6. Город Львов училище

фото - Художественное училище Львов 1948 г

1.

Итак я прибыл в столицу Западной Украины, город Львов с единственной целью - поступить в художественное училище. Всё мое богатство и моя надежда находились у меня за пазухой. Это рисунок с Петькой и Чапаем за пулемётом и акварель, на которой был изображен натюрморт. Рисунок и, в особенности, акварель имели неприглядный вид: акварель потрескалась, краска частично облетела, а частично размазалась и расползлась от пота и, как не странно, от этого акварель моя только выигрывала в сравнении с первоначальном видом. С товарного поезда я сошел на товарной станции г. Львова – "подзамче".

Вид у меня был – страшнее не придумаешь. Люди шарахались и обходили меня стороной. Моё лицо, руки и босые ноги были чёрные от грязи и паровозной копоти, давно не стриженные и начесанные, волосы также висели грязными патлами. Блестели, как у негра, одни белки глаз и зубы. Я не умывался, наверное, последние две недели, а гарь, летящая из паровозных труб, делала своё дело - забивалась даже в глаза. В таком или примерно в таком виде в те послевоенные годы во Львов приезжали многие. Не случайно во Львове была в ходу шутка: -Увага, увага! До львовского вокзалу пшибыл поцюнг, на поцюнге пшибыли россияне-злодзияне! Вшисько мають пистоли. Увага на кишени!"  Если добавить, что на мне была грязная, в мазуте телогрейка и рваные штаны с гнидами по швам, без обуви, без головного убора, то можно представить мой портрет - каким я выглядел для окружающих.
Первым делом, а было раннее утро, я отправился, как обычно в таких случаях - при приезде в новый город - искать базар, чтобы подкрепиться "чем бог пошлёт" так как, чтобы не терять времени и не отстать от поезда, я не сходил с него, чтобы поесть чего-нибудь наверное суток полтора. Подкрепившись, особо не рискуя, на подзамченском рынке, пошел знакомиться с городом. Оказалось, что рынок находился почти в центре города. Сразу возле рынка, оперный театр, от которого идёт центральный проспект Ленина. Обходил весь центр, все прилегающие улицы в поисках художественного училища, читая каждую вывеску на дверях учреждений и зданий, но всё тщетно. Спрашивать, я понял, было бессмысленно - у кого не спросишь, или не знает, или вообще не останавливается, не хотят отвечать, брезгуют даже стоять рядом. Решил уехать с центра города на окраины, и так потерял часа четыре зря.

Стою, в ожидании трамвая, на остановке в самом центре города, смотрю на здании, что через улицу висит блестящая золотом вывеска. Дай, думаю, пока трамвая нет, посмотрю, что там за учреждение, скорее по привычке, чем с надеждой. Подхожу и глазам своим не верю - это оказалось то, что искал полдня и чуть было не у ехал, отчаявшись найти. Воистину, кто ищет, тот всегда найдёт. Зашел за угол к цветочному магазину в поисках входа, смотрю там несколько человек стриженных, в новых формах ремесленного училища. Я подошел к ним чтобы расспросить. К нам присоединились несколько человек из старших курсов, уже бывалых, знающих. Как и предполагалось, набор на первый курс уже закончен давно - десять дней, как идут занятия. Так что вряд ли возьмут, опоздал. Таких, как ты, бродяг, тем более не берут и раньше не брали, бояться что обворуешь и сбежишь - были уже такие случаи. От таких речей надежды и духа у меня резко поубавилось, но огонёк надежды ещё теплился где-то в глубине души.
 
Не может такого быть, чтобы все мои мучения, страдания были напрасны, чтобы моё стремление учиться, стать художником не было понято, и моё горячее желание и надежда завяли на корню. Я решил всё же так легко не отказываться от попытки поступить в училище. Не использовать возможность, упустить свой единственный шанс, когда стоишь у порога своей цели, было бы равносильно трусости, предательству - преступлением перед самим собой. С мыслю, что попытка не пытка, я направился вслед за ребятами, любезно согласившимися провести меня к кабинету директора. К моему счастью был рабочий день и директор, и завуч были в своих кабинетах.

Директором в то время, как я узнал позже, был Власов, которого через несколько месяцев перевели в Москву, в Министерство, а вместо него перевели откуда-то к нам Лысоконя. Лысоконь был хороший директор, я многим ему обязан, но то, что сделал для меня Власов, трудно переоценить. Благодаря ему я был принят в училище и можно сказать, благодаря ему я стал другим человеком. Всю свою жизнь я благодарен ему, за его доброту, за человечность. Побольше б таких людей было на высоких постах - добрых, понимающих чужую боль и отзывчивых, умеющих вовремя протянуть страждущему руку помощи не брезгуя запачкаться.

Постучавшись, вошел в кабинет. Передо мной за столом сидел полноватый мужчина лет пятидесяти пяти на вид. Выслушав мой рассказ о том, почему я оказался во Львове и с таким опозданием пришел поступать в училище. Для большей убедительности, я вытащил из-за пазухи рисунок и акварель и протянул директору в подтверждение тому, что я не вру. Он внимательно их посмотрел, поглядывая почему-то на меня, а затем спросил –"ты что же уже пьешь вино?" Я сказал, что это моя фантазия, поняв, что совершил ошибку, когда решил изобразить в своём натюрморте вино. Сказал, что вина ещё не пробовал в жизни и что нарисовал просто так - красный арбуз, пусть "за компанию” будет и красное вино. Сказал, что натюрморт это моя первая полностью творческая работа, начиная от создания композиции, сюжета и кончая подбора цветовой гаммы. Здесь сочеталась игра воображения с действительностью. Конечно же я не стал рассказывать директору о том, что на подобный сюжет меня натолкнул тот материал, который был под рукой. Накануне ночью наша кибинская четвёрка совершила "налёт” на колхозную бахчу и несколько арбузов принесли с собой домой. Поэтов композиция натюрморта состояла и из разрезанного арбуза, с черными рядками семечек, рядом на столе столовый нож, отдельно стоящими несколькими дольками нерезаного арбуза, далее бутылка полу наполненная вином и несколько бокалов - с недопитым вином и пустых. Причем пустой бокал в лежачем положении и ещё ваза с фруктами и виноградом.
 
Акварелью я пользовался впервые и понятия не имел как ней рисовать – рисовал, как масляными красками. Теперь даже вспоминать жутко, но другого и ожидать было нельзя. Краски были детские, самые дешевые, приклеенные на картонке в виде палитры, шести, кажется, цветов. Не помню уже каким образом они ко мне попали, видимо, купил в сельском магазине в Кибинцях или в Миргороде, когда туда ездил по поводу паспорта. Краску наносил густо и старался, что бы цвет был насыщенный, яркий. О том, что акварель должна "светиться” я тогда ещё не знал. Надо сказать, что я и теперь не люблю бледный, размытый рисунок. Мне нравится четкость и контрастность, но не яркость. Что касается рисунка в карандаше, то он представлял собой знаменитый кадр из кинофильма "Чапаев", где легендарный герой гражданской войны на тачанке изображен с вытянутой рукой, указывающей куда стрелять и с ним, за пулемётом его ординарец и друг – Петька. Этот фильм я смотрел много раз, полюбил его с детства. Не случайно рисунок был скопирован именно с этого кадра с особой тщательностью и любовью.

2.

Ребята не ошибались, когда советовали мне идти прямо к директору. Власов действительно оказался на редкость умным и добрым человеком. Невзирая ни на что, он десятым чувством почувствовал и понял то, что другие не могли понять и за это я ему благодарен всю свою жизнь и вспоминаю его, как своего родного, как духовного отца, ибо десятого сентября сорок седьмого года для меня наступила новая эра. Я стал на другую тропу - светлую и чистую, стал по другому видеть окружающий меня мир, стал намного богаче духовно, стал совершенно другим человеком.

Директор вызвал к себе завуча, как после я узнал, Бахвалова, и сказал: "Что можно сделать – сделайте. Товарищ приехал из далека и хочет учиться у нас". Завуч попытался было возразить, дескать все группы первого курса набраны до отказа, мест нет. Да и поздно уже десять дней идут занятия. Бросив взгляд на мои босые ноги, директор спросил: "Куда же ему теперь раздетому? Ведь набор везде закончился. Тогда Бахвалов опросил меня - на кого я хочу учиться? Я ответил, что хочу быть альфрейщиком-живописцем. "Ну вот, видите, а группа по данной специальности переполнена - два человека сверх нормы. Вот если бы по специальности штукатура – декоратора?.." Я быстро согласился, про себя подумав - лишь бы зацепиться, а потом в всё равно перейду в группу альфрейщиков.
Через несколько минут я уже сидел в пустом классе и рисовал на вступительном экзамене композицию из геометрических фигур: цилиндра, конуса и шара. Экзамен был выдержан успешно и меня зачислили сразу почему то на второй курс в группу штукатуров-декораторов. К концу дня меня уж было не узнать.

Меня сводили в баню, постригли, выдали новую форму выдали чистую постель. От моей грязной, вшивой, голодной и холодно бродяжнической жизни не осталось и следа, разве только лишь в воспоминаниях. Перед тем как лечь спать, я вышел на "балкон "- переход в виде балкона между учебным и спальным корпусами. Мне всё ещё не верилось, что наконец-то моя мечта сбылась и все мои мытарства и муки остались позади. Я долго стоял расслабленный, умиротворенный по настоящему счастливый. От переполнявшей мою душу благодарности всем добрым людям, принявшим участие в моей судьбе, особенно директору училища Власову, мне хотелось плакать. Не верилось, что весь ужас беспризорной жизни, с её вокзалами, базарами, переездами - позади, а впереди учёба любимому, желанному делу, тому, к чему тянется душа, к чему взывают гены - учиться прекрасному, чистому, возвышенному.

С детства я любил рисовать, лучше аромата дорогих духов для меня был запах масляной краски. Надо же как бывает в жизни, утром я был одним человеком, у меня была одна жизнь, а вечером совсем другая. Всего в течение одного лишь дня внешне я стал другим. Оказывается, не так уж много нужно, чтобы почувствовать себя человеком: сытый желудок, чистое бельё и постель и главное - сознание того, что ты достиг того, к чему стремился, а кроме того, уверенность в будущем и стабильность. Вечер был по летнему теплым, дышалось легко, на душе было хорошо и беззаботно, как бывает только в раннем детстве. Звезды чуть мерцали в темнеющем небе. В городе уже зажглись фонари, с "балкона", где я стоял, хорошо просматривался бульвар на проспекте Ленина, тихонько доносился рокот вечернего города. По тротуарам и улицам и проспектам его сновали люди и машины. Так вот он какой, древний и прекрасный город Львов? Такого красивого города я ещё не видел. Город сразу поразил моё воображение своей архитектурой и необычно узкими улицами. Много чего мне показалось необычным, в том числе и в людях - одежда, манеры речь и другое.

