22. Круг предательств

«Моё любимое время года - июнь, начало лета. Когда всё ещё впереди. Так и надо жить, не оборачиваясь. И верить, что впереди всё лето, а позади вся зима».
Рэй Бредбери
  Я не проронила ни одной слезинки. Первой узнав это от врача, я нашла храбрости рассказать ребятам и позвонить ее маме. Я постаралась как можно лучше сгладить удар, хотя она должна была быть готова к нему, но, разумеется, из динамика тут же раздались всхлипы.
    - А кто это? - кое-как спросила она, и я ответила, что подруга ее дочери. Как-то узнав меня, женщина тут же истошно завопила. - Это ты ее убила! Ты, мелкая мразь! Будь ты проклята!..
    Я молча положила телефон, даже не сказав напоследок слов сочувствия и участия. И так на душе кошки скребли, и без нее тошно жить день за днем. Как я и ожидала, реакция ребят была столь же бурной. Слава осел на скамейку, Тема застонал и отвернулся, Вика зарыдала, Кира начала горестно заламывать руки, корча гримасы боли, Апрелина закрыла лицо руками и беззвучно заплакала, лишь ее узкие плечи тряслись. Егор издал животный рев и, оттолкнув какого-то человека, ушел. Я не могла последовать чьему-нибудь примеру, для этого я была слишком изнурена, изнеможение и усталость навалились на меня, я начала тонуть в сонливой апатии.
    Выйдя через некоторое время на улицу, я с удивлением обнаружила, что уже вечер, и никого из людей нет. Одиноко горели фонари, я поежилась от холода и потерла ладони друг от друга, стараясь выкинуть из головы лица ребят. Стараясь забыть весь тот ужас, пережитый за последнюю неделю. Странно, но ни одной мысли не было тогда у меня в голове. Кругом все таяло, глыбы льда на асфальте превращались в слякоть и грязь, песок мешался с водой. Я решила вызвать такси и уехать туда, что я считала своим домом, в Первоуральск. Я позвонила, сделав заказ, и через некоторое время мне пришло сообщение, что через пятнадцать минут прибудет серебристая нива-шевроле, с номером шестьсот шестьдесят девять. Точно, час пик.
    - Вот мы снова и увиделись, Россия Добрева, - заскрежетал голос рядом со мной. Я подняла голову: из-за угла вышел Антон Павлович, целый и невредимый. Живой!
    - Вы... - начала я изумленно, подавленно и чуть-чуть испуганно, но осеклась, увидев Апрелину, семенившую следом за мужчиной. Мои руки тут же упали, и я забыла, что хотела сказать. Нет, кричало внутри меня, нет.
    - Жив и здоров? Да, это чистая правда. Как ты могла заметить, я недоступен смерти, - проговорив с коварной усмешкой это, он протянул мне две руки, повернутые ладонями вверх, и вместо вен я увидела провода. Дрожь пробрала меня по спине.
    - Вы - клон! - вскричала я. - Человека Антона Павловича нет, вас просто починили! Биоробот!
    - Умничка, - довольно оскалился он. - А я по тебе скучал, надо признать. Кстати, нашей встрече мы обязаны твоей хорошей подруге, - он кивнул в сторону Апрелины. - Опять забыл, милочка, как твоя фамилия?
   - Василевски.
   - Ах да, точно...
   - Апрелина, - в ужасе прошептала я. - Как ты могла? Что я тебе сделала?
   - Что ты мне сделала? - она даже задохнулась от якобы подобной наглости. - Что ты мне сделала?! Да ты мне всю жизнь сломала! Вечно ты была на высоте, чтобы я не предпринимала! Захотела Славу, и - раз! - она по-пьяному рассмеялась. - И ведь получила, будто у тебя есть волшебная палочка! Тебя совершенно не интересовало, что я любила его с детского садика, одна я была с ним в трудные времена, я защищала его от детей, невзлюбивших богатого сверстника. Он начал замечать меня, ценить, у меня бы все получилось, я бы стала королевой среди этих стилящихся льстецов, но тут появилась ты, такая вся принципиальная и неподкупная, со своим уставом и особыми интересами. Собрала нас, таких разных, специфичных, привлекла внимание Славы, завладела безоговорочной репутацией. Ты даже держишься как королева, такая необыкновенная, загадочная, ироничная. Всегда все знала из своих умных книжек, всегда всех поражала. Лидерские качества, прекрасные волосы, кокетливый взгляд. Ты даже понятия не имеешь каково приходится таким же, как я, серым мышкам, трудом и потом прокладывающим себе дорогу в жизнь. Внимание ребят, популярность, значимость, фигура, возможности разума. И наряду с этим черствость, эгоизм, лицемерие, детская эгоцентричность, своенравие, себялюбие, завышенная самооценка. И не надейся, ты никому больше не нравилась из парней, другие считали тебя выскочкой! Это наши терпели, считали все пройдет, подросток как никак, депресии, сложный период! - ее лицо исказилось в ярости, упертости и ненависти. Я ошарашенно смотрела на нее сквозь пелену слез, Антона Павловича, казалось, вся эта сцена забавляла. Конечно, не каждый день увидишь такие людские страсти!
    - Я считала тебя своей подругой. Лучшей подругой!
