Моя первая поездка в цыбинку

МОЯ ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА В ЦЫБИНКУ
А. Демъянов

У меня очень плохая память-она осложняла с самого детства и без того непростую, тяжелую мою жизнь. Я всегда плохо запоминал стихи, разного рода правила, формулы, забывал многие прошедшие события, имена, фамилии знакомых мне людей. А если о чем-то задумывался, размышляя о каких-то важных событиях, то не обращал внимание на окружающих, либо делал что-то неподобающее - чесал голову, подтирал пальцами нос, дергал уши.

Однако некоторые события, факты, а таких было немало, врезались в мою память навечно и прошли со мной через всю жизнь. Эти картинки событий часто возникали передо мной в определенных ситуациях заставляли меня улыбаться, а в некоторых случаях плакать. Так, я отчетливо помню картинку из моего детства, когда я учился в Вяземской школе №3, которая находилась на Новостройке, что на окраине Вяземского, в двухэтажном деревянном доме. В этом здании когда-то располагалось управление Вяземского леспромхоза, а на втором этаже был кабинет моего отца, он был парторгом леспромхоза. Так вот, когда я обучался в третьем классе, а это было зимой 1944 года, я зашел в класс на первый урок перед самым приходом учителя, все ученики уже были в сборе. Я быстро снял пальто и готовился повесить его на вешалку как вдруг раздался дружный хохот, ученики самозабвенно хохотали. Оказывается я стоял перед ними в рванной майке, забыв одеть рубашку. Я стоял неподвижно не зная что мне делать. Вошла учительница, улыбнулась и сказала, чтобы я шел домой, оделся и снова пришел в школу. Я быстро побежал домой-ведь надо было успеть на большую перемену, после которой учителя клали на парту два кусочка хлеба: по одному кусочку для каждого ученика. Я с гордостью приносил хлеб домой - у меня был больной младший брат, хотя очень хотел кушать.

Следующий эпизод который также явственно запомнился мне произошел когда я учился в четвертом классе, на уроке русского языка. В класс вошла возбужденная учительница, бросила на стол стопку тетрадей и стала захлебываясь говорить о том, что в классе есть ученики, которые позорят не только класс, не только школу, но и образ советского человека. Далее она стала говорить, что не удивляется, что некоторые ученики общаясь друг с другом, сквернословят, матерятся, но когда они пишут это в тетради - это ужас! Она еще долго рассуждала о нравственных ценностях советских людей, а я с любопытством поглядывал на своих товарищей и думал: «Кто же этот нахал!». Тоже самое делали и мои товарищи. Чувствовалось, что от пережитого стресса учительница утомилась, села за стол. Обвела глазами учеников, ее взгляд остановился на мне, наконец она сказала в полнейшей тишине: «Демъянов возьмите свою тетрадь, на улице порвите ее и выбросите в мусорный ящик!». Я обомлел, с трудом встал, взял тетрадь и под недобрыми взглядами учеников в полнейшей тишине вышел из класса. Я не мог поверить, произошла какая-то ошибка, ведь в тетради я написал домашнее задание. Когда я пришел в себя, то решил посмотреть что же я написал в тетради. Но когда я взглянул в тетрадь, то вторично похолодел - в тетради было записано все то, что говорили мои друзья, когда я выполнял домашнее задание. Во время, когда я выполнял домашнее задание ко мне зашли два друга и начали рассказывать всякие небылицы про девочек, ругали учителей при этом смачно матерились, подражая взрослым. В целях экономии времени, а мне нужно было еще напилить дрова, поколоть чурбаки, принести воды из колодца, я слушал их разговор, поддакивал им, одобрительно кивал и одновременно выполнял домашнее задание, и оказывается записывал фрагменты их речей. Я вышел на улицу, порвал тетрадь на мелкие части и задумался - а где же я достану еще одну тетрадь - надо было порвать только листочки с «домашним заданием». После этой экзекуции я зашел в коридор школы постоял у двери класса и вдруг решил, что не пойду сегодня в школу - стыдно. Направляясь к выходу я заметил одинокого мальчонку. В коридоре практически не было людей - шли уроки. Когда я поравнялся с ним, он ничего не говоря показал головой на объявление, которое недавно повесили над выходом из школы и на которое практически никто не обращал внимание. В заголовке плаката было написано: «Режим детей от 7 до 11 лет» (если мне не изменяет память). Мальчик был встревожен, в одной руке он держал матерчатую сумку, в которой в беспорядке торчали книги и тетради, а в другой - шапку. Он периодически поворачивал голову то в мою сторону, то в сторону объявления, глаза были испуганы. Я ничего понять не мог. Наконец он по слогам произнес ; «Ре;-жим дете;й». Тут я понял в чем дело. Пояснил ему, что режим имеет два значения и надо правильно делать ударение.

У меня было очень плохое настроение и я покинул его, хотя чувствовал, что не убедил его. Сейчас с высоты событий вспоминая этот случай у меня появляется какое-то теплое чувство и улыбка. Откуда первоклашке знать, что режи;м - это установленный для школьников распорядок жизни, совокупность правил и норм поведения. В это военное время и в послевоенное, режим жизни - это способ выживания. Для меня, например, учеба начиналась не с первого сентября, а тогда когда мы заканчивали копать картошку и перевозить, а в большинстве случаев, носить ее на плечах своих домой за 5-9 километров. А кончалась учеба в конце апреля, начале мая, когда нужно было копать землю. Подобных нелепых случаев у меня было много, я очень переживал после каждого из них, давал себе обещания, что буду внимателен, не буду торопиться, делать все обстоятельно, продумывая наперед свои действия. Но это мало помогало в жизни, что очень огорчало меня. Сейчас, глядя с высоты прожитых лет, в большинстве случае я только усмехаюсь вспоминая прошедшие сцены этих неурядиц, а за некоторые свои поступки мне мучительно больно перед некоторыми людьми, хотя их уже нет в живых. Но одно событие навечно запечатлено в моей памяти, которое чаще других я вспоминаю. И с годами все больше ранит мое сердце.