3.

Получилось так, как я и предполагал, недели через две меня перевели на первый курс в группу №11 альфрейщиков-живописцев. Видимо, мне был дан испытательный срок и все это время за мной негласно наблюдали ребята второго курса, с которыми я всё это время жил и работал на практике в подвале политехнического института, где мы штукатурили сводчатые потолки. Моё дело заключалось в выполнении подсобных работ: подай, поднеси, убери. Нужно сказать, что все группы всех трех курсов практические работы проводили с пользой для себя, для тех, где проводилась практика и для училища - заработанные на практике деньги шли на нужды училища. Львиную долю денег зарабатывали для училища штукатуры-декораторы. Лепщики-моделировщики и столяры-краснодеревщики, а особенно альфрейщики-живописцы приносили доход училищу незначительный - мало для них было объектов в городе. Поэтому дипломные работы приходилось выполнять непосредственно в кабинетах училища. Видимо решили, что если я и удеру, то за время практики, часть затраченных на меня денег успею отработать. Мне же было сказано, что переводят меня так как освободилось место в группе альфрейщиков. Ну да хорошо то, что хорошо кончается и кто плохое вспомнит - тому глаз вон, гласит поговорка. Нужно сказать, что первые дни в новой группе я чувствовал себя белой вороной. Группа к тому времени успела сдружиться, ознакомиться друг с другом. Для меня же все были на одно лицо - все одинаково стрижены, одинаково одеты, похожи друг на друга. Затем постепенно стал различать кто есть кто, узнал имена, фамилии, познакомился поближе, узнал кто на что способен и кто что стоит. Группа состояла как бы из двух лагерей: западников и восточников, которые друг на друга посматривали искоса, недоверчиво и даже презрительно, но внешне всё выглядело нормально, незаметно для постороннего глаза.

За время своего мытарства и вообще за последние полтора-два года я так оголодал и отощал, что, помимо своей воли, никак не мог насытиться едой. Мне всё время хотелось есть. Стыдно признаться, но для меня было дикостью когда кто-либо оставлял свой хлеб на столе после обеда или ужина. Мне своей пайки хлеба не хватало, в обед, а тем более в ужин я не наедался и поэтому часто ходил за добавкой к нашей поварихе пани Кучинской. Видимо возраст и организм в ходе роста, развития, требовали своего, а его не хватало.
И только к концу года я пришёл в норму и забыл, что такое голод, а то вечно торчал, в свободное от занятий и самоподготовки время на кухне: чистил картошку, мыл котлы и кастрюли, носил дрова и т. д с тем, чтобы получать добавки, когда попрошу и дополнительно покушать. Мне не ловко было перед товарищами, я прекрасно сознавал, что это низко, недостойно, но ничего с собой поделать не мог - голод не тётка, это может понять только человек испытавший на себе, что значит систематически, в течение длительного времени недоедать, а то и вовсе быть без еды по несколько дней.


Учился я хорошо, быстро всё схватывал и запоминал без особых усилий и поэтому оставалось много свободного времени. В учёбе я быстро усвоил всё уже пройденное, мной пропущенное, и был в групп одним из лучших по успеваемости. В училище хорошо было поставлено дело со спортом. Каким только видом спорта я не увлекался, и лёгкой атлетикой, и шахматами, и стрельбой, и прыжками в воду, но о особенно любил гимнастику. К сожалению (видимо ещё не окреп как следует) выше третьего взрослого разряда по гимнастике не поднялся, так же как и по стрельбе из боевой винтовки. А вот по шахмат так достиг первого разряда. Одним словом парень был спортивный и мне хотелось жить полной жизнью, тем более мне предоставлялась в возможность, которой я был лишен раньше - проявить себя с разных сторон. В то время носить ордена и спортивные награды было модно и престижно. Когда я уходил на службу в вооруженные силы, на моей груди красовались спортивные награды: ГТО-1 и ГТО-11 ступеней третьего разряда, по стрельбе и по гимнастике и Первого разряда - по шахматам. Однажды в училище пришел балетмейстер из дома народного творчества и записал желающих участвовать в танцевальном кружке от трудовых резервов. Кроме меня записались в кружок Михненко Анатолий, Паламарьчук Григорий и ещё несколько ребят. Напарницами у нас были "девочки” из трудовой воспитательной колонии, которая находилась совсем рядом с домом культуры трудовых резервов. Еще до войны, посмотрев кинофильм "Трактористы", я полюбил артиста Крючкова Николая, а больше всего мне запомнилась и понравилась пляска в исполнении этого артиста. И мне тогда страсть, как хотелось научиться так плясать. И вот представилась возможность научиться плясать. Я не мог себе представить, что когда-нибудь смогу плясать что-либо подобное.

Надо сказать, что учиться танцевать - дело не простое, в особенности по началу. Мы приходили с репетиций и валились с ног от усталости, ноги гудели, сильно болели мышцы ног. Приходилось начинать нам с азов, каждый раз репетиция того или иного танца начиналась с разминки - проигрывания всех классических позиций, за станком. Кроме посещения танцевального кружка, дома некоторые увлекались чечеткой и учились танцевать "светские" танцы: вальс, танго, фокстрот, и другие. Дело в том, что недалеко от нас находилось полиграфическое училище, где были почти одни девушки, поэтому наши училища как бы дружили. Если они организовывают танцы у себя, то приглашали наших ребят к себе на вечер, а если танцы организуются у нас, то приглашаем мы.
Вот чтобы не ударить лицом в грязь, а выглядеть в глазах девчонок вполне достойно, мы и учились танцевать друг у друга, кто что умеет. Однажды, будучи на танцах в городском "дворце железнодорожников" забрели с Гришкой на репетицию в танцкласс. Дверь была раскрыта и мы остановились смотреть. В перерыв к нам подошел балетмейстер и узнав, что мы занимаемся в доме народного творчества, пригласил заниматься здесь - в "ансамбле песни и пляски железнодорожного транспорта". Предложение было заманчивым -"ансамбль" и мы дали согласие, тем более, что наш кружок в доме народного творчества к тому времени захирел, многие по уходили, не выдержав нагрузок и почему-то разочаровавшись. Самым интересным, как нам казалось, и самым нашим любимым был танец "запорожских казаков", где танцевать приходилось в одних шароварах, по пояс голыми и, главное, с саблями хоть и не настоящими. Во время танца выключался свет в тот момент, когда происходила сеча на саблях, видно было, как сыпятся искры и слышался звон и цокот скрестившихся сабель. Эффект был поразительный. Ясно что для того, чтобы плясать в темноте с саблей и фехтовать с нею безошибочно верно нужна была кропотливая тренировка и отработка каждого движения до автоматизма.

Репетировали танцы: "барыня", "яблочко " и другие - ничего особенного, никаких сложностей, хотелось прогресса, нового. В ансамбле железнодорожников совсем другое дело - всё поставлено было на солидную ногу. Ставили танцы разных народов СССР. Были шуточные и массовые пляски, много было сольных номеров, причём сольные номера распределялись по амплуа (у каждого что-то получалось лучше чем у остальных). Был в нашем репертуаре и "фирменный" танец - танец железнодорожников. Мне особенно дорог был танец "мазурка", в котором мне доверили ведущую роль в месте с нашей лучшей и красивейшей танцовщицей. Многое из сложных в исполнении у меня не получалось сколько ни тренировался. Например, в исполнении пируэтов мне довелось добиться исполнения только четырёх оборотов, а туров больше двух выполнить не мог, хоть убей, но зато там, где нужна была сила, гибкость, пластичность - там я был на высоте. Участие в ансамбле принесло свой вклад в моё развитие эстетических чувств вкуса. Я стал более подтянутым, фигура приобрела стройную осанку и бравый вид с высоко поднятой головой и грудью вперёд.

4.

Мы часто выступали с концертами у себя "дома" - всех праздниках, а также в других местах города и области. Осенью 1949 г. на ансамбль ездил в г. Киев на фестиваль, где был снят фильм под названием "Концерт юных талантов". На фестивали ансамбль был премирован набором украинских костюмов для исполнения украинских танцев. Наши успехи в ансамбле конечно же достигались огромным трудом и потом. Помню, бывало приходим с репетиций поздно вечером и первым делом, все трое: А. Михненко, Г.Паламарьчук и я, идём в столовую, где выпивали целый чайник кипятка зараз - так были обезвожены и хотелось пить. Участие в ансамбле давало нам право свободного посещения всех мероприятий проводимых в ДК. Мы частенько пользовались этим правом. В свободные от репетиций дни ходили на танцы, где кроме вальса, танго и фокстрота тогда был модный новый танец "румба ", который любили и чаще всего играли.
 
Сейчас, вспоминая свою молодость, порой удивляюсь сам, как только на все хватало времени? Чтобы не создавалось впечатление, что мы занимались чем угодно, но только не основным своим делом, ради чего поступили в училище - учёбой, скажу сразу, что конечно же будущая профессия нас интересовала прежде всего и больше всего. Помимо основных занятий, у нас были кружки: графический, акварельной и масляной живописи - где по желанию два-три раза в неделю по два-четыре часа проводились занятия руководителями кружков. Чаще такие дни выпадали на субботу и воскресенье. Постановки были на свободные темы, ходили на этюды, на пленер, рисовали обнаженную натуру, моделью становился кто-нибудь из кружковцев. В спальне у нас была ниша для статуи, мы ставили туда желающего позировать и писали его с различных мест, прямо сидя на кроватях, где кто смог и захотел. Я старался, в таких случаях, выбрать самый сложный, а следовательно и самый интересный ракурс. Освещённость для меня играла важную роль, но не главную. Избегал профилей и "силуэтов", когда почти не видно деталей.
 
Уже тогда понял, что для того, чтобы чего-нибудь путного достичь, нужно, кроме таланта и даже больше того, терпение, огромная любовь к своему делу, усидчивость, неторопливость, умение анализировать, труд и упорство в достижении цели - идеала в мастерстве. Не ленись исправлять, переделывать, начинать сызнова, но главное до этого не допускай, вовремя подмечай, соизмеряй, чаще выверяй, легонько намечай, рассчитывай, иди от общего к частному, а не наоборот и снова возвращайся к общему. Главное - общее, окончательный результат работы. И ещё - умей вовремя остановиться, не переборщить, иначе можешь всё испортить, весь твой кропотливый труд пойдёт насмарку. Поэтому приближаясь к концу работы, каждый мазок приобретает всё большую весомость и играет всё большую роль и, следовательно, его нужно наносить всё с большей о осторожностью, всё чаще отходя от холста сверяясь с натурой, помни поговорку - лицом к лицу, лица не увидать. Играет роль все: от точно подобранного тона и цвета, до толщины и формы мазка - вот тут важно помнить о выдержке и неторопливости. На завершающем этапе очень важно дать работе полностью высохнуть с тем, чтобы можно было, при доработке легко вытереть неудачный мазок, не принеся вреда всей работе.