    - Я таковой и была, - она скрестила руки на груди и в упор посмотрела на меня, - пока ты не забрала мою любовь. Тогда я решила забрать твое самое ценное: жизнь. Как я заметила за все эти годы, это единственное, за что ты так рьяно цепляешься. О да, ты считала меня своей подругой, выделяла среди остальных, вызывала жгучую ревность. Тебе было все равно, что чувствовали остальные, когда ты игнорировала их, просто потому что тебе было комфортно со мной. Но и о моих желаниях ты никогда не задумывалась, словно я твоя личная собственность. Игрушка или собачка. А я, как дура, продолжала крутиться возле тебя, наивно считая себя важной персоной в твоей «королевской» жизни...
   - Апрелина...
   - Ах, замолчи, замолчи немедленно! В благодарность за мою верность, преданность, привязанность, ты послала меня к черту! - ее глаза сверкнули обидой и желанием мести. - Назвала самым паршивым человеком, подумать можно! И я ради тебя проплакала столько ночей, сжигала совместные фотографии, выкидывала твои подарки, удаляла наши диалоги! Думала, моя жизнь кончена, что я никогда вновь не стану на ноги, никогда не найду такой же подруги! Будто весь свет клином сошелся на тебе! И ведь страдала из-за тебя, такой низкой и подлой, циничной и мелочной!
   - Как ты можешь! - процидила я сквозь зубы вне себя от негодования и возмущения. - Ведь ты, не хуже меня, знаешь, почему я тебя оскарбила! Ты столько времени воротила от меня нос, заставляла мучиться догадками, страдать от укоров совести, не знать причины! Но теперь мне все понятно: это из-за Славы. Ты, кричащая о своей твердости в дружбе, как алмаз, разрушила нашу дружбу из-за какого-то парня! - злость клокотала во мне, бурлила и переливалась за край. - Я чуть не покончила жизнь суицидом, сбежала из дома, пожертвовала всем и теперь еще должна выслушивать проповедь и давние обиды от предательницы!
    - Дело даже не в этом! Стоило только тебе пропасть, как Слава вернулся к той, что всегда его безропотно ждала. Ко мне! У нас была чудесная ночь, у тебя и похожей не найдется! А знаешь, что он мне после сказал, знаешь?! «Ты должна знать, я это сделал не потому что сорвался или, потому что ты была ее подругой, нет. Ты мне на самом деле нравишься, Апрелина. Но мы ничего и никогда не скажем ей об этом», - она изобразила его голос почему-то гнусавым и каким-то дурацким. - «Я слишком ее люблю, что потерять из-за глупых эмоций. Если твоя любовь истинна, ты поступишь также».
   Она сплюнула себе под ноги. Я отшатнулась от нее, как от удара, перед глазами все поплыло. Голова заболела, сердце пропустило удар и стало намного чаще биться. Всю меня бросило в жар, словно я оказалась посреди пожара. Слава спал с Апрелиной. Нет, нет, нет, этого просто не может быть. Мне не хотелось в это верить, это было слишком тяжело и больно. Так больно, что прежние предательства Апрелины померкли рядом. Руки, ласкающие раньше, сразу стали противны мне, губы показались самыми мерзкими и слюнявыми, красота превратилась в уродство. А сам этот человек, изображавший любовь и поклонение, теперь виделся мне мокрым местом и ничтожеством. Червяком. Придуманное божество тут же растаяло, оставив после себя неприятный осадок. Больше всего мне сейчас хотелось спрятаться в одеяло, зарыться головой в подушку и поспать, чтобы ни о чем не думать. Я так устала бороться, одна плыть против течения, слезы отчаянья поступили к горлу.
   - Какая же ты мразь...
   - Да ну! - сипло хохотнула Апрелина. - Подожди, мы только дошли до самого интересного. Я сдержала свое обещание, не стала лезть к нему со своими чувствами, даже ощущала вину. Клялась, что если вновь увижу тебя, сделаю все для твоего блага. Вот ведь дура, тупая дура! А когда я и вправду тебя увидела, там, на автобусной стоянке, ты развернулась и трусливо убежала, повесив на мои плечи груз компании. Мне приходилось разбирать проблемы ребят, которых, между прочим, ты собрала. А они все такие разные, ничем не похожие друг на друга, постоянно устраивали ссоры, споры, истерики, дискуссии, драки, у каждого, видите ли, свой взгляд на мир. К сожалению, только одна ты знала, как сплотить их. А мне досталось самое тяжелое бремя, - она притворно вздохнула.
   - А не надо было вмешиваться, - огрызнулась я. Антон Павлович становился все нетерпеливее, я видела, что надолго его не хватит. Глаза горят в холодной расчетливосте, губы растянулись в оскале, пальцы дергаются. Я начала медленно отступать к стене, молясь, чтобы кто-нибудь уже появился. - Это твоя зависть обременила и погубила тебя!
    - А после мне пришлось сделать аборт! Убить своего ребенка ради сохранения чертовой тайны! Лишить себя мечты из-за ваших глупых подростковых принципов! Ты отлично знала, как мне это было дорого, но все равно отняла! Отняла! Как будто эта мимолетная прихоть сделала твою жизнь слаще! И я, как полная, конченная дура, считала, что все прощу тебе, если наша дружба возобновится! А ты, гордячка из гордячек, все нос воротила, и это выводило меня из себя. Последней каплей был танец на балу, в Иркутске: ты казалась такой счастливой, и Слава, забывший сколько из-за тебя страдал. Ты резво и виртуозно крутилась в танце, посылая ему пламенные взгляды, и ты не думала, что для этого какой-то малыш отдал свою жизнь! И мы терпели из-за тебя жесточайшие побои, пытки, унижение, страхи, Игорь умер из-за тебя! А ты, - она захлебывалась словами, вся покраснев, - ты ответила такой наглостью на нашу благодарность: «Конечно, надеялись! Все вы только и ждете моей смерти!»