Это событие случилось в конце апреля 1945 года рядом с моим деревянным домиком, половину которого занимала наша семья. Был теплый весенний день, тысячи птиц пели свои песни высоко в небе радуясь теплому, солнечному дню. Такое пение птиц уже не услышишь в этих краях. Предчувствие скорой Победы над злейшим врагом, радовало жителей, все кругом до самой святой горы Вяземска - Синюхи было наполнено светом, спокойствием и теплом. По обочине дороги, которая шла от проспекта Сталина к школе №3, магазину и клубу Вяземского леспромхоза бежал веселый, весенний ручеек. Я с группой соседних мальчишек пускали пароходики по этому ручейку. Пароходики были изготовлены из кусков дерева, которых в наших местах было предостаточно, а у некоторых ребят пароходики были с мачтами и парусами из газетной бумаги. (В скобках скажу, что когда я учился в Морском Училище профессор Морозов спросил меня: «Откуда вы к нам приехали?». Я сказал гордо – из Вяземского.

Он ответил, что в Вяземском даже порядочного ручья нет, а столько много ваших в училище. Очевидно нас тянуло на простор - ведь не зря последний министр морского флота СССР был из Вяземска - Юрий Михайлович Вольмер.) Пуская свой пароходик я не заметил как к нам приблизился почтальон и обратился ко мне с вопросом: «Ты Демъянов?» Я ответил утвердительно, она вручила мне увесистый пакет и сказала: «Передай матери». На конверте стоял номер полевой почты и я сразу догадался, что это письмо от папы. Мой папа был на фронте и должен скоро вернуться, хотя он писал, что ему предлагают учиться в военной Академии. В любом случае это предвещало хорошее будущее. Я бегом бросился домой и уже на кухне начал радостно кричать: «Мама, письмо от папы!».

Мама сидела у кроватки больного младшего братика, у которого за ухом была большая шишка, а из уха периодически тек кровавый гной. Его кроватка стояла у задней стенки печи, которая отделяла кухню от спальни. Брату было четыре года, но он не разговаривал, не плакал, молча смотрел на окружающих. Он очень простудился, когда матери не было дома, ее, как и других женщин, периодически отправляли на лесоучасток на заготовку древесины - все для фронта и победы. В это время, когда мама была в лесу стоял лютый мороз. Печку мы со средним братом не могли растопить-то ли не было дров, то ли была другая причина-не помню. Девочка лет 13-14, которая за нами должна присматривать, приходила редко, посмотрит на нас и убегала домой. Я со средним братом Геной спаслись, а вот младший брат Витя очень простыл. Иногда очень хочется глубже заглянуть в прошлое: многие важные детали тогдашней нашей жизни исчезли из моей памяти. А может и хорошо, что я их не помню и так я больше плачу, чем пишу этот рассказ, а если бы вспомнил все детали прошлого ужаса, нищеты и голода, то наверное, не выдержало бы мое сердце. Перед глазами всплывает картинка: мы поочередно с братьями сосем конфетку, которую обнаружили на полу за столом на кухне, когда по какой-то причине его отодвинули от стены, строго соблюдая время сосания. Матери почему-то не было при этом пиршестве. «Мама, мама, письмо от папы» - с радостным криком я подбежал к маме. Мама буквально вырвала из моих рук увесистый конверт, дрожащими руками вскрыла его и быстро начала читать одну из страниц, вдруг застыла, изменилась в лице, открыла рот и оттуда вырвались с захлебом звуки: «А,а,а,а…….а,ой,ой..». Потом резко встала с табуретки и побежала во двор с ужасными криками и рыданиями. Я тоже выскочил во двор и увидел как мама упала на сырую землю и начала переворачиваясь кататься по грядкам громко крича. Потом поднялась с земли вбежала в дом, одела плащ, выбежала во двор и опять каталась по сырой земле дико крича. Вокруг нашего забора начали собираться люди, некоторые на костылях - бывшие фронтовики, тихо, молча смотрели на страдания матери, они все понимали - у многих были подобные сцены, соседки успокаивали мать. Господи, когда же люди прекратят убивать друг друга и жить за счет других!

Соседки подняли мать с земли и завели домой. Мать рыдала весь вечер и всю ночь причитая: «На кого же ты нас оставил, мы тоже умрем, погибнем!» При этом она подбегала, то к младшему брату, то к нам с Геной - мы спали на ящике с картошкой, но я не спал. Я чувствовал, что на нас свалилось большое горе, мне было жаль маму, братьев, а особенно младшего, для которого, многие считали, дни сочтены. А он на удивление в этот день, начал улыбаться, надо же такое,-значит пошел на поправку, значит не умрет подумал я. Я не плакал, молча слушал причитания матери. «Нет, я не умру, выросту и придумаю такое оружие, которое уничтожит всех немецких фашистов» - твердо решил я. На следующий день из Авана, что в километрах 8-10 от Вяземского, пришли бабушка и тетя Лена, они как могли утешали мою маму, а она то успокаивалась, то вдруг начинала безутешно рыдать, а иногда ни на кого не обращая внимания задумчиво смотрела куда-то в даль. Бабушка молча плакала, читала молитвы, молилась. Говорили, что она очень уважала моего отца.

Хотя я и не плакал, но теперь я стал другой, конечно я еще многое не понимал, исчезла детская непринужденность, веселость, я стал более задумчив, у меня появилась цель в жизни - я отомщу немцам, я поеду на могилу отца. В то время уже все говорили о победе над немецкими фашистами, в моем детском сознании было твердое убеждение, что война будет продолжатся и я приму в ней самое активное участие и отомщу за папу, мамины страдания, за моих братиков. Я уже тогда слыхал от вернувшихся с фронта искалеченных солдат, что у немцев лучшая техника, лучший порядок в действиях войск. И тогда я решил, что буду хорошо учиться, займусь техникой и создам новое оружие, более мощное, помогу своей стране в борьбе против немцев. Конечно эти детские клятвы появились под наплывом эмоций, страданий матери. Тем не менее, в душе у меня начали зреть гроздья гнева против немцев.

