Рок-н-ролл не умирает. Рассказ

Стрельцов почувствовал, как кто-то положил  руку ему на плечо, оборвал мелодию и взглянул вверх. Рядом стоял голый до пояса распорядитель.
- Ладно, Толя, всё, -  миролюбиво сказал он. – Видишь, чилдрен зависают.
Стрельцов глянул в зал. Почему – чилдрен? Вон же зрелые мэны…  Но мало, мало… В основном – лет по пятнадцать-шестнадцать. Хорошо, хоть и не без вызова, одетые девочки и мальчики облепили столики, сосут колу, пиво и недорогие, некрепкие коктейли, толкутся на площадке для дэнса. Вяло толкутся. Им скучно. Им нужен драйв и «забой», нужен «хэви-метал», чтобы «оторваться», или медитации в духе БГ .  Они под это отдыхают… Странное прижилось словечко. От чего, интересно, отдыхают? Где переутомились? И вообще, раньше на рок-концертах не больно-то отдохнешь… «Хайратые», но причесанные, куртки в  железках, но дорогие, из добротной кожи. Явиться в рваных джинсах никому в голову не пришло… Они уже другие, гордятся тем, что тащатся не от «попсы», но и Стрельцовские «запилы» под Блэкмора, отдающие далекими «семидесяхнутыми» годами, им не в жилу. Всё верно: зависают чилдрен!
Рок-клуб. Клуб по интересам. Как у филателистов или «голубых». Дискотека, дансинг. Что-то такое, где Стрельцов давно стал чужим и не нужным.
Анатолий стянул через голову ремень «ямахи», при этом «акустика» отозвалась жалобным подвывом, слез с высокого круглого табурета, огляделся – куда бы пристроить гитару? –  наконец сунул ее в руки распорядителю и сошел с невысокой сцены.
От столика в углу его окликнули. Там «торчали» почти такие же «старички» из команды, проросшей в городе  в середине восьмидесятых, когда еще и не разрешили, но уже стало можно.  Они уважали Толю Стрельцова за то, что  он начал раньше, когда было круто нельзя, и за то, что  умел играть. Отмотал срок «на химии» – не нашли к чему придраться, захомутали за то, что перед концертом брал по рублю со зрителя: аппаратуру надо же было на что-то покупать – вернулся и не бросил, не сел на иглу, не спился, опять сколотил команду и продолжал до той поры, когда  рок  перестал быть бранным словом… а заодно и нужным кому-то.
В общем, скучная кода – рок-н-ролл мертв, а я еще нет!
Впрочем, слухи о смерти рока, как говорится, несколько преувеличены. Вон, на ежегодные фесты в Техническом университете приваливают группы со всей страны, и в зал не пролукнуться, хоть теперь вход сильно платный – по закону. Просто кое-кто выпал за борт, потому что прикемарил во вчерашнем дне… Да и состарился, чего греха таить. Это ведь почти как в спорте, где пока добываешь очки и трибуны орут, всем до лампочки, сколько кому лет. А когда не добываешь и не орут… Тебе сорок пять, а залу в среднем шестнадцать. Ты им:

Остановись и оглянись –
Из-под колес дорогою уходит жизнь…

И замороченную гитарную «солягу», где половина «тридцать вторых», а остальные «шестнадцатые», да еще «из-за такта». А у них ничего пока никуда не уходит, одни приколы на уме. Полное взаимонепонимание.
Стрельцов заколебался.  Ему хотелось выпить. И не сто граммов сладенького, а по-настоящему. Но не в клубе, где перебор не одобряется, и не с братьями-рокерами, которые будут делать вид, что «всё ништяк, старик, прикольно сбацал, мелюзга не врубается, не обращай внимания!…»
Стрёмно! Всё стрёмно! А потому надо валить отсюда.
Валить ему  было особенно некуда, но сейчас он об этом не задумывался.
Анатолий сделал рок-мэнам ручкой, полуприветствуя-полуотмахиваясь, и, обходя столики, двинулся в фойе. За его спиной взвился рычащий звук. На эстраде команда «металлистов в законе»  настраивала инструменты.
В фойе Стрельцов глянул на себя в зеркало и поморщился. Ну и видос: «прикид», что называется, «секонд хэнд», над атласными штанцами, заправленными в десантные ботинки, вздернут вытертый кожанец, не «металлистский», но тоже с пряжечками и заклепочками, длинные, до спины, «хайры» с проседью и следами химической завивки, а в обрамлении всего этого – худое,  тронутое морщинами лицо сорокапятилетнего мужика, сдуру корчащего из себя не понятно кого. Крутнячка? Так настоящие крутые  пострижены и «упакованы» теперь совсем по-другому… Тем более глупо.
Дежуривший в фойе милиционер проводил Стрельцова рыбьим взглядом. Он имел свое собственное мнение обо всех, собравшихся в  «Рокси-клубе», но по малому своему чину предпочитал помалкивать.
На высоком крыльце, залитом разноцветным сиянием вывески, Стрельцов остановился и закурил. Перед крыльцом росло старое кривое дерево и торчал фонарный столб. Змеиная головка фонаря с горящим фиолетовым глазом выглядывала из-за сплетения  ветвей и шевелящейся под ветерком листвы. Игра светотени превращала дерево и фонарь в одно целое – в существо из бреда. Клуб располагался хоть и в центре, но не на главной, а на одной из боковых улиц. Здесь было неожиданно тихо и пустынно, хотя в сотне метров, чуть выше по склону сопки, которую полтора века назад оседлал город, сплошным потоком двигались автомобили, клубилась вечерняя толпа, которая, правда, скоро  рассосется, потому что с приходом позднего часа на улицах становится небезопасно, 
Неспешно выпуская дым, Анатолий размышлял. Видеть  никого неохота, а потому можно взять бутылку и попылить домой. Но там матушка, у которой приходится кантоваться который год, отлипнет от телевизора и заведет привычное «долбление», что  мужику в возрасте стыдно «дурня малевать», жить  на случайные заработки и ее пенсию; что надо выкинуть все эти «бандуры» и заняться каким-нибудь серьезным делом; что ни одна порядочная женщина…
Насчет женщин она, пожалуй, права. Да она во многом права, жаль, толку от этого никакого.
 Первая жена Стрельцова, солистка его тогдашней группы, ни на репетиции, ни на  сэйшны трезвой не приходила. Он и сам в ту пору бухал не слабо. По буху и «обвенчались». Промучились пару лет. Он  как раз пытался окончить музыкальное училище и подкалымливал  ресторанным лабухом. Она просто пила и пела – пела с каждым месяцем все хуже. Группа ворчала, но терпела, а потом у Таньки с перепоя поехала крыша.
После больнички мать выставила невестку вон: чтоб духу здесь не было этой алкоголички! Он ушел следом, из мужниной солидарности, хотя понимал, что  это – конец! Танька, кстати, пристрастилась все время бубнить себе под нос эту «веселую» песенку Джимми Моррисона, чем несказанно выводила Анатолия из себя….
 Они окончательно разругались в общаге, куда их временно пристроил приятель. Татьяна «влетела» в вытрезвитель, ментам на зуб опять попала пресловутая рок-группа «Дорога», за которую гэбэшники проели милиции плешь. Сам «кагэбэ» об такую шваль руки не марал, понужал меньших братьев подыскать волосатикам какую-нибудь «уголовную» статью – наркотики, хулиганство, нарушение паспортного режима… Это особого труда не составляло. Светиться не следовало ни в коем случае, а тут!…
Анатолий даже накостылял Таньке в тот раз. Больше они не виделись. Татьяна куда-то уехала, он ее не искал, развод оформили много позже и заочно.
