Начало брачной жизни

ЛИГОВСКАЯ КОМПАНИЯ


После Великой Отечественной войны, наконец папа смог получить две комнаты в большой коммунальной квартире на Разъезжей, дом 38, на четвёртом этаже. В квартире жило 5 семей, был один довоенный туалет на все 5 семей и одна газовая плита, так что еду варить надо было по строжайшей очереди. В нашей семье, помимо меня, была бабушка Лена, папина мама. Она чаще всего готовила нам еду, очень вкусную. Продуктов было мало, и надо было стоять в очередях, чтобы их купить, но мне было четырнадцать лет, и о продуктах я не думал, а в очередях стоял, чтобы дать бутылки и за них получить какие-то деньги. Папа работал в секретной организации архитектором, проектировал атомный засекреченный город Дубно, а мама иногда подрабатывала контролёршей в кинотеатре "Победа", квартал от нашего дома, пока не забеременела. Когда папа закончил проэкт Дубна, его уволили с работы, вместо того, чтобы дать Ленинскую Премию, но перед увольнением дали медаль за "Оборону Ленинграда". Он был страшно подавлен, угнетён и расстроен. Мне было жутко жалко видеть его в этом состоянии, но помочь я ничем не мог. Именно в это время за мамой стал ухаживать человек, с которым она познакомилась в Москве, когда навещала свою старшую сестру, тётю Лизу - одну из крупнейших юристов Москвы. Звали его Борис, как и моего папу. У нас бул балкон, и он незаметно для нас приходил к балкону, и снизу звал маму, и если папы не было дома, когда он уезжал в командировку на объект, они тайком встречались. Делали они это так, что ни я, ни бабушка этого не знали. Так прошло четыре года. Мише исполнилось четыре, а мне 14 лет. Практически я воспитывал его и в нём "души не чаял". От бабушки Миша начал кортавить. Я нашёл способ отучить его, заставляя много раз произносить слово "тереть", где звук "Р" быстро проскакивает язык, а язык приобретает правильную позицию и "Р" звучит чисто. Я торжествовал свою победу и рад, что изобрёл способ избавления от картавого "Р".
Когда папа и мама разводились мне уже было 14 лет, а Мише меньше годика, поэтому когда на суде меня спросили с кем я хочу быть, с папой или с мамой, сомнений у меня не было. Я считал, что мама предала папу и разрушила семью, встречаясь с другим человеком, и этого человека я уже заранее ненавидел.
После развода мама получила маленькую комнатку в районе улицы Чайковского, а папа - комнату в коммунальной квартире на углу Воронежской улицы и Обводного Канала, Обводный Канал, дом 83, квартира 1. Я стал жить с папой, а мама уезжала со своим новым мужем в длительные поездки. Угловая комната имела два больше среднаго размера окна. Одно выходило на Обводный Канал, а другое на Воронежскую улицу. Головы проходящих мимо окон почти были на уровне подоконника. В дальнейшем это позволяло всем моим друзьям входить ко мне через окна.Получив другую работу, а затем переехав временно в Выборг, я подолгу оставался один в этой комнате.
Район этот считался одним из худших в городе. Вообще все места прилегающие к Лиговскому Проспекту и Обводному каналу считались хулиганскими и опасными. Так оно  и было в реальности. В нескольких кварталах от нас на Лиговском Проспекте находилась психиатрическая лечебница.  Из окон комнаты я наблюдал много сцен драки, а однажды из Обводного канала вытащили труп человека, а затем кто - то бросился с моста, покончив жизнь самоубийством. Уже позже я узнал, что этот мост был популярен среди сампоубийц. Рядом была фабрика Большевичка, за мостом был автобусный вокзал и по субботам и воскресеньям площадь, прилегающая к вокзалу использовалась как блошиный рынок, или барахоловка. Блошиный рынок назывался потому, что толпа там была бедная, продавали всё что хочешь и много было наворованных вещей. Там действительно можно было прихватить блох, (после войны эта проблема была до такой степени большой, что все дети должны были быть подстрижены "наголо". Перед входом в класс учителя проверяли руки, были ли они вымыты перед приходом в школу.

Часто ночью люди, в ожидании утреннего автобуса просто ходили вокруг, не подозревая об опасности. Большие окна нашей угловой комнаты "бель этажа", то есть чуть выше первого этажа, позволяли мне видеть прохожих. Однажды я увидел молодую беременную женщину, гулявшую под окнами около часу ночи. Видно, что она просто ждала утра чтобы сесть на автобус. Папа, как это часто было, не был в Ленинграде а был на строительном объекте в командировке и я, открыв окно, пригласил эту женщину переночевать. Папина постель была свободна. Соседей у меня было много. Это была коммунальная квартира и, тобы избежать толков и лишних разговоров и звонков в дверь, многие мои друзья "входили" ко мне через окно. Я подал ей руку, и она влезла и проспала до утра у меня в комнате. Мне было страшно приятно, что я мог помохць этой женщине дождаться утра, отдохнув.
Очевидно папа платил алименты моей маме, и у меня денег никогда не было. То, что папа мне давал,  не хватало даже на кино. Питался я, чаще всего, одними белыми батонами по 13 копеек, а иногда хватало денег на масло, которое я любил с детства. Еще с Урала моей лучшей закуской был кусочек хлеба с маслом. Сто граммов масла стоило 36 копеек.
Я всюду ходил пешком из-за отсутствия денег, но мне никогда не жалко было денег на краски или кисти, или карандаши. Рисование и живопись была моя страсть с детства, поэтому в этих рассказах я пишу об этом немного. Это для меня так же как дышать воздухом, а об этом никто не пишет.

