!- заорал я ещё сильнее. Именно заорал, а не закричал.
Это произошло самопроизвольно, но я ничего поделать не мог – всё вокруг так закачалось, загремело, потом задвигалось и замелькало, что электрмагнитная, ядерная, околоядерная и внутриядерная частички материи взбунтовались по полной. Поэтому, видимо, и сработал механизм самосохранения. - Смывайся, Лёха, - уже прошептал я, как просвистел.
Лёха, похоже, услышал меня. Он как затаился.
Смывайся, Лёха, - ещё раз прошептал я.
Да, кто ты такой?! - вдруг крикнул мне Лёха. - Кто ты такой? Кто? Кто? Кто? - продолжал он кричать мне и вдруг замер. Сначала он испугался, потом он осторожно, стараясь, чтоб никто не заметил, своим, присущим только ему боковым зрением посмотрел налево, потом - направо. Везде было тихо и спокойно: кто-то читал газету, кто-то с кем-то переговаривался, кто-то… Лёха тем же боковым зрением, но уже из-под бровей, посмотрел прямо перед собой: юноша спал, запрокинув голову назад к окну – голова его дёргалась, видимо, в такт музыки в ушах, женщина смотрела куда-то поверх Лёхи, рядом с Лёхой кто-то стоял. Никто, похоже, не обратил на Лёху и на его крик никакого внимания.
Они что, психи? - спросил себя Лёха. - Я ж так громко крикнул. Кто-то ж должен был взглянуть на меня хоть как-то, хоть мельком. - Лёха приподнял голову и осмотрелся. Никаких следов хоть какой-то реакции на его псих ни с какой стороны, даже боковым зрением на него никто не пытался смотреть. Все, как ехали, так и едут. - Странно, - задумался Лёха, - с ними рядом сидит чудак, который орёт, как идиот или как псих, что, в общем-то, одно и то же, и никому до этого нет дела. Что с нами происходит? Лю-ю-юди!..
Не связывайся с Жаброй, - сказал я.
Да кто ты такой, чтоб мне указывать?! - крикнул мне Лёха. - Кто ты такой, чтоб командовать мной, чтоб давать мне такие советы? - крикнул он мне ещё раз и громче и снова испугался и снова испуганно посмотрел по сторонам.
Не смотри по сторонам, - сказал я. - Тебя никто не слышит, даже, когда ты кричишь, как тебе кажется. Ты разговариваешь со мной.
Да кто ты такой?! - возмутился Лёха.
Я? Кто я такой? - Я сделал паузу. - Я очень редко подаю голос и вмешиваюсь в твою жизнь…
Кто ты такой, чтоб вмешиваться в мою жизнь?! - возмутился Лёха.
Кто я такой! Ну, если так примитивно, то я твой внутренний голос, - сказал я. - Когда ты что-то думаешь, то это ты как бы разговариваешь со мной.
Ты что - бог? - усмехнулся мне Лёха.
Если исходить из того, что у каждого внутри свой бог, то – да, - сказал я. - А если исходить из общепринятого определения, что такое бог, то - нет. Я это ты, но только нечто более объёмное, - продолжил я. - Когда ты идёщь по улице, то ты, лично ты, выделяешь что-то конкретное, что тебе интересно на данный момент, а я фиксирую абсолютно всё. Поэтому даже может быть, что я ещё и более возвышенное твоё я. А потому имею право выдавать советы. Я редко подаю голос, только в тех экстремальных случаях, когда у тебя в мозгах всё зашкаливает. Сейчас и вот уже второй день как раз именно тот случай, когда тебе, Алексею Петровичу Богатову, нужна моя помощь.
Лёха надолго задумался, глядя куда-то в одну точку поверх лысины пассажира напротив. О чём он думал? Да ни о чём. Видимо, просто испытывал некий шок от моего вмешательства.
Ну ты и загрузил, - заговорил наконец-то со мной Лёха. - Хорошо. Допустим. Некогда мне особенно ковыряться в себе… Ладно, для начала я буду обращаться к тебе Эй Ты, - неуверенно договорил он.
Согласен, - сказал я. - Эй - имя, Ты - фамилия.
Мы рассмеялись друг другу.
Женщина, которая сидела напротив Лёхи, встала и вышла из вагона, в вагон вошла хромая женщина с палочкой и села на её место.
Мы молчали. Было очевидно, что Лёха крепко заадумался.
Несколько минут назад со мной произошло нечто, - думал Лёха. - Трудно назвать это нечто чем-то определённым. Но складывается такое впечатление, что этот Эй Ты пытается заставить меня заглянуть за угол моего последующего жизненного шага и направить предыдущий. Как будто он видит нечто большее, чем я, и пытается управлять мной. А что такое предыдущий шаг? Это замочить Жабру. А ведь мне действительно очень неуютно. Ни в метро, ни дома, ни на работе, нигде. О чёрт, голова ты моя голова!
Вспомни Раскольникова! - вмещался я в Лёхины размышления. - Что с ним стало!
Замолчи, замолчи, замолчи, - в ужасе почти завизжал на меня Лёха, вздрогнул и испуганно посмотрел по сторонам, но снова на него никто даже и не взглянул. - Да, мне плохо.
Я расхохотался.
Твой Раскольников обкакался после всего того, что он наделал, - сказал я Лёхе. - А тебе оно надо?! Смывайся! Жабра тебя съест. Мотив его действий не совсем понятен, но думаю, здесь замешана женщина. А женщины – это у-у-ух, как опасно. Конечно, сейчас убийства нам показывают со всех сторон, просто и обыденно, тюк, и нет! - Я включил иронию. - Тогда на нашей земле был всего какой-то, может, жалкий миллиардишка людей, а сейчас! О-о-о!..
Вот именно! - крикнул мне Лёха, не сдержавшись. - Тем более, что там жизнь какого-то жалкого человечишки из целых восьми миллиардов.?! Убью гада!...
Я вдруг почувствовал (какой кашмар: я почувствовал!), что вот только сейчас после слов «Убью гада», Лёха вдруг, мгновенно напрягшись на слове «Убью», уже на слове «гада» наконец-то понял, что разговор - диалог происходит внутри него, в груди или в голове, он точно ещё не понял, но в нём, не выскакивая наружу. Это совсем не то, когда ты просто думаешь, когла просто мысленно обращаешься к себе «на ты», ну-у, например…
Народ тем временем толпой начал выходить из вагона, и Лёха поторопился за народом - это ж, видимо, его остановка!
Выйдя из метро, Лёха сделал несколько шагов и остановился. В нерешительности. Мокрый снег падал на его ничем не прикрытую голову.
Пойду выпью, - подумал он и сделал несколько шагов направо. - Нет! – решил он и тут же решительно зашагал налево.
Сначала Лёха шёл быстро по проспекту из девятиэтажек старой постройки, потом он шёл всё медленней и медленней, можно сказать, что - нерешительно. Плёлся и, похоже, он ни о чём не думал…
Родные и близкие! - шевельнулось вдруг в Лёхиной голове.
Лёха вернулся несколько назад и свернул за угол между домами и оказался в огромном дворе сплошных офисов и малых предприятий – «Мебель на заказ», «Нотариус» и другие. Лёха вдруг почему-то подумал о сущности больших городов.
Большой город – это нечто больше, чем большое скопление людей, - думал Лёха.
На этой мысли Лёха как-то потерялся, толкнул огромную стеклянную дверь «Электросервис» и оказался в просторном помещении, подошёл к столику «Сикьюрити», посмотрел по сторонам, пошёл дальше по коридору и направо, поднялся на второй этаж и зашёл в «ОТДЕЛ СНАБЖЕНИЯ».
Во остину, странные вещи пошли со мной с утра, - подумал Лёха, сев за стол. - Эй Ты, - обратился он ко мне, - ты даже представить себе не можешь, какую картину ты погнал с утра, последние минуты я думаю уже не только о Раскольникове, но и о твоём предложении смыться.
Не надо врать, мой дорогой. - Я сардонически хохотнул Лёхе. - Последние минуты ты вообще ни о чём не думал.
И то правда. - Лёха тоже хохотнул мне. - Хорошо, допустим. - Он выдвинул ящик стола и задвинул его обратно. - А что было бы, если бы он, твой Раскольников, придя к той бабке, покрутился бы только, поглаживая топор под подкладкой, и ушёл? Как бы дальше пошёл сюжет? Ты об этом подумал? Спокойней было б Раскольникову? Не было б ни трагедии... Чтоб тогда было с Раскольниковым? Один только Достоевский знает? А с обществом что б стало?
Это не моё, как говорите вы люди, собачье дело, - сказал я Лёхе. - И вообще, не слишком ли много вопросов, когда надо смываться.
Лёха встал, прошёлся по залу, потом заглянул в одну соседнюю комнату, в другую: никого, хотя итак было видно сквозь стеклянные стены, что никого. Он опять сел за стол. Откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Напрасно теряешь время, - не выдержал я Лёхе.
А что я должен делать? - спросил меня Лёха с раздражением.
Смываться! - почему-то вдруг воскликнул я Лёхе. - Надо, как говориться, делать ноги!
Куда! - крикнул мне Лёха. - К кому?!
Мало у тебя подружек, - съехидничал я Лёхе. - Да хотя б к этой Еленке Зуевой из этого…
Вот-вот, - Лёха представил себе Еленку Зуеву. Почему-то во всём красном.
Твой мозг весь вибрирует, - сказал я Лёхе. - Дрожит, греется, ещё вдруг расплавиться, мне только этого не хватало, итак уже очень больно. Смывайся! Пусть тебя будут разыскивать, пусть ты будешь в бегах, но ты не убийца, и мозг твой, то есть и ты и я, обретём покой.
Не знаю, не знаю, - прошептал мне Лёха. - Тогда зачем, скажи, Эй Ты, я припёрся в такую рань?
Уйди, - сказал я Лёхе, - смойся и всё станет на круги своя. Так любил говорить дядя Вася?
Только дядю Васю сюда не впутывай, - запротестовал Лёха. - Я хочу без свидетелей сказать этой Жабре всё, что я о нём думаю, и дать ему по голове гаечным ключом. - Он достал из кармана гаечный ключ и лёгонько ударил себя по голове. - А? - спросил он меня и положил ключ на стол.
Может и в морду дашь? - съехидничал я ему.
А потом может дам и по морде, - улыбнулся мне Лёха. - А там, смотришь, и летальный исход. - Лёха рассмеялся.
И всё-таки, почему ты должен его убить? - Я тоже улыбнулся Лёхе.
Убить хотя бы потому, что он все эти десять лет издевался надо мной морально, а вчера вообще ещё и криминалом пригрозил, и вообще оскорбил до неузнаваемости. - Лёха – я это почувствовал – попытался посмотерть на меня, но как это сделать?!
Да-а-а, - я вспомнил Лёхе вчерашний конец его рабочего дня, - считай, что вчера за твои деньги на его глазах и прилюдно тебя изнасиловали два грязных и вонючих мужика. - Я зачем-то ему рассмеялся. Может, не надо было.
Да-а-а. - Лёха как-то сначала весь задрожал и вдруг поник. - Достал меня Жабра основательно. Ты прав. Даже не хочется вспоминать вчерашней сцены. Но убить человека! Ты прав.
Смывайся - смывайся! - протараторил я Лёхе. - И хотя человек человеку…
Знаю, - крикнул мне Лёха, почесал лоб и усмехнулся. - Ты прав, я такой убийца, что меня сразу найдут… нет-нет, надо собраться, надо настроиться, и тогда…
Я вдруг чихнул. Надо же! Во время! Лёху бы понесло, а каково бы было мне?!
Это ты чихнул или я? - спросил меня Лёха.
Я. Невероятно, но я. - Я слегка задумался, где-то пробежала какая-то, видимо, значимая информация.
Я убью его на рекламном складе, - как-то мечтательно сказал мне Лёха. - Там раньше, чем через месяц никто и не появится. Да и я, - он почесал затылок, вообще туда почти не захожу. Во-о-от, - он рассмеялся мне, - почти алиби. И пока найдут его труп…
Лёха, похоже сам того не осозновая, вышел из зала, спустился на первый этаж и пошёл по длинному узкому полутёмному коридору. «СКЛАД. РЕКЛАМА». Ключи от рекламного склада были только у него и на вахте. Он открыл двери своим ключом, зашёл в помещение склада и включил свет.
Родные и близкие! - пронеслось у Лёхи в голове, - сколько месяцев сюда уже никто не заглядывал. - Он прошёлся по складу.
Эй Ты, ты только посмотри на всё это. - Лёха повертел головой. Паутина, пыль, остатки чьего-то бутерброда. Он остановился у столика в углу. - Смотри, хлеб посинел и высох, кусочек сыра на нём стал аж каким-то красно-чёрным. Красно-чёрный цвет - это здорово. Не так ли? - Он выдвинул один ящик стола, задвинул, выдвинул другой. - А вот и молоточек. Можно и молоточком. - Он хотел взять молоточек, но резко отдёрнул руку.
Отпечаточки? - хихикнул я ему.
А почему бы и нет, - задумчиво произнёс мне Лёха, накрыл молоточек давнишней «Вечёркой» и задвинул ящик.
Так-так-так, - застучало в Лёхиной голове. - Хо-ро-шо-о-о. Допустим, Жабру начнут искать не сразу, а мы тем времнем и мой юбилей отгуляем и...
Глупости всё это, - возразил я ему.
Нет-нет, - усмехнулся мне Лёха и задумчиво прошёлся по складу. - Я попрошу его поискать материал для нашей обычной летней рекламы. А Жабра, он что, он сверхпредусмотрительный, он скажет, что весна пролетит, как миг, и сам полезет вон туда, там плакаты, тюки, коробки. - Лёха остановился в углу перед стеллажами.
И? - не выдержал я Лёхе.
И тут я его молоточком по голове тюк-тюк два раза. - Лёха рукой изобразил для меня два удара молоточком. - Сначала только два раза, чтоб он хотя бы на секунду-другую отключился, а потом я его добью уже несколькими более сильными и точными ударами. Я прикрою его рекламой «ПОЧТИ ДАРОМ». - Лёха достал со второй полки щит «ПОЧТИ ДАРОМ». - Это будет очень символично.
Глупости, - не согласился я Лёхе.
Да пошёл ты, Эй Ты! - отреагировал Лёха мгновенно.
Потом, постояв немного в задумчивости и посмеявшись чему-то, наверно всё же это был нервный смешок, Лёха запер склад и пошёл по коридору.
- Алексей Петрович, - окликнули его, когда он уже собирался подниматься по лестнице.
- А-а-а, Егор Иваныч, - обернулся Лёха. - Доброе утро.
- Что-то вы раненько сегодня, - улыбнулся Егор Иваныч - это был выхтёр или охранник. - Даже Геннадия Павловича обогнали. - Он пристально посмотрел на Лёху. - Что-то случилось?
- Нет-нет, - мгновенно ответил Лёха. - Складские дела…
- И у вас всё в порядке? - спросил Егор Иваныч, улыбка не сходила с его лица.
- А что может быть не в порядке. - Лёха удивлённо пожал плечами, но внутри всё напряглось… хотя, куда ещё больше.
- Ну, слава богу. - Егор Иваныч кивнул головой. - Хорошего рабочего дня.
- Спасибо, - кивнул Лёха и пошёл по лестнице.
- С юбилеем! - крикнул вслед Егор Иваныч.
Лёха остановился на полушаге, оглянулся и некоторое время смотрел на Егора Иваныча. На языке у Лёхи в это время вертелись, именно - вертелись, одни матерные слова.
- Спасибо, Егор Иваныч, - сказал Лёха и медленно поднялся на второй этаж.
Естественно и увы, я никого убивать не буду, - призадумался Лёха, зайдя в зал и усевшись за стол. - Это вопрос чести, а не криминала. - Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и попытался расслабиться.
Честь никогда не двигала прогрессом, - сказал я Лёхе. - Будь проще.
Лёха, сидя с закрытыми глазами и как бы расслабившись, попытался никак не отреагировать на эти мои какие-то, видимо, ещё потусторонние для него слова.
Честь никогда не двигала прогрессом, - вдруг пронеслось в Лёхиной голове.
Эй Ты, а ведь ты, пожалуй, близок к истине, если она, честь эта, вообще существует. - Лёха выдержал паузу и повторил мне: - Честь никогда не двигала прогрессом! Почему? - спросил он вдруг меня.
Если сразу с размахза не понял, то долго объяснять, - ответил я Лёхе.
Ты что, правда, мой внутренний голос? - спросил меня Лёха вдруг то ли с надеждой в голосе, то ли с неким разочарованием. Интонация была раздвоенной. - Кто ты? Что ты? - продолжал он задавать мне вопросы.
Повторяю энный раз. Я. Твой. Внутренний. Голос. - Я говорил Лёхе отрывисто специально, чтоб прозвучало максимально убедительно. - То есть! Во мне всё прошлое всего твоего рода! Всё твоё прошлое! Твоё настоящее! И даже твоё будущее!
Псоле этих моих слов наступило долгое молчание.
Лёха сидел неподвижно и смотрел куда-то в заоконную даль. Было очевидно, что он ни о чём не думал. Это была безмолвная адаптация к новому состоянию внутреннего мира. Внутреннеий мир, от нового состояния которого будет многое зависеть, и всё теперь может или покатиться, или поплыть, или помчаться, или попятиться, неважно, совсем по-другому…
Хорошо, - выдохнул мне Лёха. - Видимо, другого не дано. Хорошо. Хорошо… - повторил он несколько раз. - Допустим! Но где вообще ты был раньше, когда я…меня ж заносит уже с давних пор…ещё…
Да, история долгая, - перебил я Лёху. - Я не только запоминаю всё, что с тобой происходит и слежу за ходом твоих мыслей, я ещё анализирую, учитываю более, чем тысячелетний опыт всех твоих предков. Конечно… - Я сделал коротенькую паузу: говорить или не говорить. - Хорошо. В двух словах постараюсь что-то объяснить. Я – это всё, что накопилось в твоём мозгу за всё время существования твоего рода, может даже от самих обезьян, если от обезьян, это все видимые и мыслимые картинки твоего рода. На экране твоего серого вещества эти картинки одни ещё чёткие, другие уже мутноватые, это и мысли и так далее. В религиях людей душа является частным случаем всего этого. Да, у тебя есть дети? - спросил я вдруг Лёху.
Дети? - Лёха задумался. - Ну, я был один раз почти женат. Средствами никогда не пользовался. Нет, о детях ничего не слышал.
Знаю, знаю, - я рассмеялся зачем-то ему, - вроде нет. Так вот, если ты умрёшь, не оставив детей, то я, - я некоторое время молчал, - я тоже умру. Умрут, исчезнут навсегда в этой твоей форме все эти картинки и мысли. Душа твоя умрёт. То есть, душа бессмертна только в одном случае, если кто-то понесёт всё это дальше, обогащая будущее собою и своим опытом. Понятно?
И всё-таки… - Лёха не договорил, а хотел сказать следующее: «Я надеюсь, что я, мой образ в целом и духовный и материальный остался хоть у кого-то на этой земле посредством общения со мной вообще». Хотел сказать это, чтоб, видимо, хоть как-то возразить и за что-то зацепиться в моих мутных рассуждениях, понимая при этом, что в данный момент ничего нет, кроме «И всё-таки».
Я рассмеялся от его нерешительности.
Ты сможешь у…- начал я говорить Лёхе уверенно, но на некоторое время замолчал и потом продолжил, но уже не очень уверенно: - Хотя, я вот сейчас полистал твои серые клетки… На твоей жёсткой памяти, я вот сейчас листаю и вижу, что один из твоих предков сталкивает кого-то в пропасть, из которой…из которой...
А может мой предок именно тот, которого сталкивают? - возразил мне Лёха.
Возможны и такие варианты. - Я рассмеялся Лёхе. - Но учти, что из пропасти нет возврата.
А он зачат был до того. - Лёха тоже рассмеялся.
Не понял, - напрягся я.
И я ничего не понял, - сказал мне Лёха, и мы захихикали
Да! Кстати! - Я вдруг почувствовал какой-то звук, как кто-то цикнул зубом или хрустнул костяшками пальцев. - Ты ошибаешься насчёт того, что я с тобой разговаривал раньше. Сегодня и только сегодня я решил выступить на авансцену. Сегодня твой Рубикон, - сказал я Лёхе уже с пафосом.
О-о, как высоко берёшь. - Лёха усмехнулся. - А тот ранний кто же? – спросил он меня.
Тот, наверно, ты сам и есть. - Я хихикнул Лёхе. - Я просто только подталкивал тебя к тому или иному решению, на твой выбор, но командовать я начал только сейчас. То есть, сегодня, можно сказать, что это ты-ты-ты про-ин-ту-и-чил, что надо смываться. И я этому очень рад. Ты понял меня? Извини за эти «что», «что», «что».
- Может быть, - заговорил Лёха вдруг вслух. - Может быть, – и посмотрел в окно.
Внизу, напротив, на стоянке парковалась Ауди серого цвета.
Запомни, - сказал мне Лёха, - с настоящего момента, вот теперь, как только ты материализовался или, если хочешь, явился, я честно буду делиться с тобой всем своим. Я буду мысленно разговаривать с тобой, обсуждать там разные свои проблемы, планы, что я, кто я, куда иду, что делаю, как…
Спасибо. - Я рассмеялся ему. - Всё, что ты перечислил, и даже намного больше того, и хочешь ты того или нет, является моим достоянием. Мне уже надоело повторяться, дорогой Алексей Петрович, - закончил я уже строго.
Лёха опустил голову и на некоторое время упёрся взглядом в пол. Ладно, - выдохнул мне Лёха и тут же прикрикнул мне: - Но чтоб ты мне не мешал!
Разумеется, - мгновенно откликнулся я Лёхе, - я ж проявление только крайнего критическогое состояния твоего внутреннего мира и обозначаюсь только тогда, когда мне нестерпимо плохо, и всё моё преступное – да-да, преступное! – красноречие объясняется исключительно только тем, что ты не слушаешь меня. А ты обязан меня выслушать, безоговорочно согласиться и хотя бы попытаться сделать то, что я тебе при-ка-зы-ва-ю! Даже попытка засчитывается, как выполнение приказа. Смойся с этого театра действий и всё! На этом я умолкаю. Я итак нарушил основной закон мироздания - пускаться в даилог с носителем мозга. Как бы это не обернулось как то не так. Действуй! - И тут я вдруг зачем-то хитровато-хитровато, как мне показалось, и неожиданно даже для самого себя добавил Лёхе: - Ты не забыл Доктора Фауста?
Доктора Фауста? Доктора Фауста! - Лёха медленно прошёлся по залу. - Мало ли что я забыл. Ла-а-адно, - протянул он и вдруг крикнул мне. – Заканчивай свой ликбез!
Так во-о-от, короче, - я как бы задумался для Лёхи, - я всё анализирую и принимаю решения. Из ста спорных вопросов я ошибся всего…. То есть, мои решения твоих вопросов были всегда правильными и совпадали с ответами. Иногда они совпадали с твоими решениями, иногда нет.
Почему ж ты молчал, когда у тебя были другие решения? - возмутился на меня Лёха.
Твоя жизнь - твои проблемы, - сказал я Лёхе. - Это мой главный принцип работы. Но сейчас твои проблемы стали и моими. Меня сейчас трясёт, заносит, некоторые куски памяти куда-то исчезают… Короче, я обозначаюсь только в таких крайних случаях. Это критический момент. Критический во всех аспектах твоей человеческой жизни. И это действие, которое я тебе сейчас указываю, сам понимаешь, действие крайнее и может повлечь и повлечёт много-много неудобств и неприятностей, мягко говоря, но! Извини, что вмешиваюсь в твою личную жизнь, но Внутренний Голос, то есть - я, должен приходить на помощь именно в такой критический момент жизни.
Ты всё-таки считаешь, что критический момент уже наступил? – спросил меня Лёха.
Уверен. Наступил. - Сказав Лёхе, я подождал, что скажет Лёха, но он молчал. - Смыться - единственно правильное решение. А человечеству, убив Жабру, ты не поможешь. На его месте появится другая Жабра. Как хвост у ящерицы.
После этих моих слов мы некоторое время молчали.
Та-ак, что же делать? - пронеслось у Лёхи, он как-то растерянно посмотрел по сторонам и обратился ко мне: - Я и ресторан заказал, и настроился. Ты точно уверен, что это правильный ход?
На все сто, - ответил я ему. - Проведу параллель. Ты ж сам смотришь телевизор, смотришь новости, участвуешь в базарах на работе, например. Сам же говорил кому-то и тебе говорил кто-то, что времена глобальных мировых войн канули в прошлое, теперь убивают пусть не миллионами, но сотнями незаметно и заметно и ежедневно. За углом убивают, так называемый терроризм, а мы пьём и веселимся, как ни в чём ни бывало. Но убивают то кого?! Мелочь! Народ! Ну что твой Жабра? Убей президента! - Я сардонически рассмеялся. - Шутка, успокойся. А миллионы вас людишек таких, как ты, то есть…Что миллионы! Вам только кажется, что вы живы, а вы уже мертвы, и в карманах ваших господ Евересты денег и Канары всего мира. Ухватил? В современном мире прямое физическое воздействие…
…плохой тон, - продолжил меня Лёха. - Я тоже против, но… - Он задумался и постучал по голове кулачком.: - О! Бедная моя голова! Итак, ты мой внутренний голос, и всё, что у меня в голове, попадает к тебе, и ты всё анализируешь. Так? - Задав вопрос, он задумчиво прошёлся по залу.
Я не спешил с ответом. Я уже всё ему сказал.
Эй Ты, ты меня слышишь? - спросил меня Лёха, подождал некоторое время и повторил свой вопрос: - Ты слышишь меня?
Слышу, - ответил я Лёхе.
Но, я б хотел точно знать: это всё, что у меня в голове, все мои откровенности, короче, всё-всё моё остаётся только между нами? - спросил меня Лёха.
Обижаешь, - обиделся я Лёхе. - Я же твой внутренний голос и только твой и могу общаться только с тобой. Я не только гарантирую полнейшую конфиденциальность твоих взглядов, мыслей и побуждений, но я знаю о тебе ещё столько всего, о чём ты и понятия не имеишь и я не вправе даже тебе об этом говорить. Можешь дойти только сам. И некто другой никак не сможет ни заговорить со мной и ни прочитать мои, то есть - твои, мысли. И ещё, на будущее: повторяю для дураков, что я не вступаю в диалоги, не делюсь своим мнением, я только исключительно командую «Делай то! Делай это! Или «Не делай!» Одно коротенькое командное предложение и всё и только в крайнем случае. Это не только мой стиль… И ещё, мой дорогой, зная твои склонности, одно предостережение на пока ты не смылся. Это женщины. В ближайшие дни и особенно пока не смылся надо опасаться этих существ, потому что не угадаешь, какая она какая. Я порылся в памяти и кое-что вывел на монитор твоего серого вещества. Это не гороскоп, это, так сказать, общая рекомендация, а ты действуй по ситуации. А вообще, между нами, так чисто по философически могу только добавить: когда женщина любит женщину, это я ещё понимаю; женщина это бог, это красота, это всё. Но когда мужчина любит мужчину… Хотя, впрочем, грязь липнет к грязи. Бывает и такое.
- Ты рассуждаешь, как одна моя знакомая, - сказал мне Лёха и рассмеялся. - К чему ты всё это нагородил? Лишнее всё это. Ну, ладно, спасибо, что предупредил. А ты, случайно, не женщина?! - Лёха вдруг расхохотался мне.
Всё! - резко ответил я Лёхе. - Я итак наплёл больше, чем полагается по этикету внутреннего голоса. Я всё сказал! Я исчезаю. Я сделал дело, могу и уйти. Могу и уйти. Могу и… - говорил я всё тише, тише, как будто меня относило от Лёхи ветерком времени.
- Так-так-так. - Лёха с задумчивым видом прошёлся по залу. Он остановился около стола у окна. Взял в руки книжку, полистал и положил на место на край стола. На краю стола была целая стопка книг: - Так-так, - усмехнулся Лёха мысленно. - Татьяна Устинова, Полина Дашкова, Дарья Донцова, Татьяна Полякова. Нет? Полина Дашкова или Дарья Донцова? Дарья очень красивое имя. Да и фамилия звучит. Конечно, Дарья Донцова, Полина Дашкова, две Татьяны Полякова и Устинова, потом ещё эта, забыл, ещё вон та, тоже забыл, и только потом где-то там во втором десятке Агата Кристи. Пеар. Реклама. А что ещё? - Лёха перевёл взгляд за окно.
Так-так. Эй Ты, ты внёс приличную сумятицу в мои и без того нестройные мысли, - разговаривал он со мной. - Сумятицу?! Ты всколыхнул меня всего. Все мои внутренности, начиная от мозгов и кончая задницей. Всё зашевелилось, задёргалось. Зуд пошёл! Но, если приглушить эмоции, ты привнёс, как мне показалось и с чем я уже почти согласился, в мою жизнь какую-то завершённую логику. Этап жизни, когда я брёл по ней, сам не зная куда, когда порхал от одного порыва сиюминутных желаний к другому, закончился. Теперь надо каждый шаг делать осмысленней, с большей ответственностью хотя бы перед самим собой, и думать, думать, а не просто сорить словами. Сегодня мы порешаем все уже перезревшие вопросы и начнём…начнём…
Лёха посмотрел на часы.
Одиннадцать.
Где же он этот Жабра, - подумал Лёха. - Утро уже в самом разгаре. Он уже должен прийти, но его почему-то нет. Нет! Да, собственно, и зачем он мне теперь после всех этих изысков этого Эй Ты. - Лёха снова посмотрел на край стола у окна. - Интересны они, эти женщины. Как будто так легко убить. Подошёл, тюкнул в темя или выстрелил в лоб, успев ещё сказать при этом всё, что думал. Убить человека. Первый раз. Как можно? Вот ты, Эй Ты, только сказал «Смывайся», и весь остальной ты, то есть весь я, уже включился в такую-притакую работу, поднял со дна весь хлам и золото души, осветил все её самые отдалённые уголки, самые тёмные, которые никогда б и не дали о себе знать. Да-а, дорогой, - Лёха посмотрел куда-то налево и чуть назад, как будто кого-то выискивал. - Для меня убить человека это просто невозможно. Убить человека! А у них это как глоток кофе или ещё проще - просто плюнуть, если воспитание позволяет. Убить человека!
Убить Жабру, - вдруг заговорил я с Лёхой, - это всего лишь как наступить на кусочек дерьма, можно и не заметить. Всегда, когда идёшь по жизни осмысленно и с ответственностью, приходится наступать на дерьмо. Аксиома! Ну, подумаешь, одним наступанием больше одним меньше! А потом, когда взойдёт солнце и…
Хватит болтать! - не выдержал меня Лёха. - Обет молчания он дал! Болтун эйтыквенский! - Он ткнул указательным пальцем вверх. - Я понял тебя. - Он тяжело вздохнул. - Теперь я сделаю так:: я подхожу к нему, говорю всё, что надо, может, бью его в морду или отвешиваю звонкое щалля. И это надо будет сделать в ресторане
Лёха вдруг громко рассмеялся и тут же оглянулся.
Не желательно, чтоб кто-то услышал этот идиотский смех, - подумал Лёха с каким-то испугом. - Я давно уже так громко не смеялся, не хохотал. А жаль. Жаль. Надо решаться. Надо. Звонкое щалля и смыться. Пощёчина, пожалуй, прозвучит погромче, чем удар молоточком по голове. Выражение глаз, - Лёха вытаращил куда-то в потолок глаза, - испуг, - он задёргал щеками, - замешательство…и всё на виду у всех. Да! Конечно! Пощёчину надо отпустить в ресторане вечером на виду у всех, когда ещё не начали пить. Во время первого тоста. Для него это будет такой позор. По-зо-ри-ще! - Лёха сладко зевнул. - Странно всё это и интересно и страшно. Жутко! Да где же эта Жабра?!
Интересно ты относишься к женщинам. Почему? - спросил вдруг Лёха меня, подождал немного ответа и потом усмехнулся. - Молчишь. Я б тоже молчал. - Он хохотнул и посмотрел в окно.
ЧАСТЬ 2. УБИТЬ ИЛЬ НЕ УБИТЬ
Внизу, напротив, на стоянке парковалась Ауди серого цвета.
Лёха тяжело вздохнул и посмотрел на часы:
Одиннадцать?! - задумался на мгновение Лёха и посмотрел в окно ещё раз. - Это на него не похоже. Почти на час опоздал. Почему опоздал? Может, почуял что? Это ещё тот пёс. За километр чует. Может и у него свой внутренний голос! Свой, Эй Ты! Да не грохну я тебя, Геночка! Не боись!
Лёха громко хохотнул, обхватил голову руками, прошёлся по залу и вернулся к окну.
Что-то он долго сидит, не выходит, - веретелось в Лёхиной голове. - О! Наконец-то.
Внизу напротив окна на той стороне проезжей части из Ауди серого цвета вылез широкоплечий мужчина невысокого роста.
Ставит на сигнализацию, - усмехнулся Лёха. - О! Смотрит в мою сторону. А ведь он никогда наверх не смотрит. Только вниз. Вот-вот, привет, Генрих Павлыч. Привет
Некоторое время они, Лёха и Генрих Павлыч или кто он там, похоже, смотрели друг на друга: Лёха - вниз со второго этажа, Генрих Павлыч - вверх со стоянки. Потом Генрих Павлыч пересёк проезжую часть и исчез из виду.
А Лёха сел за стол и уставился в экран монитора. Через некоторое время где-то зазвучали шаги, на пару секунд смолкли, опять зазвучали. Лёха не двигался, он слушал шаги, это было очевидно. Он напряжённо и тупо смотрел на экран монитора и слушал шаги. Дверь хлопнула.
Лёха оглянулся. Генрих Павлыч улыбался во всю ширину своего огромного лица.
- Доброе утор, - кивнул Генрих Павлыч.
- Вот решил кое-что успеть до начала, - произнёс Лёха зачем-то и как-то неуверенно, как оправдываясь, и встал.
Что ты делаешь? - тут же пронеслось в Лёхиной голове.
Они пожали друг другу руки, и Генрих Павлыч исчез за дверью «ЖЕБРОВСКИЙ ГЕННАДИЙ ПАВЛОВИЧ».
Зачем я перед ним оправдываюсь? - спросил себя Лёха. Он встал, почему-то посмотрел в окно, там внизу стояли мужчины и курили.
- Алексей Петрович, зайдите пожалуйста, - долетело откуда-то, видимо, из-за двери « ЖЕБРОВСКИЙ…»
Всё внутри Лёхи как-то засуетилось, они медленно и очень осторожно подошёл к двери «ЖЕБРОВСКИЙ…» и тихонько постучал.
Да что там тихонько, робко он постучал. Робко! В этот момент он почувствовал то, что называется страхом.
- Фу-у-у, фу-у-у, - как-то тяжело дышал он.
- Войдите, - долетело из-за двери.
Лёха сделал глубокий вдох и вошёл.
- Чего стучишься? - сказал Жебровский, не отрываясь от монитора.
- Мало ли вы с кем, - пробормотал Лёха.
- Мы? - Жебровский, не отрываясь от монитора, удивлённо пожал плечами. - С кем? - Он мельком посмотрел по сторонам, потом, как будто вспомнив что-то, рассмеялся, снова упёрся взглядом в монитор, и его пальцы забегали по клавиатуре. - Да, - Жебровский оторвал свой взгляд от монитора и посмотрел куда-то поверх Лёхиной головы, - в свете вчерашнего, Алексей Петрович, прошу ключи от всех складов и хозяйственных помещений на стол. - Он рассмеялся. - Ума не приложу, почему я не сделал это вчера.
Их взгляды встретились.
- Ума не приложу, почему я не сделал это вчера, - повторил Жебровский и снова упёрся взглядорм в монитор.
- Ключи от всех складов? - Лёха опустил руку в карман и нащупал связку ключей. При этом его взгляд оторвался от Жебровского и побежал по кабинету: графин с водой, степлер, горшок с геранью…
Идиот! - чуть ли ни промычал Лёха вдруг. - Как ты думал его угрохать? Ауди! Когда его Ауди стоит внизу, охрана вся на ногах!
- Вы не забыли, что сегодня за день? - спросил Лёха вдруг, выкладывая на стол связку ключей.
Жебровский, продолжая стучать пальцами по клавиатуре, пожал плечами, потом, глядя на экран монитора, задумался. Наступила короткая пауза.
- А-а-а, - Жебровский сделал вид, что вспомнил, оторвал свой взгляд от монитора и спрятал ключи в ящик стола. - Да, конечно. Да-да! Как же этот день забыть!
- В шесть вечера в Ляйпциге, - сказал Лёха. - Будет всё снабжение и весь склад. И я очень хотел бы видеть вас, не смотря на вчераший ваш …
- Да-да-да, - проулыбался Жебровский. - Я буду. Я постараюсь.
- Вы уж постарайтесь, - сказал Лёха.
Зачем ты с ним «на вы»? - пронеслось у меня. - Промашка! Явная промашка…
- Конечно, конечно.- Жебровский продолжал улыбаться.
- Обязательно, постарайтесь. - Лёха тоже начал улыбаться. - Тем более, что я не воровал, и вы об этом прекрасно знаете.
- Я было хотел вчера тебя обыскать, чтоб, - Жебровский призадумался, - сразу всё решить без суда и следствия, но подумал. - Он замолчал.
- Что подумали? - спросил Лёха.
- Ну, ты ж не дурак, чтоб таскать ворованное в кармане, - Жебровский усмехнулся и добавил, - или держать дома.
- Могли б и обыскать. - Лёха вывернул карманы пальто. -
Они оба заулыбались друг другу.
- Сухарики сушите, Алексей Петрович, сухарики. - Жебровский прекратил улыбаться, тяжело вздохнул. - Я обязательно постараюсь. - Он снова заулыбался, и улыбка на его лице стала до безобразия широкой, он привстал, яростно пожал Лёхе руку, и даже показалась, что он захотел сделать шаг и обнять Лёху, но взгляд был уже выпроваживающий.
- Я буду ждать, - сказал Лёха. - Ляйпциг. Если помните…
- Я помню, - сказал Жебровский. - Я знаю.
- Спасибо, - сказал Лёха и, почему-то пятясь задом, вышел из кабинета.
Да-а-а, какая непролазная дрянь этот Жебровский, - задумался Лёха, оказавшись в зале. - Какая дрянь! Пиюк! Муак! Х...! Дебил наконец! Жебровский. Жебро. Жабра. Геннадий Павлович! Конечно же, Геннадий Павлович Жебровский! Генрих наш! Павлыч! Непролазнейшая дрянь Убить и только! Даже не верится.
Эй Ты, ты меня слышишь? - обратился Лёха ко мне.
Но я уже молчал для Лёхи.
А ладно, - как-то успокоился Лёха, и в голове у него потекло: - Теперь неважно. Разве могут они договориться эти трое – я, Эй Ты и тот, который в моём обличие ходит по земле и слушает подсказки то одного, то другого, тот телесный, которым только я и управляю – две ноги, две руки, рот, пенис, но эти два последних иногда и мной управляют, да ещё как. Всем миром управляют эти две штуки – рот и член! Так-так-так. Сейчас Жабра окунулся в ящик и смотрит свою порнуху или… Итак, на кону моё будущее. Что ж всё так трясётся?! Как будто всю жизнь я только и ждал этого дня. Внутри всё дрожит. И смешно, и кисло, и…страшно. Родные и близкие! Восторг ещё какой-то! Хорошо-то как! Хотя бы потому, что всем ещё чего-то ждать в этой жизни, а у меня уже всё! Всё!
Лёхе, видимо, стало как-то легко. От чего?
Если честно, признайся, ты заговорил со мной не сегодня, а несколько раньше, - обратился ко мне Лёха. - Но я не придавал этому никакого значения, мало ли кто у меня в голове брешет. Да я и сам с собою болтаю! Одни сны только чего стоят. А потом я, как-то сам того не замечая, начал прислушался к тебе. Припоминаю, что сначала ты сказал: «Хватит бегать за каждой юбкой! Сколько лет всё одно и то же. Ты только посмотри на себя, что ты есть». А ведь я не за каждой юбкой бегал. У меня была система. Я даже как-то последовал твоему совету и на месяц воздержался от женщин. Эй Ты, ты согласен со мной?
Я твоё далёкое прошлое, я твой опыт, твои мысли и поступки, я твоё видимое, учти – только видимое, окружение, я - твоя высшая интуиция, - подумалась мне эта чушь, но Лёхе я ничего не сказал.
Не дожаввшись ответа, Лёха закрыл глаза и посмотрел по сторонам. Никого. Он оглянулся на кабинет Жебровского.
Так-так.- Лёха вдруг мысленно захихикал. - Вот-вот, - понеслось в его голове, - именно сейчас всё и начинается. Пошёл сюжетик. Сюжетище! Совершенно чёртов сюжетище! Так всё взлохмочено, хоть пьесу пиши. Да! Да! Всем ещё чего-то ждать, а у меня уже всё. Точка! Итак, это уже перегруз. Игры разума.
Спасибочки за доставленные удовольствия, - кивнул в мою сторону Лёха. - Эй Ты, тебе спасибочки. Тебе!
Лёха осмотрелся.
Так-так-так, вот и народец повалил, - заговорил со мной Лёха. - Я тебе сейчас всех представлю. Да ты и так должен их знать. Ведь ты моё прошлое, настоящее, - он мысленно захихикал, - и даже бу-ду-щее! Это Флейтман…
Флейтман как всегда открыл дверь ногой. Кто ж не знает странных привычек Флейтмана.
Этот жест был символом свободы моего дяди Васи ещё с Советских Времён, - сказал мне Лёха. - У кого Флейтман перенял его, неизвестно, но он представляет теперь это как своё. Нуд, ладно.
- Привет, Алексей Петрович, - улыбнулся Лёхе Флейтман..
- Ну, - Лёха сморщил лицо, прищюрив один глаз, они пожали друг другу руки, - ты готов?
- Как юный пионер. - Флейтман прошёл через весь зал и сел за стол в самом углу.
Тут же с шумом, можно сказать, что ввалились, зашли Фёдорыч и Токмочинский. Они всегда приходят вместе, такое впечатление может сложиться, что они вечером вместе пьют, потом утром очухиваются и спешат на работу. Хотя оба женаты, примерные семьянины и живут чуть ли ни в противоположных концах города. Чу-де-са!
Они поздоровались с Лёхой.
- А-а… - открыл рот Фёдорыч.
- Поздравления на потом, - остановил его Лёха, но Фёдорыч все же успел обнять его и собирался уже расцеловать.
Вошли Пашуля и Елена Борисовна… Она у Лёхи - ЕйБы, он у неё - АльПей. У них о-очень странные отношения. Я бы даже сказал…
Вот с ней бы я, пожалуй, расцеловался, - кивнул мне Лёха. - Но только не здесь и не сейчас, а годика два-три…а там уже… сейчас же… - мысли его дёргались.
Следом за ними вошёл ещё кто-то, но скрылся за гардеробом
Все только вошедшие скрылись за гардеробом и начали шушукаться, но Лёха их упредил.
- Дорогие мои, все поздравления на потом, - сказал Лёха и улыбнулся. - А сейчас…
Вошли два толстяка. Посмотрели на Лёху и тут же вышли.
Вот этих тостяков я в его жизни ещё не видел. Это уже что-то. Что они? Как прошли через вахту? Почему посмотрели именно на Лёху? Процес пошёл?! Так-так-так, это уже никак продолжение интриги с хищением денег.. Ну и денёк намечается.
Всех знаю, а толстяков я не знаю, - сказал мне Лёха. - Ты их знаешь?
Я, естественно, промолчал.
Молчишь? - Лёха задумался. - Ладно-дадно. Ещё не все пришли.
Я знал, что не все пришли. Я всех их знал.
- Дамы и господа, - обратился Лёха ко всем в зале. - Восемнадцать нуль нуль, ресторан Ляйпциг. Я вас всех яростно жду.
Все захлопали в ладоши.
- Дорогой ты наш, - начала говорить Елена Борисовна. Лёха остановил её жестом правой руки.
- Елена Борисовна, потом. Всё потом. Будет много водки, тогда и поговорим. Но, - Лёха выдержал небольшую паузу, - будет и сюрприз. Надеюсь, - он посмотрел на каждого в отдельности, это было как-то театрально, - сюрприз вам понравится. Короче, будет весело. Сегодня пятница, завтра суббота, так что, времени у нас достаточно, чтобы всё успеть.
- Ура! - крикнул Фёдорыч.
- Ура! - крикнули ещё несколько голосов.
- До вечера. - Лёха театрально поклонился благородной публике и вышед из зала. На первом этаже его догнала Елена Борисовна.
- АльПей! - Она придержала Лёху за локоть.
- ЕйБей? - Лёхино лицо сморщилось от удивления.
- Ну, ты, - Елена Борисовна посмотрела куда-то повыше Лёхиных глаз, потом её взгляд пробежался по нему, как я понимаю, с головы до ног, - ты хотя бы сегодня приоделся, причесончик бы. Ну, всё-таки такой юбилей. - Она заулыбалась.
- Конечно. - Лёха улыбнулся ей. - У меня весь день впереди.
- И ещё, - Елена Борисовна как-то сокрушённо покачала головой, - из головы не выходит. - Она чмокнула Лёху в щёчку и заспешила по лестнице.
Лёха только покачал головой ей в след и вышел из здания.
Было уже тепло, но зима затянулась, и, хотя март был уже в самом разгаре, снег сугробами ещё лежал на обочинах тротуара. Было даже очень пасмурно, и, кто знает, не повалит ли снег. Я любил наблюдать за природой Лёхиными глазами.
Лёха как-то мысленно расслабился и пошёл вдоль проспекта. Не буду представлять город, в котором жил Лёха. Это большой город очень большой страны. Любой узнает его сразу. Но история эта могла бы произойти и в любом другом городе, в городке, в посёлке, в деревушке, на хуторе. Уж можете мне поверить. Даже в пустыне. Да-да! Лет сто назад один из его предков по имени Василий прожил лет двадцать в пустыне. Он был не простым человеком, он даже потом сказал, что люди везде одинаковые. И в США такая история могла случиться! Вот о США много слов, но мыслей мало. Тут я пас. Но, если будет очень надо, могу порыться в закромах. Хотя явление пребывания человека и во власти ненависти и во власти любви и одновременно и по отдельности наверняка инвариантно и, как вы понимаешь, не зависит ни от системы координат, ни от времени. Так что, порыться в закромах? Не стоит!
А я что, нахожусь и во власти ненависти и во власти любви? – прочитал вдруг меня Лёха.
Я, естественно, не проявился.
Лёха пошёл вдруг быстро, как одержимый. Видимо, я его завёл. Он вошёл в метрополитен. Поезд подошёл сразу. Лёха даже не ждал.
Это знак судьбы, - усмехнулся Лёха. - Да-а, общение с этим Эй Ты, это что-то. Кто-то специально выжидал момент и подбирал скорость движения поезда метро так, чтоб поезд подъехал к перрону одновременно со мной. Это хороший знак. Хотя все эти знаки для неуверенных в себе людей. Знаки, гороскопы, зодиаки. Более того, вот одно свободное место, и никто не садится. - Лёха посмотрел по сторонам и сел. А напротив него пассажиры сидели так, что Лёха мог видеть своё отражение в окне напротив.
Итак, бесконечно-чёрное оконное пространство вагона метрополитена, - задумался он.
Залысины мне уже идут. Ты не считаешь? - обратился Лёха ко мне. - Они придают некую солидность, значимость даже какую-то.
На Лёху вдруг нахлынула какая-то обострённость чувств, да простят меня филологи. Фатальная? Фатальная обострённость чувств?