Обычно вся работа состоит из трех условных этапов. Первый этап - компоновка и нанесение рисунка и подмалёвка. Второй этап - самый продолжительный и трудный. Это кропотливая творческая работа, требующая выдержки и всего того о чём было сказано. Этот главный этап можно считать законченным когда ты сам себе позволишь сказать - здесь уже что-то есть, а для постороннего человека это будет готовая вещь. Признаком окончания второго этапа, для художника, является эффект уменьшения холста (замечено мной), когда размер холста как бы уменьшается, что иллюзорно происходит благодаря приобретению объёмности деталей и самой деталировки. Третий этап - окончательная отделка работы: нанесение бликов, выделение рефлексов, лессировка, усиление или ослабление теней, контуровка, исправление, устранение ошибок в рисунке, в цвете, в фоне и прочее. Хотя по времени третий этап самый короткий, но не менее важный, чем два первых и самый ответственный - благодаря ему работа "оживает”.

5.

Основное пожалуй, что мы приобрели находясь в училище - это любовь к искусству, понимание, что есть прекрасное, чувство красот в чем бы она не проявлялась в балете, в архитектуре, в музыке, в природе, в людях. Мы научились различать красивое от красивости, естественное от искусственного. В училище часто организовывались выставки по всем специальностям и отдельным работам: по графике, композиции, живописи, лепке и т. д., к праздникам, лучших работ по итогам за четверть, за год. Даже отдельно выполненные постановки на уроках или в кружках выставлялись для всеобщего обсуждения и оценки, самими ребятами.
 
Происходило это следующим образом, работ не подписывались или подписывались с обратной стороны. Каждая работа на просмотре имела свой произвольный номер. Каждый выбирал из всех работ несколько лучших для себя и отмечал их номера. Все данные передавались преподавателю и по большинству "голосов" с учётом мнения преподавателя, производилось распределение мест, причём на призовые - пятёрочные - места могли претендовать сразу несколько человек. Это сильно стимулировало в работе, появлялось желание всегда быть в призовой тройке, тем более, что реальная возможность отличиться была у каждого. Авторитетов не признавали и авансов не выдавали, что заработал по конкретной работе, то и получи. Бывали случаи когда в по отдельным работам в призовую тройку попадали не "призовики".

Таким исключением из правил часто оказывался у нас Михаил Кантор - настоящий самородок из народа. Что касалось теоретического, то по всем предметам учился плохо, но рисовал, пожалуй, лучше всех нас, причём рисованию был предан до самозабвения - все свободное время сидел с карандашом в руке и что-то рисовал, фантазировал. Все идут в кино или на танцы или просто погулять, подышать свежим воздухом, а он как одержимый сидит и рисует. Из постоянных призёров можно выделить моего партнёр и в хореографии, и в спорте (а теперь и друга, москвича) А. Михненко, далее Г. Паламарь, староста группы Крахмалюк, комсорг Калиниченко, Иванов Павел, Антонюк и некоторые другие.
Вообще, надо сказать, что во всех группах, всех четырёх специальностей в училищах состав учащихся был сильным - мало кто учился плохо, в основном учились на четверки, пятёрки, но не ниже тройки. Не могу объяснить, это. То ли это благодаря строгому отбору по конкурсу при приеме, то ли было такое послевоенное время, когда было великое желание и интерес к учёбе, была целеустремленность и тяга к знаниям, к культуре. Скорей всего хорошую успеваемость можно объяснить, и тем, и другим, и ещё, пожалуй любовью к избранной профессии. Я тоже учился хорошо, мне сравнительно легко давалось все.
То обстоятельство, что я поступил в училище с шестиклассным образованием, причём шестой класс закончил два года назад, в то время, как принимали в училище с образованием семь классов. На моей успеваемости ни коим образом это не отразилось. Видимо потому, что ни один из предметов в училище не базировался и не был, тем более, продолжением школьных знаний - всё было новым.

Самым трудным предметом у нас альфрейщиков, по в всеобщему убеждению, считался предмет именуемый "Части здании", где требовалось запоминать множество новых названий, терминов иностранного происхождения, знать архитектурные ордера, хорошо ориентироваться в архитектурных стилях и в истории стилей. Память у меня была превосходной (впрочем и теперь ещё жаловаться грешно, но конечно же уже не то), так что и этот предмет мне давался на удивление легко.

Помню на экзамене преподаватель (он же замдиректора по производственной части) спросил на всякий случай, с некоторой иронией в голосе - может кто пойдёт отвечать без подготовки? Я с согласился и блестяще, с удовольствием ответил на все вопросы не только на те, которые были в билете, но и на дополнительные. Мне хотелось, чтобы вопросы задавались без конца. Я испытывал величайшее удовлетворение и даже удовольствие, наслаждение от совершенства знания предмета. Кажется больше я никогда не испытывал ничего подобного на экзаменах. На экзамене я был полностью спокоен и уверен в знании предмета, которые неоднократно демонстрировал перед своими товарищами в процессе учёбы.
Но все же любимейшим моим предметом, который я знал не хуже "части зданий", был предмет "История стилей". Этот предмет был для меня интереснейшей и прекраснейшей сказкой-поэмой - где всё переплеталось, чудесным образом взаимосвязывалось: история, культура, искусство, архитектур разных времён, стран и народов, одновременно выстраиваясь в стройную последовательность развития, совершенствования, движения к ее совершенству, к цивилизации. В процессе изучения становится, как бы участником давно минувших событий и всё развитие и смена стилей проходит как бы на твоей памяти, на твоих глазах. Воистину, всё течёт, всё изменяется. И неизбежно старое, каким бы ни было оно хорошим, постепенно уступает место новому. Как украинцы говорят – "Не хай буде гиршэ, абы иншэ". Важно то, что старое полностью не исчезает, не должно исчезать. Оно остаётся фундаментом для потомков в истории, богатейшим вкладом в общечеловеческую сокровищницу развития цивилизации. Полученные знания по Истории стилей, а также по истории русского искусства, сильно меня обогатили в культурно и духовном смысле. Очень важно иметь знания стилей не только работникам культуры и искусства, но и всем гражданам, особенно живущих в таких городах, как Петербург, Москва и т.п. и тем, кто бывает за границей, чтобы полнее понимать и воспринимать окружающую их красоту.

6.

Практические занятия (практику) в училище проводились непосредственно на объектах, которых в городе - культурном центре, каким являлся Львов, хоть отбавляй, тем более в те послевоенные годы.

Где только не приходилось работать: в Политехническом институте реставрировали росписи в вестибюле и в актовом зале, реставрировали росписи в Университете, в оперном театре и в театре Заньковецкой, в сессионном зале Исполкома, в клубах и даже на предприятиях, таких, как завод автопогрузчиков и автобусный. Реставрировали испорченные временем, войной, подмокшие, осыпающиеся росписи на потолках, стенах, отделывали кабинеты под определённый стиль с разбивкой стен на зеркала под шелк, бархат с мраморным цоколем или под определённую породу дерева, с росписью потолка и т. д. Надо признать, что нашей одиннадцатой группе альфрейщиков повезло, что мастером производственного обучения, он же наш воспитатель, у нас был, известный и популярный в городе, "пан" Бережницкий, как мы его звали или маэстро, как он любил, чтобы его называли. Кроме того, что Бережницкий вёл группу в училище, он возглавлял бригаду альфрейщиков -мастеров своего дела, каждый из которых вполне сам бы мог быть мастером производственного обучения - в городе. Популярность Бережницкого в городе была неимоверно высока, его знали и ценили в горкоме, обкоме и т.п. учреждениях и все лучшие и ответственные в художественном отношении работы поручали ему, его бригаде. Знали, где работают люди от Бережницкого - халтуры не будет, всё будет выполнено высокохудожественно, на совесть.

Часто все поручения – заказы, бригада Бережницкого просто физически выполнить не могла, тогда мастер предлагал взять на работу кого-нибудь из нас. При согласии, он писал записку и согласившийся ехал по указанному адресу с уверенностью. Так высока была репутация людей посылаемых Бережницким для выполнения работы. Чаще такие работы были связаны с отделкой квартир, особняков высокопоставленных особ. Сама бригада маэстро не снисходила до такого - дорожила своим престижем. Нам же нужны были деньги, нужно было подзаработать. Правда, львиная доля, нами заработанных денег, уходила в карман маэстро, так как все расчёты за выполнению работу шли через него, он являлся как бы посредником. Мы на него за это не сетовали - хоть и знали об этом. Ведь нас никто силком не заставлял, мы добровольно шли и даже рады были когда именно тебе делалось предложение.
Для нас кроме заработка была, прежде всего интересная, творческая самостоятельная работа, где ты мог полностью раскрыться, проявить с свою фантазию и умение, закрепить теоретические знания. В результате таких работ у нас появилась возможность уже на втором курс приодеться в "гражданское ", а не ходить в казённой форме, после учебных занятий. Кроме того, могли себе позволить покупать в магазинах конфеты, мороженное и даже шоколад, который я ел впервые в своей жизни и съедал сразу целую плитку. Но больше всего мне нравились - конфеты "кофейные подушечки ", "ирис " и "раковая шейка".


Мне довелось поработать в квартирах и особняках директора одной из школ, начальника из управления трудрезервами, Председателя облсофпрофсоюза, попа русской церкви и др. В основном работали вдвоём или втроём, в зависимости от объёме работы. Странно, но факт - за всё время не было случая, что бы у кого-нибудь чего-нибудь пропало. Не думаю, что среди нас, бывших оборванцев-голодранцев и подобных мне бродяг, не было ни одного способного ещё на воровство, но случаев воровства не было не смотря на то, что мы целыми днями оставались одни в квартирах с открытыми шкафами, столами, в всеми комнатами. Я думая над этим феноменом, пришел к таким выводам: во-первых, доверие - пожалуй основная причина. Второе, мы стали по другому смотреть на вещи - бытие определяет сознание. В третьих, в наших душах произошла переоценка ценностей. Украсть, значило бы в то время для нас, срубить сук, на котором мы сидим. Однажды, правда, работая целый день не отрываясь, мы к вечеру так проголодались, что не выдержали и съели втроём целую кастрюлю шкварок у Председателя облсовпрофа. Обычно кто-нибудь приходит в обед или хозяйка дома нас кормили, чтобы мы не отвлекались, обедом или ужином, в этот раз никого из хозяев не было в особняке двое суток субботу и воскресенье). На следующий день пришли хозяева и мы признались в содеянном, на что последовало – "ничего, ничего, берите кушайте чего вашей душе угодно". И извинились перед нами за то, что нас не предупредили и по их вине мы были голодны.
 
