Побег номер один

       Беспардонно развалившись за стеклом витрины, таращились на Гришку тела мясных деликатесов. Колбаса неприлично большим разнообразием — от толстых увесистых поленьев рубленой ветчины и аппетитных форм варёной до стройных тел полу- и сырокопчёных — плотным бревенчатым мостом занимала первый ряд. Далее мясной пейзаж украшали горы пузатых цепей сосисок и сарделек. У дальней стены витрины ближе к раздобревшей фигуре продавщицы возлежали полосатые пласты грудинки, дразнящие говяжьи языки, отлучённые от поросячьей морды увесистые щёки и, когда-то бороздившие луга, подкопчённые остовы-рёбра парнокопытных. Сверху на всём этом съестном великолепии беспорядочно валялись куски мясных изделий лишённые целостности. Холодец, обездвиженный прозрачным корсетом, просился на волю.  Продавщица в сбившейся кружевной короне на ощетинившемся ореоле безжизненных захимиченных волос, в замусоленном фартуке и нарукавниках то и дело, выдёргивая указанный батон колбасы или цепь сосисок, безжалостно рушила сложившуюся гармонию. Прорехи в колбасном мосту самовольно заполнялись лежащими вплотную собратьями. Молниеносно отсечённая часть продукта бросалась на весы, после чего шустро паковалась пухлыми пальчиками с облупившимся красным маникюром в неприглядного серого цвета бумагу. Этими же зацелованными жирными деликатесами пальцами производился расчёт. То и дело слышались восхищённые охи:

— Ну, надо же! Тютелька в тютельку!
— А то!- Колбасная королева довольно ухмылялась.
— Глаз алмаз!

В соседней витрине доселе скучавшие запарафиненные кругляши сыра, предусмотрительно поделённые на треуголки, молоко в картонных пирамидках, кисломолочка в стеклянной таре под фольговыми крышечками неумолимо теряли своих бойцов. Непрерывно прибывавший с работы народ, стремительно разбирал полезно-доступный кальций. Кефир со случайно разоблачённой однопроцентной дурью алкоголя, «Снежок», сметана, исчезая в сумках, отбирали у Гришки надежду зрительного насыщения раскудахтавшегося желудка. Да, сейчас он бы с удовольствием съел шмат колбасы с ломтём тёплого белого батона, треуголку желтоватого дырчатого сыра или сочную сосиску с горчицей, прихлёбывая «Снежком». Пацаны то и дело сглатывали слюну. Мясной пейзаж близ молочных берегов разжигал зародившийся голод. В животах урчал невидимый голодный зверёк, согласный на любой съестной кусочек.

Второй час Гришка с Павликом рассматривали витрины продуктовых магазинов. В повседневной жизни с мясными деликатесами Гришка встречался не часто. Мама настаивала, что полезного там мало и лучше съесть кусок курицы или рыбы. Он не спорил, но поджаренные на костре сардельки в натуральной оболочке из свинячьих кишок, попискивающие и испускающие ароматный мясной сок, всплывая в памяти, возвращали чувство растекающегося по всему телу блаженства. Пиршество случалось каждый раз, когда они семьёй в шумной компании друзей выезжали на песчаный берег реки Зеи. Аппетитно подрумяненные на костре картошка, овощи, хлеб неудержимо лезли миражами воспоминаний. С трудом, оторвав взгляд от мясомолочного разврата, Гришка прохрипел: «Пошли. Делать нечего, как только стоять без толку. Куда пойдём?» «Домой хочу», — едва слышно ответил Павлик. Они медленно повернули к выходу. «Смотри, пиложные!» — прошепелявил Пашка, застряв глазами в витрине с выпечкой. Да, в обычный день пальму первенства Гришка отдал бы сладкому. Карамель из всевозможного разнообразия сладостей съедалась в последнюю очередь. Жжёный сахар домашнего приготовления был куда вкуснее. Плавить сахар Гришку научил дядя Воля, брат мамы. «В детстве у нас редко продавалось монпансье (цветные леденцы в жестяной коробочке), и мы с твоей мамой делали леденцы из сахара», — говорил он, объясняя последовательность их приготовления. Мама, пытаясь как-то избавить Гришку от приступов сухого кашля, жгла сахар в железной миске, накручивая на деревянную палочку золотисто-кофейную тянучку. Но он её так быстро съедал, что она, махнув рукой, — не целый же день ей у плиты стоять, заваривала травяной сбор. Больше всего Гришка любил шоколадные конфеты и шоколад — любой: молочный и горький, с орехами и помадкой, с изюмом и вафельной крошкой. Недавно в магазинах появились шоколадные батончики: «Сникерс» и «Марс». Мама покупала их редко, разрешала, есть маленькими кусочками, не больше сантиметра. Всё благодаря Гришкиному неизменному спутнику — диатезу. Гришка дозы старательно соблюдал, деля батончик перочинным ножом. Бывало, правда, два-три кусочка проглатывал, пока никто не видел. Сверхнормативы предательски румянили и зудели щёки. Мама обещала Гришке, что теперь ему батончики не видать, как своих ушей, но спустя какое-то время покупала опять.