    Наверное, я просто стояла и смотрела на нее, как дура, но мой язык не поворачивался, и я не в силах была что-то сказать или возразить. Этого просто не могло быть, меня жестоко разыгрывают. Апрелина в жизни не сделала бы аборта, а уж ради меня и подавно. И только тут я поняла, что мне не убежать от нее, злой волчицы, потерявшей своего ребенка. Голова закружилась от стольких неприятных новостей: подлость бывшей подруги, ее аборт, предательство Славы. Может и вправду перестать бороться и дать себя убить? Это намного проще, к тому же, я так устала, мне так хочется, покоя, отдыха от постоянного страха и боя со своим отражением. Слезы в предчувствии скорой кончины хлынули по щекам, я обняла себя, словно хотела утешить, зная, что не могу защитить. Одна моя сторона хотела убежать и спрятаться где-нибудь, выплакаться, укрыться от первобытного ужаса. Другая же, трясясь от злости, требовала мщения, свершения правосудия, справедливости, требовала дальше сражаться, вести бой, ждать победы. Жить, мечтать, любить. Улыбаться, смеяться, идти. Возвращаться, кричать, ругаться. Но я больше не могла, в конце концов, я всего лишь семнадцатилетняя девчонка. Одна против всего мира в свирепой бессмысленной битве.
    Итак, я, Россия Добрева, российская гражданка, владеющая семидесятью пятью процентами разума, официально заявляю о своей капитуляции. Приговор безоговорочен и апелляции не подлежит.
    - А теперь я вынуждена всю жизнь страдать, с болью вспоминать своего нерожденного ребенка, - продолжала Апрелина, но я ее слышала плохо, будто через туман. - Видеть, как любимый парень тоскует по другой, вспоминает ее с нежной теплотой, горячо обнимает при встрече и всегда говорит, что любит. Это невыносимо, но тебе не понять, твои проблемы настолько прозаичны. Ты не умеешь жить, для тебя все так просто и наивно, ты никогда не видишь знаков, не слышишь правды, не читаешь между строк. Ты ненавидишь загадки, я помню это, тебе проще кинуться в открытый бой, под настоящий огонь, сражаться с видимым противником. Тебе не занимать смелости, упорства, уверенности, вспыльчивости, но в тебе совершенно нет лукавства, смекалки, двуличности, коммуникабельности, изворотливости ума. Да, твой ум гибок, но лишь в мирных целях, воевать, метко и тонко, исподтишка, ты не умеешь.
    - Это подло! - вскричала я, весьма уязвленная. Такое ощущение, словно она читала меня, как по раскрытой книге. Вот только текст в этой книге на иностранном языке, и она не всего понимает. Вернее, неправильно переводит, к тому же, у наций разный менталитет. И мы также не понимаем друг друга, будто живем на разных полушариях. Только сейчас я наконец осознала, что мы с Апрелиной совершенно не схожие, и у меня отлегло на сердце. Значит, и я не такая лицемерка, как она, значит, и я могу честно прожить свою жизнь.
   - Да, - она рассмеялась, - но разумно. Только так люди выживают: за счет других. Подумай сама, любая карьера любого рода подразумевает жертвы, и нет такого богача, который не прошел для своего состояния по головам сородичей. Это жизнь, Рос, но ты, похоже, так и не додумалась до этого. Не смотря на все удары судьбы, помыкание в нравственную грязь, ты по-прежнему пытаешься видить в жизни хорошее. Это глупо, очень даже глупо. Я просто не верю, что у тебя есть есть чудесные семьдесят пять процентов. Удивительно, как ребята могли принимать тебя за умную. Жизнь это нескончаемая череда препятствий, колесо вечных унижений и страданий, обучение на собственных ошибках, боль от переломов общества, страх социальной неустойчивости, деньги. И всегда деньги, деньги. Украденные, заработанные, найденные, отданные, потерянные, проигранные. Люди всегда будут желать денег, потому что они и составляют нашу жизнь. Деньги это еда, вода, жилье, одежда, передвижение, отдых, учеба, культурное развитие, путешествие, власть. А также с помощью денег можно получить еще больше денег. Разве тебе не хочется власти, чистой и непоколебимой, сладкой и успокоительной?
    - Ты так говоришь, потому что несчастна, - отвечала я, и мой голос дрожал. - Но я не могу тебе даже посочувствовать, так как ты сама виновата. И ты мне мерзка, очень мерзка! Лучше бы ты сама погибла, потому что я не знаю тебя. Не знаю, кто ты, чужачка! Я не узнаю в тебе свою бывшую лучшую подругу, Апрелину Василевски, добрую и внимательную, радостную и отзывчивую, любящую и любимую! Передо мной просто скопление мышц и артерий, тканей и органов, костей и хрящей, волос и одежды! Просто мусор, такой же биоробот, как тот, которому ты служишь! Ты давным-давно перестала быть человеком, у тебя нет сердца, души, тобой просто управляют дистанционным пультом! - я понятия не имела, да и до сих пор не имею, как у меня такое вырвалось, но я все-таки это сказала.
