ЖОРА

   Ещё был у меня эпизод, аналогичный описанному  мной в рассказе  «Пахари».  Мне тогда шёл шестнадцатый год. Я только недавно перенёс болезнь «малокровие». Ещё временами кружилась голова. Это последствия голода 1947 года.  Шёл весенний сев. Я подвозил на подводе семена пшеницы на поле к сеялкам.   Когда я приехал к амбарам за очередной  порцией семян, там сидели две молодые женщины, которые насыпали зерно в мешки и помогали мне грузить их на подводу.  С ними сидел Жора Васильев, высокий молодой мужчина лет двадцати восьми, фронтовик, бывший спортсмен – гимнаст.  Женщины работали, это понятно. А он–то пришёл просто поболтать от нечего делать.   НасЫпали женщины мне мешки, я их завязал и попросил помочь мне погрузить их на повозку. Жора  снисходительно улыбнулся  и небрежно бросил:

— Тоже мне  мужчина. С мешками справиться не может.
Спрыгнув из амбара на землю, он легко один покидал мешки на подводу.
   
Я поехал с грузом на поле и всё время думал: «Как же так.  Ведь бригадир, давая мне наряд на  эту работу, говорил, что больше некого послать, а женщины, которые будут насыпать зерно, помогут мне погрузить их на повозку, на поле у сеялок тоже есть кому помочь.  Бригадир хорошо знал, что я  ещё слаб после болезни, не набрался сил.  А вот почему он Жору не послал?  И почему этот Жора сидит «травит баланду», когда не хватает рабочих рук. Неужели ему не совестно бездельничать?»
      
 И уже в 1951 году, когда я  работал в МТС, как-то в конце сентября я пошёл на охоту. Хотел походить по полям по жнивью. Может быть, зайца или куропатку подстрелю.  Пройдя километра три, я по опушке леса вышел на поле, полого спускающееся в балку, на другой стороне которой, на таком же поле возле  скирды  стояла  молотилка и шевелились люди.  Там шёл обмолот ржи.
Мне стало как-то неловко и совестно, из-за того, что люди вот работают, а я хожу  тут, прохлаждаюсь. Я даже поскорее свернул в сторону и ушёл с этого поля.
 
 Но самое главное, что это поле было не нашего колхоза  и даже не нашей области.  Но чувство неловкости  преследовало меня очень долго, как только я вспоминал этот случай и вся панорама местности оживала перед моим внутренним взором.
   
 Пасмурный, довольно прохладный день. Холодный северный ветер гонит низкие  свинцовые тучи, но сухо.  И эта запоздалая молотьба, эта, как мне тогда показалось, жалкая кучка людей, как в замедленной съёмке, лениво копошащаяся у молотилки.  Всё это вызывало какую-то тоскливую жалость и желание помочь, вдохнуть в этот процесс энергию, бодрость, живую струю.