Неподдающаяся ничьим запретам тайная шоколадная интервенция, осуществляемая бабушкой, сигналила о своём вторжении всё тем же «красноречивым» мейк-апом. Мама, без труда раскрывая зловредные излишки любви, беспомощно вздыхала: «Сама болеешь, нарушаешь диету и внука тянешь за собой!». И неделю–полторы Гришка, отлучённый от сладкого, пил сбор успокоительных трав. Успокаивали они щёки, но не обделённую сладким душу. Еженедельно по выходным присутствовали собственноручно приготовленные мамой ореховые рогалики, торт, пирог с яблоками или творогом. Но шоколад неизменно оставался самым желаемым и любимым гостем.

В витрине кулинарного отделе на блюде с белоснежной салфеткой красовались пирожные: заварные с варёной сгущёнкой в сахарной пудре и воздушные из взбитого белка - безе, любимые Гришкой песочные — два диска, склеенные повидлом в шоколадной глазури, «Картошка» с зелёным кремовым листочком — мамины, бисквитные с масляными розовыми розочками, предпочитаемые бабушкой. Папа магазинные сладости не ел, всецело отдав привилегии в кондитерских штучках маминому торту «Наполеон».

— Нет, в магашине без денег делать нечего, — сказал Гриша пускающему рядом слезу Павлику. Они осматривали с ним уже четвёртый продуктовый магазин, прилипая глазами к витринам. Разгулявшийся голод окончательно вытравил желание дальнейших созерцаний.
— Я хочу домой, к маме, — опять захныкал Павлик. — Отведи меня к ней!

Гришка и сам устал гулять по магазинам и стройкам. Они уже успели облазить в близлежащих дворах детские площадки, обследовать строящийся неподалёку от садика девятиэтажный жилой дом.

— Говолил я тебе, надо было сначала поушинать, а потом идти гулять, — наехал он на Павлика. — Так ты бабушка плидёт, шабелёт. Не успеем погулять! Тепель ноешь! Сам не мошешь дойти до дома, что ли?
— Не-ет. Я заблудилшя, — ныл Павлик.
— Мошно подумать, что ты кломе садика никуда не ходил! Ты что вошле дома гуляешь? — разочарованно осведомился Гришка.
— Да-а.

Гришка с Павликом посещали среднюю группу детского сада. Обоим было по четыре года. Павлик старше Гришки на три месяца, ростом был ниже на полголовы и тощее. «Хлюпик» сказал бы дядя Воля. Он не любил, когда какой-нибудь мальчишка плакал, хотя по рассказам бабушки мокрые щёки присутствовали и в его далёком детстве.

Днём солнце, припекая, прогревало воздух до двадцати градусов в утаённых от ветра местах. Конец мая, почти лето. Но по утрам ещё бодрило прохладой. Гришка, отправляясь в детский сад в голубой джинсовой ветровке и красных штанах с аппликацией точной копии автомобиля из мультика «По следам бременских музыкантов» на грудке, в садике менял одеяние на более лёгкое. Сегодня это был яркий жёлтый костюм: футболка и шорты с рисунком играющих футболистов. Костюм мама недавно привезла ему из Китая. Такого больше ни у кого не было. Чёрная бейсболка и красно-жёлтые полукеды дополняли спортивные прикид. Гришка горделиво выпячивал грудь, чувствуя себя футболистом. Обычно группа выгуливалась за полчаса до ужина на одной из детских площадок, рассыпанных по территории садика, ограждённой редким деревянным забором. Летом садик обычно посещало детей процентов на пятьдесят меньше. Из двадцати двух человек в Гришкиной группе наличествовало теперь двенадцать–четырнадцать. Родители увозили детей в отпуск к море, на дачу к родителям или в деревню к родственникам. Гришке отдых на море в перспективе наступающего лета не светил. Отпуск родителям дали по графику в сентябре. Это значило, что по выходным они будут купаться на речке и копошиться в огороде — ничего интересного. А Гришке хотелось путешествовать. Тут ещё Павлик, качавшийся с ним на качелях, предложил удрать. Пока воспитательница отсутствовала в здании садика, они вышли за калитку. В калитке, столкнувшись с бабушкой одногруппника Сени, слегка струхнули, но та, проводив их взглядом, не остановила.