   Насмешливо-злые, саркастические огни погасли в ее глазах, и их место заняли обида, боль и подлинное огорчение. Неприятно-ироничная, высмеивающая улыбка пропала с ее губ, и я почувствовала укол совести. Не надо было так говорить, я ведь не желаю зла Апрелине, потому что люблю ее, просто хотела отыграться за предательство и горечь разочарования. Она подлетела ко мне и с размаху влепила пощечину. Оглушенная, со слезами на глазах, я отшатнулась к стене и едва не упала, но меня поддержал Антон Павлович с безучастным лицом. Обида вновь нахлынула на меня, и я ссутулилась на его руках жалким комочком. Апрелина смотрела на меня сверху вниз, и ее лицо выражало каменную решимость плотно сжатыми губами.
    - Запомни хорошенько, подруга, - с презрением сказала она, - как надо жить, раз ни мама, ни Александр, ни распрекрасный разум не научили. Жизнь это каменный мешок с ограниченным количеством воздуха, которого хватит не на всех. Конечно же, придется бороться; да, это естественный отбор, называй как хочешь, я не вижу ничего плохого. И в этом каменном мешке, Рос, нет места ни твоей, ни общественной, ни книжной морали. Просто людям надо во что-то верить, надо иметь луч надежды, вот они и создали термины без конца и края. Надо не пробовать жить, а жить. В жизни нет репетиций, как в школе. У нас нет двух или трех попыток, нет черновиков, этот мир прямой эфир, оригинал летописи. Ты не смогла удержать тяжелую лидерскую корону, так что будь добра, теперь принимай реальность без розовых очков.
   - Дельный совет, - похвально усмехнулся Павел Антонович, сжимая меня в своей хватке, - однако, боюсь, России он не понадобится. Ей больше ни к чему наши проблемы, у мертвецов свой мир.
   - Нет! - Апрелина схватила его за руку, и в ее глазах показались страх и ужас сотворенной ошибки. - Вы же... Вы же сказали, что не причините ей вреда! Вы обещали! - взвизгнула она.
    За углом показался свет фар, и я оживилась, ободренная надеждой спасения. Мой мозг тут же начал работать со скоростью света, создавая новый план. Если бы только Апрелина догадался бы и отвлекла этого мерзавца, я успела бы хорошенько огреть его по биороботской башке. Интересно, он говорил, что не умирает, но ведь сгореть в огне он явно не имел ввиду. Антон Павлович растянул губы в противном оскале, оценивающе сощурив глаза.
    - Апрелина Василевски, а я думал, ты умная девушка, - медленным тягучим голосом сказал он. - Только что тут такие речи кричала о цинизме и спасении собственной шкуры, а на деле вновь по-идиотски начинаешь жертвовать ради той, что назвала тебя самым паршивым человеком. Из-за которой умер твой ребенок.
    Так вот кто впаривал эти ужасные принципы в хорошенькую головку Апрелины, ехидно подумала я. Точно, сама бы она не смогла говорить такими громкими словами: лидерство, мораль, право. Бывшая подруга перевела молящий взгляд на меня:
   - Я не хотела этого. Твоей смерти. Ты слишком дорога мне. Я... Я просто хотела отыграться, посмотреть, что ты скажешь, но... Но...
   - И все же ты сделала это, - жестко отрезала я. - Хотя и можешь еще все вернуть, - она услышала намек в моем голосе и с ревом кинулась на Антона Павловича. Однако тот легко оттолкнул ее, словно пушинку, с презрением проговорив:
   - Шалава.
   - Апрелина! - закричала я и рванулась, увидев, как девушка потеряла сознание, а из ее головы потекла кровь. На миг она показалась мне мертвой, и, конечно же, в этом я винила себя.
   - Тихо, - биоробот перекинул меня через плечо и втащил на заднее сиденье подъехавшего автомобиля. Я зарыдала в голос, отправляясь в неизвестность. Когда же весь этот беспредел прекратится?
   Машина тронулась, сквозь слезы я увидела своих похитителей: они были в масках. Один из них, с пистолетом, сидел слева от меня, Антон Павлович довольно потирал руки на переднем сиденье.
   - Ну все, теперь-то мы заживем, - водитель как-то странно на него посмотрел и вдруг выстрелил в биоробота.
    Доведенная до предела, я завизжала, судорожно глотая слезы. Мне было страшно, я хотела покоя и уверенности в нем. Перед глазами настойчиво вставал образ Меча Победы. Если бы только, если бы...
   - Надо будет сжечь его, - сказал сидящий за рулем. - А потом можем получить свои деньги и махнуть в Европу. Мне надоело ждать, Алик, в этой Богом забытой стране никогда не разрешат однополые браки.
   - Вы хотите построить счастье на моем несчастье? На моей смерти? Вы знаете, как это подло, как это... - его напарник дал мне кулаком в челюсть, и я почувствовала, как течет кровь из носа. Болевой шок захлестнул меня, я согнулась пополам от него, и обуреваемая дикой яростью, я открыла дверцу.
   Порыв холодного ветра обдал меня, но я увернулась от рук насильников и выпрыгнула на ходу. Секунду я чувствовала под собой пустоту, а потом воздух из меня выбил удар об асфальт. Я была уверена, что наступил мой конец, но также была уверена, что такая смерть лучше кончины от рук разбойников, геев головорезов.
