В петле надежд петляя...

    Скоро, очень скоро всё кончится... Товарный поезд уже близко. Электричка "Москва-Петушки" тронулась. Лопнула перезрелым кабачком, выплюнув из себя семена-пассажиров, и теперь они прутся на мост. Люди? Нет, тени, обеспокоенные курсом валют; помешанное на карьере быдло; тина, затянувшая собой и своими проблемами нечто высокое, что он чувствовал раньше. Они мельтешат по этому мосту, не обращая на него никакого внимания. Тонущие под грузом телефонных разговоров; спешащие закончить, начать, снова закончить... И так до бесконечности. Как он их всех сейчас ненавидел! А ведь несколько дней назад, он и сам был таким же. Но скоро, уже через минуту, ему будет плевать и на них, и на высокое, и на тупое лезвие, которое меланхолично отпиливает куски от его сердца. На себя он уже наплевал.
    "Вот он, мой поезд..." Тело переваливается через ограду моста. Неуклюжим тюфяком вращается в воздухе. Глаза открыты. Тело не попало под сам электровоз. "Обидно. Не рассчитал. А так хотелось размазаться клубничным эклером по стеклу, прямо перед довольной рожей машиниста. Чтоб ему снились кошмары, чтоб спился, чтоб жена ушла." Вместо этого он сломал позвоночник о борт вагона с углём. Больно не стало. Пару секунд вагоны рикошетили им в садистский пинг-понг. Он был жив, но ослеп. Упал на сцепку, пальцы зажало и расплющило, и, уже без них, полностью переломанное и кривое тело свалилось вниз. Одну ногу колёса отсекли сразу. Остальное перемалывалось в мясорубке между днищем поезда и землёй. Оно хлюпало, брызгало и ничего уже не чувствовало.
    "А страшно, чёрт возьми!" - подумал Сникерс, дрожащими руками доставая "Мальборо" и прикуривая. Поезд гудел горизонту и удалялся всё тише и тише отбивая привычный ритм. Сникерсом его называли друзья. Конечно, с лёгкой подачи Машки. Его девушки, которую, как он верил, ему послал Бог, если он, конечно, есть. Он просто был помешан на этих шоколадных батончиках. Однажды, он дома смотрел футбол, уплетая очередную шоколадку. "Сникерс!" - позвала она. От футбола его не мог отвлечь даже пушечный залп, но тогда он откликнулся. С тех пор он стал Сникерсом.
    На мосту почти никого не было. Все эти полумыслящие набивали своими тушами автобусы, маршрутки, потными щеками слипаясь в одну лыбящуюся рожу. "Ничего, на следующий поезд я попаду точно." Он выдохнул сизый дым и уткнулся лбом в руки, положенные на перила моста.
    Рядом кто-то закашлял. Еле слышно, но точно рядом. Он огляделся по сторонам, чтобы многое высказать побеспокоившей его гниде. Но никого не увидел.
    - Я здесь, кхе-кхе! - услышал он с трудом подавляющий кашель голос. Явно женский, но очень тихий. Взгляд его упал на перила моста. Там, прямо на надписи "Локо-вперёд!", стояла в три погибели согнувшаяся маленькая девушка. Размером с саранчу.
    - Пожалуйста, можешь выкинуть сигарету?
    - Ого, дюймовочка! - рассеянно сказал Сникерс, но, сам того не желая, окурок скинул вниз.
    - Так лучше! - разгоняя малюсенькими ручками зависшие облачка дыма, морщась, сказала она. Сникерс, недоумевая, посмотрел на пачку сигарет, и, удостоверившись, что это всё-таки "Мальборо", засунул их в карман олимпийки. Он ещё раз посмотрел на странное явление, которое достаточно громко для своих размеров высморкалось в платочек, напоминающий лепесток ромашки.
    - А ты кто? - чуть ли не вплотную приблизив к ней лицо, спросил Сникерс.
    - По-моему, сейчас это не самое главное в твоей жизни. И встань нормально! На тебя люди смотрят."
Он выпрямился, огляделся. Действительно: ещё одна подъехавшая электричка наметала новую порцию икры.
    - А-а-а?..
    - А меня они не видят. Я ведь прилетела к тебе! - И, увидев сложенные за спиной стрекозиные крылышки, Сникерс понял, на кого похожа его собеседница. На фею из детских мультиков.
    - Так ты фея! - озарило Сникерса.
    - О-о! Плохо ты меня знаешь! - закатив глаза, ответила она.
    - Тогда, кто?
    - Неужели парня, который только что хотел покончить с жизнью, ещё что-то интересует? - язвительно спросила малютка.
    - Да пошла ты!.. - бросил Сникерс, достал из кармана пачку, из неё сигарету и сунул в рот.
    - Пожалуйста, не надо! Это затруднит наш разговор. А мне почему-то кажется, что он будет тебе любопытен.
    - Слушаю, - злобно бросил Сникерс, снова облокотившись руками на ограждение, но сигарету убрал в карман, не засовывая обратно в пачку.
    - Я знаю, почему ты хочешь умереть... - начала она, удобно сев, свесив ножки с перил.
    - Чего ты знаешь?! - резко оборвал крошку Сникерс. Она задела его за больное. - Машка была для меня всем! Моим рассветом. Моим закатом. Моим светом в этом чёртовом подвале жизни, в который я сам себя запихал! Если бы не она, я, в свои двадцать лет, бухал бы с местными бомжами, обоссанный, спал бы на тротуарах и варил бы в украденной урне на остановке на костре чьих-то котов! Я спивался!!! А она... - и уже тише, смотря вдаль, в воспоминания, - ...она поверила в меня. Машка... Она вытащила меня из этого.
    И снова заскрипели зубы, глаза налились кровью, и он продолжил:
    - А какая-то паскуда перерезала ей горло! Нет, её сначала изнасиловали, пырнули двадцать девять раз отвёрткой, а уже потом перерезали горло! Той же отвёрткой! Отвёрткой, понимаешь?! Просто разодрали!! - Он не чувствовал слёз на щеках, не замечал проходящих мимо людей. Некоторые вращали у виска пальцем...
    - Стоп, стоп, стоп! - притворно испугавшись, защебетала дюймовочка, картинно выставив перед собой руки, как бы, защищаясь. - Это не я перерезала ей горло. Если честно, я и не знала таких подробностей. - Она немного задумалась и совсем тихо, чтобы Сникерс не услышал, добавила: "Это даже хорошо..."
    - Послушай! - снова вернувшись к разговору, проворковала маленькая девушка. Она встала и близко-близко подошла к его рукам. - У меня есть к тебе предложение...
    - Вали отсюда, пока я тебя не прихлопнул, - тихо сказал он.
    - Конечно, ты можешь сигануть под поезд, - всё равно продолжила она, - кстати, он сейчас поедет. - И уже вкрадчиво, - А можешь вернуть свою Машу и продолжить счастливую жизнь с того места, на котором она оборвалась.
    - Что? - он снова встал прямо и смотрел на неё разно: не веря, пытаясь понять, боясь... и, всё-таки, веря.
    - Ну вот это уже другое дело! - разведя руки, сказала малышка. - Слушай, ты хочешь быть со своей Машей вместе?
