Broken

              Я любила наблюдать за тем, как он играет на фортепиано. Его тонки длинные пальцы быстро бегали по клавишам, задевая то черные, то белые, создавая мелодию. Эта музыка была песней его души. Иногда она напоминала вой ветра за окном, порой она била по ушам или проникала в голову и звучала там ещё несколько дней. Бывало, что она, вылетая из-под его пальцев, звенела в воздухе несколько секунд, а потом мягко переходила в умиротворенную мелодию.

              Он играл, вкладывая в музыку всего себя. Передавая то, что не могли выразить слова. Каждый раз я чувствовала, как у меня перехватывает дыхание от его игры. Сердце всегда стучало настолько громко, что мне казалось, будто его стук слышит весь дом.

              Все его мысли, все чувства, которых он боялся, прятал под улыбкой, наполняли комнату. Несколько раз я ловила себя на мысли, что они кружатся вокруг меня, словно небольшой ураган. Они яркие, наполненные смыслом. Во время игры его можно читать, как открытую книгу.

              В чем же ирония? Он слеп. Играет исключительно на ощупь. Каждая его мелодия заканчивается одними и теми же нотами, которые заставляют все то, что он открыл слушателю, все то, что появилось в комнате, разбиться вдребезги. Острые осколки осыпаются на холодные мраморный пол, в них все ещё теплится надежда на возрождение, но он топчет её, топчет, повторяя последний аккорд несколько раз. Давящая тишина заполняет освободившееся пространство, и он, обессилев, роняет голову на клавиши.

              Я делаю несколько едва слышных шагов к двери, открываю её и нарочно громко хлопаю ею. Говорю, стараясь вложить в голос как можно больше бодрости:

              — Вот вы где, господин! А я вас обыскалась! Пора. Ужин уже подали.

              Он кивает и еле слышно произносит:

              — Повязку.

              Я подбираю шелковую ленту, которая лежит около ножки фортепиано, и подхожу к нему. Завязываю ею его невидящие глаза, прикрытые веками. По сжатым губам я понимаю, что он боится, что я расскажу о том, что слышала его игру. Понимаю, что сейчас он хочет приказать мне молчать. Поэтому встаю перед ним на колени и, прикасаясь губами к пальцам, только что создавшим ещё одну мелодию, которая никогда мне не забудется, покорно говорю:

              — Слушаюсь, господин.