Мамина жизнь

                ЕВГЕНИЯ ФЁДОРОВНА СТРИЖАК  (ЧИРКОВА)
                Глава из "Родословной"
         Мой первый и, как позднее выяснилось, самый лучший учитель, Валентина Дмитриевна Никольская, жившая с нами в соседях, однажды сказала: " Володя, у тебя очень красивая, очень добрая и отзывчивая мама. Она редкая женщина".
      Замечательному русскому философу, публицисту и общественному деятелю России девятнадцатого века П. А. Бакунину принадлежат следующие слова: "И если мы, русские, чем и можем хвалиться в нашей убогой жизненной среде, то только образом русской женщины"; и далее:
"... нигде никогда не бывало, да нигде и не может быть женского образа чище, проще, задушевнее, величавее и прекраснее".   
      Главные, определяющие черты русской женщины - физическая и нравственная сила, заботливость, жалость, жертвенность, доброта, дружелюбие. Понятно, что все перечисленные качества относятся к материнскому архетипу. Русская женщина одновременно и мать, и возлюбленная, и спутница жизни; она разделяет все духовные интересы мужа и в то же время ни в коем случае не "феминистка" и не "синий чулок". Наверное, для мужчин всего мира — это идеальный вариант решения всех женских вопросов. Несгибаемая сила духа позволяет нашей женщине выступать в роли ангела-хранителя мужчины, проявлять о нем заботу.  "Любить" в России всегда означала "жалеть". Красота русской женщины - это не столько сексуальная привлекательность, сколько "красота сострадания". В ее отношении к мужчине часто  преобладает материнское чувство: пригреть горемыку, непутевого. Русская женщина уступает мужчине не столько по огненному влечению полов, сколько из гуманности, по состраданию души...". А жалость к бедному и убогому - чувство, с которым русская женщина на свет родится.
     Только наши матери могут одной рукой варить борщ, другой - вытирать пыль, одним глазом следить за детьми, вторым - за сериалом, ногой протирать пол, при этом поддерживая телефонную трубку плечом, и говорить подруге: "Нет, нет, я вовсе не занята, давай поговорим".
      Не зря же хасидские мудрецы говорили ещё много веков назад, что Господь не может поспеть всюду одновременно, и поэтому он создал матерей. Миссия женщины по продолжению рода человеческого самая благородная и необходимая на земле.
     Моя мама для меня образец истинно русской женщины.
  На фотографиях молодости она стройна, как березка, красива и румяна, как сказочная царевна. Из моего далёкого детства память напоминает, что мама всегда веселая, бодрая и щедро делится хорошим настроением со всей семьей, помогая детям улыбнуться и поверить: все нормально, а впереди - только самое хорошее. Никогда не забывал, как дома с мамой было тепло, светло, вкусно, уютно и интересно! Не помню, чтобы она сидела без дела. То вяжет, то штопает, то готовит, то стирает, то вышивает, то шьёт детям что - нибудь, перешивая из отцовского офицерского обмундирования. Она и себе  шила  немудрёные обновки, а как иначе может быть у молодой женщины, желающей и умеющей нравиться мужу.
      В красивенном месте правобережья Волги - матушки, на широких просторах святой Руси 25 декабря 1915 года случилось обрести жизнь моей будущей маме Жене Чирковой. Она увидела белый свет в старинном селе Липовка Базарно Карабулакского уезда Саратовской губернии в семье потомственного малоимущего крестьянина Фёдора Чиркова. В ту пору половина деревни носила эту фамилию. У Александра Лаврентьевича, отца Фёдора, дедушки моей мамы было пятеро детей. От каждого пошли новые и новые ветви фамильного древа. Чуть ли не целая улица в Липовке состояла из птенцов гнезда Чирковых.
    Так, напротив нашего дома, только перейти через траву - мураву и дорогу, жила тётя Поля Чиркова (в замужестве Ивакина), рядом - тётя Дуня (ставшая Фрягиной) и, чуть поодаль - тётя Даша с тётей Дусей Чирковыми, по другую руку - Лукерья Чиркова, следом - Осип Чирков с семьёй и много, много других...
      Детей окрестили согласно всем канонам православия в старинном и красивом трёхпрестольном сельском храме, построенном в 1835 году тщанием Пармена Владыкина, участника Отечественной войны 1812 года, представителя одного из древнейших дворянских родов России. Церковь оглашала окрестность пятью колоколами, самый большой из них весил 114 пудов. Главный престол в нём был освящён в честь Рождества Христова, два других - в честь святого пророка Божия Илии и великомученицы Варвары.
       Село привольно раскинулось у двух речек в живописной долине, окруженной грибными дубравами, хвойными и березовыми лесами, ягодными полянами. Многочисленные ключи выбиваются здесь из земли, наполняя ручейки и небольшие водоёмы чистой, как слеза прозрачной водой.
В селе вырыты два пруда. Один принадлежал помещице Ростовцевой, большой, рядом со старой больницей  и пруд помещика Менде - этот явно поменьше. В большем была удивительно чистая вода, какая - то нереально прозрачная.
Михаил Хитрик вспоминал, что зимой в детстве ему было боязно выйти на лёд пруда. Было полное впечатление, что это неподвижная вода...
 Стало быть, подпитывался водоём ключами, бьющих из той земли обильно и во множестве. Качество воды в роднике очень высокое.
      Я прекрасно понимаю, что вся эта красота, чистота и уют нашего Отечества - не мои; что эта земля приняла меня только на время, и даже если бы я каким-то чудом здесь остался, я всегда чувствовал бы себя гостем, пользующемся трудами хозяев, иначе говоря - пришедшей к чужому столу. Моя судьба - жить в России, в такой, какая она была раньше и есть сегодня.  Довольно неожиданно и с претензией на мудрость высказался режиссёр Алексей Герман: «Русский народ так себе… Но лучшего народа я не знаю.»
         Быть русским и жить в России хотя и нелегко, но это очень большое счастье на самом деле. Это счастье, которому, уверяю вас, завидуют самые умные из европейцев и американцев, - мне довелось многажды с ними встречаться, общаться и в этом накрепко удостовериться. Они завидуют нашему жизненному и духовному опыту. И нашему наследству - очень трудному, горькому, болящему, но, в то же время, - победному и колоссально поддерживающему нас. Мы - прямые наследники мучеников сталинского режима. Насколько это спасает нас от иной раз наваливающейся усталости и чувства безысходности: «Вот так мы живем, и всегда так жить будем»? Наверное, все-таки спасает. По крайней мере, православие запрещает русичам уныние и отчаяние. Нам не должно терять надежду потому, что на нас смотрят наши предки и святые - кто с иконы, а кто с фотографий невинно убиенных.
       Как-то подумалось, что очень важно близко знать хотя бы одного очень авторитетного, уважаемого, умного и, по настоящему, хорошего человека. Его пример, опыт и наука никогда уже не позволят пасть духом, отчаяться, сломаться. А со сколькими хорошими, поразительно талантливыми, умными, трудолюбивыми и добросердечными людьми повезло знаться  многим из нас! Нет, с такими людьми мы не пропадем. Нет ничего глупее и позорнее, чем пропадать - с такими людьми!
       Жить бы и поживать да добра наживать, плодиться, да радоваться... Ан, нет!
     Сначала - Первая мировая война, потом случился большевистский переворот, затем потекли реки русской крови времён братоубийственной гражданской войны, следом пришёл неурожай, за ним смерть от голода и сталинских кровопийц из НКВД и ЧК.
      Поволжье и средняя Россия - места, где хлеба всегда не хватало. Там сама жизнь была всегда на пределе возможности. Вечная борьба, вечный страх голода. А Липовка, где родилась, провела детство и юность моя мама, была именно такой, исконно российской деревней. Там жили без дорог, без лекарств, без света, без техники, с крохотными наделами и без надежд на лучшее существование. Деревней, где лишний рот страшнее болезни, а за вязанку дров зимой можно поплатиться жизнью. Люди очень быстро теряют человеческий облик, когда сталкиваются с отчаянной нуждой и необходимостью выживать. И осуждать их за это имеет право только тот, кто сам прошел такой же тяжкий путь. На Руси завсегда считали: " Сколько бы ты ни работал, все равно всё в руках Божьих, захочет - даст, не захочет - сдохнешь. Работай, не работай - от тебя почти ничего не зависит". Отсюда в нас эта вечная зависимость от "решений свыше" и, доходящая до мракобесия суеверность и вековечное "авось". И по сию пору основными богами после Христа для россиянина остаются Великий Господь, Авось и брат его, Небось.
     Вместе с тем усердие и многотерпение считались ещё с допетровских времён главными почитаемыми качествами русских крестьян. Всё их жизненное время, кроме сна, с самого детства уходило на простое физическое выживание. Беременные женщины горбатились в поле до последнего и там же рожали. Не зря в русском языке слова "страда" и "страдания" имеют один корень... Живущие в вечном экстремальном режиме женщины, у которых вымирает до половины родившихся детей, перестают ценить и чужую, и собственную жизнь. Жизнью, которой все равно не она, а Бог распоряжается. Отсюда и отношение к детям - нередко потребительское. Дети - вещь для подмоги по хозяйству. В крестьянской России восемнадцатого - начала двадцатого века дети действительно считались богатством, потому что с 7 лет их можно было впрячь в работу. До 15 лет мальчик нес полтягла, а с 16 - уже полное тягло, то есть работал как мужик. А малые дети - обуза, лишние рты...