Помимо то, что я посещал сначала Дворец Пионеров на Невском проспекте,когда мне было восемь, или девять лет, где была замечательная учительница по фамилии Горохова.  Затем, папа приводил меня в классы в Доме Архитекторов.. Там я постигал акварель, а позже в Дом Культуры Пищевой Промышленности, в нашем Фрунзенском Районе. Но у меня уже накопилось много работ маслом. На Разъезжей Улице в нашей комнате была круглая печка. Она была очень живописная. Я не мог не написать её. Прекрасно помню портрет Миши, лежащего на диване со спущенной ногой, ему было четыре, а мне четырнадцать. Это было прямо перед разводом наших родителей. А портрет моей бабшки, читающей книжку, тоже в комнате на Разъезжей, мне удалось сохранить, и он висит у меня около кровати зесь, в Америке. В это же время, чуть пзже, когда мне было 15, я написал большой портрет бабушки со сложенными, уже старческими, ревматическими руками, но шикарной причёской, она специально сделала для этого портрета. Этот портрет сейчас в Словении (не Словакии), в Люблянеу родственников Людмилы Александровны, второй жены моего папы.
Однажды я решил заработать деньги. У меня был большой картон, на котором я маслом сделал копию картины Крамского "Московский Дворик". Почему-то именно эта работа мне нравилась больше всех в Третьяковской Галлерее. Эту копию, из-за отсутствия места на стене, я держал полу-свернутой в полу-рулон за шкафом для одежды. В одну субботу я взял эту работу под-мышку и пошёл на барахоловку. Так я проносил ее под своей рукой целый день, но никто у меня не спросил что я ношу, а развернуть ее и положить на землю, мне даже не приходило в голову. Так я с ней и вернулся домой. Надо сказать что предпринимательство и продажа картин частным образом в России преследовались и была запрещена, но 14-ти летнему, да ещё на барахоловке, кто проверит?
Чтобы компенсировать отсутствие домашней еды, я, обнаружив самую дешёвую столовую на Лиговском Проспекте, рядом с Разъезжей улицей, иногда ходил есть гороховую или чечевичную похлебку. В этой забегаловке в основном питались нищие, а их было много после войны. Я знал почти всех, кто просил милостыню и в Михайловском Парке около Адмиралтейства, и на Лиговке, и у Екатерининского Сада. Кое-кто притворялся что нет ноги, а кто, что нет руки. Все приходили в эту забегаловку. Мне было жалко этих людей. Это были пострадавшие от , бывшие солдаты, защитники родины, о которых государство не побеспокоилось после окончания войны и не оказывало им помощь, но даже старалос; изгнать их из общества, стыдясь их вида. Некоторые из них и правда были без ног или рук, или ранены и с костылями. Без дома и поддержки государством жизнь для них была тяжела. Память о войне была свежа.

НЕМНОГО О МОЁМ ПИТАНИИ.

Когда папа был дома, он научился готовить капусту. Это блюдо очень дешёвое, и в дальнейшем стало одним из моих любимейших, а приготавливать его очень просто. Нарубается капуста и репчатый лук. Добавляется совсем немного соли и подливается пдсолнечное масло. После того как все протушится в сковороде на воде, и капуста приобретёт янтарный оттенок, блюдо готово. Это очень дешево и "сердито", как говорится. Утром мы ели кефир с булкой, или яичко с хлебом и маслом. От такой мало витаминной пищи у папы на шее появились жировики и он пошел в госпиталь их вырезать, а у меня в 14 лет начали появляться первые седые волосы а в 17 вдруг они стали пачками выпадать, и удержать их я не мог. Мои зубы стали оголяться. Есть стало невозможно. Во рту образовались болезненные пузыри. Я только мог пить чай. Даже на чай не было денег и я сушил корочки от когда-то купленных апельсинов и мандаринов, или нарезал яблоко чтобы вода имела вкус. Дело было очень плохо.
Когда мама вернулась с Мишей из Кисловодска, я был в очень плохом состоянии, и она взяла меня к себе в квартиру. Тогда уже Борис Львович обменял свою и ее комнату на отдельную квартиру на первом этаже на Суворовском Проспекте. Мама положила меня в коридор и кормила соком от свежих апельсинов и манной кашей. Наконец я поправился, но потерял огромное количество волос, и появилось много седых волос. Но жизнь восстановилась.
У меня была хорошая компания близких друзей с юмором, и многие девушки стремились в нее попасть, но у нас был "строгий" отбор. Гарик Гоц стал моим другом еще во втором классе когда мы занимались гимнастикой, а затем легкой атлетикой. Нолик, невысокого роста, всегда шутивший и улыбающийся, очень организованный, деловой, пунктуальный, как и его папа, жил даже в том же доме где и я, но в другой парадной. Марик с рыжевато-курчавыми волосами, тоже шутливый, обладал хорошим чувством юмора. Затем Боря Гордин, высокий, с высоким лбом и черными волосами-поэт, любящий рассуждать; Яша, в сестру которого-Миру, все мы были влюблены. Яша тоже был художник. В дальнейшем Яша погиб, утонув на парусной лодке. Точно историю его смерти мы не знали, но версия была такова, что он с группой друзей, тоже из Академии Художеств, пошли на какое-то озеро и там был круговорот. Лодку затянуло в него и все погибли. Был объявлен поиск, но даже следов не нашли. Все мои друзья, кроме Гарика были старше меня года на четыре. Гарик на пол года старше.

