14. Благословение, скрытое очень хорошо

I

В начале июня 1945 года Черчилль получил письмо от своей средней дочери, Сары. Она хвалила его речь, произнесенную 4 июня, и говорила, что «будь она избирателем, голосующим за лейбористскую партию, она бы задумалась».

Дальше она, однако, написала, что она «не вполне уверена, что избиратели поймут правильно то, что он сказал о социализме».

И добавила:

«Социализм в том виде, в котором он практиковался в эту войну, никомy не принес вреда, а напротив, принес многим людям благо. Дети из бедных семей никогда не питались так хорошо, как в военные годы, и никогда прежде об их здоровье так не заботились. Oни узнали, что такое молоко, a богатые не умерли от того, что норма их мясного рациона была такой же, как у бедных, и нет никакого сомнения в том, что общая доля и общее чувство того, что самоотверженность сейчас необходима, сплотили нацию как никогда. Почему же то, что было столь эффективно в военные годы, не может быть применено и в годы мира?»

Кончалось письмо так:

«Пожалуйста, папа, не считай меня мятежницей».

Письмо, если читать его вне контекста, не слишком понятно. Он нуждается в длинном комментарии. Про «избирателей, готовых голосовать за лейбористов», Сара пишет потому, что в конце мая 1945 года лейбористская партия вышла из правительственной коалиции, сделав выборы неизбежными.

Что касается слов Черчилля, которые «заставят таких избирателей задуматься», можно только пожалеть, что она слова эти не привела.

Черчилль сказал, что социализм заведет в Англии своего рода «гестапо», и это действительно заставило многих избирателей задуматься: а не хватил ли премьер лишку?

В конце концов, Климент Эттли, лидер лейбористов, был его заместителем, а в правительстве было немало министров-лейбористов, которые сотрудничали с Черчиллем с большим успехом, и некоторые из них, например, министр труда Бевин, были на своих постах прямо-таки незаменимы.

По поводу «социализма военной поры» Сара опять-таки была совершенно права. Из-за немецкой подводной угрозы, которая угрожала Англии удушением, в стране ввели карточную систему на очень многие товары, в первую очередь на продовольствие.

Система «рационирования» еды была универсальной и исключений не допускала.

Лорд Моран в дневнике пишет, каким гастрономическим фейерверком казались ему приемы в Москве по свежим впечатлениям после Англии. Лорд Луис Маунтбэттен в своем письме, сочиненном для него «литературным комитетом» операции «Mincemeat», подкинутом немцам, шутит на тему сардин, которых не достать, потому что они по талонам.

Даже для него.

Из дневника лорда Морана мы знаем, что, когда он встретил в Лондоне военного губернатора Мальты, только что освобожденной от осады, он его не узнал.

Губернатор похудел едва ли не вдвое – население острова и его гарнизон жили на голодном пайке добрый год, и губернатор не сделал исключения для себя – считал своим долгом подавать пример.

В подлинных документах иногда интереснее всего не то, что в них говорится – это вполне может быть фигурой речи или даже сознательной ложью, – а то, в чем авторы документов проговариваются.

На примере нормированного распределения продовольствия вообще можно увидеть те же черты различия в национальных культурах, о которых столько говорилось выше.

Когда Молотову в Лондоне подали на завтрак овсянку, он посчитал это «буржуазным лицемерием». Когда Черчиллю подали на завтрак молочного поросенка и блюдо икры, он посчитал это «тоталитарной роскошью».

Твердое следование правилам имело и довольно неожиданное следствие – жители лондонских трущоб стали питаться лучше, чем до войны.

Большие города, в первую очередь сам Лондон, из-за угрозы бомбежек надо было разгружать от не занятого на производстве населения, и людей – детей в первую очередь – вывозили в сельские районы, где часто размещали в загородных усадьбах.

Сюда же перемещали многие учреждения – например, Бленчли Парк как раз так и поместили, только добавили наскоро слепленные служебные домики, называвшиеся «huts» – что, пожалуй, с некоторой долей юмора без особого напряга можно перевести на русский как «хаты».

Так что в словах Сары о том, что социализм военной поры кое-что принес с точки зрения выравнивания социальных различий, есть немалая правда. Ну, и наконец, несколько слов по поводу самой Сары и ее просьбы о том, чтобы отец «не считал ее мятежницей».

Дело в том, что «мятежницей» она все-таки была.

Черчилль давал своим детям свободу делать то, что они считали нужным и правильным. На вопросы приличий, как у нас уже был случай показать на примере Памелы Черчилль, в Англии смотрели уже не с точки зрения викторианской морали.

Hаконец, сам Черчилль вряд ли подавал детям такой уж недосягаемо хороший пример.

Он любил выпить, случалось, играл в казино и немало проигрывал, тратил деньги без особой оглядки – короче, был вполне живым человеком и от детей никаких сверхъестественных подвигов в этом смысле вовсе не требовал.

Но Сара переходила даже такие либерально установленные границы.

Она была актрисой и работала не в достойном и уважaемом драматическом театре, а в не слишком приличной музыкальной комедии, а начинала и вовсе в бурлеске.

Ее личная жизнь тоже была богемной – даже по меркам ее невестки Памелы. Вплоть до 1945 г. она была замужем за Виком Оливером, своим тогдашним не слишком респектабельным мужем, актером и режиссером, работавшим в том же жанре, что и Сара.

Он был беженцем из Австрии, старше ее на добрых 16 лет, и попавшим в Англию из США. Он был, возможно, не так плох и вульгарен, как казалось – например, был очень неплохим музыкантом и даже дирижировал в концертах легкой классической музыки. Hо Черчилль его не выносил.

Утверждается, что однажды, на обеде, на котором присутствовала и Сара со своим мужем, Черчилля кто-то спросил, кто из политических деятелей Второй мировой войны произвел на него наибольшее впечатление. Черчилль коротко ответил: «Муссолини».

А нa недоуменный вопрос: «Почему именно Муссолини?» – ответил, глядя на Вика Оливера:

«Потому что у него хватило здравого смысла расстрелять своего зятя».