Работая у священника на квартире, мне бросилось в глаза количество и названия выписываемых им газет и журналов. Газетами был устлан пол всей, в несколько больших комнат, квартире, чтобы не запачкать наборный паркет. До этого я думал, что церковники, верующие в бога люди не читают коммунистических газет и журналов. В дальнейшем, в процессе работы здесь и общаясь с семьёй священника, я понял, что он такой же человек как и мы, все смертные, с такими же мыслями и чаяниями и ничто человеческое ему не чуждо. Не прошло и дня, как от первоначальной моей неловкости и отчуждения не осталось и следа. Порой я даже забывал в его присутствии, что он поп - глава единственной в городе русской православной церкви, что в конце улицы Килинского. Кстати, квартира священника была в доме, что рядом с церковью.

Мне пришлось работать и у самого Бережницкого на квартире. На уроках рисования и в свободное время, по предложению преподавателя Куценко, мы по одному, по два бегали в комиссионный магазин, где висел для продажи старинный, очень красивый и дорогой ковёр и срисовывали отдельные его фрагменты, увязывая их с рядом расположенными деталями. Затем наносили соответствующий цвет. Когда все фрагменты были скопированы, склеили несколько листов ватмана и перенесли на него все наши рисунки в соответствующих пропорциях, в соответствующие места. Короче говоря, мы создали "ковер” на бумаге точно такой же величины, как настоящий в магазине. Помню он долго висел в классе рисования, а после ремонта класса в летний период, куда-то исчез.

Так вот, наш маэстро (пан Бережницкий) решил у себя на квартире, над кроватью создать нечто подобное, прямо на стене масляными красками с воском, чтобы создать матовость, и иллюзию настоящего бархатистого ковра. Забивка по трафаретам производилась торцовыми кистями, отчего усиливалась фактура ковра. Ковёр выдался на славу, а положенные искусственно тени, создавали полную иллюзию настоящего ковра. После ремонта всех росписей в квартире, было много гостей. Хвалили и восторгались всем: и росписями потолков, в разных комнатах, в разных стилях, и витражами на стеклянных дверях, и разбивкой на "зеркала" под шелк и бархат, с золоченными багетами, и мрамором в ванной комнате и в туалете, цокольной панелью под орех, под красное дерево и под дуб. Но больше все гости были поражены, узнав, что ковёр над кроватью в спальной комнате не настоящий, а на рисованный. "Боже, как настоящий?" - восклицали они и пытались потрогать руками с тем, чтобы убедиться, что их не обманывают. Надо отметить, что во время работы у мастере он в творческий процесс не вмешивался, а почти отсоветовал, его была лишь общая идея, что, где делать. Хозяйка - молодая красивая жена лет тридцати пяти-сорока - была постоянно дома, готовила нам вкусную еду: украинский борщ, Пожарские котлеты, различные салаты. Особенно вкусные были котлеты, так вкусно мало кто может их жарить. За всю жизнь мне приходилось пожалуй, раза два есть котлеты такие вкусные, с редким специфическим ароматом.

7.

Последним аккордом в деле промысла и заработка наличных денег явилась поездка во время летних каникул в 1949 году группы из четырёх человек: А.Михненко, Г. Паламаря, П. Иванова и меня в курортный город Трускавец. Туда и обратно нас сопровождал сам Бережницкий. Представив нас и переговорив в курортном управлении с начальством, маэстро в этот же день уехал во Львов. Нам выделили в небольшом одноэтажном каменном строении под черепичной крышей комнатушку, в которой помещалось только две узкие железные кровати, где мы спали по два человека. Я спал с Ивановым. Всю ночь приходилось спать на одном боку. Во дворе возле дома был колодец возле которого мы при лунном свете ночью мылись голышом, ухая и визжа от обжигающей колодезной воды, и от восторга. Работали в Трускавцах месяца два, в основном в "хрустальном" дворце, с его великолепным "мраморным" залом.

После окончания работ по договору с Бережницким в хрустальном дворце, оставалось почти месяц до начала занятий в училище и мы решили остаться дополнительно подзаработать. За отдельную плату договорились выполнить обыкновенные малярные работы. Для этого нам выделили целый трёх этажный корпус, где нам предстояло: известковать оштукатурены стены и потолки, олифить их, а так же окна и двери, шпаклевать-шлифовать и грунтовать, а затем красить клеевым колером стены, белить потолки и красить "белилом" окна и двери. Кроме того требовалась покраска крыши. Было решено, известкование, как наиболее грязное и неприятное дело произвести всем вместе, а затем - чтобы ускорить дело не мешая друг другу, разделиться по два. Одни будут работать в помещении, а другие - на крыше. Я, как бригадир, вынужден взять себе более неприятную и даже в чём-то опасную рабату -красить крышу. Иванов не мог работать на крыше из-за своей хромоты, Паламарь не подходил для крыши из-за своей "интеллигентности" - там нужна была, как показало дело, достаточная физическая сила, гибкость и смелость. Таким образом крышу красить пришлось нам с А. Михненко.
 
Работы было много и, чтобы успеть вовремя все сделать приходилось не считаться со временем, работать от восхода солнца до захода и даже без выходных. Уставали сильно, но темпа не сбавляли. Хуже всего было работать на первоначальной стадии: при выполнении подготовительных работ. Работа пыльная-грязная, нужно было шпаклевать, расшивать трещины, шкурить и т. д. От известкового раствора руки становились красными и, не дай бог капля раствора попадёт в глаз - беги скорей промывай, а то можешь остаться без зрения.

Помнится был июль, яблоки были ещё зелёные, значит ещё кислые, а нам они казались сладкими - такова была реакция после извёстки. Как не старались поменьше пачкаться, ничего из этого не выходило - ходили грязные как черти, особенно когда дело дошло до работы с краскопультами, при побелке потолков. Покраска крыш вообще дело хоть и романтичное, но рискованное и даже опасно для жизни если не соблюдаешь технику безопасности. В этом я убедился на собственном опыте. Надо сказать, что в Трускавцах крыши санаторных зданий старого типа были выполнены в готическом стиле, со всевозможными башенками, с очень крутыми скатами. Задача перед нами стояла архи трудная. Тем более, что у нас не было никаких знаний, и опыта в этом деле.
Когда брались за выполнение данной работы, мы и представить себе не могли с какими трудностями нам придётся сталкиваться постоянно, на каждом шагу. Красили железным суриком в ручную, без каких бы то ни было приспособлений, страховочных концов и тому подобного снаряжения. Вспоминая теперь то, как мы красили трускавецкие крыши, меня берёт оторопь, волосы поднимаются дыбом от ужаса, который испытываю представляя и воскрешая всё в памяти. По существу мы с Анатолием ходили по лезвию ножа.
 
Только теперь, спустя годы, я понимаю насколько мы были сильными, смелыми, уверенными в себе, что брались за такое опасное дело не задумываясь на могущими быть трагическими для нас обоих последствиями. Как бригадир, я рисковал больше, ведь незнание техники безопасности не освобождало меня от ответственности. Ведь мы даже не привязывались верёвками, работая на высоте выше трёхэтажного дома. Приходилось, например, чтобы покрасить крышу башенки, становиться мне в полусогнутом состоянии на коньке крыши, а Анатолию - залезать на мою спину и, привязанной к концу длинного шеста кистью, красить купол башенки, предварительно обмокнув её в ведро с суриком, прицепленное где-нибудь на башенке. Таким образом мы красили башенку с двух сторон, где проходил конек крыши. Чтобы купол башенки покрасить полностью, приходилось проделывать другой акробатический трюк. Мы залезали в беседку башни с краской и кистью на палке. Анатолий вылезал за ограждение, стоя на парапете, я удерживал его за ноги выше колен, чтобы он мог освободившимися руками, хоть и при сильном физическом напряжении брюшного пресса, красить доставая до самого верха, иногда становясь на носки. Держать человека по сути на весу, на такой высоте, было и ответственно и не легко.
 
Держать приходилось по несколько минут и порой через силу, руки немели и быстро теряли силу и цепкость. Конечно же моя обязанность ничто по сравнению с той реальной опасностью, которой подвергался Анатолий. Он в буквальном смысле висел над смертью. Как нужно быть уверенным в товарище-напарнике, чтобы по сути, доверить ему свою жизнь. Но мы тогда об этом не думали.

Однажды, всё-таки, судьба меня испытала. Оказывается я боюсь высоты. Я это понял когда пришлось "подавать пример" смелости в самом начале покраски скатов крыши. Нужно было спуститься по крутому скату крыши вниз до самого бортика для сбора дождевого потока с тем, чтобы оттуда, опираясь на этот бортик, производить покраску ската крыши и передвигаться вдоль бортика и всё это, опять же, без страховки. Так вот, когда я спустился на край крыши и глянул вниз меня словно неведомая сила потянула туда. От страха стали подгибаться колени, я чуть было не потерял равновесие, меня охватил ужас. Я быстро вернулся и прижался всем телом к крыше. Не знаю, заметил ли Анатолий мою слабость и нерешительность, мой испуг? Но он меня выручи вызвавшись красить нижнюю половину крыши, вместо меня. И, как мне показалось, красил спокойно, без страха. Лишь несколько лет спустя, будучи уже кандидатом технических наук, корифеем цветомузыки в Советском Союзе, он мне признался, что ему тоже было не по себе, когда он красил крышу, стоя на самом её краю. Но он старался не думать об этом, а главное, старался не смотреть вниз. И ещё он сказал: "Я бы ни за что не спустился вниз, на край крыши, если бы ты первый этого не сделал. Глядя, как легко и решительно ты это проделал, я под думал, а чем я хуже? Я должен перебороть свой страх."

Покрасив одну сторону крыши, мы перешли на другую. Проходя по верху крыши, я выпустил из виду, что одна сторона только что окрашена и встал ногой на крашенное место. Мигом крыша ушла из под ног. К счастью человеческая мысль быстрей всего. Я успел сообразить, что чтобы меня не выбросило по инерции с крыши - нужно распластаться и укрепить, напрячь мышцы ног, ступней. И ещё одновременно промелькну в голове, а что если бортик на краю крыши, предназначенный для сбора дождевого потока, гнилой и не выдержит силы удара? Но к счастью, бортик, как вы догадались, выдержал. Сила удара была действительно велика - бортик отогнулся, а я приподнялся над крышей чуть ли не в вертикальное положение. После этого случая мы стали более осторожными. Вскоре с покраской, крыши было покончено.

8.

Питались мы в столовой одного из санаториев. Кормили хорошо правда за питание с нас вычли кругленькую сумму из нашей зарплаты при расчёте. За то "Нафтуси" попили бесплатно вдоволь. Причём, пили не как все больные, курортники, а залпом, целыми стаканами, как обыкновенную воду - так хотелось пить. Врачи и лечащиеся удивлённо качали головами. Публика на курорте в то время была в основном солидная, знатная: министры, директора всех мастей и начальники всех рангов, знаменитые артисты, писатели, художники и т. п. По в вечерам, особенно в хрустальном дворце, было очень весело, играла музыка, выступали артисты, танцевали падеспань, краковяк, польку, танго и, конечно же, вальс. В хрустальный дворец мы были вхожи только днём и только когда там работали. Если б даже мы могли туда зайти вечером, то не пошли б, так как было не в чём, не было у нас даже простых костюмов. Раза два мы всё же делали перерыв в работ, ходили писать этюды. Помню у Анатолия получилась отличная акварель нашего дома с черепичной красной крыше и окружающий пейзаж.