    - Ты тупая что ль?! - искренне удивился Сникерс. Пропустив оскорбление мимо ушей, она продолжила:
    - Тогда приходи сегодня в назначенное место в полночь. Ждём ровно час. Поверь, ты ничего не теряешь, но приобрести можешь многое! Будет весёлая игра! Правила узнаешь на месте.
    Она уже собиралась улетать, когда Сникерс её окликнул:
    - В каком месте?
    - Ах да! Чуть не забыла! Естественно, там, где собираются все мёртвые. На кладбище. Обязательно приходи! - она погрозила ему пальчиком, насупила забавно брови и, уже улыбнувшись, добавила, - Я буду за тебя болеть!
И улетела, послав ему воздушный поцелуй.


    Жизнь пролетала перед глазами. Глаза были закрыты, но картинки мелькали в голове. Мозгу плевать на слёзы. Он бестолковый проектор, который может показывать, думать и, что самое страшное, понимать. И вспоминать. Вот он на даче сидит на скамейке и с улыбкой наблюдает, как его дети, светловолосые близнецы, мальчик и девочка, ковыряются с тритоном. Им всего по пять лет. "Р-р-р-р! Это кровожадный дракон! - рычит Русик. - И он сейчас тебя съест!" "Дурак", - нахмурилась Лика и настоятельно, будто объясняя что-то элементарное рассеянному хулигану, добавила уже ласково: " Это - сказочный принц! Его нужно поцеловать, и он расколдуется!" "Тогда, целуй!!!" - и Руслан поднял бедного тритона и стал подносить его к лицу девчушки. "Фу-у-у!" - замахала руками Лика, и они оба покатились от хохота. Звонко и искренне, извалявшись во влажной земле. Так могут смеяться только дети... Вот его жена, шутя забавляясь, стрельнула ему в лицо из ложки мороженным, приведя в восторг детишек. Она смеялась, как мелодия. Выбежала из дома, намекая, что её стоит попреследовать. За домом он её догнал, прекрасно понимая, что именно этого она и добивалась. Они занимались любовью прямо на грядке с укропом. "Не забудь завтра выполоть сорняки! - сказала она, улыбаясь, когда они лежали на спинах, глядя на облака. - Они щекочут!" А вот стройка. Он, молодой прораб, видит, что кран как-то не так, неровно, несёт плиту. Он кричит, стараясь всех разогнать, швыряет им в ноги камни и прочий строительный мусор: "Бегите, чёрт вас дери!!!", и, запутавшись в какой-то проволоке, падает. Потом он ползёт на руках в клубах пыли. За ним, из-под рухнувшей плашмя плиты, стелилась кровавая лента, как бы говоря:"Подожди! Мы ещё не завязали бантик!"
    И вот он сейчас. Уже пятнадцать лет просящий милостыню около местного универмага, заросший, словно леший, бомж. Дом сгорел, жена ушла, документы украли. А что ещё нужно для счастья безногой твари?! Жена с детьми уже давным-давно переехали в другой город. У них другая семья. Полтела - на полжизни наедине с этим полтелом. Согласитесь, не самый честный обмен.
    И поэтому его шею сейчас обняла петля. "Хоть кто-то", - подумал он, одушевляя то, что может ему помочь. Он заранее выбрал пустырь и корявое дерево, когда-то обугленное молнией. А уж завязать узел на низком суку для бывшего прораба, десять лет строившего дома, не составило никакого труда. Маленький стульчик, который подарил ему сторож из магазина, издеваясь, или, правда, желая помочь, он взял с собой.
    Напоследок, всё-таки решив взглянуть на этот мир, на такой озлобленный там, где его пинали пьяные подростки, мочились ему на голову, пока он выползал на дорогу, рискуя быть сбитым машиной, но зная, что только так он может спастись. И такой добрый здесь, на пустыре, под трупом, в былые времена, роскошного дерева. Что ж, они с деревом похожи.
    Он даже не удивился, увидев перед собой пса. Он сам иногда отнимал у собак кости. Глодал, выплёвывал парадонтозные зубы, обсасывал. Видимо, пришло время отдавать ворованное. "Да пусть ест..." - подумал он, расшатывая остатками тела стул. И тут вдруг пёс сказал: "Степан, постой!"
    Стульчик чудом не свалился, уже балансируя на двух ножках. Степан чудом не захлебнулся от сгустка слюны, провалившегося в глотку камнем. Петля бы и не понадобилась. Но он живой, поражённый, но живой, уставился на собаку. Безногий, оборванный, заросший, голубоглазый, сорокапятилетний старик, на дурацком стульчике с петлёй на шее, смотрел на трёхлапую дворнягу с вытекшим глазом и с лысыми островками кожи на спине. "Так бывает, когда подростки-живодёры вводят шприцем щелочь или кислоту в бедное животное," - почему-то подумал Степан.
    - Стёп, я пришёл с тобой кое-что обсудить. Не бойся, ты ещё не повесился и ты не в аду. Я могу попытаться помочь избежать тебе этого ада. - Голос собаки напоминал... голос собаки. Грубый, лающий бас, немного шепелявый, наверное, из-за длинного языка. Но... Видимо, хозяева, если они и были, очень хорошо обучили его команде "Голос!". Степан молчал. Когда с человеком говорит собака, человек становится послушной псиной.
    - Хорошо, - сказал пёс, - я разъясню тебе ситуацию. - Степан снова сглотнул. - Ты можешь вернуть себе ноги, у тебя есть шанс. Так же ты можешь вернуть себе паспорт, который украли, а потом сожгли, и дом, который сгорел сам, - тут собака почесалась одной из трёх лап, ворчливо сказала: "Задолбали блохи!" и продолжила: - Впрочем, тебе решать. Ну повесишься, ну поклюют тебя вороны, а дальше что? - тут пёс задумался и гавкнул: - А я и сам не знаю, что дальше!
    Вроде бы тут пёс рассмеялся. Это было страшно.
    - А моя семья... мои дети... Они вернутся ко мне?! - спросил Степан, освобождая шею из петли. Бывает, надежда - петля, понадёжней намыленной.
    - Нет, - ответил пёс, - они счастливы, здоровы, а, главное, живы. Мы их тебе не вернём! - и тут голос собаки стал приветливым: - Но у тебя будут ноги. Дом, работа... Ты можешь попробовать вернуть их сам.
    - Мне эта история напоминает "Фауста". - сказал Степан. - Ты - дьявол? Я должен продать тебе душу?
Пёс опять рассмеялся:
    - Да ты образованный! Душу никому продавать не надо. Тем более - дьяволу. Я вообще не уверен, что он существует.
    - Тогда что?
    - Тебе нужно прий.., ну, в твоём случае, приползти сегодня на кладбище в полночь... - но, оглядев Степана взглядом преданной собаки с головы до... стула, добавил: - Можешь, чуть задержаться.
    - И что? - глупо, но Степан не хотел слезать со стула и быть в один рост с этой странной собакой.
    - Что, что! - немного не на то надеясь, протявкал пёс. - Ты какой-то неразговорчивый! Будет игра. Если победишь, будут у тебя и ноги, и дом, и... чего там тебе ещё?
    - Семья!