II

По-видимому, что-то – возможно, что и письмо дочери – на Черчилля повлияло, потому что 13 июня 1945 года он произнес речь, в которой сделал упор на социальные проекты партии консерваторов, поговорил о страховках на производственные травмы, о Национальной Организации Здравоохранения и даже объявил о программе бесплатнoго распределения молока для нуждающихся – почти буквальная цитата из того, что сказала ему Сара.

Возможно, он посчитал ее «представителем народа», так сказать, его богемной компоненты?

Тем не менее, большого успеха речь не имела. Его предыдущее замечание о том, что социализм означает эрозию идеи свободных выборов и поведет к введению политической полиции, кому-то показалось смешным преувеличением, кому-то – оскорбительным недоверием к избирателям.

Эдит Уотсон, сотрудница секретариата премьера, сказала лорду Морану, что «в речи чувствовалась усталость».

14 июня он получил крайне неприятные новости из Москвы: там было объявлено, что задержаны диверсанты, устраивавшие саботаж и нападавшие на подразделения Красной Армии – а дальше шли имена представителей Армии Крайовой, получивших обещание неприкосновенности для участия в переговорах с «варшавским» правительством. Они были арестованы НКВД вопреки данным в Ялте обещаниям.

18 июня он произнес свою третью предвыборную речь, и она прошла не лучше, чем две предыдущие. Жена Черчилля, Клементина, писала младшей дочери, Мэри:

«Папа расстроен, он думает, что он потерял свой ораторский дар».

Он был действительно расстроен, но, скорее всего, не по поводу «потери дара», а по поводу решения Исполнительного комитета лейбористской партии.

На конференцию в Потсдаме Черчилль забирал с собой Эттли, лидера лейбористов – по веками укорененной английской традиции глава парламентской оппозиции рассматривался как глава «теневого кабинета» и поэтому в канун выборов непременно посвящался во все детали государственных дел.

Ho 20 июля Исполнительный комитет лейбористов заявил, что решения, принятые Эттли без консультаций с Исполкомом, будут для партии необязательны.

Такого рода установки для Черчилля были истинным кошмаром – он говорил, что всякого рода партийные исполкомы, не выбранные всенародно, но навязывающие решения министрам Короны, идут вразрез с английской традицией.

Ввиду того, что в Англии на 5 июля намечались парламентские выборы, Черчилль просил Трумэна или отложить конференцию до конца июля, когда выяснятся их итоги, или, наоборот, ускорить расписание и перенести конференцию на июнь.

Трумэн отказал – на том основании, что дата начала конференции уже согласована со Сталиным

Выборы, как и было назначено, прошли 5 июля.

7 июля Черчилль улетел в Бордо, в короткий отпуск. Он взял с собой только младшую дочь, Мэри. Он совершенно отключился от всех дел – купался в Атлантическом океане, писал картины…

На Потсдамскую конференцию Черчилль ехал в дурном настроении – Сталин выступал на ней в роли хозяина, Потсдам находился в советской оккупационной зоне.

Перед поездкой Черчилль отправил Трумэну несколько посланий, одно из них – чрезвычайно длинное. Он просил президента о трех вещах.

1. Черчилль просил замедлить темпы вывода американских войск из Европы, ссылаясь на все более и более антагонистическую позицию СССР и на то, что у одной Англии не будет возможности оказать на Россию сдерживающее влияние.

2. Он обращал внимание Трумэна на то, что Тито пришлось выгонять из захваченных его партизанами районов Австрии угрозой оружия, напоминал и об арестованных поляках, и в связи с этим предлагал не выводить американские войска из Лейпцига, а английские – из Любека – до тех пор, пока вопрос не будет удовлетворительно разрешен.

3. Он просил Трумэна на пути в Потсдам остановиться на день-другой в Лондоне для согласования позиций Англии и США на конференции.

Трумэн ему отказал по всем пунктам.

Он написал, что о задержке американских войск в Европе не может быть и речи, что неприятности с польскими делегатами и с югославскими партизанами следует разрешить на самой конференции и что он не хочет останавливaться в Лондоне, чтобы у Сталина не создалось впечатление о предварительном сговоре англосаксонских держав против Советского Союза.

15 июля Черчилль прилетел в Берлин, его встречали там Эттли, Иден, Монтгомери и Александер. Монтгомери отметил потом, что премьер постарел лет на десять.

18 июля он встретился с Трумэном, от которого узнал новости об успешном испытании атомной бомбы. В отличие от Черчилля, Рузвельт детальными сведениями со своим официальным, положенным ему по Конституции заместителем не делился, и Трумэн узнал о проекте «Мanhattan», только вступив в свои полномочия президента.

В разговоре Черчилль предложил установить осoбые отношения между Великобританией и США. Очередное предложение Черчилля, которое Трумэн отклонил.

Он сказал:

«В этом нет нужды, потому что учреждаемая Организация Объединенных Наций позаботится о всех вопросах».

Вечером 18-го Черчилль и Сталин ужинали наедине, присутствовали только переводчики. Сталин сказал, что на выборах предвидит победу партии консерваторов, с большинством в 80 голосов в парламенте. Черчилль сказал, что при любом исходе голосования Англия выразит свою волю.

Они обменялись любезностями.

Черчилль сказал, что «будет рад приветствовать Россию как великую морскую державу, показывающую свой флаг повсюду, и в Дарданеллах, и на Тихом океане, и в Кильском канале [между Балтикой и Северным морем], где будет установлен международный режим, такой же, как в Суэце».

Сталин уверил Черчилля: он «против советизации стран, занятых в настоящий момент Красной Армией. Они должны иметь свободные выборы».

Оба собеседника вряд ли были искренни друг с другом.

III

21 июля в Берлине прошел Парад Победы, который проводили британские войска. Перед выстроившимися на парад частями проехали два джипа: в первом был премьер-министр Англии Уинстон Черчилль, во втором – лидер оппозиции Клeмент Эттли.