В то время курорт Трускавец был совсем ещё маленький, но уже знаменитый тем, что, как говорили, в нём лечился сам Гитлер, а также тем, что в нём и в его окрестностях было много бендеровцев и власовцев. Однажды я попал, не помню по какому поводу, на чердак одного дома. Как потом выяснилось, в этом доме располагался штаб "ОУНовцев". Кажется я полез туда в надежде что-нибудь найти интересного и мои ожидания были не напрасны. За дымоходом, под самой крышей я обнаружил свёрток с листовками. Читали все вместе, вчетвером. Листовок было много, штук пятьдесят. Одни листовки были напечатаны на русском языке, другие - на западноукраинском. В "русских" листовках призывалось бить коммунистов и евреев, а в "украинских" листовках призывали убивать коммунистов и русских-кацапов. Здесь видимо уместно сказать, что все эти послевоенные годы, по сорок восьмой год включительно, город Львов и область были насыщены ОУНовцами, а попросту бендеровцами и РОАновцами, попросту - власовцами. Постоянно в городе и в области кого-то ловили, убивали. В окрестных лесах по ночам и даже днём шли настоящее бои с пулемётными и автоматными очередями и взрывами гранат.

9.

Однажды я был свидетелем случая происшедшем прямо в центре города. После занятий мы находились у себя в спальне. Окна были раскрыты, было "бабье лето". Вдруг слышим на улице выстрелы. Все бросились к окнам, выходящим на улицу Килинского. Движение на улице замерло, прохожие от страха прижались к стенам домов, спрятались в подъездах. По улице бежало двое на расстоянии двадцать пять, тридцать метров друг от друга. Оба почти одинаково одеты, в плащах и шляпах. За бежавшим вторым следом двигалась чёрная машина. Картина была впечатляющая похожая скорей на кино, чем на действительность. Добежав до перекрёстка, на котором стоял ничего не понимающий милиционер-регулировщик, бегущие и машина повернули направо к костёлу. Мы быстро выскочили на улицу, чтобы узнать подробности происшедшего. Никто ничего толком не знал - одни видели начало, другие середину, а третьи видели только конец.

Постепенно картина прояснилась. К трамвайной остановке (откуда я увидел вывеску училища в день приезда во Львов) подошел трамвай, из трамвая вышел тот, кто бежал первым. К нему подошел тот, кто гнался и что-то первому сказал. Первый, не задумываясь, сильным ударом сшиб с ног подошедшего и побежал, на ходу вынув пистолет. Второй вскочив на ноги, побежал вдогонку за первым по улице вдоль нашего училища, тоже на ходу вынув пистолет. Тут же следом поехала чёрная машина, стоявшая в ожидании недалеко на проспекте Ленина. Первым вверх выстрелил второй, предварительно крикнув – "стой стрелять буду!" Зятем выстрелил бегущий впереди, но не вверх, а по бегущему за ним. За поворотом стояла такая же чёрная машина с открытой дверцей против задних сидений, видимо ждавшая бегущего впереди. Но когда первому оставалось пробежать шагов двадцать, тридцать, дверца захлопнулась и машина быстро, набрав скорость, скрылась за поворотом. Не останавливаясь, а лишь замедлив ход, "догоняющая" машина подъехала к остановившемуся, с опущенным пистолетом, убегавшему. Дверца открылась, его буквально втянули в машину и машина, набирая ход, помчалась вдогонку за первой машиной. Конечно же можно было догадаться, что работники КГБ гнались за бендеровцами, а не наоборот, а впрочем, кто его знает.

Второй случай происходил тоже рядом, за углом цветочного магазина, что возле училища. Я увидел толпу возбуждённых людей. Слышу какие-то выкрики. Подошел, смотрю милиционер левой рукой вцепился в какого-то мужчину, а правой, с пистолетом, периодически бьёт рукояткой мужчину по голове. Все лицо, шея, вся голова и одежда мужчины в густой крови. После каждого удара мужчина затихал, а затем вновь обращался к собравшимся, что бы ему помогли избавиться от милиционера. "Вы видите - кричал хриплым голосом на украинском языке мужчина - как кацапы мучают украинцев?" и т.д. и т.п. Мне по человечески было жаль бедолагу, хоть я допускал, что это настоящий бандит, как тогда называли бандеровцев и власовцев. Все требовали, чтобы милиционер прекратил жестокое избиение, но большего ничего не могли сделать. Я ушел не дожидаясь, чем всё это закончиться. То, что среди милиционеров много жестоких людей, садистов, для меня было не в новость. Рассудком понимаю, что милиция необходима и что без нее обходиться нельзя, тем не менее, у меня всегда к милиционерам настороженность, антипатия.

10.

Летом 1948 года все разъехались по своим домам на каникулы, а меня - так как мне ехать было некуда - послали, во вновь организованный, "дом отдыха " от управления трудрезервами. В доме отдыха нас собралось, со всех ремесленных училищ, человек десять ребят. Дом отдыхе организовали, в одном из сёл у самой границы с Польшей, в перемышлевском районе, где ещё не восстановилась по настоящему советская власть, где еще не было колхозов и их силой пытались создать, а люди всячески тому противились и оказывали сопротивление. В последствии, в 1949 году, перемышлевекий район передали Польше, по просьбе поляков, тогда же передали памятник Яну Собескому в бронзе на коне, что стоял в центре Львова как раз против нашего училища.  Хотели забрать, поляки и памятник Мицкевичу, но этот памятник не отдали. Находился вновь созданный Дом отдыха в небольшом доме, в котором раньше жил не то священник (дом был недалеко от церкви и кладбища), не то сам пан.
 
Село было большое, кроме церкви, был клуб и красивый каменный старинный замок, картинно отражающийся в пруде. В то время, в тех местах, приезжие не могли прожить и полгода. Председателем сельсовета мог стать любой желающий, но таких находилось мало, разве по неведению, кто гнался за чинами, к власти, а так назначали, в качестве партийного задания, посылая людей на верную смерть. Председатели сельсоветов менялись один за другим, их убивали, вешали, жгли живём. Мало кто мог продержаться несколько месяцев и это несмотря на то, что в каждом почти селе стоял гарнизон солдат. Днём казалось всё нормально, спокойно, мирно, а по ночам то там, то здесь полыхал пожар, горел хлеб отобранный у людей, горели сельсоветы, шли настоящие, жаркие бои, то и дело, в небо взмывали ракеты. Было и жутко и интересно видеть и слышать все это.
 
Туалет наш находился во дворе, но ходит в тёмное время туда мы боялись и "делали своё дело" прямо с приоткрытого окна, как будто окна, даже закрытые, могли нам чем то по мочь. Просто мы пока никому не мешали - как-никак дети. Отдыхалось нам поначалу хорошо, кормили как на убой, но овощей и фруктов почти не давали. И тут мы начали понемногу залезать в чужие сады и огороды. Однажды в комнату вбежали запыхавшиеся ребята с полными пазухами яблок "белый налив". Тут же в коридоре послышалась ругань мужчины. Я выбежал из комнаты и перегородил ему дорогу. Мужчин с яростью набросился на меня с кулаками. Пришлось дать отпор. С угрозами и проклятиями в наш адресе мужчина ретировался.

С тех пор отношение к нам среди населения резко изменилось в худшую сторону. Из работников у нас была одна молодая женщина, чуть старше нас. Она одна была и кастелянша и уборщица, и повариха. Кроме того, что была молода, она была ещё чертовски красива, прямо глаз не оторвать, чернобровая, черноокая, с чёрной длинной косой. Она всегда была в хорошем настроении, весела, доброжелательна, со всеми нами шутила по-украински. Мы все были в неё по мальчишески влюблены. Но однажды кто-то из нас ей досадил и, видимо, заде "живое" так, что она не выдержала и высказала всё, что хранила в глубине души вплеснула всю ненависть к русским и к советской власти.
 
Это было опрометчиво с её стороны, но видимо удержать свой гнев она не смогла. Ребята, те при ком произошел инцидент пошли к солдатам в замок, где находился гарнизон, и сообщили обо всём. Когда автоматчики пришли за ней её уже не было ни на работе у нас, ни дома. Наша красавица оказалась бандиткой - ушла в лес. Я по праву старшего, самого бывалого и опытного в жизненных вопросах, корил потом ребят за поспешность с выводами. Тогда красивой, молодой девушке я мог простить многое. Мало ли чего сгоряча, в сердцах могла наговорить не думая молоденькая девушка. Какая с неё бандитка, она небось и курицы зарезать не может, а то, что молола так язык, тем более, у женского пола, как известно язык без костей.

11.

Не смотря ни на что, жизнь проходила своим чередом. Я как то, купаясь в пруду (хотя купаться и ловить рыбу в пруду почему то не разрешалось, о чем предупреждалось в табличках, стоявших по всему периметру пруда) мы обратили внимание, что в пруду очень много рыбы -прямо кишит. Мы решили ходить на рыбалку рано утром, когда ещё все спят и солнце ещё не взошло и рыба не ушла на глубину. Наделали удочек: крючки из обыкновенной проволоки, леской служили обыкновенные нитки. И вот, рано утром мы на пруду. Вода чистая аж до дна всё видно. Сразу возле берега глубина метра полтора-два и водоросли. При первой же закидке крючка, начался настоящий жор, а не клёв. Не успевали вытаскивать, только забросишь крючок -тут же он, вместе с по плавком уходит под воду. Было видно, как сразу без разведки целая стая крупных рыб бросается к крючку, как только он упадет на поверхность воды. Сначала ловили на червя, затем стали закидывать пустой крючок и когда рыба накидывалась, дёргали удочку, подсекали оголодавших рыб за что попало. В азарте ловли, мы не услышали, как подошел сторож   дряхлый старик с колотушкой. О казалось, что пан, покидая замок, обещал вернуться и наказал сторожу продолжать охранять его пруд - не разрешать никому ловить рыбу.
 
Надо сказать, что места здесь были полудикие, первозданной красоты и я сделал несколько акварелей и рисунков с видом на замок с отражением в пруду и без такового, с видом на церковь, пейзаж с кладбищем. Однажды за работой меня увидели солдаты с местного гарнизона, располагавшегося в замке. Разговорились, я сказал, что учусь в художественном училище в городе Львове. В последствии я проклинал тот день. Началась уборка урожая и следовательно, сбор у здешнего населения хлеба государству по продразвёрстке, так как колхозов ещё не было, Вот тут начались самые страшные дни для селян. Днём приходят представители власти с солдатами вооруженными автоматами и отбирают хлеб и другие сельхозпродукты в закрома государства, а ночью приходят "лесные братья" - им тоже давай, а то убьют или сожгут, как пособника советам. Так что простым людям-селянам было хуже всего, они страдали и от власти, и от бандитов. Получалось как в том кинофильме "Чапаев" - "Красные придут грабят, белые придут - грабят, куды ж бедному крестьянину податься?"
 