Нашей компанией мы отмечали дни рождения, праздники, или просто ходили гулять. Было модно выходить на Невский Проспект, которы звался Бродвеем. Что интересно, мальчики и уже юноши ходили "под-ручку". Это считалось нормальным, потому что о гомосексуализме мы понятия не имели, и даже не представляли что такое может существовать. Хождение мальчиков и девочек между собой "под ручку" означало крепкую дружбу. С Гариком у нас была более тесная дружба, потому что мы были ближе по возрасту и мы часто с ним ходили по Невскому Проспекту и знакомились с симпатичными девушками. Это соответствовало нашему возрасту, 16-17 лет. Телефоны были не у всех и Невский Проспект был местом свиданий и знакомств, как очень временных, так и более длительных. С нами был наш друг Изя. Мы называли его "сексуальным маньяком". Он не давал пройти ни одной симпатичной девушке. Походка у него была как у голодной гиены. Когда он видел проходящюю, приятно выглядящую девушку, он поворачивал всё тело, причем голова была наклонена, чтобы чуть прикрыть её плечём, и лучше разглядеть ножки девушки. Затем он рукой потирал подбородок, мол: "Да, в ней что - то есть", и смотрел нам в глаза, ища поддержки. Иногда он не выдерживал и подходил к девушке, двигаясь как танк, и предлагал ей пойти с ним прямо в этот момент. Да, это был характер. В общем, в нашей компании были разные типажи людей, но в общем это была интеллигентная, смешливая и дружная компания.
Летом мы часто проводили время вместе или в Зеленогорске, в Сестрорецке, или в Комарово - пригороды Ленинграда..

КИСЛОВОДСК

Мамин новый муж, Борис Львович Флейтман, был учеником великого Станиславского,создавшего теорию актёрского мастерства, но судьбс сделала поворот, и Борис Львович стал предпринимателем, организатором студий звукозаписи. Он, по своей иноциативе, следуя своему другому, организаторскому призванию и выдумке, создал несколько, ставших в дальнейшем популярныни, студий звукозаписи. Одну в Москве, Ленинграде, Кисловодске, Ялте и Сочи. Остроумно, потому что из центральных городов он есдил в командировку в курортные центры, куда и ездила с ним и Мишей, мама. Когда я уже был немного старше, Я стал понимать, что маму это очень устраивало. Но это понимание пришло не сразу.
После моего авитаминоза мама, с согласием Бориса Львовича, пригласила меня провести одно лето в Кисловодске, чтобы там я покупался в местном озере и пожил в их домике на горе над озером. Они как раз покидали Кисловодск и отправлялись в Москву. Кисловодская Студия Звукозаписи, в которой Борис Львович был директором, выделила ему домик на горе над озером. Это было жилье где они проводили лето с Мишей. Мама купила мне билет на поезд туда, а обратно на конец Августа.
Отдельно стоящий домик был крошечным, но удобным. Там была только прихожая и еще одна комнатка. В этом домике они жили втроем, но а для меня одного это просто была роскошь!
Мама разбила небольшой огород вокруг дома, благодаря опыту в эвакуации на Урале, где у нас был свой небольшой участок земли.
Здесь был посажен зелёный лук, огурцы, картошка, помидоры, морковь и капуста.
В Августе уже можно пользоваться всеми овощами, а помидоры поспели раньше. Конечно у меня с собой были акварельные краски, масляные, кисти, и даже холст. Я сразу, под свежим впечатлением написал акварель интерьера, а затем сделал несколько акварелей гор.
Купался я каждый день, ходил по горам, писал акварели, загорал, в общем жил беззаботной жизнью. О еде мысли в голову не приходили. Что попадется, то и хорошо, плюс, по нарицанию мамы, поедал овощи с огорода, когда начали поспевать. Я был худощав, но благодаря интенсивным занятиям спортом, в отличной физической форме. Я так думаю, что именно в это лето я загорел больше всего в моей жизни.
На озере я приметил девушку с потрясающей фигурой. Каким-то чудом она была одна. Её пушистые вьющиеся, пшеничного цвета волосы,тёмный загар на идеальной коже, великолепно выделяли её голубые глаза. Среднего размера грудь, красивый плоский живот с ложбинкой посередине, узкие трусики и ровные загорелые ноги привлекли мое внимание. Загорая, она периодически поглядывала в мою сторону, смотря как я плаваю, а когда она шла купаться, я любовался ею. Наши глаза встретились, мы улыбнулись друг другу, и, познакомились. Я видел что она была старше меня лет на пять, но она выглядела очень првлекательно.
 Лето заканчивалось, и у меня оставалось немного денег и я решил пригласить  первый раз в моей жизни девушку ресторан,но в какой, я понятия не имел.

