В маленькой лаборатории ч. 14 Первое мая

Проснулся он в раю: светлый потолок с люстрой в солнечных бликах, белоснежное одеяло. Ритмично бухает далекий барабан. Пошевелился – совершенно новое чувство, долго в полузабытьи искал слово – НЕГА. Приподнялся, спустил ноги - мать честная - да он  голый! Вспомнил и сердце остановилось. Закрыв глаза, повалился на спину в  смятении. Не шевелясь лежал вспоминая.
 
Барабан со своими тарелками и трубами уже под окнами. Ну да, Первое мая! Встал, огляделся, вошел в другую комнату. Белые домашние тапочки на коврике у аккуратной кровати. Высокие книжные полки. На толстом корешке большими буквами Ф.ЭНГЕЛЬС.
???
Фолианты, научные издания, мягкие обложки, журналы. Лермонтов, Маршак… Подписные – Чехов, Куприн, Пруст, Чапек, Бунин… Пять толстых Д’Артаньянов! И отдельно на столе стопка трех плотных темно-синих книг – «Воспоминания» С.Ю.Витте.  Трельяж. Зеркальный шкаф. Уникальный случай: осмотрел себя с ног до головы – бледный урод.

А время-то сколько? Вдруг сейчас вернется? Как встретить, что сказать? Заметался Птенчик, бегом в ванну – в душ. В кухне на стуле трусы, носки, на спинке рубашка глаженая. Дверка на малюсенький балкончик никак не открывается, а там на веревке брюки, пиджак на тремпеле. Спокойно! Замок английский и ключ на полочке. С балкона не открыть – сплошная металлическая пластина без отверстий и ручки. Быстро надевает брюки – почти сухие, а вот пиджак еще мокрый, весь в буграх. В коридоре у входной двери туфли, тоже еще влажные. А дверь-то заперта!

Спокойно! Возвращается на балкончик. Он в нише на заднем фасаде и деревья кругом, и всего второй этаж. Стены гладкие, водосточная труба далеко, не дотянуться. Кладет ключ на место, выходит на балкон, щелкает дверкой, перелазит через перила, по решетчатому ограждению на руках опускается до торца балконной плиты. Раз-два и отпускает руки. Приземлился в кустах. Ветка прошла под полой пиджака,обломилась, прорвала рубашку, полосонула по ребрам, а так жив-здоров. Но с грязными ладонями и коленями, в мокром пиджаке и неглаженых брюках вид у него наверно жутковатый. Кое-как отмылся в лужице. Вышел из кустов. В карманах – ни платка, ни копейки. Впрочем, по центру транспорт не ходит – демонстрация.

А путь ему далекий, как раз туда – в служебный вход на заднем фасаде лучшей городской гостиницы, нет – ОТЕЛЯ «Интурист». Его из солярия хорошо видно. Там, в подсобном закутке он хоть ежедневно отлично питается, да еще и с собой дают в солдатском котелке.  Когда надо надевает старый комбинезон, сапоги,  берет сумку с инструментом, лампу-переноску на длинном шнуре, открывает нужные дверцы под большими кухонными плитами и посудомоечными раковинами. И вперед! - ползком в тесноте между газовыми и водопроводными трубами и сливами чистит все стальными щетками и мусор выгребает. И форсунки, и прокладки осматривает, очищает, подтягивает, сетки выбивает. Все это в трех больших кухнях – залов то три, плюс большой ресторанный.  А что, ему легко – молодой, гибкий. И душевая имеется. Правда, в основном приходится работать ночью. Здесь его зовут «Сапером».

Пока дошел, дважды пересек веселые и красочные колонны демонстрантов. Встретили, как всегда приветливо. Свежий, наваристый борщ, свинина с черносливом, бокал вина, салат – вчерашнее вечернее… И еще горячий котелок с мясной картошкой, и хлеба пол буханки. Роскошно! Но, говорят, идут праздничные дни, с улицы народ валит с утра до поздней ночи. Вон на втором этаже дополнительные столы поставили, в кабаке – стулья. Еле успеваем обслуживать, загрузка под завязку. Если где что потечет или заткнется, считай, катастрофа. Так что, Сапер, ночуй только дома, если что через Кристю на ночь вызовем. Смотри, не подведи! Но если нужно, тебе с девушкой всегда место с живой музыкой найдется.

На Театральной, сзади музея Ленина встретил ребят из «Старт-фильма» и Эрик с ними. Они уже отсняли институтские колонны, отправили аппаратуру и катушки с пленкой в рюкзаках двумя велосипедными нарочными в свою лабораторию. Вечером надо показать в главном корпусе и клубе. Но до этого доснять титры, проявить, обратить, высушить, смонтировать, написать текст и наложить на магнитофонную музыку. Словом, работы непочатый край. А здесь операторы во всю веселятся, организовали чеховскую «Колонну №6» и маршируют по перекрестку с какими-то смеющимися детками. Нет, это поезд! Стоит на станции и дышит паром: «пФ-ф п-п, пФ-ф п-п…». Эрик объявляет: «Поезд отправляется!», Сеня – четыре пальца во рту – оглушительно свистит, все сгибают руки в локтях,  пальцы в кулаки  и начинают медленно двигаться паровозиком: «Ту-ту, Ту-ту». Движение ускоряется и поезд лихо мчится по асфальту. Больше всех радуются дети

                Мы едем, едем, едем
                В далекие края...

