Таёжная быль

    
       Что может сравниться с таёжной красой в начале осени? Всё так же поют птицы, светит солнце, плывут облака. Всё зелено, всё тянется к свету, но нет уже той бездонности неба, яркости и новизны красок. Всё чаще окидываешь взглядом горизонт в ожидании чегото. И вот она - первая паутинка "бабьего лета".

       Караван из пяти верховых лошадей перевалил через очередную сопку и теперь медленно спускался в распадок. Трава в распадке высока и густа. Видны только туловища седоков да лошадиные головы, покачивающиеся в такт шагам. Розовые метёлки, словно морские волны, расходятся, омывают лошадей с седоками. А над всем этим летят и летят нити "бабьего лета". Подвластные ветру, поднимаются ввысь, цепляются за траву, и собирается прозрачно-розовая пена, искрящаяся в закатных лучах солнца.

       Видят ли эту красоту мои спутники? Они местные, в отличие от меня, для них она повседневный атрибут жизни: и распадок, и очередная сопка, о которую разбивается прибоем моё иллюзорное "море". Слегка напрягшись, лошадка выносит меня на "берег". Шелест травы сменился сухим хрустом пересохшего мха. Напахнуло смолистым зноем. Натянув повод, развернул лошадь в сторону распадка. Недовольно дёрнув головой, посмотрела вслед удаляющейся кавалькаде. Наклонился, потрепал по шее: "Не волнуйся, Рыжая, я только посмотрю, и пойдём дальше". Лошадь, успокоенная моим голосом, потянулась к ближней ветке и захрумкала, зажмурив глаза. Я с замиранием  сердца смотрел на затянутую знойным маревом равнину распадка, широко и вольготно раскинувшегося меж валами сопок, сливающимися на горизонте со слегка выцветшим небом. Невозможно понять, где что начинается, где кончается. Моё состояние, видимо, передалось лошадке. Стоит, не шелохнётся. Вслушивается во вселенскую тишину, разлившуюся вокруг нас. Ни крика птичьего, ни шороха травы. И тут откуда-то издалека  послышалось: "Ого-го-о-о…" Тронул повод - кобылка поняла и без понукания пошла спорым шагом. Я едва успевал уворачиваться от веток. "Этак весь завтрак вытрясешь, - пронеслось в голове. - А кто знает, сколько ещё плутать по сопкам-распадкам?"

      Мы с Рыжей часто отставали от группы, но я  не боялся потерять дорогу или заблудиться: её, как таковой, не существовало, мы шли по прямой, а потому я полностью положился на свою кобылу, отдавшись во власть её природного ума и сообразительности. Всё, что требовалось от меня, - сидеть в седле и не мешать ей, что я и делал, свесившись набок в скрипучем седле. Это было, явно,  не по нутру моей лошадке, но я делал вид, что не замечаю её косых взглядов. Что делать? Сидеть так, как ей бы хотелось, не позволяло определённое место. С непривычки болело всё тело, вот и приходилось перекатываться с боку на бок.
Ещё издали потянуло дымком, и вскоре наши мучения прекратились. С превеликим трудом обрёл я твердь земную. Довольные представлением, мои товарищи были более чем щедры на комплименты, из которых даже самые доброжелательные непозволительно произносить вслух перед публикой, не бывавшей в тайге. Это был жаргон настоящих мужчин. Не пожалели "добрых" слов и в адрес моей кобылы.  Право же, не моя в том вина (и не её), что такой уродилась, а потому никак не мог согласиться с тем, что она похожа на водовозную  бочку.  Ленива - да. Однако на то была причина, о которой я в данное время ещё не знал. А вообще-то, она была доброй, спокойной лошадкой. Как раз для меня. Так что, спасибо конюху. Она первая раскусила, кто я и что я, потому и действовала соответственно. Едва забросил повод на сучок, опустила голову и задремала, не обращая внимания ни на соседей - жеребцов, ни на смех сидящих у костра мужиков, осыпающих меня подначками:
       - Наконец-то. Мы уж думали, повернул обратно.
       - Как бы не так. Не дождётесь, - молча, парировал их выпады, устраиваясь в стороне от жарко пылающего костра.
       - А чё, дорогу знаешь, – загоготали мужики. - Ты, паря, зря развалился. Пока ждали, весь чай выхлебали. Так что… дуй за водой. Попьём чайку и в путь.
 Делать нечего, если ты самый молодой в команде. Пробираясь сквозь кусты, ус-лышал, как затрещали еловые ветки, брошенные в костёр, и  тут же голос одного из мужиков:
       - Куда бросаешь? Смотри, какая сушь. Так полыхнёт, что не успеешь задницу от земли оторвать.

       Бежит ручей по камушкам, цепляет склонившиеся ветки и пропадает в гуще краснотала. С трудом, но нашёл подход к воде. Хотел уж было зачерпнуть ведром, да так и замер. Сразу-то не понял, что за палки лежат на дне, но едва наклонился, чтоб рассмотреть получше, а палки в разные стороны так и прыснули. Никогда такого чуда не видел. Да и где бы мог увидеть? Хорошо, что успел за корягу ухватиться, иначе не миновать бы ледяного купания.
Мужики только усмехнулись, выслушав мой рассказ:
       - Чего захотел!  Харюза голыми руками поймать!

