1. Митькин приход

               

Главы из повести  «Незаконченная история болезни»


                -1-

И от чего день такой ясный? Ни облачка, ни тучки какой.
Солнце весело играется яркими зайчиками, забирается под козырек фуражки, щиплет лучами глаза.
Худая мамка щурится слепо.  Вот, вытерла руки о передник, узнала по шагам  сына, спросила: « Ну, как, в городу оставили?»
Митька глянул в мутно-голубые, невидящие глаза, да и ляпнул:«В тюрьму, мама, на три года».
Натруженные  руки выпали из передника тонкими ветками в коричневой коже, и тут же худые пальцы засуетились у губ,   смокнули краешком платка мелкую слезу...
- За что, сынку?
 Подбородок затрепетал, и теперь  в голос  запричитала мамка:«Ой, и пошто наказание такое! И зачем  на фершала учили, пятерки ставили, хвалили, грамоты давали, чтобы в тюрьму…»


Паровоз свистнул дымно, выпустил мохнатого пара  и, оставив Митьку на перроне,  пошел медленно  набирать скорость. И вот,- не видно его, лишь привокзальный, неприятно-липкий запах,  да щемящие чувство одиночества с  желанием  вернуться обратно.
Тюрьму он нашел быстро: лишь спросил разок у прохожего.
- К кому! - оглушил зычный  голос. У двери солдат, подозрительно смотрит
Так и оробел Митька. Хлопает веками  глупо и слОва не вымолвит.
Опомнился, документ показал и вот уж  у кадровички в кабинете.
Красивая тётка глянула на Митьку  карими глазами, ухмыльнулась, сунула бумажки ему в руку  и  отправила  к Лаврентию Павловичу, в опер отдел.
Что-то страшно-знакомое ощутил он в этом имени-отчестве.  Так и представились круглые очки с портрета.


- Значит, вольнонаемным, после  фельдшерской школы, - седой, тощий майор  ожег взглядом зеленых глаз, - лечить приехал, - огромный диван заскрипел под тщедушным майорским телом.
- Вот, читай, запоминай, завтра спрошу.
На двух листах убористо отпечатано много, сразу и не прочесть-запомнить.
- Мне бы с собой, я выучу.
- С собой!- майор хохотнул неприятно, - с собой  ты ничего отсюда не возьмешь. Учи, отличник с красным дипломом. Десять  минут тебе.

 Совершенно непонятное, написанное протокольным языком, не укладывалось в голове молоденького  фельдшера.  Не понимал он  прописанных предупреждений,  ссылок на какие-то статьи  под  длинными номерами, не мог разобраться в хитросплетениях пояснений и, лишь дочитав до конца, после фразы «Обязуюсь не…» вдруг, понял: подписывает себе   приговор. Вот, так, и не совершив  ничего, не сказав лишнего… - лишь прочитал.
 Приговор. Странное  слово  вылезло из юного подсознания и стало, вдруг ощутимо понятным.
Майор обмакнул ручку в чернильницу.
- На, расписывайся, лепило, -  и хохотнул неприятно.
Штора тяжелая шевельнулась, светлое пятно подпрыгнуло на черном, задрожало и пропало за подоконником.
Душно, Митька пот со лба смахнул и кажется, кабинет влагой тяжелой полнится и не вздохнуть от этого, и слова не вымолвить.
Офицер штору сдвинул, форточку приоткрыл. Яркое солнце брызнуло больно в глаза до слез - ослеп Митька.
- Эк, какой ты не аккуратный, фельдшер! – посетовал  майор.
На сером   листе расползалась  черная клякса. Медленно  подбирала  она под себя буквы, цифры… и показалось Митьке,- и он  весь черный, и не видно его…
- Ежли,  так неаккуратно и работать будешь, бедою кончится, - начальник новый лист с подписью Митькиной в папку сунул, - теперь, от себя скажу.
Оперативник монотонил,  как по книжке читал. Яловые сапоги блестели  и с каждым шагом  подмигивали черными глазами.
 Скрип, скрип…
- За внеслужебные отношения с осужденными, получишь срок, и ещё до этапа, как бывшего сотрудника, отпетушат  тебя урки с удовольствием и пристрастием.
Скрип, скрип…
-   Посему, никакого общения с зеками, кроме выполнения  должностных обязанностей. Выдал порошки свои и пинка под зад! А лучше и вовсе подождать, глядишь, пока таблетку  сыщешь   издохнет  эта  мразь позорная…
Желтые пальцы барабанили по железному портсигару, выбивая нестройную дробь, от чего Митька никак не мог «ухватить» смысла .
- Каждый вечер, будешь   докладывать  мне, что на кресте  творится, и  что услышишь от урок, иль сотрудников.
- Всё! – рявкнул офицер.