   Все происходило как в немом замедленном кино. Смутно я, словно сторонний зритель, видела, как автомобиль, проехав еще чуть-чуть, сделал опасный вираж при попытке развернуться. Колесо съехало в крутую келью, и машина перевернулась в воздухе, съехав в кювет. Я по-прежнему не слышала ни взрыва, ни звуков ночи, ни криков, ни собственных вздохов и стонов. Я не помню ни одной мысли в моей голове, их просто не было. Боли тоже. Я начала медленно опускать веки, готовая расстаться с тем миром, который в равней степени принес мне радость и горе, счастье и разочарование, любовь и страдание, прекрасное и ужасное. Я не знала, что была такой слабой, но пришло время, и не было больше смысла сражаться. Ради чего? Моей нации и без меня хорошо, ребята давным-давно вычеркнули меня из своей жизни, мама и Ася тоже особо не нуждаются во мне, похоже, им не нужны даже мои деньги. Никому я не нужна, покойся с миром, Россия Добрева. Только я хотела отключить свой мозг, будто аппарат, и уснуть навеки, сдаться, как разум сделал последнее отчаянное усилие. Я вспомнила Сашу и поняла, что этот своенравный, упертый саркастический человек, строивший из себя циника и пофигиста, будет скучать по мне. Именно он будет помнить меня и жалеть, что не спас, что не был в последние минуты моей жизни.
   - Дыши, - раздалась в голове имитация его голоса, и, вздрогнув, я сделала вздох. Легкие наполнились воздухом, я закашлялась кровью, из глаз потекли слезы мучений, и звуки неожиданно вернулись в мой мир.
  Мне захотелось жить.

Я ползла по земле, обдирая живот, мои пальцы хватали землю, смешанную со снегом, сдирали кожу в кровь, царапались о замерзшие острые ветви. Жить, жить, повторяла я про себя, жить. Лишь бы добраться до тепла, потом, конечно же, нужно будет поесть, но первой очередью - тепло. Спутанные грязные волосы липли к щекам, лезли в глаза, кололи шею, промокшая до последней нитки, я дрожала и дрожала, издавая какие-то утробные животные звуки. Казалось, они укрепляли мой дух, закаляли, наполняли уверенностью. Главное, что мой разум со мной и не покинет меня, никогда не думала, что буду искренне радоваться этому. Особенно тогда, шесть месяцев назад, когда я только узнала о своих способностях, когда мне все это казалось смешным и невероятным. Пятнадцать процентов, тридцать, сорок пять, шестьдесят, семьдесят с половиной. Память, полный контроль своего тела, генетическая память, осознание времени. Впервые я не жалела, что обладаю магнитизмом, впервые я обрадовалась, что являюсь одной из семи.
   Что обычно делают люди, попадая в мою ситуацию? Куда обращаются? Разумеется, в полицию. Но я не могу так поступить, это будет самоубийством. Однако я не знала, где я, сколько времени, ищут ли меня, что думают ребята, как Апрелина. Я была в растерянности, путалась в мыслях и от того еще сильнее паниковала. Слезы покатились по щекам, в который раз за день, я в изнеможении уронила голову, опустив израненные руки.
   - Я иду к тебе, Римма, - прошептала я. - Прости меня, Саша. Я... Я не смогла. Мне не хватило тех двадцати пяти процентов. Джия была права, наша слабость нас же погубит, - невольно я вспомнила слова Апрелины и удивилась, как всегда, когда она была права. Надо не пробовать жить, а жить. В жизни нет репетиций, как в школе. Но это сложно, если вообще возможно: в школе за ошибку всего лишь наказывают или ставят плохую отметку, в жизни же убивают и не спрашивают исповеди.
   Вдруг раздался свист, и кто-то выкрикнул мое имя. Еще раз. Топот, хлюпанье луж, скрип последнего снега под ногами. Я не успела ничего предпринять, меня схватили за волосы и пару раз ударили головой и лицом об асфальт. Боль отрезвила меня, и я начала бороться. Пытаться отцепить чужие волосатые руки, колотить ногами, кусаться, брыкаться. Я визжала, задыхалась, сплевывала снег, случайно попавший в рот, проклинала их во весь голос, но слышала лишь тупой, хамский хохот над ухом. Это только сильнее распыляло меня, заставляя рьяно желать отомстить, доставить ту же боль обидчикам. Уважаемый читатель, даже спустя столько лет мне трудно писать о тех минутах, заново переживать те юношеские унижения, страхи, отчаянные схватки, желание жить, безысходную обиду, мечту мщения и покоя, детские слезы, поэтому я буду скупа на слова. Описания этих ужасных событий, полных дикости и варварства, не принесут читавшему удовольствия или новых толковых знаний, однако непременно отравят душу, физический порыв передается даже через страницы. К сожалению, в нашей жизни и так много насилия, так что я сделаю одолжение, будучи краткой и деловитой, тем более моих мыслей и рассуждений на эту тему достаточно.
   Я ощущала, как распухал разбитый нос, как появляется синяк на щеке, как течет кровь из ссадины на лбу. Зудело в спине, она вся чесалась от шлепков и ударов.
   - Так и сломал бы ей шею, - проговорил один из них, надавливая на шею. Я не успела испугаться или удивиться внезапной жестокости, его кто-то остановил, тихо и мрачно пригрозив. С холодной ясностью ума я решила претворится без сознания и обмякла на земле, безропотно снеся три запредельных удара.