После озера мы пошли ко мне в мою маленькую хижину. Аскетичное содержание внутреннего убранства, кроме моих акварелей, её не заинтересовало, но она оставила свои мелкие вещи на моей постеле. Зто был знак полного доверия. Мы оба были голодны. Мой домик находился в отдалении от поселков, и нам надо было спускаться вниз с горы по тропинкам, пока мы не дошли до какой то дороги. Так мы топали держась за руки, и, наконец, добрели до какой-ё улицыулицы на чьей то окраине. Ресторан, весь сделанный из толстых бревен, выглядел уютно внутри. Запах был убийственный. Хотелось есть много и хорошо. Мы заказали по борщу и жаркому на второе а на закуску компот с вишнями. Ели почти молча, концентрируясь на вкусе пищи. А о чем в сущности говорить? Мы знали для чего мы встретились. Разве животные много разговаривают перед любовным актом?
Закончили еду. Чувствуется умиротворение и благодать. Официант приносит счет. Я достаю деньги из кармана чтобы расплатиться и.... обнаруживаю что у меня нехватает около трех рублей. Тогда три рубля были большие деньги. Что делать? Я чувствую себя страшно неловко. У нее денег с собой нет, да я бы и не взял.. Это бы выглядело как если бы я пригласил ее чтобы воспользоваться ее деньгами. Я готов был провалиться сквозь землю. Вдруг я вспоминаю что у меня на левой руке часы. Они стоят больше трех рублей. Я предлагаю официанту мои часы и он, посмотрев на них, и, понимая мою ситуацию, берет мх. Я, смущенный неловкой ситуацией, но все же довольный, ухожу с моей Ларисой. Она тоже все поняла. Ну что же делать? Мне семнадцать.
Следующую ночь и день мы провели вместе, а ночью через три дня, я на поезде уезжаю в Москву. За день до отьезда я написал ее портрет маслом и подарил на прощание.
По расписанию поезд уходил в четыре утра. До вокзала в это время можно добраться только пешком. Я решил запрограммировать себя проснуться в два часа ночи. Я слышал что это возможно делать. Перед тем как лечь спать я представил себе часы и данное время: было половина двенадцатого, а время когда мне надо проснуться, 2 часа ночи. К своему удивлению я проснулся ровно в два часа ночи. На поезд я не опоздал. После этого я ни разу в жизни не пользовался будильником.
Еще до посадки я чувствовал какой то зуд на верхней части левой ноги, немного выше колена.
Этот зуд не прекращался. Почесывание не помогало. В туалете поезда я обнаружил маленький прыщик в месте зуда. С собой у меня была марганцовка. Ее в то время применяли для нескольких целей: одна была для "очищения", или "освежения" залежавшегося мяса или курицы. После войны с продуктами было плохо, но люди хотели есть мясо или курицу. За этими продуктами стояли в очереди. Брали все, свежее и не свежее. Холодильников не было. Моя бабушка, а потом и мама растворяли порошек марганцовки, и в растворе промывали пахнущее мясо. А после этого готовили еду.
Если неприятно читать эти строчки, вы явно не знаете о блокаде Ленинграда, когда ели все. чтобы выжить: мышей, крыс, кошек, собак, свежее мясо от умерших людей, варили обувную кожу и мыло и даже воровали и убивали детей. Моя бабушка, пережившая часть блокады рассказывала об этом.
Раствор марганцовки использовали так же в стирке. Стиральных порошков не было. Белье мочили, намыливали, складывали в сложенном виде но не плотно, и заливали слабым раствором марганцовки. Так белье держали в течение ночи. Вся грязь уходила. А потом промывали и полоскали. Затем сушили.
Применяли марганцовку и в лечебных целях. например в случае пореза кожи. Можно нанести слабый раствор марганцовки на порез и предохранить от инфекции, то есть использовать ее как прафилактическое средство.
Крупицы марганцовки имеют страшный потенциал и немногие знают это, но мы, мальчишки, экспериментаторы, многое знали. Так как я был авторитетом класса, то я
устраивал и забастовки разного характера, а с марганцовкой однажды сделал поджог в школе. По какой-то причине мне не понравилось поведение учителя по физике, хотя он был очень знающим физиком. Я свернул клочок бумаги, предварительно насыпав в нее порошек марганцовки, налил глицерин и подбросил бумажку под дверь классной комнаты. Внутри никого не было. Я подождал в коридоре пока услышу вспышку огня. Все в порядке. Сработало. На дым сбежались ребята, позвали учителей, но так и не обнаружили кто это сделал, потому что никто не пострадал.
Так вот я решил произвести профилактику. Перочинным ножом я вскрыл вершину чешущегося нарыва, взял одну крупицу марганцовки и засунул ее в надрез. Я почувствовал страшную боль. Ощущение было что в ранке происходит атомная реакция. Я решил терпеть. Рана уже не чесалась а просто жгла, и жжение быстро рспространялось по окружности от эпицентра. Я чувствовал что у меня поднимается температура.
"Только бы дотянуть до Москвы", думал я. Поезд шел трое суток. Когда я вышел из вагона, меня качало из стороны в сторону,
Мама и Борис Львович встретили меня и на такси привезли на какую то квартиру, и срочно вызвали врача. Рана на ноге пульсировала так, как будто внутри был мотор перекачивающий горячую жидкость. Я бредил и галлюцинировал. Помимо проблемы с ногой я был простужен. Мама поставила подмышку градусник. Температура была 42 градуса. Наконец приехал врач.  Посмотрел и тут же, без наркоза, прорезал гнойный вулкан. Гной и кровь брызнули в потолок. Врач что то рванул, показал мне желто оранжевый от крови корень, похожий на корень зуба, только в четыре раза больше, и я отключился. Утром температура спала. Врач прописал ихтиоловую мазь, но не как профилактическое средство. В следующий приход он научил меня, как этой мазью пользоваться. Если что то такое повториться, надо нанести мазь на жесткий кусочек кантона и приложить к горке нарыва. Когда корень внутри созреет, необходимо рвануть картонку и вырвать с ней корень.
Понемногу я выздоравливал. Причина проблемы, как сказал врач, отсутствие в организме витаминов. Имунная система не работала. От нечего делать я читал и слушал радио. Когда передавали выступление Аркадия Райкина, я особенно любил. Мог ли я подумать, что я буду работать вместе с ним? Он был недосягаемой величиной и совершенно все в Советском. Союзе переставали делать то, что делали во время его выступления и буквально прилипали к радио.
Поправившись, я уехал на поезде в Ленинград. Надо было поступать в ВУЗ, то есть Высшее Учебное Заведение. Вопросов кем быть у меня не было. Я хотел быть архитектором, как мой папа. Поэтому выбор был простой: Ленинградский Инженерно Строительный Институт, или ЛИСИ. Там учился мой папа, и я там буду учиться.
Первые и главные экзамены по рисунку. Я сделал это лучше всех поступающих.
Дальше какие-то ещё предметы. Я их тоже прошёл, а последний экзамен, математика.