В эти годы молодые люди в России и во всем мире мечтают о светлом будущем, счастье, любви, о благе. Много, много поколений наших людей высокомерная, бездушная западная цивилизация пытается или уничтожить нас или сделать рабами. Миллионы несчастных сирот не имели настоящего детства и это тяжесть на сердце остается на всю жизнь. Фашизм - это закономерное проявление политики западной цивилизации, направленное на всемирное господство в том числе и над Россией. Данную клятву я пронес через всю свою жизнь, однако она со временем трансформировалась в связи с приобретением житейского опыта, знаний ,размышлений. Так например, враги стали несколько другие, их круг расширился. Позже, когда прожил двадцать лет на Украине, а именно в Киеве, объездил практически все республики СССР, побывал за рубежом, беседовал с людьми разных политических взглядов, убеждений с разным мировоззрением я понял, что мои злейшие враги фашисты - и русские и украинские, и грузинские, и американские, и немецкие, и прибалтийские, и другие в какие бы они одежды не одевались, какие бы они фразы о демократии не испускали, я их чувствую нутром. Особая ненависть и презрение у меня вызывают русские и украинские фашисты. Думы мои возвращают меня в май 1945 года. Пакет, который я передал матери и в котором сообщалось о гибели отца был послан заместителем отца майором Лукьяновым, а официальную похоронку мы получили 9 мая, в день Победы. Этот день в Вяземском также была теплая, солнечная погода, люди с радостью выходили на улицы, люди обнимались, было всеобщее ликование, люди пели, гуляли. Я сидел во дворе и молча смотрел на всеобщий праздник. А мама молча плакала сидя у кроватки братика и гладила его, а он улыбался - он не знал какие еще беды ему предстоят. Как то ночью, когда мы с братом Геной спали на ящике, в котором хранилась картошка, я внезапно проснулся, открыл глаза и увидел, что мама молча сидит возле кроватки моего братика Вити, на столике горит свеча, освещая левый профиль ее лица. И я увидел то, что запечатлелось в моей памяти навечно - из левого ее глаза стекала слеза. Я укрыл голову одеялом и с трудом сдерживал себя, чтобы не разрыдаться.

Прошло много времени, мы выжили, брату сделали успешную операцию в Хабаровске, нам помогали. Но выжили мы благодаря неописуемому трудолюбию моей мамы, я и сейчас не могу понять как она выдерживала такое напряжение - корова, свиньи, куры, дрова, сено, вода, обработка земли вручную, посадка, обработка картошки, копка, вывоз картошки, тыквы, капусты, а главное - уход за детьми. Мне тоже доставалось - я был старший и копал землю за несколько километров от дома - ведь надо было накопать не менее 60-70 мешков картошки, чтобы прожить до следующего урожая, трудно приходилось особенно летом - так хотелось покупаться в речке. А вот среднему брату было немного легче - его задача стоять в очередях за хлебом, а в предпраздничные дни стоять в огромных очередях за мукой, давали по 3 кг., а какие мать готовила из нее вареники! Позже мне говорили, что в вареничной на Сумской в Харькове лучшие вареники в мире. Враки! Специально ездил на Сумскую в вареничную - однозначно, вареники моей мамы были лучшие в мире.

В летнее время мне часто предлагали путевку в пионерский лагерь, но отказывался в связи с горячей порой, связанной с работай на огородах. Но однажды мама согласилась, чтобы я поехал в пионерский лагерь. Это был счастливый случай в моей жизни. Пионерский лагерь для детей работников лесной промышленности края находился на левом берегу Амура в районе 9 км. Рядом с лагерем было озеро, можно было купаться, загорать. На завтрак дали много хлеба, манную кашу, которую я быстро съел, она показалось мне необыкновенно вкусной. И когда объявили: «Кому добавки». Я поднял руку, мне принесли еще каши, которую я также быстро съел. И тут объявили: «Может кто еще хочет каши?». Я снова поднял руку, мне дали еще порцию каши, и когда съел ее уже самостоятельно поднял руку. Ко мне подошла начальница, пионервожатая: «Мальчик, а ты не лопнешь?». «Нет, нет» -радостно сообщил я - «я еще хочу каши». Но мне больше не дали каши, однако, после этого случая мне всегда к моему удовольствию приносили добавки.

Прошло еще не много времени с тех пор. После окончания школы я смог продолжать образование только в том учебном заведении, в котором меня бы там кормили, одевали и судьба забросила меня во Владивостокское Высшее Инженерное Морское Училище, хотя классный руководитель Панова Елена Александровна настоятельно рекомендовала меня поступать в медицинский институт. После Владивостока я оказался в Николаевске-на–Амуре и наконец непредсказуемо –в Киеве, да еще на Крещатике 15, кв.12. Мы с женой из Николаевска приехали отдохнуть в Киев, а энергичная теща прописала нас у себя, что в то время практически было невозможно сделать. Она не могла успокоиться, что ее единственная дочь живет на «краю света». Мои доводы, что у нас на Дальнем Востоке не конец света, а начало его никого не убедило. Для меня до сих пор загадка - как простая служащая отдела кадров Центрального универмага смогла получить квартиру на Крещатике, да еще в Пассаже, где проживали известные люди не только Киева. Например, нашим соседом был Виктор Некрасов, написавший книгу «В окопах Сталинграда», другой сосед - известный украинский писатель Валентин Речмедин. Я только догадывался, что до войны ее муж занимал высокие посты в украинской партийной элите, да и сама она к ней принадлежала. После расстрела ее мужа остались его товарищи, занимающие высокие посты не только в Киеве, но и в Москве - они то и помогали ей. Прописав нас, теща не ущемляла себя, так как с новым мужем строила особняк в Тарасовке, что в 25 минутах езды на электричке до железнодорожного вокзала и метро. Получив прописку в Киеве я сразу же поступил учиться в политехнический институт на вечернее отделение.