    - Нет, семью будешь возвращать сам... А! Паспорт! Давай, мужик! Я в тебя верю!
    И пёс убежал в раздолье пустыря. Степан, всё-таки, не удержался и упал со стула. Петля болталась, обидевшись.



    "Будь ты проклят, старый козёл!!!" - и древняя китайская ваза разлетелась о стену. Вот точно также вчера разлетелись её надежды на светлое беспроблемное будущее, когда она узнала, что этот одуревший от старости маразматик переписал завещание, и, шикарный особняк, миллионный счёт в банке и яхта в Карибском заливе, после его кончины будут принадлежать страусиной ферме. "Страусиной ферме!!! Да этот старик в жизни не видел страусов! Подозреваю, он думает, что это - какая-то редкая порода кошек, на которых он помешан!!!" - и в камин полетел редчайший экземпляр Библии. Пламя аккуратно лизнуло книгу, словно пробуя, съедобно ли. Поняв, что очень даже ничего, жадно набросилось и, чавкая-потрескивая, сожрало Великую Святыню.
    Её звали Аргентина. Она была поздним и единственным ребёнком. Её родители всю свою сознательную жизнь провели в Буэнос-Айресе и решили инкрустировать кусочек южно-американского солнца в имя своего ребёнка. Когда девочке было четыре, самолёт, в котором летели родители в очередную командировку, рухнул в океан, и Тину воспитывала вредная тётка, которая её, в общем-то, не любила. Поэтому воспитанием там и не пахнет. Уже в шестнадцать она поняла, что только своими собственными силами может чего-то добиться в этой жизни, поэтому ласково ложилась под любого богатенького старичка. Она понимала, что, сначала, добросовестный миньет, а потом - смерть престарелого мужа, принесут ей то, чего она была лишена. Богатства. Но "старые козлы" почему-то не спешили регистрировать с ней отношения. И вот в двадцать два года удача улыбнулась ей. Семидесятилетний, одинокий, без детей и родных, биржевой магнат влюбился в неё, как подросток, и, не раздумывая, взял её в жёны. Она купалась в роскоши, в заповедных лагунах Центральной Америки, в долларах, в прямом смысле слова. В первые месяцы она заставляла прислугу наполнять "франклинами" ванну, ложилась туда и смеялась. Но Тина понимала, что это всё не её. Точнее, её, но этот старик не давал ей радоваться жизнью по полной. И этот чёрт никак не умирал! Ещё пять лет она ласкала его сморщенный стручок, терпела мокрые простыни, потому что он мочился по ночам, нюхала кошачью вонь, - этих тварей в особняке было не меньше ста, и они везде рыскали, метили и рожали.
    В двадцать семь она узнала, что завещание оформлено. На неё. Тогда и была предпринята первая попытка. Она подпилила перила лестницы на самом верху в их доме, чтобы эта старая сволочь грохнулась и сломала себе шею. Старая сволочь грохнулась, но сломала не шею, а обе ноги. Её ни он, ни кто-то вообще, не подозревал, но, когда старик вернулся из больницы, он заставил её ласкать его сморщенный стручок прямо в инвалидной коляске. Потом, даже рискнув своей жизнью, она выпустила, как бы нечаянно, из клетки, находящейся на участке, леопарда. Изображая ужас, она с наслаждением смотрела сквозь металлическую сетку ворот, которыми на всякий случай прикрылась, как дикая кошка мчится к прикованному к инвалидной коляске мужу. Она жадно представляла, как леопард впивается ему в голову, дерёт из стороны в сторону, когти разрывают грудную клетку, и она наконец видит, как это тщедушное сердце останавливается. Вместо этого леопард сел рядом с коляской, а муж отломил и дал ему полбутерброда с колбасой.
    И вот сейчас она знает, что завещание переписано в пользу каких-то страусов! Лучше покончить с собой, чем лишится того, к чему она привыкла за долгие шесть лет. Она прекрасно знала, что старинный мушкет в рабочем состоянии, что он заряжен и, что нажав на курок, её голова разлетится фаршем в разные стороны. Дуло мушкета покоилось под подбородком, и она, крепко зажмурив глаза и дрожа всем телом, была готова отправить себя куда угодно, лишь бы подальше из этой жизни. Но её остановил голос, раздавшийся сзади:
    - Аргентина, не надо!
    Она резко развернулась, рефлекторно направив мушкет на таинственного говорившего. Таинственным говорившим оказалось солнце на замечательной картине с восхитительным пейзажем. На окраине леса - голубое озеро, плавающие утки и... говорящее солнце. Оно ожило, обрело объём... широко распахнуло глаза с огромными ресницами и улыбнулось. Мужчина это или женщина - определить было сложно. Скорее всего, это был мальчик, очень похожий на девочку.
    - Понимаю, понимаю! Картины не разговаривают, это не галлюцинация, ты жива и, да, я симпатичный! Всё? Я правильно понял, ты это хотела спросить?
    - Я хотела спросить, что за х..ня! Но, в общем, ты прав... - она по-прежнему направляла мушкет на картину.
    - Ты прикольная! - говорило солнце. - Красивая и такая бойкая. У-ух! Поэтому я хочу дать тебе второй шанс.
    - Какой, на хрен, шанс?! Я сейчас погашу тебя из этого... как его...
    - Я же говорю, прикольная! Ну испортишь дорогую картину; ну расскажешь всем, что стреляла в солнце; ну полежишь в психушке год-другой. А дальше что? Это не вернёт тебе то самое завещание, в котором прописана твоя фамилия. Которое порвал злобный нотариус по приказу твоего супруга. А я могу.
    - Что ты хочешь сказать? - мушкет больше не был направлен на картину, зато рыбки в аквариуме, над которым она висела, встревожились и заплавали быстрее.
    - Я хочу сказать, что если ты придёшь сегодня на кладбище, примешь участие в одной забавной игре и, естественно, если выиграешь, у тебя в руках окажется то самое, первое завещание. Понимаешь? У тебя! Хочешь, закопай его под облепихой; хочешь, запри в сейфе; хочешь, сложи и спрячь в лифчик! - солнце приумолкло, и Тина поняла, что оно рассматривает её грудь.
    - Ну и?!. - она выдернула солнце из только ему открывшихся грёз.
    - О, прости! Ну и убьёшь деда, уничтожишь второе завещание. И живи себе живая! Кушай мраморное мяско, катайся в кабриолетах, а хочешь, уничтожай страусов. Чувствую, ты их невзлюбила. А главное, будь свободной!
    Дуло мушкета уже было направлено в пол. Рыбки вздохнули с облегчением.
    - И что за игра? - спросила Тина.
    - Узнаешь, когда придёшь, - ответило солнце. - Я уверен, что тебе понравится! - И тут картина стала просто картиной.
    Утки, лес, озеро... Дорогая картина, странная картина.



Степан, естественно, приполз на кладбище последним. Нашёл дыру в заборе, пролез туда и спросил самого себя. Или витающих в мёртвой тишине душ усопших: "Ну? И куда дальше?" Огляделся по сторонам и увидел, к его облегчению, не так далеко, мерцающий жёлтый огонёк. "А что, есть варианты?" - снова спросил он тишину и пополз в направлении единственного в этом могильном мраке источника света. Кто знает, может, так и выглядит последний огонёк надежды...