       Ближе к вечеру наш караван вошёл в такой мощный кедрач, что, будь я один, ни в жизнь бы отсюда не выбрался. Видимо, такая задумка у нашего техника-пчеловода была: проверить, а может, и попугать молодёжь. Но, скорее всего, я несправедлив к нему.
       - Ты, паря, не отставай, - поучал он, окинув презрительным взглядом бывалого конника. - Скоро стемняет. И не жалей ты её. Развернулся, и застоявшийся рысак припустил вдогонку ушедших вперёд мужиков. Рыжая скосила хитрющий глаз и пошлёпала  за ним  вдогонку.

       Чем дальше уходим на Север, тем явственней чувствуется приближение осени. Пропали жаляще-кусающие твари. На берёзах появились первые жёлтые мазки. Трава пожухла, стала жёстко шуршащей, а воздух по утрам уже не отдаёт парным молоком. Покачиваясь в седле, смотрел и смотрел, словно предчувствуя, что больше никогда не придётся свидеться с этой красотой.

      При свете звёзд вышли на поляну. В дальнем её углу чернеет избушка. Ни дымка из трубы, ни лая собак, лишь по колышкам можно определить, что это пасека. В предвкушении ужина и отдыха  мужики шумно рассёдлывали лошадей. Вначале в избушке залаяла собака, потом в окошке блеснул свет, мелькнула тень и в распахнутую дверь с радостным лаем выскочила собака, за ней хозяин.
      - Что, старый, не ждал? Давай, давай, расхаживайся, - зашумели мужики. - Целый день не емши.
      С превеликим трудом я перекинул ногу через седло и мешком свалился на землю. Не помню, как расседлал лошадь, как добрался до избушки, хотя до неё было всего-то два шага. Этот день дорого мне достался. Было одно желание: упасть куда-нибудь и провалиться в сон. Но мои мечты о сне развеялись прахом. Неужели я так долго провозился с лошадью? На пышущей жаром чугунке  шкварчит, издавая умопомрачительный запах, мясо. То и дело гремит крышка фляги. Чадящая семилинейка придаёт домашний уют скромному жилью. И как это в такой крохотной избушке поместилось столько пьющих, жующих, смеющихся людей?

      Место для пасеки  выбрано со знанием дела - защищенный  сопками распадок. Заросшая ивняком и черёмухой речка - хорошее подспорье для пчёл ранней весной. Удивительный мёд на этой пасеке! Такого нежного, приятного на вкус нигде и никогда  больше не пробовал. Заведовал пасекой старик Полетаев. Зимой он бывал здесь наездами, приезжая только проверить, как идёт зимовка у пчёл.

     Поутру, пока мужики отсыпались после позднего ужина, я с хозяйской собакой пробежался по ближним окрестностям. Сама природа здесь располагала к очищению, созерцанию и познанию себя, но осознанность этого пришла много позже.
 
    С  утра установилась тёплая безветренная погода. Надолго ли? Выехали довольно поздно, без шумных прощаний. Хозяйский пёс проводил нас до границы, известной одному ему, и весело потрусил обратно, к стоящему не крыльце хозяину.

     На этот раз наш путь проходил по старой заросшей дороге на Биробиджан.   Рыжая, вдоволь вкусившая овса (не пожадничал старик), гулко шлёпает разбитыми копытами.  Как обычно, впереди на гнедом жеребце - техник-пчеловод, который всё это и затеял - ознакомительную поездку по пасекам для нас, молодых специалистов. Это был мужчина лет тридцати, хорошо знающий своё дело и тайгу. Двое других - деревенские охотники, увязавшиеся с нами. У каждого по карабину за плечами, перемётные сумы за седлом. В сапогах и фуфайках. Настоящие охотники, не то, что мы с Вовкой - в ковбойках и сатиновых шароварах. Конь у Владимира, не то что у меня, - большой, длинный. На таком вертись, как хочешь, ему всё едино. Да и сам он спокойный. Никогда не ругнётся. Посмотрит молча и улыбнётся, а вот в седле сидит как мешок с овсом, хоть и отслужил в армии.