Я вдруг почувствовал, что он замечает почти всё вокруг и чувствует столько всего, что всё так перемешалось, что я ничего не чувствую. Тавтология!? Не будем об этом.
О, родные и близкие, - вздохнул Лёха, - как мне хорошо. Даже ладонь накалилась от предвкушения грядущей вечерней пощёчины.
Ладонь не может предвкушать, - подумал я и даже хотел ему об этом сказать. Лёха врёт, что ему хорошо. Ведь мне плохо!
Хорошо-то как! - врал Лёха, он вытянул перед собой ноги. - Как после хорошего глотка очень хорошего портвейна. - Он чуть повернул голову влево и сделал глубокий вдох носом.
Пахло кошачей мочой. Лёха не любил этот запах.
Стоп! Кто ж из наших брызгается такими духами? - Лёха задумался. - Забыл! - Он вдруг чуть не расплакался, был такой мощный позыв расплакаться, что ему пришлось сделать несколько глотательных движений.
Лёха всегда был инфантилен, как девчонка, - вспомнил я.
Ненормальность - вот оно! - неслось в Лёхиной голове. - И залысины сейчас соответствуют как никогда той ситуации, которая повисла в воздухе, в атмосфере, вообще в пространстве и времени. Времени!
Эй Ты, ты меня слышишь? - крикнул мне Лёха.
Эта ситуация вневременная, - не откликнулся я.- Освежи в памяти древних мудрецов, перечитай библию, вернись вообще к великим мастерам. Да зачем далеко ходить?! Я б тебе многое напомнил, но не могу нарушить закон.
Ты прав, совершенно верно, эта ситуация вневременная! - вдруг снова прочитал меня Лёха. - О! Мой Внутренний Голос! - простучало в его голове.
Я сначала удивился, а потом обрадовался, что между нами образовалась связь, протянулась ниточка взаимопонимания. Контакт! Есть контакт!
Та-ак, так-так-так, - прострочил вдруг Лёха моё пространство, - на чём я остановился. Прошлое! Прошлое - это всё! Это будущее. Это конец. Пощёчину надо будет отвесить или отдать сразу, когда все ещё будут трезвыми, многим это очень понравится. Когда он поднесёт рюмку ко рту. И тут шлепок. Открытой ладонью. Как я это делал в детстве, когда дрался…
Да-а, дрался Лёха в детстве не стандартно: все старались ударить по морде, а он давал пощёчины. Это так больно, и так звонко…
Да! Да! О йессс! - почти взбесился Лёха. - Именно! Шлепок пощёчины должен получиться очень звонким и смешным. Особенно смешным и звонче разбитой рюмки. Так называемое щалля! Потом надо будет отойти к своему столику и подчёркнуто громко перевести разговор на другую тему. На-пример… - Лёха посмотрел на старика, который сидел напротив. Старик смотрел на Лёху. Они некоторое время смотрели друг на друга, а может сквозь друг друга, мимо. - Это только кажется, что всё то, чем забит мозг и о чём твердит Эй Ты, является каким-то детским бредом, - подумал Лёха. - Нет, иначе б ладонь не накалилась. Хорошо-то как! Спокойно, старик, спокойно. Ненависть – это нормально. Ненависть – это вечный продукт жизнедеятельности любого мозга. Бедные ненавидят богатых, несчастные - счастливых, толпа - царей, королей, генсеков, президентов и премьер министров, подчинённые – начальников. Не-на-висть! - крупными буквами отпечаталось в голове у Лёхи.
Старик отвёл от Лёхи свой взгляд и закрыл глаза.
Это давно прописные истины. - Лёха миысленно усмехнулся. - Правильно, но сейчас лучше ни о чём не думать. Просто смотреть на всё, как оно это всё уже катится и катится по правильным рельсам. Просто смотреть, видеть и ничего не замечать. Нет, наоборот, ничего не видеть, но замечать всё, иначе никакого кайфа. Думать или не думать? Напрашивается «Вот в чём вопрос!», но мы не такие. Как можно не думать в сорок четыре! Мысли сами так и прут…
А мысли ли?! - вздрогнул я.
Стало как-то тихо.
Когда Лёха вышел из метро, шёл снежок. Крутил.
А Лёха достойно держится, хотя меня всего ломает и трясёт. Молодец. Ах, какой артист пропадает… Пропал! Метро это всего лишь небольшая увертюра. У-вер-тюр-ка.
ЧАСТЬ 3. В MAN'S SHOР
А вот и Наш Великий Могучий Народ в пятницу вечером! - подумалось в Лёхиной голове, он как-то цинично, как мне показалось, посмотрел по сторонам, вверх, на дома. - Эти дома со стенами, а за ними люди, люди, люди… Много людей. Они копошатся, валяются, занимаются разной ерундой. О! Эти родные толпы! Толпы! Толпы! Толпы! И стадное чувство переполняет. И ещё. Этот Проспект! Только он вдохновляет. Эх, сейчас бы с Дворянином поторговать! Ещё б свернуть налево и вверх к дому нуммер семь. Нет, ну что ты?! Этот дом забыт и навсегда. Далёкое-далёкое прошлое. Этот Проспект! Для Овчинникова это вся жизнь, для Светки Горбик - конец. Да, пожалуй, не мешало б убрать всё лишнее и занести Этот Проспект в красную книгу молодости. Красная Книга Молодости! - Лёха вдруг начал мычать танго «Утомлённое солнце»…
Я вдруг вздрогнул, я увидел, как в конце проспекта на мгновение мелькнул последний вагон какого-то поезда и скрылся за углом. Так-так, хорошо, что Лёхе не дано видеть это – удаляющийся последний вагон последнего поезда.
Ты понимаешь, в чём дело, - зашевелилось в Лёхиной голове, это он разговаривал с собой. - Ведь я прекрасно понимаю, вот сейчас я вдруг на секунду понял, что за последним поездом мне уже не успеть: красный огонёк последнего вагона ещё виден, - Лёха помахал перед глазами рукой, - он раскачивается в темноте от движения поезда, но уже не греет. Да и не надо греть! Есть вещи погяречее и, - Лёха задумался, - надо думать уже о вечном. Я сегодня как открыл глаза, и всё вокруг как в чулане. Огромное желание снова закрыть глаза, и я не могу преодолеть этого желания. Я уже был один раз в чулане. Это было ужасно. Это было давно. И хорошо было очень. Философия чулана, когда ты сидишь не известно где, где-то что-то шумит, может кошка мяукнет. Именно, кошка мяукнет, а не собака гавкнет. Я закрою глаза. Вот видишь, а ты говорил.
Лёху, похоже, захватила могучая лирика, и он зашагал очень быстро. Куда?! Вокруг было серо и сыро.
Да-а-а - остановился Лёха и посмотрел по сторонам. Снежок крутился вихрями. - Такой день и такой мартец! Сегодня форма должна соответствовать содержанию. Не надо сегодня пренебрегать этой философией. Не надо. Надо б приодеться. Тут, мой дорогой Эй Ты, ты прав… Нет-нет, это ж ЕйБы сказала, чтоб я приоделся.
Лёха зашёл в магазин фирменной одежды…MAN’S SHOP! Красота то какая! ЦУМ. Третий этаж. Всё для мужчин!
- Э-э-э, - обратился Лёха к длинноногой девушке в «ну очень коротенькой» юбчонке; она стояла к нему спиной и, нагнувшись, раскладывала какую-то одежду, в глаза бросались её «ну очень худющие» бёдра, такое впечатление, что она готовится в модели.
Девушка оглянулась.
- А Леночка Дрозд, - Лёха медленно перевёл взгляд с её бёдер на её лицо, - она сегодня работает?
- Елена Дроздова? - спросила девушка, продолжая смотреть на Лёху в полоборота
- Именно, Елена Дроздова, - сказал Лёха и улыбнулся.
- Лен, - крикнула девушка, - тут к тебе. - Она пристально посмотрела на Лёху, отошла и села за кассу.
Появилась невысокая круглолицая женщина. Увидев Лёху, она покачала головой и подошла.
- Чего тебе: - скороговоркой произнесла круглолицая. - Я уже два года замужем.. Дочка.
- Поздравляю, - пробормотал Лёха и вдруг как растерялся. - Да я… у меня сегодня юбилей…
- И? - Круглолицая покачала головой.
- Да, мне б приодеться, Леночка. Видишь, - Лёха посмотрел на себя в зеркало за её спиной, - десять лет не глаженые брюки, - он расстегнул старое серенькое когда-то очень модного фасона с полами почти до пят пальто и показал ей красную рубашку без двух верхних поговиц. Он хотел показать ей ещё немыленную лет десять спину – да, да эта мысль мелькнула в его одном полушарии, но он вдруг испугался чего-то и только сказал: - Деньги есть. - Он похлопал себя по карману.
- Галя, - крикнула круглолицая девушке за кассой, - обслужи парнишу. Я очень тебя прошу.
Подошла Галя, а круглолицая заняла её место за кассой.
- Мне б приодеться, - сказал Лёха, глядя в сторону кассы.
- Есть и брючки нормальные и пиджачок, - сказала Галя и посмотрела куда-то в сторону. - Или вам костюм нужен?
- Что мне нужно? - медленно, ударяя по каждому слову, произнёс Лёха. - Брюки, рубашка, галстук, пиджак. Брюки, рубашка, галстук, пиджак. Помните такую речёвку? - Лёха рассмеялся.
- Не очень. - Галя, задумчиво разглядывая его, почесала висок. - Та-а-ак, есть германские, итальянские.
- Белорусские есть?
- Вы хотите белорусские? - Галя улыбнулась.
- Подберите, пожалуйста, - попросил Лёха. - Я оплачу вам эту услугу.
- Хо-ро-шо. - Галя окинула его взглядом. - Какой размер? - спросила она тихо, обращаясь видимо к себе самой. И исчезла.
Лёха вздохнул. А кто мне покупал красную рубашку? - подумал он вдруг. - Елена Петровна? Точно. Ох, и давно ж это было.
Галя вернулась довольно быстро. Она пригласила Лёху в примерочную и разложила одежду на столике.
- Пожалуйста.
- Спасибо. - Лёха зашёл в примерочную.
Если память не врёт, он сто лет ничего не примерял.
Лёха разделся до трусов, всё своё хламьё бросив в угол, и сел на пол.
Хорошо! - думалось Лёхе. - Прохладный пол! Прохладный пол – это хорошо. Женский и прохладный пол. Когда прохладно, это хорошо. Особенно пиво. Это как будущее. Такое же чёрное. И ещё тишина. Хорошо-то как. Не надо спешить. А зачем? Куда?
Вот, уже и первые приступы нерешительности, - шевельнулся я. - Новости! Лёха всегда был нерешительным. А тут ещё такая тишина вдруг. Кто ж это у него говорил, что тишина – это всегда к нерешительности. Соберись, Алексей Петрович! День то какой!
Фу-у. - Лёха вытер лоб, под мышками и грудь жесткой портьерой. - В баньку б! - Лёха встал, надел брюки и посмотрел на себя в зеркало. Брюки были светло-серого цвета. Почти светлые. Потом он надел рубашку. Почти такого же цвета. - То, что надо, - улыбнулся он. - Запонки! Хорошо, что я прихватил их. Хотя сейчас запонки нехороший тон… Пиджак. Цвета морской волны? Нет. Может и цвета морской волны, только… Только…
Если немного убрать зелёного цвета, - хотел я подсказать.
Да, пожалуй, - согласился Лёха вдруг и моргнул своему отражению в зеркале.
Брюки, рубашка и пиджак сидели на нём неплохо.
Как будто на меня шили! - Лёха посмотрел на себя с одного бока, с другого. - Совсем другой человек! Вот, и лоск появился, эй, Эй Ты, ты не считаешь? - обратился он уже ко мне, продолжая вертеться перед зеркалом.
То, чего тебе всегда не доставало, - отреагировал я тихо на его «эй, Эй Ты.
Ещё б с крайними зубами разобраться и перстенёк бы на правый безымянный! - продолжал Лёха любоваться собой. - А? Та-а-ак, теперь галстук. Нужен ли галстук? Нужен! - Он чуть откинул пиджак и, глядя на себя в зеркало, начал завязывать галстук.
Галстуки Лёха вяжет, как говорится, одной левой ещё со времён своего учительства. Это первостепенный атрибут его имиджа десятилетнего прошлого.
Галстук должен быть всегда! - думал Лёха, глядя в зеркало задрав подбородок. - Он должен быть безупречным и обязательно под цвет брюк. Всё остальное может быть хоть каким, но галстук!..
Как-то, помню, у одной подруги, он вышел из ванной в одном галстуке. - Я порылся в одной кошелки памяти. - У Елены Шапкиной, кажется. Ладно-ладно. Сейчас это не важно.
Лёха ещё раз посмотрел на себя в зеркало. Повернулся одним боком, другим, повернулся спиной и оглянулся.
Нормально! - улыбнулся Лёха. - Галстук чуть-чуть темнее, чем брюки, но тоже ничего.
Да, конечно, - согласился я.
Потом Лёха переложил всё содержимое карманов скинутого с себя хлама в карманы пиджака. Один предмет привлёк моё внимание…
- Спасибо, Галюся, - сказал Лёха, выйдя из кабинки. - Весь тот хлам можно выбросить. Вот тебе на кофе…
- Молодой человек, - начала возражать Галюся.
- Тихо-тихо-тихо. - Лёха коснулся её плеча. - От всей души. Угостишь подруг, Леночку Дроздову, - Лёха кивнул на кассу. - А кофеёк все любят. И ещё, - он прищурил левый глаз, - может это уже и слишком, но подбери мне пальтишко цвета чуть потемней, чем брюки, и шляпу такого же цвета и всё сюда сразу с чеком. А?
Галюся вздохнула и ушла.
Но я уже заметил, что на её личике появилась едва заметная улыбка. Умел же Алексей Петрович с ними! А!
Лёха вернулся в кабинку, сел на стул и вдруг задремал. Очнулся он от чьего-то прикосновения. Это была Галюся. Лёха поднял голову и долго смотрел на неё. Долго потому, что в голове ещё был сон: сплошная мгла и в ней какая-то башня с одним светящимся окном. Окон было много, но все только чернели во мгле, а это светилось. Лёха не понимал, где он и что он.
- Пальто и шляпу, пожалуйста, - улыбнулась Галюся.
- Ах, да! - Лёха зевнул, надел пальто, нацепил шляпу и посмотрел на себя в зеркало.
Лёха смотрел в зеркало на себя, а я видел, как Галюся с восхищением смотрит на него. Пальтишко не длинное и не короткое, то, что надо, сидело на Лёхи, видимо, очень здорово.
Лёха вдруг вздрогнул.
И я понял почему: в зеркале между занавесками просматривались два толстяка, они где-то в другом отделе примеряли шляпы.
- Спасибо, Галюся, - прервал Лёха разглядывание себя в зеркало. - Сколько там с меня? - Он взял из её руки чек и взглянул на него. Потом отсчитал деньги и сунул их за бейджик «Галя Марусенко», слегка надавив на её грудь. - Сдачи не надо, - улыбнулся Лёха.
Я увидел: «Ну что вы, - сказали губы Галюси, а сердце шепнуло: - Спасибо».
- А нельзя выйти из кабинки незаметно? - спросил Лёха.
- Ну-у, разве что раствориться в воздухе, - улыбнулась Галюся.
- Спасибо, я так и сделаю. - Лёха тоже улыбнулся.
Лёха вышел из кабинки и ещё раз взглянул на себя в большое зеркало. Его действия читались, но в это зеркало толстяков не было видно. Лёха постоял левым боком к зеркалу, правым, спиной, потом быстро вернулся в кабинку, сунул Галюсе ещё одну маленькую купюрку и выглянул из кабинки сквозь щелку между занавесками. Толстяки расплачивались в кассе соседнего отдела.
Галюся, как-то испуганно понаблюдав за Лёхой, так и не вышла из кабинки, пока Лёха не ушёл.
Лёха вышел из Универмага. В воздухе висела яркая мгла и в ней снежинки. Большие - пребольшие. Редкие - прередкие.
Вот и снег идёт, ты только посмотри, - как будто удивился Лёха, поправляя шляпу.
Лёха был весь во власти этих снежинок. Он видел только их. Как будто. Он вдруг резко оглянулся: толстяки на ступеньках универмага что-то считали. Снежинки?
При всём этом как-то странно бегали Лёхины мысли, они бежали не как обычно, на-пример, от запаха, от чувства голода, от женщины, от укола иголкой до лба и дальше в черепную коробку; его мысли почему-то начинались у подбородка, бежали до лба и дальше…и, и это главное, упирались в пустоту. Поэтому мне сейчас очень трудно просчитать ситуацию. Пустота – это ведь ничто! Чушь!
Помнится, - я пошевелил своей серостью, - где-то там что-то валяется, наверно, уже и запылилось, был у него родственничек дядя, вот тот увлекался пустотой. Любимое его занятие было…э-э-э, полистаем, а во-о-от, это, как он сам выражался - это импровизировать чушью. - Я подумал, а не напомнить ли Лёхе про пустоту.
ЧАСТЬ 4. ФИМА
Да-да, пустота, - промелькнула у Лёхи и он попытался посмотреть сквозь снежинки. - Пустота-то какая! Это разноцветная толпа людей. Которые все разные-разные. Или одинаковые. Пустота - вот эти чёрные деревья. Почему зимой деревья чёрные - причёрные, а снег белейший. Надо ли тормошить прошлое. Вчера, сегодня, но ведь завтра. - Лёха опустил голову и посмотрел себе под ноги. Снег. Лёха пошёл дальше. На углу оглянулся. Толстяки оживлённо беседовали, яростно жестикулируя руами. - Фима! - озарило вдруг Лёху. Он свернул с проспекта на улочку, прошёл с полквартала и остановился у парикмахерской. Посмотрел на часы.
Одиннадцать ещё.
Нет, надо подстричься перед самым Ляйпцигом, - сомневался Лёха. - Да, не сейчас, - мучился он. Он посмотрел вдоль улочки: был виден только один толстяк на самом углу. - Сейчас, - приказал себе Лёха. - Сейчас! Фима что-нибудь придумает. - Он призадумался. - Фима! Существует ли ещё Фима? Столько лет! Да и причёска под шляпой за день как-то изменится и примет форму шляпы. А ладно, лишь бы мысли не приняли форму шляпы. - Лёха рассмеялся и вошёл в парикмахерскую.
“MAN AND WOMEN”. Приятный светлый холл, приятный запах. Девушка за столиком тоже очень приятная на вид. Она улыбнулась Лёхе так, как будто знала его всю жизнь и уважала, и ещё как будто у них было что-то важное, но не серьёзное. Ой, что эт я!
- Пожалуйста, - начала говорить девушка, но Лёха сразу спросил:
- Фима сегодня работает?
Девушка, продолжая лучезарно улыбаться, задумалась.
- Сейчас, сейчас, - она повернулась к экрану монитора, и её пальчики забегали по клавиатуре. - Ефим Исакыч, Ефим Исакыч, - повторяла она, - где же вы у меня? Вот! У него, - она кинула куда-то свой взгляд, - через полчаса запись. Так что, - она повернулась к Лёхе, лучезарная улыбка стала ещё лучезарней, - могу вас записать на попозже. У него сегодня, - и она снова перевела свой взгляд на экран монитора.
- Нет, девушка, - Лёха подошёл к ней поближе и посмотрел на её бейджик, - Леночка, мне нужен Ефим Исаакович здесь и сейчас. У меня очень быстрая причёска. Очень.
- Сейчас спрошу, он, кажется, пришёл. - Девушка встала со своего места, но тут откуда-то сбоку появился остробородатый кучерявый мужчина с огромной плешью: плешь доходила до самого лба, но лысину не образовывала, чуть-чуть не хватало, небольшая кучеряжка мешала этому. Кучерявый мужчина ел банан.
Я сразу его узнал. Это был именно Ефим Исаакович: вечно прищуренный, как выбитый, левый глаз его выдавал. Вот только вроде как не сохранилось данных, была ли у него эта бородка или не была.
Лицо Ефима Исааковича при виде Лёхи искривилось.
- Фима сеходня пхинимает? - спросил Лёха.
Похоже, что Лёха улыбался во всю ширину своего лица, так как у меня слева очень давило.
Фима забросил остаток банана в рот и кивнул Лёхе, чтоб он проходил в кабинет справа.
- Я знаю, - сказал Фима Леночке, которая показала ему рукой на экран монитора. - Я быстха. Одно тохо удивхяет, где ты хаскапываешь этот ххам!
Лёха и Фима зашли в кабинет. Слева у окна женщина стригла мужчину, прямо по центру тоже кто-то стригся. Они прошли вправо. Фима пригласил Лёху располагаться в кресле. Лёха сел. Фима куда-то исчез и появился уже в белом халате.
- Что будем дехать? - спросило Фима как-то подчёркнуто официально. - Как всегда на хысо?
- Фима, вы меня узнали! - Лёха улыбнулся Фиме в зеркало.
Фима как-то уж очень тяжело вздохнул и выдавил из себя улыбку.
- Узнах, конечно. Как не узнать такохо чеховека. Ну, - он провёл расчёской по Лёхиным волосам. - Что будем дехать? На хысо?
- Столько лет не виделись, и вы так …- Лёха почему-то вдруг произнёс эти слова со злом. - Как будто я вчера у вас стригся последний раз.
- Да, мнохо всехо утекхо за это вхемя, - сказал Фима. - На хысо?
- Подстричь, - ответил Лёха. - Можно со мной не разговаривать, но подстричь меня так… Короче, сделайте так, чтоб сегодня я был самым красивым в этом городе.
- Вопхосов не-е-ет. - Фима немного изогнулся и посмотрел Лёхе прямо в лицо. Было заметно, что Фима немного удивился.
- Вы не поняли, - начал говорить Лёха.
- Не надо ничехо ховохить. - Фима провёл ладонью по Лёхиным волосам. - Эха! - крикнул он так, что Лёха вдавился в кресло. - Хохячей воды! - добавил он тише. - Сейчас хохову помоем, потом чики-чики, и все кхасавицы будут у ваших нох…
Лёха посмотрел на Фиму в зеркало.
Фильмец-молодец! - пронеслось в Лёхиной голове. Он закрыл глаза.
Глаза то закрыть можно, но не мысли, не память, - ехидничал я сам с собой. - В сорок четыре всё это уже не закрыть.
- Я вас кохотенько, - говорил Фима, намыливая Лёхину голову. Фима работал, как экскурсовод-модельер, он уже завёлся. - По кохоче. Сзади чуточку сниму и, конечно, пхобоу. Нет? - Он наклонил Лёхину голову в раковину и начал её мыть.
Элька-Элька, - думал Лёха. - Когда-то я тебе нравился. Элька! Как приятно было б услышать твой голос.
- Пхобохы сейчас не в моде, ну, хазве что Ди Капхио, - говорил Фима над Лёхиной головой. - А у вас ещё и явно обозначихась небохшая захысина, которую надо показать в худшем… хохошем виде. - Иногда его слова влетали прямо в Лёхино ухо, в одно, в другое, и от этого Лёху обдувало его не самым приятным выхлопом.
У него всегда было свежее дыхание, какой-то свежестью от него несло, - думал Лёха. - И что?!
- Височки будем укохачивать? - продолжал свой разговор Фима. - Височки будем укохачивать. И завиточки. Впехёд. Так-так, надо подумать. Так не носят ещё… Эхя, убехи всё это.
Потолстела. - Лёха краем глаза ещё раз увидел Элю. - «Пол - тела - по-тол-сте-ло ля-ля-ля!» - пропел он мысленно на мотив Шевчука. Этот композитор занимает у Лёхи огромный кусок в моей жизни.…
- Ну и что, что не носят, - продолжал говорить Фима. - Моду кто опхедехяет? Охихахи да их хюбовницы, хюбовники, жёны. А что они такое в этом? А? Увехяю, то, что я дехаю, это шах впехёд. Мода на виски, ховохят, не сехьёзна. Ххупости! Именно они, да ещё нос опхедехяют пхофихь хичности. Очень часто, увехяю вас, хичностей хассматхивают в пхофих.
На Лёху навалилась дрёма, и слова Фимы гладили в основном меня. Однако, я вдруг почувствовал, что он хоть и дремал, но вдруг задумался о Жебровском.
Жебровский – это твой начальник, Лёха, - думал Лёха. - Твой. И что дальше?
- Нос у вас пхямой, - продолжал Фима, - и, если хаботать под седую дхевность, виски у вас тоже дохжны быть пхямыми. Но вы же не дипхомат. Боже упаси! Тем бохее, что я знаю, кто вы, как вы не скхывайтесь. Поэтому в наш век бахокко чувств, видимо, наибохее пхактичен и стих бахокко. Бхови ваши длинноваты. Ну, это уже судьба. Будем тхохать бхови? А? Пхавихно мохчим. Фима всё знает. Мы их тхохать не будем, мы подстхоимся к ним висками. Вот та-а-ак, есхи пходохжить вашу бховь дахше, то в обхазованную невидимую кхивую мы впишем ваши височки…
Лёха, слушая Фиму, уже начал засыпать.
Фильмец-молодец, - булькнуло в Лёхиной голове.
Ничего-ничего, эта Фимо-буффонада вписывается в твой юбилей. Поспи. Денёк у тебя трудненький. Бе-не-фис! - Я торжественно задрожал. – Буффонада Юбилея!
Лёха начал посапывать.
- И хотя пхобох мы дехать не будем, - продолжал убаюкивать Фима, - всё хавно всё дохжно обозначаться опхедехённо чётко, как жест дихижёха: что схева, то схева; что спхава, то спхава. И ни в коем схучае не иначе.
- Ты знаешь, Фима, - заговорил вдруг Лёха, - я очень люблю оранжевый свет. Это свет солнца, когда на него можно смотреть. Когда оно позволяет на себя смотреть. Оранжевая пустота – это вообще нечто. Особенно, если не спал, не спал, не спал…
-…вот и всё, - прозвучал голос Фимы где-то сбоку и слева.
Лёха открыл глаз. Фима смотрел на Лёхину голову и улыбался.
- Узнаёте себя? - спросил Лёху Фима.
- Прекрасно, если этот тот там – я, - сказал Лёха, глядя в зеркало.
- Вы! Конечно, вы! - Фима освобождал Лёху от накидки. - Надо схедить за собой, уже не моходой чеховек…
«Молодой человек», - вспомнилось вдруг Лёхе, - это любимое обращение Фимы, стрижёт ли он глубокого старика перед смертью или трёхлетнего юнца.
- Всехда надо стхемиться быть кхасивым. Это одно из пхавих хохошего тона. Помните Чехова? - Фима сморщил лицо.
- Согласен, - сказал Лёха, рассматривая себя в зеркало.
- И тохда, - Фима ехидно скорчил лицо, - у вас в постехи будут не ххязные бхудницы, а чистые…
- Да, конечно. - Лёха посмотрел на Фиму. - Ты почему не уехал? - спросил он вдруг, но очень тихо, почти шепнул.
- Не похучихось. - Фима вздохнул.
- Не думал? - Лёха помотал головой.
- Да и я не думах. - Фима провёл рукой по своему лицу. - Все мои уехахи. Кто куда. А я вот здесь. - Он вдруг улыбнулся. - Не моху без чехо-то такохо, такохо, не моху без хусских, без этохо хазхуха ххупости.
- Ты о плескании интеллекта в костяной коробке? - улыбнулся Лёха.
- О чём ты ховохишь?! - Фима расплылся в бесконечной улыбке.
- Понятно. - Лёха тоже улыбнулся, но улыбкой поменьше. - А помнишь, как я в твоих туфлях ушёл.
- Пхекхати, Петхович. Пхекхати, - замахал Фима руками
- Английсике. Классные. - Лёха вздохнул. - А у меня как раз эта была, ну ты помнишь. И что я перед ней в наших скороходах.
- Да пхичём тут скохоходы!
- Не причём, это верно. - Лёха выбрался из кресла. - Приятно было тебя увидеть. Не ожидал.
- Мне тоже пхиятно. Но я ждах. - Фима улыбнулся и показал жестом, что пора расставаться, что его уже ждёт клиент. В этот момент он был очень похож на одного всем знакомого человека - Паниковского. Он всегда был похож на Паниковского.
- Спасибо тебе за твою Фимажор симфонию. - Лёха протянул деньги.- Ты когда перестанешь пеарить и начнёшь нормально ховохить? - Спросив, Лёха расплылся в улыбке.
- Убехи. - Фима пожал плечами и тоже расплылся в улыбке. - Ты сеходня такой весь из себя по схучаю? - спросил Фима.
- Да, - улыбнулся Лёха. - А знаешь, кто у меня сейчас начальник? - спросил Лёха и значительно посмотрел на Фиму.
Фима сморщил лицо и левый его глаз вообще исчез с лица.
- Жебровский, - сказал Лёха.
Фима скорчил лицо до неузнаваемости и покачал головой.
- Боюсь, это пхохо кончится, - тихо сказал Фима.
- Потому, я тебя и не пригласил на сегодня,- сказал Лёха.
- Да-а, а я помню твои тхидцать тхи, - мечтательно произнёс Фима. – Ну, - Фима поднял руку.
- Стоп! - Лёха сделал губы трубочкой и прищюрил один глаз. - Ты можешь вывести меня через чёрный ход?
- Я так и знах, - улыбнулся Фима и показал рукой следовать за ним.
Они прошли по полутёмному узкому коридорчику, потом - через что-то похожее на кухню – пахло котлетами, поднялись по ступенькам, прошли ещё чуть-чуть, спустились по ступенькам и оказались перед огромными дверьми.
Прощай, Фима. - Лёха оглянулся. - Ефим Исаакович. Прощай?!
Я вдруг вспомнил, что Фима или Ефим Исаакович Кентский (ну и фамилия же у него?!) умер лет пять назад, и что Лёха был на его похоронах; Лёха стоял в стороне, наблюдал всю церемонию погребения Фимы и шептал: «Прощай Фима, прощай. Прощай Фима, прощай…» Они с Фимой учились в одной школе с первого класса…
Выйдя на улицу, Лёха посмотрел по сторонам: прохожие, прохожие, прохожие. Лёха вдруг резко дёрнулся
Эй Ты, - прогремело в Лёхиной голове. - Кто меня сейчас делал самым красивым? Кто? Навпомни!..
Я молчал. Это не моё дело. Но я подумал, что на счёт века барокко чувств этот его Ефим Исаакович явно задул. Я понимаю, что из симфонии слов не выкинешь, я…
- Пошёл ты! - крикнул Лёха в пространство над собой и в какой-то непонятной задумчивости медленно-медленно направился вверх по улице.
Падал снег, падал плавно крупными хлопьями, даже не кружась и не подкручиваясь.
Как тогда, - подумалось Лёхе. - Просто-просто и плавно-плавно вертикально вниз крупными хлопьями… Нет! Кусками ваты.
Снег накрывал толпу, устилал асфальт. Уже так устлал, что идти было нелегко.
Надо убить время. - Лёха мысленно посмотрел на часы.
Одиннадцать.
ЧАСТЬ 5. ДЯДИАДА
Это значит – надо ещё и поесть, - Лёха посмотрел по сторонам, -
немного выпить, провести так называемую аутогенную бомбардировку собственного я и только потом перейти в рукопашную. Не всё ещё остановилось в этой жизни. Как ты думаешь? А?
Вопрос этот уже предназначался явно мне.
Молчишь? Ну-у, молчи. - Лёха махнул на меня рукой. - А ведь я иду и сам не знаю, куда я иду, где я пообедаю, где выпью, где… Я парю. Весь я парю. И ты, Эй Ты, со мной! Нет! Меня несёт течение. Тёплое приятное течение. Я только лежу и смотрю в облака. Ничего, ничего. Жабра? Вот только удовлетворюсь с Жаброй. Ты ж помнишь, что меня воспитала улица. Улица это всё! Это даже больше, чем всё.
Это твоя крёстная мать, - вспомнилось мне. - Одно только удивляет: как это ты, такой улочный, докатился до всего этого.
Когда были пацанами, никого и ничего не боялись, - продолжал ностальгировать Лёха. - Синяк под глазом, сломанное ребро, а потом - не повезёт с работой и ладно, с одной не получится, с другой, но свою…- Он вдруг резко замолчал и замер, потом сплюнул и с ухмылкой посмотрел по сторонам.
Плеваться и с ухмылкой смотреть по сторонам это его старая дурная любимая привычка. Но мне вдруг стало несколько легче. Мне стало хорошо несколько раньше, но сейчас вдруг как-то именно чуть отпустило. Это был Шопен. Помните До Диез Минор? И очень кстати к лёгкой метели. А уже начиналась метель. Снежинки вдруг начали кружиться, получили направление и какими-то невероятными вихрями понеслись вдоль улицы. Было белым бело. Надо ж в марте!
Лёха стоял как зачарованный.
И ещё я почувствовал, что что-то такое вот только сейчас в окружающем Лёху пространстве произошло. Лёха смотрел на эту ужасно знакомую мне улицу, он смотрел поверх толпы и сквозь метель, а я видел знакомые мне лица. Понимает ли он это?
Так-так, - Лёха потёр подбородок и обратился ко мне, - ты понимаешь, не смотря на все усилия нового времени, эта ужасно знакомая улочка почти не изменилась. Но я ещё больше вдруг начинаю наслаждаться неизвестностью, на которую ты меня вырулил и к которой я уже качусь. Неизвестность в этом до булыжничка знакомом городе, на этой исхоженной вдоль и поперёк улице. Это что-то! Ты понимаешь? Эй Ты? Я б очень хотел сейчас видеть выражение твоего лица. Твоего глупого лица. Покажись.
Вот тебе! - Я свернул мысленную фигу. Я уже понял, что в окружающем его пространстве появился предмет, котороый возмущает не только его пространство, но и моё. Но всё-таки как-то стало лучше.
Лёха же хихикал, мельком оглядывался, пытался поймать губами снежинки, опускал руки в карманы, вытаскивал их, но всё это время его взгляд как по чьему-то очень знакомому велению был устремлён на противоположную сторону улицы, его как магнитом ужасной силы тянуло в ту сторону.
Одна легковушка, вторая, за ней газетный киоск…
Подожди, Фредерик, подожди. - Я осторожно отстранил Шопена в сторонку и выглянул из-за его плеча. Так надёжней, так незаметней. - Подожди, Фредерик, подожди…
Вот-вот, Фредерик. - Лёха тоже заобщался с Шопеном. Лёха пристально смотрел уже куда-то в одну точку.
Похоже, что Лёха всё-таки каким-то образом читает меня. Надо быть поосторожей. Ведь закон есть закон.
Шопен немного приутих, и я мысленно закурил. Эта дурная привычка появилась у меня о-ох как давно! Моей серости вдруг стало тесно, особенно почему-то в левой полусфере. Да и там во глубине что-то булькнуло.
На противоположной стороне улицы у газетного киоска стоял лохматый мужчина. Вот на него и смотрел Лёха.
Я ему позвонил просто так, а он пришёл, - подумал Лёха. - Неужели не было этих многих последних лет. Было только вчера и сегодня. Неужели ничего не произошло, ничего не изменилось. Не было и Веры, она ушла куда-то в сторону, растворилась во мгле прошлого. - У Лёхи в горле что-то забулькало. Потом в горло залетела огромная снежинка. Он кашлянул, ещё раз кашлянул, протёр ладонью глаза, но тот лохматый мужчина у газетного киоска на противоположной стороне улицы, как и снежинка в горле, не исчез, и Лёха попытался переключиться полностью на снегопад. Пока та большая снежинка таяла в горле, Лёха любовался снегопадом: уже всё было белым-бело – автомобили, дома, люди в больших белых шапках. Но снежинка растаяла, и Лёха, как ни любовался снегопадом, снова увидел лохматого мужчину у газетного киоска.
Идиот! - вдруг до меня дошло откуда-то со дна. - Всё тот же крючковатый нос. И откуда у него такой нос?! Ни у кого в роду, а у этого. Более того!..
Лёха уже пересекал улицу в направлении газетного киоска. Слева тормознул таксист, сигналя. Лёха уже был на полпути к газетному киоску. Пройти мимо этого лохматого мужчины Лёха явно не мог. Уже не мог. Лёха уже попал в зону действия сил притяжения лохматого мужчины. Хотя, как помню, расстались они так, как два протона, преодолевшие внутриядерные силы.
Внутри снова забулькало. Ха! Ха! Ха! Откуда-то там из глубины долетело, что ничего уже не получится и ничего уже не будет. И я уже, похоже, бессилен. Я всё сказал.
Лёха медленно подошёл к газетному киоску и остановился около лохматого мужчины. Стал рядом. Лохматый мужчина тут же, как ждал Лёху, протянул ему сигарету. Лёха отказался. Их взгляды встретились.
Да, это был Лёхин дядя. Его дядя Вася! Ему было уже, наверно, много лет. Уже много. Я прикинул, покопался в архиве. За пятьдесят? Пятьдесят с хвостиком. Он на девять лет или одиннадцать или около того старше Лёхи. Я почему-то ужаснулся. Очертания лица дяди Васи были стёрты, из-под снега просматривались глубокие глаза и крючковатый нос. Да-да, вон, смотрите, всё пошло-поехало, как сон: ещё вчера он носил Лёху на руках, водил на футбол , потом они обезумевшие бегали за той девчонкой, и вот на тебе – старик! Обидно ли звучит это слово?!
Дядя Вася вздохнул, и они пошли. Не спеша. Сквозь толщу снега. Пошли вниз по улице. Мимо пропорхнула стайка молодых офицеров с почему-то круглыми лицами, две девушки, оглянувшись на дядю Васю, какой-то мусоровоз, легковушки. У кафе стояло несколько групп юношей и девушек. Все курили. Юность щебетала. Бородатая, пузатая, интересная, кто в лохмотьях, кто по последней моде, короче – разная! А Лёха и дядя Вася шли и молчали.
Дядя Вася! Несколько слов для истории Алексея Петровича Богатова. Дядя Вася, конечно, не от мира сего. Он как эхо голове Лёхи. Я так чувствую… чувствовал раньше. Дядя Вася – это целая эпоха для Лёхи… Что-то меня заносит…
Эй Ты, специально для тебя, - задумался Лёха. - Всего пару слов, чтоб потом не задавал лишних вопросов. Дядя Вася самый главный молчальник! Таких больше нет. Раньше в детстве я любил сидеть на ступеньках дома и смотреть в небо, провожая облака, и мечтать, мечтать… Просидев так иногда почти весь день, я начинал думать, что главный молчальник это я. Но стоило мне только подойти к дяде Васе и спросить: «Ну что, как дела?» - как я с горечью убеждался, что он снова победил. Он главный молчальник! Не по возрасту молчальник. Эх, я и дядя Вася! Мы любили друг друга. «Давай, - говорит, - посидим и помолчим на дорожку» - На какую дорожку? Мы и так сидим! Главный молчальник!
- Как жизнь? - спросил вдруг Лёха и тут же как спохватился и расхохотался. Дядя Вася даже не улыбнулся, только кивнул головой. - Ты снова перемолчал меня, - сказал, успокоившись, Лёха.
- Снова - ни - снова, - сказал дядя Вася как-то сухо и, мне показалось вдруг, как чужому.
- Как ты здесь очутился? - спросил Лёха. - Да! - воскликнул он тут же, - прости. Я ж звонил, приглашал вроде как. Всё забыл с этим… - Лёха не договорил.
- Нигде не было сигарет, вот и очутился, - сказал вдруг дядя Вася и опять сухо и опять, как чужому.
- Сигарет, говоришь, нигде не было. - Лёха вздохнул.
- Да, знаешь, вот такая глупость. Нигде. - Дядя Вася закурил. - А газетный киоск сначала убрали, а потом водрузили на наше старое место.
- Понятно. - Лёха ещё раз вздохнул.
- Где пропадал эти одиннадцать лет? - спросил дядя Вася.
- Я? Пропадал? - Лёха растерялся. - Да я, можно сказать, здесь проездом, - соврал он.
А может и не соврал.
- Эх, ты родина моя. Ну и? - Дядя Вася остановился, сделал две быстрые затяжки, выпустил дым в падающие снежинки и смотрел им вслед.
- Дым отечества им сладок и приятен, - продекламировал Лёха.
- Воздух он хоть и родной, но начинает тухнуть. - Дядя Вася ещё что-то сказал, но сзади кто-то что-то крикнул, и все слова перемешались.
Они продолжали идти сквозь толщу снега. Метель, кажется, начинала разыгрываться не на шутку. Снежинки били по глазам, падали за воротник.
Они свернули на улочку влево, прошли немного и начали подниматься вверх направо.
- А почему не прямо? - спросил Лёха.
- Там прямо нашу кафешку давно закрыли, - сказал дядя Вася и оглянулся. - Там теперь какой-то офис по продаже чего-то.
.Они пошли дальше. Ветер вихрями дул, то в спину подгоняя, то в лицо, вообще не давая идти. Из снегопада выплывали встречные прохожие, наталкивались на них, извинялись, и они расставались с ними.
И чем дольше они шли, тем более отчётливо заворошились в Лёхе два чувства. Два таких явно разных. Одна часть его сущности была очень рада встречи с дядей Васей, другая где-то рядом насторожилась. Да, дядя Вася! О нём можно было б написать роман и сжечь. Сжечь обязательно, чтоб… Сейчас на экране Лёхи такой штиль, такой кайф, такая идиллия. Это такой Шопенище! Я даже клюнул на это и подумал, а зачем Лёхе смываться. Вот что такое для Лёхи его дядя Вася. Но вот что-то…
- Когда пьянка? - спросил дядя Вася и остановился.
Лёха зачем-то резко оглянулся: два толстяка поспешно исчезли за углом.
- В семь вечера, в Ляйпциге, кажется, - рассеянно произнёс Лёха.
- Ясно. - Дядя Вася достал из кармана пальто бутылочку коньяка, сорвал пробку и протянул бутылочку Лёхе. - Время - деньги.
Лёха удивился, и я вспомнил, что раньше дядя Вася вообще коньяк не признавал. И вот! Лёха взял бутылочку.
- Твоё здоровье, - сказал Лёха дяде Васе, сделал движение рукой, как чокается, и вернул бутылочку дяде Васе. - Ты ж знаешь, что коньяк я вообще не пью. - Лёха незаметно оглянулся: только снег, почти стена.
- Я трагик, - сказал вдруг дядя Вася.
- Не понял, - удивился Лёха.
- Как о-ка-за-лось, - произнёс дядя Вася по слогам, чиркнул спичкой и поднёс её к лицу, задумался. Огонь спички задуло порывом ветра.
А у меня внутри всё перевернулось: конечно же, главный молчальник должен быть именно таким! Откуда вообще появилась эта философская категория «Молчальник»? Кто её автор? Что это такое «Молчальник»?
- Смешно, - дядя Вася чиркнул новой спичкой, сделал над своим лицом усилие и изобразил улыбку. Чисто символически…
Именно символически, и они часто, припоминаю, спорили за эту улыбку. «Как в театре Бертольда Брехта отрешённо-отрешённо, со стороны!» - говорил кто-то из них, можно вспомнить – кто. « Или как в театре масок?» - говорил кто-то другой. Они посетили почти все спектакли…
- После Веры оказалось, что единственный смысл – оставаться порядочным, - сказал дядя Вася, прищурив глаз. И новая спичка в его руке погасла. Он вытащив изо рта незакуренную сигарету. - Самому по себе. В абсолюте. Отвергая друзей и женщин.
«Женщин» дядя Вася произнёс тихо-тихо, и мне показалось, что даже как-то неуверенно. Припоминаю, он всегда был болен порядочностью, и иногда где-то сверлило - а болезнь ли это. Хотелось намекнуть Лёхе, но как-то то не во время, то неудобно, то сама порядочность не нарушать закона внутреннего голоса. Но раньше дядя Вася не впутывал в порядочность женщин. Это точно.
- Сейчас порядочность не в моде, - сказал Лёха как-то вяло, лицо его было сморщенным.
А сморщилось Лёхино лицо после того, как дядя Вася произнёс слова «После Веры». Лицо сморщилось, и сам он как-то внутренне весь сжался и…
- Порядочность это нечто вечное, без чего человечество не сможет, - сказал дядя Вася. - Это вневременное понятие. Временами о ней просто забывают, но на очень короткое время. Потом вспоминает, но может оказаться, что поздновато.
- Ты всё философствуешь, - вздохнул Лёха, мельком взглянув на часы.
- Одиннадцать, - сказал дядя Вася. - Ты торопишьса? Пьянка ж вечером, а мы сейчас тут в одном месте посидим.
- Да-а-а, как тебе сказать. - Лёха скривил лицо так до ужаса безобразно и вдруг сказал, глядя прямо в лицо дяде Васе: - Я хотел убить сегодня одного человека, и вот должен сегодня смыться.
- Что?! - Рука дяди Васи замерла на пути к карману.
- Это Жебровский, он сейчас мой начальник, - скакзал Лёха. - Вот уже много лет. Десять. - Лёха резко оглянулся: два толстяка прикуривали. - Посмотри назад. Видишь, двух толстяков?
Дядя Вася как-то нехотя оглянулся. Долго смотрел.
- Дела-а-а, - запел дядя Вася, - весёлые дела у меня. - Он вдруг расхохотался, достал сигарету и, прячась от ветра, всё-таки закурил. - Да, - он затянулся и выпустил дым против ветра, - я скатился до философии. Гордость, чувства свободы и собственного достоинства - может всё это и лежит в основе частной собственности и является частной собственностью. А? - Он бросил на Лёху вопросительный взгяд. - Да что это всё по сравнению с твоим « Хотел убить Жебровского». Убить Жебровского! Щас напьюсь и замочу. - Дядя Вася рассмеялся. - А может всё зло и исходит из частной собственности? - спросил он вдруг и сделал долгую затяжку.
- Я не философ и не марксист, - ответил Лёха. - Но знаю железно только одно, что и зло и добро понятия относительные. Для кого-то добро…
- Знаю, - перебил его дядя Вася, - зло, а для кого-то… Лёха! - воскликнул вдруг дядя Вася, как спохватился, - о какой чепухе мы говорим! Тем более, повторяемся! Не виделись одиннадцать лет! - Он достал из кармана начатую бутылочку коньяка и протянул Лёхе.
Лёха взял бутылочку и сделал видимость глотка.
Помолчали. И всё-таки, как мне казалось, это было счастливое молчание. Как бы там ни было и что бы там ни было, дядя Вася для Лёхи это нечто очень значимое.
А я, лично я, занёс бы дядю Васю в Красную Книгу Человечества. Но я не могу ни говорить о нём, ни молчать, ни заносить, только думать.
И я вдруг почувствовал, что Лёха начинает суетиться, у него появился зуд, что он куда-то опаздывает, но уйти вот так просто он уже не мог. Тем более, что он обозначил дяде Васи Жебровского, которого дядя Вася и в прошлом терепеть не мог.
А снег заносил их. Дядя Вася забрал у Лёхи бутылочку.
- Видишь ли, - заговорил дядя Вася, надолго оторвав глоточком из бутылочки «видишь» от «ли», - это всё, - здесь он ударил по «всё», - коньячная философия. Я не советую тебе ей увлекаться. - Подумав, он повторил «увлекаться» и бросил недопитую бутылочку в урну. - Я? - Он закурил новую сигарету, не докурив предыдущую, затянулся и закрыл глаза.
Лёха посмотрел по сторонам и оглянулся: толстяки продолжали закуривать. Лёха посмотрел на дядю Васю.
А всё уже лежало под искрящимся белым куполом. Белый пушистый снежочек! Чудо природы.
Потом они стояли под снегом и смотрели вдаль. Каждый - в свою. Дядя Вася чиркнул спичкой.