Я был до того озабочен получением необходимого мне образования, что после окончания политехнического института, поступил учиться в Киевский институт народного хозяйства им. Д.С. Коротченко на факультет «экономика промышленности». На экзамене на втором курсе обучения мне достался билет, в котором значился вопрос по «Капиталу» К. Маркса. Я бойко ответил на вопрос, но в конце ответа сказал, что К. Маркс ошибся утверждая, что с развитием капитализма происходит относительное и абсолютное обнищание пролетариата, привел примеры материального состояния его в настоящее и прошлое время. Преподаватель прервала меня, ее лицо исказилось. Она поставила мне тройку и недовольно бросила зачетку на край стола. Вскоре меня вызвал: толи проректор, толи заведующий кафедрой и после короткой беседы мне задали вопрос: «Ты сам уйдешь, или как?». Я ушел сам. Жизнь меня ни чему не научила - ведь аналогичный случай произошел в 1954 году, когда я уже заканчивал Высшее Инженерное Морское Училище на Приморской комсомольской конференции, которая проходила в краевом драматическом театре. При обсуждении вопроса будет ли семья при коммунизме я категорично заявил, что она будет, что противоречило великому учению, в процессе обсуждения я начал спорить со вторым секретарем крайкома КПСС.В результате были уже подготовлены документы о моем отчислении. Спас меня будущий посол СССР, а позже министр СССР Костя Харчев. Случайно мы некоторое время жили с ним в одном кубрике, хотя я был на первом курсе, а он на последнем, он давал мне читать запрещенного тогда С. Есенина. Скажу, что несмотря на мои неоднозначные выступления я был ярым сторонником Партии и Правительства. Очевидно марксизм-ленинизм требовал дальнейшего развития и совершенства, требовал глубокой проработки современной обстановки в мире, требовал дискуссии важных вопросов во всех слоях общества, а не бесед интеллигентов на кухнях, хотя и это должно было идти на пользу обществу. Но этого не делалось и привило к «животному» капитализму, причем практически без единого выстрела, а на строительстве социализма загубили миллионы жизней. Это еще надо осмыслить. А что касается моих выступлений - все происходило из-за моей гордыни, показать себя, что я мыслю нестандартно, из-за моего эгоизма.
Тем не менее, я снова стал учиться - поступил на первый курс физико-математического факультета Киевского университета им. Т.Г. Шевченко, но проучился недолго. Во время застолья по случаю дня рождения жены знакомый кандидат наук сказал мне, что жизнь коротка, а я теряю время. Надо было давно выбрать специальность и совершенствоваться в ней, а если дальше учиться, то надо учиться по выбранной специальности. «Чем больше ты кончишь институтов, тем больше тебя будут считать странным дураком, люди будут ценить когда ты станешь профессором, «о-о!» - он поднял руку над головой. Разгоряченный алкоголем кандидат наук говорил, что если я кончу десять институтов все люди будут указывать на тебя пальцем и издеваться: «Вон пошел придурок, десять институтов закончил, а как был дураком, так и остался им, вот если станешь доктором, тогда тебя будут уважать, «во-о!» - он опять поднял указательный палец вверх. Я заметил, что надо всю жизнь учиться, чтобы выполнять благородные цели в жизни.

Он ответил не задумываясь: «Да ты знаешь, что весь мир бардак, а все люди-****и, все стараются оторвать себе побольше и повкуснее, это не значит, что надо воровать, обманывать, но быть рациональным, твердо отстаивать свои интересы. А стремиться знать все - не будешь знать ничего». Я возражал ему, спорил. Помню, что говорил ему, что настоящие коммунисты, а таких большинство, стремятся к благу для всех, а для этого надо учиться, учиться. Однако этот разговор был последней каплей в спорах с женой по поводу моей учебы в университете. На этом мои университеты закончились и я стал готовится поступать в аспирантуру.

В это время судьба была благосклонна ко мне: я поступил в аспирантуру института проблем материаловедения Академии наук Украины к великому ученому Г.В. Самсонову, успешно ее закончил и защитил диссертацию.

Все это было непросто для парня из села Отрадное Вяземского района Хабаровского края, о чем мне иногда напоминали и друзья и враги. Во время учебы в аспирантуре я не бывал в отпуске, работал и по субботам и воскресным дням. Все это сказалось и на здоровье - пришлось сделать операцию в прекрасной больнице, что напротив Бессарабского рынка.

Лежа в больничной постели я решил, что надо остановиться, все продумать и уже спокойно двигаться дальше, воспитывать сына, специализироваться в области создания новых композиционных материалов и исполнить, прежде всего, личные планы – посетить могилу отца. Сразу же после выхода из больницы я начал заниматься этим делом: послал в различные службы ГДР запросы и просьбы выслать мне приглашение для посещения могилы отца. Я писал, что мой отец погиб 27 марта 1945 года в хуторе Затль Грюнеберского уезда Германии, где и похоронен. Из ГДР приходили ответы, что такого хутора и уезда в ГДР не имеется, я недоумевал и снова запрашивал различные инстанции ГДР - и снова таких населенных пунктов в ГДР не имеется.

Проблему решила моя жена - Галина Петровна, которая самостоятельно посылала письма в ГДР и наши компетентные органы. Оказалось очень просто - отец погиб и захоронен в Германии, но уезд Грюнеберг после окончания войны перешел в состав Польши. На мой запрос Польские органы власти незамедлительно ответили, что могила моего отца находится на кладбище Советских воинов в Цыбинке, что недалеко от Зеленой Гуры, ранее это был Грюнеберг. Окрыленный этой новостью из Польши я с присланными бумагами и документами поспешил в ОВИР города Киева. После долгих проволочек я попал на прием к одному из чиновников отдела ВИЗ, который сказал мне, что этой бумаги из Польши недостаточно, необходимо еще фото могилы, с обратной стороны которой оно должно быть заверено печатью и подписями администрации округа, в котором находится могила. Я начал возмущаться, но меня, по существу, выгнали из кабинета.
 
