Семиреченское вино

 
- Орёл – город связи, грязи и б!@дей,- поведал мне Дрэн Чингизханов, выгребая из карманов мятые рубли и трешки. Повидавшая жизнь продавщица скептически оглядела двух розовощеких юнцов и молча выставила на прилавок баллоны с Семирягой. По её равнодушным глазам читалось, что она прекрасно знает всё , что будет дальше и ей глубоко пофиг.

Вино Семиреченское, как понимаю я сейчас, оставив позади тонны опустошенного стекла было ( и есть? ) локально произведенной бормотухой низкого качества, но с оглушительным эффектом. Дрэн приехал на пару недель из Орла, в увольнение из полусекретного военного училища,он уже был повидавшим виды Черпаком, шел второй год его службы-учебы. Я учился в Меде, заканчивал второй курс. Мы оба стояли только в самом начале Великого Алкогольного пути. Впереди была целая жизнь.

Стоял великолепный солнечный Алма-Атинский зимний день! В те времена на красавицу Алма-Ату еще не был наброшен черный удушающий газовый мешок смога и Великие Вожди народов не провели ей еще варварскую операцию по смене пола, превратив в некоего алчущего баксы узколобого Алматы. Автомобилей было мало, дышалось легко и весело было на душе. Было все равно куда идти и что делать, баллоны зеленого стекла в сумке-авоське позвякивали, предвещая веселое общение и мы с Дрэном решили для начала навестить нашего одноклассника Григория Осьмушкина, который загремел на лечение в Военный госпиталь на Новой Площади.

Многим пацанам нашего года не повезло, Горбачев начал загребать в армию студентов даже из институтов, где была военная кафедра. Осьмушкина обрили на один год и сослали гнить в Сары Азек, где у него в буквальном смысле загноилась нога, его пришлось перевести в окружной госпиталь. Его ждала серьёзная операция по пересадке кожи. Но Осьмушкин был только рад – ведь он вырвался из ненавистных казарм, хотя бы и такой ценой! А там могли и комиссовать по здоровью...

Подобравшись к госпиталю сверху (любой алма-атинец знает, что это – со стороны гор!), мы с Дрэном протиснулись через дыру в заборе и оказались на территории госпиталя. Госпиталь был военным закрытым объектом, но, как знают все, кто жил во времена СССР, все строго охраняемые объекты имели обязательную дыру в заборе, через которую Секретный Объект поддерживал необходимый балланс с окружающим миром.

Послали вестового в палату к несчастному Осьмушкину и, спрятавшись за хозяйственным сараем, неспеша вскрыли первый огнетушитель Семиряги.

О это незабываемое чудо, когда Мир вокруг как по волшебству незаметно смещался на какой-то невидимый алкогольный градус и вдруг поворачивался к моему внутреннему взору, играя ослепительными красками! Происходило чудесное преображение реальности, все мои тревоги и мысли уплывали, и я растворялся в волшебных красках и звуках. В душе начинали петь Ангелы, мне хотелось смеяться и всех любить. Со мной были мои друзья и они рассказывали мне страшно интересные истории об армии и военной жизни, а я рассказывал им о скелетах и черепах, они жадно слушали меня, смеялись. Мы были молоды, веселы, пьяны!

Сколько раз потом в жизни мне хотелось опять мягко нырнуть с орущего, суетливого причала моих будней в теплую беззвучную океаническую бутылочную зелень опьянения! Как часто я, плюнув на всё, набрав в грудь воздуха, стремительно бросался вниз, в одних трусах и сланцах на босу ногу, туда, где я слышал эти поющие хоры Ангелов, опрокидывая в рот рюмки и стаканы! Как же хотелось мне остаться там, в теплых глубинах моего преображенного сознания!

Но увы! Магия алкоголя оказалась лишь дешевым фокусом и, повторяя потом этот магический опыт, я все реже и реже попадал в этот волшебный мир, пока он наконец не вышвырнул меня жестоко на реанимационный стол настоящей действительности. Тогда я еще не знал, что для того, чтобы увидеть мир под чудесным углом нужно разворачивать не мир, преобразуя его ядами, а просто развернуть свой ум, остановив его бешеную скачку!

Семиряга оказалась очень коварным бухлом. Опьянение подкрадывалось очень незаметно, вино пилось как лимонад Буратино и мы незаметно выпили несколько бутылок. Легкость и веселость сменились отупляющей тяжестью, стало тяжело говорить и даже думать.

Алма-Ату охватил пылающий закат и спустились сумерки. Наконец, решили расходиться. Однако по странной логике замутненных юных мозгов мы решили проводить еле стоящего на ногах Осьмушкина до палаты- койки в госпитальной казарме. Шатаясь, мы беззаботно вылезли из нашего укрытия и побрели прямо по территории госпиталя. Мир и Сознание еще догорали остаточным огнем, но уже стало понятно, что я страшно пьян и с трудом ориентируюсь.

- Стоять! Стоять, мать твою!- резкий окрик вывел меня из благостного умиротворения. К нам решительно и быстро бежал полный холеный Майор в шинели с нашивками медицинской службы с двумя крепкими высокими солдатами с нарукавными повязками.- Стоять, кому говорю! А, голубчики, куда это мы направляемся- острые крысиные глазки майора пробежали по нашим качающимся фигурам, мгновенно оценили авоську с пустыми бутылками и очень нехорошо засветились.