      После полудня остановились на привал. Удивляюсь, как мужики находили такие места. Возможно, это делалось специально для нас, но, скорее всего, это был их постоянный маршрут. Сопки в этом месте настолько близко подошли друг другу – раскинь руки и достанешь обе вершины. Зажатая крутыми берегами, шумит река. Есть река – будет рыба.
      Не успела закипеть в котелке вода, а на траве уже лежат несколько серебряных слитков, бьющих хвостами. Красивая рыба ленок! Природа изготовила её по спецзаказу для горных таёжных рек, быстрых и холодных. Обтекаемая форма тела, небольшие, но мощные плавники. Я прочувствовал это собственными руками, когда чистил рыбу. К сожалению, это всё, что мне доверили в процессе приготовления ухи. Едал уху в деревне у деда, большого знатока этого дела. С пацанами на левом берегу Уссурянки варили карасей. Какой только рыбы не перепробовал! От этой же шёл какой-то особенный, удивительно тонкий аромат. И дело было не только в ленке, плавающем в  кипящей воде и посматривающем на нас белыми глазами, а в той ауре, которая нас окружала. Шум реки, молчание исполинов-кедров смешались с ароматом трав, терпким  запахом лошадей. Добавьте сюда запах дыма от догорающего костра, и вы почувствуете, как в вас просыпается зверский аппетит. Мужики с таинственным видом колдуют над котелком, по моему мнению, уже готовой ухи. У меня давно урчит в животе и сводит скулы от одного только запаха. Чтоб не подвергать себя лишним мучениям, спустился к ручью.
      - Далеко не ходи, ненароком заблудишься, - донеслось вслед.
      "С какой стати я должен куда-то идти? Уха готова, а я  уйду", – хотел  ответить, но промолчал. Немного постоял, полюбовался природой и вернулся к костру. Все уже сидели с полными кружками ухи.
      - Прибыл? Еще немного погулял бы, и тю-тю уха. Не стали бы ждать.
      Уха хороша сама собой, а вовремя приправленная крепким словцом и соответствующим напитком, – это праздник живота.

      Много пасек мы проехали, но нигде нас не встречали по русскому обычаю - стопкой водки. Тайга - магазин далеко, да и какой пчеловод позволит осквернить своё дыхание суррогатом! Медовуха - вот главный напиток пчеловода. И веселит и лечит. Кто хоть раз попробовал настоящую медовуху, приготовленную на пасеке, тот знает, что такое божественный нектар. А под ушицу да на берегу таёжной реки, когда тебе ещё совсем ничего годков…

      Этот переход был не самым трудным, но самым долгим. К тому же, погода стала резко меняться. Потянуло сиверком.
      - Пошевеливай, ребятки, - то и дело подгонял нас техник. – Того и гляди закоченеете. Через сопку перевалим, и в баньку. Мне было совершенно безразлично, куда и зачем несёт меня Рыжая. Полнейшая апатия овладела мной. Даже предвкушение баньки не могло отогреть мои окоченевшие колени. Никакие растирания не помогали, а сойти с лошади - задержать всех. Прекратились мои мучения  лишь после того, как моя кобыла едва не упала, поскользнувшись на корне. Кто-то из мужиков вовремя успел  подхватить её под узду, после чего и мне помог  слезть с неё. На негнущихся ногах я подошёл к столпившимся возле кедра мужикам. На выбитой вокруг ствола земле лежал красавец – гуран.  Дикий козёл. Тонкая проволочная петля перетянула его туловище. Видно было, как мучительно долго умирало животное. Мужики потоптались в поисках утерянного рога, но так и не нашли. Погрузили тушу на лошадь и в полном молчании продолжили путь.

      Это событие несколько встряхнуло меня, разогнало кровь. Взгромоздившись в седло, поплёлся за остальными. Вскоре вышли из кедрача и оказались в настоящем снежном королевстве. Со склона сопки хорошо просматривался  заснеженный распадок. Не верилось, что всего несколько дней назад было тепло и солнечно. Настоящая зима встречает нас в конце пути. Игрушечный домик в снегу. Чёрными точками виднеются колышки, огораживающие участок. Чуть в стороне притулилась вожделенная мечта нашей команды – банька. Тянется цепочка следов на снегу. С громки лаем навстречу нам бегут лайки. Подбежали и, почуяв зверя, остановились, принюхиваясь. Распахнулась дверь избы, и в клубах пара показалась женщина. Приставила ладонь к глазам, чтобы лучше рассмотреть, что за гости пожаловали. Что-то сказала и вернулась в избу, а вместо неё, набрасывая на ходу шубейку и прикрикивая на собак, появился старик. Мы подъехали, неторопливо спешились.  Старик расцеловался со всеми по русскому обычаю, троекратно, осмотрел козла, покачал укоризненно головой:
      – Вот, стервецы. – Увидев меня, всё ещё сидящим на лошади, засмеялся: -  А этот что? Ещё не наездился? Слезай, паря. Приехал. – Увидев, как я сполз с лошади, напал на мужиков, начавших разделывать козла: – Ах вы, ироды! Что с мальцом сделали! - Засуетился. – Пошли, милок, в избу. Ишь, как закоченел. Да разве так можно? – продолжал ворчать дед.
       Подходя к двери, я  оглянулся. Ободранная туша ви-села под перекладиной, на снегу "парило" красное пятно. Чуть в стороне, облизываясь, урчали собаки.
      Эта картина запомнилась мне на всю жизнь.