Власти если узнают, что ночью у кого-нибудь были бендеровцы и увезли от него, хоть и силой, чего-нибудь, арестовывали хозяина или хозяйку, как пособника националистам, тем более, не дай бог, если ты скрыл от властей своё добро накануне.

В один августовских дней к нам в дом отдыха пришли два автоматчика, взяли меня и ещё одного парня с собой. Дали нам ведра с красной краской и большие кисти. Я сразу вспомнил мой разговор с солдатами незадолго до этого и понял, что придется что-то красить или писать. Та к оно и вышло - мы ходили по улицам, утопающего в зелени садов и огородов, большого села, с белыми мазанками и прямо на хатах писали большими красны и буквами лозунги типа "Сдадим вовремя хлеб государству" и т.п. Под охраной двух автоматчиков, мы прошагали по пустынным у лицам чуть ли не до вечера, Проходя мимо окон, мы встречали враждебно смотрящие на нас, суровые лица и ненавидящие глаза всех от мала до велика. Мы были для них настоящими врагами, завоевателями - словом   "советы", как они нас называли. "У! Совиты идуть"- говорили они с презрением. Однажды, когда мой напарник, нагнувшись писал лозунг, неизвестно откуда и кем был брошен - камень в полкирпича величиной. К счастью, он шлёпнулся рядом. Попади кирпичина в голову и могла убить человека.
 
Вечером, усталые и голодные, мы зашли в одну из хат, солдаты решили нас накормить да и сами были не прочь поесть. Судя по всему, хозяева жили богато - солдаты знали куда заходить поесть. На просьбу солдата накормить нас, мы услышали: "Та дэж вуйко, побийтэсь богу, ничего нэмае, всэ забрали до крыхты". Но когда один из солдат пригрозил, что если они найдут и хлеб, сало, самогонку, яйца и молоко, то им будет плохо, хозяйка быстро всё нашла. "Ну вот а ещё клялись богом, куркули несчетные", - примирительно сказал солдат.  И  тут я узнал, что его и его семью могут убить если узнают, что он кормил "советчиков". Немного подкрепившись, мы стали уходить. На прощанье услышали, как хозяин просил солдат не обижаться, когда он будет кричать им вслед обидные слова и ругать их. Подобревшие после еды солдаты, согласились – "ладно, валяй шуми для вида, если считаешь, что это тебе поможет".
 
От солдат я узнал, что были случаи, когда под видом "лесных братьев" по ночам людей обирали органы власти, у которых плохо шло дело с плановыми поставками хлеба государству. Конечно мы понимали, что в стране ещё голод -послевоенная разруха, что государство заботиться о подавляющем большинстве населения, как никогда нуждающемся в продовольствии, но было жалко и здешних крестьян, вынужденных отдавать почти весь, с таким трудом выращенный урожай,

12.

И всё же я собственников недолюбливал, если не сказать, ненавидел. На то были веские причины. В своей жизни я сталкивался со многим случаями, когда за килограмм яблок или слив - частник-собственник готов был на всё, даже убить человека. Об одном из подобных случаев хочу рассказать. Был праздник трудовых резервов, который проводился на стадионе. Мы много готовились к этому празднику, как и все, чтобы ж не ударить в грязь лицом. Сначала был парад всех училищ города. Затем говорили речи с трибуны высокопоставленные лица, отдавались рапорта. Затем выступали физкультурники, в их числе были и я. Мы проделывали гимнастические комплексы, строили всевозможные фигуры акробатики. Далее выступала художественная самодеятельность.

После выступления гимнастов, ко мне подошел Г. Паламарчук и предложил пойти с ним по яблоки. Вокруг нашего стадиона размещались частные особняки с садами и огородами. Я пошел скорее за компанию, чем по желанию нарвать яблок, как-то нехотя, как будто кто какой-то внутренний голос мне говорил – "не ходи". При подходе к садам, нам встретились ребята из какого-то ремесленного училищ с полными пазухами яблок. "Там мы в заборе оторвали доску, от дома далеко" - сказали они.

Я проник в сад через указанную дыру в заборе и пополз между грядок картофельной ботвы к яблоням. Через открытое и просматриваемое со второго этажа дома место. Подползая, я заметил в кустах малинника мужчину в белой рубашке, который видимо за мной наблюдал с самого начала и ждал когда я подлезу ближе, чтобы отрезать мне путь к отступлению. В руках у него я заметил палку. Как потом оказалось, это была тяпка, он производил окучивание картошки несколько в стороне, за кустами и мы его не заметили, когда пришли. Путь обратно мне был отрезан, мне ничего не оставалось, как только бежать к дому. Возле самого дома я наткнулся на металлическую крупно ячеечную сетку-ограду высотой больше метра, являвшейся продолжением каменной стены высотой около двух метров. Внизу небольшой дворик, налево сарай - направо выход к калитке на улицу, но там на цепи огромный пёс, лает с пеной у рта. Оглянулся, смотрю белая рубашка мелькает за кустами, приближается. Делать было нечего. Легко перемахнул через сетку, спустился и спрыгнул со стены вниз. Но к выходу на улицу перекрыла собака, рвущаяся с цепи. Ничего не оставалось - вскочил в дровяной сарай и спрятался за дверью. Слышу мужчина спрашивает у кого-то - куда я девался. Зашла в сарай женщина и, увидев меня, обо млела от неожиданности.  Я понял, что я в тупике, бежать некуда, вышел из своего укрытия. Мужчина тоже спустился во дворик через калитку в ограде.
 
Всё это время Григорий, стоявший на шухере возле дыры в заборе и видевший, что я "засыпался", собрал ребят на стадионе и сообщил им о случившемся. Все двинулись меня выручать.  В окна дома полетели камни, палки, зазвенело стекло, запричитала женщина. Но хозяин продолжал цепко меня удерживать за грудки одной рукой, в другой продолжая держать тяпку. Воспользовавшись моментом, я с силой оттолкнул от себя мужчину и, с ловкостью кошки взобрался на стену, а затем перемахнул через сетку. В последний момент удар тяпкой пришелся по сетке в том месте, где только-что было моё тело, с такой силой, что металлическая сетка прогнулась. Я побежал, что есть силы, к дыре в заборе. Бежать по мягким грядкам вверх по склону было тяжело - как во сне бывает, хочешь бежать, а ноги не двигаются.
 
Пробежав метров пятнадцать, запутался в картофельной ботве и упал. Машинально оглянулся назад, увидел разъярённого пса, который тут же вцепился клыками мне в ногу. Странно, но боли я не почувствовал. Мной обуяла ярость дикого зверя. Я вскочил и бросился на огромного пса с одной лишь мыслью – задушить поганую, бешеную псину. И, о чудо, пес, который еще секундой раньше кровожаднее любого зверя, как трусливый заяц, поджав хвост, бежал с поля брани к себе в будку. Но не успел я опомниться, как услышал приказ: "Стой, буду стрелять!" Передо мной стоял милиционер с пистолетом в руке, держа его стволом вверх над своей головой.

Оказалось, что когда ребята стали кидать камни по окнам, кто-то из соседей сообщил живущему неподалеку милиционеру или военному и тот прибежал. Ребята перебрались через забор и окружили нас, причем, ребята были с разных училищ. Задержавшему меня ничего не оставалось делать, как меня отпустить.  Только дома, в училище у меня разболелась нога, а до этого я ещё выступал как ни в чём небывало с акробатическими номерами на стадионе. Придя в спальню я оторвал полоску от простыни и туго перевязал рваные раны под левым коленом от собачьих клыков. Через некоторое время в спальню вошел милиционер и мы пошли с ним в милицию для выяснения "обстоятельств разбоя" - как он выразился. Мы шли по центру города рядом, как ни в чем не бывало, но милиционер меня предупредил, чтобы я не вздумал удирать - хуже будет. По дороге он у меня расспрашивал, что произошло. Я вкратце рассказал всё как было, ничего не скрывая. Когда же он узнал, что на меня с цепи была спущена собака, он решил убедиться. Мы зашли во двор одного из домов на улице Щорса, я поднял штанину и показал ему забинтованную ногу с окровавленным пятном. "Тогда дело меняется" - сказал милиционер и отпустил меня. "А с этим мы разберёмся", - добавил он, - от куркули - из-за яблока на человека собак выпускают". После этого меня вызвал к себе в кабинет директор училища Лысоконь. Я снова всё рассказал, как было, тем дело для меня и кончилось.  Действительно, окон я не бил, кто учавствовал в хулиганстве, не знал, даже яблок не рвал, не успел. И забор не ломал, просто я оказался пострадавшим и это мне была наука и наказание. Мне, я это заметил, никогда не везло с воровством, особенно в садах. Воровать фрукты и овощи, наверное, великий грех, всегда наказуемый, а может просто не судьба мне была быть в вором.

13.
 
Я уже упоминал, что наша группа состояла из восточников - украинцев с восточной Украины и русских, и западников - украинцев с западной Украины. Жили обособлено, восточники в одном крыле спальни, западники - в другом. Часто ругались, особенно в первые несколько месяцев, друг друга недолюбливая. Мы их за жадность, тихушничество, необщительность, они нас не любили, видимо, за многое, в том числе за то, что мы прививали им свой образ жизни, свои ценности, чувство коллективизма, По субботам местные (западники) по желанию могли уезжать домой до понедельника, а мы - восточники, чьи дома далеко, оставались в училище на казенном пайке. В понедельник отпускники приезжают с побывки с полными сидорами и потом каждый сидит у себя на кровати и всё время что-то жуёт до следующе субботы, а мы на них глядим и облизываемся, надеемся, что догадаются угостить, хоть понемножку дадут попробовать, но нет. Даже между собой не делились, друг друга не угощали. Ни у кого даже в мыслях не мелькнёт, что не хорошо это, жрать одному, обжираться, тогда как рядом сидят твои товарищи голодные и стараются не глядеть в твою сторону, чтобы не видеть, что ты смакуешь. Как тут не вскипит ненависть. Раз по-людски с людьми жить не можешь и людских законов общежития не разумеет, тогда остаётся один закон - закон тайга, где выживает сильнейший.
 
Как только все уходят на занятия, во время перемены, несколько человек из восточников начинали "бомбить” чемоданы и сидора, тумбочки "куркулей-самостийников". В несколько минут чемоданы и сидора освобождались от домашних деликатесов - теперь идите жалуйтесь кому хотите. Конечно, после таких моментов иногда дело доходило до драки. На этой почве произошла драка между мной и Г. Паламарём.
 