   - В машину ее, - сказал другой, и меня грубо кинули на задние сиденья. Не мешкая, я стянула туфли с ног, и когда преступник открыл ко мне дверцу, я со всей силы нанесла каблуком удары по мерзкой изумленно-растерянной физиономии с широким негроидным носом. Пока его глаза ползли на лоб, пока кровь текла из опухшего глаза, я нанесла второй удар и выскочила из машины.
   Ловко, сама не знаю как, наверное, огромную роль сыграли проценты, я выскользнула из-под рук преследователей и босиком понеслась вперед. Снег колол пятки, царапал красные от холода ступни, попадал под ногти, но я не останавливалась. Передо мной расползалась свобода, непостижимая в своем просторе, опьяняющая, невероятно радующая. Словно камень свалился с моих плеч, как бремя, как груз, когда я увидела, что мы по-прежнему находимся за больницей. Только с южной стороны, а не с северной. При мысли, что за поворотом меня ждет такси, внутри меня просыпалась надежда. Никто не ехал за мной и не бежал, они хотели насытится охотой, погоней, страхом дичи, то есть меня. Лишь время от времени включали автомобильную сигнализацию и хохотали, давая фору. А мне и лучше: как говорится, сила женщины в ее слабости.
   - Помогите! - закричала я, и меня ослепил свет фар. Почти вне себя, я запрыгнула внутрь и затараторила: - Скорее, скорее! Поехали, на железнодорожный вокзал!
   Мужчина шокировано окинул меня взглядом и резко крутанул руль. К горлу подкатил ком тошноты, я зажмурилась. Целый час они гнались за нами во тьме, был слышен лишь шелест шин. А я молча дрожала и обливалась слезами, глядя на свое отражение в стекло. Страх темноты отступил. Я вновь избежала смерти, вновь обвела их вокруг пальца, вновь пережила очередное предательство подруги. Снова новая победа.
   Когда наступило утро, я стала более жестокой и решительной, непоколебимой во всем, пусть это даже касалось родных. Во мне взял верх инстинкт самосохранения, и казалось, я больше никогда не смогу никому доверять. Себе дороже. В восемь утра, спрятавшись среди елей, я следила, как дубовый гроб с остывшим телом Риммы несли к яме. Как за ней шла процессия печальных, одетых в черное людей с низко опущенными головами. Как опускали его вниз навсегда, ближе к аду, как читали молитвы, как родные кидали горсти земли. Как рыдали друзья, как закапывали еще недавно живую подругу, как утромбовывали снег, как вешали на ажурный крест траурный венок, весь в кружевах, лентах и рюшах. Я сидела в стороне, как преступница, как шпионка, и рыдала, в который раз за эти сутки. Через час я уже хотела идти к поезду, но тут мне попалась интересная, весьма примечательная сцена. Это был Слава и Апрелина, и тот орал на нее, в чем-то виня. Я заметила, что голова бывшей подруги перебинтована под шапкой.
   - Как ты могла так поступить? Рос была права, ты самый паршивый человек! Зря я ее тогда не послушал, теперь же мне мерзко, что я когда с тобой переспал. Я теперь ненавижу себя из-за этого! Как ты могла предать ту, которая спасла нам жизнь во Владивостоке?
   - А ты забыл, кто нам создал эту самую смертельную угрозу во Владивостоке? - прошипела Апрелина, ощетинившись. - Твоя вина в нашем совокуплении такая же, как и моя! Я тебя не связывала, не шантажировала и любовных чар не использовала. Ты просто не хочешь признать, что любишь меня. Скажи же это, Станислав, перестань цепляться за юбку Рос!
   - Немедленно замолчи, иначе я тебя ударю, хоть и не бью девчонок! Клянусь! - вскричал Слава, и его глаза метали такие яростные молнии, что Апрелина в испуге отшатнулась от него. - Я любил, люблю и всегда буду любить одну Рос! Никого нет лучше нее, заруби это себе на носу! Ясно? Все, ты мне надоела, катись к своей Дарине, - он скривился в презрении. Я подавленно молчала, он никогда не был со мной таким ядовитым и властным. Неужели это его настоящая личина, без маски?
   - Ты же скажешь, - зарыдала Апрелина, - им всем: и полиции, и учителям, так любищим ее, и ребятам! И будешь прав, черт возьми!
   - Не скажу ничего, - Слава взъерошил себе волосы. - Рос может уже мертва, а тебе только зря жизнь испорчу. Скажем, что она уехала к себе, в Первоуральск. А ты мне вот только одно объясни. Если ты так ненавидишь Росси, то зачем хранишь и носишь тот кулон?
   Апрелина коснулась шеи и опустила голову. Ее губы шевельнулись, словно хотели что-то сказать, но потом она безвольно уронила руки и, медленно развернувшись, побрела прочь.
   - Апрелина! - крикнул ей Слава, но она нетерпеливо отмахнулась от него.
   Я скатилась на снег и зарылась лицом в сугроб. Сегодня праздник, день женщин, а у меня очередное горе. Слезы катились по моим щекам, и мне стало уже все равно, заболею я или нет. Меня предала не только подруга, но и человек, только недавно клявшийся мне в вечной любви. Я выжила, но жить мне больше не хотелось. Вдалеке раздался салют и радостные крики, я сжала снег в кулаке и встала. Мой взгляд прожигал все кругом, мне было плевать на этих людей, я их вычеркнула из своей жизни. Мне было желанно лишь одно: Меч Победы.