Какие должностные обязанности и  не служебные отношения, что значит отпетушат, где крест и что докладывать, Митька не понял, как и не уразумел кто такие урки,  петухи,  мразь…  и какие-то сотрудники.
- А теперь, в зону, - закашлялся  опреативник.


Зона – слово-то какое короткое, а  звучит продолжительно, напряженно,  неприятно. Ограниченное пространство  с особым укладом и воздухом, тяжелым, остановившимся и одинаковым в любом закоулке мрачного  учреждения. Двигаться  в нём не ловко, что-то мешает, тормозит, давит.

Дощатая дорожка, вытоптанная «прохорями»,  «коцами» и вовсе босыми «костылями»  сидельцев, привела к сарайного  вида бараку с облезлой табличкой «Санчасть».
 Солдатик,  больно хлопнул Митьку  по плечу связкой ключей, ухмыльнулся щербатым ртом,  и  исчез.

 Внутреннее  убранство  удивило  чистотой и порядком. Стол под серой простыней, шкафчик со склянками, кушетка…
- Доброго вам  здоровья,  Дмитрий Петрович, – раздался картавый голос.
 На пороге тщедушный  человечешко . Длинный нос  с горбинкой, тонким клювом над верхней губой. В круглых очках огромные глаза.  Казалось,  двигали они  по переносице стеклянные окуляры и, вот, когда очки зависли  на кончике носа, с чуть заметной  каплей влаги, глаза обратились мышиными пуговками, и заморгали .
Митька вздрогнул! Как он мог не заметить ещё кого либо!
 Майор предупреждал: «Держи ухо востро»!
А он пропустил какого-то Дмитрия Петровича.   Не увидел, не рассмотрел  -  плохо это.
«Вот, так и не заметишь,  как тебя ножичком под печень...»- вспомнилось  предупреждение оперативника.
Очкарик кашлянул в кулак, поправил бирку на телогрейке и громко объявил кукольным голосом: «Гражданин начальник, осужденный  Абрамзон,  первый отряд,  статья 58,срок 10лет, санитар санчасти к месту работы прибыл».
 Митьку передернуло от громко сказанного, и он подозрительно спросил: «А кто такой Дмитрий Петрович?»
– Вы,  – смущенно ответил человечек.
Впервые Митька услышал своё имя и отчество. Забавно как-то звучало, необычно.
Сиделец вытянулся струной, напрягся, приподняв голову, отчего громадные глаза в толстенных окулярах казались больше его самого. Они сморгнули вразнобой и уставились на хозяина санчасти.

- Скажите, гражданин начальник, когда лекарства получать будем? У нас, нынче и зеленки нет, а народ в лечении нуждается. Оно понятно – зеки, Но люди все-таки,- и вжал голову в плечи, как куренок.
  Очки съехали на губу, мелкие глазки сморгнули,  как кнопки на гармошке нажались.


2. Альтер.         


Небо серое  нависло низко, протяни руку - тучу ухватишь, и так  отжать её  хочется!

 Второй день  завесь мутная дождем просится, а ни капли. Духота,  - полной грудью не вздохнуть.
- Вы, бы, Альтер Натанович, куртку сняли, душно, - Митька  за столом восседает.
Горд  фельдшер от назначения нынешнего. Начальник санчасти навроде.  До-олжность!
Вот, так, после школы и к заведованию. Однокашники по ФАПам, да амбулаториям  фельдшерами обычными.  А,  он…
- Не положено, гражданин начальник. На рубашке бирки нет. Да… и рубашки-то нет.
 Санитар глянул мелкими глазками. Глазницы в пол лица, глубокие, кожа в желтизне пятнами серыми. Моргают слепо в одну точку уставились  и, кажется, - насквозь Митьку видят.
- Вы, гражданин начальник ко мне по имени отчеству  ненужно, не положено,  да и неверно истолковать могут, ваши,.. - и запнулся, - я, сотрудников имею в виду. Вы, по фамилии.  Так и мне спокойнее будет.
- А вам, хоть и по санитарской должности, без халата не положено. Завтра же в  халат  переоденетесь,-  и  сам себе подивился Митька, только за стол, и уж с командой.
- Так, мне и халат не полагается,- усмехнулся Альтер.
Ну, нет, - возмутился начальник, - в мед учреждении спец. одежда обязательна. Бирку пришьете и всё!
- Да, халат… Я уж и не помню, как он на мне… -  санитар заморгал часто,  повел  головой, поправил очки,  а в них слеза крупная…
- Так, вы доктор!? – шепотом произнес Митька?

***

-Падла - орал Сутулый - ты чё лепила, в могилу меня стряхнуть хочешь! Давай калёса, параша
скудоумная, убью!
 В комнатушке, уж целого ничего. Стол вверх ногами, кушетка на нем, бумажки редко пол дощатый устлали, лепень оторванным рукавом  зияет. Альтер в кровище, лицо прикрывает. Вздрагивает тощее  тело, - от ударов  не укрыться. А ботинок тяжелый в лицо метит, месит плоть убийственно.
А вскоре и опер явился в санчасть.