С помощью тещи, а она в организационных вопросах разбиралась хорошо, меня записали на прием к главному начальнику, которому подчинялся отдел ВИЗ -полковнику. В приемной полковника было много народу, моя очередь была за молодой парочкой - парнем и девушкой. Они непрерывно радостно щебетали, а так как я стоял рядом и все слышал, то понял что они собираются на собственной машине проехать через Польшу в Германию, а на обратном пути заехать в Чехословакию. Можно было догадаться, что у девушки отец генерал и служит в Германии. Я сразу же стал тихо возмущаться - у меня отец погиб, а меня не пускают посетить могилу отца, тогда как эти сопляки смеясь и радуясь обсуждают детали поездки, где и какие вещи купить в этих странах. Неужели им это позволят? Вскоре вызвали эту парочку, которая через несколько минут выскочила из кабинета полковника. Кто-то из присутствующих спросил: «Ну, как?». «Все хорошо, едем» - ответила радостная девушка. Следующая была моя очередь заходить в кабинет, я зашел туда с надеждой и волнением, поздоровался. За массивным столом сидел мрачный полковник, который не ответил на приветствие, но жестом руки показал на стул. Я сел на стул возле маленького столика, который примыкал к его большому столу. Подняв голову, он спросил: «В чем дело?». Я начал рассказывать о своих перипетиях связанных с поисками могилы отца. Полковник перебил меня: «В чем суть вопроса?». Я сказал, что мне не дают визу, так как требуют фото могилы с подписями и печатью с обратной стороны фото. «Где же я буду и у кого добывать фото могилы да еще с печатями и росписями с польской стороны, я ведь никого не знаю там, прошу Вас войти в мое положение и выдать мне визу» - тихо, с благодарной мольбой я попросил полковника. «Ну, это обязательное требование и мы не можем его нарушить» - ответил полковник и начал перекладывать бумаги на столе, показывая тем, что разговор закончен. И вдруг меня прорвало: «Да, что вы надо мной издеваетесь? Да если бы я был шпионом, я бы тысячи таких фото имел!». Меня трясло, вдруг я встал и так сильно стукнул кулаком по столу, что даже на соседнем столе бумаги упали на стол. А продолжал кричать: «Да, что вы надо мной издеваетесь!». Позже и сейчас перед глазами всплывает картинка - я нахожусь в другом кабинете и все время трясусь приговаривая: «Да, что вы надо мной издеваетесь, враги!». Меня успокаивают, пью воду, мне делают укол .Меня тихо спокойно допрашивают, я снова рассказываю свою историю, связанную с желанием посетить могилу отца. Хотя я уже успокоился, но продолжал возбужденно твердить, что кто прятался, не был на передовой остались живы, их дети шикуют, а мы сироты бесправные, мой отец погиб, а они не позволяют приехать к нему и поклониться. Еще я помню, что среди успокаивающих была пожилая женщина, она сказала, что у нее тоже есть погибшие родственники и она понимает меня. Она всячески похваливала меня и погладила меня по голове.

Перед глазами другая картинка - в комнате появляется жена и меня отпускают домой. По дороге домой Галя удивленно спросила меня: «Что случилось с тобой, что ты там наделал?» Я ничего не ответил, дико смотрел на всех, не хотел кушать, отрешенно смотрел в даль. Я начал задумываться над тем, что кругом мракобесие, отсталость, духовная нищета и с таким народом построить коммунизм в обозримом будущем не придется. Я продолжал ходить на работу, формально выполняя ее, что не было характерно для меня. Был задумчив и мрачен, а теща все выпытывала у меня - что же я натворил в ОВИРе. Потом она сказала, что на «верху» обсуждался вопрос о моем выселении из Киева. Покинуть в это время свою семью, сына, прекрасный Киев стало для меня невыносимой мукой, хотя я и мечтал вернуться на Дальний Восток, но не таким путем. Я готовился к худшим временам и вдруг мне сообщили, что мне выдается виза для посещения могилы отца в Польше. В это время я чуть не потерял дар речи, не мог ничего понять, не мог поверить, что после этого случая мне дадут визу. Меня поздравляли родные и друзья, но я говорил пока не получу визу, я не уверен, что поеду на могилу отца. Я долго соображал потом что могло способствовать такому решению властей - толи потому, что я жил в окружении многих известных людей, писателей артистов, ученых, общественных деятелей, некоторые из которых были в оппозиции к властям, как например Виктор Некрасов, что могло вызвать неприятный резонанс в моем окружении. Толи разобравших в сути дела власти решили, что мои желания не представляют угрозы советскому обществу, тем более это было уже в 1974 году, когда после Хрущевской «оттепели» наступили времена относительной свободы.

Получив разрешение на поездку в Польшу на 10 дней, а также на выдачу мне двух тысяч злотых, я 23 апреля 1974 года получил паспорт и визу, и сразу же готов был выехать в Польшу, но не было билетов. Только третьего мая я смог выехать за границу. В вагоне находились преимущественно граждане нашей страны, которые ехали в Польшу и ГДР. Очевидно у меня был растерянный вид и мой сосед по купе говорил, что в Польше многие знают русский язык, ничего страшного не должно случится, но я все равно волновался. Когда мы ехали по территории Польши сосед говорил: «Ну, что ты пучишь глаза, видишь такие же коровы, свиньи, лошади, люди-все как у нас, вот Германия-это другая цивилизация». Я тут же непременно заметил: «Цивилизация хладнокровных убийц». Сосед с сожалением посмотрел на меня и ответил: «В западной цивилизации исторически идет борьба за главенство в этой цивилизации, можно исторически проследить на примере воин итальянцев, французов, немцев, англичан, испанцев, особенно ожесточенная борьба началась с Наполеоновских походов». Сосед очевидно хорошо знал историю, но на мой взгляд, не был патриотом и я ему ответил: «Они дерутся за главенство в западной цивилизации, но почему-то при этом льется море русской крови, что мы нападаем на них, сволочей, особенно ожесточенная борьба против России началась, когда во главе западной цивилизации стали американцы, вернее англо-саксы»». Сосед подумал и сказал: «Нам надо дружить с немцами, они снова станут во главе Европы, но пойдут другим путем, у них высокое качество народа, у них философия». Вот тут я не сдержался и начал кричать: «Убийцы, фашисты, сволочи, враги.!». Больше сосед со мной не разговаривал и мы молча подъехали к Познани.
Четвертого мая я приехал в Познань, сошел со ступенек вагона и почувствовал, что нахожусь в другом мире - кругом ходили, бегали люди, что-то говорили, а я ничего не мог понять и не знал куда же мне идти на пересадку. Вокзал был старинной постройки, с этажами на разных уровнях.