С Ларисой познакомились, когда он вернулся с «химии», исхудавший, злой, насмотревшийся на ментовские и воровские порядки, полный решимости продолжать. Зачем ему это было нужно? Одни неприятности в перспективе, ничего больше. Ну, еще быстролетный кайф от  бушующего зала (про зал – громко сказано; в настоящие залы их не пускали, так, какие-то подвальчики, школьные и «пэтэушные» столовки и спортзалы, самопальные дискотеки) когда мощный рокот струн будто парит над зрительским  гвалтом и свистом, выгибает наружу оконные стекла, распирает изнутри грудную клетку и череп, из которых рвется на свободу нечто такое... но не вырывается,  а лишь заставляет пальцы неистово летать по грифу, непредсказуемо, неожиданно, будто и не по воле музыканта. Ревущий водопад звука, рассыпающий мириады радужных брызг-нот, грозящий смыть с лица земли всю скверну и погань…
Но ничего он не смывает, потому что намертво стиснут в каменном русле  уныло-непоколебимой обыденности.
Ко времени возвращения Стрельцова старый басист  окончательно ушел в другой – белый – кайф и ничего больше его не интересовало. Ударник пристроился в дорогой ресторан, где  каждый вечер «обламывались приличные бабки», и от встречи с Анатолием уклонился. Удалось разыскать только клавишника. Тот был парень покладистый:  могём не копать, а надо, так и вскопаем – и они вдвоем впопыхах сколотили команду. Стрельцов, не обращая внимания  на возражения, опять окрестил ее «Дорогой», хоть состав на две трети был другой.
Лариса случайно попала на их концерт. С помощью поклонников из числа студентов группа «просочилась» на какой-то праздничный вечер в «кулёк» – так в народе именовался институт культуры (и отдыха – ха-ха!) После буйного сэйшна с ором, свистом, танцами в проходах и поломанными стульями – либералы правили «кульком»! – как водится, состоялась пьянка. Молодые преподаватели смешались со студентами и музыкантами за одним столом. Лариса оказалась рядом с Анатолием.
- Почему – «Дорога»? – спросила она.
Он и сам точно не мог ответить. Еще в десятом классе, играя в школьном ансамбле, он сочинил песню.

Мы поутру уходим в путь дорогу,
Когда заря прозрачна и чиста.
Никто не скажет, мало или много
Пройдем, пока наступит темнота…

Потом у него было еще много песен про дорогу. Тексты и мелодии он придумывал сам, но аранжировали всей командой. Из забойной «штуки» мог получиться мягкий блюз и наоборот. Но он все равно всегда был лидером. И какое бы свое звучание ни приносил с собой новый член команды, оно быстро растворялось в Стрельцовском саунде. Он прокладывал дорогу, гордился этим и ловил кайф.  Не потому, что мог командовать. Ему доставляло несказанное удовольствие видеть и слышать, как его ночные химеры облекаются в плоть и кровь звука, как все вместе, вся группа, превращает его мечту в реальность…

Над дорогой лишь ветер да пыль,
Ни костра, ни свечи…

Когда пришло время этих строк, он познал изнанку лидерства. Его, уже перевалившего за сорок, в среде «рокеров» уважали и «старички», и молодежь. Он был настоящим профессиональным гитаристом, не чета фуфлогонам, знающим три аккорда и как извлекать гром из аппаратуры. И еще он неплохо пел. Но в команду его никто не брал. Все понимали, что с его приходом  какой-нибудь «Мост» или «Дестроер» неизбежно начнут в корчах перерождаться в полузабытую «Дорогу». В результате не получится ни «Дороги», ни «Моста». У «мостов» имелись свои лидеры.
Но это много позже, а тогда!.. Тогда он любил в промежутках между песнями, перекрикивая рев публики, орать в микрофон:
- Спасибо!.. Дорога!!.. Дорога  у каждого своя!!!
…- Не знаю, почему «Дорога», - сказал он Ларисе, когда они лежали на жесткой казенной койке в ее отдельной комнате – преподаватель все же! – институтского общежития. – Мне кажется, я не просто рок бацаю, я куда-то иду.
- Куда?
- Шут его знает! Но я чувствую, есть что-то важное, главное, ради чего я все это делаю. Иначе бы и не стоило… Смешно, да?
Она пожала плечами.
- Ничего смешного. Ты просто талантливый человек и ты действительно пытаешься идти своей дорогой к конкретной цели – реализовать талант.
- Ну, уж и талант!…
- Я все-таки пре-по-да-ва-тель! – наставительно сказала Лариса, приподнимаясь на локте. – Моя профессия –  отделять зерна от плевел, то бишь, бездарей от одареннеьких.  Так вот, я послушала. Ты до безобразия талантливый. Где-нибудь в Америке в супергруппе бы играл. Может, даже «Греми» бы отхватил.
- Я уже отхватил! – Анатолий заржал. – За всю фигню!… У нас не Америка.
- Тише!.. У нас не Америка, это верно, - согласилась Лариса. – Ты, кстати, где работаешь?
- Просто я работаю, просто я работаю волше-ебником! – потягиваясь, пропел он.
- Ерундой ты занимаешься, вот что!..
Она устроила его в институт вести спецкурс струнных инструментов.
- Я не балалаечник! В руках не держал и не хочу! А мандолина, знаешь, от какого слова происходит?
- Знаю… Вовсе не от того… Веди гитару. Больше от тебя пока ничего не требуется. А гитару ты вести можешь, гад такой! Я знаю, как ты гитару можешь!..
Удивительно, но «вести гитару» он  сумел без труда. Более того, потренькав на ненавистной балалайке, освоил и ее.
Через четыре месяца они с Ларисой поженились, а спустя еще полгода она через знакомого руководителя исхитрилась  пристроить его в эстрадный оркестр местной филармонии.
Они жили в квартире Толиной матери, и та вторую свою невестку чуть на руках не носила. А как же? Сделала из оболтуса человека!
Лариса иногда полушутливо заговаривала о «продолжении рода и передаче генов гениальности». Анатолий в принципе был не против. Но и не за. Он и сам не мог объяснить, почему. В семье появились деньги, в оркестре новым коллегой были довольны, и о его прошлом вслух никто не вспоминал,  институт оставил за Анатолием «часы», которые он мог и хотел осилить, а рок-группа «Дорога», покантовавшись без вожака, «ушла на летне-зимние каникулы».
- Всё нормально, старик, - без обиды и, кажется, вполне искренне, сказали ему. – Надо когда-то и за ум браться.
Это «браться за ум» больно кольнуло Стрельцова, и впервые вынырнула мысль: а с кем шел по той дороге; а нужна она им была? Он ведь никогда никого не принуждал. Но и не спрашивал…
Лариса купила пианино и притащила кипу нотных тетрадей.
- Зачем? – удивился он.
- Ты музыку для свей банды сам сочинял?
- Ну-у, более или менее.
- Кто мешает продолжить?
- Чего?
- Писать музыку.
- Я ведь и тексты придумывал.
- Тексты – это не по моей части. 
- Мы же без нот, всё на слух, сплошная импровизация. Это же, знаешь, что джаз, что рок!
- Завелся. То, что импровизировал, то и запиши. Нотную грамоту ведь знаешь, учился.
Он попробовал. Вышла какая-то галиматья. Но Лариса оттащила мужнино сочинение  тому же знакомому руководителю оркестра, и оно, почему-то, оказалось не в мусорной корзине, а на нотных пюпитрах в виде партитуры. Оркестр принялся разучивать новую пьесу. Причем говорили, что она оригинальна, так как органично синтезировала разные музыкальные жанры и стили.
В итоге, правда, Стрельцовской гитаре досталось в ней всего несколько тактов, руководитель, «обтесавший болванку», оказался в соавторах, но, по словам Ларисы, у которой горели глаза, это был шаг!
После концерта, на котором состоялась  премьера Стрельцовской «завертюры», как водится, устроили банкет. Анатолий неожиданно тяжело напился, с кем-то перессорился и поперся куда глаза глядят. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем к нему вернулась способность воспринимать реальность.