Наша учительница в 321 школе, Варвара Фёдоровна, была гением в математике. Она в молодости получила массу наград и участвовала во многих конкурсах, поэтому она учила нас импровизировать в математике и подходить к этому предмету творчески, а не догматически. Так что за математику я не волновалсям считя, что я уже студент ЛИСИ. Но не тут-то было. После сдачи экзаменационных бумаг, на следующий день, папа сказал, что я не прошёл по . Причина как будто была та, что при правильном результате ответа, я использовал не тот метод, который экзаменатор Шишкина имела в виду. Было совершенно ясно, что это была антисемитская акция. Потом я узнал от многих ребят, что многие из евреев не попали в ЛИСИ.
Экзамены в Мухинское Училище еще не начались и будут намного позже. Я подал заявление, а папа решил проверить другие художественные школы. Был ещё Инженерно-Строительный Техникум на Таврической улице. На экзамене надо написать натюрморт акварелью. Так получилось, что солнце осветило натюрморт  и я, схватив момент, написал его вместо двух часов, за пол часа. Получилось так здорово и свежо, что экзаменатор, взяв в руки мою работу одобрительно покачала головой. Я видел, что я прошел. Все ещё писали, а я ушел.
По словам папы Мухинское намного интереснее. Помимо этого, он сам привез в Академию Художеств портрет бабушки, его мамы, который я написал маслом когда мне бло 15 лет, просто чтобы поинтересоваться об уровне моего таланта. Он показал его декану живописного факультета, и тому портрет очень понравился. Экзамены там уже прошли, и декан посоветовал поступать на следующий год, а пока взять частные классы по рисунку у лучшего преподавателя Академии Художеств, профессора Петерсона. Папа договорился с ним о часах занятий. Я ни разу не опоздал ни на один его урок. После первого же занятия я понял что то, что я считал хорошим в моих рисунках, не имело никакого фундамента. Поэтому к его указаниям я относился очень серьёзно, и не зря.
Его уроки, и в правду, заложили фундамент в моё художественное образование. Потом этот фундамент, как лакмус, я мог использовать в оценке уровня не только моих собственных работ, но и работ других художников. Петерсон преподнёс мне систему рисунка, как Станиславский учил своих учеников актёрскому мастерству. В дальнейшем, базируясь на ней, я создал свою систему обучения студентов скульптуре, хотя скульптуру я никогда не изучал.
В Мухинское Училище я прошёл легко, и я был рад, что не был принят в ЛИСИ.
Здесь царила более творческая атмосфера.
“Деревянщиков”, или мебельщиков было две труппы, Д11 и Д12, что означало первая и вторая группа первого курса. Все мы, Марат Джакубалиев, Лазарь Портной, Бэлла Рубина, Стас Зотов, Боря Лозинский, Володя Дымшиц, и дргие, как одна группа сразу передружились и до конца всей учебы остались большими друзьями.  Особенно близкая дружба была с Володей. С ним мы даже иногда готовились к экзаменам у него дома, а со второго курса играли в одном джаз оркестре, организованном в училище Василием Александровичем, талантливым музыкантом. Володя играл на фортепиано, а я выбрал тромбон, потому что никто не хотел его брать. Он и я также занимались фехтованием, тоже в Училище.
Так как работали над проэктами мы много, часто даже спали прямо на досках для проэктов, до натяжки бумаги.
Долгие часы, проведённые в "Мухинке" сделали его вторым родным домом.
Зимой я учавствовал в лыжных соревнованиях, а по выходным выезжал с друзьями на лыжах. В Солнечном у меня была знакомая, которая мне нравилась, и, однажды, после катания на лыжах, я решил её навестить, но её не оказалось дома. Был жуткий гололёд. На правом плече я нёс тяжёлые лыжи с ботинками, вдруг подскользнулся, взлетел в воздух и рухнул всем телом на маленький бугорок льда. Удар попал на самый копчик. Я с трудом встал и еле-еле дошел до станции. Идти было довольно далеко и страшно скользко. Я не хотел повторить падение в один день на то же место. Боль была неимоверная. Я ждал пока само заживет и никому об этом не говорил. Да и говорить было некому. Папа в командировке, а мама в отъезде с другим мужем. Через какие-то пару недель почувствовал, что под копчиком образовался свищ. Это как вулкан, из которого периодически извергается гнойная лава. Необходимо было срочно делать операцию. На операцию была очередь, и меня положили в корридор до освобождения места в палате. Хорошо, что у меня был блокнот, и я мог рисовать. Свободного вемени было много. За пару недель все страницы были заняты рисунками больных, докторов и медсестёр.
Операцию делали студенты под руководством профессора. Пока я лежал на операционном столе на животе, всё время шутил. Шутки у меня саркастичского характера, не всем понятные, но вызывали улыбку. Операция длилась час.
В палате для 6 человек лежали больные с разными болезнями. Рядом с дверью лежал раковый больной. Он был совершенно  истощённый, и однажды утром санитары пришли, и за собранные концы простыни его унесли. У средних лет мужчины напротив делали три операции на колене. Он говорил, что это была его ошибка отдать себя в руки врачам. До первой операции он мог ходить, но чувствовал неудобство, а теперь вообще не может пользоваться ногой. Напротив меня был очень крепкий духом и физически развитый человек лет 65. Он был в отличной форме, мускулистый, энэргичный, подвижный! У него были густые красивые чёрные усы переходящие в бороду. Он очень напоминал греческого бога Зевса. У него была отморожена правая нога и образовалась гангрена. Она постепенно двигалась вверх, но он категорически был против чтобы ему отрезали ногу. Он хотел умереть таким же красивым как он был сейчас. Он верил, нога должна пройти, потому что он медитирует. Он был образованным человеком и мне интересно было с ним разговаривать. Мы даже подружились, и я после больницы навестил его. Он уже был дома и ноге правда стало лучше.
Вообще люди менялись. Не забуду, как привезли молодого розовощёкого парня, который только что женился. Я не понимал что он здесь делает, ведь он в таком отличном состоянии. Он выглядел совершенно здоровым и жизнерадостным, ни на что не жаловался. У него были удивительно розовые щёки. Что что-то заболело в боку и он решил обратиться к врачу, а тот послал его в госпиталь. Работал он на политической службе. Хорошо зарабатывал. Никогда не болел. В общем всё у него хорошо, кроме вот этой боли сбоку. Врачи назначили ему операцию на следующее утро без голодания и очистки желудка, которые полагается делать перед операцией. Я удивился что операция была сделана в спешке. Утром я и все в палате были в шоке, узнав что он умер. Потом я обдумывал его смерть и понял что его, очевидно, хотели убрать по политическим соображениям. В России такое могло быть всюду.