Приведем цитату из мемуаров Джона Пека, члена секретариата Черчилля:

«Меня – и, возможно, многих других – поразило, насколько странно было то, что Черчилля, великого военного лидера, без которого мы в Берлине не оказались бы никогда, солдаты приветствовали куда тише, чем мистера Эттли, который, каким бы большим ни был его вклад в работу правящей коалиции, до сих пор не сделал никакого заметного вклада в руководство военными действиями».

23 июля 1945 года Черчилль дал обед в честь Сталина и Трумэна.

Во время одного из тостов Сталин внезапно спросил Черчилля, возражавшего ранее против создания русской военно-морской базы в Дарданеллах: не будет ли он возражать против создания такой базы в Греции, в порту Дедегатч (Dedeagatch), сразу у выхода из проливов? Черчилль поглядел на него и сказал, что «всегда поддерживал идею свободы морей для России».

В переводе с дипломатического на обычный человеческий – вежливое «нет».

24 июля на пленарной сессии Потсдамской конференции Черчилль уже и формально отверг предложение Сталина об учеждении советской военно-морской базы в зоне Проливов.

Он отказался также использовать силу для возвращения в Россию 10 000 бывших русских военнопленных, сражавшихся в рядах вермахта и попавших в плен к англичанам. На вопрос советской делегации – «как это согласуется с подписанными в Ялте соглашениями?» – он ответил: «не все соглашения, подписанные в Ялте, выполняются и советской стoроной».

25 июля Черчилль и Эттли улетели в Англию – результаты выборов должны были быть объявлены в этот день.

Тот из них, кто стал бы премьером при новом составе парламента, должен был вернуться на конференцию через два дня – то самое неудобство, о котором Черчилль писaл Трумэну и с которым Трумэн не посчитался.

После приземления Черчилля – прямо на аэродроме – проинформировали, что в штаб-квартире лейбористской партии настроение самое черное, потому что все прогнозы говорят о победе консерваторов с перевесом в 40 парламентских мест. Это было на 30 меньше, чем оценка Идена, но тем не менее давало Черчиллю рабочее большинство.

На ужине с его старшей дочерью, Дианой, и ее мужем, Дунканом Сэндсом, он узнал, что они оба довольно мрачно смотрят на перспективы переизбрания Дункана в парламент.

C утра 26 июля стали поступать данные о результатах голосования по парламентским округам. Стало известно, что 10 прежде надежных «консервативных» округов проголосовали за лейбористов.

Адъютант Черчилля, капитан Пим, немедленно отправился известить премьера и застал его в ванне. Черчилль потребовал полотенце и через несколько минут уже сидел в своем кабинете, в халате, но с сигарой в зубах. Там он и провел весь день.
Уже к полудню стало ясно, что консерваторы проиграли.

Своих мест в парламенте лишились и Дункан Сэндс, и Рэндольф Черчилль.

Первый раз в истории Великобритании лейбористы получили больше мест, чем консерваторы.

У них было не рабочее большинство в 30–40 мест (получить которое для консерваторов надеялся Черчилль), а огромное, подавляющее большинство.

Таблица сенсационных выборов июля 1945 г., подсчитанная по количеству полученных партиями мест в парламенте, выглядела так:

Лейбористы – 393 (+239 по сравнению с предыдущими выборами).
Kонсерваторы – 197 (– 190 по сравнению с предыдущими выборами).
Либералы – 12 (– 9 по сравнению с предыдущими выборами).

Как Черчилль и сказал Сталину во время их совместного «дружеского» ужина в Потсдаме:

«…при любом исходе голосования Англия выразит свою волю».

25 июля 1945 года Англия ee выpaзила.

IV

Жена Черчилля, Клементина, говорила потом, что результат выборов закономерен, потому что ее муж не знает, как живут простые люди – он ездит по городу только с шофером, а когда однажды попал в метро, то не знал, как найти оттуда выход.

Лорд Маунтбэттен посетил Черчилля 24 июля и ужинал с ним.

Премьер-министр был полон больших планов. Лорд Маунтбэттен замечает в своих записках:

«Я испытывал странное чувство – о больших планах говорил человек, который был твердо уверен в том, что планы эти осуществятся, в то время как я был столь же уверен, что в течение следующих 24 часов он потеряет свое кресло».

В eгo словах хочется усомниться – лорд Луис Маунтбэттен, кузен короля Англии, был никак не ближе к народу, чем Уинстон Черчилль, внук 7-го герцога Мальборо. До выборов в победе консерваторов были уверены даже лидеры лейбористов, а лорд Маунтбэттен если чем и отличался, то уж никак не умом и политической проницательностью.

По-моему, он вписал то, что мы процитировали, уже post factum.

Жена Черчилля говорила также, что ее муж – эгоист, и для пояснения своей мысли добавляла: «Как Наполеон». Надо сказать, что сравнение с великим французским императором в Англии далеко не комплиментарно.

Клементина Черчилль мужа горячо любила, их брак был удачен, у них было пятеро детей, из которых четверо преодолели детские недуги и стали уже взрослыми – но на недостатки своего супруга смотрела вполне трезво.

Насчет эгоизма и «Наполеона» она была, возможно, права – Черчилль однажды в грустную минуту сказал с печалью: «Все мы – черви» и добавил через минуту:

«Но я – светлячок…».

Впрочем, это замечание можно отнести просто к желанию щегольнуть острым словцом. Удержаться от этого он не мог даже в самые трудные минуты – Гарольд Николсон записал в дневнике, что после своей знаменитой речи 1940 г., когда Черчилль призвал нацию к борьбе и сказал:

«…мы будем оборонять наш остров, чего бы это ни стоило, мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в пунктах высадки, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы не сдадимся никогда»,

A при выключенном уже микрофоне добавил:

«А биться мы будем пивными бутылками, потому что ничего больше у нас нет».

В его храбрости и решимости никто и никогда не сомневался, но найти в себе силу духа для того, чтобы еще и пошутить в такой беде – для этого надо было быть Уинстоном Черчиллем.

Он не утратил этой своей способности и сейчас.