Было темно. Он сидел на рельсах в каком-то тупике, привалившись спиной к кирпичной стене. Ржавые рельсы уходили прямо под заплесневелую кладку. Как же можно по ним ездить? И куда? Слева и справа угадывались такие же стены, придавленные черной крышкой ночного неба, по которому проскакивали далекие сполохи. Воняло сырой угольной пылью и гарью. Где-то поблизости вскрикивали тепловозы. Анатолий чувствовал, что он весь в грязи.
Кое-как поднялся и пошел в противоположную сторону от стены, под которой исчезали рельсы. Повернул направо, налево, снова направо и опять уперся в стену. И те же рельсы были под ногами. Он попробовал еще раз – с тем же результатом.
Анатолий опустился на корточки.
- Это железная дорога, - сказал он вслух. – Зачем мне железная дорога, мать её?...
Домой он явился в середине ночи, неузнаваемый от грязи, поверг в смятение жену и выслушал от матери знакомую характеристику, от которой в последнее время  начал отвыкать.
Утром Лариса набросилась на него, но он молча собрался и ушел. Из ближайшей телефонной будки позвонил клавишнику.
- Саня, ты? Привет. Это я. Ага. Аппарат, инструменты у тебя? Всё цело?… Чего? Я тебе дам – клавиши взаймы!.. Чтоб сегодня же были на месте!.. Нигде я не работаю, ни в «кульке» ни в физгармонии… Давай вечером соберемся. Остальных найдешь?…
Хорошо, что они не завели с Ларисой ребенка. Для всех хорошо. Она подала на развод через полгода, когда стало окончательно ясно, что он никуда не вернется. Разве что – к ней. Но, если честно… Нужен был он ей… такой?
Попрощались холодно, по-чужому. Она все же проявила порядочность: может одумаешься? в последний раз!
Он ответил непонятно:
- Знаешь,  есть такое место. Даже не помню где. Железная дорога и рельсы под стену уходят… Страшно.
- Ну ладно, - подумав, ответила она. – Всего тебе… псих несчастный!
Он кантовался по друзьям, по каким-то общежитиям. Подрабатывал то сторожем, то кочегаром, но менты все равно грозили привлечь за тунеядство.
- На кой ты мне сдался?! – однажды откровенно признался участковый инспектор. – Но на меня оттуда жмут, - он ткнул пальцем в потолок.
- Чем же я их так достал-то? – не выдержал Анатолий.
- Шуму от тебя много.
- Спать, что ли, мешаю? Где я чего контрреволюционного сказал или улыбнулся?…
- Не, тут дело не в том, чего ты сказал или в микрофон проорал, - усмехнулся инспектор. – Слова у вас через два на третье слышно, акустика хреновая. - И, склонившись над столом, продолжил доверительно: - Я вот твою музычку слушал. Ничего себе, хорошо играешь. Как настоящий. Шел бы в кабак, башли  заколачивать... Но вот ведь что получается. Когда ее, музычку твою, послушаешь, как бы это сказать… начинаешь себя дураком чувствовать. Или вообще дерьмом каким-то. Понимаешь, что живешь не так и всё вокруг не так, а сделать ничего не можешь. Но хочется. Как-то ты так играешь… и что-то такое играешь… Другие волосатые бацают – и ничего, а у тебя… Короче, я понимаю, почему сопляки стулья ломают. Я послушал, нормальный, вроде, человек, взрослый… а посидел-посидел – и тоже захотелось. Что за ерунда, а? Вот и не удивляйся, что они, - он опять ткнул пальцем вверх, -  тебя крепко под колпаком держат.
Стрельцов усмехнулся.
- У «Дипов», ну, группа такая  английская, «Дип Пёрпл», есть песня «Дитя во времени». Текст, шут знает, про что. Заумь. …Человек, ты дитя, летящее сквозь время, чтобы увидеть линию своей судьбы… и в таком духе. А хиппари считали ее песней протеста, под нее на демонстрации ходили и полицейские машины переворачивали. Понял? Это рок! Он вот такой… не просто музыка… Ты под Магомаева пошел бы баррикады строить?
- Ох, как бы ты по второй ходке не пошел, - спохватившись, перебил участковый. – Или куда похуже!.. Баррикады… твою мать!
Участковый был прав, наверняка бы кончилось неприятностями. Стрельцов, будто с цепи сорвался, будто нарочно, высвечивался где надо и  не надо, команда его кочевала с танцплощадки на танцплощадку, проникала в техникумы и вузы, с позором изгонялась администрацией, но назавтра  возникала по соседству как ни в чем не бывало.
Анатолий и сам не знал, чего он добивается. Что-то распирало его изнутри, какая-то энергия, требующая воплощения в звуке, и он попросту не сопротивлялся ей. «Рок – это мой Рок, - усмехался он. – А с Роком не поспоришь. Какие люди пробовали!… Читайте мировую классику.»
Тучи окончательно сгустились над ним, и уже побежали в них огненный змейки, предвестники сокрушающего разряда… но вдруг ничего не случилось. Потому что наступили новые, сумасшедшие и счастливые для Анатолия времена.
Мир вздыбился и опрокинулся вверх дном. Всё запретное вдруг сделалось гениальным; всё, казавшееся незыблемым, рассыпалось в прах, как древние мощи при вскрытии захоронения. Бутыль с перестоявшей брагой лопнула сама собой, и пенные потоки хлынули во все стороны, набирая силу и приобретая пугающие черты всемирного потопа. Хмельные пары ударили в миллионы голов.
Эстрада затаилась. Бал правили барды и рок-н-ролл.
Анатолий со своей командой мотался с подмостков на подмостки. И везде была орущая, взвинченная толпа, а над ней трехцветные флаги и «самопальные» плакаты с дивными словами о свободе и похабщиной, намалеванной с ошибками по-русски и по-английски.
Ревели невесть откуда взявшиеся могучие динамики, стадионы сменялись сельскими клубами, самые престижные в городе сцены, о которых раньше не приходилось и мечтать – развалинами дворовых «агитплощадок». Несколько раз группа «Дорога» сотрясала децибелами  даже  танковую броню, а орали и свистели не расхристанные пацаны и девчонки, а парни в камуфляже, забывшие про субординацию и дисциплину.
Иногда казалось, что психоделия выплеснулась из песен двух великих мертвых Джимов  в материальный мир и соткала из разноцветных снов и видений свою собственную новую реальность.
Анатолий почти не спал, по ночам писал песни, не выпускал гитару из рук, пил водку и кофе в немыслимых количествах, глотал «допинг», но наркотики ему не требовались. Их заменяло фантастическое безумство жизни.
Теперь почти каждый день он орал в микрофон:
Дорога!!.. Дорога у каждого своя!!!
И толпа отвечала ему оглушительным свистом и ором.
На-аша!!!
Он стал играть неровно: то крутил на грифе высший пилотаж, ракетой взмывая в стратосферу и тут же срываясь в штопор до замирания сердца, а иногда халтурил – с похмелья ли, от усталости. Но это было не важно. Толпа все равно свистела и орала.
Рок и свобода!
Ему становилось даже чуть-чуть обидно. Выходило, что все, что он выматывал из себя бессонными ночами, не имело особого значения. Достаточно  быть рокером, и олицетворять то, чего так жаждет распаленная толпа, вырвавшаяся из ненавистного стреножья.
Громче!!!
И группа добавляла звук.
«Металл» давай!!!
И он, настроив тембры, под неистово-однообразный гром и лязг ударных, наверчивал на двух ладах скорострельную околесицу из трех нот, над которой сам же всегда потешался.
…Возвращаясь с развеселого пьяного и кумарного пикника, погиб в автомобильной катастрофе Саня-клавишник. Три дня справляли хмельной траур, а потом покойника наскоро кем-то заменили.
…Барабанщик вдруг оказался евреем и уехал на историческую родину. Дублер у команды имелся давно.
…Второго гитариста арестовали за то, что ввязался в торговлю белым порошком.
Как в клипе, мелькали дни, лица, обрывки жизни… Стрельцов будто  мчался куда-то на взбесившемся паровозе, разнесшем вдребезги кирпичную стену тупика.