    - А вот и наш последний участник! - трёхлапый пёс явно обрадовался. Даже завилял хвостом, но прекратил это дело, заметив, приподнятые от удивления брови маленькой девушки и солнышка.
    - Да ладно?! Мы что, на параолимпиаде среди бомжей?! - громко воскликнула Аргентина и, не забыв, стрельнуть накрашенными глазками в Сникерса, добавила, скорее, томно и с загадкой, нежели вопросительно: - Тогда, что мы с этим симпатичным молодым человеком здесь делаем?
    Степан, Тина и Сникерс стояли возле самой крайней могилы кладбища. Кладбище - бесконечно. Все кладбища мира - одно единственное кладбище, для удобства разделённое на куски. Дюймовочка, пригласившая сюда Сникерса, сидела на гранитном могильном памятнике, на котором, вместо фамилии умершего и его самых значимых дат, светило солнце. Именно оно и было тем самым жёлтым огоньком, на который полз Степан. Да и двое остальных ориентировались на него. Солнце на могильной плите в полпервого ночи - это печально.
    - Вы здесь, чтобы принять участие в увлекательной игре, - сказало солнышко. "Всё-таки, какое красивое у него лицо! - подумала Тина. - Хотя нет, парень посимпатичнее!!!" И она, как бы напуганная, дотронулась до локтя Сникерса. Тот, даже не посмотрев на неё, резко отдёрнул руку. "Ой-ой-ой! Какие мы строгие!" - прошептала Тина, но явно заведённая.
    - Дело в том, что мы можем вернуть безвозвратно ушедшее, - сказала девушка со стрекозиными крыльями и, посмотрев на Сникерса, добавила: - Например, мёртвых.
    - Например, ампутированное! - протявкал пёс.
    - Например, порванное, - сказало солнце.
Троица внимательно слушала.
    - Вы, конечно, можете разойтись. Стреляться, вешаться... Да что угодно! Но таким образом вы ничего не вернёте! Но победив в нашей игре, вы вернёте всё! Всё то, чего лишились!!!
    - Задолбали!!! - это Сникерс прервал, раздухорившееся в мании величия, солнце. Были бы у этого солнца руки, оно развело бы их в стороны, запрокинуло голову и зловеще рассмеялось. Но оно осеклось и уставилось на Сникерса, который продолжил:
    - Что за игра?
    - Всё очень просто! - проговорил знакомый Степану пёс. - Вы, трое, хотите покончить жизнь самоубийством. Так сделайте это с пользой!
    - Или хотя бы с надеждой! - подхватила маленькая девушка. - Дело в том, что мы решили, что тот из вас троих, кто, как можно оригинальнее убьёт себя, получит в качестве приза или свою любовь; или свои ноги, дом и место в обществе; или завещание, обещающее сказочную жизнь. Как говорится, каждому своё.
    - А зачем мне завещание, - логично поинтересовалась Тина, - если в итоге я окажусь здесь? - и она обвела рукой безмятежные просторы, как бы ненароком, ещё раз коснувшись Сникерса. Он отошёл от неё на два шага вбок.
    - Как уже говорила моя подруга, - ответил пёс, - мы можем возвращать мёртвое. Вы - не исключение. Чёртовы блохи!!! - и он начал усердно себя чесать. Молчание затянулось и его прервал Степан:
    - То есть тот, кто из нас покончит с жизнью самым неординарным способом, воскреснет, обретёт то, чего он лишился, и будет жить долго и счастливо?
    - А я говорил, что он образованный! - гордо заявил пёс.
    - Да. Всё именно так, - сказало солнце. Не станете убивать себя, увы, не сможете победить. На всё у вас три дня. Не успеете - вы вне игры. Идите и помните, что только самое необычное самоубийство вернёт вам то, чего вы, возможно, несправедливо лишились.
    Тройка претендентов на счастливое будущее скрылась в ночи. "Дай пять!" - сказала счастливая дюймовочка счастливому псу. Тот дал, и она свалилась за гранитный монумент. А солнце погасло.



    Сникерс шёл по независимой ночи и думал, накинув капюшон. Эта блондинка-балаболка не умолкала ни на секунду. "Может, проглотить кусок мыла... Или отрубить руку и в культю воткнуть многовольтный провод... Или лечь под каток... Нет, скорее это сделает безногий бомж." И тут его озарило. Он понял, что он попытается сделать. Ночь была тёмная, а он хладнокровно улыбался.



    Как ни парадоксально, Аргентина отлично выспалась. Непривыкший работать мозг безмятежно отключился, едва голова коснулась подушки. Утром она бодренько проснулась, накинула лёгкий халатик, так как в отсутствии мужа любила спать обнажённой, и вышла на просторный балкон, выступающий полукругом на третьем этаже их особняка.
    А разве их? После смерти старика, а она рано или поздно всё равно придёт, её вышвырнут отсюда, как мусорный мешок с тухлятиной, доставший всех своей омерзительной вонью. А ей, собственно, и идти-то некуда! И будет облезлой крысой грызть картофельные очистки на свалках; будет шлюхой, подыхающей от сифилиса, скорее всего в наркотическом угаре, ублажать сразу пять-шесть пьяных солдат, пока кто-нибудь не расшибёт её голову об батарею. И тут Тине снова стало страшно. Снова безумно захотелось взять мушкет и довершить начатое. И плевать на всех этих говорящих собак, на оживающие картины, на сказочных фей... И этот страх перед коварным, неотвратимым будущим исчезнет, лопнет, как мыльный пузырь. Это будущее, как горбатый одноглазый маньяк в узком переулке. Он смотрит на тебя, улыбается гнилыми зубами, демонстрирует левую руку, вместо кисти которой, торчит ржавый крюк, а правой - манит к себе. Всего тремя пальцами. И тебе необходимо через него пройти, потому что сзади наступает тьма. И если ты станешь её частью.... Тьма - это смерть. Но если уже на то пошло, она попробует.
    Правда, она никогда не отличалась ни фантазией, ни сообразительностью. А уж изобрести какой-то изысканный способ уйти из жизни? Она и представить не могла, что такое может понадобиться! Она могла надеть ртом презерватив, но вряд ли это могло помочь в сложившейся ситуации. Ей резонно казалось, что необычное самоубийство напрямую связано с болью. Боялась ли она боли? Да, конечно. Но будущего беспризорной защеканки, этого лишайного горбуна с крюком, она боялась ещё больше. "А что я, чёрт возьми, теряю?! В любом случае, я останусь в плюсе, уничтожив этот страх! Если можно назвать плюсом собственную смерть..." Она ещё какое-то время постояла на балконе, посмотрела на плывущие по небу облака и со словами:"Будь, что будет!" пошла отдавать первое распоряжение прислуге.