       Мама на себе безвозвратно прочувствовала, какова крестьянская жизнь и была неотделима от её устоев и правил.  Летом отец с дедом вставали в третьем - четвертом часу утра, шли задавать корм скотине, убирать навоз - а потом до обеда работал в поле. После обеда был  короткий, на час – полтора сон, после которого мужики опять впрягались в нескончаемую работу. Женщины после работы в поле или по дому к вечеру сидели за рукоделием. Зимой режим был практически тот же, с тем только исключением, что ложились спать много раньше - в шесть или пять часов вечера, потому что не могли тратить деньги на покупку керосина для лампы. А питание? Не было мяса, яиц, масла, молока, подчас даже капусты, жили главным образом на черном хлебе и картофеле. Нередко умирали от голода из-за нехватки продуктов. Особенно тяжело было в русской деревне детям. В случае голода рациональнее всего оставить необходимое питание для работников, сократив его иждивенцам, в число которых, очевидно, входят дети, неспособные работать. В конце XIX века, начале двадцатого в России до 5-летнего возраста доживало всего 550 из 1000 родившихся детей, тогда как в большинстве западноевропейских стран — более 700. При средней рождаемости 7,3 ребёнка на женщину (семью) не было почти ни одной семьи, в которой не умерло бы несколько детей. Что не могло не отложиться в национальной психологии. В таких обстоятельствах прошло детство наших мам и отцов.
        Из-за перманентной нищеты русский крестьянин, в отличие от европейского, в сапогах не ходил. Для того чтобы обуть всю семью  в сапоги, крестьянин должен был продать три четверти своего зерна. Это было нереально. Сапоги были просто недоступны. Россия ходила в лаптях. В год крестьянин вынашивал от 50 до 60 пар лаптей. Делали лапти, естественно, зимой, летом некогда было. Зато наш практичный мужик плёл из ивняка плетень, корзины, колыбельки для детей  рыболовные снасти, ловушки для зверей, птиц и многое другое. А из бересты в избе мастерили солонки, кузова разных размеров для похода в лес за ягодами и грибами, в которых они не мялись. Умельцы делали из бересты особые туески под квас. Малые дети несли их на покос родителям  квас, молоко и там они не нагревались на солнце. Всё умели сделать своими руками в русской избе. Про всё это наши мамы не читали в учебниках, но видели работу старших ежедневно. Запоминая и, по мере сил, помогая им, они наловчились тому же сами.
     Неприветливо встречала родная земля новых своих детей. Не знали они, не ведали, что ещё более страшные испытания ожидают их впереди. Но всё это будет попозже. С самого рождения девочки Чирковых видели только нескончаемое количество женских обязанностей  в крестьянских делах и заботах. Сызмальства, с пяти - шести лет они уже имели множество дел по дому. Прибрать в избе, покормить и напоить кур, подоить корову или козу, работать в огороде, прополка и уборка урожая - всё это деревенские знают и умеют с "младых ногтей". К тому вдобавок - помогать в готовке, убрать со стола после еды, натаскать воды, следить за младшими детьми - несть числа трудам на селе. Веками, генетически заложена в наших предках привычка к ежедневному тяжкому труду. И росли в неприглядной бедности, в нескончаемых работах, в голоде и холоде, так и не насладившись радостями детства, деревенские ребятишки.  Все, до одного - Женя, моя будущая мама, её обожаемая старшая сестра Нюра, родные братья Иван и Володя, очень им близкие двоюродные - Ольга и Серёжа Фрягины и несчётно ещё - двоюродных, троюродных и так далее... Там у них половина Липовки была ближняя родня.
         Иногда случалось, стояли они вечерами у околицы и мечтали о дальних краях, больших реках и умных, сильных, весёлых и красивых людях. Да только дороги из Липовки ведут недалече - в такие же деревеньки - Арбузовку или Яковлевку, Хмелёвку или Ханеневку, да в Гусиху на выбор - хочешь в Малую, хочешь в Большую. Впрочем, там всё так же, как дома...
     А у нас издавна принято любить дальних и не очень свойственно ценить и любить ближних. Меж тем, места наши красивые, богатые надёжными, одарёнными людьми, замечательной природой и её  дарами. Цитирую из маминых редких, отрывочных и разрозненных воспоминаний:
      "Когда я была совсем маленькой, бегала хвостом за Нюрой. Она меня опекала, защищала и жалела с раннего детства. Когда нас отпускали погулять родители то - то было счастье! Сразу за большим огородом начинался лес, куда ходили по ягоды, корзинами носили грибы, выискивали и сушили на печи лечебные травы, которыми нас при нужде  врачевали. Бабушка Федора, провожая нас, всегда приговаривала, улыбаясь: " Идите, милые, идите, а я вам взапятки посмотрю". Или чаще: " В добрый час!"
       И ещё из маминого детства, но в моём достаточно вольном изложении, поскольку был этот разговор очень давно:
      "  Идём за ягодой поляникой по знакомой дорожке, и босые ноги чувствуют мягкую прохладу пыльной тропинки. Куда приведет эта тропка по жизни? Сегодня это не важно, но так приятно и весело идти с Нюрой по мягкой прохладной пыли. Вдоль тропинки - густая трава, которую вот - вот скосят... Щекотливое ощущение легкого покалывания, когда нога ступает на свежескошенную траву... И горьковатый запах летних трав с легкой примесью меда. А вокруг расстилается большое поле, и опушка леса синеет вдалеке. И вдруг - радуга, что раскинулась в полнеба после теплого летнего дождя. И мы шагаем босиком, теперь уже по лужам, по тропинке, шлепаем по грязи босыми ногами, дождик еще не кончился... Он теплый, а на душе -  радость и Нюра рядом... А впереди еще – целая жизнь... Целая Вечность... И не надо ни о чем думать... Детство... Спали крепко, наработавшись по дому и набегавшись за целый день по своим детским делам. Над ухом всю ночь гудели комары, в клети уютно пахло сеном... Прохладный деревенский ночной воздух, который, казалось, можно пить, как ключевую воду, помнится до сих пор... Иногда снились яркие цветные сны, как я лечу над землей, а вокруг меня - поля, на которых цветут ромашки и колокольчики... »
      Неожиданное из её воспоминаний: " Зима-то длинная, надоедает. И вот мама, бывало, скажет: "А что-то я, отец, по лету заскучала. Не устроить ли нам лето в дому?"  И устраивали. Отец нанесет из лесу еловой хвои, березы, вербы, на печь положит, так и потянет оттуда летним лесом. А мама опять самовар на шишках согреет да ягод - в трубу-то - синих с вереса бросит, так уж воздух-то в избе станет такой вкусный, что не надышишься".
    Хлеб в доме пекли в печи. За один прием можно было испечь до пятидесяти килограммов ржаного хлеба, которого многочисленной семье хватало на неделю. А еще печь служила «вытяжкой»: Нюре и Жене полагалось подметать избу по утрам, когда печь топится - в это время была такая мощная тяга в трубе, что вся пыль, которая поднимается в воздух при уборке, тут же вытягивается в печную трубу.
       С детства ребятишки примечали, что в крестьянском хозяйстве ничего не выбрасывали. Всё шло в дело. Например, к золе, кстати, как и ко всему связанному с печью, в селе было особое отношение. Золу из печи просто так не выбрасывали: на каждом дворе был специальный зольник, куда сваливали пепел, а по мере надобности использовали. Где зола может пригодиться? Конечно, не только как удобрение. Из нее делали щёлок - это раствор золы, настоянной на воде. Выглядит он как прозрачная вода и обладает мылящими свойствами. Щёлок использовали для купания и стирки. Им и голову мыли. А в Великий (Чистый) четверг золой припудривали конюшню, курятник, хлев, приговаривая: «Чтобы курочки неслись, чтобы коровушка доилась, чтобы лошадушка резвой была».
     С удивлением дети, Нюра, Женя, Ваня и Володя, обнаружили, что золу использовали и для лечения многих заболеваний. Уж этого-то лекарства в каждой избе было достаточно! Золой лечили ушибы, детские заболевания, глазные и кожные болезни. Причем лекарство это брали не из одной печи, а из трех или семи соседских: каждая семья топит печь разными дровами, и зола из нескольких печей разнообразнее по составу. Не только зола, но и сама русская печь лечит. Не зря на Руси говорили: «Печка кормит, печка греет, печка лечит». Поэтому на печной лежанке спали старый да малый - те, кому больше всего нужно печное тепло. Ведь печное тепло лечит - и ревматизм, и радикулит, и простудные заболевания. Если легкая простуда случилась - заболевшему давали выпить порушки (чай из сухой малины с медом) и отправляли на печь, наказывая прижимать пятки к горячим кирпичам, сколько возможно терпеть. Если нужно было прогреть простуженные почки, грели в печной топке кирпич, заворачивали его горячим в полотенце и прикладывали к больному месту. Такая грелка из кирпича оставалась теплой до самого утра. Лечили в печи и малых детей. Недоношенных и слабых малышей «допекали» в печи: знахарка на хлебную лопату малыша укладывала и в теплую печь отправляла. Конечно, не в огонь, а в уже остывающую печь. Теперь недоношенных детей врачи тоже «допекают», но в специальных кювезах в роддоме. А предки наши делали это в печке, причем издавна! Мы сегодня эти отголоски старины в русских сказках видим. Не зря филологи считают, что прообразом Бабы-яги является бабка-знахарка, засовывающая малыша на хлебной лопате в печь.
     Я не могу припомнить, чтобы мама когда - нибудь ходила в городскую парную баню. Это довольно удивительно, поскольку в Липовке парились практически все. Правда, совсем иначе, чем теперь... Задолго до того как появились бани, русичи парились в печках. Есть устойчивое мнение, что мыться в печи русичи наловчились на территории нынешнего Владимирского Ополья, а также Шуйского и Гаврилово - Посадского района нынешней Ивановской области. Откуда – то отсюда переехали встарь в Липовку Чирковы и со временем обычаи их предков стали привычными для жителей Среднего Поволжья. Помаленьку распространился по Руси обычай мытья в русской печи. А уж потом, попозже повсеместно стали рубить баньки.