- Ну,  Абрамзон, не оправдал ты моего назначения,   еще и свое  избиение спровоцировал, куда не глянь, везде виноват, - майор брезгливо занавеской руки вытер.
 Я тебя на должность поставил, место теплое дал.
С утра до вечера табуретку давить - не деревья пилить, а ты беспорядки в санчасти чинишь,  лечить отказываешься. На тебя государство денег потратило, на профессора выучило, а ты провокации... Зону поднять хочешь! Беспорядков желаешь!? – носком сапога рваную телогрейку шевельнул, подошвы вытер.
- Мало тебе червонца. Везде сущность твоя вражья вылазит.  Я ж, тебя насквозь вижу. Зона  –  она как зеркало волшебное,  в нем всё нутро ваше гнилое, вражье в отражении, - голову  к губам санитара еле приблизил.
- И не бренчи  за лекарства, с лекарствами и я лечить  смогу, эка невидаль, порошка дать. Ты же врач, профессор,  обязан больных на ноги ставить.  Государство тебя обязало этому, знаниями одарило, паскуду шпионскую.
Говорит майор, а ответа не слышит и от того нервничает.
-Ты глаза-то открой! С открытыми глазами меня слушай!
Альтер  знает: не распахнуть ему  век затекших, кровью запеченных, да, что век, рта не открыть со сломанной челюстью. А промолчать, да не раскаяться – вот и лесоповал. На просеку  ему никак нельзя  в шестьдесят-то с хвостом, да в истощении крайнем.  Всё одно, что смерть.
- Исправлюсь, гражданин начальник, - шепотом прошамкал Абрамзон.
 
***

Здесь он  единственный из  медиков оказался.  И не был он нужен, пока заведовал санчастью вольнонаемный фельдшер.  Вечно пьяный, злой, бестолковый волосатый мужик, похожий на овчарку, что бегала по периметру  за колючкой, и  рычал он, как она и кидался на  живое.
Год назад,  в обед, извлек голодный сиделец из баланды, почему-то с жиринками ,  стальной зуб, да медное кольцо. И никто внимания не обратил, коли бы не взялись искать мохнатого фельдшера. Так и не нашли – сгинул…
 Тогда  и «сыскали»  Альтера с его профессорским прошлым.
После фельдшера мохнатого  осталось с десяток ацетилсалициловых таблеток, склянка мелкая  зеленки,  дегтярная мазь, на дне грязной банки, да…  да, вот и всё.
И уж не в первый раз сидельцы к Альтеру с лечением в претензиях, а что он даст, коли  нет ничего.  Теперь вот,- опер. И от кого худа-беды ждать? Так и попал меж двух огней: хоть самому в котел с кипятком.

Альтер собрал стеклянную посуду,  какая  сыскалась, отполировал до блеска, разлил по склянкам кипяченой воды, подписал красиво латынью, расставил…
 И начал «лечить» и воров и политических обычной водой. 
 Никто и не заметил подвоха, все как-то срослось удачно. А  Страх с профессором в обнимку везде.

Кум объявился, как всегда, неожиданно.
 - Откуда лекарства? – рассматривая склянки, спросил хитро.
 Маленький пузырек в желтых пальца майора сиял чистотой пустой водицы.
- Алхимиков на кострах сжигали. Не боишься? – ухмыльнулся начальник, - у нас-то   проще будет, кинут в котел,  и  зеки сыты и наказание понесешь   неотвратимое.
И расхохотался, как в цирке.
- Вот, видишь, как мало вражине  нужно, что бы за ум взялся. А вам,  сперва, как людям путевым следствие, суд, адвоката…  Сюда бы, сразу! И вот он - результат. Не бзди профессор, на днях фельдшера пришлют, будешь при нем санитаром – заслужил.

***
 
Аптеку  Митька  с  Альтером  разобрали быстро.
У санитара в глазах слезы. Всхлипнет, улыбнется, откашляется, очки поправит и читает с пузырька, иль облатки на латыни, словно заговор какой молвит. Лицо морщинистое в радости, будто не скудный месячный запас лекарственный, а состояние золотое.
   Странной, непонятной показалась Митьке  радость эта.
-Сумасшедший, что ли? - подумал.


 3. Маска

Дни бежали друг за дружкой. Так, в делах, да заботах, порой  и путался Митька:  солнце взошло,  иль в закате?