Из-за пропусков занятий по причине опрации, мои оценки в Мухинском Училище понизились и я временно перестал ходить на фехтование.
Вскоре обнаружилось что в мою кровь внесена инфекция. К этому приплюсовалось отвратительное питание в госпитале. У меня начался фурункулёз нижней части спины, где была сделана операция.  Сесть было невозможно. Каждый день вокруг оперированного места образуются гнойные бугры, и я сам себе делал операции по два, три раза в день, отрывая резко кусочек картона с фурацилином, который вытягивал корень и приклеивался к нему. Не помогало питье специального пива. Медикаменты были бессильны. Я мучился пол года, пока Борис Львович не предложил мне приехать в Москву. Он посоветовался с одним известным правительственным врачом, который выписал серию лекарств и назначил уколы со редким лекарством, которого достать невозможно без его подписи. Через десять дней у меня все прекратилось на всю жизнь и никогда больше не повторялось. Я был очень благодарен Борису Львовичу и стал относиться к нему иначе.
Жизнь вошла в своё русло.

МАРИНА

Почти каждую субботу и воскресенье летом, в хорошую погоду, наша дужная компания отправлялась за город. Сестрорезк, Комарово, Зеленогорск, были нашими излыбленными местами. Пляж там был чистый, тонкий золотистый песок обрамлял воды Финского Залива, в воде плавать безопасно даже детям. Надо пройти какое-то расстояние по песчаному дну, пока достигнешь глубин.  Мы играли в карты, шахматы, волейбол, в пятнажки в воде, и все на пляже обращали на нас внимание. Шуткам не было конца. Вечерами ходили на танцы и знакомились с девушками. На пляже я заметил одну, которая особенно привлекла мое внимание. У нее была стройная фигура, темные волосы, черные колючие и саркастические глаза и смуглая кожа, но она никогда не появлялась одна. С ней был симпатичный парень хорошего сложения. В принципе я был довольно стеснительным, но чувствовал что упускать её я не могу. Преодолев себя, я выждал, когда она пойдет купаться одна, и тоже пошел в воду. Так как наша компания привлекала к себе много внимания, конечно она видела всех нас и начать разговор оказалось не трудно. Мы познакомились и я пригласил её присоединиться к нам, но она этого сразу не сделала. На следующий день она пришла одна и бросила свою подстилку неподалёку. Вот тут-то я пригласил её подсесть к нам. С тех пор я видел  её друга всего пару раз, и он недоброжелательно поглядывал на меня, что вполне естественно, но меня это не волновало. Так я стал встречаться с Мариной и познакомился с её подругами, одной из которых была Рита Рубинова. В Америке она взяла имя Марго Грант, и в момент когда я пишу эти строчки, она является Директором Музея Русского Искусства в Джерси Сити.
В конце концов я и Марина решили пожениться. Мне было 21 а она была на пол года старше. Марина выяснила, что для того чтобы зарегистрироваться, надо пойти в местный Районный Комитет (Райком), и заполнить бумаги. Так просто. Это мы и сделали. Но оказывается, надо заплатить три рубля. Ни у меня ни у неё с собой денег не было, и, когда я накопил три рубля, мы снова пришли в Райком в отделение ЗАГС (Заведующий Актом Гражданского Состояния).
Теперь мы официально стали мужем и женой. Для меня это значило то, что теперь мы можем легально, без вопросов "почему", спать вместе и заниматься любовью с разрешения нашего правительства и всего Советского Союза, не говоря о её родителях. Для меня официальная регистрация была некоей абстракцией. Ни моя мама, ни мой папа понятия не имели что я уже чей-то муж и что у меня есть узаконенная жена.
Марина и я решили, как и полагается, поехать в свадебное путешествие. Куда ехать ни я, ни она не имели ни малейшего представления. Очевидно, она предполагала что как муж, я должен обеспечить СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, что я и постарался сделать.
Так как я изучал интерьер, проектирование мебели, а также практическое её осуществлание и механизмами, а также инструментам по исполнению предметов обихода владел хорошо, у меня появилась халтура (временная работа), сделать журнальный столик. Мой учитель, Евгений Иванович Шиповалов, кто являлся талантливым мастером по столярному делу, мой учитель, разрешил мне воспользоваться всеми инструментами, какие мне нужно, и я за неделю сделал оригинальный столик и вручную отполировал его шеллаком. Столик получился "шедеврально". За этот заказ я получил какие - то небольшие деньги и был счастлив что теперь есть на что поехать с Мариной в свадебное путешествие.
Прийдя  на Витебский вокзал, ны стали изучать расписание и направление поездов. Но так как мы уже на вокзале, решили сесть в любой поезд, который отправляется тут же, и ехать туда, куда шёл поезд. Через пятнадцать минут один состав отправлялся в Гродно, Беларуссию. Купив билет, мы в него и сели. Днём уже были в Гродно. Куда идти, понятия не имели. Хорошо, пошли вдоль реки Неман. Заросли заставили выйти на немощёную дорогу вдоль реки. Шли долго, пока не вошли в поселок с редкими пожухшими от времени деревянными старыми домами.