Поначалу, радуясь удачному побегу, они, опьянённые добытой свободой, разрабатывали маршрут путешествия. Родители никогда не давали вдоволь насладиться цветастым содержимым торговых прилавков. «Не музей, чтоб глазеть, — говорила мама. — Покупай и отходи!» В чужие дворы вообще ходить строго воспрещалось. Хотя Гришка давно и детально без ведома родителей близлежащие дворы своего дома обследовал.

Павлик жил возле садика. Гриша, отведя его прямо к подъезду, тоже отправился домой.

Алина всегда забирала Гришу из детского сада пораньше, до ужина. Будучи врачом, она вела приём в поликлинике до половины четвёртого, имея возможность сократить сыну пребывание в нелюбимом им заведении. Другие родители обычно приходили за детьми после шести часов вечера. Руководствуясь только ей понятными причинами, Алина предпочитала, и накормить Гришку до садика завтракам на всякий случай — вдруг не накормят — и забрать пораньше. Поужинает дома. Нетерпящий ничьего насилия тот любил гулять во дворе дома, а не садика.

В этот день, задержавшись на работе, она пришла за Гришкой после пяти вечера. Дети играли на детской площадке. Гриши среди них не было.

— Где Гриша? — спросила она молодую чрезмерно упитанную под метр восемьдесят воспитательницу Татьяну Ивановну.
— Его забрала мама, — парировала та, глядя куда-то поверх оторопевшей Алины.
— Где Гриша? — растерянно повторила Алина.
— Его забрала мама, — уставившись ей в переносицу, неуверенно прошептала Татьяна Ивановна, видимо засомневавшись в правильности своего ответа.
— А я кто? — занервничала Алина. С бешеной скоростью в голове стали рождались жуткие мысли: его украла какая-то женщина! Почему воспитательница говорит, что мама? Они год ходят в эту группу, и она прекрасно знает Алину в лицо.
— Где Гриша? Кто его забрал?- Срывающимся голосом прокричала она.
— Может он дома? — предположила Татьяна Ивановна, неуместно заискивая.
— Как дома? Его никто не мог забрать! За Гришей бабушка приходила? — Алина сама не верила в то, что говорит. Муж на работе до восьми часов вечера. Скорее задержится, чем вовремя уйдёт с любимого поста. Бабушка за городом в огороде. Час добираться туда, час - обратно. Уехала в обед. Вернуться раньше пяти часов она никак не могла. Алина кинулась к шкафчику в здание садика. В шкафчике одиноко висели ветровка и красные штаны Гриши. Значит, ни бабушка, ни муж за ним не приходили. Да и с чего вдруг? Детей на площадке было человек десять. Почти все девочки. Алина, давно умело наладившая с ними дружеский контакт беседами о бантиках, платьицах, куклах в раздевалке в ожидании одевающегося самостоятельно Гриши - не даром наблюдает шестой год девочек в поликлинике, ещё надеялась получить вразумительный ответ от них:

— Кто забрал Гришу? Тётя какая-нибудь?
— Мама, — отвечали те, глядя Алине в глаза.
— Но мама я! Кто забрал Гришу? — беспомощно кричала Алина.
— Мама. — Глупо звучал тот же ответ.
— А я кто?

Молчание зависло в воздухе, как воздушный шарик, ожидающий ветра. Волшебного ветра не было. Ежесекундно растущий поток безумных домыслов не находил ответа, сжимая сердце, парализуя разум. «Какой-то сумасшедший дом!» — Алина кинулась бежать домой, беспочвенно надеясь, что бабушка или муж всё-таки забрали Гришу, не предупредив. Спрашивать ещё раз было бесполезно и невыносимо. «Гришу забрала мама» издевательски крутилось в голове, как заезженная пластинка.