Я пришел в этот мир, чтоб не плакать, а петь;
Чтоб искать и постичь, чтоб бежать и успеть;
Чтобы сметь и суметь; чтоб желать и обресть…
Я пришел в этот мир, словно добрая весть!

Он мчался на своем паровозе чуть дольше, чем все остальные, чуть дальше того места, где кончаются рельсы.
Бурление постепенно стихало, потому что не из-за чего становилось бурлить. Орущая толпа распалась на индивидуумов, каждому из которых предстояло как-то выкручиваться и выживать в кутерьме посуровевшего бытия.
Волна рок-концертов и всяких джем-сэйшнов незаметно спала и ушла в песок. Нет, концерты не прекратились, только теперь на сцену полезли другие, приторноголосые, с заученными движениями, отдающие «голубизной», демонстрирующие из-под распахнутых безрукавок щупленькие грудки и впалые животы. И по радио стали передавать другую музыку. И «тиви» крутило каких-то ухватистых жеребчиков в компании с безголосыми, но почти голенькими девчушками. Кукла Таня, кукла Маня, кукла Настя… мать их растак!!
В промежутках главный рокер страны под взглядами миллионов телезрителей, обрядившись в передничек, как ни в чем не бывало стряпал какую-то малоаппетитную снедь.
В город приезжал Костя Кинчев со своей легендарной «Алисой». Анатолия привели и познакомили с ним.
Сперва вдвоем бродили по городскому парку, пили водку и разговаривали. Потом пели под гитару в гостиничном номере. Костя был младше Анатолия, зато в тыщу раз знаменитей. Но с ним было просто, как со старым знакомым. Ходили слухи, что у Кости проблема с гитаристом. Анатолий, отпев и отыграв, подспудно ждал предложения и заранее приготовил отказ. Но предложения не последовало, хотя самому скандальному рокеру страны понравилось – без булды!
Тебя бы в столицу вытащить, - сказал он на прощание, - с твоей командой…
Приезжал «ДДТ». Бывший супер-рокер, а ныне автор шлягера «Осень» пребывал в состоянии глубокого и мучительного похмелья. Стрельцов – по случаю – тоже. Сперва говорить было невозможно, а когда «накатили», оказалось – не о чем… На концерте под рев публики трижды повторялась «Осень», а «Я получил эту роль…» прозвучала как-то странно, в новой, будто компьютерной, обработке… Хоть до «фанеры» хрипатый бородач пока не докатился.
…Сорвались подряд три выступления: в не закрывшемся еще профилактории какой-то фабрики, в доме культуры пригородного поселка и шут его знает где еще. Просто не собрались и не поехали.
Стрельцов будто впервые взглянул на членов своей команды и содрогнулся: кто такие?
Чужие лица. Чужие голоса. С недавних пор ему казалось неладное: он играет одно, а они втихушку за его спиной – совершенно иное. Какую-то чужую музыку.
- Да ладно, - сказал ему новый басист. – Чего кипеть? Если б за бабки, тогда другое дело. А так не поехали и не поехали. Тоже, лохов нашли, забесплатно семь верст киселя хлебать! И потом, понимаешь, сколько можно под «Дип Пёрпл» молотить? Мы же без конца какой-то «Дым над водой» наворачиваем. Ты врубись, от чего молодняк тащится! Техно, брэйк, рэп… попса покатила… В крайнем случае или уж  совсем на трэш  перейти, или хоть на рок-н-рольчики с приколом, как «Несчастный случай»…
Он не сразу остался один. Еще менялись какие-то лица, еще куда-то они ездили, громоздя на грузовик или в автобус аппаратуру. Но все чаще Анатолию приходила на ум песенка Моррисона, которую любила бубнить себе под нос  его первая жена.
Он еще раз сменил состав группы. Благо аппаратура теперь принадлежала целиком ему.  Теперь с ним были почти его сверстники, «мэны» из распавшихся команд, болтающиеся по городу без дела. Почти всех он нашел «на Бутерке» - возле бутербродной закусочной, где любила тусоваться местная, в том числе и рокнрольная, богема.
Играли редко, без репетиций. Новые «старички» рубили навязший в зубах «хард», как роботы, хоть пьяные, хоть какие. Посмеивались, когда он кричал в микрофон своё:
- Дорога! Дорога у каждого своя!
Эта команда могла именоваться, как угодно. Она не имела названия.
По вечерам, запершись в своей комнате, Анатолий слушал старые записи той, прежней «Дороги». И вспоминал пьяное пробуждение на ржавых железнодорожных рельсах.

Я оглянусь назад –
Закат слепит глаза
Последним сроком.
Крадется вечер вслед
Дороги нет назад.
Я ускоряю шаг,
Я, тяжело дыша,
Спешу к востоку –
Там снова вечер
           мне глядит в глаза.

Сейчас и не вспомнить, о чем он думал, когда стряпал этого «песняка»?   Молчат клавишные. Молчит второй гитарист. Между двух нот туго и однообразно пульсирует бас. Взрыкивает рифами , похожими на дорожные ухабы, Стрельцовская гитара и гул барабана тяжелой тучей нависает над замкнувшимся в кольцо пространством. Конец дороги. Это когда в любой стороне света лишь закат, спешить бессмысленно и некуда. Спираль с сомкнувшимися концами.
Анатолий почему-то подумал, что скоро умрет. У него ничего не болело, вообще не было никаких оснований так полагать. Но  эта мысль больше не уходила из сознания, лишь пряталась временами поглубже, чтобы не мешать жить, пока еще не настал срок. Он не боялся смерти, хоть, не веря в Бога, не надеялся на загробную жизнь. С усмешкой слушал  поучения новоявленных мистиков, бессчетно расплодившихся на развалинах рухнувшего миросознания – об астральных сущностях, множественности кармических воплощений и другом подобном.
Он знал, что после смерти станет лишь прахом. Ничем. И все равно не боялся. Потому что просто ничто – это лучше, чем оно же, но воплощенное в никчемную оболочку…   
Стрельцов отшвырнул окурок и сбежал с крыльца. Наискосок, через дорогу, светилась вывеска бара. Вот там он и выпьет. Надираться не стоит. И ходить в эти сраные клубы тоже больше не стоит. Если уж  где и играть в одиночку собственные сочинения, так лучше  на панели, положив кепочку у ног. Но до этого мы еще не дожили… не доживем никогда.
Анатолий пересек улицу и распахнул дверь забегаловки.
В баре было сумрачно и почти пусто. Ухала из укрепленных по стенам колонок приплясывающая «попса». По углам маячила пара смутных фигур, да за столиком при самом входе заседала компания молодняка, но не рокерского, а приблатненного – так, шантрапа. Стрельцов на минуту остановился, раздумывая, где бы приземлиться.
- Папаша, не тряси патлами, гнид наспускаешь!
Компания заржала. Анатолий повернул голову. Мосластая «подросня» дружно щерилась на него. В давние времена патлатых стригла милиция и гнобили комсомольские вожаки. Теперь за «волосатиков» взялись «гопники» и блатные. Из классово-патриотических побуждений могли изувечить. Что нередко и случалось. Сейчас ситуация – как раз к тому. Если бы не его возраст. Может, на пожилого не рыпнутся? Анатолию не хотелось никаких приключений. Неподходящее  настроение.
(Пробовал  завязывать волосы на затылке в «конский хвост», но выглядит еще глупее. Черт, давно пора постричься и не валять дурака.)
Не отвечая задире, он, не торопясь – чтоб не подумали, что струсил, но и не мешкая – чтоб не дать повода крепче привязаться, прошел в глубь зала и взгромоздился возле стойки на высокий табурет – точь-в-точь такой, как на клубной эстраде. Молодой  бармен недовольно покосился на нового посетителя.