Уже около трех дня. Погода благоприятная для ходьбы и поиска где остановиться. Справа от дороги лес.  Замечательно. После городского серо-грязного пейзажа, чистая природа-это роскошь.
Неман-река илистая, вода мутнозелёная, но чистая, хотя и не питьевая. Река иногда сужается и тогда течение быстрее. Берега тоже меняются. Местами крутые, но невысокие, а местами низкие, травянистые и даже затопленные. Редкие рыбаки сидят или стоят в воде с удочками. В общем настоящий деревенский пейзаж. Нам обоим это понравилось.
Вот одноэтажная хибара с чердачным окном на крыше. Открываем скрипучую калитку. Полузаросшая высокой травой тропинка спускается к воде и вход в дом справа. У воды лодка на цепи полувытянутая на берег. Облокотившись на стенку дома пара надутых резин для машинных колес. Пара ведер, коса, лопата, грабли и деревенская метла стоят рядом. Старая деревянная, и тоже скрипучая дверь висит на одной петле, покачиваясь. Окно около двери занавешено белой, чистой до боли в глазах  кружевной шторкой. На подоконнике внутри у окна цветы в глиняном маленьком, обломанном скраю горшке.
Я одним пальцем тихо постучал по серой, обветренной раме двери. Неторопливо появился человек, одетый во всё серое. На нём была старая мятая не от лежания, а от ноши, рубашка- косоворотка, значит без воротника, когда-то зеленоватого оттенка, сверху серый и тоже старый пиджак, даже в прошлом приталенный но расстёгнутый, бывшие черными брюки заправлены в сапги с изогнутыми от воды и суши подошвами, и на голове старая, помятая кепка с полуободранным от рук козырьком.
Придержав тряпочную штору, укрепленную гвоздями к раме двери, среднего возраста хозяин вопросительно посмотрел на нас, ожидая вопроса.
"У вас, случайно, не найдётся комнаты где мы могли бы остановиться?" спросил я.
"Хм............... ", пробурчал он в задумчивости. "А на как долго?"
Я посмотрел вопросительно на Марину.
"Может на две недели".
"Хм............... Так............. Есть чердак, Не знаю, если он вас устроит".
"Можно взглянуть?" спросила Марина.
Узкая, косая и кривая скрипучая лестница, прямо справа от двери, вела на чердак. Чердак был по размеру в две комнаты нижнего, первого этажа. В нём было два маленьких окошка под треугольными сводами крыши. Одно выходило на Неман с фронтальной стороны дома, а другое, с задней стороны, обращённой к тропинке, по которой мы сюда пришли. Стекло этого окошка было выбито. В середине пола продолжалась кирпичная кладка от печи снизу, и шла через крышу наружу, как дымовая труба. Пол тоже скрипучий со щелями, но под ним подстилка, так что внизу потолок первого этажа. На полу рассыпано неубранное сено. У склона внутренней части крыши лежат выцветшие горбыли и доски. Полуржавые, с попыткой орнамента, железные. трубчатые, две стороны от кровати, облокочены к склону крыши. Одинокая перекошенная тумбочка стоит рядом. Мы осмотрелись. Крыша дырок не имеет.
 Вроде как подходит. Хозяин, стоявший всё это время в плусогнутом состоянии, под сводом "потолка" смотрел в пол и ждал нашего решения.
"Сколько?"
"Ну, три рубля устроит?"
Свадебное путешествие за три рубля подходило к содержимой сумме моего кармана.
Мы переглянулись. Хозяин нам импонировал, а где спать, какая разница?
"А матрас и одеяло есть?"
Думаю, что если бы не было и матраса, ни одеяла, это бы мента бы не смущало, наверное и Марину, тоже.
Не торопясь спустились вниз.
Мы получили полосатый матрасный мешок, две простыни, одеяло, подушку с наволочкой и два рифленых полотенца. В общем всё, что нужно, как в лучшей гостинице.
Я вытащил из кармана брюк три рубля и расплатился за две недели Свадебного Путешествия.
Пошли снова к себе в "квартиру" на чердак. Пока Марина набивала соломой матрас, я собирал “кровать”. Металлические поперечные перекладины-"стенки"  для кровати, тоже  поржавевшие, я нашел под горбылями. После этого собрать её не было проблематично. Сетки для матраса не было. Вместо сетки можно использовать горбыли. Только горбыли были очень длинные, но беспокоить хозяина по такому пустяку не хотелось. Появилась гениальная идея: "Ну конечно! Пилить незачем! Пусть они торчат в одну сторону как полка! Отличная идея!"
Кровать, самое главное, была собрана.
Я помог Марине набить тряпочный матрас, и наше жилье было готово.
Чтобы быть полностью независимыми от хозяина, и не беспокоить его по пустякам, надо сложить печь для приготовления еды. Я собрал на берегу камни и ведром принёс глину, которой у реки было вдоволь. Хозяин нашел кусок листового железа и через три часа плита была готова. Она как раз была под нашим разбитым окном, так что "не надо звонить по телефону", или свистеть, чтобы позвать на обед. Посуду, картошку, морковку и лук нам дал хозяин, а на первое время мы прихватили с собой консервы, колбасу и хлеб. Ко  времени моей женитьбы я уже мог приготовить приличный обед. Кажется, всё в порядке. Можно начать идиллию.
Марина постелила постель. На туго набитом соломой матрас она положила чистые простыни и сверху шерстяное тонкое одеяло. На торчащих горбылях были повешены два полотенца. Очень прлично и даже уютно. Света у нас нет, но есть фонарик.
С темнотой ложимся спать, с восходом солнца-вставать. Будем жить в унисон с природой.