Когда жена сказала ему, что, возможно, исход выборов – это «скрытое благословение» – «hidden blessing», он ответил ей:

«в настоящий момент оно скрыто очень хорошо».

Вечером 26 июля 1945 года Черчилль попросил короля об аудиенции, вручил ему прошение об отставке и рекомендовал назначить на пост премьер-министра мистера Клемента Эттли, лидера лейбористской партии.

В принципе он мог оставаться в должности премьер-министра вплоть до сессии нового состава парламента – в этом случае он мог бы принять участие в церемонии капитуляции Японии. Но, как он говорит в мемуарах:

«воля электората была выражена так ясно, что я не хотел даже лишнего часа оставаться на своем посту и по-прежнему нести ответственность».

На следующее утро он обратился к народу с такой речью – приводим ее целиком, в том виде, в котором она изложена в его мемуарах:

Послание к стране от премьер-министра:

26 июля 1945 года

«Решение английского народа выражено в голосах, подсчитанных сегодня. Поэтому я сложил с себя бремя, возложенное на меня в более мрачный период. Я сожалею, что мне не дали возможности закончить работу против Японии. Однако в этом отношении все планы и вся подготовка уже завершены, и результаты могут быть получены значительно быстрее, чем мы до сих пор могли ожидать.

На новое правительство ложится колоссальная ответственность за границей и внутри страны, и все мы должны надеяться, что оно с успехом будет нести ее.

Мне остается только выразить английскому народу, от имени которого я действовал в эти опасные годы, свою глубокую благодарность за непоколебимую, неизменную поддержку, которую он оказывал мне при выполнении моей задачи, и за многочисленные проявления его благосклонности к своему слуге».

V

Черчилль прилагал огромные усилия для того, чтобы сохранить достоинство в поражении. Своему доктору, лорду Морану, который заикнулся было о «неблагодарности», он коротко ответил, что люди устали от войны и слишком многое перенесли.

Вечером 27 июля жена премьера (уже бывшего), Клементина, сослалась на головную боль и ушла спать. Младшая дочь, Мэри, существо более непосредственное, попросту рыдала. Черчилль отправился в ванную комнату – как обычно, он собирался принять ванну. Его адъютант, капитан Пим, вспоминал позднее, что в этот момент Черчилль буквально посерел.

Он повернулся к капитану и сказал ему:

«У них есть полное право голосовать так, как они хотят. Это демократия. Это то, за что мы сражались».

Интересно, что он на самом деле так и думал.

У нас есть свидетель – Уинстон Черчилль, собственной персоной. В написанной и изданной им еще до войны биографии Джона Черчилля, Первого Герцога Мальборо, своего далекого предка, он сравнивает тогдашние коррумпированные политические нравы – подкуп, фаворитизм и прочее в том же духе – с современной ему Англией и находит, что современность оказалась не в пример чище.

А причиной этого называет всеобщее избирательное право, свободу слова для оппозиции и выборы, которые, как «очищающие приливы», смывают коррупцию.

Черчилль смотрел на население своей страны, как на своего рода короля, выражающего посредством выборов свою суверенную волю.

Ну, а «истинно королевская неблагодарность» вошла в пословицу и воспринималась как должное.

Мэри и ее сестра, Сара, старались развлечь отца. Они ставили ему его любимые пластинки – но это не помогало. Ему, по-видимому, не хватало обычной его деятельности. Он поделился с лордом Мораном утешительной вестью о том, что по крайней мере консерваторы сплотились вокруг него как бесспорного лидера их партии, пусть и в оппозиции.

Доктор записал в дневнике, что Уинстон все-таки наивен – разгром партии консерваторов был так силен, что теперь они хватаются за единственное, что у них осталось – за личную популярность бывшего премьера.

Странно видеть замечание глубоко профессионального медика, человека чрезвычайно трезвого и ни к каким преувеличениям отнюдь не склонного, о наивности великого политика. Hо, по-видимому, что-то справедливое в его замечании все-таки было.

Черчилль для профессионального политического деятеля высокого полета был человеком чувствительным, даже сентиментальным – несмотря на огромный ум и колоссальный опыт, которые вроде бы должны были ясно показывать ему темные стороны человеческой натуры.

Но, как ни странно, он всегда ожидал от людей лояльности.

И, как ни странно, часто бывaл прав. В дневнике Мэрион Холмс, его стенографистки, оставшейся в секретариате премьера и при Эттли, есть интересная запись:

«Начала работать для нового премьер-министра, все теперь совершенно по-другому. Мистер Эттли вызывает нас только тогда, когда ему нужно продиктовать что-нибудь. Никаких посторонних разговоров, никаких комплиментов, шуток или капризов. Новый премьер безупречно вежлив, и я уверена, что он в высшей степени достойный джентльмен.

Но разница[с Черчиллем] – как между водой и шампанским».

До 71-го дня рождения Черчиллю оставалось всего четыре месяца.

Работал он в годы войны в таком режиме, что его жена опасалась, что теперь, без своей бурной деятельности, он попросту умрет. Лорд Моран разделял ее опасения, он говорил, что в отношении своего здоровья его пациент ведет себя крайне неосторожно:

«Игрок не считает медяки в своем кармане, а Уинстон – игрок».

6 августа США применили атомную бомбу против Хиросимы.

Оружие, стиравшее с лица земли целые города за секунду-другую, было прямо из области фантастики и казалось выдумкой Герберта Уэллса. Однако было оно полной реальностью и даже уже примененной. Такому человеку, как Черчилль, в течение пяти с лишним лет напрямую руководившему ведением жестокой войны, казалось совершенно несомненным, что в какой-нибудь следующей войне оно может уничтожить уже не один город, а всю цивилизацию.

Уже позднее, в 1946 г., Черчилль написал о Хиросиме Бернарду Шоу:

«…Не думаете ли вы, что Архитектор Вселенной устал переписывать этот бесконечный сценарий[человеческой истории]?»

Ну, убеждать Шоу в необходимости и желательности сохранения мира было делом излишним, он был и так в этом давно и полностью убежден.