Дело было так. После очередной "бомбёжки", к которой не имел ни малейшего отношения, ребята угостили меня кажется яблоком и ещё чем-то и я тут же стал есть. Вошел в комнату Григорий и увидел, что я ем. После проверки своего чемодана, который оказался опустошенным, он схватил полено и бросился на меня. Я успел подставить руку, удар пришелся не по голове. Между нами завязалась драка с обоюдными оскорблениями. Надо сказать, что хоть внешне победил я, но мне сильно досталось, кроме удара поленом по руке, ещё я получил сильный удар пяткой ноги в грудь, когда я повалил Гришку на кровать. Он изловчился и пнул меня в грудь ногой со всей силы. 


14.

В августе сорок восьмого во Львов приехал на гастроли знаменитый в то время тенор Иван Семёнович Козловский, то было знаменательное событие для городе. На все спектакли и концерты с участием Козловского, билеты заранее были проданы. Все рвались услышать живой голос Ивана Семёновиче. Бум был невероятный. Стоимость билета у перепродавцов доходила до баснословной, по тем временам цены ста рублей за билет. На моих глазах семья из трёх человек купила с рук три билета за триста рублей. В нашей группе был некто по фамилии Омельяненко, которого мы прозвали "волком" за его необычайную пронырливость. Он первым узнавал обо всём, вынюхивал (разведывал) и проникал, а за ним проникали другие. Так вот, Омельяненко первый додумался каким образом пробираться в оперный театр, чтобы воочию посмотреть и послушать И. С. Козловского.
 
Первый этаж оперного театра имел рустовку имитацию под кладку огромными к камнями, по которой можно было, как по лестнице добраться до лоджии, а с лоджии через открытую летом дверь в помещение театра, вверх на галёрку, где тебя искать не будут - там была одна молодежь, в основном студенты, любители оперы и музыки. Я вместе с другими тоже приобщился к этому делу. Сначала мной управляло простое любопытство, подстёгнутое всеобщим ажиотажем, но постепенно интерес переродился в тягу и я уже считал для себя недопустимым пропустить хоть один спектакль с участием великого тенора. Как назло, нашу "лавочку" закрыли: у входа в театр стал дежурить милиционер а на лоджии перед началом спектакля, находился дежурный с красной повязкой на рукаве. Тогда в ход был запущен другой вариант, предложенный опять же нашим вездесущим "волком". Он обратил внимание что швейцар всегда стоит или ходит возле входных дверей держа руки назад с полураскрытой ладонью. Он решил проверить свою догадку, сунул ему трёшку в руку (билет стоил минимум десять рублей) и, не говоря ни слова, быстро прошел мимо швейцара и поднялся на галёрку, где обычно садятся не соблюдая мест. Так вот этот вариант нас удовлетворял отчасти. Его решили использовать для массового проникновения в театр. Один из нас "ложит на лапу" швейцару, проходит в туалет на первом этаже и открывает там окно. Остальные пролезают через окно в театр. Но вскоре и здесь было не пролезть. Тогда начали пробираться в театр залезая в окно на втором этаже по водосточной трубе. Всеми правдами и не правдами мне удалось побывать чуть ли не на всех спектаклях с участием Козловского. К сожалению, не удалось попасть на заключительный концерт, на котором И.С. Козловского забросали цветами чуть не с головой.

На этом заключительном концерте из наших было несколько человек: Омельяненко, Михненко и ещё кажется Паламарчук. После спектакля они нам рассказали, что на прощальном концерте произошел казус, запомнившаяся сцена. Они, как   многие, принес ли с собой цветы, чтобы подарить артисту. Сидели они, как всегда, на галёрке и решили написать благодарственную записку от имени учащихся художественного училища. Бумаги ни у кого не оказалось. Пошарив по карманам, Омельченко нашел у себя какой-то клочок, в темноте не разобрались – какая-то отмашка. О том что это неденьги - знали точно, откуда им было взяться. Когда кончился концерт, они побежали ближе к сцене бросать букет, но с галёрки было все же далековато бросать и тогда, чтобы букет наверняка долетел до сцены они вложили в него камень взятый в перерыве в фойе из цветника. Цветы несли и бросали, и в корзинках, и букетами отовсюду. Kозловский счастливо улыбался кланялся и поднимал глаза туда, откуда прилетел букет. И как гром среди ясного неба, возле его ног упал с грохотом букет дешевых цветов. Артист окаменел, окаменела и улыбка на его лице. Все, в том числе наверное и артист, в страхе ожидали взрыва. В первых рядах партера уже было началось замешательство. Прошло несколько томительных секунд взрыва не было и тогда Иван Семёнович посмотрел на галёрку, откуда прилетел букет и, увидев доброжелательные улыбающиеся лица, первым пришел в себя   начал, как ни в чем не бывало, кланяться налево и направо. Но самое смешное в этой истории то, что на следующий день Омельяненко необходимо было идти в тубдиспансер (он был серьезно болен туберкулёзом лёгких в открытой форме) он начал искать направление в тубдиспансер и вспомнил, что на нём-то, по всей вероятности, он и написал записку, вложенную в цветы для Козловского.
Говорят нет худа без добра. Так получилось и у меня. Сначала я посещал оперный театр из простого озорства, особого желания во что бы то ни стало, побывать там, где не всякий может побывать даже за деньги, но постепенно я по настоящему полюбил оперу и особенно балет, оперетту - они меня стали притягивать к себе с необъяснимой силой, а главное я стал понимать искусство вообще ещё с большей силой. Многогранность искусства, чувство прекрасного значительно обогащает человека, делает его жизнь ещё прекрасней. Стыдно признаться, но о своей любви к драмтеатру я сказать не могу. У меня никогда не было особого желания, рвения посещать драмтеатр. Видимо это свойство моего характера. Больше всего я люблю и ценю красоту в чём бы она не выражалась и музыка - в ней главное. В театре человек должен отдыхать и телом и душой. Я заметил, что передача спектакля по радио воспринимается значительно интересней чем на сцене. Мы слышим лишь голоса, интонации. Всё остальное: обстановку, лица, костюмы и прочее - мы воспроизводим каждый по своему в меру способности воображать, и представлять.

14.

Не смотря на то, что в сорок восьмом году, по договорённости с Чехословакией, бандитам всех мастей была предоставлена возможность беспрепятственного перехода через советско-чехословацкую границу, многие продолжали работать нелегально в самом Львове и в других местах области. Многие, правда, выходили из лесов и добровольно сдавались властям. Таким было обещано помилование. В основном это были простые труженики, семейные, в зрелом возрасте - те, кто ещё не запятнал себя кровью, не наделал много вреда. Молодежь, студенты продолжали действовать в подполье.

В совок девятом году, вдруг, перестали из близлежащих сёл, возить в город сельхоз продукты. В области распространились слухи, что все, кто приезжее в город, власти арестовывают и отправляют в Сибирь. И действительно, люди уехавшие в город продавать на базаре молоко и другие продукты, назад не возвращались. Во Львове с каждым дней нарастало недовольство властями среди граждан. Только весной, случайно, всё раскрылось одним разом. Во дворе общежития университета, рядом с почтамтом (на улице Костюшко) утром конюх выносил навоз из конюшни и складывал в большую кучу возле конюшни. Ковырнул вилами и вдруг увидел носок сапога, ковырнул ещё - второй сапог. Он сообщил о находке в милицию. Оказалось, в куче навоза штабелем сложены трупы сельских жителей: мужчин и женщин, молодых и старых - всего более тридцати человек.
 
Стали расследовать. В разных концах города были обнаружены ещё несколько таких тайников-могильников. У некоторых трупов, в зажатых кулаках, были найдены небольшие суммы денег. Всё стало ясно - убийство было преднамеренным. Нити потянулись к студентам. В результате следствия была арестована большая группа студентов университета, политехнического и лесотехнического институтов. Но этим дело не кончилось. Летом сорок девятого, был убит выстрелом в упор священник православной церкви при выходе из церкви, на театральной улице, а осенью в своей квартире был топором зверски зарублен известный львовский писатель-публицист Галан. Похороны священника и в особенности Галана вылились в политическую демонстрацию. Казалось, проводить их в последний путь собрался весь народ Львова. Бандеровцы угрожали даже самому тогдашнему генсеку (Н.С. Хрущеву) Украины Рассказывали, что Хрущёв приехал в то село, откуда писали. Собрали людей. Зачитали письмо. После чего Хрущёв и говорит: "Ну вот я перед вами, стреляй, кто грозил меня убить". Было это на самом деле или не было - трудно утверждать, но во Львов он приезжал, когда был суд над группой студентов в двести с лишним человек - это точно. Суд был "показательный” и проходил ни где-нибудь, а в самом оперном театре города.

В числе осужденных оуновцев оказался и наш однокашник, из нашей о одиннадцатой группы альфрейщиков Григорий Олийнык. К этому времен мы уже закончили училище и были распределены в разные учреждения города. Мы старались поддерживать между собой контакты. Как рассказывали ребята, с которыми Олийнык жил и работал последнее время, утром к ним в комнату вошли двое в плащах и шляпах и сказали: " Олийнык, собирайся". Он молча оделся и, уходя, сказал: "Прощайте ребята". Больше его не видели.
Оказалось, что он был связным между городом и селами. У неге была связь с училищем типографии, откуда он увозил в область готовые листовки и даже газеты и распространял в сельских районах. Только теперь многое становилось понятным, которое раньше не бросалось явно в глаза. Стало понятно почему он всячески, особенно на первом курсе, старался задобрить мастера производственного обучениями, он же был нашим воспитателем и от него зависело в первую очередь поедешь ты на выходные домой или нет.

Надо сказать, что Бережницкий стал мастером в наше группе только со второго курса. Олийнык был единственный из западников, кто старался всегда примирить нас и делился с нами "восточниками" тем, что привозил с дома. Он умел угодить мастеру - привозил ему всё, что он пожелает: фрукты, сало и даже самогон - что являлось, в те голодные годы, большим подспорьем. Учился Олийнык неплохо, так что причин не отпускать его каждую субботу домой не было, тогда как других местных пускали домой редко, по несколько человек из группы. Мы знали, что у мастера Олийнык на особом счету, но не придавали этому значения, так как он и нас не забывал угощать, и остальные "не возникали", старались с мастером не конфликтовать, себе же хуже будет. Олийнык также единственный из местных, кто достаточно хорошо говорил по-русски, а его разговорная речь скорее напоминала речь восточных украинцев, чем западных, но над этим никто не задумывался, хотя казалось бы, откуда у местного жителя такая речь. В его вечно улыбчивом лице иногда возникал колючий, ненавидящий взгляд, но тут же он становился снова дружелюбным и старался тебе угодить, помочь.