Я бродил по вокзалу и наконец увидел «информашн». Девушка, которая была в справочной сначала улыбаясь слушала меня как я на очень плохом английском, смешанном с украинском и русском языках волнуясь пытался спросить как мне доехать до Цыбинки. Вдруг она прервала меня и на чистом русском языке сказала: «Не надо корчиться, говорите что вам нужно». Она подробно рассказала как мне добраться до Цыбинки: сначала поездом до Чарвинки, затем до Зеленой Гуры, а потом автобусом до Цыбинки. Так что я без особых проблем к вечеру доехал до Зеленой Гуры где и решил заночевать. В кафе при железнодорожном вокзале заказал отбивную, такую вкусную, которую я еще не ел. Можно отметить, что в следующий приезд я там же опять заказал отбивную в том же кафе, которая была такого же качества. После приятного, аппетитного ужина я бродил по улицам Зеленой Гуры, на улицах было много народу. Я первый раз оказался за рубежом и конечно сравнивал нашу жизнь с жизнью населения Польши. Хотя Польша и принадлежала к социалистическому лагерю, но явно видно, что здесь другой уклад, стиль жизни. Я понял, что не согласен был с моим соседом в купе - в Польше другая цивилизация. На улицах чистых и ухоженных люди мирно разговаривали, многочисленные кафе были заполнены людьми, которые мирно обсуждали свои проблемы. Не было очередей в магазинах, а товаров и продовольствия достаточно много. Я был поражен, когда увидел в кафе 25 видов пирожных. Я устроился на ночь в одной из центральных гостиниц «Мицкевич» за 144 злотых.

Я немного успокоился, оказалось, что знающих русский язык было немало поляков. Я узнал, что в этих краях много переселенцев с Западной Украины, а украинским я владел свободно и кое-какие фразы стал понимать и по-польски. Рано утром я пешком добрался до автовокзала и первым автобусом отправился в Цыбинку. Уже в автобусе узнал где находится кладбище советских воинов. Оказалось, что в Цыбинке находится два кладбища советских воинов, одно сравнительно небольшое - кладбище советских офицеров. Я решил, что могила моего отца должна быть именно на кладбище советских офицеров и туда намеривался направится, тем более остановка автобуса была недалеко от входа на кладбище. Действительно автобус остановился напротив входа на кладбище, а может водитель сделал это специально, он вероятно слышал мои расспросы по кладбищу у соседей по автобусу. Вход на кладбище был украшен скульптурами советских воинов, позже мне сказали, что обустройством кладбища занимались пленные немцы. Я прошел арку и по центральной дороге пошел в конец кладбища. Это необъяснимо, я шел прямо к могиле отца и вдруг вздрогнул, когда увидел обелиск, на котором были выбиты фамилия и воинское звание отца.

Я остолбенел - неужели это случилось, неужели наконец-то сбылось, я встретился с отцом. «Здравствуй, папа» - тихо сказал я и вздрогнул от произнесенной фразы - это было новое слово для меня, ведь я не помню, чтобы я когда-то говорил папа. Странно, что такое обычное слово, так разволновало и произвело такое впечатление на меня. Я достал из сумки портрет отца и поставил его у подножия обелиска. И начал рассказывать отцу нашу семейную историю до самого вечера. Я как будто снова превратился в маленького беззащитного ребенка. Начало рассказа было непредсказуемо. Не знаю и не ведаю откуда это у меня вырвалось: «Папа, папа, меня били, издевались, унижали, били по голове, душили» - и я заплакал взахлеб. Такого начала я не планировал, я планировал рассказать про нашу тяжелую жизнь, о том как мы выживали, но человеческая душа - тайна.