      Изба опахнула печным жаром и светом лампы. Не помню, сколько простоял в забытьи, прислонившись к печке, когда услышал:
      - Вставай, милок. Банька готова.
Старик  тряс меня за плечо. Я открыл глаза и не пойму, где я.
      - Ну-ну, просыпайся. Эк тебя с непривычки сморило. Сейчас в баньке отогреешься и за стол. Мужики-то давно уже хлещутся. Вот тут тебе бабка бельишко спроворила. Мылся когда в баньке-то по-чёрному? – не то спрашивал, не то просто разговаривал сам с собой старик, соскучившийся по людскому общению.
 Ни в какую баньку идти не хотелось. Какая банька, когда тело отказывалось под-чиняться. Оно стонало и выло: "Оставь меня в покое!" Распахнулась дверь, и в избу вместе  с клубом холодного воздуха ввалился распаренный техник. Прошёл к столу и упал в изнеможении на лавку, обмахиваясь полотенцем и не глядя в мою сторону:
      - Ты что сидишь? Дуй быстро в баню.
      - И то, говорю, - подхватил старик. Хлопнула крышка фляги, старик поставил на стол кружку с медовухой: – Выпей-ка, милок. После баньки само то. Умаялся парнишка, никак не отойдёт с дороги. А ты пей, пей. Я его сам отведу в баньку. Не дожидаясь старика,  встал и на непослушных, негнущихся ногах побрёл в баню. Не знаю, смог ли бы  описать Гоголь то, что увидел я, выйдя из избушки.
Луна царствовала над тайгой. Тёмно-фиолетовые тени тянулись по голубому поскрипывающему под ногами снегу. Над навесом с лошадьми, над баней парило, поднимаясь туманным облачком. Зима, настоящая зима властвовала здесь, среди тайги. Разве видел Гоголь такую красоту?"
       Разделся в предбаннике и нырнул… в ад. Не вовремя вспомнил незабвенного Ивана Васильевича, когда жаром обдало, захлестнуло легкие. А из самого чрева ада в несколько голосов закричали:
       - Закрой дверь, весь жар выпустишь.
       - Куда идти? Что делать? – пронеслось в сознании. Поднял голову и упёрся в потолок.
       – Кто ближе, плесните чуток, -  снова раздалось из темноты.
Груда раскалённых камней, мерцающая в темноте, казалось, взорвалась.        Обжигающей волной меня буквально выбросило в предбанник. Вслед за мной выскочили остальные и ну кататься по снегу и окучивать друг друга. Всё по Гоголю, только хвостов не хватало. Как ни сопротивлялся, затащили в баню - и на полок. Да веничком, да с прибауточками. Едва живой вывалился на волю и почувствовал себя вновь народившимся. Словно и не было страшной усталости и апатии, а вокруг всё было голубое, сияющее под лунным светом. Едва ввалился в избу, навстречу дед с кружечкой:
       - Как банька? Хороша? То-о-то… Банька в тайге - первейшее дело. С лёгким выпаром тебя, милок. Выпей-ка кваску - пользительно после баньки. Ядрёный запах вмиг прочистил мозги. Всё встало на свои места, а главное - пробил зверский аппетит.
       - Смотри, Митрич, испортишь мне парня. Я из него пчеловода должен сделать, - сказал техник. Он сидел за столом, по-хозяйски привалясь к стене и потягивая из кружки, явно, не квас.
       - Ничего, ничего, милай. По первой со всяким бывает, - успокаивал меня дед и, обращаясь к технику, пристыдил: - Вспомни себя. Давно таким стал? Герой с медовухой. Ай забыл уже? Указчик деду!
 Говоря это, старик остановился посреди избы со сковородой в руках. Техник, же-лая успокоить старика, поставил кружку, вытер лицо полотенцем и примиряющее заговорил:
       - Ладно тебе. Я ведь так. Для учения. - Желая уйти от неприятного продолжения, заметил: - Что-то бабки твоей нет. Куда на ночь глядя пропала? Уж не выгнал ли ты её на старости?
 Старик присел на табурет, оглаживая бороду, гордо произнёс:
       – А чё её выгонять? Сама в тайгу ушастала. Когда это она дома сидела?
Скоро прибежит, не волнуйся. Ещё надоест разговорами. А вот и наши банщики-парильщики. - В сенях послышался топот, распахнулась дверь, и в одночасье просторная изба наполнилась распаренным дымком, стала шумной и тесной. Дед каждого одарил кружкой хмельного напитка, приговаривая:
       - После баньки пользительно. Отдыхайте пока. Хозяйка придёт, и за стол.
 Расселись, кто куда.  Обмахиваясь, кто полотенцем, кто подолом рубахи, прикла-дывались к кружке.