      Как в Липовке парились и мылись? Довольно незамысловато, но, тем не менее, очень остроумно. Это происходило раз в неделю, так же, как раз в неделю пекли хлеб. Использовалось замечательное свойство русской печки сохранять жар еще долго после того, как были выпечены хлебы. Убрав из жерла печи копоть и золу, старались вымыть стены, на поддон настилали копну соломы, там же ставили кадочку с водой и клали веник. Дальше требовалась помощь: тот, кто парится первым, садился на лопату или даже на обычную доску, а помощник осторожно вдвигал его в жерло. Заслонка печи плотно закрывалась, и человек начинал париться.  Разогретая печь до румяных красных пышущих внутри кирпичей или камней парила сухим паром. Если кому-то нужно было пожарче, то плескали на стену или в устье полковша воды. Побрызгав водой на стенки печи, получали совершенно чудесный душистый пар с запахом только что испеченного хлеба. Можно было и просто веничек смочить в воде или квасе и спрыснуть за спину - пар поднимался отменный, чего вполне хватало ибо в печке пар легкий, вольный. Смельчаки, которые выдерживали жар только что погасшей печи, парились подолгу. А кто не мог, тот ложился головой к устью: тело распаривалось, а дышать было из отверстия легко. Мылись щелоком, для мытья волос использовали золу или яйцо. Первыми в семье парились мужики, последними - мать с ребятишками. Устроится мать в печи, ей подают сначала младенчика. Она подтянет его на холщёвой простынке через устье, положит на ноги, как в корытце, помоет, да ещё и веничком слегка попарит, или погладит, чтобы духом берёзовым подышал.
 Потом по очереди, а то и сразу двоих ребятишек вымоет, выпарит, свежей водой окатит, поставит на четвереньки и выпроводит на шесток, только головку рукой придерживает, чтобы сажей, вылезая, не замазался. Обратный маршрут из печи заканчивается в большой деревянной лохани с мыльной пеной и струёй тёплой воды. А потом уже подхватят ребёнка, завернут в холстинку и на печку. Очень удобно. И зимой не надо ребёнка одевать, укутывать, чтобы не простудился после пару. Миша Хитрик испытал эту процедуру самолично. Его сестра Аля написала, что в войну,
живя у родственников, брат неоднократно парился в печке с их дочкой, Марусей Ивакиной. Если в доме кто-то болел, то первым разрешали париться в печи больному. Он сидел в печи в сухом пару и прогревался, чтоб болезнь из него выходила. Часто с тяжело больным в устье печи залезал и знахарь или помощник, который помогал охаживать веничком, делал массаж и отпаивал отварами, чтобы пот прошибал. Обычно после парения в печи выбегали в сени или на улицу и окатывались холодной водой. Вообще этот процесс очень напоминал печение хлеба: словно каравай, «ставили» человека в печь, а когда он «подрумянивался» от жара, быстро вынимали.
       Моё поколение наверняка последнее, кто видел, как отстирывали бельё и одежду на Руси в недавние ещё времена. Наши бабушки и мамы вкусили этой работы в многотрудной деревенской жизни полной мерой. Бедные русские женщины - великомученницы, пресвятые ангелы наши.
    Сколько сил и труда надо было положить, чтобы белье и одежда вновь засияли чистотой. С ранней весны до глубокой осени стирали в проточной воде на открытом воздухе, стоя часами на коленях, на деревянных мостках. Зимой - тот же процесс, только в мороз и у проруби. Каторжный труд!
    Попытайтесь представить себе, читатели!  Вплоть до тридцатых годов прошлого века в деревнях белье замачивали в чанах или бочках и парили. Отбеливали, засыпая "золиво" - золу от гречневой соломы или, например, подсолнухов. После этого туда бросали раскаленные камни и палкой помешивали кипятящееся бельё. А замачивали его на ночь, вываривая в специальных выварках. Ввиду отсутствия мыла использовали ягоды бузины, корни мыльнянки и сок алоэ. Их измельчали и смешивали с зольным щелоком. В каждой избе были такие доски, похожие на тёрки, они помогали моей маме, бабушке, прабабушке, прапрабабушке, прапрапрабабушке...
Всё своими руками - ручками... замочили на часок, а потом трут каждый кусочек... потом полощут... потом опять трут... снова водичкой и, если повезло, хозяйственным мылом... а в войну ни у кого мыла не было, тогда опять песочком потёрли и нормально, сойдет... Для отбеливания бельё помещали на два - три дня в "картофельную" воду. Наиболее грязную одежду замачивали в щелочи, потом кипятили. Для выведения жирных пятен использовали мел,  а для кровавых пятен - керосин. Чтобы одежда не выцвела, в воду добавляли уксус, буру, щелочь (для черных) или отруби (для прочих цветов). Мама рассказывала, как они с Нюрой помогали маме тереть песком да стирать золой. Чтобы ещё лучше отстиралось, отбивали вальком. Хорошо помню тот валёк, который был у нас в Климово. Там все так стирали. Валёк представлял собой деревянную пластину с короткой ручкой. Его основной "рабочий орган" - рифленая поверхность, о которую трут и ударяют мокрое белье. Помните поговорку "Не мытьём, так катаньем?" При стирке кроме корыта, мыла, утюга, пользовались еще двумя приспособлениями. Это были "скалка", или "каток", - круглая деревяшка, наподобие той, какой раскатывают тесто.  И "рубель" - изогнутая рифленая доска с ручкой, при помощи которой скалке можно придавать вращательное движение, "катать" ее вместе с накручивающимся на нее полотенцем. Выстиранное белье нередко не гладили утюгом, считая, что глаженье может его испортить, а выкатывать скалкой до полной гладкости. Это было не только в Липовке или Поволжье. Так стирали из века в век приговорённые к этой каторге  по всей Руси наши женщины. Но ещё было полоскание выстиранного белья и одежды. Ну ладно летом в не холодной водичке речки, озера или пруда. А в студёную и безразмерную нашу зиму всё тоже проделать в проруби? Когда нежная женская кожа деревенеет вместе с побелевшими или покрасневшими обмороженными руками? Труд женский был бесчеловечно тяжким. И всех дочерей «подлого» происхождения в деревне и городе старшие готовили их на будущую нескончаемую вахту.
       И ещё полагалась женщинам работа в поле с утра до вечера, да рожать, да сготовить и накормить большую крестьянскую семью, да за детьми глядеть, да мужа уважить. Уму непостижимо, как можно с этим справляться всю жизнь, каждодневно, без всякого отдыха. Всё это видели Нюра с Женей, принимая как должное, как отведённое женщине Богом и судьбой, как то, что их ожидает. Слыхом не слыхивали и знать не знали девочки о существовании другой жизни.
 Каждый помнит из Н. А. Некрасова:
«В полном разгаре страда деревенская...
Доля ты! — русская долюшка женская!
        Вряд ли труднее сыскать.
Не мудрено, что ты вянешь до времени,
Всевыносящего русского племени
        Многострадальная мать!»
     Не стану продолжать цитировать. Кто запамятовал, пусть вновь  прочитает и много поймёт про жизнь своих мам, бабушек и прабабушек. Думаю, это следует знать каждому.
         Родилась мама в третий год Первой мировой войны, когда небогатые и раньше русские деревни и сёла, стали ещё беднее. Дальше стало ещё хуже - революция, гражданская война, продразвёрстка, неурожай 1922 года привели народ к уничтожающему голоду. Есть было вовсе нечего. К семи годам от роду девочка увидела столько горя в своей избе и селе, что нам, нынешним и в страшном сне не привидится…
     Давным - давно, в возрасте примерно десяти - двенадцати лет, я неожиданно пожалобился маме, что у меня нет дедушки. У моих приятелей были аж по два деда, а у меня ни одного. Хорошо помню, как горько она заплакала, сказав, что её бабушка умерла в гражданскую войну, а дедушка, папа и мама - в 1932 году. И ничего больше не сообщила, только долго и горько рыдала. Нынче стало широко известно, что всей правды народу в СССР не говорил никто и никогда. НКВД, а потом КГБ не дремали, потому ничего и не рассказывали родители той поры своим детям.  Оказалось, что в детстве и юности наших родителей всё было вовсе не так плохо, как мы думали. На самом деле тогда было бесконечно, невообразимо хуже! Многим и представить не дано то, что было на самом деле. Продотряды большевиков выгребали подчистую скудные запасы провизии несчастных липовских крестьян.
        Теперь мы уже никогда не сможем доподлинно узнать, как пришлось изворачиваться моим дедушке и бабушке во время голода 1921 - 1922 годов, добывая хоть что - то съестное для пропитания большой семьи. Какими сверхчеловеческими усилиями в этих обстоятельствах смогли они выжить сами и уберечь детишек. Это был истинный подвиг! Вечная им память!