Матрас оказался очень туго набитым, и мы, практически, не могли встретиться. Всё время скатывались, она на свою сторону, к скату крыши, а я прямо на пол. Только если мы держались за руки была возможность встретиться, да и то на короткое время. Ясно что мы не для этого сюда приехали чтобы только держаться за руки.
Под тусклым освещением фонарика мы стали вытягивать часть сена из матраса. Вот, наконец всё в порядке. Не может быть лучше. Да, действительно хорошо. Можно, наконец, выспаться обнявшись. Мы оба чувствовали усталость после переезда, долгой ходьбы и организации жилья. Когда я касаюсь подушки, я автоматически засыпаю.
Что такое? Нога зачесалась. Марина тоже чешется.
"Тебе чешется?"
"Да. А тебе?"
"Мне тоже"
"Невозможно спать".
"Да, невозможно".
В общем дотерпели до утра, и утром сожгли всё сено в новой печке. Хозяин принёс сено от соседей. Мы подмели и промыли пол, протёрли керосином щели и вычистили всё в нашем быту.
Теперь можно жить.
Начался настоящий отдых. Купались, собирали грибы: подберёзовики, подосиновики, белые. Их там было очень много. Ягоды были самые разные: малина, черника, а ближе к берегу крупная, матово-серо голубая, сладкая и сочная голубика.
Маленький магазин был недалеко, но туда мы ходили редко. Денег практически не приходилось тратить, но понемногу даже то, что и было, уплывало. Хозяин позвал пойти на лодке поплыть по течению. На Немане даже были свои небольшие водопады, и мы проплывали через них. Возвращались против течения близко к берегу, где течение намного слабей, толкая лодку баграми о дно. Как я видел, на это нужна была сноровка.
С погодой нам просто повезло.
Дождя не было ни одного дня.

РЫБНАЯ ЛОВЛЯ НА НЕМАНЕ

Однажды, когда уже темнело, наш хозяин позвал меня на его рыбную ловлю. Мы отлили воду со дна лодки, очистили её и приготовили четыре весла. Он принес надутую резину для машинных колёс, спустил воздух и стал нарезать резину на куски размером в ладонь.
Мы набрали в вёдра глину с берега и поставили их на дно. Удочки для ловли рыб на двоих, а также резиновые сапоги и тулупы.
Стемнело.Фонарики у нас обоих. Он проверил, если есть спички. Всё в порядке. Я, как гость, сел первый а он оттолкнул лодку. Забросили верёвку во внутрь лодки, развернули лодку поперек течения, а гарпуном, и веслами чуть поднялись вверх по течению, прямо к середине реки. Он бросил якорь с носа , и мы встали, слегка покачиваясь от волн быстро текущей реки.
Накрошенную резину он набросал в тазы и поджёг её, облив керосином. Резина горела, дымила и страшно воняла, но, к счастью, небольшой ветерок относил дым в сторону. В лучах пламени, ха фоне чёрного ночного неба, я увидел облако мотылей, устремившихся на огонь от резины. Мотыли кружились и падали замертво в лодку, на сиденье, на одежду, на плечи. Хозяин быстро набирал горсть мотылей и, смешивая их с глиной, делал шары, помещающиеся в две ладони. Я стал помогать. Лодка понемногу заполнялась мотылями. Вскоре мы исчерпали всю глину.
"Приготовь свою удочку", посоветовал он. Мы стали забрасывать глиняные шары против течения перед носом лодки, и забросили крючки с насадкой из хлеба и червей.
"Теперь жди",  посоветовал он снова.
Ждать долго не пришлось, рыба стала сама насаживаться на крючки. Мы даже не успевали насаживать хлеб и сворачивать новые шары. Рыба клевала моментально. За полтора часа оба ведра были наполнены крупной, толстой рыбой.
"Вот это ловля, так ловля!" восторженно подумал я.
На следующий день у нас было рыбное меню. Я сварил большую уху, а хозяин поджарил рыбу, и мы ели все это вчетвером, мы, его жена и он.
Наше свадебное путешествие подходило к концу и китайский плащ, который я взял с собой на случай дождя, мне не пригодился, поэтому я решил его продать за 3 рубля на местном рынке. Опять, как на барахоловке у Обводного Канала, я ходил с плащом по рынку, но никто даже не спросил меня, что это такое.

 Моя "продажа" плаща закончилась, когда какая-то птица, пролетев надо мной, воспроизвела крупное бело-горчичное пятно в самом его центре.
В расстрйстве, всё-же внутренне смеясь над собой и ситуацей с продажей плаща, я засунул руку в карман моих потрёпанных еднственных брюк, и посчитал оставшиеся финансы. В моёй "сберкассе" оставалось токоло трёх рублей. Возможно этого достаточно, чтобы вернуться домой.
Пора было уезжать.

Grigory Gurevich
Copyright,  August, 2011
Samorin, Словакия
Последняя корректировка и публикация на "Проза.ру 20го Августа, 2015 года.