       В лампе подрагивал язычок пламени, разбрасывая по углам причудливые тени. Теплом и уютом была наполнена изба. Видимо, я всё же задремал.
       - Заждались, поди, милые? - спросил старик, вешая на крюк полушубок. Загремел печной заслонкой, одновременно нас успокаивая: - Ничего, скоро прибежит. - Подошёл к столу, поправил фитиль в лампе и снова заговорил: – Лошадок проверил да сенца на ночь бросил. - Затем остановился посреди избы, прислушиваясь: – Ну, что я говорил? Бежит старая домой.
И верно. Послышался приближающийся лай собак, и вскоре захрустел под тяжёлыми шагами снег.
 – Но, но. Не балуй, донеслось до нас.
Обиженно взвизгнула собака, распахнулась дверь и вместе с клубом морозного воз-духа в избу вошла старуха. Если б я не знал, где нахожусь, со стопроцентной уверенностью мог бы сказать - передо мной моя родная бабка Татьяна.  Такая же высокая, сухопарая, с явной примесью нанайской крови, о чём говорили  смуглые скулы, слегка раскосые глаза и чёрные, как смоль, волосы. Едва вошла, как изба наполнилась жизнью.

       - Ну, мужики, вовремя приехали, вместо приветствия сказала она. Ёё нисколько не удивили нежданные гости, сидящие за столом.  Скинула полушубок, бросила на печь рукавицы, валенки, прошлась по избе, цепким взглядом осмотрев каждого из нас. Подошла к фляге, зачерпнула и одним духом выпила ковш медовухи. Посмотрела на соловых мужиков, как бы объясняя: "За день капли не было во рту". Посмотрела на техника, уютно устроившегося в углу,  у окна, и спросила: – Это ты кого же привёз паря?
       Тот в ответ засмеялся:
       – Они сами приехали. Захотели посмотреть, как вы с дедом живёте.
       – А чё на нас смотреть? – тут же нашлась старуха. - Живём. А ты, старый, чё пнём стоишь? Смотри, парнишку совсем сморило. Давай ужинать. - И совсем другим тоном: - Зайцев ноне развелось! По пороше хорошо видно. Поставила силки. Поутру сбегаю, проверю. - Оглянулась на мужа, суетившегося у печи. – Хорошенько просуши дыроватки-то, не так, как в прошлый раз. Что-то руки зябнуть стали.
       - Во-во, руки у неё стали зябнуть, – передразнил её старик, укладывая рукавицы на лежанке, - а туда же.  Старый, старый….  Сама-то – молодуха?
  Мужики, привычные к таким перепалкам, потихоньку потягивали из кружек, при-нюхиваясь к аппетитному запаху, вырывающемуся из печи.
       - Ладно, дед, не ворчи, - сказала, успокаиваясь, старуха, окинула взглядом стол и поинтересовалась: - Вы что же это печёнку-то не занесли? 
       – Не колготись, молодуха,- стал подшучивать над женой старик.- Только тебя и ждали. Ишь ты. Старый! А у кого руки зябнут? Не бойсь, в молодухах не зябли. В любой мороз без дыроваток в тайгу шастала. Никакой мужик, бывало, не угонится.
       - Да угомонись, наконец. Дай людям поесть, - теперь уже старуха попыталась успокоить мужа.
       -  А чё? - старик тряхнул бородой.– По два козла, бывало, в день притаскивала. - Посмотрел с вызовом, словно кто-то собирался оспаривать его слова. - Добычлива была… И как это я её угомонил? До сих пор не пойму.

       Мужики пили медовуху, похрустывая огурчиками, и незаметно было, чтоб они прислушивались к словам хозяев. Я потянулся за хлебом, но старик опередил меня:
       - Постой, милок. Это я собачкам испёк. И верно жена сказала, что совсем старый стал, что совсем из ума выжил, раз про хлебушек забыл. А вы куда смотрели? – теперь уже напал на смеющихся  мужиков. Затопал к двери, на ходу повторяя: – Я сейчас, сейчас, мигом.
       – Тебя старой, только за смертью посылать. Малой, чай, хлеба хочет, а он шастат, незнамо где. Раздвинула тарелки, и старик водрузил на средину стола большой противень. Свет от лампы упал на золотистую корочку, а я смотрел на тот, "собачкин" хлеб.

       Весь вечер старик был в движении. То присаживался к столу, то вставал и убегал из избы, словно в доме не было хозяйки. Наконец, угомонился. Присел с краешку стола и, словно оправдываясь, сказал:
       – Что-то подрастерялся  немного. С лета гостей не было. Мы уж со старухой заскучали.
       - Как же? Есть когда скучать!
       - А медовуху, однако, поставил. Ну, как охотники нагрянут, а тут вы…
Старуха, не дав договорить мужу, неожиданно сообщила:
       - Есть, есть кабаны. У дальнего распадка всё перерыли. Да вы знаете, где. - Все утвердительно кивнули в ответ. – Всё перерыли, перелопатили. Шишка ноне уродилась, да и жёлудь тоже. Хватит им жору на всю зиму.
 Дед нетерпеливо ёрзал на табурете, посматривая то на жену, то на гостей. Расправил ладонью усы и, усмехнувшись, сказал:
       - Вот так всегда. Стоит кому приехать, слово не даст вымолвить. Однако вовремя вы появились. Две фляги поспели, а пить некому. Много ли выпьет? – кивнул в сторону жены. – Кружку, другую с устатка. А медовуха - что та девка, долго держать нельзя - аромат потеряет.
 Избушка задрожала от смеха. Куда хмель делся. Закашлялись мужики, замахали руками. Только старуха сидит молча, как каменное изваяние. Ни одна морщинка не дрогнула на её лице.
       - Ну, дед, ты даёшь…
       - Распотешил, язви тя в печёнку, - раздались голоса за столом. - За медовуху не боись, - просмеявшись, вслед за мужиками заговорил техник и вытер слёзы: – Не дадим в девках состариться. Верно, мужики?
       - Верно, - подхватили те.
       Нечего греха таить, пробовал я медовуху и до этого, и не только медовуху, но сейчас чувствовал, как голова съехала набок. Взял ломоть хлеба и, не обращая внимания на возмущенные возгласы, придвинул к себе остатки печёнки. Закрыл глаза и проглотил первый кусочек. Никогда ещё не приходилось есть что-либо подобное.
       - Кажется, наш герой очухался, - услышал сквозь шум в голове. Но мне уже было всё равно.