Три года спустя, в 1925 году мамина старшая сестра, тринадцатилетняя (!) Нюра, толковая, решительная и энергичная, взяв с собой девятилетнюю (!) Женю уезжают из родного дома. Они, эти, по нашим нынешним понятиям, совсем ещё дети понимали, что отъезд двух ртов поможет сохранить жизнь оставшимся. Помня, что год назад уехал работать на нефтепромыслы Семён Чирков, их дядя по отцу, девочки отправились в город Баку. Наивные, они думали, что будут там интересно и сытно жить, ещё не зная, что хорошо там, где нас нет! Упорные, они всё же нашли дядю Сёму. Он жил у своей двоюродной сестры Екатерины Чирковой, которая вышла замуж за азербайджанца Арушанова и, теперь, они все вместе, с трудом сводили концы с концами. Вряд ли неожиданное появление двух голодных девочек обрадовало тех, к кому они стремились в своей, по - детски душевной простоте. Да и кто в условиях разрухи и безработицы мог бы предложить сёстрам достойное занятие? Прожив там, горе, мыкая, несколько месяцев они, не солоно хлебавши, вернулись в Липовку. Через год отчаянная Нюра вновь уехала, теперь в Ленинград, с новой надеждой на лучшее. Совсем скверно стало в голодной Липовке Жене без любимой сестры и опоры... Да и обязанностей в доме у неё прибавилось. Те работы по дому, в усаде, на поле, которые они всегда выполняли с сестрой в четыре руки, теперь взвалились только на Женю. Она, давно привычная к крестьянскому труду, делала всё, что полагалось ей делать, но уже начали посещать её мысли о Ленинграде.
     Наступил 1932 год, когда большевики - изуверы сознательно устроили на Украине и в Поволжье новый, ещё более страшный голодомор.
Второй раз за десять лет мои дед, бабушка и прадед голод не перенесли. Они погибли в муках, невинные и несчастные жертвы окаянного сталинизма. Это происходило на глазах моей мамы, в ту пору ребёнка, оставив незаживающий, вечно кровящий рубец в её душе на всю оставшуюся жизнь. Нет! Вы попытайтесь встать на место Жени и Володи Чирковых в те дни. Исхудавшие донельзя - кожа да кости - они, с трудом передвигая ноги, бродили по дому, деревне и окрестностям в поисках хоть чего - то съестного. Но сможем ли мы понять их ежедневный, всё более жуткий кошмар? Что чувствуют сходящие с ума от голода дети, видящие, как в страшных мучениях заканчивают свой тяжкий путь в юдоли земной их самые дорогие люди? Сначала угас их дедушка, Александр Лаврентьевич, за ним, в расцвете лет умер отец, Фёдор Александрович и, следом за ним упокоилась совсем ещё молодая мама, Устинья Тихоновна. Что творилось тогда в ни в чём не повинных душах оставшихся круглыми сиротами детей? Какой ужас переполнил тогда детские сердца! Сколько выплакали они слёз, какие страшные раны остались у них навсегда? Женя и Володя за эти два года такого насмотрелись вокруг, что множество людей за всю жизнь не видели! Хранящиеся ныне в Саратовском областном архиве "Внеочередные донесения начальников уездных оперотделов саратовской милиции" рассказывают о фактах "...опухания от голода, увеличения смертности беспризорных, кражи трупов животных из скотомогильников, случаях трупоедства и людоедства, массовых нападений на зернохранилища и склады". Вот куда завела наш народ партия большевиков, ведя к "сияющим вершинам коммунизма". Не дай тебе Бог, читатель, увидеть архивные документы, касающиеся методического уничтожения нашего народа голодомором. Кровь стынет в жилах от прочитанных документах партначальников, партбандитов НКВД и госаппаратчиков всех рангов... Если потусторонний мир существует, надеюсь, что он не всем понравится. И уплатит каждый по делам своим!
      В 1931 - 1933-м годах в Поволжье родились горькие поговорки и присказки:
-"В этом проклятом году всю поели лебеду. Руки-ноги опухали. Умирали на ходу";
-"Рожь, пшеницу отправили за границу, а цыганку-лебеду колхозникам на еду";
- "Не боюся я морозу, не боюся холоду, а боюся я колхоза, там уморят с голоду"
      Чудом пережив голод, Женя с двенадцатилетним братом Володей остались без родителей, еды, крова и надежды... Спасибо сердобольной и самоотверженной Евдокии Александровне Чирковой, что дети её погибшего брата не пропали. Сама, вечно голодая и изнемогающая от многолетней борьбы за жизнь своей семьи, тётя Дуня Фрягина забрала круглых сирот в свой дом. Она с огромным трудом кормила своих Серёжу и Олю и двух племянников. Чтобы выжить, продали дом умершего брата. Появились какие - то деньги. Ведь в СССР при зарплате рабочего примерно 300 рублей в месяц колхозникам платили унизительные 20 (!?) рублей.
     Потерявшие всё самое дорогое, что у них было, Женя и Володя испытали сильнейший психологический надлом. Поэтому, не меньшей проблемой, чем их накормить, стала для Фрягиных необходимость выдерживать постоянные срывы сирот. Они, то были, не разлей вода, то неожиданно для всех начинали вроде бы беспричинно плакать, потом рыдать, подчас впадая в истерику, из которой их было трудно вытащить. Нередкими стали жестокие драки между ними.  Это, в конце концов, вывело тётю Дуню из себя и побудило написать письмо их старшей сестре, Нюре. Фрягины настоятельно просила забрать сестру с братом на житьё к ней в Ленинград.
     Однако, в деревнях и сёлах СССР, тридцатые годы были временем полного, невиданного рабства, где вершил судьбы людей председатель колхоза, одновременно - Царь, Бог,  Власть и, карающий незнамо за что, чекист. Крестьянам, не полагалось иметь у себя никаких документов, удостоверяющих личность. Уехать отсюда можно было только на новые, по особому списку, заводы или фабрики. Это разрешалось по оргнабору, или по вербовке, как тогда говорили. Вторая допустимая возможность выезда - на учёбу, на рабфак. И всё! Как умудрилась тётя Дуня выправить для ребят необходимые документы теперь уже не узнать. Да и нужно ли? Важен не сам факт, а то, что за ним следует. Едут! Ребят собрали в дорогу, дали, что смогли и довезли до "железки", как называли железную дорогу в те времена. Дальше - слёзы расставания, напутствия и, как принято, было у Чирковых, последние слова: "В добрый путь!"
           Помните реплику из Чехова: "И все останутся несчастливыми, и все останутся жить".
            Поехали, с любопытством разглядывая в окна вагона свою истерзанную Родину. Они ещё не ведали, что СССР – страна лозунгов. А со стен зданий пробегающих мимо городов, станций и вокзалов неслась аллилуйя с нескончаемых плакатов:
- «Да здравствует наш учитель, наш отец, наш вождь товарищ Сталин»;
- «О каждом из нас заботится в Кремле великий и родной товарищ Сталин»;
- «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», - говорит, обнимая усатого дьявола шестилетняя Энгельсина Маркизова, девочка с врезавшегося в память плаката той поры. Кстати, её судьба трагична. Отца арестовали и расстреляли, как японского(?) шпиона, а жену с дочкой выслали в степи Казахстана. Через год Гелину маму нашли с перерезанным горлом, и стала, ещё недавно самая популярная девочка  Советской страны круглой сиротой... В общем: "Спасибо товарищу Сталину".
      О чём думала и что врезалось тогда маме в память, не знаю. Она лишь резко уходила в себя и, сжав губы, молчала, когда слышала вопросы о тех временах. Явно боялась что - то неосторожно сказать, тогда донесут и придёт в семью горе неотразимое. Больше молчишь - дольше живёшь.
     Воспоминания о муках детства так и не отпускали её всю жизнь до кончины. И нажила она огромный букет всевозможных болезней, ставших прямым следствием кошмаров деревенского детства. Сколько себя помню, маму постоянно мучили сильнейшие головные боли. А нередкие нервные срывы однажды привели её на стационарное лечение в знаменитую Ленинградскую клинику им. В. М. Бехтерева. Спасибо тем замечательным и душевным докторам. Лечение прошло вполне успешно и кошмарные видения детства стали приходить пореже.
       Однако добрались сироты до старшей сестры, до Ленинграда. Надо жить. Их нелегальное проживание в комнате общежития было, мягко говоря, не простым делом.  Женя с Нюрой ночевали на одной кровати, а Володя, спал на полу, под ней, с разрешения остальных постоялиц девичьей обитатели. Спасибо тем неизвестным девушкам, что не выдали всех Чирковых коменданту. Рисковали все… Настойчивые поиски работы привели мою будущую маму на Ленинградский завод имени Халтурина.
 Сначала Женя была просто работницей, а позднее, учитывая её семилетнее образование, её перевели на работу в партком завода - техническим секретарём и дали место в общежитии и рабочую продуктовую карточку. Всем троим детям Чирковых стало полегче. Отступили непроходящие муки голода. Параллельно, чтобы иметь хорошую профессию, она училась на курсах "счётных работников", закончив которые, перешла работать в бухгалтерию конторы "Союзтранса."
           Ей исполнилось восемнадцать лет, и вокруг была совершенно другая жизнь, городская, почти столичная, несравненно лучше прежней, липовской!
         При каких обстоятельствах Женя познакомилась с лейтенантом Гришей Стрижаком, командиром стрелкового взвода прославленной Туркестанской стрелковой дивизии, я выяснить не сумел. Отыскал только, что его подразделение  дислоцировалось в посёлке Песчаное, в одном - двух километров от тогдашней окраины Ленинграда, прямо по дороге на Выборг, на берегу Финского залива. Теперь это Курортный район Петербурга, входит в черту города. Может быть, мамино  общежитие было неподалёку, а может просто судьба? Чего теперь гадать? Мог бы давным - давно у родителей испросить. Да где там… Видимо Григорий и Евгения быстро прониклись взаимной симпатией и подружились. Сын шахтёра и крестьянская дочь, деревенские, неприхотливые, с самого детства насмотрелись и вдоволь познали голод, холод, смерть близких, отчаяние. Им несложно было понять друг друга. Они влюбились и 29 марта 1937 года поженились, далее прожив вместе пятьдесят шесть лет!  В следующем году мама родила дочку, Галю. Ещё через год появилась ещё одна девочка, Валя.  Отец, как положено мужчине, был добытчиком, а мама держала на себе весь дом. Работа их не страшила, а к любому труду они были приучены с раннего детства. Дома всегда была чистота, бельё и одежда выстираны, выглажены, еда вкусно приготовлена, дочки ухожены. Это не могло не нравиться мужу. Мужчине гораздо приятней видеть накрытый к обеду стол, чем слышать, как его жена говорит на древнегреческом языке. И ничто так не красит женщину, как удачно выбранный муж!