И ещё. В туалете училища вечно кто-то писал всякие антисоветские, антирусские, антисталинские лозунги мелом и карандашом - не успевали их стирать. Задержать с поличным никого не удавалось и подозревать было некого - не пойман, не вор. Теперь и эта тайна стала явью - оказалось, что Паша Иванов ещё на первом курсе застал случайно Олийныка в туалете с карандашом в руке. Вот о чём нам поведал Павел когда забрали Григория. Олийнык был дежурный по спальне и сославшись, что не успел сделать уборку, не пошел на первый урок. Павлу на уроке приспичило в туалет. Его отпустили. Вбежав в туалет, Павел с силой рванул дверцу, которая оказалась закрытой на проволочном крючке. Дверца распахнулась. В туалете оказался Олийнык, который с испуганным от неожиданности видом, сунул почему-то зажатый в руке карандаш себе в зубы. Павел рассказывал, что тогда я этому не придал никакого значения. Насколько я знаю, в нашем художественном училище это был единственный случай, когда в нём учащийся был пособником бендеровцев, а вот в соседнем с нами типографическом училище бывало, что ни группа, то до половины группы были членами ОУНа. Это и понятно там и шрифт и бумага, которые можно использовать для своих целей и можно тайно печатать листовки и даже газеты. Примерно половина учащихся в этом училище, были девушки. Наши ребята дружили с некоторыми девушками из этого училища, мы даже ходили друг к другу на танцы. Однажды наши училища обменялись любезностями - мы произвели у директора в кабинете альферные работы, за что каждому участнику этой акции был изготовлен именной фотоальбом. Этот фотоальбом я храню до сих пор.

15.

После приезда из Трускавец, мы прибарахлились - купили себе шевьётовые костюмы светло-коричневого цвета, белые рубашки с галстуками. После занятий мы припижонивались и часто вчетвером прогуливались по центру, от училища до оперного театра и обратно. Мы вчетвером - это А. Михненко, П. Иванов Распопов и я. Одеты были в одинаково белые рубашки с засученными рукавами, черные галстуки, на головах - летние соломенные шляпы.
Тогда ещё Львов не был так многолюдным, центр заполнялся людьми, гуляющей публикой, только по вечерам. Прогуливаясь с форсом по центру города, приятно было осознавать, что прибарахлился ты благодаря своему труду, но тратить время на бесцельное времяпрепровождение было не по мне. Я старался найти себе занятие более достойней и интересней. Но многие ребята с нашего училища любили гулять по вечерам на проспекте Ленина, где обычно было много молодёжи. Иногда немного хулиганили - брались несколько человек за руки и ловили девушек шутя. Большинство девушек не придавали этому особого значения, понимая, что с ними заигрывают, хотят познакомиться хотя и примитивным образом, поэтому смеялись, шутили и расходились.

Но кто-то сообщил о шалостях ребят в милицию. И однажды такую группу милиция решила задержать. Все бросились бежать в рассыпную и все убежали, кроме одного - нашего чемпиона по бегу Александра Самойленко. Самойленко считался в группе лучшим спортсменом по лёгкой атлетике. На всех соревнованиях по лёгкой атлетике: городских, областных - он был в команде представляющую трудовые резервы, но после курьёзного случая, Самойленко решил сменить вид спорта и заняться боксом.

Надо сказать, что мы с Самойленко друг друга недолюбливали - были люди разного покроя, хотя и похожей судьбы, с которой он никак не хотел порвать окончательно, вернее, не мог. По прежнему его тянуло на" подвиги", на различного рода пакости, никак не хотел расстаться с блатным жаргоном и при случае им бравировал. Во мне он вероятно видел предателя интересов "воли". Я же недолюбливал его за его напыщенность, хвастливость, завистливость, самомнение при слабых способностях, за его тягу к блатной грязной жизни, которая меня никогда не прельщала. Бродяжничал я не потому, что мне это нравилось, а при случайных, вынужденных обстоятельствах. Занимаясь боксом, Самойленко видимо почувствовал в себе силу и совсем обнаглел - со своими друзьями Васей Клепаком и Генадием Полухином он пытался подчинить себе всю группу.

Однажды, во время обеда, Александр, вдруг, ко мне придрался из-за какого-то пустяка, начал оскорблять, явно провоцируя драку. Понимая это, я решил сдерживать себя и не поддаваться на провокации, но он понял это по своему, как трусость и ещё сильнее и наглее стал вести себя по отношению ко мне. Уже ребята, сидящие за одним столиком со мной, не выдержали - дай ты ему как следует, чтобы заткнулся. И тут я разозлило по настоящему, выйдя из-за стола, я в ярости бросился на своего о обидчика. Самойленко, тут же принял боксёрскую стойку, надеясь на свою выучку. Но драка реальная это далеко не тренировочный бой, это скорей бой без правил. Не успел он нанести мне ни одного удара, а уже лежал на полу, сбитый с ног и разбитым носом. Сам я воспитан, что лежачего не бьют, а тем более, при виде крови, злость моя пропала и я спокойно сел на своё место.

С тех пор Самойленко стал меняться прямо на глазах, стал проявлять ко мне дружелюбие и даже навязываться в друзья. По моё чутьё, интуиция меня ещё никогда не подводила, в отношении людей, жизнь научила, что вчерашний враг не может, вдруг, стать твоим другом. Прошло ещё немного времени и я лишний раз в этом убедился, когда Александр пытался вовлечь меня (как друга) в одну неприличную историю связанную с изнасилованием девушки, которая мне нравилась. Думал, что я не в состоянии буду отказаться от соблазна и пойду на преступление. Я понял его подлый замысел, этим он хотел мне отомстить за свой позор в столовой, и я порвал с ним всякие отношения навсегда.

Что касается друзей А. Самойленко - Полухина и Клепак, то они ребята были хорошие, но попали под влияние Александра с самого начала, видимо их очаровала блатная романтика. Оба они отличались слабохарактерностью и, как ни странно, были пожалуй самыми симпатичными в группе. Но при случае Полухин мог вспылить. Так однажды мы играли в спортзале в баскетбол, команда за которую играл Евгений проигрывала. Когда в очередной раз я завладел мячом и готов был бросить в корзинку, Евгений с яростью льва, с разгону прыгнул на меня, чтобы помешать сделать бросок, но я увернулся и он оказался на полу подо мной. Я понял, что Женя вошел в раж, его обуяла страсть и, что он не любит проигрывать. Клепак был самым низкорослым в группе, но хорошо сложенный, имел помимо красивого лица и красивую спортивную фигуру, был отличный гимнаст. Но прославился в училище тем, что стал фаворитом среди артисток одного из театров, кажется театра музыкальной комедии. Еще будучи на первом курсе, в этом театре наша группа проходила производственную практику - отделывали фойе. Всем выдали специальный пропуск, чтобы мы могли в течение месяца посещать этот театр бесплатно, на все спектакли. Клепак стал в театре своим человеком. Он мог в любое время заходить запросто в гримёрные к артисткам, его приглашали к себе в гости и т.д. Короче говоря от его обаяния и непосредственности женщины совсем по теряли головы. Трудно сказать чем бы дело кончилось, если бы мы ему не посоветовали больше к артисткам не ходить, видя, как он за последнее время побледнел и осунулся.
 
Был у нас в группе и свой "Дон Жуан"- Евгений Распопов. Ему, как ни к кому подходил девиз – "увидел, победил". Он был очень влюбчивый, пылкий, хорошо чувствовал женщин, понимал их с одного взгляда. Девушек одного возраст с собой он не признавал, всегда были женщины старше его и каждый раз другая.  Как только каким-то десятым чувством он почувствует, что женщине он нравится и она бы не прочь с ним пофлиртовать, он   действовал решительно и напористо, не давая жертве опомниться. Надо сказать, что внешностью он не выделялся, ростом тоже, пожалуй только выглядел постарше своего возраста и был наглым, циничным. Оказывается женщинам такие мужчины нравятся, если она не претендует на большее, чем мимолётная встреча.

В нашей группе о каждом можно много чего рассказать интересного. Вот например, Фукс. Это очень способный, гармонически сложенный, сильный, гибкий парень. С него мог бы получиться хороший мастер-живописец, но судьба распорядилась по-своему - он, за нанесение телесных повреждений и за спровоцированную им драку со старостой группы Крохмалюком, был осуждён на год и пришлось ему оставить училище и расстаться с мечтой стать альфрейщиком.

16.

Осенью сорок восьмого года в Москве проводилась всесоюзная художественная выставка работ из всех художественных училищ. В нашем училище провели конкурс всех желающих и лучшие работы были посланы на выставку. Долго о выставке ничего не было слышно, наконец пришли результаты. Работа А. Михненко "Расстрел партизана" получила первую премию, а моя акварель "Просторы Родины"- вторую и соответственно денежное вознаграждение.
Проучившись два курса, мы узнали, что в третьем курсе мы учиться не будем, так как решено в министерстве трудовых резервов, что наше училище перепрофилируют на кулинарное. Посчитали, что мы достаточно хорошо подготовлены для самостоятельной работы. Таким образом наш выпуск был третьим и последним и вместо трёхгодичного оказался двухгодичным. Тем не менее знания мы получили не хуже, чем если бы проучились все три года. Я закончил училище с отличие на одни пятёрки и защитил диплом на отлично и получил самый высокий по тому времени - седьмой - разряд альфрейщика-живописца. Кроме меня, седьмой разряд в нашей группе получили А. Михненко и Г. Паламарь. Шестой разряд получили: Крахмалюк - староста группы, Антонюк, Калиниченко - комсорг, Иванов, Нестерчук и, кажется Лысык. Остальные получили пятые и четвёртые разряды.

В нашем училище было заведено, что дипломную работу лучшие ученики группы альфрейщиков выполняли непосредственно в училище. Первый выпуск, где мастером был Бережницкий, расписал и отделал кабинет директора и завуча с приёмными. Второй выпуск расписал учебные классы, а наш выпуск выполнил альфрейные работы в наше клубе. В соответствии с заданием на дипломной работе, я должен бы принять участие в росписи по припороху потолка зала, кроме того, я должен был произвести разбивку одной из стен на "зеркала", с последующей отделкой их под "бархат" или под "шелк" в обрамлении "золотым" багетом, сложного профиля, а панель разделать под "королевский" мрамор и, наконец, двери разделать под "орех". По выполненным работам нужно было написать обоснование с теоретическими выкладками, где должны быть акварели общего вида интерьера и отдельные его фрагменты. Но стене, в глубине сцены, по эскизу- Бережницкого, был выполнен темперой во всю стену пейзаж.

После защиты диплома был выпускной вечер - банкет, на котором присутствовали все руководство и все преподаватели училища. После нескольких тостов я решил подойти и поблагодарить за знания и за все хорошее, что нами было получено в училище за эти два года. Ко мне подошел завуч Бахвалов, пожав мне руку, похвалил меня за хорошую учёбу, на что в ответ я ему напомнил, как он не хотел, чтобы меня приняли в училище. "Я ошибался, признаюсь, но ведь встречают по одёжке" - отшутился он.