Бывает, проснется  с холодной  слюнкой на губе и не поймет кровать ли под ним общаговская,  или топчан в бараке.
И так, путается спросонья, а порой и страшно становится: отчего в бараке-то, как заснуть смог там, или случилось чего!?
 А под ним стол  рабочий на щеке журналом  отпечатался. Чернильница опрокинута и  простынь серая,-  что скатертью,  в разводах черных.
 "Эк, какой не аккуратный, ты, фельдшер..."- так и услышал.
- Альтер Натанович, отчего не будите меня? Не положено, ведь, на рабочем месте… Сам не ведаю, как в сон проваливаюсь, а вы …
Альтер улыбается.
- Вы, мальчик еще, вам спать необходимо, при работе такой. Здесь без отдыха не выдержать .
-А вы, как же? – Митька щеку затекшую трет.
-Ну, я-то уж не мальчик давно, да и не работа у меня – наказание,..  неотвратимое, - шепотом завершил.
- Мне, спать ночью положено. Привык уж, -  улыбнулся грустно Альтер.
 - Здесь и не к такому привыкаешь, - опять полушепотом, и глазами в пол. Гладит нервно халат, складку расправляет.
- Я уж просил, вас, Дмитрий Петрович. Обращайтесь ко мне по фамилии и без «вы», неприятности будут. У вас. Да, и мне достанется.
Очки съехали с переносицы, лицо серое, щеки впалые, глаза без блеску, сухие.
-Ох, и забыл я! Вот, - Митька   на стол  две картошины,  кусок хлеба выкладывает, - это, вам. Забыл, забыл  с утра-то.
Глаза санитара в очках  заморгали  наперебой. Зрачки широкие, отчего цвета глаз не разобрать.
И виден в них голод, годами утоптанный.
 Вмиг зрачки сузились, - как светом ярким ослепило. Пропали глаза, за веками тонкими, открыться силятся, а невелено. 
Из-под  оправы  слеза показалась скудная  и такая она тощая, да слабая... Так и застыла,  высохла ….
Губы тонкие дрогнули. Очки по переносице, - на кончик носа, -   и уж не глаза, - пуговки…
-К чему, к чему, такое? Не положено, гражданин нач… -  шепчет. Поверх окуляров смотрит в сторону слепо и, видать,  робеет  глянуть на гостинец  нежданный…

***

Тем утром, с Розой борща украинского готовить затеяли.
 Борщ-то к обеду именно  хорош.  Белая скатерть непременно, хлеб ломтиками в соломенной хлебнице, сметана белой свежестью глаза слепит и тарелка с томлёно-красным, в легком пару .
Так, с открытием рынка, грудинки свиной прикупил, капусты, картошки и прочего.
 Утро. Тишиной  двор полнится. Солнце яркое тенью двухэтажек прикрылось. Свежо.  Дворник площадку  водицей прохладной сбрызнул, головой кивнул в приветствии. Щурится Альтер в удовольствие  свежести ранней, городской…
-Гражданин Абрамзон? – пятно серое, в полголоса, - пройдемте.
И вот, двое под руки, к «воронку». Авоську...
Так и увидел из окна машины: две картошины по асфальту катятся, вроде, вдогонку…
Часто он их вспоминал, или не их…


***


 Митька к двери.
 - Я выйду, по делу, скоро буду.  Вот, сахарина малость, чая чуток,  заварите, пообедайте.

Солнце осеннее еще в силе летней, калит погоду безветренную.
На плацу бочка дубовая. Вонь селедочная в духоте. Сидельцы в очередь:  одну в руки, а кому и хвост достанется, да и те будут, кто «ароматом» отобедает.

Сегодня первая зарплата . Как узнал Митька, получит сколько, -  мамку вспомнил. Обрадуется старушка. Вот, хоть и в тюрьме работает, зато, не ток себе, и семье достанется.
Ему-то и не надо много, так, на еду. Хотя, ботинки прикупить стоит. Остальное – маме.