Посерьезневший Дрэн заплетающемся языком попытался обрисовать ситуацию. Майор, крепко ухватив нас обоих за локти курток понимающе кивал, а в его острых глазках мелькали искорки.

- Да, да , понимаю, друга навещали. Ну, пошли мы вас проводим, покажем где тут выход- Майор повернулся и коротко бросил солдатам – Патруль , за мной- и стал тянуть нас в сторону здания госпиталя. Расслабленный Семирягой я покорился хитрому майору и послушно поплелся вместе с Дрэном и Григорием в помещение.

Конечно, это была ловушка! Едва мы вошли в комнату , где было полно офицеров и солдат , Хитрый майор толкнул одервеневшего Осьмушкина на диван и заорал: “Держите его, под трибунал пойдешь , падла!”. А меня с Дрэном затолкали в соседнюю маленькую комнатушку с зарешеченным ТАГАНСКИМ окном.

- Вызывай ментов, дежурный, пусть наряд с ними разбирается! Майор встал в дверях, заблокировав выход и лишив нас последнего шанса на спасение. Дрэн отчаянно попытался воззвать к человеческим чувствам чертого майора, но тот неожиданно внимательно пригляделся к ровно подстриженным вискам Дрэна и злобно сказал:” А с вами, господин курсант, еще разберемся, что-то стрижка у вас больно уставная!” После эти слов до Дрэна наконец дошел ужас положения- ему грозило отчисление из секретного училища, ссылка в армию, позор! “А ты тоже – вылетишь как пробка из своего меда,” прервал мои заплетающиеcя увещевания о братстве всех медиков Крыс в погонах- “Нам такие врачи не нужны!”
Лишь бедный Осьмушкин покорно сидел на диване, опустив низко голову и полностью покорившись судьбе.

Крыс-Майор, конечно, не мог знать, что еще в начале девятого класса все наши пацаны сказали твердо друг другу “Один за всех и все за одного!” Он не знал, что мы с Дрэном прошли горнило беспощадных алма-атинских уличных драк! Все старшие классы мы провели, набивая кулаки и ступни на тренировках по каратэ и уличному джиу-джитсу, а я с пятого класса проводил вечера в борцовском зале за корейским театром, обильно поливая потом дзю-дошное кимоно.

Дрэн задумчиво оттянул меня за рукав китайского пуховика в глубь темницы и выразительно кивнув на Крыса прошептал: “По другому не уйдем, Андрюха...”. Я и сам это видел и, притворившись что вступаю во второй раунд переговоров, вплотную приблизился к Майору, загородившему проход. “Не начинай атаку не просчитав дистанцию! Нападай наверняка, используй внезапность!”- в голове зазвучал голос тренера. Я мягко, как бы дружески, наложил руки на ворсистую майорскую шинель... Крыс что-то почуял- “Oтойди, пьянь”- но было поздно!

Раз-захват, два-рывок, три- бросок!, грозная формула САМБО, внедренная в мое подсознание сработала и на этот раз. Ноги жирного Маора оторвались от пола и, подвернувшись как уж, я взял его на бросок через бедро! Но я был пьян! И упал на него сверху. “Беги, Дрэн!”- Заорал я и скрестил руки в удушающем захвате, не давая Крысу встать с пола. Краем зрения увидел, как Дрэн рванул в дверь, навстречу свободе, но почему-то выбежал не на улицу Фурманова, а спьяну побежал обратно во внутренний двор госпиталя. “Пуссти, сука, уубью”- хрипел, выпучив глаза майор, я же все крепче сжимал захват на его бычьей шее.

Стащил меня с него только подъехавший наряд милиции. Меня выводили, заломив руки, и краем глаза я увидел печального Осьмушкина. “Что же с ним будет,” с ужасом пронеслась мысль. Менты затащили меня в желтый, всем известный Бобон. “Накрылся институт”, только и подумал я. Отъехав несколько кварталов, Бобон прижался к обочине.

“Бабки у тебя есть?”-один из ментов приблизил свои хищные как у волка глаза. Я вывернул карманы. Пара мятых рублей, горсть ирисок и леденцов-нехитрая наша закуска-вот и все что у меня было. “Ладно, давай сюда”. Менты все выгребли и, дав мне напоследок пинка, выкинули из машины. “Беги быстро домой, а то передумаем,” крикнули они. Я как на крыльях понесся по вечерним улицам! Я не мог поверить, что все так заканчивается!

Наутро я узнал, что Дрэн все-таки удрал. Он перемахнул через забор, пока его хватали за ноги, с него стащили ботинки. Босиком он добежал до троллейбуса и, доехав до конечной на Аэровокзале, до ночи прятался в кабинке туалета. Потом решился выйти, позвонил из автомата нашей однокласснице Молпаше и она спасла его оттуда и отвела домой. А Осьмушкина действительно посадили на гауптвахту, отменили к черту операцию и сослали обратно в часть, откуда и демобилизовали через несколько месяцев.

Где жы ты теперь, мой юношеский беззаботный мир! Где вы, друзья и подруги моей юности! Помните ли вы наши веселые приключения? Кричу вам я из глубин наслоившегося житейского опыта. Удастся ли мне опять увидеть Мир так, как видел его я тогда? Нет ответа, и лишь снежинки мягко падают над Вечным Городом моего детства...