Расселся! Тут тебе Раша, а не Юнайтед Стэйтс. А «ин Раша» все и всяческие стойки служат единственной цели –  отгораживать должностное лицо от прочих, не должностных. Что бармен при должности – это факт. Вот насчет лица, правда, могут возникнуть сомнения…
Стрельцов усмехнулся своим мыслям, но кивнул хмурому буфетчику дружелюбно, и тот неожиданно растянул губы в ответ.
- Водочки налей мне, будь другом, - попросил Анатолий. – И бутерброд какой-нибудь.
Он цедил вторую порцию, когда услышал за спиной шаги, но не обернулся, хоть и догадывался – это приближаются неприятности.
- Дядя, спички есть?
Перед стойкой возник один из приблатненных.
- Зажигалка.
- Давай.
- Сигареты не вижу.
- Сигареты за столиком. А спичек ни у кого. Там и прикурим.
Ясно, нужен предлог. Стрельцов помедлил. Черт с ней, с зажигалкой. Не отдадут, конечно. Зато хоть отстанут… Но ведь не отстанут, как пить дать… Что так – что этак!
- Или прикуривай, или не мешай. – Стрельцов поднес рюмку ко рту и сделал глоток.
- Ты, дядя, че такой трудный? – юнец набычился. – По-хорошему прошу.
- Отстань! –  прикрикнул бармен. - На тебе спички. Копейки стоят. В счет внесу.
Парень взял спички, но уходить не спешил.
- У тебя червонец есть? – потоптавшись, спросил он у Анатолия.
Тот почувствовал, как в груди закипает злость. Какого черта? Зашел, называется, спокойно выпить рюмку. Ведь никого не трогал и не собирался. Скучно им. Приключений охота. И вдруг с остервенением подумал: «Приключений вам?… Найдете на свою жопу! Пальцы бы только не повредить.» В его жизни, особенно «на химии», случалось всякое, он не был трусом и умел драться. Сколько этих? Четверо? Недоноски пропитые и просмоленные анашой. В случае чего, буром напереть, одного-двух свалить – разбегутся, как тараканы от дихлофоса.
- Короче, - процедил Стрельцов. – Ты отваливаешь и если еще раз с какой-нибудь фигней подрулишь, тебе не червонец, а тыща баксов потребуется – на лечение. Понял? Свободен!
Недоросль еще потоптался, будто раздумывая, поиграл желваками и,  ни на что не решившись, беззвучно потек в конец зала, к столику. Там сразу началось толковище. Бармен демонстративно достал из-под стойки телефон и звучно установил аппарат перед собой. Толковище разом примолкло. К стойке обратились бритые затылки. Лишь изредка оттуда долетал скверный взгляд, брошенный через плечо.
- Засранцы, - зло сказал бармен. – Часа два сидят, ни рубля не заплатили. Чувствую, нет у них денег.
- Зачем же обслуживал?
- Ай, да порядки у нас такие. Хозяину кажется, что так выгоднее. Клиент не с самого начала считать расходы начинает. А когда раздухарится – тогда уж и плати, никуда не денешься.
Анатолий пожал плечами. Сомнительный подход.
За дальним столиком кто-то вознамерился подняться, но его удержали.
- Еще? – спросил бармен, глядя на опустевшую рюмку.
- Давай. И, слушай, у тебя какая-нибудь другая музыка есть?
- А эта чем плоха?
- Ну ее!
- Киркоров есть, Стас Михайлов… Лепс еще.
- Да нет. Рок-н-рольчик какой-нибудь.
- Ну, не знаю. Кому это надо? Вот разве… - он полез под стойку и рылся там довольно долго, что-то роняя и негромко поругиваясь. Похоже, то, что он искал давно не было под рукой.
- Вот! – Бармен достал, наконец, пластмассовый футляр с CD-диском – в фиолетовых размывах обложка, а посередине темный круг с изображением женской фигуры с микрофонной стойкой в руках. Диск нырнул в проигрыватель. Несколько секунд тишины, потом что-то знакомое, но давно забытое, какое-то  блюзово-рокнорольное ретро, которого нигде уже больше не услышишь, кроме как у какого-нибудь чудака-коллекционера, зарывшегося в пыльные виниловые завалы. И вдруг женский голос – сипло-хрипловатый, то негромкий, а то вдруг срывающийся на надтреснутый визг, ни на чей другой не похожий… Очень старая музыка, забытая напрочь певица. Даже в юность Стрельцова она не была всеобщим кумиром, поэтому и вспомнить ее было никак не возможно. Но в этой музыке и этом дисгармоничном голосе таилась некая скрытая сила, которая вдруг ни с того, ни с сего взбудоражила Анатолия и заставила напрячь мозги – кто, кто это, черт возьми?!
Запел мобильник мобильник. Бармен поднес трубку к уху – да! – послушал и ушел с к дальнему концу стойки. Конфиденциальный разговор.
Песня закончилась, началась следующая. И голос певицы вдруг изменился до неузнаваемости, будто чистый, прохладный, сверкающий солнечными бликами поток хлынул из динамиков.
Анатолий криво усмехнулся. Он знал, кто это, но имени вспомнить не мог, будто отшибло.
- Нравится?
Анатолий поднял голову. Занятый задиристыми сопляками и барменом, он так и не удосужился разглядеть пару-тройку других посетителей.
- Нравится музыка? – повторила вопрос девушка, оседлавшая соседний табурет. В руках она вертела высокий бокал с чем-то желтым, похожим на апельсиновый сок. Стрельцов не заметил, когда она подсела.
- А вам?
- Сейчас это мало кому нравится.
Она улыбнулась. Рот у нее был большой и не очень правильный. Да и  ее лицо вряд ли кто назвал бы очаровательным: грубоватые черты в обрамление светлых волнистых волос. Но Стрельцов откуда-то знал, что это вовсе не ее настоящий цвет. Кем она только ни перебывала – брюнеткой, шатенкой, блондинкой, кудрявой от химической завивки, с прямыми черными прядями надо лбом. Длинные волосы упали ей на лицо, и она отбросила их, вскинув голову, без помощи рук.
Ничего особенного, но Стрельцову этот жест показался  необычным и… знакомым. Но сейчас будто вырубило – откуда?
- Отпадная была вокалистка, - сказал Анатолий, чтобы поддержать разговор. Он ничего не ждал от этой встречи, ничего ему было не нужно, но девушка его заинтересовала, что-то в ней сквозило такое,  какая-то загадка… Тайный порок?
- Почему была?
- Ну, это же… дела давно минувших дней, преданья старины глубокой. Сижит где-нибудь старушка, божий одуванчик, у себя на роскошной вилле в инвалидном кресле, любуется морским закатом. Если жива еще.
- Вы уверены?
- Абсолютно.  – И предложил: - Для вас что-нибудь заказать?
- У меня есть. – Девушка встряхнула бокал, и Анатолию опять показалось, что в нем апельсиновый сок. –  Разве так может быть: она умерла, а голос  живет?
Стрельцов пожал плечами. Что за глупости?!
- Я же не утверждаю, что умерла. А голос… Это же просто колебания, частоты.
- Частоты – это частоты, а голос – это голос. Ей же больно, разве вы не слышите?
Девушка не походила на пьяную. Стрельцов украдкой внимательно оглядел ее. Черт! Он определенно видел ее раньше, но где, когда?
Да никогда! Девушка как девушка, каких сотни. Только одета будто бы старомодно. Но на самом деле – это, надо полагать – по новейшей моде.
- Вас как зовут, - спросил Стрельцов просто так, безо всяких далеко идущих планов.
Девушка на мгновение задумалась.
- Можете звать меня Женей.
Стрельцов улыбнулся.
- Хорошее простое имя. Очень приятно. А меня зовут…
- Я знаю.
- Откуда?
- Вы же во всех рок-фестивалях участвовали.
- Понял… Ну, приятно, когда тебя узнают. Может – на ты?