- Ты знаешь, что такое человек? - спросил дядя Вася и, не дав Лёхе даже и рта открыть, продолжил: - Рефлексы и символы – вот что такое человек! - Он разжёг спичку и раскурил погасшую сигарету.
- Условности?
- Именно!
- А инстинкты?
- Инстинкты – это ноги, руки, брюхо, пенис. - Дядя Вася посмотрел на снова погасшую сигарету и швырнул её в снег. - Вот каких вершин достигла философия! - Сказав, он долго несколькими спичками раскуривал новую сигарету, а Лёха разглядывал его.
- Знаешь что, - заговорил Лёха, - мне кажется, что ты хочешь что-то сказать, но тянешь время.
О, родные и близкие! И мне так показалось!
Дядя Вася чему-то улыбнулся. Было видно, что он даже чему-то обрадовался.
- Если хочешь, я помогу тебе с Жебровским, - сказал дядя Вася. - Давай обсудим. - Он загнал сигарету в угол рта и потёр ладонь о ладонь.
- Я пошутил, - сказал Лёха.
- А я нет, - как-то подчёркнуто серьёзно сказал дядя Вася и достал из мусорника бутылочку.
Лёха оглянулся: Толстяки разговаривали с женщиной.
Меня почему-то вдруг снова затрясло, да так! А у Лёхи с дядей Васей начался словопад. Слова вылетали из их ртов, а я не успевал не только уловить смысл произносимого, но даже отдельные слова едва укладывались во мне. Так меня трясло. Или это уже был перегруз?! Я выключился из последних своих возможностей?
- Азарт! - воскликнул дядя Вася. - Азарт - это всегда пройгрыш. - Сказав, дядя Вася допил коньяк: он брезгливо поднял бутылочку высоко над головой, и коньяк падал в его рот тоненькой кривой струйкой. Оставалось только догадываться, как он умудрялся ловить ртом эту кривую тоненькую струйку да ещё сдуваемую ветром. - С каких пор ты стал азартен? - спросил дядя Вася, засовывая в рот комочек снега.
- А кто тебе сказал, что это азарт? - спросил Лёха.
- А это сразу видно, - усмехнулся дядя Вася.
После этих слов они долго молчали.
- Эх ты, родина моя, - сказал дядя Вася и вздохнул, - неужели это я. Как всё безветренно. - Он поёжился.
Лёха скривил лицо, посмотрел куда-то вверх, там в лучах прожектора, искрясь, кружились снежинки.
- А это что? - Лёха кивнул на кружащиеся снежинки.
- Завтра выглянет солнце, подует южный ветер, - дядя Вася вздохнул, - и их этих твоих искр завтра уже не будет, а безветрие останется. А мозги порвать так хочется.
Да вы уже, - застонал я, - меня почти порвали.
Они пошли по заснеженному скверу вниз. Снег уже был очень глубоким и доходил до колен.
- Мозги? Порвать? - шептал Лёха, глядя по сторогам. - Кстати, - как будто спохватился он, - как твоя теснота?
Дядя Вася оживился, и они начали диаложить. Этот их диалог опять строился сплошь на сленгах, понятных лишь только им вдвоём.
Они диаложили с полчаса. Дядя Вася ещё разорился о писаках и плохих и хороших, что все они ещё те проститутки. Я ясно уловил только вот это:
- И Толстой? - спросил Лёха.
- В меньшей степени.
- И Достоевский?
- Конечно.
- И Хэмингуей?
- Хемингуэй? Не знаю, я с ним не пил!
- Ну, ты и даёшь...
Они рассмеялись одновременно, и их этот диалог на этом закончился.
- Да, жаль, - Лёха как-то сочувственно посмотрел на дядю Васю, - что диссиденты сейчас не в ходу. Кстати, куда они подевались?
- Постарели, наверно, разбогатели и… - дядя Вася сделал выжидательную паузу.
- И? - подтолкнул Лёха и задумчиво улыбнулся. - Не помню, что там было у тебя за «и».
- И опустились, - сказал дядя Вася. - Это ж так просто, и логично, и, самое главное, жизненно.
- Ты просто всего лишь гнилой интеллигент, - сказал вдруг с нескрываемойо злостью Лёха.
Дядя Вася уколол Лёху взглядом. Он всегда так делал, когда Лёха начинал говорить со злостью. Дядя Вася говорил взглядом. Балерины
говорят руками, а дядя Вася говорил глазами, взглядом то сеть.
Лёха почувствовал этот укол; видимо, укол был болезненным..
- Один учёный так увлёкся изучением взглядов, что… - Лёха с усмешкой посмотрел на дядю Васю. - Короче, даже сейчас, когда на твоих ресницах лежат тонны серебристых снежинок, ты прекрасно колешься глазами. Ты знаешь, для разговора тебе совсем не нужны язык, зубы, горло; нужны только уши, чтоб слушать собеседника, рот, чтоб, манипулируя им, подчёркивать свой взгляд, и одна рука, чтоб почёсывать лоб, шею, задницу… Это и летом на пляже, и за столом, и в театре.
- Все твои базары, - было заметно, что дядя Вася почему-то обиделся, а Лёха этого и хотел, - это тупое красноречие…Кем ты у Жебровского пашешь? - спросил дядя Вася в отместку.
- Завхозом, - с гордостью в голосе ответил Лёха и грустно добавил, - и там на разных побегушках. Я…
В это время в кармане Лёхиного пальто зазвонил мобильник. Лёха достал мобильник и отошёл от дяди Васи.
- Я слушаю, - сказал Лёха в мобильник.
- Деньги ещё не все пропил? - сказал мобильник и хихикнул.
- Какие ещё деньги?! - не сразу понял Лёха.
- Которые стащил, - сказал мобильник.
- А-а-а, это ты, Генрих Павлыч. - Лёха оглянулся на дядяю Васю. - Я не крал денег, - сказал он, спрятавшись с головой в пальто.
- Ну-ну, - сказал мобильник. - Я ещё немного пододжу. - Пошли гудки. Связь окончилась.
Лёха подошёл к дяде Васе. Они некоторое время стояли молча, топтались.
Время шло, и мне было очевидно, что между ними какая-то то ли стена, то ли пропасть, и надо как-то что-то прояснять, а они продолжали молча стоять.
Лёха вдруг сказал:
- Не думал, что мы ещё встретимся.
- Зачем тогда звонил, звал? - Дядя Вася понимающе покачал головой. Лицо при этом он попытался спрятать за воротник пальто. - Мог бы и без меня пропить свои сорок четыре.
- Ты знаешь… - заговорил Лёха.
- Ты не опоздаешь на поезд? - спросил дядя Вася и как-то мельком, не высовываясь из-за воротника, посмотрел на несуществующие на левой руке часы.
- Нет, - ответил Лёха мгновенно. - Ты знаешь, о чём я всегда мечтал?! - продолжил Лёха.
- Перемолчать меня невозможно, - сказал дядя Вася, его лицо показалось из-за воротника. Дядя Вася очень здорово улыбнулся, потом он закурил, затянулся, и грусть легла на его лицо складкой от левой верхушки лба через всё лицо до правого подбородка. - А вот и моё кафе! - вдруг радостно произнёс дядя Вася и как-то неестественно заморгал, то ли извиняясь, то ли опасаясь чего-то, но на Лёху это произвело такой эффект, что Лёха сначала сделал шаг в сторону кафе, замер, потом махнул рукой и всё-таки направился в сторону кафе.
Они зашли в кафе, сели за стойку и заказали по двойному кофе с одним коньяком.
- Да я б даже и водочки выпил, - сказал Лёха и поёжился.
Пока несли кофе, они молчали и смотрели друг на друга.
Я уже железно знал, что сейчас произойдёт что-то очень важное. Непонятно было только, дядя Вася тянет время и ожиданием растягивает удовольствие или оттягивает что-то неприятное.
Принесли кофе и пятьдесят граммов коньяка.
- Я жду, поздравляй, - грубовато сказал Лёха.
- Дорогой мой, с юбилеем тебя. - Дядя Вася протянул рюмку и чокнулся с Лёхиной чашечкой кофе.
Потом они пригубили свои рюмку и чашечку и некоторое время смотрели друг в друга в упор. Потом дядя Вася опустил свой взгляд в свою чашечку с кофе и начал размешивать сахар. Лёха – тоже. Молчали. Они оба так долго размешивали сахар, что молчание затянулось до неприличия.
- Неплохой кофе, - нарушил молчаний Лёха.
- Что?! - вздрогнул дядя Вася. - Ах, да-а-а-а.
И снова молчание.
- Ты думаешь, как я буду убивать Жебровского? - спросил Лёха.
- Что? - Дядя Вася снова вздрогнул. - А-а-а, нет. Да. - Он сделал глоточек кофе и как-то горько усмехнулся. - Нет. Нет. Жебровский твой мне как-то до того самого места. - Он посмотрел по сторонам, поёрзал на стуле.
И мне в этот момент показалось, что дядя Вася, глядя по сторонам, что-то выискивал. Или кого-то!
В кафе было многолюдно. И молодёжь, и средний возраст, и две старушечки за чашкой кофе. Ничего особенного.
- Тогда что ж? - спросил Лёха.
Дядя Вася мельком взглянул на Лёху и сделал глоточек кофе, чему-то улыбаясь в чашечку.
Я вдруг поймал себя на том, что снова стал обращать внимание на тряску во мне. Родные и близкие! Родные и близкие! Лёха!..
- Как она? - спросил Лёха тихо-тихо.
- Я ждал этого вопроса с самого начала, - мгновенно почти закричал дядя Вася, причём так мгновенно, что ещё в Лёхином слове «она» не прозвучала буква «а». - Она? - Дядя допил кофе как водку и долго смотрел в пустую чашку. - Она, - он повертел пустой чашкой у виска, - где-то там, - он попытался заглянуть куда-то в глубину пустой чашки и после этого отставил чашку куда-то подальше от себя. - Ищи ля фам? - Он улыбнулся ехидно-ехидно и задумался.
Дядя Вася думал так долго, что Лёха не вылержал и хлопнул ладонью по столу.
- А-а, - как очнулся дядя Вася. - Я думаю вот о чём. - Он пристально посмотрел на Лёху. - Я думаю о том, как приподнести тебе мой подарок.
- Лёгко, - улыбнулся Лёха. - Приподноси. Я вот.
- Он много весит, - сказал дядя Вася.
Лёха вдруг весь напрягся.
А я помню, что дядя Вася на выдумки гаразд. Мастак! Причём его подарки, как правило, удовольствия не доставляли.
Ладно, - сказал Лёха. - Ты не ответил на мой вопрос, но…
Лёха хотел сказать «Она мне не интересна», но вместо этого он допил свой кофе и сказал:
- Время.
Своей интонацией Лёха попытался придать слову «время» исключительно философский смысл.
- Ну, конечно! - Дядя Вася кивнул, и на его лице была такая ирония! Сохраняя на лице эту иронию, дядя Вася достал из кармана своего пальто деньги и положил на стол. - Уходим!
Они вышли из кафе и зашли в туалет. Людей было много, но свободные места ещё были. Они пристроились у писсуаров в разных местах. Лёха, писал, глядя на дядю Васю. Дядя Вася мочился, задрав голову, глядя в потолок, сигарета была в углу рта. Потом они вышли из туалета. Дядя Вася отошёл к урне, бросил в неё окурок и вернулся к Лёхе.
- Ты знаешь, почему мы не строим туалеты? - спросил дядя Вася вдруг.
- Ну-у-у, - задумался Лёха, - это, наверно, наш имидж. Но я не об этом. Ты не ответил, как она? - спросил Лёха.
Эти два слова «как она» и вопросительный знак уже вибрировали. Они уже несколько минут вертятся вот тут.
- Прощай, - сказал дядя Вася.
Сказал лживо-лживо. Я видел это по его глазам; он прятал их, отводил в сторону, смотрел под ноги. Он даже скрывал улыбку, мне так показалось. То есть, врал.
- И не ищи меня, - добавил дядя Вася. Он вдруг почему-то занервничал.
Я задумался, и на мгновение стало жутко. Что с ним. Игра? Драма? Что?
- А как же обещанный подарок? - съехидничал Лёха.
- Посиди ещё в кафе, - сказал дядя Вася. - Я сейчас его принесу…или кто-то принесёт. Посиди в кафе. Но потом не ищи меня, - сказал дядя Вася и, пошатываясь и закуривая на ходу, ушёл.
Лёха стоял и сквозь ослепительную метель смотрел вслед дяди Васи. Все деревья в огромных белых шапках раскачивались и раскланивались. А Лёха продрог почти до мозгов и костей. Он начал подпрыгивать и тереть себя руками. И на душе у него походало.
Я подумал, что дядя Вася одна из главнейших фигур в Лёхиной жизни и во всей его истории. Это его материя. Столько лет не видеться, а как вчера расстались! Очень часто дядя Вася всплывал в его памяти. Даже после той трагической развязки. Но, как мне вдруг показалось, дядя Вася уже для него анахронизм.
Ты не поверишь, - задумался Лёха, - вот сейчас вдруг на плечи навалилась какая-то страшная тяжесть, тяжесть совсем не Ньютоновского содержания, совсем иного характера. Снег над головой и на плечах плюс атмосфера со всем своим смоком – эта иная тяжесть. Не та!
Лёха долго смотрел дяде Васи вслед. Дядя Вася уже давно скрылся в белой мгле, а Лёха всё ещё видел его согнутую с поднятым воротником фигуру… Пока не появились две фигуры толстяков.
Я раздвоился? Нет, конечно! Я даже облегчённо вздохнул. Дядя Вася – это уже и случайность. Он просто случайно влез в Лёхину современную историю совершенно незначющим эпизодом. Как фура, пролетевшая у тебя перед самым носом, обдав порывом ветра и совершенно случайно не зацепив тебя прицепом. Дядя Вася - это прошлое. Хорошое и доброе в своём начале и в середине, но уже печальное в своём конце. Время сделало своё дело. И то, что дядя Вася хотел что-то сказать…Что же он хотел сказать? Он аж выпрыгивал из себя, чтобы сказать это что-то, но не сказал. Не сказа-а-ал. И этот загадочный подарок огромного веса! Ладно, с дядей Васей. А вот эти два толстяка – это оёёй!
Ладно с ним, - сказал глазами Лёха. - Хватит мне дяди Васи! Хватит! Прощай, дядя Вася. Напрасно я пригласил тебя на мой юбилей. Ну, хоть свиделись.
Лёха вернулся в кафе, бросил верхнюю одежду на спинку стула, сел и заказал рюмку водки. Официант принёс рюмку коньяка и кусочек селёдки.
- А-а. - Лёха улыбнулся официанту за селёдку.
- Разве можно, - улыбнулся официант и ушёл.
Лёха посмотрел по сторонам, заглянул в рюмку с коньяком, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Я задумался, хорошо ему или плохо. Или вообще никак. Тряски нет, гула нет, не слепит, что ещё надо. Такое впечатление складывалось в его мыслях, что скоро все исчезнут, а он останется и будет сидеть, сидеть, сидеть. День, два, сто лет. Раньше он всё это называл безысходностью… Стоп! Я вдруг почувствовал себя неуютно-неуютно.
Лёха оглянулся и долго смотрел куда-то в одну точку. В белую пустоту за окном.
Неуюность как появилась неожиданно, так и исчезла. Ничего такого, но такое со мной уже сегодня было. Несколько раз. Было. Но откуда эта неуютность?
Я вижу, Лёха уткнулся взглядом в стол и видит, как его правая рука сама без моего участия тянется к рюмке с водкой. А ведь был же коньяк! Вот оно что! Я как очнулся. Лёха не хотел пить, но не пить он уже не мог. Во-первых, замёрз; во-вторых, безисходность… с Жебровским? Нет-нет! Во-первых, безисходность; во-вторых, всё остальное. Это и есть та самая безысходность. Это ж я подсказал Лёхе смыться в безисходность. А куда ещё?!
И всё-таки Лёха не выпил. Рюмка была уже около его подбородка, более того, она была уже у самого рта, и уже можно было рассмотреть и различить частички этой хмельной жидкости и увидеть дно этого водоёмчика с прозрачной жидкостью. И Лёха увидел. Я не поверил.
Что? - чуть было не вырвалось у Лёхи, он от неожиданности даже как испугался.
Это был дядя Вася. Там на дне рюмки. В рюмке! Это был дядя Вася.
Лёха медленно выпрямился, закрыл глаза, открыл.
Я-же мысленно закурил, сделал две совершенно немыслимые мысленные затяжки, пустил два мысленных кольца в потолок.
А Лёха снова посмотрел в рюмку. И из её хмельной мглы на Лёху смотрел дядя Вася. Смотрел с усмешкой. Нет, это совсем не аллегория! И не мистика! Нет! Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Лёха качнул рюмку. Лицо дяди Васи разбежалось по поверхности водки. Лёха поднял голову и вопросительно посмотрел на дядю Васю.
Дядя Вася не ответил, но я видел, как он дёрнулся и усмехнулся. Значит, он что-то подумал. Помню, дядя Вася всегда на вопросы сначала отвечал либо улыбкой, либо дёрганьем плеч и усмешкой. Дурная привычка
- Не ожидал, что я вернусь? - Дядя Вася усмехнулся. - А я вот он! - Он выпил Лёхин коньяк. Всё-таки это был коньяк. - Спектакль ещё не закончен! - почти торжественно сказал дядя Вася.
Я заметил, что в дяде Васе появилась гадливость, она проявлялась в бегающем взгляде и в кривой ухмылке, которую он упорно адресовал Лёхе. И ему это всё доставляло удовольствие. Но самое удивительное в этой мизансцене было то, что он заговорил первым. Дядя, и заговорил первым. Вот это сюжетик разворачивается! Это уже что-то. Да, за эти десять-двадцать минут, что они не виделись, в дяде Васе что-то произошло. Он, помнится, никогда не был таким откровенно гадливым. Не был ли? Может, и я ошибаюсь?! Эта мысль ужаснула меня. Я решил молчать и ничем не выдавать себя Лёхе. Я понимал, что это плохо, но человечней и справедливей. К тому же, закон есть закон.
А Лёха тем временем начал улыбаться. Улыбаться широко-широко. И только. А состояние его, я это видел, было идиотским.
- Не жда-а-ал? - Дядя Вася посмотрел по сторонам. - Давай пересядем. Мне здесь неуютно. - Он повертел головой и кивнул куда-то в угол. - Вон наши места, но там сидят. - Он с сожалением вздохнул, потом нехотя встал и направился в угол кафе.
Лёха смотрел и видел, как дядя Вася прошёл в самый угол, как что-то сказал двум женщинам, как те переглянулись, как что-то сказали друг дружке, как пересели за другой столик, как дядя Вася сел за столик спиной к залу, как к нему подошёл официант, как наклонился к нему. Дядя Вася, говоря что-то официанту, оглянулся, и они с Лёхой некоторое время смотрели друг на друга.
Эй Ты, что делать? - спросил вдруг Лёха. Подождал ответа, потом взял свою одежду и прошёл в угол зала и сел напротив дяди Васи лицом к залу.
Что с Лёхой? - подумал вдруг я. Я чувствовал, что его трясло. А что говорить обо мне!
Эй Ты, что делать? - спросил Лёха ещё раз. - Меня трясёт.
Да-а, с тобой что-то. - Я забеспокоился. - Все твои извилины покрылись каплями пота, по ним сейчас нельзя ни проехать и ни пройти. Жижа. А! Каково мне в этой жиже?! Но закон есть закон.
- Та-а-ак, дядя Вася, - Лёха надул щёки и медленно выпустил воздух, - показывай свой подарок.
- Я заказал бутылку водки, немного рыбки, салатик и по отбивной, - сказал дядя Вася. - Потом, если что, дозакажем.
- Не тяни резину, - строго сказал Лёха.
- Нус, - дядя Вася улыбнулся, оглянулся и долго сидел, оглянувшись. Тем временем принесли водку и закуску. Дядя Вася перевёл вгляд на Лёху.
- Да-а. - Дядя Вася разлил по рюмкам водку. Его движения были какими-то неуверенными, он даже пролил водку, взгляд – рассеянным, он поставил рюмку не напротив Лёхи, а куда-то на край стола, тут же сказал «прости» и поставил рюмку у Лёхи. - За встречу? - Он протянул рюмку и посмотрел на Лёху из-под бровей.
- За. - Лёха посмотрел на дядю Васю, и его взгляд побежал куда-то мимо дяди Васи дальше в сторону барной стойки: у барной стойки стояли два толстяка и что-то потягивали из бокалов.
Лёха замер с рюмкой у рта и сидел неподвижно некоторое время.
- Так вот, - заговорил дядя Вася, он снова протянул свою рюмку к Лёхиной, и они чёкнулись и выпили.
- Так вот, - дядя Вася чмокнул губами и закусил салатиком, - если ты посмотришь на меня и чуть левей и вдаль, то увидишь подарок. - Он с подчёркнутым вниманием начал резать отбивную.
Лёха посмотрел мимо дяди Васи вдаль зала.
И тут я всё понял. О, родные и близкие!
В противоположном углу кафе за столиком сидела женщина, лица её не было видно, очки скрывали верхнюю часть лица, но она явно смотрела в сторону Лёхи и дяди Васи, она курила, улыбалась и потягивала что-то из бокала. Коньяк? Нет, это было белое десертное вино.
Лёха тоже видел её. Рука его застыла с вилкой над отбивной, потом Лёха положил вилку на стол. Он сосредоточенно смотрел на жещину в очках, она – в их сторону. Сколько длилось это разглядывание, но…
Меня начало не то, чтобы трясти. Это как-то по нарастающей. Сначала я подумал, что это всего лишь всплеск, но нет. Тряска медленно, но нарастала. Уже становилось даже больно. Уже хруст послышался, уже какое-то жжение
Мне больно, - вырвалось вдруг у меня. - Уходим отсюда.! - крикнул я Лёхе, нарушая закон…
Раньше надо было думать, - ответил мне с горечью Лёха. - Это мне больно, а тебе… Разве внутреннему голосу может быть больно? - Лёха не сводил глаз с женщины в очках
Она уже сидела, откинувшись на спинку стула, и дымила в потолок. Взгляд её был уже внутри Лёхи.
Не знаю, но мне больно. Пойдём отсюда! - взмолил я.
Потерпи немного, - сказал Лёха и перевёл взгляд на дядю Васю.
- Ну, пьём что-ли? - Дядя Вася ухмыльнулся, хотя ухмылка уже не сходила с его лица давно, и разлил водку по рюмкам.
- Пьём, конечно. - Лёха опрокинул рюмку в рот и потом долго сидел с закрытыми глазами.
Это она? - думал Лёха. - Зачем она здесь? Подарок дяди Васи? Случайность? Смысл этого подарка? Что? Зачем? Эй Ты, я не обращаюсь к тебе. - Лёха посмотрел в сторону женщины в очках.
Она продолжала пускать дым в потолок, но она уже слегка раскачивалась на стуле.
Уходим, - сказал я Лёхе. - Умоляю.
Подожди. - Лёха снова закрыл глаза. - Подожди. Дай собраться. Сейчас.
Мне стало невыносимо жутко. Откуда из глубины меня всплыла картина, как когда-то давно одна девушка вот точно так сидит и раскачивается, а Лёха перед ней на коленях, и вокруг меня всё трясётся, и я тоже трясусь и кричу: «Мне больно!».
Лёха открыл глаза и посмотрел на женщину в очках. И не улыбка её виднелась, а взгляд сквозь очки и пространство. Или глаза? Взгляд и глаза это одно и тоже? Как жаль, что мне не дано оценить это, Я всего лишь серое вещество. А может эта женщина в очках была когда-то той девушкой?! – озарило вдруг меня.
- Взгляд и глаза – это одно и тоже? - спросил Лёха дядю Васю.
Дядя Вася рассмеялся, задержав у рта вилку с кусочком красной рыбы.
- Зачем Вера здесь? - спросил Лёха. - Это же Вера? - Он кивнул в сторону женщины в очках.
- О! - Дядя Вася изобразил одновременно и бесконечный восторг и бесконечное удивление. - Узнал! - Он шлёпнул себя по колену. - Узнал, ёпрст! Вера! А кто ж ещё?
- Это прикол или что, - злился Лёха.
- Это, дорогой мой, тебе подарок на твой сорокачетырёхлетний любилей, - сказал дядя Вася, чётко выговаривая каждое слово. - Пользуйся во благо человечесвта. - Дядя Вася рассмеялся.
Лёха встал, посмотрел в сторону Веры, посмотрел на дядю Васю, налил в рюмку водки, выпил.
Дядя Вася закинул кусочек рыбы в рот, оглянулся в сторону Веры и, жуя, смотрел в сторону Веры. При этом на его лице была улыбка.
- Знаешь что?! - Лёха взял дядю Васю за плечо и рванул к себе.
Дядя Вася перестал жевать и пристально посмотрел на Лёху. Потом он освободился от Лёхиной руки, налил в рюмку водки, выпил и начал есть отбивную.
- Я приду. Ляйпциг. Сколько там, шесть или семь вечера? Окей. - Дядя Вася ел и не смотрел на Лёху.
Выпей ещё рюмку и уходи отсюда вообще, - сказал я Лёхе, попирая вообще всякое приличие внутреннего голоса. - Если б ты только видел сейчас, что у тебя на экране твоего серого вещества. Если б ты только потёрся сейчас в своих извилинах. Даже сердце твоё, которое меня вообще интересует только кровью… Я чувствую грохот его ударов. Ну, смывайся!
Я только скажу ей пару слов и всё, - сказал мне Лёха. - Я не могу вот так… я… - Он решительно встал из-за стола и нерешительно направился в противоположный угол кафе.
Ду-рак, - простонал я Лёхе. - Ду-у-ура-а-а-ак!
Сам дурак, - ответил мне Лёха и рассмеялся тоже мне
Потом он, сделав два шага, замер: Веры на её месте не было. Он осмотрел зал кафе. Её нигде не было.
Идиотизм, - пронеслось в его голове. - Не померещилась же мне она. - Он выскочил на улицу.
Вера стояла на ступеньках и курила. Она была без очков.
Боже, до чего она прекрасна! - завертелось в голове Лёхи. - В этой шляпке, в этой белой шубке и под этим снегопадом. Вера не повернула головы, но Лёха понял, что она увидела его. Он подошёл к ней и стал рядом. Она сделала затяжку и, выпуская дым, посмотрела куда-то вверх.
- Хорошо, - сказал Лёха.
- Хорошо, - сказала Вера. Голос её был слегка хрипловат, но звенел.
- И этот снежок
- Этот снежок.
- Ни ветерка.
- Ни ветерка. - Вера повернула к нему своё лицо.
Да, конечно, эта женщина была той девушкой, перед которой Лёха давным-давно стоял на коленях.
- Что будем делать? - спросила Вера.
- Ничего. - Лёха смутился. - У меня сегодня…Сегодня…
- Я знаю.
- Я вообще растерян, - Лёха вдруг начал лепетать. - Столько лет…дядя Вася вообще ничего…
- Да, лет много, - перебила его Вера.
- Я не могу тебя пригласить в Ляйпциг, - продолжил лепетать Лёха. - Там, - он провёл ладонью по голове, посыпался снежок, - там весь наш отдел, и я там кое-что собираюсь выкинуть. Тебе это может не понравиться. К тому же…
- Не говори ничего. Я понимаю. - Вера щёлчком бросила окурок куда-то в сторону дороги. - Я всё понимаю. - Она посмотрела на Лёху. Едва уловимая улыбка играла на её лице…
Нет же, нет, она смотрела куда-то мимо Лёхи. Насколько помнится, я быстро немного полистал прошлого, она всегда смотрела вроде на собеседника, но как-то мимо.
- Пройдёмся? - Вера сказала и моргнула обоими глазами.
- Я? Сейчас. - Лёха ткнул большим пальцем себе за спину. - Пальто и шляпу надену. Я сейчас. - Он вернулся в кафе, взял со спинки стула пальто и одел его, взял шляпу. Боковым зрением он видел, что дядя Вася смотрит на него, потягивая что-то из бокала. - Я сейчас, - кивнул он в сторону дяди Васи.
Мысленно я уже почему-то представил, что Лёха выскакивает из кафе, а Веры уже нет; он смотрит по сторонам, вверх по улице, вниз. Её нет нигде!
- Ну, конечно. - Дядя Вася улыбнулся. Ох, и гадливая ж у него получилась улыбка.
- Пока, - улыбнулся ему Лёха. - Ничего, что я немного провожу Веру?
- Дело твоё. - Дядя Вася задумался. - Но смотри в оба.
- В оба? - Лёха вопросительно посмотрел на дядю Васю, надел шляпу и выбежал из кафе.
Увы, я хотел желаемого вместо действительного. Вера стояла у края тротуара и смотрела в сторону выбежавшего Лёхи..
Тут Лёха как выдохнул. Страсть!?
И в моей голове тоже шевельнулось слово «Страсть». Для меня это было как удар молнии в дерево рядом. Для Лёхи ж только мурашки по спине.
Лёха тут же машинально улыбнулся Вере, а она в ответ только покачала головой. Он вдруг поймал себя на том, что стоит и любуется ею. Коротенькая белая шубка, белые сапожки, чёрные колготки и эта шляпка и этот снежок. Он сделал поспешный шаг и замер.
Да! Страсть! - Я ужаснулся..
Лёха подошёл к Вере и взял её ладошки в свои.
- Куда пойдём? - Лёха попытался улыбнуться.
- Просто так, - сказала Вера. - Не хочу портить тебе день. - Она пошла вверх по улице. Лёха за ней.
Эй Ты, чёртов ты, - думал Лёха, - мне сейчас не только хорошо, мне так хорошо, что кажется, что больше ничего и не надо, только вот так идти рядом с этой женщиной. Нет! Тащиться за ней, иногда обгонять её и заглядывать в её глаза, смотреть на её улыбку, на ножки, держать её ладошки в своих, греть их, чувствовать их тепло, их движение. Это всё! Больше ничего не надо!.. Хотя где-то там я понимаю тебя. И времени столько прошло и…
- Не иди за мной, - сказала Вера. - У тебя ведь трудный вечер. Я тут, - Вера немного подумала. - Василий дал мне твой телефон, но я не решилась звонить. На всякий случай. А мои ребята по твоему мобильнику вычислили тебя. Ты почти в розыске. Жебровский истец. Я позвонила ему. Я согласна заплатить ему эти несчастные полтора миллиона…
- Верочка, не делай этого, - выпалил Лёха.
- После всего приезжай ко мне. - Вера не обратила внимание на Лёхину просьбу и махнула кому-то рукой.
Такси?
Подошли… подбежа-а-али два толстяка. Те самые!
- Это Алёша, - сказала им Вера. - Он нужен мне сегодня ночью.
- Будет сделано, - сказал один из толстяков.
- Чтоб ни один волосок не упал с его головы, - сказала Вера.
- Верочка, ни одна голова не упадёт с его плеч, - улыбнулся другой толстяк.
Вера чмокнула Лёхе губами, поцеловав воздух, и пошла вниз по улице.
А Лёха долго стоял, глядя в ту сторону, куда ушла Вера. Потом он потряс головой и как-то машинально посмотрел на часы.
Одиннадцать!
Что делать? - пронеслось в Лёхиной голове. Он снова посмотрел в сторону, куда ушла Вера. - В её улыбке появилось что-то ещё…- Лёха щёлкнул пальцами.
Ну, ты и влип, - вмешался я в Лёхины мысли, но не обращаясь к нему. -Меня так трясёт, что ты плохо кончишь. - Я подумал, говорить ли с ним дальше, я уже так нарушил закон природы общения сознания с подсознанием. Но я продолжил размышлять сам с собой. - В голове твоей, Лёха, и вокруг тебя, можешь мне поверить, сейчас такое био или как его там поле! Я ж тебе уже говорил об этом. Такое возмущение вашего человеческого духовного пространства! Ты только оглянись, и наверняка на тебя уже прохожие обратили внимание.
Лёха, как услышал меня, мгновенно посмотрел в сторону и заметил, что какая-то женщина тут же отвернулась от него и начала, часто моргая, упорно смотреть куда-то вверх. Лёха резко оглянулся, и мужчина, который стоял недалеко от него, как-то стыдливо улыбнулся ему, кивнул головой, засуетился и боком-боком пошёл куда-то.
Допустим, - пробормотал себе Лёха и задумался, возвращаться ли ему в кафе. - Там дядя Вася. Не виделись только бог знает сколько лет. Нельзя ж вот так, не сказав ему ни «до свидания» ни «прощай», уйти. - И Лёха вернулся в кафе.
Иди-о-о-о-т!!! - простонал я, и я был в этом уверен.
Лёха и дядя Вася выпили по рюмке. Потом они долго молчали. Разговор не завязывался. То дядя Вася посмотрит на Лёху и отвернётся; то Лёха – на дядю Васю и отвернётся. Потом они выпили ещё по рюмке, по глотку пивка…
- Как ты находишь Веру? - спросил дядя Вася.
Лёха оставил его вопрос без внимания.
Их молчание длилось довольно долго. Мне показалось, что и Лёха и дядя Вася чего-то боялись. Воспоминаний?
- Когда ты видел её последний раз? - спросил вдруг дядя Вася. Задав вопрос, он весь сжался и затаился как будто в ожидании чего-то очень важного.
- Когда? - задумчиво переспросил Лёха.
- Да, когда? - Дядя Вася встал, сел, бросил на Лёху презрительный взгляд, налил в рюмку водки, выпил.
У Лёхи к горлу подкатил ком. Он вдруг чуть не расплакался при дяде Васе.
Какого чёрта?! - подумалось мне. - Смывайся!
- Допустим, - сказал Лёха.
- Ты считаешь, что всё это глупо? - спросил дядя Вася
- Что всё? - спросил Лёха..
Лицо дяди Васи в одно мгновение стало серьёзным-серьёзным, и мне стало как-то страшновато.
- Что всё? - повторил Лёха.
- Всё, - сказал дядя Вася.
- Например, - настаивал Лёха.
- Ну-у-у, - протянул дядя Вася, - вино, женщины…всё! Короче, шизнь, - произнёс он, видимо, умышленно заменив «ж» на «ш».
- А смерть? - спросил Лёха с улыбкой.
- Смерть? - Дядя Вася откинулся на спинку стула и посмотрел на Лёху откуда-то сверху. - Я и сам уже не знаю, какое во мне желание сильнее, желание жить или желание умереть, - сказал дядя Вася, рассеянно глядя куда-то мимо Лёхи
- А есть такое желание умереть? - спросил Лёха, пристально глядя на дядю Васю.
- Да! - уверенно ответил дядя Вася.
- Это более, чем поэтический вопрос, - сказал Лёха. - Есть инстинкт жить, но нет инстинкта умереть.
- Это у русского человека нет инстинкта умереть, потому он так хреново и живёт. - Дядя Вася глотнул пива из пустого бокала. - Водка подавляеят инстинкт умереть. Это и ведёт к недостойной жизни.
- Что-то сыростью запахло, - сказал Лёха. - Раньше ты на это смотрел проще. Лучше, я бы сказал.
Я действительно почувствовал, что откуда-то со стороны дяди Васи повеяло холодной сыростью. Может это март просочился в кафе, но у марта не такая сырость. Может вентиляцию включили или выключили. Но…
- Ты как будто из-под земли, - сказал Лёха.
- Ох, ты родина моя, - вздохнул дядя Вася. - Что это мы всё о ней да о ней. Расскажи лучше, как ты живёшь? - спросил вдруг дядя Вася и налил в рюмку водки.
- Как живу? - Лёха призадумался. - Хорошо живу. Свой дом. Своя жена. Семеро детей.
- Волк и семеро козлят! - Дядя Вася вдруг рассмеялся и сказал потом как с сожалением: - Ты потолстел.
- Вот это разговор…- Лёха оглянулся.
Оглянулся! Оглянулся так, как обычно оглядываются на свист: взгляд туда и быстро, почти мгновенно. обратно. Я это почувствовал болью во всей лобной части.
- Да, - улыбнулся дядя Вася, - тот тип сидит, ничего не заказывает и смотрит всё время в нашу сторону.
За соседним столиком сидел мужчина с усиками. Перед ним на столике ничего не было, только салфетки. Увидев, что Лёха смотрит на него, он кивнул Лёхе и улыбнулся.
- Вера сказала, что ты украл какие-то там деньги и в розыске, - сказал дядя Вася.
- Я ничего ни у кого не крал, - сказал Лёха, поворачиваясь к дяде Васи. - А что касается толстой жизни, то это хорошо
- Я рад, что нам наконец-то нашлось хоть о чём-то поговорить, - сказал дядя Вася и улыбнулся.
- Взаимно. - Лёха тоже улыбнулся.
И только тут до меня дощло, что разыгрывается спектакль. Вот прямо в этом кафе. Зрителями были я и пустота. Пустота была главным зрителем. Они, и это было заметно, балдели каждый от своей роли. Дядя Вася – явно, а Лёха с туманом в голове. Дядя Вася, как мне когда-то представлялось, – это страшное какое-то трагическое социальное явление, которое впитало все мятежные и безмятежные явления разных эпох своей родины. О родные и близкие, сколько пафоса я несу! Да я и сам наслаждаюсь этой прелестью своего бреда. Сам! Что со мной?! Да лишь бы не трясло. Было очевидно, что дядя Вася своей болтовнёй, может и не самой пустой, растягивает какое-то своё удовольствие, чтобы всё-таки сказать Лёхе что-то важное, может и гадость. Подбирает момент. Я это чувствовал. Я был весь в движении. Лишь бы Лёха выдержал.
- Когда-то мы прекрасно дополняли друг друга, - с грустью сказал Лёха.
На эту фразу дядя Вася отреагировал, как мне показалось, мёртвой улыбкой.
- Я буду откровенен. - Сказав, Лёха долго отвлечённо смотрел на обнажённые плечи сидящей напротив за столиком через столик блондинки. Она была одна и смотрела на дядю Васю. - Ты всегда мне мешал, - сказал Лёха и перевёл взгляд на дядю Васю. - А в тот мартовский вечер вообще вёл себя чёрти как.
Дядя Вася расхохотался. Лёха вдруг – тоже. Они оба расхохотались до слёз.
Спектакль!
Мне показалось, что дядя Вася издевается над Лёхой. Он сидел с закрытыми глазами, и такой кайф появился на его лице.
Да, я видел, что Лёха уже задумался о потерянном времени, о потерянных возможностях, а это, как известно, самая распространённая болезнь сорока-пятидесятилетних мужиков… нашей нынешней страны. Лёха задумчиво снова смотрел на блондинку.
А почему она блондинка? - пронеслось у него в голове. - Откуда это видно?
И меня вдруг начало растряхивать. Только б не выплеснуться из чаши жизни.
Пора уходить, - подумал Лёха, переведя взгляд на дядю Васю. - С дядей уже явный перебор. Даже если он и хотел что-то сказать. - Лёха начал вставать.
- Сидеть! - скомандывал дядя Вася. - Я сейчас, одну минутку. - Он открыл глаза, зевнул с воем и стоном и сонно посмотрел по сторонам.
Я вдруг - сколько этих вдруг сегодня! - почувствовал Лёху в железных тисках какой-то неизбежности. Это и есть фа-та-лизм! Я никогда не внушал Лёхе никакой мистики, но вот она засела в меня дядей Васей и сидит во мне и разглагольствует о вполне реальных вещах, до которых ей не должно быть никакого дела.
- Последнее время меня стали посещать конкретные сны, - заговорил дядя Вася. - Если раньше это были неизвестные улицы, дома, какие-то непонятные ландшафты, неопределённые женщины, то теперь всё конкретно и женщина только одна и тоже конкретная. Эх, ты родина моя! Скажи, дорогой, - дядя Вася посмотрел на Лёху, - я часто думаю об отце. Очень часто. Он так рано умер, он… И об этой женщине я часто думаю, но не чаще, чем об отце. Но она мне снится, а отец нет. Почему.
- Обратись лучше к доктору Фрейду, - сказал Лёха.
Моя серость захихикала.
- А серьёзно, - настаивал дядя Вася.
А я серьёзно, - серьёзно ответил Лёха. - А если ещё серьёзней, то я думаю, что всё дело в том, что думая о ней, ты представляешь её, её образ всегда в твоих глазах. А об отце ты просто думаешь, не представляя его. И вообще сны это такая вещь…Долго рассказывать, не моё это дело.
Только одно могу вам, двум олухам, сказать, - задумался я об услышанном, - что если какая-то конкретная женщина снится вам часто, бегите от неё сломя голову, иначе…
- Маэстро! - воскликнул вдруг дядя Вася. Он как будто ещё спал. - Не надо волноваться, маэстро, я слежу за вашей палочкой, хотя пульт ваш стоит как-то не так и задом вы стоите…
- Опять начитался на ночь Сартра с Камю?! - съехидничал Лёха. - Сейчас новые времена, и эти парни уже рудименты…
- Последнее время у меня Пруст на столе, новые времена приходят и уходят, а старые остаются навсегда, - как-то уж назидательно сказал дядя Вася. - Прости, что эту твою старую фразу использую против тебя же. Так что, не надо волноваться и поднимать разные там волны. Та-а-ак. - Дядя Вася задумался и улыбнулся Лёхе.
Вполне снисходительно, - оценил я эту улыбку. - Так улыбаются своему анахронизму. Бред какой-то! И меня уже понесло. Тряска к хорошему не приводит.
- Да-а, а сны, - начал говорить дядя Вася.
- Ты бьёшь по аутам, - перебил его Лёха. - Мне уже пора, а я сижу, как ты приказал. Си-жу! Начинай играть. - И в голосе Лёхи уже было раздражение.
- Да-а, сны-ы-ы, - дядя Вася зевнул зачем-то. - В них столько всего! - Он заглянул в пустую рюмку. - И ничего не поделаешь, сон – это аллегорическое отображение реального мира и души в сознании…
- …но недоступного для него, - продолжил Лёха, перебив дядю Васю.
- Ко мне раз в месяц прилетает кукушка. - Дядя Вася вздохнул. - Садится, стерва, на край кровати и, ехидно улыбаясь, говорит: «Ну-ну! Ну-ну! Ну-ну!» А? Каково! А когда я выпью побольше водки, сейчас я больше по коньяку бью и спиртику…так вот, когда я чуточку выпью больше, прилетает ворона и кричит в ухо нагло-нагло: «Олрррррраа-а-айт!»
- Везёт тебе, - сказал Лёха..
- А ещё я видел Македонского. - Дядя Вася улыбнулся, сделал выжидательную паузу.
- Везёт тебе, - сказал Лёха..
- Маркса видел, - заговорил дядя Вася. - Можно было подойти, хлопнуть его по плечу и сказать: «Ну что, Карл, обкакался ты с коммунизмом?!» Я так и сделал, просто для смеха. А он мне в ответ так добродушно-добродушно перекрестился по православному и говорит: «Подожди, сынок, ещё не прошло трёхсот лет» А?
- Везёт тебе, - сказал Лёха..
- Что это ты всё «тыбе» да «ты ибе», «тыбе» да «ты ибе»? А? - Дядя Вася рассмеялся своему каламбурчику. - На примитивчик потянуло? - Он сделал многозначительную паузу, его мутный взгляд скользнул по столикам и упёрся в Лёху. - А ти-ши-на-а-а…
- Я пойду, - простонал Лёха. - Сегодня, похоже, мы играем каждый свою музыку, и нет ей конца. Я пойду. - Лёха встал.
- Сидеть! - снова скомандовал дядя Вася. - Ты меня уже никуда не денешь. - Он постучал указательным пальцем по виску и налил в рюмки водки.- Сиди. Я скоро уйду сам.
- Уходи! - сказал Лёха.
Потом они долго молчали.
Я мысленно закурил.
- Ну, что ж ты не уходишь? - спросил Лёха.
И я тут же увидел на месте дяди Васи голубое море с белесыми разводами, скалистый берег и солнце в зените, Я даже почувствовал, как припекает солнце и как по спине побежала назойливая муха. И всё это длилось одно мгновение.
Лёха вдруг оглянулся, потом осмотрел себя, потом зло и грязно выругался, глядя в тёмное пространство перед собой, и сплюнул на пол.
- Он плюнул на пол, вниз короче, - начал декламировать дядя Вася..
- Он плюнул вниз, короче - на пол, - поправил его Лёха.
- Ты хоть раз вверх плевал? А? - Дядя Вася пригубил рюмку.
- Я не социолог, не мятежник и не политик, - мгновенно ответил Лёха. - Я свободный человек-хипарь, - он начал улыбаться, - начала эпохи раздражения, позднее христианство…
- Скажи ещё, что домарксовский период, - подиграл дядя Вася и как-то непонятно улыбнулся – не было улыбочных морщин.
- Откуда у тебя такая гадливая улыбка? - спросил Лёха. - Где достал?
- Места надо знать, но, - дядя Вася приблизил как мог своё лицо к лицу Лёхи, - ты разве не видишь, что это только маска, в улыбке участвуют только зрачки и самый краешек рта, а самой улыбки как таковой всем лицом и на все глаза нет.
- Нет, дорогой, это улыбка, - возразил Лёха. - Но в ней ничего, кроме гадости нет.
- Зато без морщин. - Дядя Вася усмехнулся. - Посмотри на меня внимательно, где они морщины. Хочешь рецепт? Не улыбайся и не будет морщин. Или улыбайся, как я. - Дядя расхохотался в полный рот, и у глаз его не обозначились старые морщины, которые раньше были, как шрамы. Морщин не было!
Их-то тебе и не достаёт, - подумал Лёха и сказал:
- А я не боюсь морщин.
Когда же они разойдутся? - взмолил я. - Этому спектаклю будет конец? Лёха… - Я не успел подумать о Лёхе.
Лёха сказал:
- Эх, дядя Вася – дядя Вася, сколько дряни ты мне сегодня напихал!
- Дрянью, ты ж знаешь, всегда легче казаться, - улыбнулся дядя Вася своей безморщинистой улыбкой. - Заметь, в кино обычно классно смотрятся артисты в роли дряни.
- Не очевидно. Почему? - спросил Лёха.
- Потому что дряни в нас всегда больше, - ответил дядя Вася. - То есть мы играем самих себя. Андестенд? - Дядя Вася сделал серьёзное лицо и почесал нос. - А как ты считаешь, мы с тобой говорим умные вещи? Мы умные?
- Мы гении. - Лёха кивнул дяде Васи на блондинку за столиком через столик. - Вон та стерва слушает наш разговор от буквы до буквочки.
- Ты думаешь? - Дядя Вася оглянулся и, видимо, поймав вопросительный взгляд блондинки, улыбнулся. Она в ответ капризно-капризно дёрнула плечиками. - Возможно, - согласился дядя Вася. - Но мне больше нравится тот тип, что всё время пялится на нас. Если ты в розыске…
- Я не крал, - тихо уверенно сказал Лёха. - У меня полное алиби, а у Жабры ни одной улики.
- Я помню Жабру, - усмехнулся дядя Вася. - И я б на твоём месте так уверенно не говорил. Ну, ладно.
Они некоторое время молчали, глядя друг другу в глаза. Если честно, это была ужасная сцена. То, что меня трясло, уже было как-то плохо привычно, но что-то уже закипало. И не от того, что они смотрели друг другу в глаза. Источник закипания был где-то не за их столиком.
К ним вдруг подошла та самая блондинка. Она низко наклонилась, облокотилась на стол двумя руками и посмотрела на Лёху.
- Помнишь, что сказал поручик Голицын на прощания? - спросила она Лёху.
- Поручик да ещё Голицын? Нет, такого не знаю. - Лёха мельком взглянул на дядю Васю; дядя Вася, прикрыв рот ладонью, видимо, сдерживал смех.