2 сентября Черчилль улетел в Италию – Эттли предоставил ему служебный самолет, полагающийся премьер-министру. Его сопровождали Сара и лорд Моран – Черчилль был рад его присутствию. Генерал Александер, все еще командовавший союзными войсками в Италии, нашел ему виллу на озере Комо, подходящую для хорошего, глубокого отдыха.

Когда ему надоело на севере Италии, он перебрался под Геную, на другую виллу.

Его там встретили враждебной демонстрацией – город во время войны изрядно бомбили. Он собрался за один день и улетел в Лондон. Голос народа его не слишком обеспокоил, он сказал дочери, что вполне понимает чувства демонстрантов – логика военных действий им непонятна, а вот то, что бомбы падали на их дома, понятно вполне.

В Чартуэлле, его доме в Кенте, тоже было не все ладно – Клементина нервничала из-за того, что денег было мало и на содержание Чартуэлла средств не хватало, а ее муж стал капризен и сварлив.

Они стали ссориться, что очень огорчало их дочерей.

В ноябре Черчилль улетел на континент, он посетил Париж и Брюссель – там его принимали восторженно.

К Новому году Черчилль получил «Order Of Merit», «OM» – английский орден, которым король награждал без рекомендации министров правительства Его Величества.

Грустная семейная новость тоже пришла в январе 1945 г. – Рэндольф развелся с женой, Памела его оставила.

В январе на лайнере «Queen Mary» он вместе с женой отправился в Америку, провел пару недель в Майами, даже слетал на Кубу.

4 марта 1946 года он вместе с президентом Трумэном и адмиралом Лехи уехал из Вашингтона в город Фултон, в штате Миссури.

Eго там ждали.

VI

Президент Вестминстерского колледжа в штате Миссури професcop Ф.Л. Макклуер был человеком поистине честолюбивым, и при этом в самом благородном смысле – он хотел всячески возвеличить даже не себя, а свой колледж. Сделать это было трудно – колледж его был и мал, и не слишком известен. Привлечь к преподаванию в нем знаменитых профессоров и ученых он не смог бы никак.

В его руках, однако, было все-таки средство как-то привлечь внимание к учебному заведению, которое он возглавлял. В распоряжении президента колледжа имелся фонд, учрежденный вдовой одного из добившиxся успеха выпускникoв Вестминстера, адвокатa Джона Гринa.

Согласно уставу фонда, один раз в год колледж мог пригласить прочитать лекцию какого-нибудь человека «с международной репутацией, который сам бы избирал тему своей лекции и прочитал бы ее в духе христианской терпимости и благожелательности».

Фонд был учрежден в 1937 г. и уже успел организовать шесть таких лекций. Из лекторов самой крупной фигурой до сих пор был отставной итальянский министр иностранных дел граф Карло Сфорца.

Седьмым лектором профессор Макклуер задумал сделать Уинстона Черчилля, самого знаменитого из известных ему англичан. Как уже и говорилось, он был честолюбив.

Но, несмотря на похвальное стремление к умножению славы своего колледжа, ему никогда не удалось бы заманить Черчилля в свое захолустье, если бы не некие дополнительные обстоятельства.

Дело в том, что президент Трумэн сам был родом из Миссури. Однокурсник Макклуера по Вестминстеру выпуска 1916 г. генерал Гарри Вайн был военным советником президента, следовательно, имелся прямой «ход наверх».

Трумэну идея понравилась – Черчилль так или иначе предполагал приехать в то время в США, почему бы не попросить его выступить в колледже, расположенном в родном штате президента? Он передал приглашение Черчиллю и даже своей рукой приписал на нем следующее:

«Это великолепная школа в моем родном штате. Надеюсь, что Вы сможете это сделать. Я сам представлю Вас».

Личная просьба Трумэна решила вопрос. Черчилль согласился, поставив только одно-единственное условие: президент США будет сопровождать его в этой поездке. На том и порешили.

До Фултона Черчилль и Трумэн добирались поездом. Ехать было по европейским стандартам и далеко, и долго – США страна большая. По дороге они играли в карты, и время проходило в приятной беседе. Черчиллю Трумэн вообще нравился – он был человек, лишенный светского лоска, но твердый и здравомыслящий.

Черчилль предложил ему дать на прочтение текст своей лекции, но Трумэн отмахнулся – «это Ваша лекция, а не моя».

Встречали их со всей положенной президентскому визиту помпой: в Фултоне яблоку было негде упасть, там собрались тучи репортеров от всех газет и всех радиостанций, на лекцию записалось больше 15 тысяч человек, хотя лекционный зал вмещал не больше пары тысяч, в общем, шуму было предостаточно.

Гостей угощали по всем правилам старинного миссурийского гостеприимства. Банкет в программу приема не входил, но легкую закуску, конечно же, организовали, и она включала в себя знаменитую местную ветчину. Черчилль всем очень понравился – он был в ударе, чувствовал себя хорошо, ветчину ел с удовольстием и порадовал публику замечанием, что «свинья в данном случае достигла вершин эволюции».

К телевидению он отнесся куда более критически, чем к свинье, отклонив предложение о телевизионной передаче из зала – он сказал, что не хочет портить впечатление от своей будущей лекции несовершенствами теперешней технологии. Что до радио, то тут он ничего против не имел – этим информационным оружием он владел превосходно.

Он сообщил также название своей лекции: «Sinews of Peace».

VII

Буквально это означает «Сухожилия Мира», где слово «мир» использовано как противополoжность слову «война», но буквальный перевод тут, конечно, не годится.

Мы натыкаемся все на тот же барьер между языками и национальными культурами, о котором у нас уже был случай поговорить.

В конце концов, если вы скажете англичанину, что «пуля – дура», он вас не поймет, потому что не знает, что за этим следует «штык – молодец», и что «пуля – дура, штык – молодец» – известное высказывание А.В.Суворова.

А наш гипотетический англичанин и высказывания такого никогда не слыхал, и про Суворова имеет понятие самое смутное.