- Можно и на ты. Так я про голос…
- Ну что ты заладила? Понятное дело, люди стареют, уходят в тень,  умирают в конце концов. Книги, картины, фильмы, голоса – живут. У меня вот тоже раньше магнитоальбомы были. Потом диски на местной студии писали. А сейчас Интернет-проект.
- И как?
- Что?
- Проект.
Стрельцов поскреб в затылке.
- Честно сказать – так себе.
Динамики грянули блюз – не «черный», не «белый», женский голос, перешедший на какой-то визжащий полушепот вообще казался нездешним, звучащим, будто из зазеркалья.
- Ты говоришь – она умерла, - упрямо повторила девушка, кивнув на звуковые колонки. – Это неправда. Рок-н-ролл не умирает.
- Да ничего я не говорю…
Анатолий поморщился и замолчал. Потом рассмеялся.
- Ну, да! Рок-н-ролл не умирает, рукописи не горят…
- Про рукописи я ничего не знаю.
Стрельцову вдруг показалось, что девушка говорит с акцентом. Может прибалтийка какая-нибудь.
- Милая Женя! – сказал он. – Рукописи сгорают со страшной силой. Рок-н-ролл давно мертв. А я еще нет. И в этом вся проблема. Человек должен жить в своем времени. И умирать до наступления чужого. Как когда-то говорили: живи по полной, умри молодым. Я не послушался. Или просто не повезло.
- Рок-н-ролл не умирает никогда, - упрямо повторила девушка, и  горькая тяжесть отчетливей проступила в ее лице. – Мучаешься, что пережил свой срок? Это не беда. Это поправимо. Люди уходят – рок-нролл остается. У него нет никаких сроков.
Стрельцову отчего-то вдруг стало не по себе. Вовсе не о рок-н-ролле говорила Женя. О чем-то другом, гораздо большем. Он понимал и не понимал ее. Может, она просто сумасшедшая, раз трезвая? Сумасшедших он не опасался – насмотрелся в жизни на них – и на рок-тусовках, и возле сцены, и даже на самой сцене. Да и не исходила от этой Жени никакая опасность. А исходило от нее нечто другое, не располагающее к трепу, как от человека, перенесшего тяжелую болезнь.
Стрельцов поймал себя на том, что не хочет увиливать от ненужного, глупого разговора. Может, для чего-то он был нужен ему сейчас?
- В Штатах ходят легенды, -  сказал Анатолий, - будто иногда видят Элвиса Пресли, Морисона, Хендрикса. Они давно умерли, а их видят: на бензозаправках, в супермаркетах, в мотелях… Понятно: они были очень большие кумиры. Ты об этом?
- Нет! – Ответ прозвучал жестко и будто даже не по-русски. Анатолию  показалось, что она сказала не «нет», а «но». – Их не могут видеть, потому что они совсем в другом месте.
- Это в каком же? – Анатолий усмехнулся, пытаясь справиться с колючими мурашами, внезапно расползшимися по спине под рубахой. Странная дева, очень странная. И, не дождавшись ответа продолжал: - Помню, читал я один рассказик у Стивена Кинга. Городок в страшной глуши. Там они все и обретаются после смерти. Страшненькие такие, на зомби из фильмов ужасов похожие. В городок можно случайно заехать, а вот выбраться невозможно. Потому что рок-зомби дают бесконечный концерт и им требуются слушатели. И все, кого туда занесло, обречены сидеть и слушать. Вечно. Такие вот ужасти.
- Он кое о чем догадывается, - помолчав, сказала Женя. – Только он все-таки ни черта не понимает. Зачем им этот вечный концерт и подневольные слушатели? Их концерты никуда не делись и не денутся. Даже, если их давно нет здесь.
- Ну да, - согласился Стрельцов. - От одних останутся хотя бы частоты, а от других… От таких, как я, например. Меня вот только что из рок-клуба вежливо турнули – достал дедушка всех своей гитарой.
- Это ничего не значит, - возразила девушка. – У тебя нет платинового диска, ты не стал знаменитостью и не заработал кучу бабла, тебя почти забыли. Но ведь люди менялись на твоих концертах. Они просто становились другими по твоей воле, благодаря твоему искусству.
- Ага. А выйдя на улицу, опять становились прежними, как ничего и не было.
- Не совсем. Они становились прежними, но чуть-чуть другими. Они этого не замечали, да и ты сам не замечал. Ты не стремился менять мир, поэтому ничего и не видел.
Стрельцов расхохотался.
- Да уж, мир изменился, нечего сказать. И если я к этому хоть самую малость причастен, лучше было сжечь гитару в печи, а самому вовремя повеситься.   
Женя вяло махнула рукой.
- Это все временно, все пройдет.
- Н-да, пройдет… Сказал один: бывали хуже времена, но не было подлей.
- Когда он это сказал?
- Давно.
- Ну, вот видишь. А, оказывается, могут быть еще подлее. Но он в этом не виноват.  И ты не виноват. Времена проходят, а рок-н-ролл остается.
И опять этот «рок-н-ролл» прозвучал у нее как-то не так. Она будто пароль называла. Черт! Это не с ней не все в порядке. Это с тобой, Стрелцов, творится что-то странное, что-то такое тебе то ли мерещится, то ли слышится. То, чего нет.
- Фигня все это, - сказал он, отгоняя неприятное чувство. – Фигня реальная. Сидим в баре, философствуем. Говорим банальности. В баре водку пить надо. А у тебя парень есть?
Ему показалось, что Женя раздраженно дернула плечом, и ответа не последовала. Повисла пауза, которую тут же заполнил протяжный блюз, и от женского голоса, который его исполнял, почему-то мороз подирал по коже.
 - Есть такое место, - наконец нарушил он молчание, - где рельсы уходят под стену. Кирпичную такую, глухую, очень старую. И абсолютно не важно, что там за стеной, опять рельсы или вообще черт знает, что. Потому что  за ней все по-другому, и нужно начинать с начала, но это уже для других. Я – по эту сторону.
- Ты ничего не понимаешь. Пока. Это нормально, - сказала она. – Но ты поймешь. Главное – не останавливайся. Ты ведь никогда не останавливался, правда?
- Правда, - зло ответил Стрельцов. – Я все куда-то шел и шел. Куда? Зачем? Кому это нужно? А те, кто со мной? Я  их растерял по одному. А всё шел, шел… Я хороший музыкант! Чего скромничать? У меня ничего другого не было и нет. Я все этому отдал, потому что мне ничего другого  и не нужно было. И что? Я не о том, что в звезды не выбился. Знаешь, что самое стрёмное в жизни? Это когда  в какую сторону ни поверни, а везде солнце садится. На западе, на юге, на востоке. А рельсы уходят под стену, и ничего с этим уже не поделать. Сижу вот я в баре, а на самом деле…  на рельсах, в тупике под стеной.
Она оценивающе посмотрела на него.
- Из твоего тупика сейчас, - она выдержала короткую паузу, - есть два выхода. Всё зависит от тебя.
Он ухмыльнулся.
- Знаешь анекдот про два выхода?.. Тупик, он и есть тупик.
Она долго молча разглядывала его, будто что-то решая.
- У тебя есть твоя музыка.
- Какая, к чертям, музыка? Может, она и была, но я давно не понимаю: звучит она в пустоте или нет.
- Музыка или есть и будет всегда, или ее никогда  не было.  У тебя – была, значит…
- Ничего это не значит! Все эти ребята, типа Мориссона или Курта Кобейна. Они себя сожгли. Потому что понимали: рок – не просто музон. Он, как антимир, как другое измерение. Или просто другой мир, который у каждого перед носом, да видит не каждый. Туда так просто не попадешь. Они и старались, как умели. И выгорели. Но куда-то они все-таки проникли, потому что огонь-то остался и горит. Я тоже старался – по-своему. Не ширялся, не смолил, по колесьям не тащился. Я думал, есть другой путь: стань свободным, стань самим собой – и вот оно! Сам поймешь, увидишь, сумеешь сказать, и тебя поймут. А вышло – никто ни черта не понял.  А, может, и сказать было нечего... – Анатолий вдруг хлопнул ладонью по поверхности стойки. – Да что мы завели, в самом деле?! Давай лучше выпьем.