В полутёмном коридоре, выросший из ниоткуда Лаврентий Палыч пальцем на дверь   указал. Проводил  хитрым взглядом в кабинет.
- Ну, присаживайтесь Дмитрий Петрович, - стул придвинул, улыбнулся.
  И узрел Митька, - не улыбка это. Не умеет майор улыбаться. Маской слепленной неведомо  кем,  лицо прикрыто, а за ней,..   А  что за ней-то?
Впервые  опреативник, его, и  по отчеству. Раньше-то по фамилии, или по должности, а то  и лепилой обзовёт.
Теперь,  когда  Митька с «феней»  разобрался, многое раскрылось в  лагерной жизни . Понятно,  мир воровской, он по своим  понятиям;  и речь, словечки. Но отчего сотрудники-то - по ихнему? Так, порой и казалось,  переодень одну половину в другую и не различить по говору, кто главным будет.
- Абрамзон-то, как тебе, не в тягость? – стучит  опер папироской о стол.
- Как же в тягость? Он же профессор, он такое может! – и  захотелось Митьке рассказать, какой доктор  Альтер Натанович. Ведь  без него ему и не справиться,  а с  ним-то, они любого на ноги, и ото всякой болезни ...  Да рта не успел открыть. Почудилось:  майор вмиг  его мысли услышал.
Глаза  выцветшей зеленью  зло брызнули, зрачки угольно  огнем зажглись, и явилась на лице майора  другая маска.
Сапоги скрипнули надсадно и пошли: скрип, скрип.. .
Дымом маска  пыхтит, клубы под потолок. Внизу,  прохоря*  чёрно моргают, бледный лик  плывет  безного  глазницами пустыми …
- Вот, до зарплаты дожил, ты, фельдшер, а ко мне ни разу не явился. А ведь уговор был. Иль не помнишь? - маска   дымом заволоклась, закашлялась, папироса в пепельницу уткнулась, и винтится, и будто  Митька с ней   в вонь пепельную тычется.
- Ты, пацанчик, со мной не шуткуй. На первый  раз спишу тебе провинность. Второго раза не будет.
К чему вы с гнидой профессорской лекарства заначиваете!? К чему готовитесь?  Бунтовщиков лечить? Не балуй! Меня не проведешь.
Зычару  в халат белый одел, по отчеству кличешь, так и подкармливать начнешь. А там, глядишь и в побег. Не позволю! –   майор  смешно пропищал последнее слово, слезы из глаз, закашлялся.

Ухватился за горло, воздух ртом хватает, а перхота душит. Глаза вот-вот из орбит выскочат …
Митька со стула привстал, да и  въехал ладонью  по спине невидимой, сколь сил было.
И вот, теперь, не маска, а репа красная,  в одышке перегаром. Глаза красные  в слезах, пот струится, как с ведра водой окатили.
Раздышался опер, стакан со стола глотком ополовинил, и шепотом жутким: «Пшёл вон…»


*прохоря  (жарг)  -  сапоги
                -4-

 Три месяца днями  колючими  по осени . На дворе зазимок. Сырость промозглая  свежесть снежную слякотно ест, расползается грязно.
Простуженный люд у крыльца санчасти топчется,  глазами  в черных глазницах, как в себя смотрит.

В кабинете Альтер со стула соскочил к докладу, а Митька с возмущением: «Почему без халата, Альтер Натанович?»
Санитар очки поправил, взглядом в сторону, руки за спину.
- Гражданин майор запретили, не положено без должности в рабочей одежде, - глаза печальные, очками громадно умноженные, моргают часто и от того  Альтер  жалкой, потрепанной игрушкой  смотрится.

- Почему  без должности?   Вот, повар в пищеблоке, в халате, - не унимался Митька.
- Повар, как раз и при должности, а я, так, - руками Альтер развел.
- Как, так?  По приказу Главупра ИТЛ, при санчасти положена должность санитара. И майор здесь ни причем. Вы, в моем подчинении, Альтер Натанович. Извольте выглядеть соответственно.
- Неприятности будут, Дмитрий Петрович. Достанется вам, - и рот рукой прикрыл.
- Не достанется. Сегодня же, у начальника приказ на вас подпишу. Как я забыл-то! - в глазах решительность, на лбу складка упрямая обозначилась. И нет уж мальчика того…

-Вот, сейчас же и пойду,- и тут же, за дверь,  шагов пять сделал, как за спиной скороговоркой: «В ШИЗО Шрам загибается. Спаси,  доктор».
Оглянулся Митька, - никого.

Шрам, вроде положенец, или смотрящий, или как его здесь  называют? Неважно…  Три недели в штрафном изоляторе  не осматривал лишь одну камеру, дежурные талдычили:  пустая.

В узком коридоре свет яркий глаза больно ослепил, вахтенный пятном мохнатым.
- Камеру открой, - Митька в дверь пальцем ткнул.
- Нет в ней никого, - сержант руки за спину, будто ключи отберет кто.
- Не важно, - злится Митька, - открывай.
- Не велено!- нервно кукарекнул солдатик.
- Никто не вправе запретить мне  камеру осмотреть.  Рапорт начальнику напишу, - зло Митька прошипел.
Скрежетнул замок кандальный, иль сержант недовольно проскрипел. Дверь, цепью ограниченная,  приоткрылась. В луче коридорного света тело недвижимо лежит.
 Митька под цепь, в холод камерный, у человека присел, пульс дыхание ощутить  пытается. Вроде тёплое тело!

 Выскочил из «одиночки», бегом в штаб и, уж, у начальника в кабинете.
Тучный, в возрасте,  полковник слушал юношу в белом халате и рассуждал о своем:
 «Понятно,  заместителя работа. Давно  «копает», доносы строчит, на его место метит. Вот и нынче, значит,  подлость запланировал. Недавно, с подачи и, вроде, верной подачи оперативника, подписал он разрешение на водворение «авторитета»   в штрафной изолятор, а позавчера, - еще на три недели, а осужденного-то и  не видел. Быть может труп  в камере лежал,  а он подпись свою на документ. Ах, прощелыга майор, да и сам, он, полковник!..  Ведь, «свернёт ласты» вор, и неминуем бунт в лагере! А там… Да-а-а.!»