    Обслуживающего персонала в доме было тридцать, а то и сорок человек. Одних поваров было десять. Уборщицы, охрана, садовники, ветеринары, присматривающие за котами. Отдельный специалист присматривал за леопардом. Была даже гейша. По мнению Аргентины - мерзкая сучка, вообще не понятно, зачем нужная. Тина потыкала указательными пальчиками в десятерых мужчин, будто стреляла из пистолетов и, словно регулировщик на светофоре, обеими руками указала в сторону кухни. Мужчинам предстояло вынести оттуда всё. Просторная квадратная кухня была под завязку набита всякой техникой. У неё были мысли засунуть обе руки в кухонные комбайны... Но хватит ли им мощности перемолоть руки? Да если и хватит, вряд ли это её убьёт. Ну будет она бегать по дому и визжать, безрукая, и что? Хорошо, если споткнётся и приложится виском о какую-нибудь тумбочку. Но это маловероятно. Нужно что-то наверняка... Как Тина и просила, из кухни вынесли всё. Кроме газовой плиты. Сняли даже раковину вместе со всеми трубами.
    Она вошла в это пространство, изумилась, что, и без того большая кухня, опустев, стала ещё больше. Удивительно, но её поразила эта метаморфоза. Этот опустевший мир - только пол, стены, потолок и одинокая газовая плита - стал величественнее, могущественнее, стал дышать. Привыкшая к роскоши, к удобствам и современности, Аргентина восхищалась какой-то первобытной силой, свободой пустого пространства. Она и не подозревала, что среди её примитивных чувств, может распуститься такое! Может то, что ей предстояло сделать, меняло её?
    Выбросив из головы всю эту сентиментальную чепуху, она подошла к плите. Включила её, распустился огненный цветок. Выключила. Ещё рано, ещё не всё готово. Она повернулась на сто восемьдесят градусов. Стена была выложена дорогой, как впрочем и всё в этом доме, плиткой. Рисунок изображал двух лебедей, щекочущих клювиками друг другу шеи.
    - Так, вы, пятеро! - сказала Тина, указав на выстроившихся в дверях мужчин. - Отодрать это! - и указательный палец приговорил белоснежную пару - символ любви и верности. - А вы, пятеро - за мной!
И она повела их на улицу отдавать ещё одно поручение.
    Она подвела мужчин к строению, в котором хранились стройматериалы. Язык не поворачивается назвать это просто сараем. Больше это напоминало, непосредственно, сам магазин "Стройматериалы".
    - Итак, я хочу, чтобы вы нашпиговали этими гвоздями... или саморезами... Господи, я не знаю, что это такое! Короче, вот этими штуковинами доски! - она указала на кучу нераспакованных от полиэтилена формовочных саморезов. Двадцатисантиметровые штыри, до половины - резьба, остальное - гладкий металл, и в пачках смотрелись страшно, а уж в досках...
    - Прошу прощения, хозяйка, но зачем? - осмелился спросить садовник.
    - Уволен! -спокойно ответила Тина.
    - Но...
    - Вали, пока не лишила тебя неустойки и не сделала так, чтобы ты вообще никуда не утроился!
Ошеломлённый садовник сразу представил лица своих троих детей и молча побрёл прочь.
    - У кого-то есть ещё подобные вопросы? - Оставшиеся четверо мужчин переминались с ноги на ногу, но молчали. - Отлично. Расстояние между этими штуковинами должно быть, примерно, такое! - между её большим и указательным пальцами было три-четыре сантиметра. - Доски возьмите потолще, чтобы эти гвозди торчали крепко. Как штыки... - тут она улыбнулась. Встрепенувшись, вынырнув из пучины своих страшных фантазий, она вздохнула и сказала, где-то даже ласково. Более того, именно такую её никогда и никто из обслуживающего персонала не видел! В глазах у неё появилась грусть, затрепыхалась доброта, она даже мило покраснела:
    - Пожалуйста, сделайте, как я прошу! - в этот момент она была жалкая, но до простого искренняя. - Я не могу объяснить вам как и что нужно делать. Просто в итоге, мне на кухне нужна стена, утыканная этими штуками. Они должны торчать очень прочно, не шатаясь. И штыки эти должны быть, как можно длиннее! Пожалуйста, я очень прошу вас!
    Они никогда не видели её такой. В этот миг она была человеком. Живым, чувствительным человеком, а не той бессердечной стервой, к которой они привыкли.
    - Тогда мы возьмём те! - сказал главный дворецкий. Он и так был в неё тайно влюблён, не смотря на пышущую в ней злобу. И теперь, увидев её другую, живую, оголившую свои эмоции, он вообще ради неё готов был свернуть горы. Он указывал на другую кучу, чуть глубже расположенную, с точно такими же, но тридцатисантиметровыми саморезами, сделанными на заказ.
    - И мы будем пробивать по три доски!
    - А, - пытаясь ухватить суть, но так и не уцепившись, произнесла она. - Хорошо. Мальчики, я очень на вас надеюсь!
    И она медленно ушла. Старший дворецкий смотрел заворожённо ей вслед, не понимая, что же случилось. Как из асфальта пробился подснежник? Как ручеёк устремился вниз с песчаной дюны? Как потухающий костёр вспыхнул в ливень? Как жестокий и самолюбивый человек сказал слово "Пожалуйста"?
    - Все слышали, что от нас требуется? Тогда, за работу!

    И всё-таки в ней что-то менялось. Ломалось, строилось, шевелилось. Она полдня просидела прямо на земле, скрестив ноги, возле клетки с леопардом. Тот спал и иногда зевал. "А ты славный!" - почему-то подумала Тина. Она сорвала одуванчик и просунула его сквозь решётку: "На, котяра, это тебе!" Леопард разлепил один глаз, снова зевнул, муркнул и, всем телом вздохнув, вернулся в сон, где он встретился с хорошенькой леопардихой, которая любезно предложила ему полакомиться антилопой вместе. Типа, романтический ужин. Она усмехнулась, и тут дворецкий позвал её: "Всё готово, хозяйка!" Она ничего не почувствовала.
    Но она почувствовала всё, когда вошла в кухню. Теперь это пустое пространство не просто дышало, - оно восторгалось собой, высокомерно радовалось. Аргентина не могла отвести взгляд от новой стены. "А лебеди были посимпатичнее..." - еле слышно произнесла она. Стена ощетинилась на неё штыками-саморезами, прочно вбитыми, при касании вибрирующими, как тетива тугого лука. Удостоверившись в этом, она отдала последнее указание.
    Собрав весь персонал на крыльце особняка, она сказала. Громко, по-хозяйски, словно гарпия, глядя на падаль:
    - А теперь все домой! К детишкам, к любовницам, к азартным играм! Мне плевать, куда вы пойдёте, но сегодня я не должна вас больше видеть! Пейте, ловите сачком бабочек, читайте газеты! Пригрейте на плече жену или глупую проститутку! Мне всё равно! Главное, чтобы в этом доме вас сегодня не было!
    Никто не посмел ослушаться, все ушли. Разве что влюблённый дворецкий позвонил хозяину, который в данный момент был в Монако, но к его приезду всё уже кончилось. Потом она ходила по пустому особняку и обрезала телефонные провода. Естественно, она отключила сигнализацию.