С наступлением сумерек ко мне подошел мужчина и представился: «Сосновский - я на общественных началах присматриваю за кладбищем.». Он неплохо владел русским языком и как оказалось приехал в эти края из Западной Украины. Он сказал, что владеет списком более 11 тыс. советских воинов, что похоронены здесь в Цыбинке. Он сказал: «Ваш отец был похоронен с двумя солдатами возле немецкого бункера, их останки мы перенесли сюда. К сожалению фамилий солдатов нам не удалось установить, вот их захоронения» - и он указал на два рядом стоящих обелиска, на которых не было фамилий. Потом эти два солдата приснились мне, когда я был на Кольском полуострове и сказали: «Отца нашел, а нас нет», но эта другая история. Сосновский сказал, что он участвовал в перезахоронении моего отца и солдат и выслал мне приглашение приехать к нам. «У меня хорошие отношения с администрацией Цыбинки, давайте я устою вас в нашей гостинице, она находится здесь недалеко, конечно это скромная гостиница, а завтра поговорим» - он говорил четко, понятно. Он отвел меня в небольшую двухэтажную гостиницу, которая принадлежала женщине, которая приехала сюда из Бельгии. По-моему она плохо владела и польским языком не говоря уже о украинском и русском. Поэтому мы общались преимущественно жестами. Выручал меня в затруднительных случаях Сосновский, который, к счастью, жил рядом. На следующее утро я снова пошел на кладбище и снова начал рассказывать отцу нашу тяжелую жизнь, неудачную судьбу моих братьев. Однако на этот раз я обнаглел и начал предъявлять претензии к отцу: «Зачем ты, папа, не поехал на учебу, а остался на фронте, ведь ты был трижды ранен, тебе же предлагали поехать на учебу в Москву, а ты говорил учиться буду после войны, зачем ты не поехал, а мы голодали, еле выжили, а у твоего последнего сына до сих пор из уха течет гной, а я болел туберкулезом, зачем ты не поехал?» - я говорил это отцу, а сам плакал навзрыд. В то время, когда я обвинял своего отца из здания, которое находилось за кладбищем, ранее, говорили там находился госпиталь советских воинов, раздались звуки полонеза Агинского. Полонез рвал мне душу, я плакал, я понял, что это не полонез - это рыдает со мной мой отец. С тех пор, как только я услышу полонез Агинского сразу вспоминаю Цыбинку, могилу отца и эту сцену, которая выводит меня из равновесия и еще полонез как бы предупреждает меня о скором испытании, которое должно произойти со мной. А я все не унимался: «Папа, неужели ты не знал, что в этой стране выживают хитрые, подлые, демагоги, воры, все преклоняются перед силой, перед сильными и живыми, а как только он умрет его обгадят, а на несчастных никто не обращает внимания» - внутри меня чей то голос начал возражать, а я снова начал наступать: «Ты же помнишь, папа, когда про тебя передавали по Московскому радио, что ты совершил подвиг, так на следующий день на директорской белой кобыле привезли нам целую повозку продуктов. А когда ты погиб, снова была передача про тебя, но уже к нам из начальства никто не приходил, никакой помощи не было». И снова мне кто-то возражает: «А ты помнишь, когда ты поступал учиться в Высшее инженерное Морское Училище и на твой факультет конкурс был 13 человек на место, а ты к экзаменам был подготовлен отвратительно, у тебя даже учебников не было, ты практически не занимался, а только копал землю, занимался сенокосом, помогал строить дом, разве ты учился в школе, а все таки поступил в Училище, несомненно, что учли, что ты сын погибшего советского офицера». «Действительно, а может быть меня приняли в Училище, так как мой отец погиб за Отечество, а я был сиротой» - подумал я, до этого я не думал об этом и вспомнил несколько случаев, когда мне непредсказуемо везло. А разве это не везение, когда меня пригласил в аспирантуру великий ученый, бывший фронтовик, которого я умудрился при первой встрече оскорбить, а он простил меня, хотя иногда напоминал мне дружески, что я из села Отрадного Вяземского района. К полудню незаметно подошел Сосновский и сказал: «Пора обедать». Мы пошли к нему в его дом, его жена приготовила хороший обед с выпивкой. После обеда Сосновский ознакомился со списком погибших советских воинов и захороненных в Цыбинке. «Здесь покоится много казахов - три тысячи, но на кладбище никто не приезжал из Казахстана. Правда, один прислал письмо с просьбой прислать фото могилы отца с печатью с обратной стороны и подписями» - с удивлением сказал Сосновский - «Это что там в Казахстане-того?» - Сосновский покрутил пальцем вокруг виска. Это какое-то недоразумение, казахи - мудрый народ»-сказал я, а сам подумал - «того» всегда было и еще долго будет в моей стране. С тех пор казахи мои личные друзья, хотя я ни с кем из них не знаком. В связи с эти вспомнился случай, который произошел во время торжественного приема, когда ректор вуза и директор академического института, выходцы из Казахстана, смеясь коверкали казахские слова, смысл я их не понимал, но заподозрил плохое, и я, который в этих случаях ел и пил и только иногда рассказывал анекдоты, встал из-за стола обозвал этих людей, бросил на стол салфетку и удалился, что раньше ничего подобного не делал. Все недоумевали и сочли, что я крепко выпил, хотя я кроме воды ничего не пил. Я не дам в обиду казахов, которые лежат рядом с моим отцом недалеко от Одера. Да воспоминания - боль и обида, слезы и любовь, радость и печаль. В списке погибших большинство русских и украинских фамилий ,были и армянские фамилии. Сосновский сказал, что приезжали из Ленинграда евреи и увезли останки своего родственника и это единственный случай. «Вот это люди» - восхищенно сказал Сосновский. Я грубо пошутил, что если русские перевозили всех погибших Польша и Германия была бы сплошь в ямах.

Сосновский познакомил меня с сотрудниками администрации Цыбинки, своими друзьями. Я заметил, что поляки более политически активны, всегда с охотой обсуждают политические международные события, чем у меня на родине. С помощью Сосновского 8 мая я проехал в Зеленую Гуру, а затем в Ново Соль, где размещался госпиталь Советской Армии. Была приятная беседа с сотрудниками госпиталя, сказал, что хотел бы посмотреть бункер фашистов при взятии которого погиб мой отец. Начальство госпиталя предложила мне поехать на то место гибели отца на их УАЗике, которым управлял смышленый, веселый шофер Маврин, он знал все местные поселки и дороги. С его помощью мы приехали на хутор Чорны и познакомились с лесничим Юзвеком, который и показал нам бункер и место первого захоронения моего отца и двух солдат, погибших при взятии бункера. Бункер находился недалеко от хутора Вельблота (бывший хутор Затль). Долго молча я стоял у полузатопленного водой бункера, мысленно представляя картину быстротечного боя: поздно вечером (отец погиб в в21ч 45 мин) к этому бункеру подъехала машина с солдатами, отец сидел на переднем сидении и по прибытии сразу же выскочил из машины и направился к бункеру, за ним солдаты. Из бункера начали стрелять. Фашисты попали в сердце отца (у нас была гимнастерка с убитого отца). Отец произнес только: «Ой» и упал замертво. Так нам описал последний бой моего отца его заместитель майор Лукьянов в том письме, которое я отнес матери в апреле 1945 года. Позже я ознакомился с «партизанской» войной фашистов по рассказам поляков, а также из книги Геббельса «Последние записи», организатора «партизанской» войны в том числе организации преступной группы «Вервольф». Геббельс организовал банды фашистов, которые оставались на территории занятой советскими войсками. Эти банды переодевались в советскую форму и наносили удары в «спину» советским войскам. Не без оснований можно полагать, что среди этих бандитов было немало предателей, бендеровцев (Й. Геббельс Последние записи // Фирма “Русич”, 1993 – Смоленск –с. 416). Так, не исключено, что моего отца убили бендеровцы или русские фашисты.