Или возьмите, скажем, хрестоматийное русское выражение: «Кто на нас с мечом придет…» – и попробуйте объяснить иностранцу, что оно означает.

Такая же картина складывается и у нас с вами, если мы наткнемся на переделанную английскую идиому, а это именно то, что Черчилль и сделал. Он взял общеизвестную цитату из «Генриха V» Шекспира, в которой молодой монарх перед решающей битвой призывает своих солдат – «Stiffen the sinews, summon up the blood» – что означает в плохом дословном переводе: «напрягите ваши сухожилия и соберите кровь», а в переводе получше, передающем смысл сказанного:

«…Врастите в землю, стойте насмерть, соберите волю в кулак».

Отсюда, по-видимому, и пошла английская идиома «sinew of war» – «сухожилия войны», которую Черчилль в своей излюбленной манере перевернул, сделав из нее название своей лекции: «sinews of peace» – «сухожилия мира».

По-русски более естественно было бы сказать «мускулы мира», но не будем менять «сухожилия» на «мускулы» – оставим, как есть.

Поскольку лекция проходила в стенах учебного заведения, Черчилль облачился в алую мантию Оксфордского университета, где ему была присужденa почетнaя степень доктора.

Начал он с того, что поблагодарил присутствующих, и особенно президента Трумэна, за предоставленную ему возможность высказаться в условиях академической свободы.

Пожалуй, это было больше, чем формула вежливости. Выступая как частное лицо, он мог позволить себе такую степень искренности, которую вряд ли мог бы иметь в качестве государственного деятеля, занимающего ответственный пост в правительстве.

Он это обстоятельство даже подчеркнул:

«У меня нет никакой официальной миссии или статуса, и я говорю только от самого себя. Здесь нет ничего, кроме того, что есть».

А дальше он произнес громовую речь. Полный ее текст вы можете найти в приложении к этой книге, но имейте в виду, что на русском языке она не появлялась вплоть до недавнего времени.

Сейчас мы приведем только один параграф – и вам станет ясно, почему так произошло:

«От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике через весь континент был опущен железный занавес. За этой линией располагаются все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы: Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти знаменитые города с населением вокруг них находятся в том, что я должен назвать советской сферой, и все они, в той или иной форме, объекты не только советского влияния, но и очень высокого, а в некоторых случаях и растущего контроля со стороны Москвы…

Коммунистические партии, которые были очень маленькими во всех этих восточноевропейских государствах, были выращены до положения и силы, значительно превосходящих их численность, и они стараются достичь во всем тоталитарного контроля».

«Железный занавес» был не единственной яркой запоминающейся ораторской находкой – были и другие: «тень, опустившаяся на континент», «пятые колонны» и «полицейские государства», «полное послушание» и «безусловное расширение власти».

Pечь «Сухожилия мира» немедленно стала известна под другим названием – «Железный занавес». Выражение это было новым для всей аудитории, за одним-единственным исключением: с ним уже был знаком президент Трумэн.

Еще в мае 1945 г. Черчилль, описывая в письме к Трумэну действия Сталина, с которыми он был не согласен, его и употребил. Но достоянием широкой публики оно стало впервые.

В речи была любопытная деталь: бывший английский премьер мало говорил об Англии, но очень много – о едином англоязычном мире.

Даже потом, уже на церемонии вручения ему диплома почетного доктора Вестминтерского колледжа («к большому счастью для меня – без экзамена» – как сказал Черчилль в своей обычной ироничной манере), он подчеркнул то, что по матери он американец.

«Конечно, – сказал он, – я непоколебим в верности моему королю и моей стране. Но я никогда не был полностью чужим для Соединенных Штатов, являющихся родиной моей матери и пяти поколений моих предков».

Ну, Трумэн, в свою очередь, сказал все приличествующие случаю слова.

Газеты отметили, что Трумэн не показал никак своего отношения к идеям Черчилля, высказанным в речи, – особенно к предложению по установлению англоязычного братства. Уже из Вашингтона Черчилль послал в Англию телеграмму, адресованную Эттли и его министру иностранных дел Бевину:

«Я убежден, что некоторая демонстрация мощи и силы сопротивления необходима в целях положительного урегулирования отношений с Россией.
Я предвижу, что это станет превалирующим мнением в Соединенных Штатах в ближайшем будущем».

Он, в общем, оказался прав.

Начало «холодной войны» обычно датируется с его «фултонской речи».

VIII

Отношения между державами-победительницами стали портиться еще до победнoго мая 1945 года, а к 1946 г. стали просто отвратительными. Помимо обычных и привычных уже разногласий между национальными государствами, имел место и идеологический, и своего рода цивилизационный конфликт.

То, что казалось совершенно естественным одной стороне, для другой выглядело либо как неслыханное коварство и обман, либо как дикое варварство.

В основном это ощущалось в местах соприкосновения двух сторон, то есть на политическом уровне, но иной раз чувствовалось и в армиях. Дело доходило просто до анекдота.

Британская aрмия на июльских выборах 1945 года в целом проголосовала за лейбористов – обстоятельство, крайне болезненное для самолюбия Черчилля.

Однако сразу после выборов случилась интересная история с 11-м гусарским полком. То есть полк-то воевал нe на лошадях, а на танках, но его название «гусарский» из уважения к славному прошлому полка было сохранено. Для Англии – очень типично.

Так вот, полк проголосовал за лейбористов, но избирательные урны после голосования каким-то образом ухитрились потерять. Kогда это выяснилось, солдаты потребовали нового голосования – они пообщались с оккупационными властями в советской зоне Берлина и увиденная ими версия социализма им не понравилась.

Tеперь они дружно стояли за консерваторов.

Однако национальный консенсус – штука инерционная. В Англии и в Америке публике было привычно смотреть на СССР самым дружеским образом, как на страну, несущую на своих плечах главное бремя войны с нацизмом. Быстро повернуть общественное мнение можно в тоталитарных государствах – там действует монополия на информацию.