- Я так не люблю эту красную сволочь, а белое всё уже съето давно, - продекламировала блондинка. Потом она перевела взгляд с Лёхи на дядю Васю, потом опять посмотрела на Лёху, и уже вопросительно. - Что забыли? - И она простонала снова предыдущую фразу. Потом она повторила эту фразу ещё несколько раз, различными интонациями.
- Вообще-то, насколько я помню, - заговорил дядя Вася, - поручик Голицын предпочитал красные вина.
- Налейте беленькой, - умоляюще прохрипела блондинка.
Лёха и Дядя Вася молча переглянулись, при этом дядя Вася изобразил на своём лице такое недоумение, такую глупость, что блондинка, обидевшись на их такое к ней невнимание, недовольно фыркнула и вернулась за свой столик.
- А гекзаметр неплохой, - сказал Лёха.
- Прекрасный гекзаметр, - согласился дядя Вася. - Где-то у кого-то я эту фразу уже читал, только там не было Голицына.
- Прочти что-нибудь из Шекспира, - попросил вдруг Лёха.
- Ты же знаешь, что я его не люблю, - отмахнулся дядя Вася. - Есенина! Лермонтова!
- Прочти Шекспира, - попросил Лёха ещё раз.
- Забыть! Но кого же, - начал дядя Вася, но тут же замер и потом сказал: - Ннет, не ммогу…ззабыл…ппотом.
- А помнишь, как мы с тобой были помешаны на спорте и на Достоевском? - спросил вдруг Лёха..
Дядя Вася только улыбнулся:
- Спорт помню, Достоевского нет.
- Спорт и Достоевский этого было достаточно, чтобы…чтобы… - Лёха задумался и сказал: - Но вот спустя некоторое время между нами легла женщина…
Дядя Вася усмехнулся, изменился в лице, вдруг появились две морщины на его лбу, а взгляд его ушёл куда-то далеко-далеко.
- Уходим, - сказал дядя Вася и допил остатки водки прямо из графина. Потом встал, сел и снова встал. Подошёл официант. Дядя Вася дал ему деньги и кивнул в сторону блондинки: - За тот столик двести водки.
Они вышли из кафе на улицу. На улице было чертовски. Кругом кружилась и шумела белая мгла. Метель продолжалась.
Зачем я его позвал? - завертелось в Лёхиной голове. - Что он? Дядя Вася! Он как свист в лёгких
- Мне надо тебе кое-что сказать, - перекрикнул дядя Вася шум белой мглы. Лицо его было серьёзным.
- Говори, - крикнул Лёха, вкладывая в интонацию полное безразличие к тому, что дядя Вася хотел сейчас сказать.
На самом-то деле Лёха весь напрягся и приготовился. Я это прочувствовал всей своей серостью.
Они направились вверх по улице.
- Сентиментальность и ложь, - крикнул дядя Вася и криво усмехнулся. - А кто умён, тот дрянь. - Он остановился под фонарём и похлопал себя по карманам. - Ничего не взяли с собой. Да ладно. Ты знаешь, - он посмотрел на Лёху одним глазом, другой он прищурил, - не смотря ни на что, я об тебе всегда думал.
- Спасибо, - крикнул Лёха. - А не смотря на что?
- Ты только не перебивай. - Дядя Вася пошёл вниз по улице.
Мело очень сильно. И дождь и снег - всё смешалось в одну кучу.
- Нелепая погода, - крикнул Лёха как-то неуверенно.
- Я ж прошу, не перебивать. - «Не перебивать» дядя Вася крикнул уже из метели: налетел какой-то вихрь, что дядя Вася на мгновение скрылся в столбе снега. - Видишь ли, у вас…- начал он кричать, как только снег разлетелся.
- У нас, - перебил его Лёха.
- У нас? - дядя Вася остановился. Вид у него был задумчивый. Он удивлённо посмотрел на Лёху и возмутился. - Не-е-ет! У вас! Конечно, у вас! У благополучных…
- Я всё знаю, - перебил его Лёха. - Сейчас начнётся твоя дядиада. Да ты просто завидуешь им и… - говорил Лёха, продолжая идти вниз по улице.
Начнётся! - Я расхохотался всей своей серостью и той, что слева, и той, что справа, и той, что со всех сторон. - Эта его дядиада уже час, как минимум…
- Кому я завидую? - рассмеялся Дядя Вася.
- Благополучным.- Лёха остановился.
- Иди ты! - Дядя Вася махнул рукой. - Ведь ты, как всегда, не дослушал меня. Ведь я хотел рассказать тебе о людях, которые одиноки по духу. - Дядя Вася подошёл к Лёхе.
- Ты опять о себе?! - усмехнулся Лёха и крикнул дальше первое, что взбрело в голову: - Может только настоящие поэты и композиторы. Хэмин…
- Пошёл ты со своим Гуэем знаешь куда! - Дядя Вася махнул рукой. - Ложь всё это. - Он улыбнулся куда-то в метель и осторжно стряхнул с Лёхиного плеча снег. - Мы все одиноки по духу, - произнёс он тихо. - Но есть люди, которые одиноки совсем, абсолютно…
- Тебе что, не с кем было выговориться за эти одиннадцать лет? - крикнул Лёха. - Я знаком с твоей дифференциальной теорией одиночества. - Он постучал кулаком по своему виску. - «Вас всех тьмы в пальто и в шапках, - Лёха сделал круговой жест рукой, - серых, белых, чёрных и жёлтых, но в основном серых. А тех, - он кивнул куда-то в бок, - совсем немного, горсточка, и они вынуждены приспосабливаться, они внешне только живут, а внутренне они умирают в жажде пожить, в драке с собой и со всеми…» Я правильно тебя цитирую?
- Ты не изменился. - Дядя Вася покачал головой. - Но, ты только хочешь казаться разноцветным…
- Сегодня, дядя Вася, это уже скучно. - Крикнув в самое ухо дяди Васи, Лёха посмотрел по сторонам. - Сегодня у меня дела поважней, поинтеллигентней, аж ладони чешутся. И в мозгах!.. - Он демонстративно зевнул, и тут же ему в рот залетело несколько десятков снежинок. Похолодало сразу.
Лёха и дядя Вася несколько минут стояли молча.
- А как твой авто? На ходу? - спросил вдруг Лёха.
- Авто высший класс, - оживился дядя Вася. - Я только позавчера… А почему спрашиваешь?
- Ладно-ладно, - задумался Лёха, - я пошутил.
Пошутил? - удивился я вдруг. Мне показалось, померещилось, что Лёха задал вопрос про авто с какими-то своим далеко идущим прицелом. Вот сейчас я вдруг почувствовал, что Лёха уже… Ну-у, как это выразить…
- Что ж… - Лёха посмотрел на часы, суетливо потоптался на месте, посмотрел по сторонам и ещё раз посмотрел на часы.
Одиннадцать, родные и близкие!
Дядя Вася тоже потоптался на месте, потом он испытующе посмотрел в сторону Лёхи, потом он долго пытался заглянуть в Лёхины глаза, а Лёха упорно отворачивал лицо, и дядя Вася начал улыбаться.
- Вот теперь я вижу, что между нами легла не только женщина, - сказал дядя Вася, приблизив лицо к уху Лёхи.
Гениально, дядя Вася! - чуть не вырвалось у меня. - И тебе померещилось?! Ты ж…
- Не только или всего лишь? - крикнул Лёха, немного подумав.
- Не только, - ответил дядя Вася. - Ты извини, - лицо его сделалось гадливым-гадливым, - можно продолжать?
- Ничего, продолжай, - крикнул Лёха..
Дядя Ваяс стоял и некоторое время ничего не говорил.
Они ещё немного потоптались.
- Ты понимаешь?! - Дядя Вася перешёл на громкий шёпот в самое Лёхино ухо. Такой громкий театральный шёпот: - Она роковая женщина! Сейчас мне было бы всего пятьдесят пять, а мне до сих пор только сорок. И вся жизнь впереди! А?!
- Сорок? - Лёха усмехнулся. - Да ты сейчас на все сто тянешь.
- Молчи, сопляк! - крикнул вдруг дядя Вася. - Ведь ты и понятия не имеешь, что, когда она выходила на соседний корт, я проигрывал даже Художилову.
- Художилова я помню. - Лёха отстранился от дяди Васи, улыбнулся в сторону и вдруг взорвался: - Ты проигрывал, когда она выходила на соседний корт, а мы с Женькой можно сказать вдвоём обыгрывали всех, кто только попадался нам, когда она была в зале и болела за нас. Ты проигрывал, а я выигрывал! Понимаешь разницу?
- Да-а-а, - дядя Вася закрыл глаза, и на его лице появилась блаженная улыбка, - те исторические матчи я помню. Сильные вы были тогда пацаны. Сильные. Могли обыграть кого угодно. Эх. - Дядя Вася вздохнул и снова приблизил своё лицо к Лёхиному. - Говорят, что она опять вышла замуж, - тихо сказал дядя Вася.
Лёха задумался сильно-сильно, отстранился от дяди Васи, и через мгновение слова «Говорят, она опять вышла замуж» вдруг прозвучали так громко, что у меня чуть голову не снесло.
- Подожди, подожди. - Лёха глотнул несколько снежинок. - Вышла замуж?
- Да-а, - задумчиво произнёс дядя Вася. - Мне надо тебе кое-что сказать. - Он ткнул рукой куда-то в сторону. - Пройдёмся. Ты только не перебивай. Сейчас пойдёт детективчик и может быть даже очень страшный. Нет! - тут же сказал он, почти крикнул. - Не очень. - И улыбнулся. - Не боись! - Он похлопал Лёху по плечу.
Они некоторое время шли молча вверх по улице.
- Ты ж хотел спросить про неё, - начал говорить дядя Вася. - Хотел? Хотел? - он начал упорно заглядывать в Лёхины глаза.
- Никак нет, - сказал Лёха и попытался отвернуться от дяди Васи. Не получилось – дядя Вася крепко держал его за локоть.
О! Лёха прилагал огромные усилия, чтоб казаться спокойным. А мне каково?! Мне?!
Дядя Вася посмотрел на Лёху с улыбкой.
- Допустим. - Дядя Вася отпустил Лёху и пошёл дальше, Лёха - за ним. - Но я скажу, - дядя Вася дал Лёхе догнать себя, - считай, что это будет признанием. Я, конечно, понимаю, что дача ложных показаний карается по закону, но за давностию лет…и всё-таки я скажу. - Дядя плюнул куда-то вдаль.
- Да сказывай ты уже, - не выдержал Лёха.
- Итак… она… - Было видно, что дядя Вася еле сдерживал улыбку, на лице его было огромное удовольствие, он говорил не спеша. Слово – пауза, слово – пауза.
Но на самом деле он нервничал! Я это видел. Я с этим Лёхой стал уже таким мимикристом!
- Вот так и совершаются преступления, - не выдержал Лёха и усмехнулся. - Ты меня сейчас доведёшь. Не тяни.
- А мне нечего сказать. - Дядя Вася расхохотался.
- Так бы сразу и сказал. - Лёха повернулся и сделал шаг назад вниз по улице.
- Мы не виделись с ней ровно столько, сколько и не виделись с тобой, - крикнул дядя Вася Лёхе в спину.
Лёха остановился и замер. Он смотрел куда-то во мглу и ничего не видел. Что это с ним? Я знаю. Я ж говорил!..
Дядя Вася подошёл, обошёл Лёху и испытующе посмотрел в Лёхины глаза.
Дядю Васю интересовал эффект им произнесенного? Он хотел его усилить? Чтоб посильнее ударить? - Я терялся в догадках, а Лёха вообще был где-то.
Дядя Вася взял в свою руку Лёхину руку и посмотрел на часы на его руке.
- Да, ровно эти одиннадцать лет минус одна ночь, - сказал дядя Вася, и после этих слов он долго заглядывал в Лёхины глаза.
Лёха сначала взглянул на дядю Васю, потоя начал смотреть всё мимо и мимо. А дядя Вася, похоже, что-то найдя в Лёхиных глазах, начал улыбаться, улыбаться, улыбаться. И вдруг!
- Ты извини, - сказал дядя Вася как-то гадливо-гадливо…
И что приципилась ко мне эта гадливость? Дядя Вася какой есть такой и есть!
- Пришла моя очередь приносить извинения на этой мартовской улице, - добавил дядя Вася.
А Лёха тем временем ещё переваривал его слова «ровно эти одиннадцать лет минус одна ночь». Дядя Вася ещё что-то говорил, но Лёха его уже не слушал.
Может эти слова дяди Васи и всплывут когда-нибудь, а сейчас…
- Дрянь, - выдавил из себя Лёха. Он подощёл к зданию. - Как же так? - спросил он у здания и ударил по стене кулаком. - Как же так? Как же так?
- Да, - отрывисто-отрывисто произнёс дядя Вася, подойдя к Лёхе, и провёл ладонью по своему лицу от лба до подбородка, - после той истории в тот твой тридцатитрёхлетний юбилей я всю ночь читал ей стихи Пастернака. - Дядя Вася помолчал. - Она сказала, что всё это чёрти что или зарифмованный Достоевский. Почему зарифмованный именно Достоевский? - Дядя Вася пожал плечами. - Я, правда, не сказал ей, что то был Пастернак, я сказал ей, что это мои стихи, я думал, что так вырасту в её глазах ещё сильнее…
Лёха вдруг дико рассмеялся.
- Но я только упал в её глазах. Потом… А утром мне ничего не оставалось, как сказать ей «Прощай», и мы…- Дядя Вася не договорил.
А я видел, как дядя Вася что-то глотал, видимо, застрявший ком.
- Да, она вышла замуж, - продавил дядя Вася комок, - за какого-то крутого, ноу ращэн. Он старше её лет на тридцать. Но любовников у неё нет. Проверено, мин нет. - Тут дядя Вася гадливо - всё-таки гадливо! - улыбнулся. Потом он кашлянул и добавил: - Кажется, что нет. Ты можешь сам в этом убедиться.
После этих слов дяди Васи они долго молчали, глядя, как кружится метель. Но метель, уже было видно, ослабевала.
- Ты знаешь, - нарушил молчание Лёха и посмотрел куда-то мимо дяди Васи, - мне уже тогда казалось, что мы вдвоем не перескочим через эту роковую женщину, и потому я пошёл на тот рискованный шаг и вдруг так безропотно уступил её тебе. Хорошо ли плохо, но надо было рубить гордиев узел. Мне сейчас… я даже не пойму, что меня возмущает во всём этом: то, что ты её так мгновенно бросил, с таким трудом отбив её у меня, или то, что ты меня кинул. А может и не то и не то. Но, признаюсь честно, - Лёха вдруг с какой-то опаской оглянулся, - мне сейчас, если честно, не до этого далёкого прошлого. Я рад был тебя увидеть и поболтать с тобой и только. Хотя, когда я увидел её сегодня… - Лёха замолчал.
- С двенадцати лет мы на неё заглядывались? - спросил дядя Вася.
- С четырнадцати. Я был в одиннадцатом, ты уже развёлся и был в самом соку. - Лёха задумался. - Да, с четырнадцати. Она была в седьмом классе.
- Это была фантастическая девочка, а потом и женщина. А мы два идиота. - Дядя Вася покачал головой.
- Не будем ворошить. - Лёха вздохнул. - Я забыл её.
- До меня никак не дойдёт, что после этого ты ни разу не встречался с ней. А я искал тебя, но тебя нигде не было. - Дядя Вася вопросительно посмотрел на Лёху.
- Мда. - Лёха свернул губы трубочкой и покачал головой. Говорить или не говорить, думал он.
- После того я ровно месяц решал вопрос: жить или не жить, - сказал Лёха. - Я съехал от матери, снял домик в пригороде в достаточно глухом селе, но удобства были и до электрички полчаса ходьбы. Из школы я уволился и месяц вообще нигде не работал. Вот так-то.
- Ты скажи, что тогда было с нами? - спросил дядя Вася.
- Что было? - Лёха задумался.
Да с ним и сейчас такое, - возмутился я. - Хэ, забыл он про неё.
- Влюбчивые мы с тобой, - сказал Лёха.
Какие там влюбчивые, - снова возмутился я. - Это не любовь, это смерть! Для меня так уж точно.
- Да-а-а, а я, как ни в чём не бывало, выйдя от неё, - весело вдруг заговорил дядя Вася, - зашёл к Леночке Ситниковой и…- дядя Вася посмотрел на Лёху, - и мы поженились. У нас уже подростает сынишка…
- Прекрати! - крикнул вдруг Лёха. - Как можно?..
- Ты чего? - Дядя Вася, удивлённо глядя на Лёху, сделал шаг от него. - Можно. Всё можно, мой дорогой племянничек. Пора б и меру знать. А жизнь… Жизнь! - Дядя Вася усмехнулся, и на лице его вдруг появилась грусть. - А Леночка Ситникова, между прочим, тоже считает меня сволочью.
- А кто ещё считает тебя сволочью? - спросил Лёха.
- Ты, мой милый друг, ты! - Дядя Вася пристально посмотрел на Лёху.
Лёха почему-то почувствовал себя виноватым и опустил глаза.
- А ты, я смотрю, приоделся, пиджачок, брючки, шляпа. - Дядя Вася окинул Лёху взглядом с ног до головы. - Пальтишко класс. - Дядя Вася усмехнулся, немного помолчал, потом устало вздохнул. - Что-то я разболтался сегодня, видимо, изголодался, ты прав. Но я был очень ряд встретить тебя именно сегодня и наболтаться вволю. Я пойду. - Дядя Вася посмотрел в Лёхины глаза.
Лёха неопределенно пожал плечами.
Дядя Вася потоптался на месте, посмотрел на Лёху, мимо Лёхи, ещё раз на Лёху, но чуть дальше, и, подняв воротник как можно выше, пошёл вниз по улице.
Лёха не шелохнулся. Он долго смотрел в след дяди Васи. И вдруг в его голове пронеслось: Он не сказал «Я пойду», он спросил «Я пойду?» и потом молча повторил свой вопрос несколько раз, он как за соломинку цеплялся. Он не хотел уходить. Не хотел! Ему было плохо и бесконечно. Но!
В голове Лёхи заштормило неслыханно, но самому ему стало вдруг как-то спокойно. Нонсенс! Парадокс!
Мы искали друг друга, мы встретились. - подумал он. - Мы во всём разобрались. И неважно, что это произошло именно сегодня. Мне стало легко. Вот теперь дядя Вася, который «самых честных правил», исчез и навсегда. Но я никогда не считал его сволочью. И он это знает. Хэ, сволочь!
А я задумался, и вдруг мне показалось, что метели не было. Снег есть, целые сугробы, но метели не было. Не было ни кафе, в котором Лёха и дядя Вася так «весело» провели время, ни этой улицы, по которой они слонялись вниз-вверх. Не было и дяди Васи! Ничего не было. Было только то, что что-то важное куда-то ушла. Кануло! На-все-гда!
ЧАСТЬ 6. ЮБИЛЕЙ
Лёха осмотрелся: Где я? - Потом разбросав руками снег - а он почему-то уже лежал в сугробе, он достал из кармана мобильник. Кто-то звонил. Высветилось «Жабра».
- Алё, - сказал Лёха. Ему ответило покашливание. - Алё, - сказал Лёха громче. Ему ответил смешок «У-у-у-у».
Какой-то животный страх вдруг охватил Лёху. Он сжал мобильник в кулаке и зло посмотрел по сторонам. Из мобильника ещё доносился смешок. Лёха швырнул мобильник вдоль тротуара. Мой! Дядя! Самых! Честных! Правил! – шумело в его голове.
- Вы в порядке, - прозвучало вдруг у самого Лёхиного уха. Это пожилая женщина. На лице её была написана настороженность.
- Да, - ответил Лёха не сразу. - Да! - Он улыбнулся женщине. Она тоже ему улыбнулась. - Всё в порядке, - сказал он, выбираясь из сугроба.
Я был рад, что хоть один живой человек - дядя Вася не в счёт, я тем более - за сегодня обратился к Лёхе и подумал, что с Лёхой нечто такое!...
- Телефон…вот. - Женщина протянула Лёхе мобильник. - Я видела, как вы махнули рукой, и около меня упала вот эта штука. - Она посмотрела на мобильник.
- Господи, - Лёха вдруг всплеснул руками, - а я его уже столько лет ищу. Спасибо. Огромное спасибо.
- Ну, вот и хорошо, - как-то подчёркнуто вежливо, и ласково, и приветливо сказала женщина.
Лёха взял из её рук мобильник и посмотрел на него. Вокруг стало вдруг так тихо-тихо, что…нНо он услышал, что сзади него одна женщина спросила:
- Ну что?
- Видимо в состоянии страшного аффекта, - сказала другая женщина.
Лёха осторожно медленно-медленно оглянулся. Уже никого.
Эй Ты, - обратился вдруг ко мне Лёха, - ты понимаешь, что встреча с дядей Васей всколыхнула прошлое. Сильно всколыхнуло. - Лёха усмехнулся. - Но не настолько, чтоб я забыл о настоящем.
Но что это?! Лёха смотрел вдоль занесенной снегом улицы и видел лицо… Веры. Вера!
- Огромное вам спасибо! - крикнул вдруг Лёха в сторону ушедших женщин. - Спасибо! - Лёха бросил мобильник под ноги и начал его топтать. - Чтоб никому не достался, - орал он. - Чтоб был не доступен ни для кого. А для неё особенно! Она позвонит, а ей скажет металлический голос, что абонент не доступен.
Я в ужасе посмотрел по сторонам. Меня сносило. Нас обоих сносило.
Лёха посмотрел на часы.
Одиннадцать. О, родные и близкие, сколько времени прошло! Какого времени? С какого момента отсчитывать? Тихо! Тихо. - Я попытался сам успокоиться. Тряска. Грохот. От этого уже никуда. Пока. Итак, приближается вечер. Снег почти прекратился, но над городом висела такая мгла, что уже было почти темно.
Бред какой-то, - подумал Лёха, слегка успокоившись. - Теперь по мобильнику меня не вычислят. Ха-ха! - усмехнулся он. - Смываться? Подожди, Фредерик, подожди.
Лёха зашагал вверх по улице.
Итак, начинается, - затрещало в Лёхиной голове. - Улица символично уходит вверх. Предстоял путь наверх. Голгофа, сказал был христианин. У каждого своя Голгофа. У одного выше, у другого ниже. Кто ж это так метко сказал? Забыл! Вот дядя. Дядя Вася, это человек, личность, со всем своим. А что я? Но каждый мой шаг вверх по улице кажется мне всё значительней и значительней. Я напущу на себя значительность. Эй Ты там! Я всё-таки сначала убью Жебровского. После встречи с дядей Васей, но особенно после того, как я увидел Веру, я парю над этой бездной чёрти кого. Я убью…
Я не выдержал этого натиска и использовал запрещённый приём, я, ничего не говоря и даже ни о чём не думая, нажал на одну ма-а-аленькую кнопочку: - Тихо, Лёха, тихо. Не надо так громко. Напусти на себя побольше значимости, напусти, это верно. Значимости! Побольше! И не спеши!
Кнопочка, видимо, подействовала. Лёха рассмеялся.
А ручки то задрожали, - пронеслось в Лёхиной голове. - Женька говорил, что, если ручки задрожали, играть не садись. Ты, Лёха, сел!..
Так ходи! - Я не крикнул, я рассмеялся в темноту.
А Лёха, тем временем уже успокаивал себя, как молитвой: - Хорош месяц март. Наш мартик! Портвейновый месяц. Чувствуешь себя человеком. Все куда-то спешат, бегут, спотыкаются или ещё чего-то ждут: вот мол она, вот мол оно, вот-вот! А ты полулежишь, как римский патриций, потягиваешь портвейн и ни-че-го не ждёшь. Всё! Не так ли, дядя Вася?!
Лёха подошёл к Ляйпцигу. Ляйпциг – это такой ресторан.
Все уже наверно собрались, - подумал Лёха и почесал затылок под шляпой. - И Жебровский! Чёрт! Жебровский - Жебровский - Жебровский.
Понеслась какая-то неуверенность. Пора уже начинать что-то делать, но Лёхе вдруг стало страшно.
Лёха вдруг почему-то подумал о Раскольгникове. «По скольку центнеров с га берём?» - спросил Раскольников у случайного прохожего. «Чего-чего?» - опешил тот. – «Ну, по скольку свеклы с га берём?» - конкретизировал Раскольников свой вопрос.- «Свеклы? С га?» - случайный прохожий задумался. – «А я вот решил свиней завести, - радостно сказал Раскольников. - Не подскажешь, где взять хороших, породистых? - Случайный прохожий промолчал. - Решеньице неплохое. А потом сальце. А? Что скажешь?» - спросил Раскольников. Случайный прохожий промолчал ещё раз.
После этого коротенького диалога Раскольникова со случайным прохожим Лёха вдруг развеселел.
После этой хрени в голове Лёхи, да простят меня филологи и борцы за чистоту языка, даже меня затрясло не так мощно. Ды, ты не бойся, - подумал я. - Ну и что там какой-то Жебровский, твой начальничек и прочее, прочее, прочее. Тихонечко смоешься, и он успокоится.
Лёха постучал в двери Ляйпцига кулаком. Стук, похоже, пробудил в нём азарт. Он постучал ещё раз и посильней, ещё. Появилась круглая морда швейцара, недовольный взгляд которого из-под бескозырки пробежался по Лёхе, губы швейцара что-то швырнули в Лёхину сторону, и откуда-то появившаяся рука показала ему на вывеску «Спецобслуживание». Морда в бескозырке исчезла.
Спецобслуживание? - задумался Лёха. - Кого же это спецобслуживают? - Лёха застучал настойчивей. Морда в бескозырке появилась, она была уже свирепой, рот её был раскрыт нараспашку и что-то кричал. Лёха приложил к стеклу двери купюру. Морда смягчилось от борьбы чувств и разума. Чувства и разум! Рот морды медленно закрылся, похоже, что он что-то мычал себе под нос.
- Ну, открывай, милый, открывай! - крикнул Лёха..
- Я то впущу, - приоткрыв дверь, швейцар виновато посмотрел на Лёху, - но у нас спецобслуживание. Мест нет. Там как сможете…
- Ничего. - Лёха протянул ему купюру. - Нормально?
- Сойдёт, - деловито ответил швейцар, пряча неуловимым движением купюру в карман.
Начало меня начало настораживать. Начало начало! А! Каково! Я уже, как Лёха, издевался над возможностями языка. Но мне очень понравилось, как Лёхина купюра профессионально легла в руку морды швейцара.
Лёха прислушался. Было тихо. Они прошли в гардеробную, Лёха - впереди, швейцар - чуточку сзади. Лёха посмотрел на себя в зеркало, снял шляпу и слегка рукой пригладил волосы.
- Ничего? - спросил он швейцара.
- Сойдёт, - подморгнул швейцар, он уже расслабился, очень милый мужчок лет шестидесяти.
- Дядя Серёжа, - налетел вдруг какой-то юнец, - тебе ж сказали, что мест нет. - Юнец посмотрел на Лёху, вежливо улыбнулся и хотел уже так же вежливо что-то сказать, но Лёха его опередил.
- Спокойно, Игорёк, - сказал Лёха, делая успокоительный жест рукой и снимая пальто.
- Я Костя, - сказал юнец. - Константин Иванович.
- Сейчас разберёмся, Константин Иванович. - Лёха посмотрел на дядю Сережу, он же – швейцар, отдал ему пальто и шляпу и сделал ему знак рукой, что он свободен. - Тебя что, Игорёк не предупредил? - спросил Лёха Костю, переведя взгляд на него. Костя задумался. - А Аркадий Захарыч?.. И Аркадий Захарыч?! - Лёха развёл руки в стороны, изображая страшное недоумение, и незаметно сунул в Костину ладонь маленькую купюрку. - Мои шесть столиков.
- Что-то припоминаю. - Костя смутился и почесал лоб. - Должны начинать без вас…Алексей Петрович? - спросил он.
- Ну! - Лёха улыбнулся.
- Виноват…я вас не сразу узнал. - Костя тоже начал улыбаться и протянул Лёхе его же купюру. - А это зачем? Всё уже…
- Пивка шарахнешь, - сказал Лёха, похлопав его по плечу. - Вот видишь, как всё просто.
Они, разговаривая, подошли ко входу в зал. Была видна эстрадка. На эстрадке скучали. Трое.
Лёхина голова вдруг заработала, послышался гул мотора. Да так заработала, что он, бедняга, похоже, вспотел.
Лёха посмотрел по сторонам.
А вот и Жека, - увидел Лёха Жеку.
Показался Жека. Он же Евгений Львович Пенкин, друг детства и окончательно спившийся человек - так записано в архиве. Жека торопливо застёгивался и рвался к Лёхе.
- Лёха, столы накрыты, всё, как ты сказал, - сказал Жека, приобняв Лёху за плечи. От него уже несло каким-то страшным перегаром.
- Жека, - почти шёпотом сказал Лёха, стараясь попасть словами точно в его ухо, - я ж просил пить сегодня только вино и только после того, как все соберутся и начнут пить. А?!
- А я что? - Жека сделал невинный вид, оправдываясь. - Столы накрыты, всё, как ты сказал. С Аркадий Захарычем мы договорились. Я только…
- Самогон тёти Паши? - спросил Лёха.
- Тёти Маши и всего рюмашку, - виновато сказал Жека.
- Знаю я твою рюмашку. Вот твоя доля. - Лёха протянул Жеке несколько купюр. - Ты свободен. Спасибо за использование связей. - Он хлопнул Жеку по плечу.
- Спасибо, Лёха. - Жека радостно заулыбался. - Всё будет класс. Уже начали пить. Ты им, - Жека кивнул головой куда-то в сторону зала, - даже и не нужен. Им уже и так хорошо.
- Спасибо, Жека, ты свободен, - сказал Лёха, глядя по сторонам.
Так-так-такЮ - застучало в его голове. - Теперь вперёд по крутой лестнице жизни! Нацепи на себя значительность, вид и соберись. Раз, два, три.
Лёха вошёл в зал ресторана и спрятался за огромным горшком с цветами. Он как-то весь собрался.
Меня хоть и трясло, но появилась какая-то уже реальная надежда. Лёха действительно нацепил на себя вид, это было видно даже из заркала, у которого он на секунду задержался. Лёху никто не увидел, он же из-за горшка с цветами видел всех.
Так-так-так, и что ж мы видим? - зашевелилось в Лёхиной голове. - Шесть столов на двадцать человек. Пять на всех и один только для меня. А?! Каков закидон!? Ну и? Жебровский. Начальничек мой. Так-так-так, и что ж мы видим? Фёдорыч, Шпак, Токмочинский, Флейтман, зелёная молодёжь, Пашуля, Елена Борисовна с аббревиатурой ЕйБы, и-и-и около неё два незнакомых мужчины в чёрных пиджаках. Уже где-то подцепила? Где-то я их уже видел. Что ж они такие толстые?! Ну д ладно А-а! А Жабры то нет. Вроде б как хорошо, и не надо стараться и утомлять себя, но, с другой стороны, если б он был сразу, то ничего не было б потом. Потом всё будет непонятным, появится куча вопросов: что, да как, да где и с кем. Почему?! Так-так-так. Чем-то выделяется Кривохин: голова в плечах, руки на первый взгляд беспомощно болтаются…
И вдруг опять, в который раз за день зазвучал Шопен. Случайно-не случайно. Подожди, Фредерик, подожди, только не сейчас, - заумолял я Шопена. - Не сейчас.
Так-так, сидят птички, пьют и ждут, но и болтают. - Лёха рассматривал сидящих в зале. - Шепчутся. Нет! Жека обманул. Они не пьют, они действительно ждут. Такое молчаливое трезвое ожидание. Воспитание! Интеллигенция чёртова. Что ж, всё лучше и торжественней запомнится. Да, но какое трезвое ожидание! Да! Опять – да! А чего они ждут? Ах, меня! - Лёха посмотрел на официанта, кивнул головой «Начинайте!» и вышел на середину зала.
- Алексенй Петрович! - раздался вдруг крик одновременно с появлением Лёхи в зале…почти одновременно, и все вдруг, вот здесь - одновременно, завопили: - Алексей Петрович - о-о-о!
Слушая это «о-о-о!» и долго разглядывая всех пристальным взглядом, я вдруг понял, что некоторые уже, как говорится, «приняли на грудь». Лёха тоже это понял.
- Алексей Петрович! - воскликнул мужчина в свитере под подбородок и в очках, прервав явно затянувшееся моё разглядывание
Это Флейтман, - представил мне мужчину Лёха. - Я, как только вошёл в зал, обратил внимание на свежую грязь на его кроссовках. Видимо, он сразу с вечерней пробежки. - Лёха мысленно рассмеялся. - Гсподи, мне б сыщиком работать! Стоп! Как он здесь оказался? Он ведь вообще меня игнорировал! Да-а, это всё тот же Флейтман. Эти его вечно розовые щёки, они сейчас ещё розовей. А тёмные свои очки он так и не снял. Придётся их сегодня разбить для уверенности, что он этот вечер не забудет на всю… на всю…
Тем временем все смотрели в сторону Лёхи. Даже привстали.
К Лёхе подошла Елена Борисовна с огромным букетом белых роз. Это самые нелюбимые Лёхины цветы и самого нелюбимого его цвета.
Белые розы! - улыбался Лёха. - Какой кошмар! Боже, какая она нелепая в этом платье.
Даже я оценил это. На ней было красное совершенно короткое платье и декольте до пупочка. Почти. Елена Борисовна.
Елена Борисовна! - продолжал улыбаться Лёха.
ЕйБы ты наша ненаглядная, - улыбался и я. - И ещё эти розы. Понимаю чёрные. Но страшный суд. Если б я был художником, то на картине «Страшный суд» я б нарисовал Елену Борисовну в этом наряде и с белыми розами. В белых перчатках. Все женщины с годами хорошеют, у них всё округляется, но как себя сейчас изобразила Елена Борисовна! А улыбка! А кто же это сказал, что много улыбаются только дураки… Ой, понесло…
- Дорогой Алексей Петрович, - Елена Борисовна сделала небольшую паузу, во время которой её пристальный взгляд был устремлён на Лёху, пронизывающий, изучающий, спрашивающий, - мы долго ждали этого дня. С того самого дня, когда вы побрили голову и написали на своей изящной лысине «Жебровский – это нечто!» Конечно, мы прекрасно понимаем, что это была шутка, игра разума и воображения, но как тонко. Короче, за ваш прекрасный ум и за ваш юбилей! - Она протянула Лёхе белые розы… фу-у, и начала целовать его в одну щеку, в другую, в лоб, в нос…
- А в губы!? - крикнул кто-то более, чем идиотским, голосом.
- Поздно. - Лёха отстранился от Елены Борисовны и помахал всем букетом белых роз. - Спасибо всем! Пейте и ешьте! - Он сел за самый крайний столик в самом углу.
А за столами началось бешенное оживление.
Юлий Максвеллович! - подумал Лёха, глядя на Флейтмана. - Это наш… - Взгляд Лёхи остановился вдруг на бутылке коньяка. Лёха взял бутылку в руки и посмотрел на этикету. - Грузинский. Пять звёздочек. - Лёха поднял голову и, увидев официанта, поманил его бутылкой коньяка.
Официант подошёл.
- Что это? - спросил Лёха, показывая ему бутылку.
- Грузинский коньяк. - Официант заулыбался. - Еле достали. В самый последний момент доставили.
- Кто заказывал? - спросил Лёха.
- Как кто?! - Официант явно растерялся, но тут взял себя в руки. - А ваша водочка вот, самая-самая парламентская, можно сказать, что…
- Свободен, - остановил официанта Лёха.
Официант ушёл.
Так-так, - Лёха мысленно заулыбался, - теперь понятно. Юлий Максвеллович! Уважил. На коньяк купился. Припёрся. Так-так-так, идёт дегустация коньяка. Коньяк. Коньяк. - Взгляд Лёхи остановился на копчёной рыбе. - Лосось? - Его взгляд пробежался по всему столу. - Чёрт, сколько закуски!
Лёха окунулся в себя так глубоко, что я почувствовал, что мне скоро не будет хватать воздуха.
Ещё нет Клеопатрия Антониевича, - выдохнул Лёха. - Ну и кликухи придумал Генрих Павлыч. Бочкиной нет. Ткачука нет! Стоп! Гениально!
Эй, Эй Ты, ты меня слышишь?! - крикнул мне Лёха. Я, естественно, молчал. - Ты неправильно подсказал мне утром. Надо сначала убить, а только потом смываться. Тогда мой план будет завершённым и цельным. Вот сейчас здесь просто идеальные условия. А улик у всех будет полным полно. Такая толпа, и у всех есть явные мотивы. Только одних премий сколько он не доплатил! Самая Агатыкристинская ситуация. Пусть позовут Суше или эту гадкую старушенцию и копают. Меня хрен раскопают. Да, есть мотивчик, но будет железное алиби. Вот только где же он, Жабра Павлыч? Я б сходил с ним в туалет в разгар пьянки, а вышел бы из туалета один, и никто б не заметил. - Лёха посмотрел по сторонам, сделал глубокий вдох и, надув щёки, начал выдыхать.
После поздравительного гула и оживления за столами наступило что-то очень похожее на томительное молчание. Томление! Лёха посмотрел сквозь пальцы. Все пили и ели. Нет, они не молчали, они тихо переговаривались, передавая друг другу различные блюда, разливая коньяк.
Лёха думал: - Вот сейчас каждое моё слово, каждый мой жест войдут в мою историю. Вот, я смотрю сквозь пальцы и что же я вижу. Специально для тебя, Эй Ты. За первым дальним от меня столиком сидят ЕйБы, та самая Еленочка - блондинка в моём вкусе - и два неизвестных мне толстых парня в чёрных пиджаках, я их не знаю ни с лица, ни со спины – и это уже забавно. За вторым столиком сидят Флейтман и Фёдорыч, и было похоже, что они уже прилично накатили. За третьим – Серёжа Кривохин, наш рыжий Павлуша и Шпак. За четвёртым столиком сидят Токмочинский, этот, конечно, на коньяке не остановятся, и Бериев. За пятым сидит наша неразлучная парочка, инопланетяне то есть, я их вообще вижу раз в сто лет. За шестым – я. Каждый столик рассчитан на четыре персоны. Нет Клеопатрия Антониевича, Бочкиной, Смирнова, Ткачука и… нет Жебровского. Нет, и я на это не рассчитывал. А ведь я учёл всё, я даже почти решил перекантоваться сегодня ночью у одной Елены Зуевой. Елена Зуева, это подпольная кличка женщин, у которых я ночую. Это длинная история. Крым, Кавказ, Екатеринбург! Родные и близкие, зачем я тебе всё рассказываю, ведь ты итак всё знаешь и помнишь лучше меня. Ха, может все подробности для того, что б, когда придёт милиция, потом уголовный розыск, не было лишних вопросов: Кто? Кого? И зачем? А ты будешь мне подсказывать, что и как. Например, как сегодня утром – смывайся! Ха. - Лёха мысленно рассмеялся.
Ну и понесло тебя, Лёха, - оттолкнулся я от Лёхи всей своей серостью.
А на счёт Жабры, у меня был другой план, - продолжал мучиться Лёха. - Но я подумал, что он меня раскусил. Он ведь неплохой шахматист, даже взрослый разряд имел когда-то в юношах, а по разгадке двухходовок он вообще был гений. А что я сегодня? Я и есть, наверно, самая настоящая двухходовка вся на нервах да на эмоциях. А тут ещё Вера. - В голове Лёхи что-то завыло, так наверно воет летящий снаряд или бомба, я даже…
И вдруг как гром среди ясного неба:
- Дорогой, Алексей Петрович! - Это заговорил Флейтман.
У Флейтмана мы все мелкие душонки, преступники, рабы и так далее, - понеслось в голове Лёхи. - Он всегда выставлял всего себя так, чтобы мы все чувствовали себя именно так и чтоб между нами существовал некий антагонизм, неприязнь, а может даже и ненависть. Антагонизм и абсурд – это два самых любимых его слова. Как-то на каком-то совещании он в своём выступлении пять раз произнёс слово «абсурд» и два раза слово «антагонизм», и Бочкина на третьем «антагонизме» так расхохоталась, что мне, почему-то именно мне, пришлось вывести её из кабинета. Так во-о-от, Флейтман любил повторять свою мысль, что с годами чувство антагонизма притупляется и даже превращается в нечто противоположное. Но, мне кажется, это была ошибочная мысль. Ему б пообщаться с дядей Васей! А ты как думаешь, А? Эй Ты!
- Алёксей Петрович, вы кончили свои размышления? - вмешался в ход Лёхиных дум Флейтман. В кулаке Флейтмана, бросалось в глаза - именно кулаке, был огромный фужер с коньяком…
- Хахаха, - рассмеялся вдруг Лёха.
Полный фужер Флейтмана значит, что он очень боится конкуренции со стороны Фёдорыча, - снова обратился ко мне Лёха. - Флейтман, он ведь вообще презирал пить со мной. - продолжал Лёха вводить меня в курс его отношений с людьми. - Это называется – брезговал. А Фёдорыча пришлось уговаривать, чтобы он сел за один стол с Флейтманом. Планчик у меня такой. Получилось. Сел!
Зачем Лёха подключает меня ко всей этой информации? - возмутился я. - Что за планчик? Не смоещься во время, сядешь! - кипела моя серая материя.
-… мы долго ждали этого дня, - продолжил Флейтман и сделал выжидательную паузу.
Лицо Флейтмана хитрило, как мне показалось.
Хитрое лицо ему всегда шло, - не унимался Лёха, - вот только очки мешали, не было видно всего лица, всей игры мимических мышц, а это было нечто, говорили те, кто имел счастие наблюдать эту картину его лица.
Он тоже ненавидел Жебровского, - пояснил Лёха. - и, может быть, даже ещё больше, чем я.
- Елена Борисовна уже тут говорила, - Флейтман отвесил поклон в сторону Елены Борисовны, - короче, за ваш прекрасный юбилей и за всё, что из него вытечет и получится.
И после этих слов Флейтман, о! ужас! снял очки. Глаз не было видно, они настолько сморщились в его хитрой улыбке, что даже глазных щелочек не было видно. Но он, похоже, видел Лёху и всё, что происходило вокруг. Я помню Флейтмана. Очень умный мужик. Я б с удовольствием поменялся с ним головами. Прости, Лёха, но ты …
- Спасибо вам, - сказал Лёха. - Пейте и ешьте!
Лёха уже сидел как-то неопределённо и улыбался Флейтману.
Все после тоста шумнули, быстро закусили и принялись продолжать дегустацию коньяка. Да-а, коньяк – это голова. Вот времена пошли, все вдруг стали пить коньяк!
Пили все. Наливали и пили без тостов. Это настораживало. Я-то их всех обозреваю почти каждый день. Они не такие. Это хороший, дружный коллектив, практически непьющий…
Потом поднялся высокий худой-прихудой мужчина в костюме при галстуке.
Токмочинский, - отреагировал Лёха. - Это наша фирменная «ум, честь и совесть нашей эпохи». Приятно, что всё это особенно проявляется после выпитого.
Токмочинский очень высоко поднял бокал с коньяком и произнёс хорошо поставленным басом:
- Товарищи! Минуточку внимания! Очень прекрасно, что наш дорогой Алексей Петрович решил так прекрасно отпраздновать свой юбилей. Я так думаю, что он хочет таким образом подвести черту под определённый этап своей жизни. - Токмочинский сделал многозначительную паузу, кто-то хихикнул. - Я предлагаю налить по полной и выпить за трезвый ум нашего Алексей Петровича.
- Спасибо вам, пейте и ешьте, - огрызнулся Лёха. Он налил в рюмку водки и показал её Токмочинскому.
И снова пошёл коньячный гул. Коньяк лилися. Народ хмелел и начинал говорить всё громче и громче. Появилась весёлость.
Лёха, похоже, полностью погрузился в себя. Тяжело трезвому среди весёлых. Ведь он только делал вид, что пьёт. Из-за Жебровского?
Да-а-а, коньяк – это хорошо, особенно, когда стаканами, - вертелось и путалось в Лёхиной голове. - Коньяк – это голова. Ну-у, Флейтман, не ожидал от тебя такого…Фёдорыч, Токмочинский… А впрочем! Сижу, жду Жабру. Сижу и жду, и что ещё я могу?! - прокричал вдруг Лёха самому себе и вдруг видит тем самым своим каким-то боковым зрением, что в зал кто-то вошёл, очень похожий на Жебровского.
Лёха в одно мгновение вспотел в некоторых местах, и сердце забилось сильно-сильно. В висках застучало, и он, страшно пересилив себя, решительно посмотрел на вошедшего в зал.
Ха! - обрадовался Лёха. - Это Кузнецов…
И потому, как пронеслось Лёхиной голове «Ха!» и «Это Кузнецов», я догадался, что Лёха боится встречи с Жаброй и потому не будет пытаться его убить, а значит…Что значит? Вот этого я ещё не понял.
Кузя. Наш Кузнечик. - Лёха облегчённо вздохнул, посмотрел по сторонам и…
И поймал на себе взгляд Елены Борисовны. Это был взгляд…
И если б не Кузнецов!
Кузнецов чуть приобнял Лёху, тут же за Лёхиным столиком свободной от обнимания рукой налил себе в рюмку водки, тут же передумал, отставил рюмку и налил в фужер коньяк, потом проследил, чтобы все налили в свои бокалы, и сказал:
- За великих людей! - Кузнецов отпустил Лёху и похлопал его по плечу.
Кузнецов – это, пожалуй, единственный человек в этом мире, который говорил обо мне вполне искренне, - пригубил свою рюмку Лёха.
- За великих людей! - крикнул кто-то, и все протянули в Лёхину сторону фужеры с коньяком.
- Спасибо вам, пейте и ешьте, - огрызнулся Лёха.
Все выпили за «великих людей». И Кузнецов выпил. А я заметил, хотя Лёха не придал этому никакого значения: Кузнецов, сделал глоточек коньяка, изобразил на лице удивление и, как-то очень внимательно заглянув в свой фужер, отошёл от Лёхи.
Кузнецов – это наш старик системщик, - несло тем временем Лёху не знаю куда. - Но и слесарит неплохо…
Я уже хотел крикнуть Лёхе «довольно!», но вместо этого, не слушая Лёху, проследил за Кузнецовым.
Кузнецов подсел за стол к Флейтману.
Вот так компашка, - обрадовался Лёха. - Кузнецов, Флейтман, Фёдорыч! - Я сочинил, - добавил он с гордостью.
Народ гундел уже что-то своё.
Такими темпами они упьются раньше положенного, - огорчился вдруг Лёха. - И что тогда? Тогда, даже если Жабра и придёт, никто из них ничего не увидит и не услышит. Ни звонкой пощёчины, ни выражений на лицах, ни-че-го-шень-ки! - Лёха вздохнул, надумал вдруг закурить, но передумал.
А я мысленно закурил. Мне-то каково?!
- Как-то обидно, - продолжал огорчаться Лёха. - Ничего не останется, как только прикончить Жабру где-нибудь в кулуарах Ляйпцига. Как и предполагалось до вмешательства этого Эй Ты. При-кон-чить!
Смотри, как бы он тебя не прикончил, - обиделся я на это Лёхино «Эй Ты».
Да-а, - Лёха повертел головой, - как один в чужом городе, и ни копейки в кармане, и ни одного знакомого и знакомой, и ни-че-го! Кто не бывал один в незнакомом городе, тому не понять. Обидно. но не зло. Одно только радует и согревает, что все пьют за меня, и даже те, непьющие. Хотят они того, не хотят – они пьют за меня. Пусть формально, пусть внешне, пусть только политически.
