Еще раз про Буратино

Своего  лечащего врача  я  просто  обожала.  Его  звали  Овик  Леонович.  Это  был  высокий,  синеглазый  армянин,  очень  доброжелательный  и  не  лишенный чувства  юмора.    Он  являлся  нашим  палатным  врачом.  В  его  улыбку  я  была  влюблена  до  бабочек  в  животе.  И  я  писала  стихи  про  его  улыбку,  которую  почему-то  считала  золотой,  про  его  природное  обаяние…
-  Овик  Леонович, это – Вам! -  говорила я,  протягивая  свой  очередной  стишок,  написанный  от  руки  на  отдельном  листке  из  блокнота.  И он  в  ответ  улыбался  своей  ослепительной,  золотой  улыбкой.
О  моей  симпатии  к  лечащему  врачу  было  известно  всему  отделению. 



                1

 Так  сложилось,  что  после  перенесенной  травмы,  мне  частенько  пришлось  лежать  в  больницах.  Перечислять  их  не  буду – это  утомительно  и  никому  не  интересно,  но  об  одном  случае  хочется  рассказать.
Большей  частью  я  попадала  в  неврологические  отделения,  но  не  обходилось  и  без  отделений  хирургии. Что  ж,  и  там  жизнь  идет  своим  чередом,  случаются  и  в  больницах  маленькие  радости.  Но  в  основном,  это  очень  скучные  отделения.  А  с  моим  позитивным  характером  находиться  в  такой   обстановке,  да  еще  и  по  целому  месяцу,  как  минимум,  равносильно,  наверное,  пребыванию  в  тюрьме…
Многое  зависело  и  от  контингента  больных,  находящихся  с  тобой в  одной  палате.  Короче,  разные  больницы,  разные   отделения – было с  чем  сравнивать.
Но  вот  судьбе  было  угодно,  чтобы  я  оказалась  в  отделении  травматологии. Нога  почти  полностью  вышла  из-под  моего  контроля,  и  надо  было  с  ней  что-то делать.
 В  это  отделение  Республиканской  больницы  я  попала  впервые  и,  как  потом  оказалось,  не  на  один  раз.  Отделение  было  небольшим – всего  6  палат: 2  женских  и  4  мужских,  в  каждой  из  которых  по  10  человек  больных.  Поскольку  больница  была  республиканской,  то  городские  больные  сюда  попадали  крайне  редко.  В  основном   здесь   лежали  сельские  жители,  в   большинстве  своем,  коренной  национальности,  но  попадали  и  русские,  тоже  проживающие  в  дальних  районах  республики.
В  этот  раз,  на  всю  10-местную  палату,  русской  была  только  я.    Но  легко  сходясь  с  людьми,  находила  общий  язык  со  всеми.
Сперва  приходилось  тяжеловато,  потому  что  все  в палате,  между  собой,  разговаривали  на  родном  языке  и  только  матершинные   слова  звучали  на  русском.  Когда  я  спросила,  почему  так – мне  объяснили,  что  на  чеченском  языке  матюкаться  большой  грех,  и  Аллах  им  этого  не  простит.  Поэтому  в палате,  по  возможности,  я  старалась  находиться,  как  можно  меньше.
 К  моей  способности  к  стихотворчеству,  относились  сдержанно,  с  иронической  улыбкой:  мол,  что  с  нее  взять?  Хоть  что-то!..
…Моей  соседкой  по  кроватям  была  Сацита.  Она,  как  и  я,   лежала  здесь  не  в  первый  раз,  и  уже  ее  готовили  к  выписке. 
-  Вика,  напиши  мне  на  прощание  стихотворение. – умоляюще  попросила  она  меня. – Может,  мы  больше  никогда  не  увидимся,  так  я  тебя  вспоминать буду,
читая  твое  посвящение…
Я  не  смогла  отказать,  хотя  в  прошлую  нашу  госпитализацию,  я  уже  посвящала  ей  стихи,  и  она  была   очень  довольна.
Но  назавтра  мне  была  назначена  блокада,  поэтому,  особо  не  заморачиваясь,  я  начала  так:
Буратино  нос  макнул
В  синие  чернила,
И  в  тетради  написал:
«Сацита,  будь  счастлИва!» -

Утром  я  вручила  ей  свои  пожелания.  Потом  меня  увезли  на  блокаду – стало  намного  легче,  но  эффект  от  нее  должен  был  закрепляться  еще  некоторое  время.
 Вечером,  когда  все  врачи  ушли   домой,  я,  как  обычно,  вышла  в  коридор,  где  собирались  все  любители  шашек,  шахмат  и  нард. Уж  здесь   я  была  в  своей  стихии:  переиграть  меня  практически  было  невозможно,  особенно везло  в  нардах:  камень,  волшебным  образом,  шел   такой,  какой  и  был  нужен…    Ребята-чеченцы  скрипели  зубами,  но  превосходство  мое    единодушно  признавали.
-  Не  садись  с  ней  играть… Всё  равно,  проиграешь! – смеясь,  говорили  они  друг другу…
И  тут  меня  срочно  позвали  в  палату.  В  прекрасном  настроении  я  открыла  дверь…    
               

                2

Палата  встретила  меня  гробовым  молчанием.   Девять  пар  глаз  метали  в  меня  молнии.  В  полном  недоумении,  я  спросила:
-  Девчонки,  вы  меня  звали?  (кстати,  «девчонки»  были  разновозрастные,  самой  молодой  из  них  была я:  на  тот  момент  мне  уже  исполнилось  22).    Тогда  чего  молчите?...
Молчание  продолжалось  еще  минуты  три.
-  Ну,  если  так,  тогда  я  пойду  снова  играть…
-  Никуда  ты  не  пойдешь!  Пока  не  ответишь  на  вопрос…
-  Так  спрашивайте! 
Ничего  не  понимая,  я  села  на  свою  кровать.  Мне становилось  интересно,  в  чем  причина  такой  перемены  настроения  у  моих  соседок.
-  Скажи,  я  похожа  на  Буратино? – спросила Сацита,  буравя  взглядом. – Или  у  меня  нос,  как  у Буратино?  Ты  Овику Леоновичу  таких  стихов  не  пишешь!
-  Да  это  и  понятно, - поддержала  Сациту  Малика – соседка   справа. -  У  него    ЧЛЕН  есть.  Поэтому  его  нос  не  как  у  Буратино!
Сначала  мне  стало  смешно:
-  Вы чего,  девчонки?  Это  же  стих – пожелание!  И  Буратино  здесь  совсем  не  причем! Он  СВОЙ  нос  макнул  в  чернила,  чтобы  тебе  пожелать  счастья,  вот  и  всё!
Но  моих  объяснений  никто  не слушал.  Говорили все  и  сразу.  На  русском  языке вперемежку  с  чеченским. На  меня  окрысилась  вся  палата,  посыпались  оскорбления  и на  меня  и  на  Овика  Леоновича… Хотя  его  с  какого  боку  приплели – было  непонятно.  Да уж,  понимание  стихов  может  оказаться  разносторонним.  К  утру  даже  пообещали  удавить…
…Обидно  было,  что  блокада  моя   пошла  насмарку,  процедура  не  закрепилась  и  не  принесла  ожидаемой  пользы.  Но  отныне  к  каждому  слову   я  стала  относиться  строже,  а  к стихам-пожеланиям  особенно.  Ведь  понять  могут  по-разному.