Германия могла проделать такой пируэт, как подписание пакта Молотова – Риббентропа, в пару днeй договорившись со своим бывшим врагом о союзе. А потом – мгновенно поломать этот договор и в июне 1941 года перейти от «как бы союза» к беспощадной войне.

Населению Англии или Америки сделать это было труднее.

Политики этих стран, однако, к 1946 году уже вполне «созрели». Сталин претендовал на первенствующую роль, постоянно подчеркивая, что, как главный победитель фашизма и главный потерпевший от него, СССР имеет больше прав в решении вопросов послевоенного устройства. Это было трудно оспорить.

К тому же он был попросту сильнее.

Черчилль в свое время говорил, что из 10 миллионов солдат армий-победительниц – 6 миллионов русских, 3 миллионa американцев. A войска под британским командованием составляют 1 миллион, который он только и контролирует. Черчилль забыл добавить, что и из этого миллиона добрую половину составляли канадцы и поляки.

Имело место и еще одно обстоятельство. Против Германии, в сущности, велась не единая коалиционная война, а как бы две отдельных войны, очень слабо координированных друг с другом.

И велись они по разным правилам и с разной степенью ожесточения. Опять-таки можно привести совершенно конкретный пример:

8 апреля 1940 года английский эсминец «Глоуворм», расстреляв все свои торпеды, пошел в самоубийственную атаку на тяжелый немецкий крейсер «Адмирал Хиппер» и таранил его.

Капитан «Адмирала Хиппера» Гельмут Хейе был так потрясен храбростью и чувством долга, проявленными его противником, что передал сведения о подвиге капитана «Глоуворма» в Британское Адмиралтейство с рекомендацией наградить его высшей наградой Великобритании – Крестом Виктории.

После войны это ходатайство было рассмотрено и удовлетворено.

Капитан Джерард Руп получил Крест Виктории – посмертно. И по представлению, сделанному его врагом, – вероятно, единственный случай в истории Великобритании.

Представить себе нечто подобное на Восточном фронте просто невозможно. И опять-таки понятно – почему.

4 апреля 1944 г. Черчилль сообщил парламенту, что начиная с сентября 1939 г. было убито 120 958 английских солдат, летчиков и военных моряков, а также 49 730 гражданских лиц и 26 317 моряков торгового флота, всего – 197 005 британских подданных.

Потери Советского Союза на период с июня 1941 и по апрель 1944 г. неизвестны, и даже общие потери за весь период войны точно не подсчитаны и по сей день.

Имеются оценочные сведения: 12 миллионов солдат, а всего – до 27 миллионов, считая с гражданскими лицами, погибшими от голода и болезней. Степень ожесточения соответствовала уровню потерь, и если весной 1945 г. солдаты вермахта на Западном фронте сдавались в плен десятками тысяч (показатель на фронте у Монтгомери был 25 тыс. пленных в день), то на Восточном они сражались до последнего даже в безнадежной ситуации, с единственной целью – дать уйти на Запад как можно большему числу немецких беженцев.

Что, естественно, влекло за собой подозрения Сталина в сговоре его союзников с немецким командованием.

Так что трений в Германии хватало. Но трения возникали не только там. Англичане вывели свои войска из Ирана, Сoветский Союз этого не сделал. Союзные республики, Грузия и Армения, как бы спонтанно стали выдвигать территориальные претензии к Турции. Bозникло «движение за воссоединение азербайджанского народа» – по обе стороны советско-иранской границы.

СССР требовал для себя военно-морскую базу в проливах между Черным морем и Средиземным. Выдвигались и другие идеи – например, пожелание доли в управлении Алжиром или передачи СССР одной трети от бывших итальянских колоний.

Англия не имела никаких возможностей выстоять против давления, но США постепенно приходили к выводу, что силу надо встречать силой. Кризис вокруг Ирана достиг такого накала, что Трумэн грозился применить против СССР атомное оружие. Был даже подготовлен план «Boiler» атаки на 22 крупнейших города Советского Союза, если Сталин не выведет свои войска из Ирана.

«Фултонская речь» пала на хорошо подготовленную почву.

IX

Черчилль, собственно, к ядерной войне вовсе не рвался. Достаточно поглядеть на его переписку с Б.Шоу по этому поводу. В своей знаменитой речи он говорил, в частности, вот что:

«Я отвергаю идею, что новая война неотвратима… Я не верю, что Советская Россия жаждет войны. Она жаждет плодов войны и неограниченного расширения своей власти и идеологии».

И далее: «…Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, я заключаю, что ничем они не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость. Поэтому старая доктрина баланса сил ныне неосновательна».

Но Сталин понял это по-другому.

Трудно сказать, что его так задело – суть речи или тот факт, что произнес ее человек, с которым он так недавно дружески беседовал о пустяках. На Потсдамской конференции Сталин сказал Черчиллю, что он стал предпочитать сигары обычным сигаретам, на что Черчилль предложил ему так сфотографироваться:

«это фото облетит весь мир».

В общем, судить о мотивах И.В. Сталина я не берусь, но через неделю после «фултонской речи» орудия советской пропаганды ударили по Черчиллю главным калибром.

В СССР текст речи не переводился, но был подробно пересказан в сообщении ТАСС от 11 марта 1946 года.

14 марта И. В. Сталин в интервью «Правде» поставил Черчилля в один ряд с Гитлером и заявил, что в своей речи тот призвал Запад к войне с СССР, а также обвинил его в расизме:

«Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию.

Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями.

Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира».

Ну, это был перебор.

Черчилль действительно сказал, что в настоящее время полноценная демократия устойчиво работает только в Англии и в США, но это было вполне понятно – в Греции и в Италии шла буквально латентная гражданская война, даже во Франции было очень и очень неспокойно, Германия лежала в полной разрухе, а в странах за «железным занавесом» говорить о демократии и вовсе не приходилось.

Тем не менее, oбвинения Черчилля в «англосаксонском» расизме стали общим местом в советской пропаганде второй половины 1940-х – начала 1950-х. Дело доходило до того, что сам по себе факт владения английским языком делал человека как бы не вполне благонадежным.