Он залпом осушил рюмку. Она пригубила свой апельсиновый сок и поставила бокал. Ее обнаженная рука плавно разогнулась, и тогда он увидел на тыльной стороне локтя и предплечья множество ярко-красных, коричневатых, будто подсохших, и совсем бледных рубчиков, словно от укусов каких-то злых насекомых. Он сразу догадался, что за насекомые оставили свой след на ее руке. Эти насекомые имели стальные жала…
Так вот в чем дело! Вот откуда эти бредни! Господи, всегда одно и то же!
- За стеной все же кое-что есть, - сказала девушка, делая вид, что не заметила происшедшей в нем перемены. – Для таких, как ты. Ты очень торопишься это узнать?
- Рай? Ад? – Его вопрос прозвучал уже с неприкрытой издевкой.
- Ни то, ни другое, это все выдумки. А если б и были! Рая ты не заслужил, как и остальные, а ад… тогда бы это было не самое плохое место.
Девушка опять лизнула свой сок. Она медлила, словно размышляя о чем-то и не находя решения.
Компания юных гопарей за своим столиком загомонила и заржала особенно похабно. Женя посмотрела в ту сторону. И сказала без какой-либо связи.
- Ты, пожалуй, прав насчет тупика. Хоть и не совсем так, как ты думаешь. Если что-то кончилось, это может означать две вещи. Либо это просто конец, либо конец, который начало.  Мне пора.
Он равнодушно пожал плечами. Женя кивнула в сторону расходившихся гопарей.
- Если решишь, что теперь их время, не задерживайся здесь, уходи. Оно, точно, не твое. Хоть у тебя, наверно, еще немало всякого впереди. Но, если решишь иначе… возможно ты все узнаешь про тупики.
 Она поднялась.
- Мне пора,- повторила она, - прощай. – И добавила дежурное, ничего не значащее словцо из иностранных кинофильмов: - Увидимся.
Но от него Анатолия вдруг почему-то окатила жуть.
Она цокнула каблучками по выложенному плиткой полу.
Черт возьми, все, что она здесь плела, смахивало на речь наркоманки под кайфом. Но Анатолий почему-то был уверен, что никакие наркотики здесь ни при чем. Что-то произошло сейчас, или пригрезилось, или приснилось, что-то такое, что несло в себе потаенный смысл, на который странная девушка Женя посчитала нужным лишь намекнуть Стрельцову. Надеялась, что он обо всем догадается сам? Она не ошибалась. Анатолий чувствовал, что вот-вот догадается. Сейчас. Через секунду.
На каком языке она вообще говорила?! Акцент? Прибалтийка? Нет, не то, черт возьми. Стрельцов не знал никакого языка, кроме русского. Если приходилось петь по-английски, просто зазубривал тексты. Сейчас он лихорадочно вспомнить фразы, произнесенные девушкой. Они отчего-то казались чужими и совершенно непонятными. Но минуту назад они прекрасно понимали друг друга.
Она говорила не по-русски. А, может, и вовсе ничего не говорила. Может, ее вообще не было, и Стрельцов тупо беседовал сам с собой. Он резко крутанулся на своем высоком табурете.
Незнакомка не успела отойти далеко.
 - Женя, подожди!
- Меня вообще-то зовут не так. Не совсем так. – Она стояла, полуобернувшись. Теперь он точно знал, что видел ее раньше. И оставалось полмига до того, чтобы он вспомнил…
- Но ты же сама сказала!
Она улыбнулась.
- Женя… Так ведь тебе проще?
- Женя… - как во сне повторил он.
Она быстро пошла к выходу.
- Еще налить?
Стрельцов вздрогнул. Из-за стойки ему улыбался бармен.
- Ты эту девушку знаешь? – спросил Стрельцов. Бармен  выразил недоумение.
- Какую девушку?
- Ну, только что сидела здесь. Светлые крашеные волосы, прикид такой необычный, в стиле ретро!
- Извини, друг. Не было тут такой телки. За весь вечер ни разу. Так я спрашиваю, еще будешь?
Анатолий опять крутанулся на табурете и успел заметить, как придерживаемая доводчиком, мягко закрылась входная дверь.
- Она была… - пробормотал он.
- Ну, значит, тебе уже хватит. – Бармен поджал губы.
Стрельцов обежал глазами стойку и нигде не заметил высокого бокала с остатками желтого напитка. Зато он заметил другое. Протянул руку, взял  футляр лазерного диска, тупо уставился в обложку… Этого не может быть!.. Мало ли кто под кого косит?!.. Но этот жест, когда волосы отбрасывают назад без помощи рук… потому что руки заняты гитарой или микрофонной стойкой! Он сам всегда так делал… Если честно, давно никто из девушек так не одевается, даже для прикола… И лицо! Главное – лицо! Конечно, он сто раз видел его, не вживую, конечно… Она была здесь! Была! Он прочитал ее имя на обложке диска.
- Стой! Подожди!!
- Ты что? –  насторожился бармен.
Но Стрельцова будто ветром сдуло...  Она что-то пыталась сказать ему, а он не понял, не захотел понять! Нет ни бога, ни черта… но есть что-то по ту сторону стены, под которую уходят рельсы, и если бы не быть тупым ослом, если бы прислушаться повнимательней, то, быть может, появился бы какой-то смысл…  Он никогда никого не слушал и даже гордился этим. Он шел своим путем! И умудрился пройти мимо! …Мать твою!
Анатолий вылетел на улицу, сунулся вправо, влево. Неподалеку, на местном «бродвее», копошилась и блестела огнями вечерняя жизнь, а здесь только листва шелестела над пустынной мостовой, залитой  мертвым светом фонарей и вывесок.
- Дженис! – крикнул Стрельцов. – Дженни-ис!! – Голос его сорвался…
Никто никогда не узнает, в свой ли срок умерла Дженис Джоплин выпустившая лишь четыре студийных альбома, но успевшая стать лучшей белой исполнительницей блюза и выдающейся рок-вокалисткой, получившей свое место  в списке «50 величайших исполнителей всех времён» журнала «Rolling Stone».
Когда нашли ее тело, в ее кулаке были зажаты четыре доллара. Кто-то посчитал, что на дозу. Но, может, она просто хотела заплатить Певозчику за проезд в его лодке… 
В  голове у Стрельцова что-то взорвалось, и уличный асфальт полетел на него, как земная твердь навстречу падающему самолету. Удар оказался почти таким же сокрушительным. Сознание помутилось, захлестнутое фейерверком разноцветных искр, но не растворилось в нем, а поплавав среди радужных огней, устремилось к поверхности.
Анатолий лежал на тротуаре, а над ним склонялись сутулые фигуры, обдавая запахом табака и пивного перегара.
- Что, дядя, довыеживался?
Его пнули ногой в бок. Он застонал от боли и попытался встать. Удары посыпались  со всех сторон, как обвалившийся свод забоя на шахтера. Хрустнули ребра. Анатолий покатился по земле, прикрывая голову руками и надеясь выиграть время и расстояние для того, чтобы подняться на ноги. Только бы подняться, а тогда…
Его, как мяч, отфутболили  обратно. Стрельцов успел заметить летящий ему прямо в лицо кроссовок, в голове опять ахнул взрыв, и сознание окончательно отключилось…
Он пришел в себя от прикосновения рук, которые, словно голодные крысы, бегали по его телу,  теребили одежду, ныряли в карманы, выволакивая из них содержимое… Не много там и найдешь.
Он, не шевелясь, выждал, пока мозг обретет контроль над саднящими мышцами. В груди набухала знакомая злость. Даже не за то, что по-сучьи подловили, а за то, что помешали догнать…
Она была, была!