          Мама расцвела, потихоньку оставляя кошмары прошлой жизни. Выйдя замуж, она уволилась с работы, и началась вечно кочевая жизнь семьи офицера по городам и посёлкам, по гарнизонам с казённым жилье и чужой мебелью. Зато они были прилично одеты, обуты и в достаточном объёме обеспечены продуктами. Они имели право покупать в закрытых магазинах "Военторга". Нужда и голод, наконец, отступили от мамы. Но так жили далеко не все, и Стрижаки об этом помнили всегда. И, всё - таки для молодой семьи наступила замечательная пора. Лучшее время в жизни большинства людей - молодость. Мои родители ухватили от неё всего четыре года. Много это или мало? До обидного мало.
      Пришёл страшный 1941 год, война, время действий мужчин и испытаний женщин. Всё, что мною найдено в военкомате и архиве Минобороны, я рассказал в главе "Григорий Стрижак". Повторять это в рассказе о маме незачем. Потому, излагаю эскизно. В декабре 1941 года отца, вместе с группой офицеров, командировали в Пугачёвский райвоенкомат Саратовской области. В этот грузовик пристроили и маму с малыми дочками. Сделав небольшой крюк, завезли их в Липовку, высадили у дома Фрягиных, чуть отдохнули и поехали дальше.
     Почти девять лет назад отсюда, от приютившей сирот тёти Дуни, мама ухала с маленьким Володей к старшей сестре в Ленинград, в поисках лучшей жизни. Четыре года не видела горячо любимую Нюру. Встретились, обнялись, поцеловались и долго плакали, обменявшись горькими новостями. Уже погиб в воздушном бою ими, девчонками, спасённый от голода и, по сути, воспитанный родной брат. Было ему, лётчику, заместителю командира эскадрильи, Володе Чиркову в его смертный час всего двадцать три года. Пропал без вести их лучший друг по детским забавам, двоюродный братишка Серёжа Фрягин. А скоро пришла похоронка и на Наума Хитрика. Мама, как могла, поддерживала потерявшую мужа и напрочь убитую известием сестру. Только такому горю словами, да слезами не поможешь. Война навсегда забрала самых родных и любимых. Но матерям нужно жить, чтобы, несмотря ни на что, вырастить детей. И моя пошла работать на колхозную каторгу, где остались лишь женщины да старики. Теперь пахали на женщинах, и возили на женщинах, и опять, как после гражданской войны, по приказу начальников всё выгребали подчистую - хлеб, скотину, лошадей - для нужд фронта. Сменить работу помогло мамино семиклассное образование. Ей предложили хорошую должность - секретаря сельского Совета, на которой она проработала два года, до самого отъезда в Тамбов, к мужу.
    В 1942 году пришла новая беда. Сначала заболела менингитом старшая дочка, Галя. Эта болезнь -  воспаление оболочек головного и спинного мозга с поражением внутренних органов и суставов. Чаще всего она возникает у детей дошкольного возраста. Сегодня такой недуг успешно лечится, но не тогда, в войну. Врачей необходимого профиля и квалификации в сельских больницах не было и в мирное время, а теперь все они уехали на фронт. Единственным медиком в Липовке тогда был почтенного возраста фельдшер, получивший свои скромные познания ещё в  девятнадцатом веке. Что он мог, тем более при отсутствии лекарств? Моя сестрёнка Галочка умерла в муках, не прожив и двадцати дней после начала болезни. Вряд ли знали тогда, что менингит передаётся и воздушно - капельным путём. Потому как прошло совсем немного времени и, видимо, заразившись от Гали, тяжело и недолго проболев, умерла и другая моя сестрёнка, Валя. Как описать муки мамы, до конца искавшей возможность спасти своих кровинушек? Сколько она просила в молитвах спасти эти безгрешные души, обращаясь к Богу! Наверняка молились все Чирковы и Фрягины, да не захотел Он помочь. Что она пережила, когда поняла, что нет для девочек спасения? Как смотрела на них в гробах? Как сердце её не разорвалось на кладбищё?
    Все глаза выплакали Нюра и Женя Чирковы, проклинавшие в рыданьях фашистов, разрушивших их жизнь и отнявших самое дорогое.
    А совсем рядом, на расстоянии всего одного(!) танкового броска, двести дней шла невиданной жестокости и кровопролитию Сталинградская битва. Весь мир напряжённо ждал её исхода, которому, по сути, суждено было определить итоги войны. И пришло 2 февраля 1943 года, когда наши грохнули всю эту немецко - итальянско - румынскую сволоту, напрочь перемолов тех хвалёных вояк. Писал же, предостерегая своих потомков, великий немецкий канцлер Бисмарк: "Никогда не ходите воевать на Восток. Русский солдат невообразимо стоек в бою. Его мало убить, его ещё надо мёртвого потом повалить". Не послушали немцы и остались здесь, на нашей Волге примерно 1 500 000 погибших и умерших в госпиталях да ещё  237 775 пленных солдат и офицеров. Мы отомстили за погибших, без вести пропавших и умерших? Оставьте оные красивости для кино, докладов, митингов и борзописцев. Врагов надо безжалостно убивать и, по возможности, самым жестоким способом. Чтобы до конца своего века выли от горя германские бабы и не провожали бы своих мужчин нести горе в наши дома. Но смерть фашиста не вернёт в семьи наших погибших сыновей, мужей, отцов, братьев, чьи могилы мы до сих пор не постарались найти. До сих пор не ведаем, где теперь лежат многие погибшие в боях и  умершие в медсанбатах без качественной медицинской помощи. Те, кто не пожили, не полюбили, не продлили свой род... Их просто нет теперь, как и нет до сих пор точного места упокоения бесчисленного множества погибших воинов, в том числе наших родных.
        Моя генетическая ненависть к немцам со временем совсем чуть-чуть поутихла, но нелюбовь к ним осталась навсегда. Эти, ныне улыбающиеся с экранов, вёдрами поглощающие пиво и весело распевающие песни, немецкие бюргеры и работяги, надевая военную форму, напрочь теряют человеческий облик, превращаясь в садистов. У меня сейчас набралось материалов ещё не на одну книгу, где я мог бы рассказать, что эти нелюди творили в войну. А также австрияки, итальянцы, румыны, да продажные во все века  "братушки" - болгары.
     Широко гуляет расхожая фраза, что "...в конце концов, правда всегда восторжествует!" Ещё одна сладенькая хрень. Чушь собачья! Это же абсолютная неправда! Гораздо чаще побеждает сволочная изворотливость, подлость, хитрожопость, умение прогнуться или лизнуть...
     После нашей Сталинградской победы стало ясно, что мы войну выиграем. И мама, простившись навсегда с родной Липовкой, уехала в Тамбов к месту службы мужа. Она приехала с чувством вечной вины за то, что не сумела сохранить дочерей. Это состояние останется с ней на долгие годы. Однако жизнь не остановишь и осенью тысяча девятьсот сорок третьего года, родился я, названный в честь маминого брата, погибшего лётчика, Володей.
     Через месяц после моего рождения мама нашла в городе чудом сохранившийся храм. Там, несмотря на категорический запрет отца, окрестили нового советского гражданина согласно обычаям православия.
 и она, воспитанная в соответствии с сельским укладом и традициями общинности, после недавней гибели дочерей Гали и Вали, отдавала сына под Божью защиту. Наверняка она ожидала неприятностей со стороны мужа. Конечно, офицер Красной Армии, член ВКП(б), атеист и член парткомиссии был возмущён до крайности. А если бы об этом в те неласковые времена узнали в парткоме? Возможно, его бы разжаловали и выкинули со службы, а, значит, лишили бы жилья, хорошей зарплаты, продовольственного пайка, вещевого довольствия... Другой профессии у него не было. Как бы тогда существовала семья?
     Отец поступил невообразимо жёстко. Он выгнал из дома маму со мной, месячным на руках. Где она скиталась трое суток, как питалась сама и кормила сына? О чём она, горемычная, думала? Что мысленно кричала мужу, ортодоксальному коммунисту? Что пережила за эти бесконечные трое суток? Как справлялась с этой бедой и немыслимым унижением, вновь почувствовав себя брошенной и незащищённой сиротой? Случилось, что выбирая между догмами большевиков и женой с сыном, отец принял сторону всесильной Партии? И как с этим теперь жить вместе?
        Кто из них был прав? Иисус Христос сказал: “Не судите, да не судимы будете” (Евангелие от Матфея). Значит не нам судить. А кому?
          Часто слышим, что, правда, между двумя точками зрения, посередине. Это как посмотреть. Где она, эта середина? Кто её определил? Всё знают и всё понимают только дураки да шарлатаны. Даже на простые вопросы мы  часто не умеем найти ответа. Знаю наверняка, что мамина рана той истории очень долго кровила, а рубец остался навсегда. "Ад - это мы сами", - писал Довлатов. Правду сказал писатель. Подписываюсь под каждым словом.