их смех, как стая белых голубей. Прохожие останавливаются, улыбаются, подпевают. Проехался с ними два круга. Дали фотоаппарат – увековечил для истории и побрел дальше.

Еще одна колонна с портретами и знаменами на площади и он, наконец, дома на своей верхотуре. Дверь настежь, лампочка и проигрыватель так и не выключены, амбарный замок на столешнице. (Надо попросить Петровского врезать хороший замок.)
Переоделся в солдатское, включил утюг и занялся костюмом. Да, любимый пиджак совсем истрепался, да и брюки, и туфли тоже. Ну что, просить Леню – купить весь гардероб? Он ведь с тех пор ни разу не трогал ту Зохину тысячу. Рубашку пришлось отстирывать от крови, пиджак вынес на крышу досухать.

Всего-то пол шестого, а кажется и день прошел. В этом шезлонге она лежала. Вчера, а кажется давным-давно. Где она сейчас, что делает, кто, счастливые, видят ее, любуются, общаются с нею?
И так целый долгий день-вечер места себе не находил, сидел в солярии. Город, умытый ночным ливнем, блестел чистыми крышами. На улицах трудились уборочные машины и дворники. Слушал радио.

Вроде кто-то к нему поднимается.
Неужели?!
Да нет, это дворник ФУдала стучит своей деревяшкой:
- Здравствуй, Рыжий. Вот приполз поздравить. Чисто у тебя на чердаке, хорошо. Только дверь не бросай. Я уже второй раз здесь. Гляжу - настежь. Все утро следил, кто с улицы заходит.
Хороший этот Фудала. Инвалид с деревяшкой ниже колена. Трудно ему без лифта на такую высоту подниматься, на крыше и чердаке убираться, особенно зимой. Издали долго разглядывал в скверике, подошел, расспросил, предложил жилье, потом и справку выписал для студенческой прописки. Оказалось, это бывший склад шезлонгов, зонтиков и другой утвари при солярии. Между прочим, это его жена Кристя - посудомойка привела на свою работу в «Интурист». Да, хорошие люди нынче окружают, зато в прошлой жизни плохого было по горло.

Ушел Фудала и снова накатило.
Вечерело, город готовился праздновать, накрывались столы, собирались гости, все окна ярко освещены, веселая музыка, смех и шутки из телевизоров… А он одиноко сидел на высокой крыше…

Встал, снял почти высохший пиджак, пошел гладить. Это всегда трудно получалось, пиджак по законам топологии выворачивался на доске и по физике плевался паром. Но спешить было некуда, и он упорно водил утюгом.
Примерил, вспомнил зеркало в ее спальне, переоделся…
И ноги сами понесли.

Это была долгая неспешная прогулка. На глазах чернело небо, редели толпы празднично одетых прохожих и вереницы автомобилей. Хрущев на Мавзолее с экранов в который раз поздравлял с международным праздником трудящихся, разгоралось зарево над ЦПКО. А он свернул в тихие малоэтажные переулки. Вот и знакомый домик. За углом ее окна. Как и на первом этаже темные, только в спальне кажется одинокая настольная лампа. Как в ночной съемке успокоил дыхание и считал вдохи-выдохи. Насчитал долгих двести и пошел к крыльцу. По темной лестнице почему-то крался вором. Нащупал звонок, коротко нажал и отступил подальше до стены. И ни звука. Снова считал выдохи. Ужасно хотелось убежать. И остаться.

Дверь беззвучно открылась в черноту коридора, невидимая она стояла на пороге.
- Где ты?
Он шагнул на шепот.

Потом за руку повела в кухню. За окном далекий ЦПКО мигал фейерверком. Скромный стол на двоих. Он вышел в коридор и вернулся с девушкой на фортепианной клавиатуре. Потом зазвучало многооктавное кларнетное глиссандо и она положила  руку на горло.

Позже трепетная рука нашла глубокую царапину  от талии до сердца.
- Ты с балкона прыгнул?
Он утвердительно молчал. Он вообще молчал, боялся, голос откажет. Боялся света, даже настольной лампы, осталась только лампочка радиолы. Он хотел видеть ее только руками, лицом, губами…

Потом почувствовал соленую влагу и замер – слезы!
- Нет, нет. Это не боль, это непроизвольно.

Еще до зари тихо ушел в совершенно пустой спящий город. В нагрудном кармане нашел листок «1-48-11».