Митька всё  уж рассказал и остолбенел от полковничьего взгляда. Тот, зло  блистал щелями  глаз,  из-под отечных век и, казалось, дай молоток, прибьет пацана гвоздями к стене кабинета.
- Забирай Климкина в санчасть,- промолвил начальник, -  лечи, а коли «ноги протянет», так нынче лучшего места и не найти для  оказии такой, - глаза «хозяина» подобрели, - иль, еще вопросы какие?
Ну, Митька и выдал.
- У меня профессор, доктор  медицинских наук в санитарах. Я-то, должность врачебную занимаю,  а по штатному расписанию фельдшер в медчасти положен.  Разрешите, Анатолий Иванович, осужденного Абрамзона фельдшером  на должность зачислить.
Подивился полковник просьбе Митькиной и согласился.  Пацан-то упредил,  ох, какие неприятности упредил. Да, и не просит ничего невероятного, всё как положено.

А в небе, тучи странно разошлись. Плеснуло солнце ярко светом. Брызгами лучистыми заиграли тонкие льдинки в грязных лужах и вроде дышать легче стало. Народ, лицом к солнцу, ослеп от дара такого, щурится, ладонями глаза прикрывает, и вроде улыбки  на изможденных лицах.

Альтер над  Климкиным второй день «колдует»».  Крупозная пневмония, как приговор, а с запущенной, так и шансов нет.

-Эх, пенициллину бы,  - Митька, горько вздохнул.
-А, что, Дмитрий Петрович, у нас, в Союзе есть препарат такой? Я читал работы Флеминга, давно. А Чейн-то,  к тридцать девятому году уже получил очищенную форму и использовал… а, я, срок к этому времени..,- закашлялся  профессор,- как время скоротечно. Тогда, в тридцать восьмом, мы лишь восторгались  исследованиями, а нынче, вот,  лечат.

- С прошлого года в Москве начали выпускать пенициллин, нам в фельдшерской школе о нем много говорили.  Но я, его и не видел. Умрет Климкин, не вытянет, - прикрыл глаза Митька. Тоскливо  на душе. Обидно и горько за пациента своего. Ведь не упустил  бы время, глядишь и шанс, а теперь…

Так и шел он в задумчивости по грязной улице.  Спотыкался, проваливался в подмороженные лужи, и не представлял, как осознает  первую смерть  в своей практике. Ругал себя за невнимательность к  камере, что не открыли ему месяц назад. И больно ощущал  свою вину.
- Мужчина, - раздался голос.
Митька обернулся. Перед ним женщина высокая, в шапке белой,  лица не разглядеть в темноте. Шапку   приметил ещё на улице, при выходе из лагеря.
- Дмитрий Петрович? – голос приятный.
Да, - Митька в удивлении.
- Это вам, доктор, - сунула серый пакет.  И так, не говоря более ни слова, пропала в морозно-сыром мраке.
Страшно стало! Откуда знает его, почему ему и что именно передала? Скорым шагом Митька к окну светлому, газетный сверток развернул, а там три флакона,  и черным шрифтом: «Пе-ни-ци-лин».

И тут же обратно, поскользнулся, упал и так, сколь раз, пока до лагеря добежал.
Дежурный на территории не пустил. Не положено. А Митька и требовать права не имеет, и делать не знает, что. Сказать о лекарстве никак нельзя! Препарат-то, какой:  не объяснишь  где взял – такое «пришьют»!..
Расстроился, а домой ноги не ведут. Замер у двери,  тут,  и отворилась она. Перед Митькой начальник лагеря.
Дежурный докладывает, мол, фельдшер на территорию в неположенное время рвется…
Удивился полковник.
А Митька и ляпни: «Извините, Анатолий Иванович, пропуск общежитский в санчасти оставил  - не пустит комендант, хоть на морозе спать укладывайся».
- Пропусти, - начальник дежурному кивнул, - Климкин-то, выживет?- и не понять, какой ответ услышать желает.
- Не знаю, товарищ полковник, стараемся…

В санчасти Альтер при больном. Удивленно на Митьку глянул, а как флаконы увидел, так очки с носа и на пол. Ладонями по полу шебуршит, а глаз слепых с лекарства не сводит.
- Вводите препарат, Альтер Натанович,  немедленно вводите,  - и шепотом, - флаконы уничтожьте в пыль, никто их видеть не должен. И за дверь, на выход, без задержки.