       Я поведал лишь о крошечной части жизни родителей, живших по правилам, установленными теми, кто решал всё, всегда и за всех. Те, которые присвоили себе право безнаказанно поучать, приказывать, неправедно и беспощадно карать.
       Всю свою жизнь поколение наших родителей слышало из репродукторов бодрые марши, призывы и обещания счастья в "... скором и светлом будущем". Но разве их поколение не имело права на собственную хорошую судьбу в радости и достатке? Ведь у любого человека всего одна жизнь...
       Через год мы переехали в Климово, Брянской области, куда капитана Стрижака назначили райвоенкомом. Жильё предоставили прекрасное - большая изба с фруктовым садом. Высокая, по меркам того времени зарплата мужа, офицерский паёк, казённая одежда и преференции районного начальника сделали жизнь семьи комфортной и сытой.
      Но мама никогда не забывала про сестру, всегда стараясь отплатить добром за всё, что Нюра для неё сделала, по сути, вытащив её из лап смерти, помогая стать на ноги в Ленинграде. Сестре Женя Чиркова была обязана всем. И теперь, устроившись в Климове, мама написала Нюре в Липовку письмо, предложив привезти пожить к нам Мишу, чтобы вдове было легче поднимать Вениамина и Алю.
        Привожу строки Мишиных воспоминаний из письма мне: " Это были очень тяжелые послевоенные годы – разруха, засуха и такой фактор психологический, когда стало понятно, что тот, кто погиб – уже точно погиб и никогда не вернется в свою семью. Так было и в нашей семье. Мама, молодая тридцатипятилетняя женщина с тремя детьми в далекой деревне без своего жилья, без специальности, без возможности получить работу, которая давала бы возможность безбедного существования. И, похоже, мы дошли до ручки.  Стал вопрос что делать? Твои родители предложили взять одного ребенка на время. Выбор пал на меня. Мама привезла меня в Климов. Я жил в вашей семье с 46 го по 48 год. Тетя Женя была беременна, и Саша родился уже при мне. А мама вернулась в Липовку и вскоре с Веней и Алей в товарных вагонах поехали в Среднюю Азию к брату Ивану Федоровичу. Говорят, дядя Гриша был готов помочь устроиться всей семье Хитриков в Климове, но мама решила, что в Средней Азии жизнь будет легче. Стало там легче или тяжелее – вопрос. Дядя Ваня спился, попал в тюрьму и там умер. Опять маме пришлось все начинать с нуля - пробиваться. То, что одного ребенка взяли, это была большая помощь и, конечно, благородный поступок ваших родителей, которым в то время тоже было нелегко. Кстати, согласие дяди Гриши взять чужого ребенка, говорит о том, что он любил свою жену – тетю Женю.  Какими у меня были отношения с твоими родителями? Меня не обижали, никогда не наказывали, хотя поводы были. Вас, своих братьев, я по-своему любил и был для тети Жени хорошим помощником по присмотру за детьми. Как бы ни было, я и Аля всегда останемся благодарны твоей семье и родителям, которые для нас ближе, чем просто тетя и дядя. Вечная им память – нашим родителям – труженикам, многотерпенцам, патриотам".   
       Миша, в свои тогдашние девять - десять лет стал тогда в нашей семье помощником маме, мне - защитником, Шурику - нянькой. Только ребёнком ему побыть не довелось. То воды надо принести, то дров наколоть, то ещё что. Он, потерявший на войне отца, вдобавок, волею обстоятельств, был вырван из семьи. Отрезанный от привычного круга самых близких людей, Миша безмерно страдал, постоянно скучая о маме, брате, сестре. Мой опекун и старший брат болезненно переживая разлуку, и, чувствуя себя обиженным мучился, что мама уехала, оставив его здесь, у Стрижаков. Он ещё не знал, что есть две правды и у каждого своя…
        Постепенно, со временем, за заботами о двух сыновьях и Мише, мои родители начали отходить от грозовых событий прошлого, близкого и далёкого. Помаленьку послевоенная жизнь налаживалась.
      А 13 декабря 1947 года правители нанесли новый удар по строителям коммунизма. В газете «Известия» было опубликовано постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП (б) № 3866 от 14 декабря 1947 года «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары».  Предложения Министра финансов СССР  Зверева предусматривали изъятие миллиардных денежных у крестьянина, доходы которого квалифицировались как незаконные с точки зрения советской власти. По ориентировочным расчетам Минфина в 1945 году денежные остатки городского населения составляли 19,5 миллиарда рублей, а сельского – 34,2 миллиардов.  Минфин предложил производить обмен 5:1, что наглядно доказывает проведение реформы целиком за счет населения. При проведении реформы кремлёвские негодяи повелели старые деньги обменивать на новые в соотношении 10:1. В который уже раз властью был нагло ограблен безмолвно – послушный и до смерти запуганный НКВДешниками советский народ.  Вновь коммунистами, на словах радеющими за «счастье народное» были донельзя унижены выжившие победители фашизма.  С  другой стороны, после отмены карточек, стало возможным хоть что – то покупать в свободной продаже, к тому же высокая папина зарплата позволяла это делать.               
        В 1951 году мы вновь оказались в Тамбове, куда папу перевели с повышением. Здесь, за воротами военного городка, нам, пацанам было полное раздолье, а у мамы не было причин для беспокойства.  Мы весь день были под солдатским приглядом. С радостью мыли и чистили скребками лошадей, запросто, даже с закрытыми глазами разбирали и собирали винтовки, автоматы и ручные пулемёты. С удовольствием пришивали на гимнастёрки подворотнички. Умели ходить строем, маршировать и демонстрировать любые ружейные приёмы. Вместе с солдатами бегали кроссы, крутились на турниках, преодолевали полосу препятствий, играли в футбол и волейбол. Когда через много лет я попал на службу в армию, у меня не было никаких проблем – практически всё знал и умел. Служба далась легко и оказалась очень полезной для становления мужского характера. Абсолютно убежден, что эту школу совершенно необходимо пройти каждому мужчине.
     Теперь, в Тамбове отец успешно служил, получил новое звание и много работал. Маме тоже стало много интересней, чем в маленьком Климове.
 Кроме образцового ведения домашнего хозяйства, мама успевала работать в женсовете воинской части, принимала активнейшее участие в деятельности всевозможных кружков и секций, шила костюмы для детских праздников и спектаклей. Жизнь в военном городке, в среде примерно одного социума, давали широкие возможности применения маминой энергии. Она организовывала выезды на природу офицеров с жёнами и детьми, культпоходы в местный драмтеатр и на концерты. Всё  вокруг мамы кипело, шумело, крутилось и улыбалось! Возможно, эти годы были в её жизни - из наилучших!
      Нередко, после ужина всей семьёй сидели у радио и совместно слушали передачи, особенно «Театр у микрофона».  Они включали в себя не только трансляции из театров, но и монтажи спектаклей, литературные обозрения, тематические вечера. Лучшие актёры страны читали стихи мастистых поэтов, рассказы, повести. Трудно переоценить значение этих посиделок для воспитания. Многие дети той поры отлично знали почти всю классику, получая уроки добротного и многоцветного русского языка. Особенно закрепились детям той поры позывные «Радионяни», «КОАПа» и «Пионерской зорьки». А поскольку мама, как правило, требовала пересказа услышанного, мы ещё и обучались правильно говорить. Смею утверждать, что тогдашнее радио было гораздо привлекательнее, интересней и полезней нынешнего мусорного телевидения. Уверен, что моя любовь к литературе зародилась именно тогда и прошла через всю жизнь. Мама была хорошим примером. Она где – то добывала толстые литературные журналы с новыми произведениями, прочитывала и, непременно, рассказывала о них приятельницам.   
     Тем временем отец получил то, к чему давно стремился. Он уехал в Москву, в элитную академию имени М. В. Фрунзе, получив целевое назначение на учёбу по оргработе для старших офицеров. Об этом мечтали многие, но мало кому удалось. Мама очень гордилась мужем.
     Закончив обучение и получив вожделенное армейское звание полковника и папаху, отец был назначен Владимирским облвоенкомом.  Семья воссоединилась в старинном русском городе Владимире. Теперь мы жили не в военном городке, а в центре, в двухкомнатной квартире.
    Нынче частенько жалуются на тесноту в своих квартирах да ещё смеются над пятиэтажками шестидесятых годов, названными позже остряками «Хрущёбами», вспоминая Генсека той поры Хрущёва. Но тогда это был огромный прорыв в жизни миллионов советских людей в разрушенной войной стране. Сколько их было, семей поголовно живших в коммуналках и засыпушках по пять – семь человек в комнате. Нашими соседями оказалась семья экскаваторщика Василия Ивановича Кильдюшкина, недавно награждённого орденом Ленина. Высокий, жилистый мордвин с большими натруженными руками, он вместе с женой Ниной словно светился от радости и счастья. У нас с ними был общий балкон, и мама с Ниной сдружились. Летом двери на балкон не закрывались и женщины частенько весело общались меж собой. Однажды соседка, постучав о дверной косяк, заглянула к нам:
 - Женя дома?
- Нет, отвечаю, будет через час – полтора
- Вова! А можно позвонить с вашего телефона?
- Конечно, звоните!