Лёха сосредоточил свой взгляд на пьющих.
- Фёдорыч, не позорься, - кричал Флейтман. - Тебе всё равно что пить, а я, как ты знаешь, пью только коньяк…
- Убери свои библейские руки, - крикнул Флейтману Фёдорыч. - Сто лет буду помнить, как коньяк пил стаканами, как водку. А!
- Фёдорыч! - молил Флейтман.
- Убери руки. Я скажу своим внукам: Коньяк?! Дя я его как водку пил! - Фёдорыч закатил глаза и блаженно посмотрел куда-то вверх.
Фёдорыч – это наш шут, - представил мне Лёха Фёдорыча, хотя в лицо, да и не только в лицо, я их всех знал уже давно.
И зачем, я повторяюсь, Лёха представляет мне их всех, как на концерте, как после концерта или после спектакля. Именно представляет. Это спектакль? Сначала парикмахерская, потом Фимажорсимфония, потом дядиада. Что это?
- Ему уже под шестьдесят, но он ещё ого-го! - продолжал Лёха представлять Фёдорыча. - Я не хотел бы попасть под каток его языка.
Фёдорыч тем временем, морщась, отдал бутылку Флейтману. Они спорили, а Кузнецов смеялся.
Лёха тем временем своим боковым зрением поймал на себе очередной взгляд Елены Борисовны и повернул голову в её сторону.
Увидев, что Лёха смотрит на неё, Елена Борисовна подозвала к себе официанта и что-то шепнула ему на ухо. Официант очень аккуратно без выстрела раскупорил бутылку шампанского, очень элегантно присев, снял с ноги Елены Борисовны туфельку и начала лить в неё вино.
Я обалдел: такая маленькая туфелька, а вошла целая бутылка! Оптический обман! Конечно! Кио!
- Кто выпьет? - крикнула Елена Борисовна, подняв над собой туфельку, из которой расплёскивалось вино.
Её слова встретили сначала молчанием, потом по лицам поплыло недоумение, но потом… Откуда-то вдруг появился Жека и почти вырвал из её рук туфельку.
- Это кто такой?! - начали все возмущаться.
Особенно возмущался один на вид очень молодой мужчина. Если зрительная память не врёт, то это был Шпак. Он крикнул:
- Ми-ли-цию!
Жека тем временем залпом выпил шампанское и мгновенно исчез, прихватив с собой зачем-то туфельку.
Фу-у-у, - выдохнул Лёха. - Как-то полегчало от этого кратковременного события. Но! - Он как-то незаметно посмотрел на Елену Борисовну. - Она правда так пьяна или…
Да, - вмешался я в его мысли, - не может быть, чтоб она была пьяна так быстро. Если мне не изменяет моя серость, она пьёт, как лошадь! Здесь что-то. - Я впился в Лёху.
Лёха задумчиво почесал лоб и пробежал взглядом по залу.
Народ продолжал питиё, оживлённо обсуждая, видимо, приключение туфельки Елены Борисовны. Вскоре про Жеку забыли, и тут к Лёхе подошёл Серёжа Кривохин. Ничего, что я тоже озвучиваю всех участников происходящего? А? - Это я уже размышлял сам с собой. Я подсел на Лёху. Ха-ха!
А Кривохин уже с бокалом коньяка в руке полез к Лёхе целоваться.
- Алексей Петрович, разреши мне тебя поцеловать. - Кривохин почти упал на Лёхин столик.
- Как-нибудь не сейчас, - отталкивал его руками Лёха.
- Нет-нет, Алеспеоч, - настаивал Кривохин. - Ты же знаешь… Я тут слегка поднабрался, но ты ж знаешь, что я не пью, не курю, ни того, ни этого, а тут…- Он всё-таки прикоснулся губами к Лёхиному плечу.
Почему к плечу? - задумался я.
- Я знаю, что ты не пьёшь, не куришь, примерный семьянин и вообще неприятный типчик. Всё! поцеловал раз и иди поднабирайся дальше. - Лёха с отвращением отстранился от Кривохина.
Сколько глупости и прочей гадости из него льётся, - подумал Лёха. - Мне б его любовь к деньгам. Наверно все непьющие и некурящие абажают деньги. А? А ты как считаешь? Любимая его привычка потирать руками и говорить: «О! здесь пахнет деньгами!»
Кривохин тем временем оббежал Лёху и обнял его со стороны спины.
Да, вероятно, что он всё-таки очень пьян, и от опьянения, видимо, так много хотел сказать, что опьяневшим голосом с разными интонациями произносил только одно слово: «Петрович!», «Пе-е-е-трович!», «Петро-о-о-ович!»…и так далее. Это был просто кошмар, сколько ж у него этих интонаций! И всё это время он бил Лёху ладонью по плечу почти под каждый произносимый слог. Кошмар! Бил то слабей, то сильней, видимо, подстраиваясь под ударный и неударный слоги. Он перегибался, заглядывал в глаза Лёхи, и глупая радость лилась из него рекой. Разве когда-нибудь в реальной обыденной жизни увидишь такое кино, такие таланты?! Куда там театрам ваших Станиславского и этого Данченко!
И Лёхе стало очень хорошо, он даже уже не пытался высвободиться из объятий Кривохина. Он тупо смотрел в зал и, похоже, улыбка играла на его лице. Уже заиграла музыка и кто-то под Кикабидзе, а может и он сам, запел: «Я хочу, чтобы песня звучала…»
К Лёхе вдруг - вот сюрприз… сюрпризище! уверенной походкой, но прихрамывая, в одной туфельке подошла Елена Борисовна.
- Разрешите, Алексей Петрович?
Елена Борисовна попыталась кокетливо улыбнуться, но, видимо, от опьянения получилось вульгарновато.
- Это что, белый танец? - улыбнулся Лёха, убирая с плеч руки Кривохина.
- Белый, - улыбнулась Елена Борисовна. - Белей не бывает.
- Я вообще-то не танцую, - продолжал улыбаться Лёха.
- Напоил всех! Теперь давай рассчитывайся. - Елена Борисовна «кокетливо» тоже продолжала улыбаться.
- Как хотите, - сказал Лёха.
Они улыбнулись друг другу и вышли на центр зала. Гремела тихая песня. Они стояли посредине зала в обнимку.
А за столиками парами и не парами сидели. Уже за всеми столиками пили и закусывали незнакомые моей памяти люди. Стоп! Пили, закусывали и ели. Кто они? Ах, да, Лёха ж заказал всего шесть столиков, а остальные. Тогда как понимать «Спецобслуживание»? Я начал запутываться. Надо…
- Что же ты молчишь? - спросила Лёху Елена Борисовна.
- Мне понравилась, как ты сказала «ты», - улыбнулся Лёха. - Такую интонацию трудно передать, трудно описать, озвучить…
- Вот как! - Елена Борисовна изобразила на лице удивление. Она уже сбросила с себя оставшуюся туфельку и гладила Лёху по брюкам то одной, то другой ногой. - Тебе известно, что я хочу тебя в постель?
Вот это да-а, - понесло меня.
- В постель – это хорошо, - улыбнулся Лёха. - Это лучше, чем под постель.
- Оригинальничаешь? - Елена Борисовна повертела головой. - Хорошо, это когда хорошо.
- Ты знаешь, - начал говорить Лёха.
Но я вдруг почувствовал за его спиной движение воздуха, я почувствовал это задней частью головы, такое движение, как при взмахе топора… нет сабли… нет – всё-таки топора, когда его лезвие разрезает воздух и шумит.
Лёха резко оглянулся. Никого. Но он успел заметить, что у входа в зал кто-то успел спрятаться за стенкой.
Следят, - прошуршал я своей серостью. - Лёха, за тобой следят.
Лёха посмотрел по сторонам: все пили, закусывали ели и шумели.
Музыка стихла. О! Возможно, что эффект движения воздуха проявился
от того, что музыка стихла!
К Лёхе подошёл высокий блондин с саксофоном в руках. Музыкант.
- Минуточку! - крикнул музыкант. - Минуточку внимания! - крикнул он ещё раз, и тем самым всё-таки обратил на себя внимание толпы. - Не на меня надо смотреть. - Он положил руку на плечо Лёхи. - Сегодня мы отмечаем славный юбилей Алексея Богатова. - Музыкант сыграл на саксофоне тушь, пианист тоже постарался. А все захлопали и засвистели. - А теперь все-все танцуем, - крикнул музыкант.
- Спасибо, Гитарыч, - сказал вслед музыканту Лёха.
- Так что, едем? - спросила Лёху Елена Борисовна, приблизив своё лицо к Лёхиному.
От неё пахнуло водкой.
- Почему ты пахнешь водкой, когда, я видел, что ты пьёшь коньяк. - Лёха отстранился от Елены Борисовны, скривил рот, и в этот момент.
В этот самый момент его взгляд уловил некое лицо за небольшим зановесом за сценкой. Лицо высунулось. Это было лицо Жебровского. Жебровский смотрел на Лёху. Потом из-за занавеса появилась рука, она сначала указательным пальцем поманила Лёху к себе, потом большим пальцем показала куда-то направо.
Что делать? - зло спросил Лёха. Меня - наверно.
Мне стало очень плохо. Елена Борисовна что-то щебетала, видимо, отвечая на Лёхин вопрос, но мы с Лёхой мысленно были уже далеко.
А Лёха вообще был не в себе. Он убрал руки с талии Елены Борисовны, что-то пробормотал ей с улыбкой и подтолкнул её в сторону её столика.
Елена Бороисовна усмехнулась и, пошатываясь, направилась к столику. Все, глядя на неё, смеялись и даже хохотали. Настоящая буффонада смеха. Вообще, вечер какой-то весь из себя буффонадистый.!
Лёха неуверенно направился к выходу из ресторана. Швейцар в бескозырке отдал ему честь.
- Покурить? - улыбнулся швейцар, открывая двери.
- И покурить, - улыбнулся Лёха. Он вышел из рестороана. Посмотрел по сторонам.
На углу стоял человек в кепке и что-то выписывал ногой, глядя себе под ноги. Лёха не спеша подошёл к нему. Их взгляды встретились. Это был Жебровский.
- Ну, с праздничком, - сказал Жебровский и протянул руку.
- Взаимно, - ответил не сразу Лёха.
Они пожали друг другу руки.
- Мои подарочки тебе приподнесут чуть позже. - Жебровский усмехнулся. - Вы ж ещё часика два посидите?
- Должны, - как-то неуверенно ответил Лёха.
- А теперь к делу. - Жебровский сморщил лицо. - Ну, на счёт понедельника, я надеюсь, ты не забыл. Не будет денег, будут менты. - Жебровский внимательно посмотрел в глаза Лёхи. Фонарное освещение было хорошим, и видно было всё. - Это первое. И второе, это … - Жебровский вдруг рассмеялся, - тут мне внутренний голос подсказал, что ты хочешь меня замочить. Можешь сказать правду, можешь соврать.
-Тебя? Замочить? - Лёха пожал плечами. - Убить что ли?
- Именно, - согласно кивнул Жебровский.
Лёха задумался.
- Похоже, что мой внутренний голос не ошибся, - покачал головой Жебровский. - Ну-у, что ж, как закончите пить-гулять, подъезжай ко мне. Порешаем этот вопрос. Не прощаюсь. - Жебровский повернулся и пошёл в сторону от ресторана. - Да, - оглянулся он вдруг, - а что говорит тебе твой внутренний голос. - Не получив ответа, он согласно покачал головой, продолжил свой путь и вскоре скрылся в автомобиле у тротуара.
Лёха некоторое время стоял ошарашенный.
Я был ошарашен ещё больше. Я, Внутренний Голос, да-да, именно с большой буквы, был ошарашен до бесконечности. Мне было мало того, что Лёхой меня так трясло! Таймаут! - Я попросил у времени таймаут и мысленно закурил.
Лёха стоял у ресторана довольно долго.
Тайм-аут, - выдохнул Лёха и медленно направился в сторону ресторана. Зайдя в зал, Лёха сел за свой столик.
Сначала я подумал, что он о чём-то думает, уж слишком задумчиво всё в нём выглядело, но оказалось, что он вообще ни о чём не думает. Не думает ли, - засомневался я, и мне стало как-то не по себе. - Неужели ещё один прокол за один вечер, - огорчился я.
- А может уже барашка пора подавать, - закричал длинноволосый парнишка.
Павлуша, - вздохнул Лёха, - какого барашка. - И он начал представлять мне Павлушу. - Паша, это наша великолепная шестёрка. «Паша, в командировку», «Паша, в магазин за водкой и за закуской!» Паша, туда! Паша, сюда! Принеси! Отнеси!
- Павлик, ты ж видишь, что нет Генриха Павловича, - сказал как-то ласково-ласково Флейтман.
- Эти салаты и ваша сёмха супер уже вот где, - обиделся Павлуша и провёл ребром ладони по горлу. Он был пьян и ему, наверняка, очень хотелось поесть барашка.
И барашка я не заказывал, - почему-то подумал Лёха и посмотрел в сторону официанта: тот улыбался в его сторону.
Пора бы и смываться, - подумалось мне. - Пошёл бы, распорядился на счёт барашка и смылся бы. За барашком никто и не заметит твоего исчезновения. А потом…
- Ба-ра-шек! Ба-ра-шек! - проскандировала Елена Борисовна и постучала вилкой по столу. - Иди ты к чёрту! - крикнула она ещё, и чёрные пиджаки за её столиком рассмеялись.
Лёха улыбнулся Елене Борисовне, хотя не понял, к кому относилось «Иди ты к чёрту!».
Да, - вздохнул Лёха, - под твоим катоном сильный товар, но, - он щёлкнул языком, - всё дело в «но»! Поздновато. Если Жабра уже не придёт, если…
- Ба-ра-шек! Ба-ра-шек! - заскандировали хором за каким-то столом.
- Эй, тащи осетрину! - крикнул Лёха и махнул официанту рукой. - Всё тащи!
- Тарищи! - крикнул вдруг кто-то. - Мы все сегодня собрались не только для того, чтобы пить и есть. Сегодня такой прекрасный юбилей такого не ординарного человека. - Этот кто-то, пошатываясь, с бокалом, наполненным наполовину коньяком, направился к Лёхиному столику.
Это был Шпак.
- Мы бриты все, а кто не хочет, - задекламировал Шпак. - Э-э, а кто не хочет… Забыл. Забыл! Какие это были прекрасные строчки! За тебя, Петрович! - Шпак, расплёскивая, начал пить коньяк.
- Спасибо вам, пейте и ешьте! - выдавил из себя улыбку Лёха.
Какая дрянь, - подумал почему-то Лёха. - Шпак это…
Лёха, - хотел я закричать, - не надо мне представлять всех твоих…
Но к столику подошёл Токмочинский.
- Петрович, - обратился он к Лёхе, присаживаясь за столик.
Токмочинский был тоже пьян. Да-а, коньяк, когда его много и даром, срывает с тормозов кого угодно.
- Я не приглашал тебя за мой столик, - сказал Лёха несколько грубовато.
Когда я ещё ему такое скажу, - подумал Лёха!
Токмочинский не обиделся, он мило улыбнулся и приобнял Лёху.
Токмочинский Глеб Иванович. Льстит тебе, Лёха. Приятно, когда тебе льстит так называемая «ум, честь и совесть какой-то там вообще эпохи». Особенно это приятно, когда всё это льётся после литров коньяка. Так-так-так, хоть что-то уже приятное. - Я немного отошёл от шока.
- Петрович! - начал Токмочинский, протягивая руку к Лёхиной бутылки коньяка.
- Я не приглашал тебя за мой столик, - сказал ему Лёха ещё раз.
- Петрович, сколько тебе гакнуло? - спросил Токмочинский, наливая в бокал коньяк.
- Гикнуло! - Это подошёл Флейтман. - Сорок четыре? - Флейтман пригубил коньяк. - Прекрасный возраст! Возраст этого… э-э-э, этого нашего…неважно! В твой сорокачетырёхлетний юбилей…
- Как хорошо, что мы наконец-то вот так собрались, - заорал кто-то.
Поднялся шум. Я смотрел на всё это вместе с Лёхой, но в отличие от Лёхи, я чего-то ждал. Лицо Флейтмана, обычно красного цвета, было ещё краснее. Коньяк выплёскивался из его фужера, наполненного до краёв. Видимо, Фёдорыч уступил ему уже весь свой коньяк за всю остальную водку. Флейтман не огорчился, что его перебили, сбили с какой-то там мысли, только махнул рукой, выпил полфужера коньяка и в обнимку с Токмочинским отошёл куда-то в сторону своего столика.
Гремела музыка. Все танцевали, пили, галдели. За спиной послышалось самое настоящее ржание в человеческом исполнении. А потом какой-то хор из пьяных мужских голосов пропел над самых Лёхиным ухом «И-вся-то-на-ша-жи-и-изнь-есть-те-а-а-а-атр». Потом кто-то предложил выпить не просто за Алексея Петровича, а за Алексея Петровича Богатова. Именно – Богатова. Выпили. Тут же выпили ещё. И у Лёхиного столика такое завертелось!
Лёха, очень похоже, ни о чём не думал. Нет! Нет-нет! Я вдруг поймал себя, что Лёха всё-таки думает. Думает каким-то невероятным доступным только ему образом! Но меня не проведёшь! А думает Лёха… о Вере!
Лучше б не ехать к ней ночью, а лучше, чтоб она сейчас появилась здесь, - думал Лёха. - Возможно, она бы разрешила многое. У меня к ней всего один вопросик. Один! Хорошо было б, раз! и она здесь. И её ответ, возможно, стал бы заключительным аккородом в моей бестолковой жизни, расколов её на множество мелких осколков уже никому ненужных воспоминаний. Чёрти что и сбоку бантик, какая чушь в голове - Лёха провёл ладонью по лицу. - Жебровский какой-то стал мыслею и полётом фэнтэзи! Алексей Петрович! - крикнул вдруг мысленно Лёха, пробежал взглядом по залу и отошёл к окну.
К окну? Кы окну! Кокну! И я, кажется, начал кое-что понимать. А за окном мело, таяло и вообще.
ЧАСТЬ 7. ДЕКЛАРАЦИЯ
Глядя в тёмное пространство за окном, Лёха видел в отражении от оконного стекла, что к Елене Борисовне кто-то подошёл, что-то спросил. После некоторого непродолжительного раздумья она показала рукой в Лёхину сторону. Лёха обернулся. К нему подошёл можно сказать юноша в милицейской одежде.
На лицо юноша был копией молодца с картины Васнецова, только без шлема, как мне показалось.
- Прекрасно! Прекрасно! - лепетали в один голос Флейтман и Фёдорыч, которые сопровождали молодца.
- Вот-вот, Алексей Петрыч, - быстро заговорил Флейтман. - Я хочу вот этому господину, - он приобнял молодца, - сказать о тебе всего несколько слов, как о самом примерном семьянине. Не надо меня придерживать. Тихо! - кринул он вдруг очень громко и дальше заговорил как на митинге. - Это ж надо иметь такой ум, чтоб даже ни разу не женившись, понять, что брак у нас только на руку им,… Токмочинский, я лишаю тебя права на слова! - крикнул Флейтман, оглянувшись. - Им выгодно переженить нас всех, чтобы связать нас по уши и уши связать и рот. Всем миром управляют, хады! А Алексей Петрыч нашёл в себе силы и мужество, ни разу не женившись…
- Да он бросил как минимум пятьдесят штух этих особей женского пола, - кринул кто-то.
- Ура!
- Ура!
- Правильно! Брак на руку только бабам и политикам! А нам
- За прозорливый ум Алексей Петровича!
- Спасибо вам. Пейте и ешьте! - Лёха продолжал смотреть на молодца.
- У меня вам подарок от Жебровского, - прогремел вдруг молодец каким-то хриплым басом.
Я попытался изучить глаза молодца. Такое впечатление складывалось, что он был пьян.
Лёха же закрыл глаза, мысленно простонал « кажется, началось», открыл глаза, вернулся к своему столику и сел, откинувшись на спинку стула.
- Откуда у вас столько денег, чтоб накрыть такой стол? – прогремел от окна деловито всё тот же голос молодца, и молодец в милицейской форме подошёл к Лёхину столику и положил на стол перед Лёхой счёт. - Будем считать, что я требую декларацию о ващих доходах за последние несколько дней, - добавил молодец, как-то хитро улыбнулся и протянул руку ладонью вверх.
- Я не ослышался, вы сказали «дней»? - спросил Лёха.
- Так точно, гражданин, - ответил молодец.
Стало вдруг как-то мгновенно тихо.
Декларацепроситель, - задумался Лёха. - Подарочек что надо.
- Дорогой, я буду называть вас декларацепросителем, - Лёха посмотрел на протянутую к нему руку ладонью вверх.
- Как пожелаете, гражданин, - очень вежливо сказал декларацепроситель. - Прошу. Ваша декларация.
- Это что? Для мелочи или для плевка? - Лёха нагнулся и полез правой рукой в задний карман брюк. Одновременно с этим он попытался втянуть в себя носом слюну. - Легче плюнуть, - скрипнул он каким-то несвоим голосом.
- Ва-ша де-кла-ра-ци-я! - как-то вдруг взвизгнул декларацепрпоситель. - Последний раз!
- Дорогой, - Лёха улыбнулся декларацепросителю и зевнул, - у вас прекрасно поставлен прокуроровский тон…
- Ваша декларация! - не унимался декларацепроситель и посмотрел по сторонавм.
- Декларация прав человека? - усмехнулся Лёха.
- Декларация тратить деньги на спаивание граждан, - почти выкрикнул декларацепроситель.
- Стойте, стойте! - Лёха обхватил голову руками и простонал: - У вас с русским языком что-то не лады. «Декларация тратить деньги!» - процитировал Лёха.
- Я последний раз требую декларацию тратить крупные деньги на спаивание граждан. - Декларацепроситель придвинул своё лицо вплотную к Лёхиному и прошептал. - Генрих Павлыч, закроет вопрос с кражей, если вы…
Лёха резко отстранился от декларацепросителя: от того вроде не пахло, но воняло изо рта какой-то гадостью. Это был не алкоголь.
Декларацепроситель присел за Лёхин столик.
- А я не приглашал вас за мой столик, - сказал Лёха, имитируя голосом угрозу. - Нечего устраивать мне тут разную канцелярию. Хотя, говорить прокуроровским тоном сейчас модно. Что такое прокуроровский тон? Читайте словарь Даля…Вы читали словарь Даля.
Это Лёху понесло. Он не знал, что делать, и его понесло. А меня трясло, хотя я понимал, что ситуация…
- Да не волнуйтесь вы так, - вдруг успокоительным тоном сказал декларацепроситель и протянул руку к бутылке водки.
- Лучше коньячку, - съехидничал Лёха.
- Нет уж, увольте. - Декларацепроситель налил в бокад водки и выпил не спеша маленькими глоточками. - Я немного подожду. Чистая формальность, если у вас…
Лёха не дал ему договорить.
- Вы фининспектор? Покажитесь. - Лёха улыбнулся.
- Постой, Алексей Петрович, - вмешался в их разговор Токмочинский, - там внизу менты. Двое. Ждут. Водки хотят.
- Налей им в зад! - вырвалось у Лёхи криком, и он тут же смягчился. - Отнеси, если не трудно.
- Я жду вашей декларации, - как-то спокойно-спокойно сказал декларацепроситель. - А с вами, - он посмотрел в сторону Токмочинского, - мы ещё разберёмся.
- Подожди, сынок, - ввязался в «драку» Флейтман и приобнял Лёху. - Ты знаешь, кто это? - Флейтман многозначительно посмотрел куда-то вдаль. Декларацепроситель вдруг немного смутился. - То-то же, - причмокнул Флейтман. - Твоё здоровьечко, Алексей Петрович. - Он чокнулся с Лёхой.
- Спасибо всем! - крикнул Лёха как на автопилоте. - Пейте и ешьте!
-Так вот, уважаемый Алексей Петрович… - декларацепроситель налил ещё водки и поднёс бокал ко рту.
- Подожди ты, мусорок или кто ты там. - Токмочинский, который всё ещё стоял у Лёхиного столика, положил руку на плечо декларацепросителя. - Однажды мне приснился сон. Только-только вспомнил. Пока не забыл. Интересный сон. Иду я по тайге…
- Концертик неплохой, - крикнул декларацепроситель, - но, граждане, я жду от этого типа, - он ткнул в Лёхину сторону уже пустым бокалом, - де-кла-ра-цию.
Токмочинский застыл с открытым ртом.
- Молодой человек, - Флейтман сморщил лицо, - я очень прошу вас, не говорите только таким тоном. Это, как говорить о коммунизме и девочках одновременно.…
- Да причём тут коммунизм и эти ваши девочки! - заорал декларацепроситель. - Достали уже…
- А притом, что вот здесь, - Флейтман показал большим пальцем куда-то вниз, то ли на стол, то ли на пол, - так болит. - И он, чуть покачнувшись, приложил ладонь к груди в области сердца. - Скажи лучше, что ты думаешь о современной молодёжи? - спросил Флейтман вдруг.
Лёха, - хотел я вдруг закричать, - смотри, как тянут время! Тебе это ни о чём не говорит. Смываться надо.
Но Лёха плавал в космическлм пространстве, и я чувствовал, как моя серость разбредается в разные стороны.
- Я?... Э.. - Декларацепроситель вдруг растерялся. - Ну-у… не знаю… может…
- Вот именно! - остановил его Флейтман. - Вот именно! Может! Но я ожидал от декларацепросителя… - Флейтман вопросительно посмотрел на Лёху. - Я правильно тебя понял? Это декларацепроситель?
- Что? - вырвалось у Лёхи. - Декла… Да. Конечно, правильно.
- Во-о-от, - Флейтман сделал глоток коньяка и повернулся к декларацепросителю.
- Последний раз! - крикнул декларацепроситель встал, обошёл стол, остановился за Лёхиной спиной, и шепнул в ухо: - У вас ещё есть шанс. Можем спуститься в туалет и решить вопрос. Жебровский долго ждать не будет.
- Минуточку, дорогой. - Токмочинский приобнял декларацепросителя, наливая при этом в его бокал водку. - Ты, конечно, прав, требуя от этого великого человека отчитаться за тот миллион, который он спускает здесь и сейчас. Но! Или те, кто тебя сюда подослали… Кстати, от кого у тебя пригласительный? Покаж корочки, мусорок. Ладно, не надо. Верю, но прежде, чем этот великий человек покажет тебе свою декларацию, а она у него есть, я в этом уверен, как и в том, что у вас нет ни ордера, ни санкций…
- Вы меня с кем-то путаете. - Декларацепроситель брезгливо посмотрел на Токмочинского и попытался освободиться от его объятий.
- А что вы называете крупными деньгами? - спросил вдруг Лёха.
- Да, - мгновенно подхватил Токмочинский, отойдя от декларацепросителя и взглянув на него со стороны. - что вы называете крупными деньгами?!
Молодец, Лёха! - возликовал я. Надо ж такой вопрос придумать. Это ж такая растяжка времени.-
Все оживились. Флейтман повертел пальцем у виска, Елена Борисовна рассмеялась в ладонь.
Я вдруг обратил внимание, что все как-то быстро перестали быть очень пьяными. Что это? С появлением декларацепросителя стало заметно тише; все, если и пили, то тихо без тостов, сами по себе, и музыка заиграла как-то сразу тише. Или это в голове Лёхиной так пошло всё тише и тише. Все как будто чего-то ждали. Затаились. В моей серости фиксифировались только отдельные, долетаемые до Лёхиной головы реплики
«Я жду декларации!», «А что, коньяка больше нет?», «Да, знаю, это вор. Твоё здоровье, вор!» - одновременно с хлопком по спине, Лёхиной наверно. «Спасибо всем. Пейте и ешьте!» - Лёхина реплика. « И всё-таки декларация не помешала бы», «Можете продолжать, братцы, обо всём, но только не о коммунизме и девочках. Уважьте старого девственника и…» и женский смех. «ты, Юлий Максвеллович, похоже, уже везде наследил!» « Не везде» и вдруг полетело нараспев «При. Дётся про. Вести пол. Ит. Ин. Формацью. Формацью. Нарэд. Нарэд. Совс. Совс. Ем обезумел-обезумел-обезумел…» -только после второго «обезумел» дошло, что это музыканты покатили рэп, и неплохо покатили, что даже Лёха прозвучал в крике «Браво! Бис!..» Потом две…нет, три секунды тишина какая-то и «Мне эти ваши безработицы в разных там странах начхать», «Что ещё за задачка?», « Какая зарплата должна быть у современного среднего гармонично развитого человека – Эсэсгэрчэ», «в день средний нормальный человек должен съедать двести пятьдесят грамм мяса», «Так?», «Да что мы всё о еде да о еде. Мелочёвка всё это. Средний человек это всё-таки гурман. Давайте перейдём к культурной программе, а потом вернёмся к еде…», «А что думает наш именинник?» - у самого Лёхиного уха. « Да! Что думает наш юбиляр? Ладно, пусть спит», «Да он ещё отоспится», «Хихиканье», « А выходные! А дни рождения! Каждый месяц по несколько штук!» - с разных сторон.
Надо уходить, - подумал Лёха. - С Жаброй уже не разобраться, а пребывать в ресторане уже, может, и опасно.
Лёха вдруг дёрнулся, показал декларацепросителю на свой живот, скорчил при этом, видимо, такое! лицо и, пригнувшись и охая, встал из-за стола и пошёл через зал.
Ля - ля, - обрадовался я. - Лёха, молодец! Самое время смываться…
Но у Лёхи…
Но у Лёхи в голове было… даже не в голове, а где-то, о чём я не догадывался, было что-то такое, что, возможно, находилось в самых отдалённых уголках моего чердака. Да, там в зале ресторана разыгрывался какой-то спектакль, смысл которого до меня не доходил. Лёхина кража возбудила всех. Но считали ли они, что Лёха не крал, что это происки Жебровского – вот в чём вопрос!
Эй ты, - обратился вдруг ко мне Лёха, он прошёл по залу мимо танцующих и настороженно - а я это чувствую - остановился у выхода из зала, - тебе не кажется, что Жабра где-то тут рядом?
Я, естественно, промолчал.
Лёха по узкому коридорчику прошёл в кухню. Пахло жареным мясом. Он оставновился около повара.
- Чем вы рубите мясо? - спросил Лёха.
- Топориком, - ответил повар.
- Покажи, - сказал Лёха.
Повар нагнулся, достал откудато топорик и протянул Лёхе. Лёха взял топорик, помахал им и улыбнулся.
- И кости перерубает? - спросил Лёха, возвращая топорик повару.
- Лёгко, - улыбнулся повар, достал откуда-то из ведёрка костомаху, положил её на разделочный столик и легким ударом разрубил её на две части.
- Класс, - улыбнулся Лёха. - Надо и себе приобрести. Слушай, - Лёха пристально посмотрел на повара, - у меня сегодня юбилей, подари. - Он кивнул на топорик.
Повар задумался, посмотрел куда-то вдаль кухни и протянул топорик Лёхе:
- Бери и руби! Поздравляю.
- Спасибо. - Лёха взял топорик и вышел из кухни.
Выйдя из кухни, Лёха сунул топорик за пояс сзади под пиджак
Ну, - он почесал почему-то нос, - теперь надо отыскать Жабру, и, пока там пьяный полуидиотский базар, поставить точку, и дело с концом.
Все эти последние Лёхины минуты я наблюдам за ним, как говорят, с открытым ртом и в конце их, этих минут то есть, затрясся: - Лёха, какого чёрта! Я ж! О, родные и близкие!
Лёха прошёлся по двум коридорчикам, заглянул в два помещения, в туалеты «М» и «Ж», посмотрел в окно, вышел в зал и, ни на кого не глядя, направился к своему столику.
А я, тем не менее, являлся звуковым свидетелем обрывков продолжаюегося спектакля-буффонады:
«А полкостюма в год», «Братцы, мы ж забыли про сссало, про мьёд!», «Откуда у среднего столько души, чтоб продавать её каждый день?», «Много стоит. Очень много», «Не кощунствуйте», «Не плачь, Павлик. Выпей лучше»
Лёха уже сидел за своим столиком и вопросительно смотрел на декларацепросителя.
- Да кто вы такой?! - заорал декларацепроситель на Флейтмана.
- Я? - Флейтман удивлённо посмотрел по сторонам, почесал лоб. - Мать у меня одесская хохлячка, отец юрист, ну, а я обрусевший русский, и родина моя Марсель. - Он очень громко рассмеялся, посмотрел по сторонам, ожидая, видимо, смеховой поддержки, но его смех никто не поддержал. - Мы можем всё, что ты тут написал, - Флетман приподнял блокнот, помахал им, как веером, и положил на стол, - перевести в денежный эквивалент. Это много получится, очень много. И вот этот милый великий человек, - Флейтман подошёл к Лёхе и поцеловал его в макушку, - получал все эти деньги, но! Он не допивал, не доедал, ходил в дешёвых нестиранных шмотках, не доплачивал своим любовницам. И ради чего?!- Флейтман сморщил лицо и развёл руки в стороны. - Ради того, чтоб вот так раз в жизни шикануть на свой юбилей. Ты знаешь, как он жил всю эту жизнь?
- Да, мусор поганый, знаешь ли ты, как он жил, наш юбиляр ненаглядный? - крикнул кто-то прямо за Лёхиной спиной.
Декларацепроситель вскочил со стула.
- Не горячись, не горячись, мусорок! - Флейтман покачал головой. - Да знаем мы, чтоб мы без мусора делали. Погрязли бы! - Флейтман прижался к декларацепросителю. - Так вот, слушай про этого великого человека. Утром рюмочка водки, хвост селёдки, корочка хлеба и полкартофелины.
- Кла-а-а-ассс! - выдохнул кто-то за Лёхиной спиной.
- А? - Флейтман, медленно поворачивая голову, посмотрел на всех, кто находился у стола. - Без рюмашечки с утра наш герой не мог трудиться, - продолжил он. - А знаешь, как он трудился? Это отдельная поэма…Та-ак, потом на обед его угощает одна наша старушка своими пирожками. Это почти пятнадцатый подвиг Геракла…
- А четырнадцатый какой подвиг? - спросил вдруг мгновенно декларацепроситель и посмотрел почему-то на Леху.
Елена Борисовна прыснула со смеху, Токмочинский засмеялся в ладонь, а Флейтман с Фёдорычем, обнявшись, попытались исполнить что-то вроде чечётки.
- Так вот! - Флейтман в одно мгновение принял серьёзный вид и отстранился от Фёдорыча, - а вечером наша легенда пожирает овощи там какие-нибудь, манную кашку…
- А и я в детстве манку по утрам ел. - Декларацепроситель с какой-то жалостью посмотрел на Лёху.
Не пойму, - понеслось в друг в моём хозяйстве, - они правда так здорово играют или уже на столько пьяны, что… не пьяны. О, Лёха, твоя голова!
- Во-о-от, а он был вынужден есть манную кашку по вечерам, - очень жалобно сказал Флейтман.
- Зачем же он так? - Декларацепроситель продолжал с жалостью смотреть на Лёху. - И хороший заработок был? - спросил он Лёху.
Лёха усмехнулся.
- А затем, чтоб вот сейчас вот так! - Флейтман говорил, кивая головой под каждое слово, потом, как дирижёр махнул правой рукой с вилкой. - Наливайте все! - Он перевёл взгляд на Лёху. - Это же святой человек! Святее не бывает…
- Зачем же вы так кощунствуете, - простонал женский голос.
- Святой-святой! - крикнул кто-то уверенным голосом.
- И при всём при этом, при всём моём уважении к вашей святости, - залепетал декларацепроситель, - я всё же попрошу у вас декларацию. - И он вдруг почему-то перекрестился.
Лёха молчал. Он как-то рассеянно смотрел куда-то в одну точку где-то слева от сцены.
- Так есть у вас декларация или её нет? - Декларацепроситель медленно протянул руку в сторону Лёхи. - Я долго ждать не могу.
ЧАСТЬ 8. ЖЕБРОВСКИЙ
- Барашка несут! - закричал вдруг кто-то со стороны сцены.
Началась радостная суета.
Лёха нагнулся в сторону декларацепросителя и тихо-тихо шёпотом сказал декларацепросителю:
- Скажи Генриху Павлычу, что я подъеду к нему через полчаса.
- Совсем другое дело, - шёпотом обрадовался декларацепроситель. - Но не через полчаса, а я вас жду внизу. БМВ синего цвета.
Я как бы вздохнул. Или выдохнул. Совершенно непонятный для меня спектакль. Неожиданный? Рискованный? С импровизацией? С хэппи энд? Бред какой-то. Что Лёха задумал? Топорик при нём, и не хочется говорить, но скажу, что во всей его голове ещё эта Верочка. Откуда она взялась именно сегодня? Случайное совпадение? Подарок дяди Васи? Ну и дядя Вася.
Теперь… теперь… - шевелилось в Лёхиной голове. - Он постучал костяшками пальцев по столу. - И сценарий с оглушительно звонкой пощёчиной летит ко всем чертям. Ладно. Итак, синий БМВ. - Лёха улыбнулся себе и посмотрел по сторонам.
Все пили, ели барашка и шумели. Музыка заиграла громче. Пели Челентано.
Лёха сидел за своим столиком и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Расслабился? Такое впечатление, что мир вдруг перестал для него существовать. Но, судя по тому, что он начал сплёвывать кудо-то в бок и под стол, он занервничал и сильно – это заиграла старая дурная юношеская привычка плеваться в нервном сосотоянии. Возможно, что задуманная им пощёчина Жебровскому была для него сейчас превыше всего, и, не отдав её, он попал в состоянии прострации? А? Или он только внушил себе это? Пощечина Жебровскому!
Вдруг раздался крик, потом – визг.
- Пошли отсюда! - кричал Кривохин и тащил за руку Елену Борисовну. Та кричала и сопротивлялась.
Появились вышибалы. Они посмотрели в Лёхину сторону, и Лёха… А в Лёхе в этот момент просто разбушевался дьявол, и он уже потирал под столом руками и причмокивая: - Вот-вот, начинается! Сейчас вы все тут у меня… - Но! Он сделал отмашку вышибалам.
Токмочинский и Флейтман с Кузнецовым как-то успокоили. Кривохина. Елена Борисовна, поправляя платье, отошла к своему столику. Кривохин же, успокоившись, подсел к Лёхе и вдруг и заплакал
- Алексей Петрович, если б ты только знал мою жизнь. - Кривохин всхлипнул. - Я повешусь, Петрович.
- Это твоё личное дело, - очень нежно и стараясь быть очень приветливым сказал ему Лёха.
- Ты пойми, - Кривохин вскинул голову, - дети меня не любят, я не люблю жену. Перед моими глазами только Бочкина и Елена Борисовна. - Он вдруг чего-то испугался и посмотрел по сторонам.
- Не расстраивайся, - улыбнулся Лёха, - они у всех перед глазами.
- Но это было, - прошептал Кривохин. - Было! - Он обхватил лоб ладонью. - Теперь моя жена нашла ко мне дорогу через еду. Ты ж знаешь, что еда для меня, как запятая в предложении из одного слова…
- Что? - Лёха вдруг как очнулся. - Что ты сказал? Как это запятая в предложении из скольких слов?
- Не важно, но вкусно! - Кривохин закрыл глаза и задрал голову, покачивая ею. - Ужасно вкусно! Я повешусь, Петрович.
- Я ж тебе уже сказал, что это твоё личное дело. - Лёха посмотрел куда-то, плюнул вниз под стол и привстал.
А я вдруг почему-то вспомнил его дядю Васю. Дядя Вася хихикал и говорил: «Плевать всегда надо только вверх. Не так будет обидно. Стенка! Пли! Не больно и почётно!» Так-так, что там ещё говорил по поводу плевков дядя…
Лёха уже шёл по залу.
Гремел рок. Все танцевали. Лёха подмигнул главному рокеру и направился к выходу. Швейцар улыбнулся Лёхе, подал пальто и шляпу и слегка ему поклонился, Лёха помахал швейцару рукой: пальто и шляпы не надо.
Лёха вышел из ресторана. На противоположной стороне улицы стоял БМВ. Лёха спокойно перешёл улицу, подошёл к БМВ, открыл дверцу и сел рядом с водителем.
- Едем? - спросил водитель.
- Едем, - ответил Лёха, не глядя на водителя.
Они поехали по улице. Кругом слякоть и лужи.
Оттепель! - подумалось Лёхе. - Какая там в марте оттепель?! Начало весны. Весны ли? - Он мысленно захихикал. - Что я делаю?! - пронеслось вдруг в голове. - Куда еду? Зачем? Убить Жебровского? Зачем? Вопрос чести? Человек – это звучит гордо? Эй Ты, что молчишь?
Лёха громко рассмеялся.
- Алексей Петрович, я не совсем помню номер дома, - сказал водитель.
- Давненько я у него не бывал, - сказал Лёха. - Лет сто. Но его дом трудно спутать с каким-то другим, он стоит в самом начале Деревянного Спуска. Хотя вокруг уже столько всего понастроили…Дом двух- или трёхэтажный, два выхода, один прямо на улицу, другой во двор.
Некоторое время ехали молча. Потом Лёха стал смотреть в боковое окно, всматриваться в дома.
- Кажется вот следующий дом, - сказал Лёха водителю. - Подождёте? Думаю, я быстро. - Он нащупал за поясом сзади рукоятку топорика.
- Попробую, - как-то нехотя сказал водитель. - Вы уж постарайтесь быстро. - Он остановил БМВ прямо у входа в дом.
Лёха не сразу вышел из БМВ, он некоторое время переваривал слова водителя «уж постарайтесь быстро».
Я тоже как-то не сразу, как говорят, врубился.
Лёха подошёл к огромной металлической двери и на некоторое время задумался. Нет, не задумался, а просто остановился и закрыл глаза. И никаких мыслей, а только ожидание какого-то знака свыше. Ждёт моей команды? Нет-нет, нет никакого ожидания никакого знака свыше или ещё какого-нибудь толчка. Всё! Всё куда-то исчезло, и только.
Лёха нажал на кнопку звонка. Подождал немного. Тишина. Он нажал на кнопку ещё несколько раз подряд. Та же тишина. Он ударил ногой по двери и тихо произнёс:
- Делают вид, что никого нет дома. А ведь наверняка стоят за дверью и разглядывают тебя. Ещё и разглядывают! - громко возмутился вдруг Лёха. - А ты тут стой и мокни! Откройте, Лавр Евгеньевич или, как вас там, Геннадий Павлович, - крикнул он в дверь.
- С какой такой стати, - ответили ему мгновенно из-за двери.
- Я должок вам принёс, - ответил Лёха. - Принёс вам в Ляйпциг, а вы не пришли.
- Извините, я не смог. Извините, но если это должок за бутылку, помните, у вас вдруг ни копейки, то на этот должок, как говорят классики, накупите себе презервативов. Сплошь да рядом эти венерические дела. - За дверью захихикали.
- Спасибо, хорошее предложение. - Лёха оглянулся, посмотрел на БМВ и крикнул в дверь: - Откройте! Я ещё кое-что должен.
- Положите это ещё кое-что под коврик.
- Не ляжет.
- А вы попробуйте.
- Я уже пробовал.
Было слышно, как там за дверью что-то зашуршало.
- Ну, - крикнул Лёха, - все части тела почесали. - Он посмотрел на часы.
Скоро полночь, - почему-то подумал я и испугался. - Как время летит!
- Ухо, нос, живот, ниже, - кричал Лёза. - Они ещё думают! Вы забыли снять штаны. - Лёха рассмеялся.
- Это вы забыли снять штаны, - прохрипели из-за двери.
- Не надо дерзить, Геннадий Павлович. Полночь уже, соседи могут проснуться.
- Суйте сюда.
Щёлкнул замок, дверь слегка приоткрылась, но было ясно, что цепочка больше не позволит.
- Не пролезет, - сказал Лёха.
- Пролезет. Сюда и не такие пролазили. - Жебровскаий, а это, конечно же, был он, улыбнулся в узкую щель, была видна только улыбающаяся часть щеки, несколько ресниц, и что-то там в глубине дома за головой.
Неужели Жебровский боится, что Лёха его того, ну…
- Генрих! - вдруг долетел женский голос из глубины квартиры. - Что там? С кем ты?
Родные и близкие! - подумал вдруг Лёха. - Жабра ж женат! Семья! И как я его… Совсем забыл!
- Да-а-а, вот один приятель должок принёс и никак не может вытащить его из кармана, - крикнул Жебровский.
- Гони его в три…нет, в четыре шеи, - крикнула женщина.
- Что это там? - спросил Лёха Жебровского. - Или кто это там у тебя? Жена что ли?
Жебровский не ответил, только как-то хитро улыбнулся в щель.
- Приятель, подожди секунду, - шепнул вдруг Жебровский.
- Не понял. - Лёха отошёл от двери.
- Подожди, я сейчас, - снова шёпотом сказал Жебровский. - Честно.
- Хорошо. Жду. - Лёха не спеша, оглядываясь на дверь, направился к БМВ.
Мысль Лёхи заработала в каком-то совершенно бешенном ритме, наверно, как перед смертью, не знаю. Убийство! Да? Нет? Но времени, чтоб подумать, не оставалось совершенно. А на улице по-прежнему куролесил март. Попрежнему шёл моросящий дождик.
Лёха посмотрел на мглу, вдоль Деревянного Спуска, на БМВ. Ветер что ль изменил направление, - успел подумать он.
Жебровский появился в шляпе. На нём также были домашний халат – в ярком свете фонаря выглядывала волосатая грудь, ботинки на босу ногу, и что-то было в руке.
- Ну, только быстро, - сказал Жебровский.
- Вы не по погоде одеты, - сказал Лёха.
- Ты тоже, но короче, Алексей Петрович. - Жебровский поправил шляпу.- Деньги принесли?
-У нас разговор важный, может последний и может быть и коротким и длинным. - Лёха жестом показал на БМВ.
Жебровский усмехнулся, тяжело вздохнул, надув щёки, и долго выпускал воздух.
- Мне тебя жаль, - сказал Жебровский. - Поехали.
Дальше всё пошло как во жутком детективе. Они сели в БМВ на задние сидения. Мотор сильно заворчал, причём пошёл какой-то инфразвук, и жуть ещё более усилилась. БМВ тронулся. В полном молчании они прокатили несколько кварталов. А за окошком мелькал март в полном своём очаровании ночных луж талого и уже грязноватого снега.
Лёха весь трясся, как вулкан Попакатипетль в свои лучшие годы, если не врёт память.
Я - тоже. Да-а, для Лёхи март – это самый потрясающий месяц года, самый долгий и самый тревожный. Можно было только сожалеть, что он так быстро заканчивается.
Не огорчайся, - долетело вдруг до Лёхи откуда-то издалека. От неожиданности Лёха вздрогнул и посмотрел в сторону. Рядом сидел Жебровский, он был уже в смокинге, в лакированных туфлях и попыхивал сигаркой, хотя раньше, если не врёт память, он вообще не курил.
Что это? Если б я мог, я протёр бы глаза. Обманка зрения?
- Не огорчайся, - повторил Жебровский ещё раз, повернулся к Лёхе лицом и, загнав сигарку в угол рта, улыбнулся. И по его лицу было видно, что Лёха ошарашен. - Стёпа, гони к нашему самому большому мосту, - сказал Жебровский водителю и обратился к Лёхе: - Топорик при тебе? - и похлопал Лёху по спине.
Лёха встряхнулся и прижался к дверце автомобиля.
- Есть к самому большому, - кивнул головой Стёпа
- Что-то не так? - спросил Лёху Жебровский, взглянув на него и чему-то ухмыльнувшись.
- А что не так? - как-то робко ответил Лёха.
- Ды ты как-то потемнел весь, - усмехнулся Жебровский.