       Всё чаще хлопала крышка фляги: мужики старательно выполняли своё обещание. Застолье перешло рубеж насыщения, и наступило полное расслабление. В отличие от старика, за весь вечер не приложившегося к кружке, старуха не пропустила ни одного тоста. На беззлобные выпады жены старик лишь улыбался, поглаживая широченную, как у старообрядца, бороду. Следующая кружка окончательно свалила меня, тем самым завершив этот большой и такой насыщенный впечатлениями день. Глаза слипались, отдельные фразы уже не улавливались, сливаясь в убаюкивающее журчание. Последнее, что мелькнуло в помутившемся сознании, – нужно выйти на волю, чтобы, не дай Бог, не опозориться ночью. С трудом выбрался из-за стола и, не обращая внимания на подначки, вышел в сени, оттуда на крыльцо. Чуткие лайки тут же подбежали, помахивая хвостами. Одна из них уткнулась мордочкой в руку и посмотрела мне прямо в глаза. Стало так стыдно, что не догадался прихватить чего-нибудь вкусненького для них, а возвращаться в избушку не было времени. Свежий воздух лишь слегка остудил разгорячённое тело, в голове же витало приятное кружение. Потрепал по холке собаку и хотел уж, было, возвращаться в избу, как со стороны загона услышал тихое призывное ржание. "Ёлки-палки, как же я мог про неё забыть?" – пронеслось в голове. А она почуяла меня, позвала. Вот тебе и Рыжая. Кобыла продолжала тихонько звать меня, пока не прикоснулась шелковистыми губами до моей руки.

      - Что не спишь, красавица? Разбудишь своих товарищей. Спи, я тоже пойду отдыхать. День-то долгий был у нас. От неё так приятно пахло сеном и детством. Провёл рукой по её щеке и пошёл в избушку.
      Похрустывает снежок под ногами, рядом бегут собаки, а над нами висит огромный диск луны. Захотелось расправить руки, взлететь и парить над этой прекрасной землёй.

      В избе - дым коромыслом. Никто не собирается выходить из-за стола.
      - А вот и наш малой, - закричали хором. – С облегченьицем. Ко мне потянулись кружки.
      - Привыкай, привыкай. Не курящий - пчеловод ненастоящий.
      - У нас только дед некурящий, - поднял палец техник.
Кто-то добавил:
      -  И непьющий.
      - Эт-то, верно, - икнул старшой. - Не пьющий, но такого пчеловода на всём Дальнем Востоке больше не сыскать.
      - Нет, и не будет. Дружно поднялись кружки:
      - За тебя, дед. За тебя, бабка. За вас. Дай, Бог, вам здоровья!
 Выпили и тут же наполнили вновь: свято место пустым не должно быть. Старики сидели молча. Мужики осовело тыкались в стол.
      – А может, хватит вам комаров кормить? - техник поднял голову с абсолютно трезвыми глазами. - Только скажите. - Грохнул по столу кулаком так, что все подскочили, озираясь по сторонам. – Кажется, мы засиделись. Однако до ветра и спать.