    Перед тем, как зайти в зловещую кухню, она взяла из вынесенной оттуда кучи шкафчиков и холодильников, всего две вещи. "Не такая уж ты и страшная!" - сказала она кухне, правда, не глядя на шипастую стену. Аргентина повернулась к ней спиной, поставила на плиту кастрюлю и стала наполнять её оливковым маслом. "Говоришь, прямой доставкой из Италии?!" - усмехнулась она, вылив полтора литра масла в кастрюлю. Она включила огонь. Она обернулась. Нет, она никогда не смогла бы налететь на эти штыки просто так. Ей нужно что-то, что бы её подтолкнуло. В школе только по физкультуре у неё и была пятёрка. Физически она была одарена. И здесь места для разбега достаточно, чтобы насадить себя на, вроде бы бессмысленные, штыри. "Главное, разбежаться, прыгнуть и распластаться в воздухе "звездой". Я насажусь на эту стену такой редкой бабочкой, какую эти коллекционеры насекомых себе и представить не смогли бы!"
    Масло закипело. Оно просто пенилось. "Чёрт, забыла накраситься!" - подумала она. Тина была уверена, что её глаза будут обязательно проколоты штырями. "Интересно, соски проткнуться?! Это мои эрогенные зоны!" Больше её ничего не волновало.
    Она взяла кастрюлю за ручки по бокам, которые никогда не нагревались, и быстро поставила назад со словами: "Нет, не так." Она немного подышала, выравнивая дыхание: "Вот так!" И она пронесла ладони мимо ручек кастрюли...
    Дикая боль пронзила её до дурацких тапочек, в виде кроликов. Она взялась крепко, и кожа ладоней приплавилась к раскалённой кастрюле. Она завизжала, но подняла посудину с кипящим маслом и вылила себе на запрокинутое лицо. Раскрытые, не накрашенные, глаза лопнули сразу. Она думала, что глаза лопаются громко, но они просто два раза щёлкнули и потекли с жижей кипящего масла. Если бы она не визжала, масло, может быть, и не попало в рот. А так оно обездвижило язык, негромко шипя, и заткнуло безжалостной болью глотку. Кожа лица моментально покраснела и, не готовая к такой атаке температурой, лопалась. Текла даже не кровь, а какая-то слизь, вонючая и густая. Она, ослепшая, упала на колени, пытаясь кричать, но неестественно высунутый язык напоминал подыхающего слизня. И всё-таки, она обладала силой воли. Она смогла встать и понеслась на противоположенную стену. Убрать страх перед будущим было важно, но убрать, разъедающую её лицо, боль было ещё важнее. Она думала, надеялась, что боль исчезнет. Но нечто незапланированное продолжило её мучения. Сбитая кем-то с ног, она продолжала пытаться кричать. "Естественно, это - влюблённый дворецкий, ослушавшийся её указаний. Будь он проклят!" - сквозь боль решила она. И потеряла сознание.
    - Срочно "скорую"!!! Девушка ошпарила лицо кипящим маслом! Что значит, нет машины?!! Я сейчас назову вам адрес, и вы примчитесь сюда молнией! Уроды!!! - и Сникерс в трубку мобильного телефона назвал им адрес, на который моментально отреагировала спецгруппа врачей. Когда врачи прибыли, он был уже далеко. Когда врачи констатировали, что девушка будет жить, он был ещё дальше, думая только о Машке.



    Задумка Сникерса была проста и логична. Всего лишь не дать умереть своим конкурентам. Если они будут живы на протяжении трёх дней, срока, установленного правилами, возможно, даже полюбившийся ему поезд вернёт ту, ради которой он был готов на всё. "Хотя, только за одну эту оригинальную идею они обязаны мне аплодировать стоя. Солнце, так и быть, может просто восторженно кричать "гениально!", - усмехнувшись, подумал Сникерс. Оставалось только узнать: где, когда и как они будут прощаться с жизнью. В этом и заключалась вся сложность. Он не мог быть в двух местах одновременно. Да и вообще, в каких местах?!
    Помощь пришла неожиданно. Эта бестолковая дура трещала без умолку всю дорогу, пока они шли вдвоём с кладбища и пока им было по пути. Безногий бомж медленно полз сзади.
    - Не знаю, как ты, но я собираюсь хорошенько выспаться перед тем, как что-нибудь с собой сделаю, - щебетала, зевая, блондинка. И уже томно добавила: - А хочешь, мы проведём эту ночь вместе? Мой престарелый муж сейчас где-то в Европе, и моя постель готова к головокружительным приключениям! - Сникерс понял: вот его шанс!
    - А где ты живёшь? - как будто заинтересовавшись предложением похотливой дамочки.
    - О-о! Ты наверняка знаешь этот особняк! - Они подошли к серебристой машине, припаркованной у забора кладбища, в самом его конце. - Это на окраине города, кстати, недалеко отсюда. Ну что? - Она повернулась к нему, оказавшись спиной к машине, и соблазнительно дотронулась указательным пальцем до нижней губы.
    - Да нет уж! - улыбнулся Сникерс. - Я лучше сам, по старинке, чем лягу в одну кровать с такой бл...ю, как ты!
    - Хам! - сказала Тина, усаживаясь в "BMW". Даже у таких девушек, как она, это всегда получается гордо. Возможно, у женщин это такой же врождённый инстинкт, как кормить грудью или красить ресницы с открытым ртом.
    Конечно же, Сникерс знал, где этот особняк. Впрочем, как и любой другой в этом городе. Главное - успеть. Но пока эта бестолочь проснётся, умоется, а главное, что-нибудь придумает, сроки игры вполне могут истечь. Как оказалось потом в плане "что-нибудь придумать", Сникерс глубоко ошибся. Но тогда его волновал больше бомж. Сникерс представил себя на его месте и понял, что предпочёл бы не мешкать с кончиной. Он спрятался в тени сосен, дождался, пока Степан проползёт мимо, передвигая огрызок своего тела на кулаках, обмотанных грязными тряпками, выбрал нужное расстояние, и начал за ним следить.



    В течение часа с половиной терпеливой слежки, Сникерс всё чаще ловил себя на мысли, что начинает всё больше и больше понимать этого человека. И, что самое опасное, - уважать. Первым симптомом этого коварного чувства, стало то, что молодой парень мысленно не называл больше этого человека безногим бомжем, отбросом общества. Он даже перестал называть его конкурентом. Только Степан. "Пусть Степан покалечит себя до изнеможения, и тогда...", "А если Степан бросится с моста в реку, прыгну ли я за ним?" и даже "Я обязательно должен спасти Степана!". Он был уверен, что если бы знал его отчество, не иначе, как Степан Матвеевич или Степан Фёдорович, или как-то ещё, не называл бы его. Сникерс в какой-то степени восторгался силе воли Степана, его желанием победить саму жизнь, которая, словно гиперактивная пацанка в бандане с черепами привязала его на верёвке, беззащитной, попискивающей морской свинкой, к багажнику велосипеда и мчалась, весело смеясь, по каменистой дороге. Но изувеченная, окровавленная морская свинка всегда перегрызала верёвку. И так пятнадцать лет.
    Такие сильные люди должны жить.