- Ночь. Март. - Лёха посмотрел в окно. - А почему не к тебе на дачу? – спросил он. - Там ведь и закопать можно, чтоб никто не нашёл.
- Не будем осквернять святые места, - улыбнулся Жебровский. - А природа проглотит любую дрянь.
- Ладно-ладно. - Лёха продолжал смотреть в окно.
После этих слов они некоторое время молчали.
- Ржавая погода, - нарушил молчание Стёпа.
- Погода что надо, - сказал Лёха.
- Погодка класс, - сказал Жебровский.
- Река красиво стелется, - сказал Стёпа. - Снега навалило горы, но лёд уже готов тронуться.
- Мы поторопим его, - сказал Жебровский и мельком взглянул на Лёху. - Да, Алекпетрыч?
- Поторопим, - усмехнулся Лёха.
- У моста, пожалуйста, - сказал Жебровский и достал из кармана пиджака купюру. - Только договорились, Стёпа, ты нас не видел, ты нас не знаешь.
- Моё дело руль. - Стёпа рассмеялся в кулак, тормознул у моста и, демонстративно глядя куда-то в тёмное заоконное пространство за рекой, взял деньги. - Удачной вам охоты, а за аванс спасибо. - Он мельком почему-то посмотрел в зеркальце на Лёху.
Лёха и Жебровский вышли.
- Скоро рассвет, - сказал Жебровский.
- Скоро закат, - поправил его Лёха.
- Подышим, приятель, - предложил Жебровский
«Приятель» Жебровского задел Лёху, Лёха как-то дёрнул головой, по нему пробежали какие-то волны, его вдруг начало знобить, мышцы на лице задёргались.
- Да, Стёпа прав, - сказал Жебровский, направляясь в сторону моста. - Река красиво стелется.
- Не то слово, - сказал Лёха. - А вот и мост, самый-самый в мире. И в этом и в том.
- В том! В том! - Жебровский рассмеялся. - Прошу, приятель! - И он предложил Лёхе первому ступить на ступеньку моста.
Родные и близкие! В голове у Лёхи вдруг что-то застучало, как будто начали долбить кость черепа…
Некоторое время они шли молча. Молчание нарушил Жебровский.
- Ты только посмотри на себя. Скоро старик, а мысли детские.
- Я игрок, Геша.
- Так играй. Мы ж начинали с тобой с одной черты.
- У нас дороги были разные.
- Тут уж я не виноват. Каждый выбирает себе дорогу и по душе и по зубам.
- А ведь я был впереди тебя и намного.
- Был да отстал. К каждой дороге надо подбирать свои тапочки. Не мне тебя учить в подборе тапочек. И вообще твоя тапочная философия мне нравится. И об игроках, кстати, это я игрок, а ты игрочишка без, как говорится, и одного злотого в кармане.
- Мы кончали с тобой одну школу.
- Кончали одну, мой дорогой, а закончили разные. Сильно сказано?
- Сильно.
- Кстати, ты знаешь, сколько мостов через реку Сену?
- Какую ещё такую Сену?
- Ну, в Париже есть такая река – Сена. А Париж, есть такой город. Так, знаешь, сколько через неё мостов.
- Это что, проверка на эйкью? Я не был в Париже.
- А напрасно, приятель, напрасно. Тринадцать мостов.
- Так мало?
- Мало! Зато каких мостов. А этот что? Машины туду-сюда, туда-сюда. И только.
- Теперь этот мост станет самым знаменитым, - сказал Лёха.
После этих Лёхиных слов они обменялись взглядами, а до этого они смотрели по сторонам. Дождь уже кончился, и начинался туман. А может, это был очень густой снег.
-Тебе не нравятся такие, как я? - Жебровский тяжело вздохнул, и в его руке что-то блеснуло. Это была опасная бритва.
- Нет, только ты. - Лёха начинал говорить зло, несдержанно. - И назад дороги нет. Ты решил побриться? - кивнул Лёха на бритву и нащупал топорик за поясом.
- Я сто лет не брился опасной бритвой.- Жебровский сморщил лицо и провёл рукой по щекам. - Можно и в реке поплавать. А? - Он посмотрел на Лёху.
- Можно, - неуверенно ответил Лёха.
- Помню, ты когда-то там не зря моржевал. - Жебровский попытался улыбнуться.
- Видимо. - Лёха тоже улыбнулся, и они оба посмотрели на чёрную гладь реки.
Напряжение явно нарастало. Я сужу об этом не только по себе, даже руки Лёхи начали запотевать.
- Какая чёрная ночь, - как-то нараспев сказал Жебровский, и Лёха вздрогнул.
Ха! - мелькнуло у меня в голове. - Никто! Не хотел! У-ми-ра-ть!
- Ладно, ближе к делу, - решительно сказал Жебровский. - Скоро утро, а дел не впроворот.
- Конкретней, - выдавил из себя улыбку Лёха.
-Ты, - Жебровский задумался, сморщил лицо, посмотрел куда-то вдоль моста, - уступаешь мне ЕйБы, и мы с тобой договоримся, - договорил Жебровский.
- А ещё конкретней нельзя? - съехидничал не сразу Лёха. Видимо, такой поворот событий застал его немножечко врасплох.
- Легко. - Жебровский почесал лоб. - Ты возвращаешь полукраденного и увольняешься по собственному.
- Ха! - Лёха отступил на шаг и посмотрел на Жебровсого. - Ты так дорого оцениваешь ЕйБы? Да бери её за так!
- Э-э, нет, - Жебровский пригрозил пальцем, - ей хочется тебя-я-я приклеить, а уж только пото-о-ом меня. А мне она нужна только мне, сейчас и, как говорят, здесь. Я добьюсь её только, если прикончу тебя, или ты просто куда-то исчезнешь. А? - Жебровский улыбнулся Лёхе в лицо.
-Та-а-ак, - Лёха призадумался, - ну, во-первых, я вообще не имею на неё никакие виды, а во-вторых, я ничего не крал.
- Ха! Ха! Ха! - Жебровский как-то очень довольно посмотрел на Лёху. - И куда мне девать эти липкие улики – шикарный банкет с дорогущим грузинским коньяком, с самой престижной рыбой, с цельным барашкем, выписанным из самой Осетии, ну-у, и так далее и так далее. А Гитарыч!
- Я - ни-че-го-не-крал, - уверенно сказал Лёха.
- И ещё, - Жебровский ткнул указательным пальцем вверх, - все видели, как ты деньги взял, но никто не видел, как ты положил их. А?
- Я - ни-че…
- Та-а-ак, - остановил Лёху Жебровский и улыбнулся, - я вижу, мы с тобой сейчас начнём круголять, а скоро утро. Итак, если ты не принимаешь мои условия, я в понедельник вызываю кого надо, и ты загремишь. Окей?
Лёха не ответил.
- А может, походим по перилам моста, - предложил вдруг Жебровский. – Помнишь, как в школе толкались на гимнатстичесокм бревне. Чуть головы не ломали. А? - Он рассмеялся, глядя на Лёху.
Лёха не ответил.
- И ночька чёр-на-я-а была, - пропел Жебровский. - Ладно-ладно. Люблю темноту. Но как светло! А ведь скоро рассвет.
- Скоро закат, - поправил Лёха.
- Я не люблю рассветы!
Я не люблю закаты!
Зачем мне рыжая Света,
когда рядом вся ты!? - продекламировал Жебровский и направил на Лёху свою ухмылку. –
- Господи! - Лёха, похоже, был ошарашен. - Откуда ты это знаешь?
- Увы, приятель. - Жебровский как-то помрачнел. - Не только ты и такие, как ты, мужчины коллекционируют женщин. И женщины некоторые увлекаются этим хобби. Вот я, - он усмехнулся и посмотрел куда-то вверх, - попал в кляйстер одной нашей общей хорошо знакомой, но! Ладно, ты, приятель, люби больше рассветы, а не закаты. Подышим ещё или как?
- Да-а, прекрасный образец инженерной мысли. - Лёха вдруг взобрался на перилы.
- Прекрасный. - Жебровский попытался тоже, но с первого раза у него не получилось. - Похоже, что всё от генов, - вздохнул он.
- От гуннов,- улыбнулся с высоты перил Лёха. - И жрать надо поменьше. Ну!? - Лёха весь напрягся, пошатываясь на перилах и балансируя руками.
- Возможно, - Жебровский приподнял руку ладонью вверх и сделал движение рукой в сторону Лёхи.
Лёха спрыгнул с перил и в сторону от Жебровского, и они оба рассмеялись, пристально глядя друг другу в глаза.
Нет, они не смеялись, Лёха уж точно, они изображали смех только лицами и звуками. Изображаемый ими смех был напряжённый.
- Расходимся. - Жебровский решительно зашагал по мосту в обратную сторону. - Условия мои тебе известны. - Жебровский оглянулся на ходу. - И не вздумай дурить. Ты же знаешь, что у меня с юмором плохо и я, как говорят в вашем мире, сволочь. И связи! - воскликнул он.
Лёха медленно поплёлся за Жебровским.
Я никак не мог понять, что происходило в Лёхиной голове. Ведь самый момент тихонечко ускорить шаг и топориком по голове. Тюк! И ходу в обратную сторону. И смывайся! Ведь не за что сядешь. А там смотришь, и Елена Зуева приголубит. Елена Ивановна. Ты же помнишь её! Ты же сам… Вспомни! На юге познакомились. Вдова. Вот что она пишет. Сейчас. Сейчас. Примерно так. «Скушно, Лёха. Почему ты мне ни разу не позвонил?.. Живу я, сам знаешь, где. Приезжай. Ни одна собака тебя здесь не найдёт. Потом отпустишь бороду, потолстеешь, полысеешь. Книг у меня море. Сбудется твоя мечта лежать на диване, попивая чаёк или кофе, и читать, читать, читать. Деньги у меня есть. Ну, что, Лёхпетрович?..» - прочитать бы всё это Лёхе, вбить в его голову. Пока найдут труп Жебровского, ты уже у неё будешь! Ну, что поделаешь, коль такая судьба – убить человека!
Тем временем Лёха догнал Жебровского, но уже у шоссе. На обочине стоял БМВ.
Стёпа? Не уехал?
- Стёпа? - удивился Лёха. - Не уехал?
Жебровский подошёл к БМВ и повернул голову в сторону приближающегося Лёхи.
- Так во-от, Алексей Петрович, половина украденного обеспечит вам безбедную жизнь ну-у, на несколько лет. - Жебровский попытался приобнять подошедшего Лёху, но Лёха резко отстранился, даже при этом грубовато оттолкнув Жебровского.
- Я не крал, - зло почти прорычал Лёха.
- Тогда вам, Алексей Петрович… - тоже рыча заговорил Жебровский, - я позабочусь, чтобы вы поработали на червей. Ну, не с самого первого дня. - Жебровский сделал очередную попытку приблизиться к Лёхе, но Лёха на этот раз вообще отскочил. - Или вот на речных раков. - Жебровский кивнул на реку и задумался. - Ты помнишь, как мы в детстве кастрировали кота Джона? И как я переживал. Но всё это было давно. Теперь я совсем другой.
- Поумнел что ли? - усмехнулся Лёха..
- Да, стал сволочью, как я уже тебе говорил, - улыбнулся Жебровский.
- А вот я…- Лёха не договорил и пристально посмотрел на Жебровского.
- Надо быть сволочью, в лучшем смысле этой вашей дрёбанной философии, - улыбнулся Жебровский. - Что касается вас, Алексей Петрович, то надо было быть умным! - Жебровский выделил «было быть» и подчёркнуто сокрушённо покачал головой. - Советский Союз, а потом и некоторые родители, вышедшие из него, неправильно учили и воспитывали. Выгода и прибыль, вот основные движущие силы общества.
- Долго думалис? - улыбнулся Лёха.
- Да как тебя увижу, так эти дурацкие мысли и наворачиваются, - ответил Жебровский. - Да, выгода и прибыль. Сегодня одно в ходу, завтра другое, а может сразу и третье. Это называется здоровым прагматизмом. Прогрессивный прагматизм точнее. Понимашь, эй ты, мученик науки и романтики пустого места, а ныне…
- Парагматик ещё один, - усмехнулся Лёха.
- Да, Не я придумал. Суть то одна и для белых, и для красных, и для розовых, и для голубых. - Жебровский рассмеялся. - День-ги. Мани-мани. Мани! - напел он. - И хипуй ты не хипуй, всё равно получишь, сам знаешь что. Так?
- Умно, но неправильно с общечеловеческой, то есть с философской точки зрения, - сказал Лёха..
- А-а-а, так то ж с общечеловеческой. - Жебровский быстро посмотрел по сторонам. - Где ты видел общечеловеков? - Он достал бритву, сделал шаг в сторону Лёхи. - Ну, крикни «Человеки! Спасите меня! Человеки…». - И вдруг всё-таки умудрился приобнять Лёху.
- С этим не шутят, - вскрикнул Лёха, вырываясь из приобъятия.
- Да я пошутил. Просто вдруг как-то стало жалко тебя Алексей Петрович. - Жебровский напрягся, улыбнулся, сложил бритву и швырнул её куда-то далеко в темноту. - Ведь на таких дураках мир то и держится. Ну, кем бы мы, сволочи-умники, командовали, кого б эксплутировали, застявляли б мешки таскать, в шахтах гибнуть, спиваться? А? Кого б мы имели?
- Имей не имей. - Лёха отошёл от Жебровского.
Тут я почувствовал какой-то зуд серости, что Лёха хочет сказать Жебровскому так, чтоб хоть как-то оскорбить его, унизить и ещё что-нибудь. В голове Лёхи вихрем лихорадочно пролетали разные варианты мыслей, но ничего такого, видимо, не приходило на ум, не было таких слов и их сочетаний, которые оскорбили б Жебровского. Жебровский был не оскорбляем. Языком Лёха не мог сделать ничего стоющего. А ведь я говорил ему «Смы-вай-ся!». «О времена! О нравы!» - крикнул бы сейчас дядя Вася…
И в этот момент по мосту загремел товарняк. Странная была картина в Лёхиной голове: до товарняка было далеко, он был на другом товарняковом, грузовом, то есть, мосту, но казалось, что он проносится у самой Лёхиной головы, Лёха видел его огромные колёса и мог прочитать на вагонах обрывки каких-то надписей, какие-то цифры. Почему-то цифра «8» врезалась в меня. А товарняк гремел, раскачивался в разные стороны, переворачивался вверх колёсами. И казалось, что ему не будет конца. Я всегда знал и чувствовал, что серая Лёхина жизнь должна привести к чему-нибудь такому…такому…
Лёха вдруг начал считать колёса, он как-то машинально достал из-за пояса топорик и швырнул его в сторону реки, потом налетел какой-то ветер, потом грохот, и стало темно…
Стёпа, отвези этого парня на его последний юбилей, - долетело до меня. Жебровский стоял у БМВ и улыбался Лёхе.
- Прошу, приятель. - Жебровский распахнул дверцу и жестом пригласил Лёху сесть в БМВ.
Лёха согласился мгновенно, как будто и не было только что товарняка, колёс, и сел на заднее сидение.
Жебровский захлопнул дверцу и махнул Стёпе «Поехали».
- А вы, Генрих Павлович? - высунулся Стёпа.
- У меня ещё есть дела. - Жебровский пригнулся, посмотрел на Лёху в окошко БМВ, потряс головой, прищурив один глаз и крикнул: - Поехали.
Устроившись поудобней, Лёха в зеркадьце посмотрел на Стёпу. Стёпа, заводя БМВ, смотрел на Лёху.
Я почувствовал, что Лёха напряглся и ему стало страшно.
- Гони в кабак, а я подремлю, - сказал Лёха и устроился так, чтобы Стёпе в зеркальце его не было видно.
БМВ тронулся и быстро набрал большую скорость. Всю дорогу Лёха пристально смотрел за руками Стёпы и в его затылок, иногда поглядывая в окно. А Стёпа всю дорогу пел «Напрасно старушка ждёт сына домой…»
БМВ Стёпа остановил прямо у входа в ресторан, даже наехав на тротуар. Выбежал швейцар и что-то хотел сказать Лёхе.
- Потом, - остановил его Лёха, зашёл в ресторан и, не глядя по сторонам, прошёл через весь зал к своему столику.
Только Лёха сел за свой столик, как к столику подошёл музыкант в чёрной футболке с изображением кричащей обезьяны. Он небрежно присел на край стола, закурил и жалобно посмотрел на Лёху. Сделав несколько затяжек, глядя то на кончик сигареты, то по сторонам, он сказал:
ЧАСТЬ 9. ГИТАРЫЧ
- Челентано надоел. При всём моём уважении к Адриано я больше не могу.
- Гитарыч, - Лёха вздохнул, - не хочешь, не играй. И вообще, откуда ты взялся? Ты здесь халтуришь?
- Разве не ты меня заказал? - удивился Гитарыч. - И денешки вот. - Он похлопал себя по карману брюк. - Не играй! - Он усмехнулся. - Да уже весь вечер и скоро ночь, как гоним. - Он посмотрел по сторонам и возмутился: - Да и как не играть, когда вон та очкастая только и заказывает Челентано и при этом ещё одну и ту же вещь по несколько раз.
- Какая очкастая? - насторожился Лёха.
Гитарыч кивнул куда-то вбок в сторону сцены. Лёха повернулся в ту сторону, куда кивал Гитарыч.
В самом углу за роялью за маленьким столиком сидела женщина в очках.
Вера?! - вздрогнул Лёха.
И судя по тому, что во мне всё пришло в страшное движение, это была Вера. Вера?! - кричала каждая частичка меня. - Это Вера!
- Не хочешь, не играй, - задумчиво сказал Лёха, глядя на Веру.
- Но она платит и не хило, - возразил Гитарыч.
- Тогда играй, - Лёха недоумевающе пожал лоечами.
- Вот уже где сидит этот её Челентано. - Гитарыч провёл ладонью по горлу. - Ты вообще-то где шляешься., - возмутился он вдруг. - Мы ж договаривались. Мы вообще играть что-нибудь будем?
- С кем договорились? - Лёха пристально смотрел на Веру.
- Да с этим, который платил. - Гитарыч, похоже, смутился. - Хотя б старый Питерский рок, - взмолил он. - А?
- Тебе ж платят. - Лёха повернулся к Гитарычу и улыбнулся. - Играй то, что тебе сказали.
- Ты думаешь, что ты нас купил? - Гитарыч усмехнулся. - Ладно, не будем спорить. - Гитарыч вздохнул и безнадёжно посмотрел куда-то вдаль.
- Разве Челентано плох? - спросил Лёха. На него вдруг на какое-то мгновение навалилась тоска. - Старый Челентано! - Он улыбнулся. - Это ж хорошо, старый Челентано!
- Надоело. - Гитарыч вздохнул. - Мы устали.
- Я доплачу, - сказал Лёха.
- Нет, - резко отказался Гитарыч. - Мы устали.
- Короче, Гитарыч, что ты хочешь играть? - Лёха, демонстративно достал из кармана горсть мелочи, и тут же задумался: «О родные и близкие, откуда столько мелочи?!»
- Настоящий рок.- Гитарыч бросил на горсть монет в Лёхиной ладони брезгливый взгляд и пропел: - На звон монеты мы не повернё-о-ом! с горячим сердцем и большой душой умрё-о-о-оммм…
- Так, конкретно, что ты хочешь играть? - остановил Лёха его импровизацию.
- Конечно же, не ту Ленинградщину, а настоящий рок. - Гитарыч сделал паузу и выразительно добавил: - Аб-со-лют-ный! Ты понимаешь, Лёха, дух рокера принадлежит только року, а они, Питерцы то есть, слишком любят свой город, чтобы играть абсолютный рок. Это подделка. Играя рок, нужно ненавидеть всех и всё. Рок – это жёсткое музыкальное направление, это не развлечение, это серьёзная тусовка, опасная для жизни и для здоровья. Это, как ремесло гонщика-экстримала. Это предел эмоций и разума…
- А что ж такое джаз? - спросил как-то отвлечённо Лёха. Ему, как я понял, вдруг стало душно и неинтересно. - И почему подделка? И почему вообще почему? Ты не боишься обидеть Питерцев? А?
- Хэ, джаз. Гитарыч задумчиво посмотрел куда-то в сторону. Долго думал. - Джаз – это, как Тихий океан, а рок – это, как Атлантика. Я говорю, что это предел эмоций и разума. Это Шекспир, Достоевский, Фолкнер…
- А если из современных? - Лёха зевнул.
Нет-нет-нет, это был не зевок, это был жест отчаянья. Я это явно чувствовал. Жест губами, ртом…
- Есть парочка, ты их не знаешь… - Гитарыч не договорил.
- Тихий океан, - Лёха снова зевнул очень громко. - Атланти-иэ-эческий океа-а-ан. Всё это всего лишь слова и бред. Короче, Гитарыч, что у тебя?
- А тэ квадрат! - сказал Гитарыч и начал напевать в полголоса: - А-тэ-ква-дра-а-ат – это-су-щий-ад… - Он сделал паузу, чтобы выбросить сигарету.
А я понял «а-тэ-квад-рат…» Гитарыча, это он напоминал Лёхе о его прошлом школьном мечтателя-физика, и, если не врут мои серые клеточки, о своём, конечно. Гитарыч, он же тоже физик по происхождению. Они в школе, я вдруг нашёл это в своём архиве, мечтали уточнить теорию Эйнштейна вплоть до того, чтоб полностью опровергнуть, хотя относительность времени они принимали с большим восторгом. Я почувствовал, как я начал распухать от строчек Гитарыча. У Лёхиного столика уже столпились какие-то старики, они начали прихлопывать Гитарычу.
- Хорошо! - почти крикнул Лёха.
- Мы забыли, что есть планка, ниже которой интеллекту не стоит опусаться, - как-то поучительно сказал Гитарыч.
- Ниже пояса к яйцам, например! - крикнул кто-то из-за спины Гитарыча, и оттуда же долетело несколько гитарных аккордов.
- Но мы можем и старое. Например, пи-те-пи-те-кан-троп!..- Гитарыч оглянулся.
- Сел-в-ав-то-мо-биль? - пропел Лёха с ухмылкой на лице.
- Нет-то-не-слу-чай-ность! То-быль-быль-быль-быль!.. - подхватил кто-то за спиной Гитарыча.
- Играй, что хочешь, - выдохнул Лёха.
- Только не думай, что ты нас купил. - Гитарыч встал со стола.
- Купил, конечно, - улыбнулся Лёха. - Деньги выплачены, играй весело и честно. Может, ещё добавлю, если понравится.
- Басисту ещё б водочки.
- Эй! - крикнул Лёха официанту, тот подошёл. - Бутылку водки басисту.
- Как скажете, - кивнул официант и ухмыльнулся.
Гитарыч вдруг наклонился к Лёхиному уху.
- Ты не поверишь, Лёха, - тихо, но как-то вдруг проникновенно зашептал Гитарыч, - я хочу большой сцены. - Он взял несколько аккордов на своей бас-гитаре и напел: - «Пи-те-кант-роп рок! Пи-те-кан-троп рек! Увы-и-и-и я че-ло-ве-э-э-эк…» Я хочу играть на стадионах, на Красных площадях, чтобы меня слушали и пьянели от жизни люди.
- Я тоже всю жизнь мечтал о большой сцене, - шепнул Лёха Гитарычу на его слова. - А всего лишь… А всего лишь. - И Лёха вдруг заплакал и прикрыл лицо ладонью.
Наступила пауза. Потом Гитарыч смутился, виновато улыбнулся и, ничего не сказав, ушёл.
Ты, конечно, узнаешь Гитарыча, - понеслось в голове Лёхи сквозь какие-то бульки.. - Гитарыч! Это мой школьный друг. Игорёк-соло сначала. Потом – Гитарыч. Игрок экстра. Сильнейший преферансист города. Старый боец. И чего он обиделся? Купил я его. Сейчас все покупаются, продаются и снова покупаются. Продаются и покупаются... Так-так-так…нетак-нетак-нетак…нетк-такт…
Заиграла музыка, и она отвлекла Лёху от этих «нетак-так»
Лёха убрал ладонь с лица и посмотрел по сторонам. Рядом никого не было. Лёха достал из кармана пиджака платок, вытер щёки, высморкался, встал, провёл ладонями по брюкам от пояса до колен и, кашлянув, решительно направился к выходу из зала.
Что? Куда? Полная тьма в моём чердаке.
Уже гремел рок. Лёха, возможно, услышал меня, остановился и зачем-то начал разглядывать танцующих. Танцевало много совершенно незнакомых лиц.
В зал вошёл мужчина в рубашке, расстёгнутой до пояса. Пьяный-пьяный, еле на ногах стоял. Его взгляд кого-то искал. Он подощёл к Лёхе.
- Алексей Петрович, - пробормотал мужчина, в одной его руке была бутылка водки, в другой – пустая рюмка, - ты не поверишь, - мужчина налил в рюмку водки, - мы давно так не гуляли. Это ж столько бабла! Неужели?! - Он постучвл указательным пальцем по своим губам, вытянутым в трубочку, и с опаской посмотрел по сторонам. - Эх, да что там! Правильно ты сделал эту Жабру. - Он приблизился к Лёхиному уху. - Давай ещё тёлок снимем. Может, последний раз гуляем.
- Давай, Смирнов, - сказал Лёха. - Иди ищи, а я сейчас тут разберусь немного.
- Ты извини, что опоздал, - Смирнов начал закусывать красной рыбой, которую дастал из кармана брюк. - Сегодня эту вашу Гопко хоронили. И эти гады отказались расширять могилку. Пришлось самому землю рыть. Представь только, этот снегопад, слякоть, вода…
- А что с Гопкиной? - удивился Лёха.
- Да-а-а, - Смирнов сморщился так, что… - Ты ж в курсе, что она была моей… ну-у… Рак у неё, - выдохнул Смирнов и произнёс матерную тираду. - Рак - дурак. Были одни мужики. Чуть не передрались…
- Пройдусь, - сказал Лёха вдруг, его как что-то подхватило.
Он похлопал Смирнова по плечу и направился в сторону сценки.
Смирнов этот, - зачем-то для меня задумался Лёха и на мгновенье оглянулся, - обошёл меня и уже далеко впереди стелется по жизни. - Он спец по снятию тёлок и большой трепач. Супер, он… Но что-то слишком разговорчив, это не его стиль. Ну-ну!
Я хотел бы выделить отдельно, что этот Смирнов это частый собеседник Лёхи по складу, он король вещизма, философ, алкаш, гений абстрактного мышления… нет, талант, который он пропил, а мог бы докатиться до доктора каких-нибудь наук. «Беспринципность - вот главная составляющая успеха!» - любил повторять Смирный. Я очень любил слушать их беседы. Они все у меня записаны в особом месте. Как-нибудь в спокойной обстановке.
Лёху остановил Жека:
- Лёха, ну, кому морду бить?
- Боюсь, что не придётся. - Лёха отошёл к стенке, прислонился к ней, прищурил глаза и посмотрел по сторонам.
Музыка немного стихла, кто-то в обнимку танцевал, многие вернулись за столики.
Лёха боком-боком прошёл мимо сцены и оказался в узком коридорчике. Зайдя за угол, он выглянул. Никто, похоже, не обратил на его манёвр никого внимания.
Что Лёха задумал, мне было совершенно непонятно. Такое впечатление, что его тянула какая-то никак неосязаемая мною нить.
- Лёшка, ты можешь уделить мне хоть пару минут, - прошуршало вдруг у Лёхиного уха.
Лёха отскочил в сторону, как от удара, и оглянулся.
- Вера! - шёпотом вскрикнул Лёха. Он замер.
- Почему ты избегаешь меня и даже не смотришь на меня. - Вера улыбнулась. - Я тебе уже полчаса машу рукой. Только парочку минут.
С Лёхой что-то началсь.
А мне каково! Дать бы ему по голове…
Верочка, - застонало в нём всё-всё. - Моя Верочка. - Лёха вдруг закрыл лицо ладонью, чтобы скрыть выступившие слёзы. Весь мир для Лёхи исчез, я ощутил это всем собой. Какая-та вершина сентиментальности.
Эх-эх, дддядддя Вввася - дядя Вася! - захрипело – засвистело – и даже зазвенело в Лёхиной голове. - Убил бы. Отнять, с кровью отнять и выбросить! И что же мне сейчас делать? Безисходность?
- Кош-ма-а-ар! - простонал Лёха. - Я только о тебе и думал. Наверно, не явно так, а где-то там. - Он постучал пальцем по затылку.
- Брехун. - Вера поправила очки. - Столько не виделись.
Вера взяла Лёху за руку и повела его за собой. Они прошл немного по коридору и зашли в кабинет «ДИРЕКТОР».
- Не заперт, - сказал Лёха задумчиво, всхлипнул, и с опаской посмотрел по сторонам. - Подозрительно.
- Я знаю, - сказала Вера. - Я всё знаю. Утри слёзы и возьми себя в руки. Всё не так просто. - Она подошла к столу, взяла со стола бутылку коньяка и протянула Лёхе. - Попробуй
Это был грузинский коньяк пять звёздочек.
Лёха как-то неуверенно взял из руки Веры бутылку и сделал глоточек, потом – ещё и ещё.
- Чай?! - удивился Лёха.
- Чай, - улыбнулась Вера.
- Не по-о-онял. - Лёха посмотрел в сторону ресторана.
- Именно. - Вера как-то взволновано прошлась по кабинету директора взал-вперёд. - Я была в баре, мне сказали, что весь коньяк уже выпит. Даже пустых бутылок не осталось. Эту я украла у музыкантов. Ты понимаешь, такой стоял на всех столах.
- Не очень, но понимаю, - растерялся Лёха.
- И барашка из Осетии не было. - Вера задумалась. - Просто гора каких-то кусков мяса. Я просмотрела счёт - тоже выкрала на секунду. Огромные деньги, но ничего не было. Ничего. Качество было только на твоём столе. Потому там один и лакал твой коньяк.
- Что всё это значит? - спросил Лёха.
- Это значит, что ты кого-то обокрал и гуляешь, - спокойно сказала Вера. - Улика.
- Допустим. - Лёха задумался. - Ну и… - начал он говорить.
- В зале все трезвые, - остановила его Вера. - Они все куплены и прикидываются. Прикидываются, правда, отлично. - Вера улыбнулась. – Хорошо поставленный спектакль!
После этих слов Веры в голове Лёхи прозвучало: Похоже, что талант Клеопатрия Ант… Ну-у, ладно!
– Да-а, я хотел спросить, это ты заказала Гитарыча? - спросил вдруг Лёха.
- Я? Гитарыча? - Вера покачала головой. - Я его не заказывала. Он тоже куплен. А я его терпеть не могу.
- Мне надо вернуться в зал, - взволновано сказал Лёха.
- Алёща, ты только не волнуйся, - сказала Вера. - Там в зале двое моих. Два толстяка в чёрных костюмах. Это на всякий случай.
- Понял. - Лёха кивнул головой и улыбнулся. - Я на секундочу. - Он решительно вышел из кабинета.
- Я буду ждать за углом и моргну два раза фарой, - кинула вдогонку Вера. -
Во время всего этого короткого диалога Вера не смотрела на Лёху, только он на неё смотрел. Но мне казалось, что она не только смотрит на него, но и пронизывает его своим взглядом насквозь.
Лёха вернулся в зал.
Тем временем гремел рок и все танцевали. Пели «Питекантропа».
- Пи-те-кан-троп-рок! пи-те-кан-троп-рек, - запел вдруг Лёха. Заорал!
А Гитарыч вдруг загремел в микрофон:
- Я не-че-ло-ве-е-ек! - И, продолжая петь, Гитарыч изобразил на сцене питекантропа.
- Пи-те-пи-те-кан-троп сел-за-круг-лый-стол, - заорал вдруг Жека, подойдя к Лёхе, - гол-он-от-ро-ж-день-я и-всю-жизнь-он гол…Ты знаешь, сколько Гитарыч берёт за эту вещь?.. - пытался Жека перекричать микрофон.
Толпа начала вообще беситься. Лёха оттолкнул от себя Жеку, подошёл к краю сцены сбоку и спрятался за ударником.
Сволочи! - думал Лёха, выглядывая из-за ударника и рассматривая танцующих. - Сволочи! Даже не вериться. Ну, почему они сволочи. Ну, поверили, что ты украл деньги, а почему бы и нет. А теперь вообще после такой пьянки. Ну, например, что плохого тебе сделали Токмочинский, Фёдорыч, Флейтман? Бочкина! Сколько раз она смотрела на тебя так соблазнительно?! Бочкина! Хорошая девчонка. А Елена Борисовна! Неувядаемая Е точка Б точка! А Жебровский! Ну, хочется ему Еленочку Борисовну! Хочется! А какая у него феноменальная память. Какие пробивные способности, организаторские! А как красив! Мужик! И почему же он сволочь и тебе надо его убить? Что он тебе сделал? Ну, мешаешь ты ему. Примитив! Примат! Питекантроп!
Состояние Лёхи было крайне…крайне…
- Пи-те-пи-те-кан-троп древ-ний-че-ло-век, бил-из-ав-то-ма-тов и ме-ча-ми-сек-о-о-о...- начал Лёха вдруг мычать себе под нос, но музыка вдруг резко стихла.
- Дорогие гости, господа!- заговорил в микрофон Гитарыч. - Давайте ещё раз поздравим Алексея Петровича с его славным юбилеем! Сорок четыре года! Ура! - Сказав, Гитарыч сыграл на гитаре тушь и…не начал собирать инструменты!
Обычно, говорят, что после этого он собирает инструменты и уходит.
А тут началось такое пьяное оживление. Но!
Можно много ещё отметить особо и про то, как негры куда-то дружно исчезли и через некоторое время появились снова, на что Фёдорыч сказал, что наши пришли; и про одну чернявую, которая куда-то вдруг исчезла опять же с неграми и снова, но чуть позже их, появилась вся злая и некрасивая; и про Серёжу Кривохина, как он головой чуть не разбил зеркало…
Лёха присел за крайний столик, налил в фужер водки, какого-то десертного вина, немецкого пива и вылил остатки шампанского. Фужер был огромным. Лёха опустил в него язык и безнадёжно посмотрел по сторонам…
ЧАСТЬ 10. СТЕНОГРАММА
И я вдруг почувствовал что-то не то. Это заработала информация от Веры! Не то-о-о! Лёха! Не то-о-о! Но! А не запротоколировать ли нам концовку пьянки?! А?! Выделю-ка я это кое-что специально в памяти Лёхи. А вдруг поможет. Ведь всё это может пригодиться на суде, который Лёха, конечно же, проиграет. Надо же так влипнуть. Действительно, откуда у Лёхи бабло на такой коньяк и в таком количестве, на такую изысканную закуску. А Гитарыч! Один Гитарыч сколько стоит! Всем известно, что Гитарыч не уступает даже друзьям. Для Жабры эти расходы ничто, мелочь, тем более всё липа, а вот для Лёхи! Да-а, дела серьёзные. Жабра умно сработал с этой липой. На что только люди ни идут, ради женщин. Да, и зачем я всё это анализирую? Это преднозначено мне природой? Нет! Только стенограмма! А потом подсуну Лёхе., а он своему адвокату. Может, поможет. Итак:
СТЕНОГРАММА
Кузнецов. Ребята, давайте выпьем да запоём! Есть на мо-о-оре утё-ё-ёс, ди-иким мо-о-охом порос...
Кто-то из танцующих. Какая сука – эта ваша диалектика, не выпить и не закусить.
Павлуша. А барашек то липа.
Кто-то. У тебя капуста в боро-боро-де.
Фёдорыч. Спасибо, это важно где-где-где-где-где.
Смирнов. Прекрасно! Не денег много у людей, а нравы изменились, Вещизм охватил нас так, что и Лёху продали. Пожрал просто-напросто. И этот вещизм вливается в нашу жизнь по трубам большого диаметра...
Кто-то. Господи! Когда он успел так накушаться?!
Кто-то. Истерический смех.
Бочкина. Большие диаметры – это хорошо.
Кто-то. Большие диаметры – это уже устарело.
Кто-то. Смирный, ты говорил это сто лет назад.
Смирнов. Вы все тупицы.
Смирнов. Что ты возишься с этой бутылкой.
Жека. Лёха, забери у неё эту бутылку! Ей она уже не поможет, а мне так хочется настоящей водки, а не липового коньяка
Елена Борисовна. Алексей Петрович, забери у меня эту бутылку! Я не виновна.
Кто-то. Кривоха, оставь ЕйБы в покое!
Шпак. Работать надо! Тогда везде и всегда будет хорошо, будь то Канада, Австралия, Израиль или даже Россия. Отдавать все силы работе, не считаться с собственным временем и не мелочиться. Тогда и детишки Эфиопии и население Гаити… А закон всегда с вами и защитит вас…
Фёдорыч. А не карьерист ли вы, голубчик?!
Кто-то. Не мешай ему, Фёдорыч. Ты ж видишь, что он пьян, и это его последняя стадия.
Шпак. А вы-то кто такой? Кто вас всех сюда впустил?.. Знаете, что я вам всем скажу, карьеризм – это тоже творчество! Соц предприимчивостью раньше это называлось. А?
Фёдорыч. Это стоит обмыть. Столько идей!
Кто-то в испачканном галстуке. Какая скука - эта ваша диалектика. С ней и не выпить и не закусить.
Флейтман. Диалектика говорит, что и одной рюмки не выпьешь, пока вторую не поднесут.
Фёдорыч. Да! Да! Это архиважно!
Флейтман. А у вас капуста в бороде.
Шпак. Только в прямой линии истина!
Флейтман. А что истинней, напившись, пройтись по прямой, или трезвому – по кривой?
Кто-то. Хохот. А вспышки и магнитные бури.
Елена Борисовна (трезвая-притрезвая). Давай выпьем.
Рубашкин (ещё оидн бывший Лёхин одноклассник, сейчас мент). Эй, кончай хиппёж!
Бочкина (вдруг). Мальчики, если мы будем всё делать за деньги и только за деньги, то через несколько тысяч лет мы будем делать только плохое.
Флейтман. А может уже и через сотню, а может уже и завтра или даже сегодня.
Кто-то. Хохот.
Фёдорыч (с пустым стаканов в руке). Когда говорят много умного и умно, то вскоре переходят на одни только глупости.
Флейтман. А если ещё и с умным видом.
Кто-то. Хохот.
Кто-то. Высшая степень опьянения Фёдорыча – это трезвость.
Рыжая блондинка. Мальчики, вы же знаете, как я не люблю это всё потихоньку, а баран кучерявый сбежал уж давно (чушь какая-то).
Бочкина. Смех с набитым ртом.
Клеопатрий Антониевич (с котлетой у головы). Слыхали, а Жебровский то уже того!
Токмочинский (пьяно-пьяно). Того или кого?
Бочкина. И того и кого и без шума. И смех.
Клеопатрий Антониевич. Эй, господа, а неплохо получилось!
Многоголосье. Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!
Негр. Вкусный котлетька.
Кто-то. Ешь ещё, мой хорошенький.
Несколько женщин. Хе-хе-хе.
Мужской голос. Девочки, ну не надо так, мне очень.
Мужчина в генеральской форме. Если каждому давать, затаскаешься рожать. И гогот.
Алексей Петрович. Клео, твоя работа?
Клеопатрий Анониевич. Какая работа?
Алексей Петрович. Весь сегодняшний как будто бы пьяный базар.
Клеопатрий Антониевич. Удивлённо смотрит по сторонам.
Алексей Петрович. Гениально, но роль одного актёра ты не учёл (подходит к Клеопатрию Антониевичу).
Клеопатрий Антониевич. О чём это вы, уважаемый Алексей Петрович?! (Приподнимается)
Алексей Петрович. Да, пожалуста, встаньте, пожалуйста.
Клеопатрий Антониевич (всавая со стула с катлетой на вилке) Ой, сколько «пожалуйста»!
Мужчина в генеральской форме. Эй, там, на шхуне, сыграй какой-нибудь джаззззе!
Елена Борисовна. Тсы-ы-ы!
Клеопатрий Антониевич. Бред какой-то. И когда только люди научатся говорить только лицом, как великие, например.
Алексей Петрович. Сейчас возвеличимся, Клео.
Клеопатрий Антониевич (жуёт котлету) Ой, как интересно.
Бочкина. Ой, как здорово.
Алексей Петрович (Оглядывется. Наверно, чтобы сзади никого не было). Здорово-здорово.
Клеопатрий Антониевич. Жаль барашек весь вышел (смеётся)
Где-то кто-то. Еле сдержал смех, но звук соответствующий издал.
Бочкина. Ах, как жаль.
Алексей Петрович. Отводит правую руку в сторону, машет правой ладошкой, как будто кого-то завёт, и вдруг с оттяжкой во всю ширину своей ладони звонко шлёпает Клеопатрия Антониевича по щеке.
И здесь небольшое отступление от стенограммы (да простят меня гурманы). Голова Клеопатрия Антониевича, до шлепка жующая котлету и издающая беззвучный смех, была расслаблена, и шлепок получился именно шлепочищем. Котлета вылетела из его рта и улетела куда-то в неизвестность, а щека тряслась ещё очень долго. Это невозможно ни описать, ни изобразить, ни, наверно, даже повторить. Итак, продолжим.
Бочкина (перестаёт жевать, глаза чуть ли ни вывываливаются из орбит, еда из её рта летит). Взрыв смеха, переходящий в хохот и слова «какой класс! какой класс!» несутся сквозь хохот. Петрович, класс!
И вдруг, как по чьей-то команде, тишина. И!
Я заметил, не знаю, видел ли Лёха, как все потихоньку как-то по-разному начали расходиться и расползаться от Лёхиного столика. Перебор?! Куда и как исчез Клеопатрий, как-то не отпечаталось. В глубине сценки сидел сам Гитарыч и что-то наигрывал на гитаре и напевал. Это был его знаменитый рэп « Не надо ходить ко мне на могилу, а только туда, где я пою…» Кто-то в обнимку танцевал под его музыку. А ведь уже за-за полночь.
Лёха посмотрел на часы: Одиннадцать!
Вокруг Лёхи всё закружилось, Лёха покачнулся, но он вдруг почувствовал в себе какую-то уверенность. Какая-то лёгкость…и откуда она взялась только. На все мысли у него уходили какие-то мгновения. «Всё и в этом мире и в том не вечно», «Все мы дорожим общественным мнением о себе», « В каждой уживаются и ангел и чёрт»… Лёха засомневался, почему «В каждой»? А в оригинале «В каждом…». В каждом человеке. Не скажешь же в «В каждой человеке…» В каждой!
Вот это поворотище! Я начал одуревать, но мне это понравилось. Было сумрачно и…
Лёха, споткнувшись о чьё-то пьяное тело, уже стремительно покидал зал. Выйдя в коридорчик, он столкнулся с официантом. Совсем мальчишка, видимо, год, как школу закончил.
- Да, - спохватился вдруг Лёха и похлопал себя по бокам. - Повара на месте?
- Давно разошлись, - ответил официант и как-то с сочувствием спросил: - Не получилось?
- А что должно получиться? - удивился Лёха, принимая от подошедшего швейцара пальто и шляпу.
- Ну-у, - растерялся официант.
- Сынок, - улыбнулся Лёха, - когда любишь до смерти, это всё, - он сделал рубящее движение мнимым топориком, - мелочи. - Лёха похлопал официанта по плечу, сунул швейцару купюрку и пошёл к выходу.
Сзади кто-то кричал «Алексей Петрович! Богатов!..»
Лёха, выйдя из ресторана, посмотрел по сторонам: Всё тот же дождь или снег. Туман. Темнота.
Самая погода. Погодка что надо. - Лёха нацепил шляпу, одел пальто и быстро зашагал по улице. - Вечер, не смотря ни на что, удался! Удался! - веселилась Лёхина голова.
Смываемся! - обрадовался я. Я не понимал ещё, как, но смываемся. И я чувствовал на Лёхином лице улыбку.
Лёха свернул за угол, поднял воротник пальто и пошёл дальше. В темноте просматривался какой-то автомобиль.
Лёха в автомобилях, как сазан в Библии. Плохой тон, понимаю, но!..
Автомобиль моргнул Лёхе левым «глазом» один раз, потом два подряд и ещё один. Лёха вдруг изобразил своим лицом какую-то странную улыбку и расшифровал эту азбуку морганий. «Вера» - почему-то вдруг получилось у него в голове, и всё вдруг пошло, как в тумане.
ЧАСТЬ 11. ВЕРА
Лёха смотрел в сторону автомобиля и понимал, что не может не смотреть в ту сторону. Сколько он простоял так? Ведь он не просто смотрел, он пытался заглянуть внутрь себя, в меня то есть, и решиться на что-то в этот последний вечер. Последний? Именно «последний» вертелось в его голове.
Интуиция заработала. Интуиция! Должна заработать! Уж кто-кто, а я знаю, что это такое. О, если б кто только знал, что это такое. Жебровский! – крикнул кто-то вдруг внутри меня.
Лёха замер. С неба повалил настоящий ливень.
Лёха посмотрел вверх.
Тогда много лет назад тоже сначала шёл дождь, а потом повалил ливень, - подумал Лёха.
Лёха мысленно зачем-то произнёс несколько очень нецензурных слов в адрес Жебровского.
Ехать? - спросил вдруг меня Лёха.
Это не моё дело, - подумал я. - А почему бы и нет?! Может, это и есть способ смыться! - Я, что называется, задумался. - У Веры отсидеться??
Пока я думал, Лёха решил ехать и зашагал к машине.
Если я сделаю это, то буду точно, - думал Лёха. - А сделать это будет совсем нелегко. Да и буду ли я?! - Он остановился. - Родные и близкие, какая неустойчивость, но вроде как полегчало. - Он продолжил свой путь к машине. - Сколько словоблудия. Лев Толстой, прости меня!
Автомобиль ещё раз проморгал фарами.
Вера! - ещё раз прочитал Лёха моргания фар. - Ждёт, - мелькнуло у него в голове, и он почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь. Он подошёл к автомобилю и, открыв дверцу, увидел женскую фигуру за рулём. Иномарка? Японская, наверно. Он обошёл автомобиль и сел на переднее сидение с другой стороны.
За рулём сидела Вера.
Вера поправила очки и улыбнулась ему приятной-приятной улыбкой. Немного помолчали.
И вдруг я почувствовал - чем бы, я хотел знать? - что за Лёхиной спиной воздух в который уже раз пришёл в движение, как при взмахе топора.
Лёха резко оглянулся, прижавшись слегка к дверце. Никого ни сзади, ни сбоку, нигде.
Вот тебе и интуиция! - обманулся я.
И это уже не первый раз за последниг дни. - подумал Лёха, усаживаясь удобно на сидении.
- Что-то ты как-то. - Вера посмотрела на Лёху и покачала головой.
- Всё нормально, - улыбнулся Лёха.
- Это хорошо, - сказала Вера, и они некоторое время сидели молча, только тихонько шумел мотор. - Дождь, - как-то мечтательно сказала Вера, нарушив молчание.
- Дождь? - Лёхал посмотрел сначала на Веру, потом в переднее окно. - Да, и правда дождик.
- Ну, - улыбнулась Вера и спросила очень серьёзно, - всё тихо?
- Наверно. - Лёха покачал головой.
- Интересно. - Вера оглянулась и начала крутить рулём. Автомобиль плавно почти без шума тронулся, она свернула налево, во мгле проплыло ярко освещённое здание. Вера нажала какую-то кнопку и заиграла музыка. Пели на английском языке. Тихо. Мелодично.
- Битлы что ли? - спросил Лёха.
- Битлы.
- Битлы вечны, - сказал Лёха, посмотрев на Веру. Она ничего не сказала. - Ты тёплая, - сказал Лёха, прикоснувшись через платье к её колену.