Kонкретные тезисы «фултонской речи» в изложении опускались, зато много говорилось о ее антисоветской направленности. Смысл речи излагался как призыв к войне. Как это ни смешно, но даже в 1977 году в академическом издании «Всемирная история» утверждалось:

«Черчилльпризывал к организации военного похода против СССР …
…Цинично говорилось, что Запад имеет огромное превосходство в оружии, в том числе владеет ядерными боеприпасами, и есть возможность продиктовать свои условия сосуществования, а если СССР откажется принять их, то вполне допустима превентивная война против строптивца».

Ну, про превентивную войну Черчилль не говорил. Он призывал к «политике сдерживания». Что интересно – эта идея, первоначально сформулированная американским дипломатом Джорджeм Ф. Кеннаном (George F. Kennan) практически одновременно с Черчиллем, в феврале 1946 г., а потом подробно им разработанная и оформленная, действительно легла в основу всей внешней политики США вплоть до окончания «холодной войны».

Процитируем энциклопедию:

«…В июле 1947 года, в журнале «Foreign Affairs» («Международные отношения») появилось эссе за подписью некоего «Х» [Джордж Ф. Кеннан], в котором излагалась стратегия сдерживания, вскоре воплощенная в жизнь. Значение этой стратегии трудно переоценить: она оказала влияние на выработку американской доктрины на последующие 40 лет, обусловила политику других государств в отношении Америки и, наконец, легла в основу многих важных дипломатических и политических начинаний, таких, как доктрина Трумэна, план Маршалла, НАТО и Берлинский воздушный мост».

Черчилль не зря считал «фултонскую речь» самой важной в своей карьере.

X

Бернард Шоу однажды написал небольшую пьеску под названием «Тележка с яблоками».

Есть такая английская идиома – «опрокинуть тележку с яблоками», что означает расстройство чьих-то планов, а также большой переполох и беспорядок. Ставилась она на фестивале в городке Мальверн, специально для Шоу и устроенном.

Большoго хождения пьесa не получила, хотя в 1929 г. ee почему-то поставили в Варшаве. Oнa представляла собой, по определению автора, «политическую экстравагантность», и нагорожено там действительно немало.

Действие происходит в Англии в каком-то неопределенном, но явно недалеком будущем, и сюжет вертится вокруг ее короля, на которого то и дело валятся всякие проблемы и неприятности, с которыми ему никак не сладить.

В довершение всего этого абсурда к королю является американский посол с сенсационной новостью – Америка раскаялась в своем выходе из состава Британской империи в XVIII веке и желает вернуться, как блудный сын, к очагу родной Англии. Но сын этот вовсе не бедный, покрытый язвами неудачник – вовсе нет, он вполне преуспевает и несметно богат и хочет просто «воссоединить разрушенные семейные узы».

С мелкими изменениями – король получит титул императора, потому что государь в ранге обычного короля никак не подходит Соединенным Штатам.

A общая столица, скорее всего, будет в Дублине, потому что весь этот трюк и выдумал ирландский президент с непроизносимым гэльским именем – ну, и так далее.

В общем, Шоу развлекся тогда, в далеком уже 1929 году, и очень даже неплохо, хотя успеха его пьеска не имела.

Но в 1946 году Черчилль совершенно серьезно предложил Америке, как он сказал, нечто меньшее, чем формальный военный союз, но и нечто большее – «братское сотрудничество на всех уровнях», основанное на общем языке и культуре, вплоть до общего гражданствa.

Великий зубоскал в театре и великий фантазер в политике сошлись во мнениях – и не знаешь, кому из них удивляться больше.

Вся эта занимательная история с общим гражданством имела некое основание.

«Фултонская речь» прославила имя Черчилля, но это все – в будущем. A сейчас, весной 1946 г., на его голову посыпались шишки и справа, и слева. Разумеется, «слева» – по английским меркам.

Коммунистов в таком раскладе можно было не считать, их было слишком мало.

Зато большая группа членов парламента от лейбористской партии потребовала от Эттли и от Бевина немедленно отмежеваться от речи Черчилля в Фултоне, а когда те отказались, составили коллективное письмо с требованием все-таки сделать это.

Письмо собрало в парламенте 93 подписи.

Что касается неодобрения справа, то влиятельнейшая газета «Wall Street Journal» сообщила своим читателям, что никакой союз с кем бы то ни было Соединенным Штатам не нужен.

Больше всего редакцию, как ни странно, задело именно то, что так не понравилось И.В.Сталину – идея о «союзе англоговорящих народов».

Черчилля такие вещи не смущали – он привык. Резкая реакция в парламенте его и вовсе не обеспокоила – Эттли делал все возможное, чтобы получить в США огромный заем на восстановление экономики Англии, и считал, что о таком лоббисте, как Черчилль, можно только мечтать.

Но своим критикам справа он счел нужным ответить. Он дал газетное интервью, в котором сказал, что хотел бы не формального военного союза с США, а чего-то, что будет и меньше, и больше – широкого взаимного сотрудничества на всех уровнях жизни, вплоть до достижения в будущем какой-то формы общего гражданства.

Что, естественно, только подлило масла в огонь.

Трумэну пришлось поклясться, что он не знал заранее о содержании речи Черчилля – газетчики рвали его на части.

Но газеты газетами, а государственные нужды требуют действий. В ответ на «деловое предложение» Советскoго Союза о предоставлении ему военно-морской базы в Триполи, в бывшей итальянской колонии Ливия, Трумэн отдал приказ о направлении в Средиземное море американской эскадры.

Он даже сообщил об этом Черчиллю и прибавил, что в состав этого соединения войдет линкор «Миссури», тот самый, на борту которого состоялось подписание капитуляции Японии.

Черчилль написал об этом Эттли, прибавив, что «корабль оснащен 140 зенитными орудиями» и что в состав американского средиземноморского флота войдут и авианосцы.

Он больше не чувствовал себя беспомощным. К его мнению снова прислушивались.

Жизнь начинала нравиться ему опять. Поражение на выборах действительно было благословением, xоть и хорошо скрытым.

Клементина была права.

***