Ночь не в ночь. Ворочается Митька в кровати холодной. Месяц на спину перевернулся и  весами рогато колышется.
- И с чего он  улегся так? Не бывает такого, - присел, стекло ладошкой трет. А оттуда  майор пальцем грозит. Глаза пуговицами бело смотрят.
- Ну, вот, и спалился ты, лепила. С воли ворам заносишь!  Пенициллин-то по ведомости отпускается, самим министром здравоохранения. А ты,  значит, краденый и в лагерь. Ну, накрутил себе червонец!?  А что ежели он англицкий, иль мириканский?  А-а, вот оно, шпионское дело! Еще пятнашечку прими, вражина!  А лучше уж, высшую меру! - и ткнул маузером в лоб! Вспышка яркая глаза обожгла.
Солнце из окна лоб нагрело.
- Проспал, на работу проспал! - с кровати в штаны, ботинки, пальтишко и бегом через лужи грязные, по колено. Топнут ноги в жиже густой, кое-как   до проходной добрался. Сердце в горле стучит, переворачивается.  Дежурный усмехнулся: «Молодец, Митька, сам пришел, а мы конвой за тобой послали», и наручники протягивает…

В прохладе комнатной, парок от дыхания видится, в заиндевелом окне луна пятном желтым, далёко собака лаем заливается. Митька в испарине зубами клацает, сердчишко барабанит часто, неровно, вроде бежал он всю ночь. И так, без сна, до утра в раздумьях, затем весь день воскресный в ожидании неприятном.  Путались мысли, понять не мог, что беспокоит более, поступок с лекарством этим,  к сроку тюремному сподвигший, либо неведение о состоянии пациента. Измаялся. К ночи заснуть боится.

Утро хмурое свежим морозцем ожгло. Кажется Митьке –  прохожие оглядываются подозрительно.
 А тут,  тощий пес привязался, за ногу норовит цапнуть, рычит беззлобно. Так и довел фельдшера до лагеря. У ворот остановился, шею вытянул, глянул мутным  глазом  и, толи тявкнул сипло, или визгнул коротко.

Альтер   устало со стула встал и, вдруг, руку протянул!
-Поздравляю, коллега, с вашей легкой руки кризис миновал, - обеими ладонями Митькину держит бережно, в глаза  без очков смотрит и, нет в них слепоты, лишь благодарности свет, что Митьке и ощущать ранее не приходилось. И это: «коллега»! Подивился пацан признанию такому более  чем своему имени отчеству. Он,  профессору коллега! Засмущался и не в толк, в чем заслуга его.
Альтер занавеску в сторону, к кровати Митьку подвел. Пациент их дышит свободно и хоть слабо дыхание, понятно;  отступила  костлявая, человек жить будет!

- Сейчас последнюю дозу введем.  Хорошо бы еще дня на два, вот бы где без сомнений и выздоровление, - на худом лице  Альтера румянец  проступил, глаза в блеске здоровом.
- Да, препарат – сила! Вот, до чего наука наша!..  В такие-то годы нелегкие, не заглохла, не брошенная оказалась, значит,.. -  и кулачком кверху,  трясет приветственно.
К обеду Митька две картофелины принес. Альтер соорудил ингалятор из кастрюли и картонного тубуса. Распаренной картошкой пациенту дышать дали.
- Жаль, завтра ею не воспользуемся, -  вздохнул профессор.
- Зато, сегодня, Альтер Натанович, вы, её съедите. И не машите головой, я, вам, приказываю!

И лишь Алтер сглотнул последний кусок рассыпчатый, как  дверь в распах. На пороге майор.
- Встать!- заорал.
Альтер вскочил, струной натянутой  замер. И Митька  приподнялся было…
-Сгною-ю-ю ,.. - заверещал опер, и подавился матерным словом, вспыхнули щеки помидорно, закашлялся, глаза из орбит.

- Вы, Лаврентий Палыч,  гноите крыс в своем кабинете,- неожиданно произнес Митька.

Задохнулся «кум», губами ворочает, а и не слышно ничего, кроме хрипа  сиплого. Замер на мгновении в пунцовой маске ярости бесовской, громко дверью хлопнул,  и нет  его, лишь  дух  тяжелый зыбится в одеколонном перегаре.
-Напрасно вы так, Дмитрий Петрович, надо было промолчать, промолчать и всего-то. Вы сегодня обрели  врага беспощадного и мстительного,- профессор шепчет.  Шапчонку  мнет бледными пальцами и сам белее мела.



 -Доктор,- чуть слышный шепот  из-за занавески раздался.
Тонкие веки  пациента подрагивают с каждым выдохом, синие татуировки картинами на груди дрожат.
-А ты парень не робкий,  с норовом. Не страшно? -  и вроде улыбнуться хочет. Фикса на зубе блеснула  тускло, губы синие,  сухие, еле колышутся.
- Спасибо тебе, по человечьи,  спасибо, доктор. Век помнить буду…
 
 Неделя спокойно одним  днем пролетела. Климкин у кровати топчется, а Митька с постели ему вставать не велит.
- Тебе лежать нужно, «стуканёт» кто – опять в изолятор!  И наше лечение в напраслину и тебе не выкарабкаться при рецидиве-то, - психует Митька, - и опять мне тело твое выпрашивать!?
- Ты, Дмитрий Петрович не пугай меня этим словом . Я давно в рецидиве, - и улыбается хитро.