 Она позвонила на свою старую работу. Говорила долго, громко, местами взахлёб, делясь радостью от жизни в собственной квартире. До этого они почти двадцать лет жили в крохотной комнате в бараке, которых в стране было великое множество. Я, сам того не желая, услышал много интересного из жизни советских строителей. Но врезалось в память вовсе не это. До сих пор помню, с каким искренним восторгом Нина рассказывала о моей маме. «Весёлая, добросердечная, искренняя, гостеприимная, хозяйственная, всегда готовая помочь», - вот далеко неполный перечень добрых слов, которые я услышал в адрес моей мамы. Но, как оказалось, больше всего соседку поразила мамина простота и естественность в общении с ней. «Подумать только, жена полковника, облвоенкома и такая доступная, простосердечная, бесхитростная, ну как будто маляр из нашей бригады!» - торопясь кричала она в трубку. Мне было очень приятно это слышать, хотя и непонятно чему тут удивляться. Ведь это моя мама, я знаю её такой всегда! И невдомёк было мальцу, что далеко не все жёны больших начальников ведут себя адекватно, забывая, что они – то сами, не начальники, а только их жёны… Но жили рядом с Кильдюшкиными мы недолго. Папе предоставили большую трёхкомнатную квартиру.
   Теперь мама с головой погрузилась в приятные хлопоты обустройства собственного жилья. У тогдашних офицеров раньше ничего своего не было. Всё, от мебели до посуды, было казённым, армейским, с намертво прикрученными к столу, шкафу, койкам и стульям железными инвентаризационными номерами. А бельё, полотенца и даже посуда украшали синие печати КЭЧ (Квартирно - эксплуатационная часть №…). Зато теперь мама развернулась во всю, бегая по магазинам и возвращаясь с победой, достав то или иное. Тогда купить что – то было невероятно трудно. Всё «доставали». Не сразу, но постепенно у нас появилось многое из ранее желанного, но труднодоступного.
       Сначала появилась радиола. Нынешнему поколению трудно понять радость мальчишки, настраивающего приёмник. Города и страны, разноязычье слышимых голосов, музыка вообще и любимые песни в частности – радость, удовольствие, кайф, по – нынешнему. Потом папа добыл холодильник «ЗИЛ». Холодное молоко в жару! Сказка, да и только! Этот агрегат без ремонта отработал во Владимире больше двадцати лет, по прошествии которых, был передан нашей молодой семье в Горький, где честно служил ещё лет пятнадцать. Вот это было качество! Это вам не немцы или итальянцы. Ещё как можем, когда очень нужно!
  Но когда отец привёз маме новенькую стиральную машину, это стало для неё самым лучшим подарком и незабываемым событием! Я ранее рассказывал, как из поколения в поколение стирали женщины Чирковы, в том числе и мама. А теперь заворожённо смотрел на это чудо техники, когда мама ведром заливала в машину воду, как крутилось бельё, как оно надувалось пузырями, когда туда попадал воздух. А на дне был большой чёрный пластиковый винт, похожий на вентилятор. Правда гремела машина изрядно. Больше всего мне понравилось устройство для отжима выстиранного белья – два валика с ручкой, которую нужно было крутить. То, что мне иногда доверялась эта работа, переполняло меня гордостью. Можете сколько угодно с пренебрежением смотреть на те «древние» стиральные машины «Чайка» или «Аурика», но именно они многократно упростили и облегчили  жизнь советских женщин.
И, о чудо! Папа привёз отличный, по тем временам, телевизор «Рекорд».
Это было здорово! Но, вместе с тем, помаленьку, душевная близость и ощущение единения семьи стали исчезать. Это почти незаметно происходило по мере прекращения совместного семейного прослушивания тех замечательных, нас объединявших  радиопередач, которым мы годами внимали все вместе. Вот она, одна из оборотных, негативных сторон новой технической революции? И чем больше идёт развитие цивилизации, тем слабее воздействие старых семейных ценностей, любви, дружбы, даже института брака.
       Мама чрезвычайно ответственно неотрывно следила за школьными занятиями детей. Исподволь, ненавязчиво приучила нас много читать и полюбить книгу. И всегда требовала рассказать о прочитанном, развивая наш разговорный язык. Она энергично работала в составе родительского комитета и всегда была в курсе и наших школьных успехов, и всяческих детских проделок. Впрочем, что касается последних, это относилось только ко мне. Брат был идеальным учеником, отличником, её гордостью. Она и звала его всегда ласково - Шурик. А я всегда, до последних её дней был Вовкой. Нет, никакой обиды у меня на это не было, не стану выдумывать. Раз так, значит, так тому и быть. Но как бесстрашно она защищала меня перед отцом, который был категорически против моих серьёзных занятий спортом! Спорить с моим родителем было дело практически безнадёжным, да и не безопасным. Это почти тоже, как стоять между медведем и мёдом. Но мама, светлая ей память, ругаясь и плача, отстояла перед мужем моё право учиться  в детской спортивной школе у блистательного детского тренера Валентины Дмитриевны Никольской. Её уроки я пронёс через всю жизнь. Убеждён, что нет лучшей школы для мальчишки в период становления его характера, чем занятие баскетболом. Всего пятеро игроков на площадке и каждого видно насквозь. В команде нельзя спрятаться за спину партнёра. Здесь нас научили в любой ситуации добиваться цели, страховать товарища и помочь ослабевшему. Мама упорно твердила мужу, что его длинному и хилому сыну лучше тренироваться, чем без дела шляться по улице «незнамо с кем». Спасибо тебе, мама, что отстояла. Без непростой школы спорта вряд ли из меня выросло, то, что получилось в итоге. Настаиваю на этом!
      Мама подчас была непредсказуема. Во всяком случае, системностью своих действий и поступков она не грешила. Но не особо анализируя и размышляя, а чисто по - женски, интуитивно действовала зачастую безошибочно. Всегда говорила в глаза то, что думала и что считала справедливым, не взирая на чины, звания и возможные последствия.
 Хотя и промашки случались. Поняв, что натворила, она сначала недовольно подожмёт губы, нахмурится и вдруг расхохочется и махнёт рукой - да ладно, мол, всякое бывает".
Вспоминает моя жена:
" Моё первое знакомство с Евгенией Фёдоровной должно было состояться в связи с её приездом в Горький на конференцию работников гостиниц. Думаю, что ей было более, чем интересно увидеть избранницу сына. Жила я в коммуналке - шесть семей в одном коридоре. А на нашей общей кухне, где один кран водопровода и две газовые плиты каждый день нелюбезно и раздражительно делили меж собой шестеро  весьма громкоголосых домоуправительниц. По их манерам, способам изложения взаимных претензий и некоторым словам легко догадаться, что ни одна из них не окончила Смольный институт благородных девиц. Как всё это воспримет Евгения Фёдоровна?
         С необычайным,  почти лихорадочным волнением и нарастающим сердечным трепетом я готовилась к приезду будущей свекрови и внезапным смотринам. Пеку свой фирменный бисквитный пирог. Вдруг вбегает Вова: мама идёт! Как же так? Почему? Зачем сегодня? Ведь гостью ждали на следующий день. Моё изумление, паника и ужас промелькнули почти одновременно. Я ведь в трудах на кухне, без причёски, в брюках и тельняшке. Вовсе не такой я хотела предстать перед ней впервые! Наверное, у неё было очень сильное впечатление... Прошли в мою комнату. Простенькое и небогатое её убранство тут же схлопотало весьма нелицеприятную оценку, исчерпывающие рекомендации, но, главное, конструктив и последующая дотация на перемены. В этом эпизоде она вся! Иногда бесцеремонная, но всегда инициативная, решительная, громкая и невероятно добрая! К тому же, отведав и высоко оценив мой свежеиспечённый торт, она явно улучшила первоначальное мнение обо мне".
Из воспоминаний Светы о свадьбе:
"Григорий Николаевич женитьбу сына категорически не одобрил, хотя со мной даже не был знаком, но нашу свадьбу проигнорировал. Это надолго стало для меня очень болезненным и горьким сюрпризом. Но, со временем, узнав друг друга поближе, мы прониклись взаимной симпатией и навсегда стали настоящими друзьями. Евгения Фёдоровна приехала с полным чемоданом всяких вкусностей: колбасы, копчёности, икра, консервы, сладости... Я испекла четыре бисквитных торта, которые так понравились теперь уже свекрови. Наши мамы очень быстро сдружились между собой. Обе Жени, обе сироты, им было что вспомнить и было о чём поговорить. Отплясали весёлую свадьбу, и ночевать гостья осталась у моих родителей. Мы, молодожёны отправились к себе, в коммуналку. Нас ожидала первая брачная ночь. Долго ли, коротко ли, всем довольные, мы уснули. Вдруг громкий и требовательный стук в дверь. Недоумённо переглядываемся, кто там припозднился с поздравлениями? Открываю дверь и вижу свекровь, скоропостижно решившую немедленно возвращаться домой. Что с ней поделаешь? Оделись и поехали на вокзал отправлять её во Владимир".
        Мама всегда хотела дочку, но неожиданная гибель в начале войны от болезни сразу обеих её девочек, Гали и Вали, навсегда оставили у неё страшную, незаживающую рану. Возможно общение со Светой, с которой они быстро стали по - настоящему близкими, в какой - то мере облегчали её непроходящую тоску по навсегда ушедшим. Безоговорочно приняв невестку, мама свою любовь к дочерям практически перенесла на неё. И моя жена всегда с большой теплотой вспоминает свекровь, которая без всяких отговорок стала ей второй мамой. Жена всегда уезжала из Владимира нагруженной дефицитными продуктами, посудой и урожаем с огорода, законной их гордости.
Света: «Когда я приезжала к ней во Владимир, мама выворачивала холодильник наизнанку, перекладывая лучшие продукты в сумку гостье.
Следом вела к шифоньеру и всегда предлагала выбрать себе, из того, что у неё там было из одежды". Подарила два своих красивых платья,  которые перешив на свой размер, я долго носила.  От того чёрного с белыми цветами крепдешинового платья до сих пор сохранилась юбка, ставшая очень дорога, как память о безмерно добром человеке. Я храню её до сих пор. Подарила красивое золотое кольцо с александритом и наказала, когда рожу дочку, пожаловать ей колечко в память о бабушке. Пока у нас рождаются сыновья и внуки. Надеюсь дождаться правнучки, чтобы исполнить волю Евгении Фёдоровны».