      Изба наполнилась свежестью морозной ночи. Стало легче дышать, но старики этого не заметили. Сидели молча. Он по привычке поглаживал бороду, она покрутила в руке пустую кружку, встала и так же молча подошла к фляге. Подняла крышку, обернулась, посмотрела на техника, на старика и без стука опустила крышку на место. Техник был решительно настроен.
      – Только скажите, - убеждал он. - Вмиг перевезу в город. За мной не станет. - Поднял кулак, но тут же опустил его на стол так же тихо, как бабка - крышку фляги. – Пасека? Любого из них поставлю.  Как, справишься, Володя? -  потряс за плечи моего товарища, за весь вечер так и не приложившегося к кружке.  - Чем не пчеловод? Так что, поезжайте внуков нянчить. После такой длинной речи техник просто обязан был промочить горло. Старики переглянулись. Посмурнели. На некоторое время избушку наполнила тишина. Лишь лёгкое потрескивание фитиля в лампе да играющие на стенах тени. Старик посмотрел на техника, затем перевёл взгляд на жену, провёл рукой по бороде и сказал:
       - Посмотри, милай, на меня. Когда я её умыкнул…
Старуха при этих словах оживилась:
       -  Ещё неизвестно, кто кого умыкнул.
       - Ито верно, мать. Что вспоминать теперь, кто кого? Молодые были.
Старушка, словно вспоминая что-то своё, проговорила, утвердительно покачивая головой:
       - А дети зовут. Как приедут, так и зовут. Хочешь - в Хабаровск, хочешь - в Биробиджан…. Биробиджан-то поближе будет. Квартиры у них хорошие.  Зовут, милок.
       - Как не зовут? – подхватил дед. - Вот только скажи мне, что будет делать моя старуха в том городе? С тоски помрёт. Не иначе.
       - Как это что? - неожиданно вскинулась старуха. – Как это что, старый ты пень? Сколько раз говорено. Правнуков нянчить. Внуков не довелось, так хоть с правнуками натешусь. Разошлась старая и не заметила, как опорожнила кружку. Вытерла губы, встала из-за стола и отошла к печке. За столом стало просторно. Владимир мышкой пристроился где-то в тёмном углу и замер.
       - Ты лучше скажи, что будешь делать без своих пчёлок?  Никуда мы отсюда не поедем, - решительно заявила она.- Мы и место себе присмотрели. Так и похороните нас здесь.
       - Что ты заладила? – оборвал её старик, заскрипев табуреткой. - Похоронят. Рано ещё помирать! Но старуха уже не слышала его. Хлопнув дверью, вышла на волю.

       Проснулся я от шороха. В избе едва брезжило утренним рассветом. Дед  растапливал печь. Увидев, что я проснулся, сказал:
       – Что, милай, потревожил я тебя? А ты спи. Рано ещё. Мужики и те спят, а хотели по пороше пробежаться… Охотнички! Ухайдакались вечор. - Чиркнул спичкой, в трубе загудело. Старик смотрел на пламя, задумчиво оглаживал бороду, потом тихонечко засмеялся: – А крепко она тебя шибанула. Видать, не привык ещё?  Да и правильно, ни к чему это баловство. Я вон сколько пожил, а ни капли в рот не брал. Бабка моя - другое дело. Своего не  упустит. До конца с мужиками сидела, а чуть свет - в тайгу ушастала. -  Наклонился и, посматривая в сторону спящих, прошептал: – Это, ить, она силки ставит, и на коз тоже. Сколько раз ругался, всё без толку. Не может она без неё, без тайги. - Старик обречённо махнул рукой, пошевелил в печке. Помолчал и продолжил: - Зайцев и впрямь много. По всему точку следы. Старуха придёт - зайчатинкой угощать буду. - Продолжая гово-рить, встал, прибрался у печки, хозяйским глазом пробежался по избушке: – Ты паря, тово, спи давай. Набирайся силёнки. Тощой больно. А я пойду. Не буду вам мешать. Лошадок присмотрю.
       Едва за ним  захлопнула дверь, как я провалился в сон.
Солнышко заливало избу, когда я окончательно проснулся. Если бы не мужики, провалялся бы весь день.
       - Горазд, паря, спать, - зашумели за столом. - Смотри, чем дед нас  потчует с утречка пораньше. А я, и не глядя, учуял запах жареного мяса. Не обманул дед, приготовил зайчатину. Старуха словно не вставала из-за стола. Всё как вчера вечером. Те же кружки, раскрасневшиеся лица. У окна  улыбающийся Вовка с куском мяса в руке.
       - Как же, дед? - подала голос старуха. Отхлебнула из кружки, вытерла губы. – Пока он спал, я в тайгу скатала. Трёх русаков притащила. Ох, и здоровы черти! - Покачала в подтверждение слов головой. Посмотрела на Вовку, так и не проронившего за всё утро ни слова, спросила: – В городе, поди, такого не пробовал? Да ты ешь, не смущайся. Ишь, зарумянился, словно девка на выданье. Добрый пчеловод получится из него, как думаешь, дед?
       – С каких это пор ты стала пчёлами интересоваться?
 Под эту перепалку я встал, умылся. Вроде бы, времени всё это заняло немного, а когда подошёл к столу, от зайца остались одни косточки.
       - Чо смотришь? Опоздал. Сам доставай из печи. А вам, мужики, хватит сидеть за столом. Пробежались бы по пороше.
       - Окстись, старая, - заворчал дед, собирая кости в миску. - Солнышко играет на воле. Какая пороша?
       Мужики лениво потягивали из кружек. Печка дышала теплом, керосиновая лампа с закоптелым стеклом прижалась к стене. Не заметил, кто первый подал голос:
       - А что, мужики, может, останемся на денёк, другой?
Другие тут же подхватили:
       - Неплохо бы. 
       - Я - за.
       - Ну, и ладненько. Сегодня гуляем, а завтра с утречка по зайцам пробежимся.