Он согнул ногу и изо всех сил всадил каблук десантного башмака в невнятно белеющее пятно чьего-то лица. Под каблуком хрустнуло, и пятно опрокинулось в темноту, захлебнувшись булькающим криком.
Стрельцов вцепился в одну из юрких крыс, сдавил и резко крутанул. Над самой его головой истошно завопили.
Анатолий вскочил. Что, гопота, нарвались?! Думали – на лоха наехали? На волосатика?
Он выбросил вперед кулак и попал в еще  одно расплывчатое пятно. Сутулая фигура вякнула и покатилась по асфальту.
- Хрен вам! Рок-н-ролл мертв, а я еще нет!.. Ну? Кому добавить?
Он легко отбил удар сухенького кулачка и тут увидел…
Бледная искорка порхнула через тесную темноту, отделяющую Анатолия от врага. Порхнула, погасла, опять возникла, уже потемневшая и еле различимая, вновь порхнула и еще, и еще…
С каждым новым ее порханием живот и грудь Стрельцова  все туже наливались тупой бесчувственной тяжестью, словно от лошадиной дозы новокаина. Наконец эта тяжесть снова повалила его на землю, гася фонари и мысли в мозгу. Он еще почувствовал под руками что-то липкое и горячее, растекающееся из-под него во все стороны, и смутно подумал, что так и не успел… ничего не успел…

Листья шумели как от сильного ветра, но никакого ветра не ощущалось. Лежать было жестко и прохладно, а глаза открывать не хотелось. Но Стрельцов заставил себя сделать это. Сперва он увидел вершины деревьев и полосу голубого неба между ними. Он подтянул колени и сел. Асфальт был пыльный, как на любой автомобильной трассе, и заросли тоже были пыльными. Они обступали дорогу с обеих сторон так плотно, что не давали разгуляться здесь ветру, который со зла носился по верху и трепал макушки. Солнце пробивалось через листву косо слева. Трудно было определить, утро это или вечер. Стрельцов поднялся на ноги, машинально стряхнул с одежды пыль.
Он отчетливо помнил все происшедшее вчерашним вечером. Лучше бы память хоть чуть-чуть схалтурила. Но она работала четко: облом в рок-клубе, бар, гнилая компашка, девушка Женя!
Уличная драка и порхающая в воздухе бледная искра…
Анатолий внимательно оглядел и даже ощупал себя, но не нашел никаких повреждений. Равно, как и крови на асфальте. Да и асфальт этот был другой, не городской, потому что Стрельцов находился не в городе… А где же тогда?!
Он пошел по дороге. Трасса и заросли по обе ее стороны тянулись бесконечно. Было прохладно, как осенью. Он шел и шел вперед, ни о чем не думая, никуда не стремясь, ничего не ожидая. Ходьба доставляла ему удовольствие, а свежий таежный воздух, целебный, как настой заветных трав, очищал, казалось, не только легкие, но и душу. Трасса то сбегала с холма в лощину, то плавно всплывала к вершине пригорка, с которой были видны те же заросли и асфальтовая полоса между ними, сужающаяся вдали. Как у всякой дороги, у этой тоже, наверное, был конец, но сколько идти до него, Анатолий не задумывался…
Он подумал о другом. Что она вчера сказала ему?.. Она?.. Да она же, и нечего прикидываться, будто не понимаешь, о ком речь! Она, никогда не бывавшая в России, не знавшая полслова по-русски, разговаривала с ним, и он понимал и отвечал, потому что они говорили на одном языке… Она пришла потому, что из того бара, из-под той кирпичной стены, преградившей дорогу, для него, действительно, существовало два выхода: один с порханием бледной искры, другой, наверное – без. Она знала об этом. И, быть может, хотела предупредить, изменить что-то… Она попыталась. Но не стала. Потому что поняла: не нужно, ему – пора…
Она сказала – для таких, как он, что-то есть за стеной.
Он мог бы догадаться и раньше. Но не догадался. Возможно, потому что слишком боялся каменной стены, придавившей артерию одинокой железнодорожной ветки. Всё очень просто. Дорога. Дорога, которая у каждого своя. Или, быть может, общая для кого-то. Рок-н-ролл никогда не умирает, потому что дорога – неподходящее место для смерти. Она просто уводит идущих по ней всё дальше и дальше.
И, наверняка, есть другие дороги для других идущих. Совсем другие для совсем других. И они тоже уводят куда-то, быть может, совершенно в иную сторону, но идущие по тем,  больше никому не ведомым, дорогам тоже не умирают никогда. Умирают на ржавых рельсах, уползающих под гнилые кирпичные стены. Или, как в глупом американском рассказе, превращаются в пугающих зомби, готовых на все ради того, чтобы кто-то слушал и пялился на них.
Позади родилось едва слышное жужжание, похожее на пение комара, быстро окрепло, обасовело, переходя в шмелиный гуд и, наконец, превратилось в рокот мощного двигателя. Анатолий обернулся и замер в ожидании.
Из-за поворота выскочил мотоциклист в глухом шлеме с тонированным забралом, заметил торчащего посреди проезжей части прохожего и взвизгнул тормозами. Оставив на асфальте длинную черную полосу, мотоцикл остановился рядом с Анатолием. Затянутый в кожу наездник стащил с головы шлем. Под ним обнаружилась буйная русая шевелюра до плеч и худощавая физиономия с нагловатыми серо-голубыми глазами, насмешливая… чертовски знакомая, только вот не вспомнить сразу – откуда?
- Привет, - сказал байкер.
- Привет, - ответил Стрельцов. – Я тебя знаю, но не могу вспомнить.
Байкер хохотнул.
- Меня когда-то многие знали. А вот я тебя нет.
Стрельцов пожал плечами.
- Ладно, - сказал байкер. – Потом вспомнишь. Давно топаешь?
На этот вопрос Анатолий ответить не мог. Он все пялился на мотоцикл и никак не мог определить, Ямаха» это или «Харлей»? Какая, в сущности, разница. Даже забытый советский «Восход» под таким наездником из мотоцикла превращался в байк.
- Садись назад, - скомандовал сероглазый. – Если без задержек, к вечеру допрем до ночлега. А пешком –  беспонтово. Да и шляться в одиночку – это, знаешь… Тут на дорогах всякое случается.
- Да? – удивился Анатолий. – А я думал…
- Ну и зря ты так думал. – Сероглазый подмигнул, и  тут Стрельцов наконец узнал.
- Как дела, Майк? Зоопарком больше не заведуешь?
Байкер усмехнулся.
- Забыли все про «Зоопарк».
- Но песни-то твои потырили. И играли, как свои.
- Было дело. Садись.
Стрельцов не заставил себя упрашивать. Угнездившись на высоком заднем сиденье, хлопнул водителя по плечу.
- Готов. Погнали?
Но водитель не спешил. Пригнувшись и опустив руку, что-то подкручивал в моторе. Потом выпрямился и обернулся. Серо-голубые глаза его стали колючими.
- Ты думаешь, здесь всё так легко и просто? – спросил он, в упор глядя на пассажира. – Думаешь, погнали – и ага?!
Анатолий усмехнулся, положил руку на кожаное плечо Майка.
- Зря ты меня за лоха держишь. Нигде легко и просто быть не может.
 - Значит, врубаешься?
 - Значит – ага. Ты Дженис тут не встречал?
- Я многих встречал. А что? Последнюю рюмку ты с ней накатил?
- Откуда знаешь?.. Она, вообще-то, не пила.
- А мой вообще обдолбанный явился. Не грузись. Встретишь ее, обязательно встретишь. Не знаю только, обрадуешься или нет.
- Там видно будет.
Майк вдруг прикрыл своей шершавой ладонью лежащую у него на плече кисть Анатолия.
- Ну, тогда погнали, мэн. Держись – не падай!
Мотоцикл взрыкнул, взвизгнул резиной, вставая на дыбы, рванул с места и унесся вдаль. Голубоватый выхлоп двигателя и потревоженная пыль быстро рассеялись над опустевшей дорогой.