    "А разве он не достоин умереть?" - спросил самого себя Сникерс. Какая страшная мысль! Но в контексте сложившихся обстоятельств она была максимально человечна. "Ты посмотри на него! У него нет даже каталки, на которой обычно передвигаются безногие инвалиды. У него кровь сочится через тряпки, сворованные у уборщицы магазина, чтобы обмотать разодранные кулаки! В конце концов, он всегда один, не считая преданных подруг, - обиды, которая заставляет его плакать по ночам и любви, которая помогает ему иногда улыбаться. Любви к родным, которых он потерял!" И тут заговорил внутренний голос: "А не они ли это его потеряли?! Причём, намеренно! Так стоит ли ради такой любви убивать себя? Как странно звучит: "Убить себя ради любви!" Жить ради любви, так говорят обычно! Другой случай, всё перевернулось. Другое дело - ты! Тебя не теряли! Тебя лишили! И вот ради такой любви можно и умереть! Степан должен жить, а ты должен умереть, чтобы жить!" Таким образом внутренний голос Сникерса убедил его в правильности плана.
    И вынырнув из каши внутренних разногласий, Сникерс понял, куда направляется Степан. Это уже десять лет заброшенная войсковая часть. Бывшая база ОМОН. Ни единого уцелевшего окна после набегов вездесущих мальчишек. Да и он в детстве выиграл не одну жвачку, споря с друзьями "А попадёшь вон в ту форточку?" Казарма, столовая, два недостроя и несколько громадных гаражей, - везде теперь хозяйничали мох, пыль и эхо.
    Степан ловко и без раздумий юркнул по остаткам лестницы крыльца в безжизненное здание казармы. Сникерс понял, что Степан здесь уже не в первый раз. Естественно, эти руины должна охранять полиция, но один из стражей порядка, также естественно, подумал: "А чего там охранять?" и в эту мрачную ночь уткнулся лицом в груди своей супруги в уютной тёплой постели. "Теперь главное - не шуметь," - подумал Сникерс и вошёл во мрак и уныние голых стен. Вокруг кирпичи, битое стекло и шум передвижения упрямого, надеющегося Степана.
    Видимо, Степан нашёл подходящее помещение, так как шум перестал удаляться. Но этот шум и не смолк. Наоборот, усилился. Сникерс осторожно выглянул из-за стены. Темнота и занятость Степана наделили его невидимостью. Свет полной луны старался проникнуть внутрь через беспомощно голый пробел окна. Но темнота и пустота - старшие карты. И свет пасовал. Степан - тень могучего гнома - собирал валяющиеся на полу доски, иногда ломал их о широкую грудь и складывал в середину помещения. "Самосожжение! - догадался Сникерс. - Не слишком оригинально, но тем лучше, - легче будет спасти!"
    Когда, по мнению Степана, куча дров стала достаточно большой, чтобы развести последний в его жизни костёр, а рядом валялась ещё одна куча для его поддерживания, он твёрдыми руками поднёс спичку к всунутым под доски клочкам газет, которыми подтирались последние обитатели этого заповедника. Огонь занялся быстро, впиваясь в сухие доски и освещая обвалившуюся шпаклёвку стен, надписи про белое братство и фашистскую символику. И освещая также самого Степана, его заросшее лицо и полные решительности голубые глаза. Костёр сделал Сникерса ещё более невидимым, и он даже почти вышел из-за стены. Главное - не шуметь. Но костёр трещал, уплетая добычу, поэтому даже наступив на стекло, не стоило особо нервничать.
    То, что сделал дальше Степан, Сникерса немного удивило. Он снял свою драную, грязную кофту и теперь сидел у костра до пояса обнажённый. Он швырнул  кофту во всепожирающее пламя. Костёр благодарно зашипел, вспыхнул чуть ярче, как будто радостно облизнулся, и мгновенно проглотил её. Огонь - ненасытен. И плевать ему, что будет дальше. Он грызёт доски, пока живой, пока дают. Дают кофту, хорошо. Дают человеческую плоть, - для него - это та же кофта. Ему на всё плевать. Потушат? Бред! Разведут снова! Огонь - не хищник и не падальщик. Не дар Прометея, дарящий всем свет, тепло и радость. Огонь - воплощение безразличия ко всему. Говорят:"В сердце вспыхнул огонь!" или "Погас огонь в груди!". Красивые метафоры поэтов. Огонь не чувствует разницы. Он просто есть. Он - бездна.
    Степан смотрел в эту бездну и представлял будущее. Нет, не как он сплавится в огне, который миллион раз в бесконечные зимы спасал его. В ещё более страшное будущее...
    ... Он находит их дом в каком-то небольшом городке, знает номер квартиры в пятиэтажной хрущёвке, которой скоро грозит снос, смотрит на не покрашенный балкон. Семь утра и из подъезда выходят молодой человек и девушка. Красивые и модные. Светловолосые. Очень похожие на маму. Они проходят мимо него, смеясь. Их смех выдавливает слёзы. "Да твой новый хахаль - бестолковый шут гороховый!" - говорит молодой человек. "Его просто нужно поцеловать и он расколдуется!" - отвечает ему девушка. И они весело смеются. Так могут смеяться только дети. Твои дети... И они уходят. Скорее всего в институт. А он стоит и плачет. Поворачивается к подъезду. А там стоит она. И тоже плачет. Он идёт к ней:" Здравствуй, дорогая!.." Она пятится назад к подъезду: "Нет, не может быть! Это не ты!" "Это я, Степан, у меня снова есть ноги!! Давай начнём всё сначала!!" Раздаётся сигнал домофона, открывается подъездная дверь. "Милая, с тобой всё в порядке? Почему ты плачешь?" - говорит, обнимая её за плечи, представительного вида мужчина в костюме. "Всё в порядке! Мы опоздаем на работу." И они проходят мимо. Он смотрит на него гневно. Она не смотрит на него вообще.
    Сникерс вздрогнул от неожиданности, убаюканный треском костра и задумчивым взглядом Степана, когда тот швырнул со злостью доску в стену. Далее Степан уверенными движениями рванул, по-другому не скажешь, в угол помещения. Дальше Сникерс ничего не видел и лишь догадывался, что Степан вытащил из стены один из кирпичей, обнародовав свой тайник. Степан вернулся к костру с какой-то коробкой в руках. Он поставил свой клад, свои сокровища, перед собой, перед этим, вынув из коробки что-то круглое. Огонь вспыхнул ярче, видимо, наткнувшись, на особо вкусную доску, и Сникерс увидел то, что находилось в коробке. "Твою мать! Патроны!!!" Такого он не ожидал, хотя готов был ко всему. "Ладно, пусть так, главное - не опоздать!" - была первая мысль. Вторая: "Надо остановить его!", третья: "Но он всё равно убьёт себя!", четвёртая: "Ты спасёшь его, ты сможешь!"
    Пока Сникерс обливался потом и клял про себя всё на свете, Степан засовывал в штаны кирпичи. Целые, расколотые, застывший цемент... Теперь его культи выглядели, как неподъёмный мешок. Потом он высыпал содержимое коробки в костёр, снова поднял круглую штуковину, которую положил рядом, пока набивал кирпичами штаны. Сникерс всё ещё не мог понять что же это! И тогда начался ад...