     Работая администратором гостиницы, мама не брезговала нередкими подношениями гостей, желающих получить номер покомфортней. Потом лучшие из духов, дефицит из дефицитов, вроде французских "Climat Lancome" или украинских "Белый вальс", мама с удовольствием дарила. Первый красивый чайный сервиз в моём горьковском жилище был маминым подарком - белоснежные чашки и блюдца, на которые художник словно приклеил нежные, мастерски сделанные цветочки. Позже к нам в Горький перебрались, подаренные ею хрустальные вазы, наборы рюмок, фужеров… Детям она отдавала всё!
Доброта её была безграничной. Она относилась к тем немногочисленным людям, для которых дарить подарки приятнее, чем их получать. И здесь я целиком на её стороне, действуя, согласно полученным урокам, точно также по отношению к моей жене, детям и внукам. Что может быть приятнее видеть радость на лицах дорогих людей, которые только что нежданно получили то, о чем давным - давно мечтали, но даже не смели на это надеяться. Именно такие моменты расцвечивают и украшают нашу жизнь!
          Из воспоминаний Али Хитрик (Карабановой): " Закончила ли бы я институт без помощи Стрижаков - большой вопрос? Тётя Женя все пять лет платила за квартиру, которую я снимала. Все каникулы и выходные я проводила в вашей квартире. Когда бы ни зашла, она обязательно досыта и вкусно накормит, и непременно денег с собой сунет. Доброта у Чирковых в крови!" Всё, что было в холодильнике к моменту моего прихода, тётя Женя выгребала и перекладывала мне в сумку. В магазинах же ничего нельзя было купить. И, обязательно, всякий раз давала деньги. На первом курсе прислал мне Миша денег на пальто, но пока я стояла в очереди, у меня их из сумки выкрали. Я долго ревела, но моя сокурсница позвонила тёте Жене и рассказала о моём горе. Отругала она меня конечно за ротозейство и тут же купила новое пальто, но моей маме писать об этом не велела, - зачем же её лишний раз расстраивать!»
       Хорошо помню, что дома я нередко видел её с книгой или с толстым литературным журналом, где опубликовано что – то новенькое, интересное. То о чём судачат знакомые. Маму живо интересовали  разные стороны нашей жизни, она имела множество приятельниц. Бывало, пока идёшь рядом с ней, она широко улыбается, здороваясь то с одной, то с другой, то с третьей. Непременно перекинутся несколькими фразами, поделятся слухами, посмеются и идут дальше по своим делам. От неё  исходило какое – то внутреннее искреннее душевное тепло и притяжение. Мама была всем рада и, те были рады ей. Привычно смурное выражение перманентно озабоченных лиц наших сограждан резко контрастировало с её всегдашним выражением приязни и открытости. До конца своих дней она нежно дружила с двоюродной сестрой Ольгой Фрягиной, с которой они росли в Липовке с рождения. Потом вместе пережили голод, потери братьев и много, много горя.
   Они даже приезжала вместе к нам, в Горький, погостить. Но особенно мама светлела радостной улыбкой, когда приходила её сестра Нюра. Анна Фёдоровна, всегда была опорой, радостью и лучиком света для Евгении Фёдоровны. Как они обнимались, вспоминали, шутили и говорили, говорили, говорили!  Это был наилучший пример искренней, абсолютно альтруистской любви по родству, по крови!
       Мама знала и, очень к месту, использовала множество поговорок, местных метких словечек и стародавних слов с неожиданным, подчас, смыслом. Помню как - то бывшую нашу родственницу назвала зло и резко: "Трепушка она". Я, было,  подумал, что это означает - болтушка, трепло, пустомеля. Ан нет! Так, оказывается, издавна называли пропащих, гулящих девок, короче говоря, шлюх.
 "Как у овцы под задом" – совершенно блистательная оценка невнятной причёски знакомой дамы.
 А в ответ на мои детские жалобы и притворства, она, усмехаясь, говорила: "Голова болит - жопе легче". И, следом: « Кончай гонять лодыря».  Или:  "Пора уже тебе опамятоваться" - резко высказала как - то мне, что означало - одуматься пора, сынок, хватит дурака валять.
А то, вдруг совсем непонятное: «Ты, турок синепупый» (!?)
А вот ещё: «Ну ты, михрютка», то - есть  неуклюжий, неловкий.
Или: "Немтырь" -  это было обращение к моему тогда ещё плохо говорившему сыну Диме. Мама чаще говорила "Давеча" вместо более привычного "Недавно" или хмара, а не туча. В квартире часто был слышен её указ детям: "Кончайте колготиться" - в смысле прекратите суетиться, шуметь, греметь, бегать. Однажды вдруг рассмеялась, глядя на мои попытки отмыться от чернил, пролившихся из чернильницы – непроливайки: «Как ни мойся, белее снегу не будешь».
 Как – то я пришёл после тренировки, сильно проголодавшийся и спросил, а что, мол, у нас нынче на ужин? Последовал мгновенный ответ: «Голодной курице всё просо снится». Наелся, довольный откинулся от стола, говорю  маме: «Спасибо, объелся!» Она смеётся: «И муха набивает брюхо». На всё у неё в молодости были народные присказки да поговорки! 
Удивительно, но я почти не помню её праздной. Даже у телевизора она вечно что – то штопала, вязала, чинила. А как мама вышивала модной тогда гладью или болгарским крестом! Это были произведение искусства!
       Она категорически не переносила выпивку, составив с папой дуэт неприятия застолий, шума и тостов. Но когда мы со Светой приезжали навестить родителей, мама накрывал стол от всей своей широкой души. Готовила она вкусно, густо, жирно и подавала огромными порциями. Папа  тогда говорил: «Женя, подай рюмки и коньяк». Она, всегда этим недовольная, но несла, куда ж деваться, гости явились.Разлили по рюмкам, выпили, закусили, благо было чем и, перед горячим, отец спрашивает: « Ещё по рюмочке?»  Я, конечно, поддерживаю и одобряю. Мама, недовольно поджав губы и сделав скорбную гримасу, восклицает: «Как вы эту гадость можете пить?» Однако в этот раз унести бутылку ей не удалось. Но через пару минут, уже широко улыбаясь, она вдруг радостно говорит:  «Слава Богу, что у меня в семье все непьющие!»
      До сих пор помню вкус её фирменного пирога с маком и восхитительных вареников с вишней, причём косточки были тщательно вынуты заколкой. С удовольствием она обучила готовке вареников мою жену.  Многие годы моё семейство, объедаясь варениками с вишней, черникой или чем – то другим,  и, благодаря за полученное удовольствие Свету, непременно вспоминали мою маму. А какое восхитительное варенье и компоты она варила и, конечно, переправляла трёхлитровыми банками нам, в Горький. Очень любила хороших и благодарных едоков. Кстати сама она была за столом великолепна! Ела аппетитно, нахваливая и радуясь поданным кушаньям. Причём одинаково вкусно съедала Светину сборную солянку, жирный, наваристый борщ или сваренный без мяса и жира полупустой суп – рататуй. И, широко улыбаясь, непременно нахваливает! Особая песня - мама и арбуз! Она арбуз не кушала, она с великим аппетитом ела с белым хлебом!  Арбуз вприкуску с большим батоном или булкой! Или булку заедала арбузом? Нигде и никогда я такого больше не видел. Но как же вкусно она ела!
       Многим, если ни всем нам, пришлось прожить почти целую жизнь, чтобы до конца понять, что означает слово - мама, наверное, самое красивое и нежное слово, произнесенное человеком!  Меня довольно давно всерьёз озаботил простой вопрос, на который вряд ли существует однозначный и ясный ответ. Как девушка, женщина становится мамой в истинном, благородном, всепоглощающем значении этого доброго и нежного слова? Что это? Инстинкт, генетика, исполнение Воли Божьей, потребность души в безупречном, альтруистском служении своему ребёнку? Но тогда почему же, далеко не все особи женского рода становятся настоящими матерями? Каждый человек любит себя больше, чем любого другого. Единственное исключение - материнская любовь. Да и то не всегда. Первый подарок, который дает нам мать,- это жизнь, второй - любовь, третий - понимание и прощение. Всё это дала мне моя мама. Сколько тепла таит магическое слово, которым называют самого родного, близкого, дорогого и единственного человека. Мама следит за нашей жизненной дорогой. Материнская любовь греет нас всегда. И сколько бы ни было тебе лет – пять или пятьдесят – тебе всегда нужна мама, её ласка, её взгляд. А мы не перестаём быть детьми, пока у нас есть мама. И чем больше наша любовь к ней, тем светлее и радостнее жизнь.
Замечательно сказала удивительно умные для американок слова писательница, сценарист и драматург Лилиан Хелман: "Моя мать умерла за пять лет до того, как я поняла, что очень люблю ее".
Большинство из нас запоздало мучаются, что мало говорили ей про нашу любовь к ней, про бесконечную нашу благодарность, за прощённые наши глупости и нечаянно  нанесённые обиды. Я тоже доставил маме немало горьких минут. Но её любовь, поддержка, умение простить, поддержать и направить по верному пути и помогла мне состояться в жизни и создать семью, которой горжусь!

        P.S.                Мамам

Кроваво судьбы их изранены
В немилосердных чёрных днях.
Для нас святые лики мамины
Навечно светят в алтарях

       Каждое Прощеное воскресенье мне хочется повиниться перед мамой.