   - Будьте прокляты! - закричала я во весь голос и пнула ногой деревяшку. Горе и азарт, чаяние радости, режущие воспоминания и сожаление о несбывшемся переполняли мою израненную душу. Через час поезд далеко уносил меня из города, принесшего столько невзгод и разочарований. Мне больше никогда не хотелось возвращаться туда, где меня ждет смерть, неправдивая скорбь и траурный венок на скромной могиле.
   Конечно же, в таком скорбном и плачевном состоянии я могла отправиться лишь к одному человеку: к Саше. Его голос до сих пор звучал у меня в ушах, призывая к спасению. Я глядела в окно вагона и молча глотала слезы, представляя объятия Саши, такие могучие и ничем непоколебимые, в отличие от Славы. Я понимала, что в эти минуты меня спасет лишь тепло его кожи, успокоит взбудораженные нервы лишь дорогой одеколон Романова, встреченного в маленьком уральском городке среди Сибири.
   Я звонила в его дверь, настойчиво и требовательно. Через несколько минут мне открыл дверь Саша, и я, даже не обратив внимания на то, что он только в одном полотенце, кинулась ему на шею, заливаясь слезами. Он в растерянности положил мне руки на талию, и я стала еще более взвинченной. Захлебываясь словами, я пыталась все объяснить:
   - Апрелина... Она так подло поступила... Якобы я ей всю жизнь сломала... Еще какие-то громкие слова, втимяшенные этим чертовым мутантом... Антон Павловичем, жандармом Владивостока... А потом я... Я выпрыгнула из машины, было так больно... Так больно, а я бежала и бежала или ползла, в общем, мне важно было как можно лучше и дальше спрятаться, в тепло. Но они догнали меня и били, били, а я претворилась, что потеряла сознания... Заднее сиденье, каблуки, я снова побежала, а там такси и... И...
   - Тише-тише, - он погладил меня по голове и взял мое лицо в свои руки. - Все хорошо, ты же вся дрожишь. Я ничего не понимаю, ты же в Калуге была. Какой Антон Павлович, что за Апрелина? Куда ты бежала? На тебя напали?
   - Пойдем, - я вытерла слезы и потянула его за руку в гостиную, - я сейчас тебе все расскажу.
   - Нет, нет, Россия, подожди, - Саша пытался меня остановить, но тогда я не придавала этому должного значения. - Давай не там, давай...
   Но к нам уже вышла полностью обнаженная Тамара и, завизжав, спряталась за дверью ванной. Уже оттуда нам донеслись глухие смущенные извинения, я выронила руку Саши и прислонилась к стене. Никак не ожидала, что теплый прием может испоганить такой недочет. И это после того, как я чуть не умерла и подверглась психическому и физическому унижению! Саша вздохнул и протер глаза, словно спросонья.
   - Вот что, Россия. Тебе сейчас лучше поехать к себе, здесь, понимаешь, тебе не рады. Я, конечно, приму тебя в любое время, но моя невеста... Ей это неприятно, она ревнует, и это вполне естественно.
   - Ты что, прогоняешь меня? - я посмотрела на него умоляющими глазами, в пустоте отчаянно ища его руку. - Сейчас, когда я в таком состоянии? Нет-нет, ты все это говоришь из-за своего характера. Ты не хочешь и не будешь говорить о себе ничего, что касается доброго и благородного, потому как стыдишься своей положительной стороны и добродетели в сердце. Ты таишь их слишком глубоко внутри себя и не раскроешь, не покажешь. Но мне ты не соврешь: я знаю все, и ты знаешь это.
   Он долго смотрел на меня и смотрел так, как глядит охотник на жертву, которую ему жаль убивать, но необходимо. Казалось, воздух кончился в моих легких, и все кружилось перед глазами, будто после десяти бокалов шампанского. Или качественной русской водки, как на празднике Макоши.
   - Россия, - сказал он жестко, не терпя возражений, - когда-то я тебя любил, это да. Но не думаешь ли ты и вправду, что я буду ждать тебя вечно? Жизнь идет мимо, а я что, должен одиноко глядеть на нее, пропускать сквозь пальцы, как воду, пока ты окружена вниманием и почетом, пока ты, в отличие от меня, берешь от нее все: и эмоции, и впечатления, и людей, и места, и события, и мораль?
   - Не понимаю...
  - Неужели ты считаешь меня таким дураком, который будет глядеть на луну и ждать нереального? Мечтать о несбыточном! Ты даже не думала об этом, верно? Тебе было хорошо и так, строить из себя оскорбленную леди, удрученную своими капризами!
   Я подлетела и дала ему пощечину, вся пылая от ярости. Только теперь мне открылись глаза, и я увидела истину. Я давным-давно ему не нужна, он просто продолжал строить из себя сострадальца. Теперь я понимала, в каком невыгодном свете предстали мои сегодняшние поступки, и при мысли об этом мои щеки запылали, а сердце забилось еще сильнее. Страсти достигли апогея, и на миг я испугалась, подумав, что мы с Сашей теперь возненавидим друг друга. Но он лишь отвернул голову и тихо произнес:
   - Россия, уходи, пока ты не испортила всего окончательно. Если дружеские узы ничего не значат для тебя, мне очень жаль. Возможно, тогда для тебя многое в жизни не важно, раз ты не умеешь ценить малые сокровища и тянешься за огромными сундуками, с алчностью прося все больше и больше. Уходи.