- Убери, - строго сказала Вера, глядя вперёд на дорогу.
- Убрал, - улыбнулся Лёха. - Прости. - Он помолчал. - Просто, я не в себе. Ты и сегодня и здесь!
В голове его понеслось вообще! Теперь всё к чёрту, - сказал Лёха вдруг самому себе. - Теперь всё равно. - Он мысленно чему-то усмехнулся. – Почему ты это сказал? - спросил он себя. - Боишься этого Эй Ты? Так ему вообще всё равно! Он вообще весь вечер молчит. Ты ещё вчера осторожничал, всё оглядывался, оглядывался, смотрел по сторонам, дёргался туда, сюда, а сегодня… А может ты её боишься?! - как осенило вдруг Лёху.
Я начинал балдеть от Лёхи. Но, увы, не в лучшем смысле этого слова..
- Ты не изменился, - сказала Вера. - Такой же осторожный. Может, трусливый. А?
Лёха промолчал.
- Ну-у-у, - Вера поправила левой рукой очки…
И в этот момент Лёхе так захотелось её обнять.
Я почувствовал это всем собой - все, так называемые извилины, отвечающие за поведение рук, запрыгали та-ак, а руки Лёхины о!!..
Всю захотелось обнять! Целиком!
Вера задумалась, нахмурила брови и ещё раз поправила очки.
- Сейчас, это…- на перекрёстке она посмотрела налево, потом направо. – Кажется, за нами хвост. Этого мне только не хватало. Это за тобой хвост. Тебя весь вечер пасли. Всех интересовал вопрос, правда ль что ты украл там какую-то кругленькую сумму.
- Бред, - ответил мгновенно Лёха. - Бред!
- Некоторые так и думали. - Вера бросила на Лёху мгновенный взгляд. - Ты и украл! Конечно, бред. Но Жабра… - Вера проехала на красный свет. - Это хорошо, что дождь начался, - сказала она, не продолжив предыдущую фразу. Они свернули налево. - Следов не будет, - добавила она и рассмеялась. - Прикури мне. - Она кивнула на бардачок.
Лёха достал сигареты, прикурил одну и протянул Вере.
- Многие, - Вера затянулась, выпустила тоненькую струйку дыма в раскрытую справа от себя форточку, - не многие, а почти все, не доходят до моей машины, особенно, когда я моргаю одним глазом.
- Не понял, - сказад Лёха.
- Когда я моргаю одной фарой, - сказала Вера.
- Почему?
- Психология ужаса. - Вера затянулась. - Видимо, я что-то такое излучаю. Я экспериментирую уже несколько лет. - Вера покрутила сигаретой у виска и улыбнулось только щекой.
- Это так важно? - улыбнулся Лёха и посмотрел далеко вперёд на дорогу. - Люблю туман, но только не в голове.
- Психология ужаса! - Вера вдруг рассмеялась. - Атмосфера, - она рукой с сигаретой описала вокруг своей головы какую-то замысловатую кривую, - аура!
- Вот здесь… - Лёха не договорил.
- Да, этот эффект с морганием для одних, как магнит, только притягивает, а для других о-о-о! Это тоже психология. - Вера свернула, не тормозя.
- Нет никакой психология, это всё придумали больные люди, - сказал Лёха, схватившись за сидение.
- Молодец, - сказала Вера.
- Спасибо. - Лёха задумчиво посмотрел на Веру.
Вера ответила мгновенным взглядом и опять на дорогу.
- Туман, - сказала она и спросила: - О чём задумался?
- Что следов не будет. - Лёха вздохнул.
- Я пошутила. - Вера мельком улыбнулась ему. - Следы всегда остаются. Будут следы, успокойся. - Она, чуть притормозив, промчалась на красный свет.
- Если их не придумают, - сказал Лёха. - Тебе не страшно на красный гнать?
- Мне ничего не страшно, - улыбнулась Вера и метров двести промчалась по встречке. - О чём это мы? Ведь всё позади.
- Ты давно такая? - спросил Лёха.
- Нет, я не всегда шучу, - улыбнулась Вера.
- Я не об этом, - сказал Лёха, хотел ещё что-то сказать, но не сказал.
Мне же показалось, что Вера вообще-то не улыбается, только что-то похожее на улыбку, но это скорее всего её обычное выражение лица. Пренебрегающая всем улыбка. Что это? Да-а-а,
- Кстати, о следах, я вот тоже… - Лёха почесал затылок.
- Ну, и что тоже? - улыбнулась Вера.
– У меня на сегодня было намечено одно дельце. Мне надо было сегодня проститься с одним человеком… - Лёха беззвучно рассмеялся и щёлкнул пальцами.
- Он куда-то уезжает?
- Да, на пароме. Там ещё такой паромщик ещё тот типчик.
- Ну, так попрощайся.
- Поздновато уже. Да и тебя не хочется задерживать… - Лёха замялся.
- Задерживать или заигрывать в это дело? - Вера выехала на круг и сделала несколько кругов. - Я ж тебе сказала, что всё позади. Сядь прямо и смотри тоже прямо.
На одном кругу, Лёха подумал, зачем она крутит, он взглянул на неё и увидел в свете фонаря, что она улыбается. Верней, сверкает улыбкой.
Она не улыбается, - хотел я крикнуть ему, - это у неё…
- Ты не передумал? - спросила Вера, уходя с круга и тормозя у обочины.
Лёха задумался. Нет, он ни о чём не думал.
Самые правильные мысли появляются именно тогда, когда ни о чём не думаешь. Интуиция?
- Ну, кажется, оторвались, - сказала Вера. – Я уже не знала, что и делать. Ну, ко мне?
- Давай сначала к тебе, - сказал Лёха.
- Сначала? - Вера поправила очки. - Ну-у, вперёд! - Она чуть пригнулась, как мотоциклист на огромной скорости, и они помчались по улице, не снижая скорости ни на поворотах, ни на перекрёстках, ни на красный свет, если он горел, ни на зелёный, ни на белый и ни на голубой… Ни на все цвета радуги. - Ты покури, легче станет, – сказала Вера.
- Спасибо. - Лёха усмехнулся. - Но мне не тяжело. Ведь наше дело правое, мы победим!
- Точно, - сказала Вера одновременно со скрежетом тормозов. - Вот, - она пристально взглянула в Лёхину сторону, - мы приехали.
После её этих слов в салоне автомобиля повисло какое-то ожидание, и мне показалось, что в её фразе «мы приехали» звучал вопрос.
К чему? - задумался вдруг Лёха. - Приехали? Куда приехали? И кто приехал? Я? Она?
Лёха рассмеялся.
Нервно рассмеялся.
- Выходим? - спросил Лёха.
Вера улыбнулась одной щекой.
Ха! Улыбнулась! Эта улыбка одной щекой вообще не сходила с её лица. Я уже начал повторяться.
Они вышли из автомобиля и направились к четырёхэтажному зданию.
- Верочка, тачку как обычно? - крикнул кто-то откуда-то.
- Если не трудно, Толик, - сказала кому-то Вера. Перед тем, как войти в здание, она посмотрела куда-то вверх, сделала глубокий вдох-выдох, одной рукой сняла очки, другой потёрла глаза. - Проясняется, - сказала она, и они вошли в здание.
Войдя в здание, они прошли огромный холл, потом они прошли одну комнату, другую, потом по винтовой лестнице…Нет, не успели. Посреди второй комнаты за круглым сидели четыре мужчины. Сначала было непонятно, что это или кто это. За столом находились четыре тушки, это сначала, а когда присмотришься, то это четверо невероятно толстых мужчин. У каждого изо рта торчала слегка дымящаяся сигара. Толстяки играли в карты. На Веру с Лёхой они даже не обратили внимания.
- Это сикьюрити, - сказала Вера.
- И что они видят в этом дыму и за картами? - Лёха усмехнулся.
- Они играют в преферанс, - сказала Вера, подошла к столу и стала за спиной у одного из толстяков, чуть-чуть приобняв его за плечи. - Сидящий на прикупе пасёт. - Она взглянула в Лёхину сторону и потом кивнула куда-то в сторону. - За спиной у каждого расположено по три противодымных монитора, которые изображают все вероятные места проникновение в мои хоромы. - При слове «хоромы» Вера причмокнула. - Вот сейчас Васёк, - она погладила толстяка по голове, - сидит на прикупе и видит, как мы с тобой вошли в хоромы, стоим в этой комнате и сейчас поднимемся на второй этаж. Так, Васёк?
- Так, барыня, - улыбнулся толстяк, изловчился и, не отрывая своего взгляда от мониторов, поцеловал руку Веры на своём плече.
- Вот, - Вера вздохнула и направилась к винтовой лестнице
Лёха некоторое время стоял у стола и смотрел, как толстяки играют в преферанс. Потом догнал Веру.
Они поднялись на второй этаж её хоромов, потом ещё на один. Прошли просторную прихожую, потом одну большую комнату и остановились во второй большой комнате. Это был огромный зал, но в нём стояла только одна огромная многоспальняя… многоместная кровать. Не знаю, как и назвать это грандиозное спальное сооружение. В комнате также стояли диван, несколько кресел, столик, красивые книжные шкафы, сервант с баром… ну и так далее. Телевизор, конечно. Они скинули верхние одежды, и Вера бросила всё своё на пол, А Лёха своё повесил на спинку кресла.
- Присаживайся. - Вера кивнула на одно из кресел, достала из бара бутылку водки и конфеты.
Лёха присел на краешек кресла.
Вера поставила на стол ещё начатую бутылку коньяка, покачав головой при этом, тарелки с порезанными лимончиком и сыром, с виноградом и сама развалилась в кресле.
- Устраивайся поудобней, - посмотрела она на Лёху.
Лёха устроился поудобней и разлил по бокалам коньяк.
- Повспомнаем немножко? - Вера подняла свой бокал и посмотрела на Лёху. Ямочка на её щеке стала ещё глубже, что только обострило её бесконечную улыбку.
Лёха как-то непонятно улыбнулся, а во мне всё не только перевернулось, а вообще! Как тогда, когда я не выдержал и крикнул «Смывайся!»
- Ох уж эти женщины. - Вера пригубила коньяк. - Лёшка, столько лет. - Она опустила глаза и…
Мне показалось, что она вот-вот заплачет. Как ни странно.
- А помнишь, ночь как у Куинджы и звёзды с кулак? - спросила Вера.
Лёха засмеялся, закрыл глаза и некоторое время сидел с закрытыми глазами.
- Тебе хорошо? - спросила Вера вдруг, а я заметил, что она сделала над собой какое-то невероятное усилие.
Лёха опять не ответил, отвёл свой взгляд и задумчиво уставился на кровать.
- Ты знаешь, о чём я сейчас подумала? Если б не было этой мглы, то ты б нашёл на небе Болшую Медведицу, потом по ней – Полярную и выбрался б из мглы на этот берег. - Произнося эти слова, Вера как-то мечтательно смотрела в бокал.
- Почему Болшую, а не Большую? - спросил Лёха.
- Так вышло. Я не хотела. - Вера кивнула на бокад. - За встречу.
- На этом берегу мне уже нечего делать.- Лёха пригубил коньяк и заглянул в бокал. - Ты любишь март? - спросил он.
- Ещё бы! Ты ж знаешь. Когда самые короткие ночи? - Вера всё время смотрела в Лёхины в глаза, как что-то высматривала в них.
- И когда тучи журавлей: Каррр, каррр! - прокаркал Лёха.
Они рассмеялись.
- В нём что-то есть. - Вера сделал глоточек коньяка. - Помню, один мартик…
- Наверно, март самый страшный месяц… - перебил вдруг её Лёха. - О, прости. Так, один мартик?
Вера промолчала, глядя в бокал.
Не тот ли это марток, когда отмечали сорокачетырёхлетний юбилей дяди Васи, промелькнуло у меня в голове.
- Господи. - Вера с грустью посмотрела на Лёху.
Грусть промелькнула в её глазах! Я! Я это заметил! А Лёха? Лопух этот Лёха! Сидит и думает о чём-то своём. Даже со мной не делится. Со мной!
- Как же так, Лёшка? Женщин много, а дядя Вася, такой дядя один. Как же так, Лёшка? - Вера улыбнулась, подошла к зеркалу и посмотрела на себя.
Лёха промолчал.
Хэ, дядя Вася! - шевельнулась ирония у меня.
- Господи. И всё из-за меня. Из-за меня? - спросила Вера.
Лёха не ответил.
Вера продолжила разглядывать себя в зеркало.
- Из-за тебя, старая стерва, из-за тебя! - сказала Вера своему отражению. - Ну и...
- Я пойду, - сказал вдруг Лёха. - Можно…
- Я вас любила обоих, - перебила его Вера, она отошла от зеркала и села на диван. - И сама не могла сделать свой выбор. Не могла. И вы сами не могли, пока не придумали ту глупость. Сколько тебе тогда исполнилось? Тридцать пять?
- Три. - Лёха тупо смотрел в пол.
- И ты сказал, что больше не будешь отмечать даты кратные пяти, только одиннадцати, - сказала Вера и возникла пауза. - Одиннадцать? - Она задумалась, поправила очки. – Нет - нет! Двенадцати, по числу месяцев в году. Так? Двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть. Ты отмечал тридцать шесть?
- Нет. И всё-таки – кратные одиннадцати. - Лёха продолжал смотреть в пол. - Мне сегодня сорок четыре. - Сказав, Лёха почему-то вдруг добавил: - Было бы.
- Как? Что? - Вера вдруг расхохоталась.
Лёха посмотрел на неё и рассмеялся.
А мне опять показалось, что Вера вот-вот расплачется. Этого Лёхе только не хватало. Раньше, помню, она плакала по разным пустякам. Но то было притворством, которое их так трогало. Их – дядю Васю и Лёху.
- Я не могу, Верочка. - Лёха тоже уже чуть не плакал. - Скоро утро. Я пойду. У меня ещё дела.
- Какие могут быть дела ночью да ещё в такой март? - Вера сделала глоточек коньяка и кивком головы предложила сделать это же Лёхе.
Лёха сделал глоточек, другой и третьим залпом, как говорят, осушил весь бокал.
- Мне очень надо убить одного человека. - Сказав, Лёха выдавил из себя улыбку.
Жалкую! Кислую! Натянутую! На морду! Идиота! - Всё это я ощущал всеми этими жалкими извилинами. Серая масса! Да что с неё взять!
- Не Жебровского, случайно. - Вера вдруг расхохоталась.
Родные и близкие! Вот-вот она была готова расплакаться и вдруг в одно мгновение расхохоталась. Эти внезапные взрывы хохота, что это с ней?!
- Именно его самого, - резко остановил Лёха её хохот.
-У тебя есть женщина? - спросила вдруг Вера.
Родные и близкие, опять это вдруг.
Спросив вдруг, Вера посмотрела на Лёху, как мне показалось, с какой-то надеждой…что у Лёхи нет женщины.
- У меня? - Лёха задумался. Он, видимо, не ожидал такого резкого перехода от «убить одного человека» к «у тебя есть женщина?»
- У тебя старое зеркало? - не ответил Лёха на вопрос Веры.
- Значит есть. - Вера подощла к зеркалу и посмотрела на себя в зеркало. - Зеркало? Нет, это совершенно новое зеркало.
- Значит потускнело, - сказал Лёха.
- Зеркало что? Жизнь потускнела! - Вера вздохнула и посмотрела куда-то далеко-далеко.
- Нет, ну что ты? Жизнь, - воскликнул Лёха, - это всегда ярко, как ночь! А что касается женщин, то у меня их много, а потому у меня нет женщины, -сказал Лёха и тут же добавил: - А коньяк у тебя неплохой…
Я начинал разрываться на части. О чём они говорят? Что у них у каждого в голове? Во что они играют? Столько лет не видеться!.. А играют ли?
- Коньяк из самого Парижа! - Вера села на диван и разлила по бокалам коньяк. - А Париж – это всегда хорошо. Твоё здоровье, - сказала Вера.
- Не чёкаясь, - улыбнулся Лёха. - Из Парижа, говоришь, значит.
- Да. Виктор Ильич из Парижа привёз, - сказала Вера и сделала глоточек. - А почему не чёкаясь?
- Виктор Ильич? - спросил Лёха.
- Это мой муж. - Вера закусила лимончиком.
- Ах, ты всё-таки замужем. - Лёха впился в Веру взглядом.
- А как же! - Вера рассмеялась и откинулась на спинку дивана.
- Да-да-да, тебе ж сороковник скоро… Пора. - Лёха встал, сел. Он вдруг напрягся.
Это сработал его многолетний рефлекс неприязни к замужним женщинам. Или боязни замужних женщин. Даже не боязни, а некоторого дискомфорта и в мыслях и в действиях. Были у него некоторые Елены замужние, и со всеми случились неприятности.
- Он здесь, но-о в этой комнате не бывает, - сказала Вера. - У него для нас другая квартира. А здесь он не бывает. Здесь живу только я.
- И что он за птица? - Лёха наконец сделал глоток коньяка и закусил лимончиком.
- О-о! Он птица большого полёта. Не самая последняя фигура в этом мире. - Вера вздохнула и закрыла глаза.
- С ума сойти! - Лёха помотал головой.
- Не стоит. Мы поженились почти сразу после Василия, - Вера сделала паузу, заглянула в бокал и продолжила фразу, - когда вы, - она выдохнула краем рта, как курила, - не поделили меня.
- Тебя никто не делил, - вырвалось мгновенно у Лёхи.
- Что ты говоришь, дорогой Алёша! - Вера посмотрела на Лёху поверх очков.
- Тебя просто уступали друг другу, ну-у-у, - Лёха на секунду задумался, втянув при этом голову в плечи, - жертвовали всем ради друга, как говорится, - выпрямился он.
- Ах, вон оно что. - Вера рассмеялась, и тут же в одно мгновение лицо её приняла очень серьёзный вид. - Теперь не важно. - Она достала откуда-то пачку сигарет, закурила, сделала две быстрые затяжки и задумчиво устремила свой взгляд в потолок. - А сейчас я для Виктора Ильича только всего лишь предмет для выхода в свет. Он как-то сильно сдал. Он ведь старше меня почти…
- Старичок, значит, - съехидничал Лёха и тут же весь сжался, как перед ударом.
- Где-то так, - улыбнулась Вера. - А это правда, что ты все эти годы не видел Василия? - спросила вдруг она.
- Дядя Вася. - Лёха вздохнул, заглянул в бокал и покачал головой
Некоторое время они молчали, и молчание, как мне показалось, начало затягиваться. Чтой-то тут не то, - шевельнулась во мне такая мысль.
А Лёхе вдруг стало неловко.
- Ты ж сам знаешь, что такое Василий, - нарушила молчание Вера, и в её голосе послышалось что-то неприятное.
Мне послыщалось.
- Не надо на него обижаться, хотя он ещё та подлюка. - Лёха выжидательно посмотрел на Веру, но она никак не отреагировала на его слова в адрес дяди Васи. - Ты знаешь, что он из-за тебя или для тебя три раза поступал в МГИМО? - горячо вдруг заговорил Лёха. - Три раза! Но ты же знаешь, кто туда тогда поступал. А он учился на физтехе и каждый год поступал в МГИМО. Он говорил о тебе: «Она из такой семьи, только МГИМО проложит дорогу к её ногам». Ты знаешь это?
- Нет, - холодно-холодно ответила Вера.
- Почему он ушёл? - спросил вдруг Лёха.
- Мне кажется, - не сразу заговорила Вера, - что именно в тот вечер он понял, что я его никогда не полюблю, - тихо-тихо сказала Вера. - МГИМО он заканчивал ли, гений ли он истории или философии, или вообще ли хороший человек. Он сказал тогда: «Да-а, любовь это нечто взаимное. Врозь – это не любовь, а терзания, умопомрачение, сумашедствие». Не помню уже, у него было более точное определение невзаимной любви, это или «наваждение» или «помутнение». Не помню.
«Наваждение». «Помутнение». Где-то я уже это встречал. Эти два слова вдруг так ясно впились в меня и своими сущностями побежали по всем моим внутренностям. Они появились в сегодняшней теме, но с утра я предостерегал Лёху не от этого.
- А на самом деле, если ты хочешь знать правду, - Вера затянулась, выпустила дым и долго смотрела, пока дым не рассеялся где-то под потолком, - а на самом деле Василий любил меня платонической любовью. Пла-то-ни-чес-кой.
После этих слов наступила долгая пауза. Лёха смотрел на Веру, Вера смотрела на Лёху и курила.
- А мне ведь не нужна была платоническая любовь, - заговорила Вера. - Мне нужна была ещё и телесная любовь, - простонала Вера.
- Платоническая любовь? - Лёха усмехнулсяи, долго молчал, покачивая головой. - Вера, - заговорил он, - прошло столько лет! Через много лет всякие любови к одному человеку уходят и приходят другие любови к другому человеку. Приходят разные любови. Или не приходят.
- Вы, мужчины, увы, никогда не поймёте женщин. - Вера вдруг всхлипнула.
Неужели! Господин мозг, ну почему я ей не верю?! Я не верю Вере!
- Не смотря на все эти эмансипации, - Вера провела средним пальцем за очками по левому глазу, - вы, мужчины, значите для нас больше, чем мы, женщины, для вас, мужчин. И этим мы сильнее, выше вас.
- Ты и о себе говоришь? - спросил Лёха.
- Может, я и говорю только о себе, - задумчиво сказала Вера.
- Ты знаешь, - Лёха обхватил лоб ладонью, потом почесал подбородок, в голове его явно заёрзало, - прошло столько лет. Некоторое время я думал о тебе, потом перестал, потом ты ушла в далёкое прошлое, и я простился с тобой. Сейчас ты для меня только воспоминания. А дядя Вася! Это всё. Я думал о нём почти каждый день, хоть секунду, но каждый день. Я эти много лет…
Лжёщь ты, что только воспоминания! - хотел я закричать этому Лёхе. В голове у него параллельно со словами, которые он произносил, шумело: Вера, что ты такое для меня, Верочка? Может ты и есть та самая платоническая любовь, которая, которая… - Лёха боялся продолжения этой мысли.
- И что, кроме его платонической любви к тебе, ты ничего больше не расскажешь? - спросил Лёха.
Родные и близкие, я пропустил, что Лёха сказал после слов «Я эти много лет».
- А что говорить? - Вера задумалась. - Да я и тебя, по правде говоря, - Вера стряхнула пепел на пол, - не очень-то любила. Я вообще… - Она не договорила, и усмешка на её лице сменила её улыбку одной щёчкой.
После этого недоговора в разговоре Лёхи с Верой наступила долгая пауза. Вера курила и смотрела то на Лёху, то куда-то вдаль. В один момент Лёха вдруг улыбнулся, когда Вера посмотрела на него. Как-то так натянуто улыбнулся. А я задался вопросом, правду она говорит или врёт. Ну, и дела-а-а!
- А-а-а, наша бабушка говорила, что все беды от женщин, - вдруг весело заговорил Лёха и улыбнулся. - Но про дядю Васю всё, что я сказал, правда. С пятого раза всё-таки его приняли во МГИМО. И ты знаешь, - Лёха посмеялся немножко, - прочитав бумагу о своём зачислении, дядя Вася улыбнулся, как сейчас помню, а я в этот торжественный момент был рядом с ним, потом он сказал мне «подожди», ушёл и через час вернулся с тоненькой папочкой. Он забрал документы и перевёлся к нам на исторический.
- Зачем? - Вера удивлённо улыбнулась.
- «Диалектика» - так он сказал и даже как бы признался мне, что разлюбил тебя. А на самом деле он решил, что этот его шаг подействует на тебя ещё сильней. - Лёха вздохнул, пригубил коньяк. - Так и произошло. Ты стала между нами окончательно и безнадёжно и…Ты понимаешь?
- Ох уж эти женщины. - Вера погасила окурок в баночке из-под шпротов.
Лёха как-то уж очень явно, не скрывая своего удивления, посмотрел на баночку из под шпротов.
- Ты знаешь, Алёша, - Вера пристально посмотрела в Лёхины глаза, - Ты способен убить человека?! - то ли спросила она, то ли приглашала убить кого-то.
- А не проверить ли себя на вшивость, как любил поговаривать дядя Вася, - зачем-то вдруг продекламировал Лёха и улыбнулся.
- Ладно, проехали. - Вера потянулась за бутылкой коньяка. - У меня к тебе только один настоящий вопрос. - Она долила коньяк в бокалы. - Ничего, что я командую коньяком? - Вера посмотрела на Лёху, Лёха согласно кивнул головой. - Почему ты мне до сих пор так ни разу и не позвонил? - спросила Вера. - Ну, не до сих пор, а хотя бы через несколько дней, неделю, через месяц после того, как Василий от меня ушёл?
- Я? Ты ж… - Лёха явно не знал, что ей ответить на её нелепейший, как ему показалось, вопрос. Он удивлённо пожал плечами. - Дядя Вася только сегодня, то есть уже вчера, сказал, что расстался с тобой на следующее утро. Только вчера! - Сказал Лёха, а ему хотелось кричать.
- Стоп. - Вера посмотрела на Лёху как-то странно. - Ты меня заинтриговал. И вчерашний его звонок… - последние четыре слова Вера произнесла как-то уж очень задумчиво и как бы, размышляя сама с собой, она не договорила и рассмеялась..
И я увидел в этом смехе огромную зияющую между Верой и Лёхой пропасть, на дне которой… Какая сейчас разница, что там на дне?! Может пропасть и есть самая сильная и всё уничтожвющая любовь?! Она же платоническая! Но если любовь уничтожает, то зачем она вообще нужна?! Да простят меня, циника, романтики любви. Я тут полистал Лёху тогдашнего, и что? Та же мгла во всём. А я-то тут причём?!
- Ладно, - Вера выпила весь свой коньяк, - ладно про Василия, про вчеращнее, - как ты провёл последние годы? И вообще, как жизнь? В двух словах!
- В двух? - Лёха задумался и посмотрел на часы.
Ничего не видно. Даже одиннадцати.
- В двух может не получиться, - сказал Лёха.
- Ну, уж как получится. - Вера уселась в кресле поудобней, явно показывая, что она настроилась слушать.
- Хорошо, но… - Лёха задумался.
Лёха, я это ясно видел, сделал шаг вперёд и заглянул в пропасть. Да-а, это настоящая пропасть.
- Итак о себе, - начал свой рассказ Лёха. - До тридцати ты мою жизнь знаешь. А потом после того дня… Я уволился из школы. Ушёл от матери. Жильё снял так, чтоб никто с ищейкой не нашёл. С утра рюмашка, хлебушек, картошечка, днём пирожки одной старушки, вечером шатания и на ночь
сучка. Сильно?
- Сильно. И всё? Так примитивно? - Вера усмехнулась.
- После разрыва с тобой, после ухода от дяди Васи или наоборот, теперь уже не важно, во мне восторжествовали злость, месть и вообще всё-всё-всё самое гадкое в этом мире. Я случайно сошёлся с одной стервой Еленой Богайчук. - Лёха на мгновение задумался, налил в свой бокал водки. - Я знал, что у дяди Васи от его раннего совершенно неудачного брака родилась девочка Леночка, которую дядя Вася бесконечно любил и половину своих денег пересылал своей неудачной бывшей жене именно на Леночку. Так во-о-от, трахаясь с Еленой Богайчук, я представлял, что насилую дочку дяди Васи.
- Ужас, - прошептала Вера.
Расскажу ей всё, - подумал Лёха. - Так нам проще будет расстаться. Пусть думает обо мне всё, что хочет.
- Елена Богайчук была чуть-чуть старше меня, - продолжил Лёха свой рассказ. - До меня дошло дяди Васино, что женщины – это отдушина. С мужиками только пьянки, а с женщинами… И пошло и поехало. Следующей оказалась уборщица Ленка Петрова. А потом был юг. Я на пляже познакомился сразу с двумя девушками. Ленка Сенькина и Ленка Жук. Мы сильно выпили, и очнулся я где-то в степи вдали от моря с какой-то рыжей тёткой. Мы лежали рядом совершенно голые…
- Это правда, что счастливые часов не наблюдают? - спросила вдруг Вера.
- Только и смотрят на часы. - Лёха улыбнулся как-то напряжённо. - Так вот, и эту рыжую тётку звали Ленкой. Она сказала мне, чтоб я ничего не боялся, всё нормально, ну и так далее. И я, лежа рядом с той рыжей тёткой, вдруг вспомнил, как мы с дядей Васей ещё в молодости, до тебя, мне четырнадцать, ему за двадцать, размечтались перетрахать всех женщин мира.
- И сколько в итоге уже у тебя этих Елен приключилось? - спросила Вера.
- Много. Очень много. Я очень долго представлял себе, что насилую дяди Васину дочь, а потом, - Лёха помолчал, - это уже пошёл спорт. А спорт – это труд, а труд – это мало удовольствия. Глупо, сказал я себе. Моя Елениана не самое весёлое зрелище.
- Тебе наверно дорого обошлась твоя Елениана? Морально, - добавила Вера.
- Совсем нет. Вы, женщины, как оказалось, совсем не требуете много денег, как это везде показывают, - сказал Лёха.
- Где-где показывают? - удивлённо спросила Вера.
- Неважно. И вы требуете много преданности, а где мне её столько взять. Хотя… - Лёха посмотрел Вере в глаза и тут же перевёл свой взгляд в сторону.
- Наивный. - Вера как будто посмеялась. - Настоящие женщины больше всего любят мешок с деньгами и звёзды на погонах или там где-то. И звёзды, чем крупней, тем лучше. - Вера посмотрела по сторонам, как будто что-то искала. - Какая женщина не мечтает стать генеральшей, но... Ты сломался на мне? - спросила она вдруг и посмотрела в Лёхины глаза.
- Нет-да-нет-незнаю, - пролепетал Лёха и посмотрел в глаза Веры.
Утонул!
- Продолжай, - успокоила Лёху Вера и посмотрела куда-то мимо Лёхи.
- Вот только с одной Еленой у меня ничего нет вышло. С той самой нашей экономисткой Еленой Борисовной. Это совершенно страшная женщина, почти, как… - Лёха запнулся и проговорил быстро, - но не в смысле внешности. Она старше меня и всё время какая-то неуловимая. Она стала моей спортивной страстью. Именно из-за неё я не могу назвать себя Елениным.
Вера рассмеялась.
- А муж её мужик, конечно, классный, что, собственно, и сдерживало мою инициативу, - продолжил свой рассказ Лёха. - А вчера она вдруг попросила меня, чтоб я набил морду Жебровсому. Я удивился, что он ей-то сделал. Это у меня с ним пошло, как кошка с собакой. К тому же он за ней…
- Да, я слышала сегодня, что он обвиняет тебя в краже и грозится засадить. Итак? - Вера потянулась за пачкой сигарет.
- Ей за сорок, но выглядит! - Тут Лёха смутился. - Ты, наверно, видела...
- Женщина, если следит за собой, то выглядит как огурчик лет до пятидесяти. - Вера закурила.
- До семидесяти, - возразил Лёха. - Это прописные истины. Была у меня одна такая Елена… Елена Львовна. Я спрашивал: «Тебе хорошо, Елена Львовна?» Она мычала: «Спрашиваешь!»
- Ты специально начал рассказываешь мне о своих вершинах? Или это твои пропасти? - Вера рассмеялась. - Что собственно, одно и то же.
-Увы. Была у меня одна. - Лёха сделал глоточек водки, поморщился. - Бывают две красоты. Одна броская, типа «ух ты!», другая…
- А мне сегодня приснился амур и совершенно небритый. - Вера вопросительно посмотрела на Лёху. - К чему это?
- Нет, Верочка, это не я. - Лёха попытался улыбнуться. Грусть-тоска мелкнула в его глазах. - Увы! Эх, если б не дядя Вася. Знаешь, что?..
- Знаю. Хочешь, чтоб я тебя выгнала? - Вера сделала глоточек коньяка и затянулась сигаретой, глядя одновременно на Лёху и на кончик сигареты.
- Я всё-таки хочу уйти. - Лёха посмотрел на часы.
Но ничего не было видно. Сов-сем!
- Считай, что это была моя исповедь. Если ты уже другая, то я уже ещё более совсем другой. - Лёха улыбнулся. - Буду ужасно счастлив, если ты забудешь меня окончательно. Я уже в другой власти. Это хорошо, что я тогда уступил тебя дяде Васе. Как видишь, я пошёл по Еленкам, это моё. Я всё равно пошёл бы по Еленкам. Всё кончено и давно. Я пойду.
- По Еленкам? - съехидничала Вера. - Не верю, что они тебе важней меня. - Она расхохоталась.
Конечно, - согласился я с Верой. Какие там Еленки?! Лёха висит в пространстве безмолвия и безсмыслия! Слова его вылетают сами, а в голове только Вера. Вера, как магнит невероятной силы, удерживала этот сгусток материи под назваением Лёха. Верочка, ну отпусти его! - взмолило всё моё серое естество. - От-пус-ти-и-и!.. - А может всё дело в очках, - почему-то вдруг подумалось мне. - Через линзу глаза кажутся больше и выразительней. Боль-ши-е жен-ски-е гла-за, - пропел я мысленно. - Очки добавляют платоничности. Неужели это платони.. плато… - не решался я признаться даже самому себе. Всё вокруг загремело, зашипело, затюкало. Лёха-а-а, - простонал я Лёхе.
- Я рад, что тебе стало веселей, - вздрогнул Лёха, решительно встал с дивана и пошё к двери.
- Твой друг по футболу Жека спился окончательно? - спросила в спину Вера.
Лёха замер, оглянулся.
- Да, он уже конченый, - не сразу ответил Лёха.
- Вот тебе и гордость школы, - вздохнула Вера. - Ты хочешь секса? - спросила вдруг Вера.
Для него, и я это почувствовал, это «Ты хочешь секса?» в этот момент оказались, как каким-то умопомрачительным или сногсшибательным вдруг. Он был схвачен врасплох. Он ведь совсем не думал о сексе. А о чём он думал? Да ни о чём! Он смотрел на Веру и, как мне казалось и я был в этом уверен, смотрел бы на неё всю жизнь. Я вдруг оглянулся на пропасть. А пропасть ли то была? Может всего лишь какой-нибудь овражек? Не ошибиться бы!
- Секса? - испугался Лёха.
- Секса! - Вера скинула с себя кофточку.
Лёха посмотрел на Верины груди, верней - на то, что было видно из-под лифчика.
Да, у неё были именно те груди, судя по той их небольшой видимой части и мысленному продолжению их в область, скрытую лифчиком! Её груди приковали всё Лёхино воображение только к ним и начали сводить его с ума, хотя он уже и до того… Я это почувствовал сразу по гулу и тряске где-то в моей почему-то передней части.
Лёха перевёл взгляд на колени.
И колени её были круглые и именно те…
Вера рассмеялась.
И смех её был тем самым смехом, который, который… Нет, не сводит с ума, это слишком банально или примитивно. Который… Её смех немножко с хрипотцой и объёмный, и… Этот смех укладывался в Лёху именно туда, откуда, собственно, и трясёт меня. Помню, его дядя Вася говорил о таком смехе: «Платонически уничтожающий смех!» Так, помоему, он называл именно такой смех. «Взгляд и смех, - говорил Дядя Вася, - который больше убивает, чем…чем…» - Он тогда не договорил, что «чем».
Лёха молчал и смотрел на Веру всю и слушал её смех. И не только платонические чувства нахлынули на него. О, Лёха! О, родные и близкие!
- В присутствии женщины так задумываться – это плохой тон, - сказала Вера.
- Пардон, - вырвалось у Лёхи.
Они присели, Вера - на диван, откинувшись на спинку, Лёха – в кресло напротив.
- Ну-у, - Вера посмотрела по сторонам. - За эти сто или сколько там лет эта наша… Какая? Третья встреча при свечах? Тебе понравился секс прошлый раз?
- Так ведь тогда ничего не было, - как-то неуверенно произнёс Лёха.
- Так ведь это и есть настоящий секс, когда без этого… - Вера похлопала ладонью одной руки по кулачку другой, уселась поудобней и перекинула ногу с ноги на ногу.
А Лёха вдруг густо покраснел, я это почувствовал, как вспыхнуло всё её лицо. Ни с одной Еленкой такого у него не было.
- Ты так стонал, ты так плакал, ты так царапался, - Вера показала на плечо, - шрам долго не исчезал, в тебе было столько экспрессии, - томно говорила Вера.…
- Это был я? - Лёха робко кивнул на её когда-то поцарапанное плечо.
Родные и близкие! - ужаснулся Лёха мысленно. Ничего не помню.
Да, да, - я вдруг вспомнил тот давнишний вечер. Да, то была Вера. Я вспомнил её. Меня тогда так трясло! Неудивительно, что он ничего не понмнит.
- Ты тогда мне ещё рассказывал про свои батоны, которые ты разбрасывал все те десять лет, что я была в Англии. - Вера посмотрела на Лёху как-то игриво
Игриво? Может, мне показалось.
- Я всё сочинял, - сказал Лёха. - Хотел показаться в твоих глазах разэтаким мужиком. После того, как ты уехала в Англию учиться и вышла там замуж, я вообще упал духом и вместо того, чтоб устроиться на фирму на классную работу, я устроился по маминому блату в школу преподавать физику и математику. Я приходил в школу гладко выбритый, в костюмчике, при галстуке. Я классно преподавал.
- Ты и сейчас называешь эти свои разы с девчонками батонами? – спросила Вера.
- А батоны, - Лёха почесал затылок. - Про батоны я подслушал разговор учеников, а потом тебе наврал. Это когда ты уже вернулась из Англии разведённой. - Лёха вдруг засмущался, заёрзал.
- Ты никак испугался? А мне тогда так понравилась твоя тогдашняя животная очеловеченная страсть. - Вера бросила на Лёху вопросительный взгляд. - Ну, сексанём?!…
Лёха вдруг задумался: Не было никакого секса. Она всё сочиняет. Мы только смотрели друг на друга и молчали.
Был секс, чуть не вырвалось у меня. Я-то помню. Где-то там всё записано, щас полистаю… Батонов не было, а секс был!
- Нет-нет…что ты…да…просто… - Лёха улыбнулся, встал, прошёлся по комнате и сел. Улыбнулся вдруг снова. - Помню только, что я был в твоей душевой. Тогда там у тебя ещё было айвовое мыло. Правда айвовое?
- Я пошутила. - Вера сделала серьёзное выражение лица. - Да, хотела тебя спросить. - Она поправила очки.
И Лёху вдруг повела какая-то сила. Да-да! И меня! И во мне какие-то перемещения, возмущения. Это уже не просто материя - Вера, это жизненная материя. Это тот воздух, без которого нет свободы… О, родные и близкие!
- Ладно, потом. - Вера встала с дивана, задумчиво прошлась по комнате, посмотрела в тёмное окно. На этом окне не было ни занавесок, ни штор, ничего не было. Нет, шторы были, но только сдвинуты в углы комнаты. - Ну, что ты приуныл? - Вера толкнула Лёху ножкой. - Ну, что нибудь ещё о себе.
Лёха долго думал, что рассказать.
- Что ж так долго, - как-то обидчиво сказала Вера.
Лёха, какого чёрта тянешь. Что-нибудь! Ведь моя серость сейчас расплавится, а ты…а ты. И тебе тогда… О родные и близкие!
Лёха, демонстративно, как мне показалось, набрал в лёгкие побольше воздуха и сделал глубокий выдох.
- Слушай, Верочка. Почти легенда, но это очень важно, чтоб понять меня в дальнейшем. - Лёха попытался улыбнуться. - Сдавал я вступительный экзамен по физике. Попался билет простой, но последнего вопроса я не знал. Я начал что-то мямлить, и экзаменатор мне и говорит: «Ну вот, так здорово первые три вопроса. Что же с вами делать?» А я ему вдруг ни с того ни с сего длиннющую цитату из Элеады Гомера. Он смотрит на меня и не верит своим ушам. «А дальше?» - спрашивает. Я декламирую дальше, и через пять минут он меня останавливает, ставит «Отлично», и вот так я попал в физики. При этом каждое лето четыре раза я пытался поступить в театральный. Увы. Я читал им Гомера. Они разводили руками и говорили: «Увы». А разные там читали Онегина, современных там разных, и проходили. Ты понимаешь?
- Теперь я знаю, чем сегодня пожертвует человечество, - сказала Вера.
- Всё это было давно и неправда. - Лёха рассмеялся. - Но я вообще-то мечтал быть артистом. - Лёха задумался: говорить дальше?
- Я всё-о-о вижу. - Вера погрозила Лёхе пальчиком.
- Я любил кривляться, перевоплощаться в разных там, хохмить, разыгрывать. - Сказав, Лёха пожал плечами. - Врать дальше?
Вера согласилась кивком головы.
- Ну, короче… - Лёха посмотрел по сторонам. - Но мать упёрлась: нет, только инженером, физиком там каким-то. Так достала, что я и поехал поступать на физика. Самое печальное, что я почти не готовился, чтоб провалить экзамен, я сидел дома и читал книги. Я ж был медалистом, ты помнишь. Учёба давалась мне легко. Как и девочки. Я не был красавцем, но под меня лечь, соглашалась любая. Это плохо. Почему так? - спросил Лёха и в ожидании ответа посмотрел на Веру.
- А потому, что настоящие мужчины, это настоящие мужчины. - Вера рассмеялась. - А не настоящие…- Она прикрыла глаза ладошкой. На среднем её пальчике было маленькое колечко с голубеньким камушком, на безимянном – что-то огромное чёрное. - Ну и «под меня лечь соглашалась любая».
- И вот тогда… - Лёха перевёл свой взгляд с ладошки Веры на её лицо и не договорил.
О, родные и близкие! Вот только сейчас до меня дошло! У Веры был тот самый взгляд! Это взгляд змеи, когда ты сам лезешь в её пасть… Лёха, беги, - чуть не вырвалось у меня.
- А почему ты читал Гомера? - спросила Вера и как-то испытывающе посмотрела на Лёху.
- Не знаю. - Лёха вдруг смутился. - Видимо зациклился на гакзаметре.
- А я вот зациклилась на Шарлоте Корде, - сказала задумчиво Вера и отошла к окну.
- На этой убийце? - Лёха хихикнул.
- Она не убийца. Она… - Вера снова села на диван, вздохнула, закрыла глаза и некоторое время сидела с закрытыми глазами.
А Лёха – вот идиот - залюбовался ею. Он разглядывал её всю видимую и невидимую. А надо рвать когти! Смываться надо. Хотя, впрочем… нет-нет, она ж замужем. Этот, как его, Ввиктор Ильич?
- Так ты меня хочешь трахнуть или трахнуть этого своего Жебровского? - произнесла вдруг Вера. Произнесла таким голосом, каким, наверно, на суде прокурор произносит почти смертельный приговор.
Лёха вздрогнул.
Нет, он вздрогнул не от «смертельного приговора», а…Если б она назвала любую другую фамилию, а не Жебровского, он бы только рассмеялся и, я в этом уверен, оценил бы эту фразу, как шутку. Но прозвучала фамилия Жебровский. Сказать, что эта фамилия почти как ударила его обухом по голове, значит ничего не сказать. Это был почти нокаут.
- Жебро-о-овского? - Это всё, что Лёха смог сказать.
Наступила долгая пауза. Или Вера ждала ответа на свой вопрос, или…или…
- Когдя Василий пригласил меня от твоего имени на твой юбилей, я, - Вера задумалась, говорить или не говорить, - ведь я тебя совершенно забыла. Ну, помню тебя того, а что ты сейчас? Ну, я и обратилась к знакомым Виктора Ильича, навела справки и узнала, что наш с тобой одношкольник твой одноклассник Геннадий в скобках Генрих Павлович Жебровский уже обратился в соотвествующие инстанции, и в понедельник тобой займутся по делу кражи поуторамиллиона рублей из сейфа Жебровского. Я достаточно понятно сказала? - Вера посмотрела на Лёху. - И все вчера в твоём Ляйпциге об этом только и шептались. А!
- А ты… что?…откуда?.. как?.. - Лёха в основном мычал.
- Весь вечер любовалась я твоим бенефисом. - Вера улыбнулась. - Или бенефисом того, что творилось с тобой. Это был почти бенефис твоего Я.
Моего Я! - возмутися я. - Я вёл Лёху весь день! Я!
- Так кого ты хочешь трахнуть, меня или своего этого Генриха? – усмехнулась Вера.
Лёха растерялся.
- Не ожидал, не... А в каком смысле «трахнуть Генриха»? - вдруг с ужасом спросил Лёха.
- В любом. Я вот сижу рядом, а ты где-то там далеко-далеко со своим Генрихом. - Вера показала рукой куда-то в сторону окна.
- Да. - Лёха закрыл глаза, провёл рукой по лбу и простонал. - Он не выходит у меня из головы. Ненависть… Хотя в жизни я никого не ненавидел. Но сейчас…- Он открыл глаза и посмотрел на Веру.
Лёха врал. Могу заключить пари и заложить всю свою серость. Жебровского в его голове уже давно нет. Что в его голове, я пока не разглядел, слишком много мути и всё бурлит. Варево… варево… О-о-ох!
- А меня…Меня ты любишь? - Вера сняла очки и провела пальцем под глазом.
- Ну что ты? Что за вопрос? - Лёха сделал попытку приблизиться к Вере.
- Так ты сильней любишь меня или ненавидишь его, этого своего Генриха? - отстранилась Вера.
Заигрывает? Меня уже разрывало на части. Мало мне моей Лёхиной серости, ещё тут и загадочная картинка Веры мелькает. Почему загадочная?
А Лёха уже открыл рот, он уже чуть было не сказал «ну, конечно, я тебя сильнее люблю», но его что-то остановило.
Неужели ненависть к Жебровскому у него сильней чувств к Вере?!! Или что?
- Ну-у, что ж, - Вера легла на диван, вся её одежда при этом всколыхнулась, и что-то открылось, что-то прикрылось, - соната ля минор-мажор. - Вера расхохоталась. - О-о-о! - Она взяла со стола пачку сигарет и рассыпала сигареты по полу. - Как перчатки… как сигареты, то есть! Одну выкурил и выбросил, другую.
- Совсем нет…- Лёха склонился над Верой. - Да-а-а, женщины с годами, ну в разумном конечно смысле, хорошеют, они становятся такими гладкими, соблазнительными становятся все их ямочки. - Лёха провёл рукой по её животу в направлении пупка…
Они становятся роковыми, и сжигают всё, до последней извилины, - хотел я сказать Лёхе.
- У тебя рука дрожит, - сказала Вера.
Лёха посмотрел на свою руку.
- И ты веришь в роковых женщин? - спросила вдруг Вера, повернулась к нему лицом, при этом она сделала лицо очень серьёзным, потом двумя движениями поправила очки и, прищурив глаза, посмотрела на Лёху поверх очков. - А? - И усмешка одной стороной рта заиграла на её лице.
Лёха Богатов, - крикнул я мысленно, - Лёха, беги!
- Не исключено, что ты и есть моя роковая женщина, - прошептал Лёха. - Я готов для тебя на всё. - Он стал перед Верой на колени.
- На всё на всё?
- На всё на всё.
- А если я попрошу тебя вот сейчас уйти? О-о, нет! - тут же вскрикнула Вера. - Только не это. Если б у меня был талант, я б написала роман «Роковая женщина». Психологический роман. В роковых женщин надо верить всегда. Роковая женщина – это и жизнь, и, чаще всего…
- Смерть? - с ужасом прошептал Лёха.
