По ту сторону букв

Их связывало довольно близкое кровное родство и они отстояли друг от друга через поколение. Они жили не вместе и даже совсем не рядом, но бывали временами одна у другой в гостях. Они обе любили эти встречи и ждали их. Они пересеклись жизнями, когда одна из них уже была на пенсии, а вторая только познавала мир.

Старшая всю жизнь проработала почтальоном, разнося по ближним деревням новости - в газетах и письмах. Младшая уже не застала ее в работе, но неизменно завораживалась огромной рыжей сумкой из той эпохи. Она не была кожаной, но ее, маленькую, по-девочковому восхищал местами перфорированный кожзам, имитирующий кружево. В этом было что-то волшебное и невозможно-женственное. Она пыталась рассмотреть это в своей бабушке - сегодняшней пенсионерке, ласковой, доброй женщине. И каждый раз в такие моменты ее собственное воображение рождало смутно-чувственные картины романтики шагания по полям и проселочным дорогам с этой самой сумкой. В этом было что-то о важности этой незамысловатой работы, что была в ее детском восприятии сродни деяниям сказочной исполнительницы желаний. Ведь ее прихода везде ждали! Она была для людей вестником в те времена, когда и радио с телевизором были далеко не у всех.

Они скучали друг за дружкой на расстоянии, что только подчеркивало их обоюдную важность. И однажды от этой внеканикульной непреодолимости расстояния, что разделяло их, она обнаружили друг друга в письмах.

История умалчивает, кто первым нашел этот способ быть вместе. Открыл его заново, как открывали его впервые все те, кто когда-то черпал что-то непереносимо-щемящее из неровных строк на линованой бумаге, сложенной вчетверо.

Их взаимные письма стали для обеих открытием. Младшая по вечерам со всех ног неслась к почтовому ящику, жадно выискивая меж газетными страницами белый конверт письма, адресованного ей лично. Она бережно вскрывала его и нетерпеливо ныряла в текст. Все больше замедляясь, затаивая дыхание, она погружалась в добрые простые слова, пестрящие ошибками. Она сама уже писала грамотней и потому могла это несовершенство видеть в бабушкиных письмах. Но она никогда не относилась к этому как к недостатку. У нее не возникало стыда за бабушкину неграмотность или необходимости внутренне прощать ее за это. Наоборот. Эти слова с ошибками были наполнены нежностью и бесконечной важностью. В них была какая-то особенность, что своим очарованием снова уводила ее гибкое воображение в далекие бабушкины времена. И эта чувственность тонко переплеталась с их общей повседневностью, что они создавали друг для друга в своих письмах.

Это был целый мир, скрытый от посторонних глаз. Временами ей казалось, что никто из живущих рядом не мог так невыразимо важно и нежно коснуться ее жаждущей взрослеющей души, как обрисованная бабушкина ладошка, что ждала ее в конце каждого письма. Давным-давно, увидев ее впервые, она замерла. Смотрела во все глаза на этот символичный отпечаток и ей казалось, что еще немного и у нее выйдет вдохнуть, ощутить запах бабушкиной ладошки. Она обычно пахла свежим хлебом и свежими газетами. Девочка улыбнулась, перевела сбившееся дыхание и осторожно приложила к бабушкиной нарисованной ладошке свою. Она была заметно меньше - более узкая детская кисть с тонкими пальцами свободно помещалась внутри контуров бабушкиной руки. Там можно было даже пошевелить пальцами, что она и делала, мечтательно наблюдая за своими движениями и сладко уходя в свои чувства к бабушке.

В бабушкиных письмах никогда не было никакого глубокого, сложнопостижимого смысла, но из неровного междустрочья что-то бесконечно важное сыпалось во внучкины доверчивые распахнутые ладошки. Она сгребала горстями эту почти безымянную драгоценность и уносила с собой в мир. Жила с ней, взрослела, окрашивала ею все, чего касалась своим отношением.

Посылая в ответ бабушке свою маленькую ладошку в конце письма, она будто закрепляла их связь, увековечивая внутри себя то, что оставалось неузнанным для тех, кто смотрел на эту переписку извне. Она шла вприпрыжку по своей детской жизни, опираясь на эту буквенно-нежную ступеньку, что выстроила для нее бабушка. И давая самой бабушке своими письмами щемящее, ни с чем не сравнимое ощущение важности собственной жизни, возможности быть узнанной  с какой-то большей тонкостью, которой так редко кто-то интересовался.