Садик, находившийся в пяти кварталах от дома, на пересечении четырёх оживлённых до предела транспортом улиц, казался зловещей дырой, пожирающей детей.  Татьяна Ивановна, потряхивая стокилограммовым весом, неслась впереди Алины, нетерпеливо притоптывая перед краснеющим светофором. Можно было бы позавидовать скорости передвижения её далеко неспортивного тела, если бы не известные обстоятельства, вызывающие к ней злорадное неприятие: «Раньше не могла сбегать, корова? И с кем она бросила детей на площадке?»

До дверей квартиры домчались одновременно. Никого. Вернулись в садик порознь по противоположным сторонам улицы: воспитательница, опустив голову, глядела под ноги, Алина вертела головой во все стороны, высматривая сына. В садике позвонила в милицию, сообщив приметы Гриши. Воспитательницы других групп неуверенно мямля: «Сейчас найдётся. Вот увидите», — рассеянно бродили по территории садика. В шесть часов вечера выяснилось, что пропал не только Гриша, но и Павлик. В милицию уже звонили взволнованные родители Павлика.

— Вы что там с ума сошли? Издеваетесь? Не знаете, сколько детей пропало? Каждый час добавляете по одному? Пересчитайте, может ещё кого-нибудь не хватает? — орали в трубке стражи порядка.

Алина не в силах ждать на одном месте, отправилась на поиски по направлению к дому. Она обследовала район в радиусе километра. Безрезультатно. Родственники, заявив в трубку: «Сам придёт», — искать отказались. Если бы родителям было в это так легко поверить! Часы показывали восемь часов вечера. Темнело. Вернувшаяся с огорода бабушка хлестала корвалол.  Размазывая по щекам слёзы, не забывала развивать свои дико жуткие фантазии. Обессилевшая Алина молча сидела в кресле. Милиция, периодически названивая, задавала  душещипательный вопрос: «Ребёнок дома?» В дверь постучали. Подскочив, Алина открыла. На пороге стоял Гришка грустный и уставший. По лестнице поднимался домой с работы отец. Желания и сил наказывать Гришку не было.               

Целый вечер семьёй, усевшись за поздний ужин в гостиной, молча слушали рассказ юного незадачливого «путешественника». Сумбурная речь, требующая логопедической корректировки, смягчала накал сюжета: «Л» вместо «Р», шепелявое английское «С» с высунутым между зубами языком. Не замечаемые никем голодные маленькие дети, созерцающие витрины, пересекающие оживлённые улицы, лазающие по строящемуся девятиэтажному дому… Всё компоновалось в щекочущую нервы трагикомедию о беспризорниках и равнодушно жестокой людской толпе. Слушатели вымучивали улыбки. Рассказчик активно жестикулировал руками, не в силах сдержать накопившиеся эмоции. Кто-то, спохватившись, ринулся записывать рассказ на магнитофон. Запись вышла тихой и невнятной. Магнитофон свидетельствовать отказался. Хэппи энд понемногу успокаивал нервы.

Как из двенадцати детей, воспитательница не заметила пропажу двух на ужине, никто так и не узнал. Пострадали в этой истории только Алинины новые индийские кожаные босоножки — стельки стёрлись до дыр. На следующий день вторая воспитательница Гришиной группы, бабушка провинившейся напарницы, прибежала к ним домой просить замять дело на начальной стадии, забрав жалобу у заведующей.

 
- Ведь всё хорошо закончилось? Правда?- Жалобно заглядывая Алине в лицо, пуская слезу, сухонькая женщина солидного возраста вымаливала прощение за внучку.
- Слава Богу! А если бы нет? Если бы с вашим внуком или сыном такое произошло? Вам доверяют детские жизни! Они лазили в строящемся девятиэтажном доме!
- Я Вас понимаю. Простите. Но её не возьмут в органы. Больше такого не случится. Я ручаюсь. Пожалуйста, простите.
- Как Вы можете ручаться за неё? Этот поступок непростителен априори. Как ей можно доверять теперь детей? Не хватает двоих на ужине, а она спокойна! Вы просите за неё прощение, а она словом не обмолвилась!
- Пожалуйста. Я Вас понимаю. Пойдите нам на встречу. Ведь всё хорошо закончилось…
Заберите жалобу у заведующей. Пожалуйста.

Просьба была удовлетворена. Татьяна Ивановна готовилась стать добросовестным сотрудником правоохранительных органов. Как сложилась её карьера неизвестно.

5 июля 2015 г.
опуб-но в 2014 г.