- Вот, до чего вы, воры,  слова нормальные переиначивать  любите. Твои рецидивы совсем к медицине  отношения не имеют. И ведь знаешь это. Так нет, перевернуть смысл надо. Этот рецидив  для тебя последним будет. Ну, себя не жалеешь,  дай  нам дело своё довести до финала. Всего-то: слушать и следовать рекомендациям, гордость твою совсем не унижающих, а верно, наоборот, -  Митька, кабинетик тремя шагами меряет суетливо и злится даже.
Закряхтел Климкин и лишь в кровати улегся поудобней, в кабинет блатной ввалился. Дверь ногой прикрыл, уселся  к столу, не раздеваясь и, больно, как бы невзначай, ударил сапогом  Митьку в голень.
- Ну, чё, в натуре, лепило, кинь таблетку для для кишки,
зае..ло  от хавки пазорной  брюхом маяться,- на табуретке, что в кресле, развалился, нога на ногу.
Карась -  конченая мразь, шестерка, торпеда Шукаяновская- «Щуки автоматчика», Саратовского вора, воевавшего в Отечественную в штрафбате.

 «Щука» в зоне за полгода  сумел подмять почти всех «ссученых», при  поддержки кума.
Оставалось ему стать положенцем и примерить  воровскую корону, по закону выдуманному им самим.
Карась  скинул на пол журнал, и заорал: « Вы, чё, гниды, путёвых бродяг  водой из параши травите! Клифты деревянные примеряете?»
Встал, наклонился через стол  к Митьке, и  ударил лбом  в переносицу ...
Боль затмила разум, чернотой белый свет зашелся, свалился Митька у стола, на мгновение сознания лишился. А как глаза открыл…
Шрам табуреткой Карася давит. Хрипит тот, глаза из орбит повылазили, в судорогах бьется!
Толкнул Митька вора. С ним на пол и свалился. Покуда кровь с глаз смахивал и не увидел, как Шрам блатарю шестерочному,  пяткой в висок въехал.
Калимкин с одышкой к кровати  ползком, в кашле зашелся. Альтер его кое-как на  топчан затолкал и к Карасю. Сунул нашатырь под нос. Тот соскочил с пола, полоумно глянул красными зенками на Митьку и в дверь вывалился.

Вечером  два оперативника, как под конвоем, Митьку  к майору в кабинет сопроводили.
Тот, молча, перекладывал ногу на ногу, скрипел  яловыми сапогами, вытягивал носки и не обращал внимания на присутствие юноши. Затянулся папиросой,  выпустил сизый шлейф к потолку и спокойно промолвил:
«Пиши! Осужденные  Абрамзон А.Н и Климкин.Н А, с целью унижения достоинства сотрудника, в моём лице, намеренно, находясь в приступном сговоре, в  помещении санчасти,  мне, начальнику медицинской части колонии, нанесли множественные удары кулаками и ногами в область головы...»

 Митька встал, скомкал бумажку и молча повернулся к выходу:
"Бред, он больной - этот майор, его психиатру показать нужно, нормальному человеку такое в голову не придет".

Опер чёрным кочетом взлетел с дивана в прыжке,  у двери ухватил Митьку за плечо и  истерично заорал: "Посажу, паскуда, петухом на помойке жить будешь, блевотина  медицинская!"
Круглые майоровы глазенки моргали невидимыми веками, как у петьки в Митькином дворе. Их глупый, назойливый предводитель куриного выводка, частенько, поджидая пацана у курятника, с разбегу взлетал бесшумно и норовил клюнуть в лицо.  Мамка тогда просила отца зарубить «бешеную» птицу, но старик противился, довольно отмечая, мол, при такой животине и собака в хозяйстве не нужна. Но лишь до того дня, когда обезумевший кочет  саданул хозяина в глаз.
Митька оттолкнул опера рукой, как когда-то злобную  птицу…



"Что-то здесь не так, не правильно всё!  Как в психбольнице, где каждый  своё талдычит, ему лишь понятное и психиатру, а иногда и неведомое обоим. И совсем не понятно кто здесь врач, а кто в лечении нуждается…"
Митька заблудился в воровских понятиях, оперских мутках, человеческих и нечеловеческих отношениях, в порядках и беспорядках зоны.
Теперь ему здесь и  дышать  невмоготу.

Продолжение.   http://www.proza.ru/2017/08/25/1303







                -4-