    - Но я люблю тебя, - прошептала я и внезапно поняла, что сказанное является сущей правдой. Просто это я врала себе очень много времени, трусливо предпочитая ложь и красивую иллюзию. Я полюбила его еще там, на въездной остановке, когда он приютил меня у себя после потенциального столкновения с джипом. Я пончла, что Слава был просто-напросто дестким увлечением. Разве он мог такими же сильными руками, как у Саши, подхватить меня у окна на следующий день? Разве он стал бы возиться со мной, как с ребенком, когда я напилась на славянском пире? Разве он осмелился бы поцеловать меня на Зимнем Балу, пусть даже против моей воли? Разве он поехал бы за мной первого января на другой конец страны, после отвергнутых слов любви? Разве он стал бы рисковать своей шкурой и делать для меня поддельные паспорта и документы, волноваться, уедь я в другой город? Нет, ему было бы безразлично, Слава любит лишь тогда, когда это безопасно. Я должна была это понять еще на примере других девушек, но была слепа в своем счастье. Теперь я понимаю, что это счастье было испорченным, вульгарным, как дешевое яркое белье на сельском рынке. Это была подделка, фальш, настоящий жемчуг хранился глубоко внутри ракушки, подлинный алмаз предстояло еще отшлифовать. Я привожу эти сравнения к тому, что у меня было не само счастье, а лишь видимость его. И самое страшное, что большинство людей так же ошибаются: богачи, любовники, правители, красавцы думают, что счастливы в своем непоколебимом ореоле денег, ответной страсти, власти или красоты, на самом же деле они так же обманываются. Мой же грех был тяжелей, я приняла сразу все пороки: и богатство, и грешную любовь, и высокое положение в обществе, и эгоизм, взращенный себялюбием, и осознание своей привлекательности. Не стоило забывать, что я, как все, тогда мы не поссорились бы, но я забываю, что в таком случае никогда бы не встретила Сашу. Мою вторую половинку. Теперь я понимаю значение этих слов и не считаю их пустым святовством, пылью в глаза. - Да, люблю, - повторила я увереннее, без истеричных слез, и плюхнулась прямо посреди комнаты. - И потому не уйду отсюда, пока ты не скажешь мне правду о своих чувствах. Я буду сидеть хоть всю ночь, ты не заставишь меня уйти. Только силой, но так уже раскроешь себя.
   Честно признаюсь, дабы все не спутать, в те минуты я даже представить не могла, что Саша выбирет Тамару. У меня даже мысли не было, что он предпочтет тихую, уверенную и будничную женщину темпераментной, дерзкой, непредсказуемой девушке. Но, разумеется, Саша желал спокойной, размеренной жизни с ее приятными мелочами и рутиной. Он устал в свои тридцать от ежедневных опасностей и экстремальных приключений, приносящих удовольствие лишь глупым подросткам.
   - Ради Бога, перестань устраивать цирк, Россия, - он наклонился ко мне и немного грубо поднял, даже не удосужившись узнать откуда на мне эти многочисленные ссадины и синяки. - Ты сейчас ведешь себя, как маленький необузданный ребенок, которому отказались купить игрушку.
   - Ах, вот как...
   - Ты даже выслушать меня нормально не можешь. Тебе главное: изложить свою точку зрения, - укорил Саша. - Если тебе так важна правда, что ты готова вырвать ее клещнями, так получай. Я не люблю тебя, это была всего лишь мимолетная симпатия, минутная слабость. Послушай голос здравого ума: ведь ты же совсем юная, даже мыслишь в корне иначе. Мы из совершенно разных кругов, у нас разные взгляды, и найти общий язык недостаточно. Состоящие в отношениях, равно как и муж и жена, должны быть из одного теста.
   - Ты намекаешь на то, что я не из королевского рода? Так это...
   - О Боже, глупости какие! Конечно же, нет, Россия, ты не слушаешь меня. Просто мы через чур разные, и это будет приводить к частым ссорам. А я не хочу зря мучить ни тебя, ни себя, ни окружающих. Если бы еще была какая-то надежда... Словом, просто я тебя не люблю, Россия. Знаю, это звучит грубо, но у нас с Тамарой через три недели свадьба, и я буду благодарен, если ты не придешь ни на нее, ни до нее.
   - А как же подружка невесты? - опустошенно спросила я, оглушенная и сраженная таким поворотом событий. Я ведь даже как-то не подумала, что увожу у Тамары жениха прямо из-под венца, будто ей не будет больно.
  - Мы найдем ей новую.
  - Ах, вот оно как, - с потерянным видом кивнула я головой и вскричала в бешенстве: - Значит, поматросил да бросил? А может, тебе стало скучно и ты решил развеселиться? Ну, так вот, я не буду устраивать тут драм! У меня, знаешь ли, гордость есть, - и грубо скинув его руки, я взяла сумку и вышла из квартиры.
   Саша не пошел за мной и не окликнул, зато я слышала, как он утешал Тамару и убеждал, что это ничего не значит. Казалось, во мне появилась дыра, и в нее упало все хорошее. Сердце разрывалось от боли и отчаяния, я упала на ступеньки и спрятала лицо в руках, зарыдав. Холод кафеля обжигал меня, но слезы не иссякали. Я не стану сейчас об этом думать, приказала я себе, иначе не смогу успокоиться и умру от горя. Я подумаю об этом завтра, через неделю, спустя месяц, год, когда угодно, только не сейчас. Тогда же заново все это переживу и решу носить эту боль в себе или оставить гнить снаружи.