       Продолжать вчерашнее, а тем более начинать сегодняшнее застолье у меня не было никакого желания. За окном сияло солнце. Пробиваясь через оконное стекло, играло на горбушке "собачкиного" хлеба, правда, ополовиненного, но от этого казавшегося ещё аппетитней. С сожалением посмотрел я на жаркое, встал и под удивлённые взгляды вышел на волю. При дневном свете всё выглядело иначе. Меня тут же окружили собаки. Их добрые, умные глаза рассматривали меня со всех сторон. Так и шёл в их сопровождении по слепящему глаза снегу. Заметив меня, старик призывно помахал рукой. Он стоял у распахнутых настежь дверей дощатого сарая.
       - Что, милай, убёг? Ну, и правильно! На свежем воздухе, оно вольней. - Заметив мой взгляд, задержавшийся на лежавшей туше козла, пояснил: – Это убоина.
       Что эти туши козлов - убоина, я и сам догадался. Но мне было непонятно, куда старикам столько мяса. Старик опередил меня:
       – А вот погодь малость. Сам увидишь хозяина.
 Запер ворота, и мы направились к лошадям.
       Вот у кого нужно было учиться не только тому, как пчёлок да лошадок водить, но и учиться уму-разуму. Никакие курсы не дадут того, что дадут такие старики, как этот.

       Прошлись по точку, зашли в омшаник. Послушали пчёлок. Говорил старик спокойным, слегка утробным голосом. Заметив, как я с интересом осматриваюсь по сторонам, спросил: Никак, понравилось тебе здесь, милок? То-то смотрю,  что глаза заблестели. Ну-ну, смотри. Мы с бабкой сколько лет любуемся. А он - в город!

      Слушая с большим интересом старика, я живо представил себе, как по его бороде ползают пчёлы, а он осторожно вызволяет их из седых волос и ласково разговаривает с ними, журит за что-то. Пчёл содержать здесь, казалось, не составляет никакого труда. Довольно широкий, защищенный сопками распадок. Богатое разнотравье, а значит хороший взяток, обильный расплод и мощная семья к основному взятку. Это летом, а сейчас искрится снег, зелень кедрача на сопках, и небо, бесконечное и голубое-голубое. Летом здесь рай - для пчёл. Зимой - для охотников. По-доброму позавидовал старикам, прожившим в этом мире всю жизнь.

      Мужики продолжали пировать, а я пошёл на охоту. Непременно на козла. Выпросил ружьё. Карабин никто бы мне не доверил. Да и что бы я с ним делал? Зверь здесь непуганый. Был. Пока не приехал тот самый охотник, чья добыча висела в амбаре
      Долго ль коротко шёл, а всё же заметил небольшое стадо гуранов. Думаю, они меня услышали задолго до того, как я их увидел, потому как смотрели в мою сторону. Полюбовался издалека на них, не снимая с плеча "пукалки", и вернулся на пасеку, где появился ещё один гость, как и обещал старик. Я это понял, увидев у коновязи лошадь. Красной масти, мосластая. Моя кобыла рядом с ней выглядела бы жеребёнком.
 
       В то время я бредил индейцами, и вот он, товарищ случай, подбросил мне возможность познакомиться с настоящим, русским ковбоем. Высокий. Широкоплечий, а главное - он держал в руках не карабин, а трёхлинейку. Это был профессиональный охотник, а лошадь его - профессиональная помощница. Стоило ковбою поднять ружьё, она делала стойку до тех пор, пока не прозвучит выстрел.

       Мужики добыли двух гуранов да пяток зайцев вынули из попавшихся на пути силков. Сбросили на снег убоину. Только бабку удивить было трудно.
       - Э, миленькие, - пропела она, презрительно пнув в бок тушу. - Я  в ваши годы, бывало, и по пятку притаскивала. Гордо посмотрев на мужиков, вытерла уголком платка заслезившиеся глаза, в молодости погубившие не одного парня.
       За столом сидели всё так же шумно, вновь и вновь переживая все нюансы охоты. Безостановочно хлопала крышка бидона, пенился в кружках божественный напиток. Исходила паром картошка. От  печки доносился аппетитный запах жареного мяса. А я ждал главного блюда - слегка примороженной, мелко нашинкованной печени.
       С утречка по зайцам…

       Без малого полвека прошло с тех пор. Только представить - пять десятков лет отделяет меня от того пацана с широко открытыми на мир глазами и распахнутой настежь душой. А разве сейчас, через годы, я изменился? Разве моя душа зачерствела, захлопнулась?
       Поседели виски. Потускнели глаза. Стали ноги не те. Но желанье летать не пропало. Не порхать, как когда-то бездумно порхал. Вновь взлететь, чтоб увидеть, что видел когда-то, что забыть я не в силах. Вновь вскочить на коня и скакать по тайге.
      "Водовозная бочка", кобыла моя … И вовсе не рыжей, а серой была. Жерёбой со мной сквозь тайгу всю прошла.
      Всё прощала мне: молодость, глупость, потому что любила меня.

                Еврейская область 1959 год