Поздно вечером меня отвезли снова в Цыбинку. 9 мая был особенный день: у входа на кладбище выстроились солдаты польской армии и солдаты армии ГДР, советских солдат не было, хотя недалеко размещалась военная часть Советской Армии - «ТОВО», наверное требовалось разрешение Верховного Главнокомандующего, а ему не было дело до мертвых ,а у народа нет памяти. Произносились пламенные речи в честь советских солдат на польском и немецких языках, освободивших Польшу и Германию от фашистской чумы. Возлагались венки к подножию памятника Советских воинов, мне дали цветы и я тоже положил их к подножию памятника. Солдаты подняли винтовки и прозвучал троекратный салют погибшим советским воинам. Оказывается я был не один из СССР на кладбище 9 мая. Меня познакомили с Барановской, бухгалтером из Житомирской области Чудновского района. Она была на торжественной части памяти советских воинов, больше я ее не видел. После торжественной части мы побывали в школе, ездили к Одеру, а вечером меня пригласили в ресторан. В ресторане было два зала. В одном зале праздновали сторонники Армии Людовы, в другом - Армии Народовы. Я не знал, кто из них «наши», а кто «чужие», но меня пригласили в оба зала. Я везде выступал и говорил о необходимости сотрудничества СССР и Польши, чтобы фашизм больше никогда не возрадился, и везде предлагал тост: «За нашу победу». Деньги были на исходе и я договорился в гостинице, что завтра утром первым автобусом выезжаю в Зеленую Гуру.

10 мая, перед отъездом на родину, я рано утром пошел на кладбище попрощаться с отцом. Светало, было тихо. Я шел между могилами и шептал: «Прощайте, прощайте… Подойдя к могиле отца я взглянув на его портрет остолбенел, от неожиданности я перекрестился, хотя до этого ничего подобного не делал: я увидел, что из его левого глаза стекает слеза. Это наверное была роса или что-то еще. Минуту я стоял в оцепенении, потом упал на колени: «Папа, папа я еще приеду, папа, я клянусь, я привезу тебе земли из Вяземского, папа, прости, я приеду.» Сколько это продолжалось не помню. Вдруг я услышал: «Пан, пан ...». Я обернулся и увидел хозяйку гостиницы и водителя автобуса, у них на глазах тоже были слезы, я понял надо идти к автобусу. Я встал, взял сумку, подошли к автобусу и как во сне попрощался с хозяйкой гостиницы, сел в автобус, который был полон учеников, у девочек в руках были цветочки. Ехали до Зеленой Гуры молча, я чувствовал, что пассажиры знали мою историю и молча сочувствовали мне. Днем бродил по улицам Зеленой Гуры, заходил в церкви, где было много молодежи, приходили даже целыми классами во главе с учителем, что было непривычно для нашего образа жизни. Но в голове все время возникала последняя картина прощание с отцом, откуда слеза? Вбитое в меня материалистическое сознание не могло примириться с увиденным, может с листьев дерева упала роса? А что еще может быть…? Я терялся в догадках. И вдруг я вспомнил слезу матери, когда она ночью сидела у кроватки моего братика после сообщения о смерти отца. Нет, горе нам и назидание, когда безутешно плачут матери и мертвые отцы. Ночью приехал в Варшаву и провел остаток ночи на вокзале, утром побродил по Маршаковской. Очень проголодался, но в кармане брюк обнаружил остатки денег, которых хватило только на литр кипяченого молока, которое выпил в кафе на Маршаковской. Рядом в кафе сидели люди, которые читали газеты, некоторые тихо беседовали, было спокойно, уютно - нет это другая цивилизация. В 12 часов выехал в Брест, а из Бреста в Киев.

Уже в поезде решил надо ехать домой, на Дальний Восток и обдумывал план дальнейших действий. Надо попытаться создать на Дальнем Востоке институт подобный институту Патона. Кроме того, я понял, что мы проигрываем Западу в культуре, общей культуре, основанной на уважении себя и окружающих, культуре быта, но и в высоких технологиях, что является взаимосвязанным. После приезда из Польши мои близкие не узнавали меня: «Ты стал какой-то другой» - говорили они. Не раздумывая я пошел к своему Учителю и сказал: «Я уезжаю на Дальний Восток». «Не куда ты не поедешь, защитишь докторскую диссертацию тогда и поедешь» - сказал он.


ПОСЛЕСЛОВИЕ

После моих поездок в Цыбинку там побывал мой брат Витя, мой сын Сергей, моя жена Галина Петровна, мои внучки - Катя и Вита, моя племянница Ира. Однако они не видели (кроме брата Вити) первоначального надгробия моему отцу и другим воинам на кладбище - их разрушили польские фашисты в начале 2000 года. После вмешательства моего сына памятники восстановили, но это было худшие подобие. На мой взгляд, неспокойно лежится советским воинам в Цыбинке - с ними снова воюют фашистские сволочи. Но они лежат не на чужой земле, они отвоевали эту землю у заклятых врагов ценой собственной крови и страданиями  своих близких и передали эти земли Польше. Благодаря советским воинам Польша не только сохранилась, но приобрела новые земли, выход к морю. В благодарность за это в Польше разрушаются памятники советским воинам, Польша становится передовым отрядом Запада в «холодной» войне с Россией и интенсивно готовится к «горячей» войне.

Однако в Польше есть трезвые, порядочные люди и в значимые даты мне из Польши присылают фото могилы отца, рядом цветы и зажженные свечи. Это делает поляк Krzysztof Zych - дай Бог ему здоровья и счастья.