    Первый же выстрел оглушил Сникерса и ему пришлось заткнуть уши. Из-за этого он не заметил, как Степан, рыча, как обезумевший бешеный медведь, упал на костёр и пополз по нему, стараясь попасть на середину. Сникерс убрал от ушей ладони и смотрел на этот кошмар. Степан кричал, огонь слизал его бороду моментально. Патроны взрывались нахально - не все сразу, а по два. Сначала у ног Сникерса приземлилась кисть, обожжённая и красная; потом его щёку ошпарил кусок мяса. Он сам, уже не в силах сдерживаться, кричал. Он видел, как при каждом взрыве патроны вырывали куски тела из охваченного огнём Степана, они, прилипая, шлёпались на стены. Один кусок мяса попал точно в нарисованную мишень, под которой баллончиком было написано "White Power". Тело кричащего Степана подпрыгивало при каждом взрыве, и только кирпичи, набитые в штаны, не давали ему отлететь в сторону. Последний взрыв вырвал Степану с левой стороны рёбра. Вот тогда и случилось самое страшное! Сникерс понял, что за круглая штука была у Степана в руке. Граната! Степан уже не кричал. Он пытался, ворочаясь на уже почти разбросанном по помещению костре, но, по-прежнему, горящем, всунуть эту гранату в дыру, где раньше были рёбра. Не получилось. Тогда он разлепил приплавившиеся друг к другу губы, оставив верхнюю на нижней, и начал засовывать гранату в рот. Сникерс понял, что, если не сдвинется с места сейчас, то не сдвинется никогда вообще! Он подбежал и вытолкал ногами из костра обезображенное тело Степана. Вырвал из почерневшей руки гранату, уже наполовину находящуюся во рту, и выкинул в окно. Взрыва не последовало. Но чёрт его знает, что могло случиться, доберись до неё пламя?!
    Из-за чего слёзы лились по щекам? Из-за дыма, заполнившего помещение? Или из-за того, что ему предстояло сделать? Степан дышал. Дыра в животе с чёрными торчащими обломками рёбер, обугленные дёсна на месте верхней губы, вырванные из плеч куски мяса, болтающиеся, тлея... Ничто не убило этого сильнейшего человека! Сильнейшего духом, сильнейшего физически. Глаза сплавились и не видели Сникерса.
    "Я должен его спасти!!!" - сквозь слёзы сказал Сникерс и пробил Степану насквозь голову ломом, стоявшим в углу. Им, видимо, кололи кирпичи на продажу. Самоубийства не произошло.
    "Надеюсь, с этой девахой будет по-другому! - подумал Сникерс, вытирая слёзы. - Убить себя - намного проще, чем спасать кого-то таким способом..." К счастью, таким способом Аргентину спасать не пришлось.


    Музыка была еле слышна. Сникерс обернулся, уверенный, что увидит поезд, железную дорогу и толпу, прижавших ладони к губам, зевак. Вместо этого он увидел величественный фонтан посреди дивного цветущего сада. Музыка звучала за огромными куполообразными воротами, скрывающими за своей красотой какое-то помещение с высокими стенами. Возможно, это были ворота замка. Он распахнул их вовнутрь. Он узнал песню, что теперь наполнила его уши. Растворилась в его разуме, душе и сердце. Это была любимая песня Машки. Это была "With or without you" группы U2. Он вошёл в громадный зал, наполненный людьми, и позади раздались залпы неописуемого по красоте салюта. Только сейчас он понял, что на нём - идеально подогнанный чёрный смокинг. Перед ним расстилалась красная бархатная дорожка, ведущая к алтарю. По обе стороны ковровой дорожки стояли люди. Множество людей, прикрывающие лица блестящими венецианскими масками. Он шёл вперёд под взрывы салюта позади, под доброжелательные и искренние слова "Поздравляю!", "Желаю удачи!" и "Какой красавец!", что произносили люди с обеих сторон, отводя маски от привлекательных, улыбчивых лиц и поднимая в его сторону хрустальные бокалы с шампанским и вином. Эти люди были одеты празднично: дамы - в вечерних платьях, их кавалеры - в безупречных костюмах и бабочках. Над ним взволнованно, и поэтому ослепительно ярко, сияли звёзды, ибо у этого зала не было потолка. Потом исчезло всё, кроме усилившейся музыки и той, кого он увидел в самом конце красной дорожки, на которую неизвестно откуда теперь падали лепестки белых цветов. Он шёл под любимую песню той, кто стояла у алтаря. Той, без кого не представлял своей жизни, не обращая внимания на сначала редкие, а потом слившиеся в шквал аплодисменты окружающих его людей. Только песня заполняла его сердце, и только её фигуру в белоснежном свадебном платье видел его, затуманенный слезами, взгляд. Обычно в кино такие моменты изображают в замедленной съёмке. Но этого не требовалось. Ватные ноги и так еле-еле могли совершить хотя бы шаг.
    Он подошёл к ней, с трудом сдерживая рыдания. Не слёзы счастья, а именно рыдания, граничащие с истерикой, потому что не верил. Не верил, что это его Машка стоит напротив в белом платье, что это её волосы чёрными пружинками стелются на плечи, что это она скромно ему улыбается.
    Они не обнялись, готовые удушить друг друга в объятиях; не целовались, забыв обо всём на свете; не сбежали романтично прочь в божественную ночь под вспышки фейерверка. Они просто взяли друг друга за руки и молчали, и лишь слёзы говорили за них.
    На плечо Сникерса села его давняя знакомая - маленькая фея со стрекозиными крылышками. "Поздравляю! Ты победил! Хотя и не совсем честно... - сказала она. - Ты первый, кто поступил так. По-моему, даже благородно! - и она обвела взглядом счастливых людей вокруг, которые чокались, смеялись, а некоторые уже начали пританцовывать. "А кто все эти люди? - спросил Сникерс, вытерев рукавом смокинга мокрые глаза. - И вообще, где мы?" "Не волнуйся. Мы своё слово держим! - она посмотрела на солнце, которое внезапно вспыхнуло посреди ночного неба. Сникерс был уверен, что оно подмигнуло ему. Потом на трёхлапого пса, который заигрывал с вообще безногой дамочкой. Она, видимо, единственная, кто не наряжалась на это мероприятие и была в костюме домработницы. И, единственной своей рукой, она послала Сникерсу воздушный поцелуй, а пёс, сделав серьёзную морду, отдал ему честь.
    "Ты спрашиваешь, где мы? - продолжила фея. - Глупо задавать такие вопросы на собственной свадьбе! Среди людей бытует мнение, что браки регистрируются на небесах. Можешь считать, что именно это и происходит. Люди, собравшиеся здесь, пришли поддержать вас. Порадоваться вашему счастью. Ты тоже появишься когда-нибудь здесь, чтобы порадоваться за кого-нибудь другого. Это - неизменная цена. Утром вы проснётесь в одной постели. Будете вспоминать всё произошедшее, как сон. И всё будет хорошо! - и, выждав театральную паузу, она на весь зал, маленькая-маленькая малютка, провозгласила: - А теперь - целуйтесь!!!
    И они поцеловались.
    Незамедлительно солнце растянуто выкрикнуло ковбойское "И-и-и-ха-а!!!" где-то на небосклоне и, долбя по звёздам-клавишам многочисленными лучиками, зафигачило что-то из "Prodigy". Пёс со своей пассией закрутили нехилый нижний брейк, начав с шикарного "тодеса". И началась вечеринка.