- Да. - Вера посмотрела куда--то вдаль. - Главная идея? Возможно, что идея полового акта, но который длится день, два дня, месяц…Вечность! Всю жизнь. Акт – это некое душевно-половое явление, процесс…не знаю. О нём так много написано, а я ничего толком и незнаю. А может, Фрейд немного перемудрил с важностью этого жизненного фактора в жизни каждого индивида, но! Но! Но! Это нечто одухотворённое, чуть ли не божественное. Ну, как бог и задумывал это явление человеческой природы. Без всяких стеснений и условностей.
- Это как раз то, что не хватает женатикам, - вставил Лёха. - Да?
- Возможно, не знаю, это как-то мелко, - сказала Вера. - Но главное -это слияние душ и… Растерянность! Как? Что? Зачем? И ещё тысячи других разных главных вопросов вертится в голове. Нет ничего страшней, когда теряешься в женщине, в её причудах, в её глазах…
- Ты то, откуда это всё знаешь? - вырвалось у Лёхи. - Ты ж женщина, - добавил он совсем тихо.
Вера вдруг улыбнулась как-то так, что даже у меня вдруг самопроизвольно вырвалась мысль: Откуда у тебя такая всё пожирающая улыбка?.. По-жи-ра-ю-ща-я улыбка?!
- Почему у тебя улыбка без морщин? - спросил вдруг Лёха и чуть было не добавил: Как у вчерашнего дяди Васи.
Точно! - согласился я с Лёхой. - Я это сразу заметил, что улыбка Веры без каких либо заметных морщин.
- Я уже много лет не смеюсь и ни о чём не думаю, - усмехнулась Вера. – Курю, затягиваясь только одним мне известным способом. Я назвала это Тибетской школой затягивания. Почему? Не знаю.
- Есть такая школа?
- В Тибете всё есть. - Вера приподнялась. - Та-а-ак, - она провела взглядом по всей комнате, - пожалуй, и всё.
А Лёха в это время подумал о дяде Васе: На Тибете дядя Вася вроде не бывал… А вдруг… - И в голове Лёхи что-то пронеслось такое! Такое!
Некоторое время они молчали.
О, родные и близкие, спасите Лёху! Мне показалось, что наступившее вдруг их молчание длилось вечность. Какая-то пауза перед чем-то. Какое-то ожидание. Затишье!
- Милый, - прозвучало вдруг в тишине, как звон чего-то разбившегося, - мне ещё хочется коньяка. Принеси. Там в барчике. - Вера махнула рукой в сторону барчика.
Не ходи, - как-то робко сказал я Лёхе.
Лёха встал с дивана и подошёл к барчику.
- Вверху? Внизу? - спросил Лёха.
- Вверху, - ответила Вера.
Лёха поднял голову и увидел целую галерею мужских портретов.
- Кто это? - спросил Лёха.
- А-а-а, - заговорила Вера не сразу, - это мои золотые слитки любви.
- Слитки или сливки? - Лёха попытался пошутить.
- Не обращай внимания, - подумав, сказала Вера. - Хочу быть честной до конца.
- Как понять? - спросил Лёха.
Вера не ответила.
Лёха вдруг, ну-у наконец-то, задумался. Кто она? Гейша или что-то подобное? Колдунья? Ведьма? Или просто очень интересная женщина? Или именно это и есть любовь? А важно ли всё это, когда… Ой- что вертелось в Лёхиной голове!
- Зачем тебе быть честной? - спросил зачем-то Лёха, доставая с верхней полки бутылку коньяка. Он посмотрел в сторону Веры.
Вера, обнажённая до пояса, сидела на диване, откинувшись на подушку, и смотрела на свои ноги.
Некоторое время Лёха разглядывал Веру, обнажённую до пояса.
- Можно посмотреть на твои золотые слитки? - спросил Лёха. - Кто они?
- Ты вряд ли их знал, - тихо-тихо произнесла Вера. - Но все они были или моими мужьями или близкими к этому.
- Почему были? - спросил Лёха, глядя на портрет лысого мужчины: мужчина так энергично улыбался, что морщины превратили его лицо в гармошку, он, видимо, играл лицом.
- Почему были? - повторила Вера Лёхин вопрос. - Ты кем работаешь? - спросила она вдруг..
- Я? - Лёха почесал лоб и перевёл взгляд на Веру. - Да-а-а, как тебе сказать. Если честно, то стыдно признаться, что…
- Неважно. - Вера задумчиво посмотрела куда-то вдаль. - Кем бы ты ни работал, слесарем, учёным, врачом, завтра и о тебе тоже, может, скажут «Он работал тем то и тем то». Но так скажут они, - Вера кивнула куда-то в сторону, - А я скажу, что он был хорошим человеком, парнем что надо. - Она вдруг рассмеялась. - А может я и ошибаюсь.
Лёха тоже рассмеялся и подошёл к ней с бутылкой.
- Чёрт с ним со мной с хорошим парнем что надо. Прямо из бутылки? – спросил Лёха.
- И прямо и криво. - Вера взяла бутылку. - Сердца их были горячими. Обжигали даже. Я ж такая холодная, а они обжигали. Жгли. Жарили. Но я не согревалась. Не-со-гре-ва-лась! И я была даже рада забрать их жизни, чтоб хоть как-то согреться. Только это и согревало. Вера рассмеялась. - Как ты сегодня говорил? Надо гореть?
- Надо гореть? Я так говорил? - Лёха пожал плечами. - Сгореть? Тебе что, не хватает теплоты?
- Теплоты? - Вера взглянула на Лёху поверх очков из-под бровей. - Теплота, если мне не изменяет память, сугубо физическое понятие. А я говорю о людях, о женщинах. Тепло! Тепло – это когда плюс двадцать пять и у твоих ног сидит приятный тебе мужчина и ласкает тебя. Можно даже и без двадцати пяти. А теплота это и минус двести семьдесят три и плюс сто. Я правильно понимаю вашу физическую науку?
- Да-да, возможно, - несколько рассеянно ответил Лёха. Он забрал у Веры бутылку, сделал глоточек, вернул, отошёл от дивана и снова подошёл к портретам.- И что, - он усмехнулся, кивнув на портреты, - все эти жизни в твоих руках.
- Увы. - Вера сделала глоток из горлышка. - Их нет. Они умерли. Все по-разному. А что, собственно, есть жизнь? Как сказал один философ, жизнь есть разновидность смерти. Или смерть есть разновидность жизни? Не помню уже.
- Ты хочешь сказать, что все они мертвы…отдали жизнь за тебя? - Лёха как-то напряжённо улыбнулся и посмотрел на Веру.
- Разве я не стою жизни какого-то там мужчины? - капризно сказала Вера. - Какой ты! Мы ж договорились. Ты подойдёшь ко мне?
Женщина без капризов это, конечно, не женщина, - зашевелилось во мне. - Но в её капризе что-то есть, что-то… Лёха, Лёшенька, будь осторожен. - Я напряглся, как никогда.
- Фантазёрка ты, - сказал Лёха, но к Вере не подошёл. - Можно я посмотрю твои слитки, а ты пока отдохни.
- Как хочешь. - Вера сделала ещё глоточек. - Испуга-а-ался. - И она расхохоталась.
Лёха напрягся ещё сильней.
- И кто же из них был лучшим? - спросил Лёха и выжидательно посмотрел на Веру.
- Нескромный вопрос, - ответила Вера. - Главное, что все они были счастливы со мной. Но, увы, - она сделала глоточек коньяка, закусила виноградинкой и с ухмылкой посмотрела на Лёху, - счастье требует жертв, а иногда даже и жизни. Шагреневая кожа, дорогой мой Алёшенька.
- Ты серьёзно? - Лёха всё это время смотрел на Веру, он не мог оторвать от неё свой взгляд, но слова её… Он не знал, что говорить и что делать.
Я! И я не знал. Верить или не верить её словам? Игра? Зачем? Кто она? К чему она клонит?
- Счастье не может быть долгим. - Вера на некоторое время закрыла глаза, чему-то улыбнулась…
Ах, как она прекрасна и соблазнительна! Даже … Я, конечно, понимаю Лёху, и мне его жаль.
Открыв глаза, она окинула всего Лёху каким-то непонятным взглядом.
– Потом оно превращается в воспоминания, - сказала Вера, - в основном – горькие, в привычки, в лохмотья. Оно становится осколками, которые уже не собрать…
- А если склеить, - попытался пошутить Лёха.
- Склеить? - Вера задумалась. - Это интересная мысль. - Она повела плечами. - Склеенное счастье. Нет. Нет. Счастье склеить нельзя. Разбилось так разбилось. - Она пристально посмотрела на Лёху и прошептала: - Это как склеенный хрусталь.
- Я думаю, что о счастье думать не надо, - сказал Лёха под давлением её взгляда.
Лёха не хотел вообще говорить, но её взгляд давил. Нет, подавлял.
- Счастье – это такое состояние, когда хорошо, - закончил свою мысль Лёха.
- Подойди ко мне, - сказала Вера.
Лёха не подошёл.
Вера встала с дивана, подошла к баричику и погладила Лёху по голове.
- Понятно. - Вера оглянулась от барчика и поправила очки. - Ты думаешь, что это какой-то ужастик. - Она пожала плечами. - Нет, не ужастик. Скорее мистика. Это глубина реальности. Вот этот, - она взяла с полки портрет молодого парня, за спиной которого на фотографии было море, - разбился на дельтаплане. А ведь он был ассом. Каким-то там чемпионом даже. - Вера задумчиво посмотрела куда-то в сторону окна. - Мы провели с ним несколько прекрасных дней и ночей, а потом, через неделю…так получилось, что я не знала его друзей и знакомых, я позвонила ему на работу и мне сказали…- Она улыбнулась Лёхе, но не глядя на Лёху. - А вот этот мужчинка, - она поставила одну фотографию на место, взяла другую, - просто исчез, и никто не знает, где он и что он. Вон тот, - она кивнула на следующую фотографию, - вскрыл себе вены. Вот у этого инсульт. - Она взяла несколько фотографий в руки и начала их перебирать. - Да такой, что он так и не очухался. Этот в автокатастрофе. Вот у этого передозировка. А вот этот старик принял яд: после наших встреч он сказал, что всё, пора к праотцам, позвонил мне из своего дома, сказал «прощай» и выпил рюмку яда, чокнувшись с трубкой телефона. Коково? - Вера посмотрела на Лёху, прищурив глаз.
- Каково или какова? - спросил Лёха.
- Тебе не страшно? - На лице Веры её улыбочка одной щёчкой заиграла значимей.
- Нет.- Лёха пожал плечами. - Ты наверно самая несчастная женщина.
- Один из них мой первый муж, ирландец,- сказала Вера. - А что касается Виктора Ильича, то, - Вера усмехнулась, - он завтра узнает, что он банкрот. А это для него смерти подобно.
- Мда-а-а, - промычал Лёха.
- А я? - Вера расхохоталась. - Я самая счастливая женщина, если понимать это ваше счастье в том самом вульгарном смысле хорошо тебе или плохо. И все они, - она подошла к столику, взяла со столика бутылку коньяка и показала ею на барчик, - были со мной бесконечно счастливы.
- Мне тоже… - Лёха не договорил. Он вдруг громко замер, топнув ногой. На него с одной фотографии смотрел дядя Вася.
- Что с тобой? - спросила Вера.
- И что, его тоже нет? - Лёха изобразил на лице улыбку.
Вера не ответила.
- Оказывается ты врунишка. - Лёха усмехнулся. - Всех она убивает, - заговорил он шутливым тоном.
- Нет! - резко остановила Лёху Вера. - Он жив. Почему? А потому! - Она усмехнулась и покачала головой. - Василий молодец. - Она долго смотрела на Лёху. - Он вовремя смылся.
Что-о-о? - пронеслось в Лёхиной голове.
- Не чтокай, - зло сказала Вера.
Стало тихо.
Откуда она узнала, что Лёха чтокнул? - пронеслось в моих серых хоромах. - Она и слышит и видит меня?
- Я не убиваю, - сказала Вера и почему-то посмотрела на меня…
На меня? Каким образом? Что происходит? Лёха, бежим! Смываемся! Лёха!
- Но если уж тебе так хочется назвать все эти мои приключения и пристрастия убиванием, то я забираю жизни, - сказала Вера, переведя взгляд на Лёху. - Точнее, коллекционирую. Все что-то коллекционируют. Я коллекционирую жизни не совсем обыкновенных людей.
- Я тоже не совсем обыкновенный? - Лёха почувствовал себя как-то неуверенно.
Вера задумчиво или мечтательно посмотрела на портреты.
- Это бриллианты человечества, это даже его духовные ценности. – Вера перевела свой взгляд на Лёху. - Ответь мне, пожалуйста, почему люди с древних времён ценят драгоценные камни, бриллианты?
- Не знаю. - Лёха пожал плечами. - Дураки наверно.
- Ду-ра-ки. - Вера покачала головой. - Нет, дорогой. Жизнь без искусства, без книг, без красивых камней, без женщин, - Вера зачем-то сняла очки, как-то тяжело вздохнула и снова надела очки, - была бы скучной и … - Она задумалась. - Мы б только ели, пили и трудились. Спивались бы! Так?
- К чему ты всё это говоришь? - спросил Лёха. - Об этом уже столько всего сказано.
- Красивые вещи, красивые мысли, всё красивое – это духовная пища человека, - сказала Вера.
- Я согласен. - Лёха ухмыльнулся. - Мы всё это проходили по философии и…
- Прости за этакую банальщину и прописную истину, но я не об этом. – Вера подошла к барчику и пробежала взглядом по галерее портретов. – Человек тем и отличается от зверей, что питается ещё и духовной пищей…
- Один мой знакомый говорил «духовонной». - Лёха попытался рассмеяться.
- Не будь циником, - сказала Вера. - Тебе это не идёт. Я люблю красивые вещи. Красивые вещи! - Она вздохнула, улыбнулась и закрыла глаза. - Не надо этого вашего мяса с кровью и без неё, не надо этой вашей водки, красной рыбы, сладостей. Ничего этого. Что за женщина без красивых серёжек, без колечка, без браслетика. Туфельки, блузочка, причесончик. Взгляд! - Вера посмотрела на Лёху. - У?
Лёха отвёл свой взгляд в сторону. Вдруг посмотрел на часы.
Одиннадцать! Опять одиннадцать! Лёха, как же так?! Надо бежать!
- Часами могу смотреть на грани камней, - продолжила Вера. - Они преломляют лучи света совсем не так, как просто стекло, они превращают лучи света в нечто божественное, это, можно сказать, души умерших прекрасных женщин и мужчин. Даже в темноте они, эти камни, испускают какие-то таинственные лучики жизни. Они светятся изнутри, освещают душу, открывают душу, раскрывают её. Мы этого не осознаём, но это так. Так, мой милый Алёшенька. Я знаю. А хрусталь! Ты только взгляни на вон те хрустальные кружки. Видишь?
Лёха посмотрел на хрустальные кружки в углу в серванте. В полутьме тоненький голубой лучик натыкался на невидимое препятствие и рассыпался уже красным бисером.
- Слышишь? - шёпотом спросила Вера.
Лёха прислушался. Какое-то шуршание вперемешку со слабым перезвоном…
- Они шепчутся: жжжить, жжжить, жжжить, - шептала Вера. - А звон! Тихо! Звон слышишь? Прислушайся. Звон капелек: жизнннь! жизнннь! А?!
- Так что, меня не станет? - спросил вдруг Лёха.
- Ты будешь жить во мне, вот в этом хрустале, в этих камнях, - сказала Вера. - Чистота во всём. Ты больше не будешь ходить на работу, целовать разных нелюбимых женщин, пить пиво, водку…Тебе этого и не надо будет. Ты превратишься в дух. Ты будешь посещать влюблённых, ты…
- Скажи, что ты шутишь, - остановил Веру Лёха.
Вера ничего не сказала. Налетевший вдруг откуда-то порыв ветра шевельнул Лёхины волосы, надул паруса занавесок, ваза с цветами, стоявшая на подоконнике, упала на пол, но не разбилась.
Лёха вздргнул и посмотрел куда-то в угол комнаты. В комнате, оказывается, было ещё одно окно, скрытое занавесками, и только порыв ветра обнаружил его.
Лёха удивленно посмотрел на неразбившуюся вазу, на подоконник, с которой её столкнуло, на надувшиеся парусом занавески и поймал на себе пристальный взгляд Веры
- Иди ко мне, - сказала Вера.
Лёха подошёл к ней и присел рядом.
- Скажи, что ты всё это со своими мужчинами пошутила, - сказал Лёха, взглянув в сторону колыхающихся занавесок.
Голос Лёхи дрожал так явно, что я это почувствовал.
- Я не шучу. - Вера перевела свой взгляд с Лёхи на колыхающиеся занавески. - Настоящая любовь в наше время дорого стоит. Да и раньше тоже. Это жизнь, мой милый. Но я лучше, чем Клеопатра.
- Клеопатра? - Лёха усмехнулся. - Какая к там ещё Клеопатра…
- Знаешь, кто я на самом деле, и в паспорте так записано? - спросила вдруг Вера и пристально посмотрела на Лёху.
- Откуда мне знать, - пролепетал вдруг Лёха. Своим боковым зрением он следил за зановесками.
Это работала интуиция. Но зачем она вдруг так явно заработала сейчас?
- Меня звать не Вера, - прошептала Вера. - Моё настоящее имя – Венера. Так решил мой отец. Он сказал, что это имя сразу от рождения поднимет мою жизненную планку и принесёт мне счастье. Очень важно, как ты себя называешь. Венера я. Ве-не-ра. Знаешь, сколько раз в своей жизни человек может влюбляться? - спросила Вера.
- Раз, два. - Лёха пожал плечами. - Несколько раз.
- Ни разу! - воскликнула Вера. - Любовь приходит сама, и может приходить каждый день. Только к этому надо быть готовым. Она не подчиняется никому и ничему. Это любовь! - Помолчав, Вера добавила: - Я исцеляю. Все они, - она кивнула на барчик, - уже потеряли интерес к жизни, каждый день их мучил один, можно сказать, обломовский вопрос…
- Что делать? - Лёха рассмеялся.
- Зачем?! - мгновенно ответила Вера. - За-че-е-ем? - пропела она. - А я подарила им счастье не задавать себе этого дурацкого вопроса. Они – это безумие! Ни я, ни они не хотели возврата в эту бездну чревоугодия, мракобесия, раболепства…
- Что ты говоришь! - Лёха вдруг попытался обнять Веру. - О чём ты? Причём тут любовь?
- Ты меня совсем не слышишь. - Вера погрустнела. - Алёша, у тебя тоже всё потеряно. Я вижу это по твоим глазам, они у тебя мелкие, глубокие и безнадёжные. Тебе незачем жить. Ты уже победил жизнь. Ты уже стоишь выше её. Ты так высоко…
Что она мелет!? - пронеслось в голове Лёхи. Он мысленно запротестовал.
А я зашевелил своей серостью. Мне такие задачки интересны. Что? Какую комедию она разигрывает?! А может, трагедию?
- Алёша, - вдруг раздался шёпот у Лёхиного уха. - Слушай внимательно. Там за занавеской стоит Виктор Ильмч. Он меня замучил своей ревностью и вообще. - Вера сделала паузу. - Этот ничтожник стоит там и ждёт, когда ты коснёшься меня. Ты представляешь, какая гадость. Как он мне надоел.
Лёха взглянул в сторону окна и вздрогнул, и я одним своим местом почувствовал, как по его спине побежали мурашки: у второго до настоящего момента невидимого окна за теми же самыми занавесками, из-за которых вывалилась ваза с цветами, кто-то стоял, чётко вырисовывалась крупная фигура, шляпа, рука, похоже, сжимающая подбородок. И смотрел этот некто как будто бы в Лёхину сторону.
Лёха тоже некоторое время смотрел на фигуру у окна, потом сделал два шага по комнате, осмотрелся. Галюники что ли? - шевельнулось в его голове, и он даже потёр глаза. Но нет, фигура в шляпе за занавеской не исчезла. Как я его раньше не заметил? Дела-а-а. - Лёха посмотрел на Веру. - Интересно, и давно он тут сидит… Господи, какой садизм! Это ж комплекс любовников - «замужние женщины». Их мужья, они всегда сидят в подкорке и мешают наслаждаться общением с женщиной…И-ди-о-о-от! А ты, Эй Ты, где пропадаешь!
Виноват, не заметил, - защищался я, - не понял и…
Лёхино нутро! Да, эта фигура, вписывалась в эту мистику, в этот бред, который излучала Вера. Она излучала. Она излучала нечто такое, что даже я… Я понял вдруг, что совершенно запутался, что совершенно не владею всем своим информативным объёмом, что… Серость она и есть серость. Пора уходить, - прогремело во мне. - Смываться надо! - пытался я как-то подсказать Лёхе. - Хотя б на какое-то время удалиться из этой комнаты, подставить голову под холодный душ марта, под мокрый снег...
- И что? - шепнул Лёха.
- Убей его, - шепнула Вера.
- Я? – испугался Лёха.
-Ты, - сказала Вера.
Убей! - вдруг завизжало всё во мне. - Лёха, иди и убей. Она скажет, что он в окно выпрыгнул, узнав о банкротстве. А ты потом временно у неё перекантуешься, выйграешь время. Ве-ли-ко-леп-но! Никто ж не знает, что ты у неё. Толстяки? Толстяки? С ними можно будет договориться.
- Сейчас, - сказал Лёха, глядя на фигуру в шляпе. - Сейчас. - Он осмотрелся, выискивая что-то.
- О чём ты думаешь? - прошептала Вера. - Поехали! Ну! Время пошло. Двадцать, девятнадцать, - начала она считать шёпотом.
Лёха вдруг чего-то испугался. Какой-то панический страх охватил не только мозги, но и всё тело, дрожь пробежала по спине, задрожали руки, язык заплёлся. Ха, а он ещё хотел замочить Жебровского.
Я вдруг подумал: А зачем дядя Вася сделал Лёхе сегодня такой подарок? Чего он хотел добиться? Интриган?
- Восемнадцать, - прошептала Вера.
Убей того в шляпе! - шумел я своей серостью изо всех сил. - Ещё чуть-чуть, и я выпрыгну из себя, и что тогда ты, Лёха?!
Хорошо, - сказал мне Лёха и страх неимоверной силы вдруг гипнотически направил его к фигуре в шляпе. Лёха оглянулся на Веру, он хотел…
Да! Да! - уже пищал я, довёл, скотина. - Убей этого в шляпе! Убей! Ты на правильном пути!
Лёха пробежал взглядом по комнате, заглянул в барчик.
Шампанское! - воскликнула его голова.
- Семнадцать, прошептала Вера.
- Да…Конечно.- Лёха взял из барчика бутылку шампанского.
Да, - Лёха при этом мысленно усмехнулся, - настоящие современные женщины шампанское не пьют.
- Смотри, уже шестнадцать, - прошептала Вера.
- Да-да, я тебя слышу. - И, повторяя шёпотом « Да-да, я тебя слыщу», Лёха с бутылкой шампанского в руке осторожно, стараясь, чтоб было незаметно – кому? - вдоль стены начал подкрадываться к фигуре в шляпе.
- Пятнадцать, - прошепталось в тишине сзади.
Подойдя к окну, Лёха на мгновение замер и, резко левой рукой отдёрнув штору, мгновенно нанёс сокрушительной удар бутылкой шампанского по голове человека в шляпе. Ударил так, как будто он всю жизнь только и делал, что тренеровался наносить удары бутылкой по голове.
Раздался звон разбитой бутылки. Осколки разлетелись на несколько метров. Лёха замер. Фигура в шляпе не сдвинулась с места. С ней ничего не произошло. Запахло шампанским. Лёха нагнулся и заглянул под шляпу. Из под неё ему улыбнулось толстое каменное лицо. Лёха нервно, как мне показалось, рассмеялся и уткнулся в каменную шляпу лбом. Небольшие осколки бутылки на шляпе впились ему в лоб, но не кололись, а щекотали. Лёха рассмеялся громче. Расхохотался!
- Фальстаф в шляпе - работа в мраморе одного моего покойного друга, - долетел до Лёхи голос Веры.
- Да, конечно, - сказал Лёха и продолжил свой хохот, но уже тихо, почти шёпотом.
Нервный шок. Надо скорую вызывать. А толстое лицо мраморного Фальстафа продолжало улыбаться Лёхе. Фальстаф, как мне помнится, был почему-то любимцем Веры ещё со школы.
- Если не забыл, это мой любовник со школьной скамьи, - долетел до Лёхи голос Веры. - Терпеть не могла и не могу всех этих Ромео и Джульет с их Лирами и Отеллами. Сказки для дурачков.
Лёха погладил лицо Фальстафа.
Идиот, - подумал Лёха и прислушался. Было тихо-тихо, только ровное-ровное откуда-то дыхание. Лёха оглянулся, посмотрел на Веру, в этой позе простоял довольно долго, потом он подполз к Вере и заглянул в её глаза.
Глаза Веры почему-то, как мне показалось, стеклянные, смотрели в потолок и не моргали. Ровное-ровное дыхание проистекало из её полуоткрытого рта. Полуобнажённая её грудь плавно то поднималась, то опускалась.
- Тринадцать, - прозвучало вдруг в тишине откуда-то сзади и сверху, но шёпот был Веры, губы её только чуть-чуть шевельнулись. - Ты успел. Молодец.
У меня вдруг мелькнула догадка, это, видимо, сработало какое-то стопервое Лёхино чувство, какое-то раньше мне неизвестное, а может и чувство страха, так вот, мелькнула догадка, что в горле Веры застряли уже звуки «Сделал дело и уходи». Остальные звуки отражали, как мне представилось, её стеклянные глаза. Почему стеклянные? Спит? Очки?
Лёха, стоя около Веры на четвереньках, некоторое время прислушивался к её ровному дыханию, потом очень осторожно, стараясь не шуметь, не дышать даже, начал отползать от неё к двери.
Пусть спит, - думал он. - Пусть спит. - У кресла он наткнулся на своё пальто… Прихватив пальто, Лёха пополз спиной и задом вперёд дальше. У самой двери он оглянулся и с какой-то тоской посмотрел на Веру…
Вера обнажённая до пояса лежала на боку и смотрела в Лёхину сторону, но не на Лёху. Рот её изображал улыбку.
Но нет, это уже не улыбка, это… Это, видимо, то, что хотел изобразить Леонардо. Леонардо! Вот-вот, это и есть любовь. Как тогда в десятом классе, полгода беспамятства, двойки, полное запустение, шок у родителей, только дядя Вася с ухмылкой «То-то же!»…
Уходим, идиот! Уходим! - прогремел я Лёхе чем только мог. А может, уже пора заговорить с ним напрямую. Ситуация то форсмажорная!
- А-а-а! Уходим? - Вера приподняла голову. - Ты где, Алёща?
Лёха замер.
Вера увидела Лёху и улыбнулась.
- Хочу покурить, - сказала она. - Подай сигарету. Там же на барчике.
- Курить? - переспросил Лёха. - Ах, да, конечно. Курить - здоровью вредить. Как же я раньше не догадался. - Лёха подошёл к барчику.
- Там есть без названия, в синей пачке, - сказала Вера. - Их, пожалуйста.
- Да-да, я вижу, - сказал Лёха, протягивая руку к синей пачке. Потом, подойдя к Вере, он судорожными движениями вытряхнул из пачки сигарету и протянул её Вере, а пачку теми же судорожными движениями сунул в карман пальто.
- Спички, - сказала Вера.
Лёха посмотрел по сторонам в поисках спичек.
- Здесь. - Вера показала рукой под диван.
Лёха достал из-под дивана спички, с большим трудом, пальто мешало, зажёг одну и протянул её Вере.
Вера закурила, затянулась. Закуривая, она смотрела на Лёху поверх очков.
Лёха не двигался.
Вере очень шла сигаретная затяжка, она становилась ещё привлекательней и соблазнительней, она вообще становилась богиней любви и страсти, как, может быть, сказал бы поэт. Все эти соображения вдруг завертелись во мне. О родные и близкие, и я туда же!?
- Ты никак чего-то испугался? - Вера посмотрела на кончик сигареты.
- Я? - Лёха вздрогнул. - Да-а-а. - Он начал как-то робко улыбаться. Её вопрос, похоже, застал его врасплох, он весь напрягся, он попытался выдержать себя в руках. - Жизнь, ты понимаешь, что может быть дороже жизни. Понимаю, погибнуть в бою, в драке за что-нибудь такое-такое, ну, куда ни шло ещё, погибнуть от старости. А вот просто так… За что-то…
- Ты понимаешь? - Вера посмотрела на Лёху.
- Что понимаешь? - спросил Лёха. И ему опять стало страшно.
- Погасла, - сказала Вера.
- Что погасла? - не понял Лёха.
- Погасла. Прикурить бы. - Вера показала Лёхе погасшую сигарету и сунула её в рот.
- Эт всегда, пожалуйста. - Лёха поднял с пола коробку спичек, достал одну и, чиркнув её по коробке, протянул Вере руку с горящей спичкой.
Вера наклонилась к спичке, но не закуривала, а смотрела, не моргая на кончик пламени. Пламя приближалось к Лёхиным пальцам.
- Что ж ты?! - вскрикнул Лёха, бросая на пол догорающую спичку.
- Жжёт? - спросила Вера. Её взгляд был устремлён на Лёху и пронизывал.
Лёха ничего не ответил, только подул на пальцы и как-то виновато опустил голову.
К чему она клонит? И моя серая сущность начала что-то улавливать. Так отдалённо-отдалённо.
- Жжёт. Это хорошо. - Вера легла лицом вниз. - Значит, ты ещё жив, и пусть я буду чудовищной эгоисткой, - долетел до Лёхи её шёпот. - Пусть я буду чудовищной эгоисткой, - повторила она. - А ты иди, если удастся. Может и удастся. Может тебе и повезёт. Иди.
Лёха некоторое время молча стоял около дивана.
В нём что-то боролось. Родные и близкие! Я не знал, что или кто в нём боролись и с кем или с чем. Работай, серость! - кричал я себе. - Работай!
Потом Лёха подошёл к барчику, ещё раз пробежался взглядом по фотографиям роковых мужчин Веры. Задумался.…
Да! Теперь я тоже не сомневался, что это были роковые мужчины. С такой женщиной…
- А ты цинична, - сказал Лёха и усмехнулся.
Вера встала с дивана и некоторое время задумчиво смотрела в сторону барчика
- Это лёгкий цинизм. - Вера с той же задумчивостью прошлась по комнате. - Как лёгкое вино, которое только слегка пьянит, но не доводит до крайностей. Цинизм, с которым легче жить, не мешая другим.
- Ах, вон оно что? - Лёха кивнул на фотографии. - Лёгкий цинизм! Бах, и нет.
- Да, они все погибли, - сказала Вера. Она уже подошла к Лёхе, остановилась за его спиной и через его плечо рассматривала фотографии.
Лёха оглянулся. Выражение лица у Веры даже сквозь очки было более, чем задумчивым.
- Кто духом, кто телом. Они все потерпели жизненный крах. Из-за меня, - добавила она уже трагическим голосом. - Из-за меня. - Она отошла от Лёхи, скинула с себя юбку, стащила колготки и подошла к окну.
У неё были потрясающие немодельные ноги, потрясающая фигура. Лёха смотрел на неё… Он не понимал, что может сейчас выпрыгнуть из себя, то есть, я взорвусь, как атомная бомба и разлечусь на куски.
Меня так затрясло, что никакие шкалы ни Фрейда, ни Павлова или кого-то ещё вообще не смогли б оценить эту тряску. Эти шкалы устарели. Нет таких слов, чтобы…И всё таки - Вера!
Вера-Вера-Вера! - гремело в Лёхиной голове каким-то разрушительным звуком.…
Вера распахнула окно. В комнату влетели свежий воздух и снежинки. Она села на подоконник спиной к окну.
Лёха смотрел на неё с открытым ртом.
- Подойди ко мне, - сказала Вера. Он не двинулся с места. - Подойди ко мне, - повторила она, - я прошу.
Лёха подошёл.
- Ближе, - сказала Вера.
Лёха подошёл к ней вплотную.
- Обними меня, - сказала она.
Он протянул руки.
- Стоп, - сказала она.
Он замер.
- А теперь толкай меня, - сказала она.
- Что? - Лёха сделал шаг назад. Внутри него что ёкнуло. Йокнуло!
Я вдруг, совершенно ни к месту, порылся в закромах и вспомнил, что когда-то давным давно он поспорил с учительницей, что правильней писать йокнуло, а не ёкнуло, и проиграл спор. Ёкнуло? Ёкать. Может от слова «икать»? Тогда должно быть – икнулось. Но нет, именно йокнуло. Кстати, учительницу ту звали Лена. Елена Герасимовна, как сейчас помню! Возможно, что имеено с этой Елены, а не с дочери дяди Васи, и началась его пресловутая елениана. Он влюбился в свою учительницу. Она владела его умом. Он думал только о ней, ложился спать, а перед глазами, как сейчас помню, была она, она не снилась ему, но засыпал он в мыслях о ней и просыпался с ней. Это был кошмар. Но меня тогда не трясло. Детско-юношеская любовь. Полгода кошмара. А потом появилась эта Вера.
- Толкни меня, чтоб я улетела вниз, - сказала Вера. На её глазах появились слёзы. Наступила пауза. - Это третий этаж. Убьюсь сразу. Если нет, то стану калекой. Я этого заслужила. И искать тебя никто не будет, это моя всемирноизвестная привычка сидеть на подоконнике и раскачиваться в такт какой-нибудь музыке. Ну, смелей. Толкай. - Вера закрыла глаза.
Лёха замер.
- Вот и всё, мой милый, вот и свиделись. - Вера простонала. - Теперь всё будет хорошо-хорошо и легко-легко. И совсем не больно. Совсем. Милый, милый, милый, - говорила Вера всё тише и тише, закрыв глаза, и потом прошептала так тихо, что можно было только догадаться, что она прошептала: - Поцелуй меня на прощание.
Родные и близкие! Как она прекрасна в миноре этой грусти! Это нечто!
Лёха попятился назад. Он ни о чём не думал, но меня стало трясти меньше. Лёха упёрся спиной в стену.
Лёха, поспешно прихватив с пола пальто, вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь и оказался в темноте. Некоторое время он стоял неподвижно. Потом он одел пальто. Потом он услышал смех из комнаты, смех оборвался мгновенно. Глаза его постепенно прывыкли к темноте, он начал различать предметы в помещении и начал движение наощупь. Дошёл до лестницы, замер, прислушался. Было тихо, лишь какой-то звук, похожий на сопение, доносился откуда-то снизу. Лёха достал из бокового кармана мобильник, включил его, набрал десять цифр, неважно каких, и позвонил.
- Ты узнаёшь меня? - сказал Лёха в трубку.
- Да, дорогой, - долетело до него из мобильника.
- Слушай сюда. - Лёха оглянулся и заговорил тише. - Я правильно тебя понял, твоя машина на ходу?
- Ещё на каком. Только с капремонта. Уже намотал кил пятьдесят. Вчера… заправился.
- Отлично. Подкатывай сейчас к Семи Углам…
- Эт куда? А! К Вере чтоль?
- Цыц! Именно. Станешь на углу в начале улицы и жди меня.
- Когда?
- Сейчас выруливай! Если я приду раньше, буду ждать.
- Еду, Лёха.
- Цыц, тебе сказал, и не медли. - Лёха выключил мобильник, сунул его в карман пиджака и оглянулся. Немножко постоял, прислушиваясь, потом по винтовой лестнице спустился вниз. Стоял полумрак, было почти темно. Лёха оглянулся наверх.
Не расстраивайся, - подумал он. - Она ненормальная. А может и психичка? Не стоит горячиться… А может, вернуться? Может, толкнуть?
Уходи, - чуть было не крикнул я. Толкнуть ему захотелось.
Ухожу-ухожу. - Лёха вдруг хихикнул в себя. - Ты меня слышишь? Эй Ты… Да пошёл ты! Пока! - Лёха кивнул наверх и пошарил вокруг себя руками. Было тихо. Лёха наощупь пошёл вдоль стены, чувствуя гладкую прохладную её поверхность. Наткнувшись на угол, он свернул направо и вскоре нащупал ручку двери. Толкнул её, она не поддалась, тогда он потянул её на себя, тоже не поддалась. Заперто, - огорчился Лёха. - Что-то надо делать. Не ждать же пока толстяки проснутся или… А, кстати, где они? - Лёха опять наощупь пошёл вдоль стены дальше и наткнулся на что-то мягкое. Кто-то засопел. И вдруг в комнате стало немного светлей. Рядом тлел камин, в кресле развалился толстяк, вытянув далеко перед собой ноги, в углу его рта торчала погасшая сигара. Запахло пеплом, коньяком, лимоном и ещё чем-то неприятным и резким. Лёха посмотрел по сторонам, он искал выхода из этого дома, из этой ситуации. Увидев распахнутое окно, он сделал шаг к окну.
- Гей, - раздалось вдруг сзади.
Лёха вздрогнул и оглянулся. Глаза толстяка с сигарой блистели, сам же он не двигался.
Я почувствовал, что внутри меня что-то зашевелилось. Кажется, это был страх. Я испугался! Хотя, мне то что?!
- Всё нормально? - спросил толстяк.
- Да, - ответил Лёха мгновенно.
- Что Вера? - спросил толстяк.
- Спит, - мгновенно ответил Лёха..
- Она всегда после этого спит, - улыбнулся толстяк. - Прикури, - шепнул толстяк. - Руки так трясутся, что…Прикури. - Сигара выпала из его рта.
Лёха осторожно приблизился к толстяку, поднял сигару.
Внутри него было тихо и спокойно. И от этого я недоумевал. Я и недоумевал!
- Вот спички, - выдохнул толстяк, и рука его дёрнулась. В руке была зажата коробка спичек.
Лёха забрал у толстяка коробку спичек, разжимая при этом каждый его палец по отдельности. Лёха зажёг спичку, прикурил сигару и…Сигарный дым вдруг попал в его лёгкие, но он, не знаю каким неимоверным усилием воли и всего своего организма, сдержал нахлынувший на него приступ кашля. Даже меня этот дым задел. Лёха сунул сигару толстяку в рот, и толстяк сразу зажал её зубами. Лёха, постояв некоторое время около толстяка не двигаясь, направился к окну.
- Дякую, - сказал толстях.
- Ты хохол? - Лёха оглянулся и попытался улыбнуться.
- Поляк, - ответил толстяк, сделав ударение на первом слоге.
- Пока. - Лёха продолжил свой путь к окну.
- Как она? - спросил толстяк.
- Кто она?
- Венера.
- Спит. Я ж…
- Я не об этом. - Толстяк закрыл глаза и одновременно с этим затянулся.
- Всё хорошо. - Лёха вдруг заметил, что за столом сидят остальные толстяки, уткнувшись лбами в стол.
Кто они? - задумался он.- Так ли это важно. Главное не влипнуть. Ха! - он вдруг мысленно рассмеялся.
Родные и близкие! Лёха, ты ж всю жизнь только и мечтал во что-нибудь влипнуть! - Я тоже рассыпался смехом по извилинам. Ты ж…
- Тот справа её муж, - прозвучало вдруг тишине.
Лёха оглянулся и посмотрел на толстяка «Того справа». Толстяк «Тот справа» сидел, прищурив один глаз и покачиваясь в кресле, увидев, что Лёха на него смотрит, он захихикал.
Лёха начал нервничать, его правая рука зачем-то опустилась в карман пиджака..
Вот теперь, похоже что влип, - пронеслось у Лёхи в голове. - Бред какой-то. - Он шагнул к окну и чуть не упал, обо что-то споткнувшись. Это был ещё один толстяк
- Вытащи руку, - простонал этот ещё один толстяк, он лежал на полу, придавив всем своим телом ладонь.
- Так можно вывихнуть руку и даже сломать, - сказал Лёха, нагнувщись над толстяком, и почему-то улыбнулся.
- Нет, всё в порядке, её надо только вытащить, - сказал толстяк.
Лёха упёрся в его жирное тело. Ничего не получалось, ноги Лёхи расползались, а тело толстяка никак не двигалось.
- Не получается, - выдохнул Лёха.
- Получится, - сказал толстяк. - Упрись во что-нибудь ногами. Вон ножка кресла.
Лёха упёрся ногами в ножку кресла, руками – в тело толстяка.
- Толкай резко на раз, два три, - сказал толстяк.
- Угу. - Лёха кивнул головой.
- Раз, два, три! - прохрипел толстяк.
И они почти одновременно Лёха толкнул тело толстяка вверх, а толстяк дёрнул руку; ладонь толстяка слегка освободилась, и он тут же извлёк из-под тела всю руку .
- Как так можно придавить руку? - спросил Лёха толстяка.
- Когда два центнера, тело непредсказуемо расползается в разные стороны, и становится возможным всё, - прохрипел толстяк, пытаясь лечь на спину. - Переход количества в качество. Спасибо за руку.
- Не за что, - сказал Лёха и увидел на боку толстяка кобуру, она была расстёгнута и из неё торчала рукоятка пистолета.
О-о-о! - пронеслось в его голове
- И не думай даже, - сказал вдруг толстяк - он смотрел на Лёху в упор, и взгляд был злой.
- Да, конечно, - пробормотал Лёха мгновенно.
- Прощай, - сказал толстяк. - Ты мне очень помог.
- На здоровье, - сказал Лёха и посмотрел по сторонам.
Дверь закрыта. Окно! - Лёха посмотрел на окно. Занавески раздувались от ветра на улице. Он подошёл к окну и выглянул. О! - чуть не вырвалось у него. - Первый этаж! - Он взобрался на подоконник, оглянулся на тёмное пространство комнаты, прислушался. Кто-то храпел, кто-то стонал. Вперёд! - крикнул Лёха себе и спрыгнул с подоконника.
ЧАСТЬ 12. ВСЁ!
Оказавшись на улице, Лёха осмотрелся: Небольшой четырёхэтажный дом, видимо, старой постройки, потолки высокие, на входе портик и две колоны, окна огромные, само здание из какого-то камня.
Там где-то спит Вера, - подумал Лёха. - Ве-не-ра.
Может, спит, - хотел я поправить Лёху, но решил пока не вмешиваться.
Кругом был март. Ещё вчера днём был снегопадище, небольшой минус, а вот сейчас ночью пошла оттепель.
От-те-пель! - Лёха улыбнулся. - И это в первый день на сорок пятом году жизни. Сорок четыре уже отмахал! Не сон ли это. Полнейшая нереальность. - Лёха вздохнул. - Мистика. Чушь. Но нет...- Лёха не заметил, как уже прошагал целый квартал. Он остановился и задумался: - А куда идти? И вообще, где я? Что это за район.
Идиот! - возмутился я. - Идиот!..
Но Лёха вдруг как опомнился.
- Родные и близкие, - простонал Лёха, порылся в карманах, достал мобильник и посмотрел на него. - ЕйБы – ЕйБы, не надо было так увлекаться игрой в напившуюся женщину, - сказал он, разбирая мобильник. - Мне очень жаль. - Он разобрал содержимое мобильника и разбросал его по дороге. - Очень. - Лёха залез во внутренний карман пальто, довольно улыбнулся и посмотрел по сторонам и вперёд. - Ещё ночь или очень раннее утро?
Да, звёзд не было видно, всё пространство заволокла тёмно-серая пелена из воздуха и воды. От-те-пель. Март.
Вдали из-за угла выползла – именно выползла - машина и сразу остановилась.
Дядя Вася! - выдохнул Лёха и быстро по лужам из мокрого снега зашагал в сторону автомобиля.
Когда он подходил к автомобилю, дверца у сидения рядом с водителем открылась, и оттуда прозвучало:
- Причаливай.
Лёха сел рядом с водителем. Это был дядя Вася.
- Ну, и? - Дядя Вася улыбнулся. - И куда теперь, Алексей Петрович?
Алексей Петрович посмотрел куда-то вперёд и сделал глубокий выдох..
- Я только-только от Веры, - сказал он.
- Я рад за тебя, - сказал дядя Вася. - Ты не поверишь, но искренне. А с этим твоим Жебром мы разберёмся. Не на тех напоролся. Я…
- Дядя Вася, - перебил Лёха дядю Васю, - ты хорошо заправился?
- По полной.
- Так во-о-от, даю тебе два дня, чтобы доставить меня в столицу Урала.
- Куда-куда? - Дядя Вася чуть не раскашлялся.
- В Екатеринбург то есть, - усмехнулся Лёха.
- У тебя опять зашкаливает. - Дядя Вася рассмеялся.
Я мысленно тоже рассмеялся. Алексей Петрович! Вы что, того? Или… Ну-ка, ну-ка!
- Два дня. - Сказав, Лёха достал из кармана пальто аккуратненький, но довольно большой свёрток, развернул его, отсчитал какое-то количество пятитысечных купюр и протянул дяде Васе. - Здесь ровно двести тысяч по пять тысяч. Это аванс, остальные триста получишь по прыбытию в пункт назначения. Думаю, тебе на первое время хватит.
Взгляд дяди Васи остановился на пачечке денег.
- Лёха…Алексей Петрович, - почти залепетал дядя Вася, и во взгляде его было бесконечное удивление.
Нет-нет, таких удивлений вообще не бывает.
- Елена Петровна Зуева меня очень ждёт, - сказал Алексей Петрович. - Богатая препринимательша, умная, красивая, чуть старше меня, я…
Родные и близкие! Родные и близкие! - завопил я мысленно. - Крым? Нет, Сочи последние два лета… Но откуда такие деьнги???
- Так что, дядя Вася, - Алексей Петрович посмотрел на дядю Васю, - я тебя очень прошу.
- Ну, ты и родина моя, - как-то растерянно проговорил дядя Вася.
- Гони аккуратно, - сказал Алексей Петрович. - Правил не нарушай. Свидания с ментами нам не желательны.
- Да эт лёгко. - Дядя Вася завёл машину.
- Давай сначала на вокзал. - Алексей Петрович вздохнул. - Мне надо ещё кой-какие вещички забрать, да и капитал, - Алексей Петрович улыбнулся дяде Васе, - мой основной прихватить.
Машина тронулась.
- Эх, - Алексей Петрович вздохнул, как-то грустно посмотрел по сторонам и вверх, - прощай молодость. Финита ля комедия.
Финита ля комедия! - повторил я мысленно за ним. - Как же так я прозевал самое значимое и интересное?! Каким образом Лёха э-э-э Алексей Петрович раздел Жебровского. Бенефис мой получается не совсем мой. Даже совсем не мой. А ведь, как всё началось, я задумал устроить праздник себе и таким, как я. Всем Я! Нуд, ладно! Зато как легко теперь. Как мне легко и хорошо. Тихо, спокойно, ни что во мне не переходит из одного неустойчивого состояния в другое. Полная идиллия всех со всеми и всего со всем. Ни одна извилина этого серого механизма не рвётся, ни одна не хрустит, никакой тряски.
Вот так-то, дорогой Эй Ты, знай наших, - усмехнулся Алексей Петрович в мою сторону.
И стало темно.
…
---
***
На этом можно было бы и закончить. Ну, ещё чуть-чуть, капельку. Елена Ивановна Зуева приняла Лёху и дядю Васю классно. Они прекрасно провели целый день. Они пили, смеялись, шутили несколько дней. Потом дядя Вася уехал домой. Через полгода дядя Вася приехал в гости к Алексею Петровичу. Следующий раз дядя Вася приехал через месяц. А ещё потом Елена Петровна объявила Алексею Петровичу:
- Лёха, мы с Васей едем в Испанию, вернёмся через две недели, и к тому времени чтобы духа твоего зыдесь, - так и сказала «зыдесь», - не было.
Где сейчас Алексей Петрович Богатов, не знаю даже Я.
Всё!
бзнефис я
© Copyright: Александр Пушин, 2015
Свидетельство о публикации №215081701767
Свидетельство о публикации №215081701767
Рецензии