Алка

Молчание затянулось…

- Ну, и что ты собираешься делать?

- Убивать…

Алкины глаза не выражали ничего – и это было страшно. Никакой мысли. Никаких эмоций. Пустота глазниц мраморной статуи. Остановившийся взгляд кладбищенского ангела. С такими глазами можно убивать. А можно – умирать.

Перед Алкой на столе разложены коробочки с лекарствами, шприцы, ампулы с физраствором. Это не менее странно, чем остановившийся взгляд серых глаз. Алка не признаёт лекарства: гомеопатия, массажи, точечная терапия, какие-то безумные народные методы. Лекарства – никогда. За все пятнадцать лет нашего знакомства… пятнадцать? Нет, больше. Уже больше…

Я помню её юной, беспечной, совершенно солнечной. Это было тогда, когда мы познакомились: осенью, под моросящим питерским дождём. Она была одета в невообразимые какие-то лохмотья: курточка из кожи молодого дерматина, местами уже потёртая и оборванная, джинсы с заплатами во всю попу, ярко-красные, не первой юности, сапожки без каблука, а в довершение всего – фетровая шляпка с вуалью и яркая огромная павлово-посадская шаль. Странно, но этот клоунский наряд ей удивительно шёл. Возможно потому, что она держалась абсолютно непринуждённо и даже немного снисходительно посматривала на собеседников, словно на ней не рваньё из секонд-хэнда, а новёхонькие брендовые вещи. Мне тогда показалось, что она знает о мире что-то такое, чего не знаю я. Да, так смотрят новорожденные дети: чуть устало, немного свысока и очень мудро. В их взгляде – знания о другом мире. Том, куда путь закрыт, как только тебе перерезали пуповину, шлёпнули по попе и радостно услышали твой первый крик. В её взгляде было что-то похожее… Я утонул в этих глазах – как многие до меня. Как многие после…

Я приехал тогда в Питер на несколько дней – решить рабочие вопросы. Рассказывал всем, что работаю на «Мосфильме»… Это было правдой только отчасти: наша рекламная фирмочка арендовала у «Мосфильма» комнатку. Маленькую, но достаточную для того, чтобы поставить там пару компьютеров, диван и стол, на котором макеты воплощались в жизнь. Не сказать, чтобы мы процветали, но у многих других дела шли ещё хуже. Девяностые, родные и проклинаемые, мало способствовали процветанию. В поисках дешёвого сырья для шелкографии и новых клиентов меня, как самого обаятельного, и заслали в Питер. Денег было: на билет туда-обратно (взят шефом) и гостиницу (бронируй сам)… Поезд Москва-Питер, случайные попутчики – музыканты… А и правда, зачем мне гостиница? Ночлег и так найдётся!

Ночлег нашёлся: у Алки. Нас познакомил Дэйв: трубач, прекрасный собеседник и обаятельный алкоголик.

- Ко мне? На пару дней? Легко!

И она повела меня в ночь… Дворами, переулками, небольшими улочками, о которых я и знать не знал. Мы шли долго: не потому, что было очень далеко. А потому, что это была странная ночь. Таких ночей в жизни бывает мало – а у многих не бывает вовсе.

- Тяжкий, плотный занавес у входа, За ночным окном – туман… - Алка взбирается на колонну, вглядывается в окно, прячущееся в нише, и читает Блока: не для меня – себе. Потом вспоминает, что есть я, прерывается на середине, спрыгивает вниз…

- Читай дальше… - прошу я. И она заканчивает стих – глядя мне в глаза снизу вверх – она намного ниже меня – но всё же с каким-то превосходством. И тут же, закончив последнюю строфу, протягивает обе руки:

- Я приглашаю Вас, сударь, на вальс!

Вальс на пустынной мостовой странного города. Вальс без музыки, под тихий напев: та-дам, та-дам, та-дам, та-да-да-та-да-дам-та-да-дам… Я старше, чем эта девчонка в латаных джинсах и рваной курточке – но я намного моложе её… Она похожа на вспышку магния у фотографа начала века. «Сейчас отсюда вылетит птичка!»… Вылетела! Вот она! Лови!!!

- Уезжать, бежать из Петербурга, И всю ночь летит до поворота… - Алке надоело танцевать, она нашла очередную «сцену»: перила высокого крыльца. Она читает стихи: Бродский, Ахматова, снова Бродский… Она – дитя своего города. Моя Москва не могла бы родить такую дочь: одновременно реальную – и не реальную. Она выросла в мистике этих туманов и дождей, которых я никогда не любил. Не любил и не понимал. И к утру, когда мы почти доходим до её дома, я готов увезти её отсюда или приехать жить сюда. Я хочу её любви…

На газоне полно ещё не замёрзших ромашек. Я набрал букет, театрально встал на одно колено, но не успел ничего сказать: она рассмеялась. Звонко и очень задорно. Потом – посерьёзнела, огляделась: вокруг – парк, сквозь который она меня ведёт к себе. Желтеющие листья, увядающие цветы… Осень. Не найдя искомого, просто отошла чуть вперёд, обернулась:

- Я пошёл на базар, где птиц продают, И птиц я купил Для тебя, любимая…

А потом подошла, приподнялась на цыпочки, поцеловала в губы:

- Никогда… я никогда не полюблю тебя. Я могу подарить тебе ночь, две, месяц… Даже год. Но я не буду любить тебя: я люблю его…

Странно: она не назвала имя, но я понял, о ком речь… Да, наверное, его нельзя не любить: музыканты всегда были в фаворе.

В этот день не пришлось спать: она исполнила своё обещание. И как исполнила! Я едва пережил этот день, чуть не испортил весь совместный бизнес, а стрелки часов не двигались, не двигались, не двигались… Но вечер наступил, и она – да, она сумасшедшая! – повела меня гулять. Пешком. Через Дворцовый мост. В середине октября… Она была задумчива и не столь шаловлива, как вчера. Но её взгляд от этого был ещё более колдовским. И мне уже было не важно, будет ли она просто рядом или одарит меня ещё раз волшебством своего тела: я пьянел от её присутствия…

- Мне всё равно, будешь ли ты меня любить, - сказал я. – Поедем со мной!

- Я не сделаю тебя счастливым…

Я приезжал в Питер потом ещё много раз. Я каждый раз старался встретить Алку. Я каждый раз звал её с собой… А потом, в какой-то очередной свой приезд, понял: она была права. Наша дружба гораздо важнее совместной жизни. И – смирился, женился, развёлся… Всё как у всех.

И она – как все: вышла замуж. Развелась. Не как все: всё же дождалась своего трубача. Была счастлива – хоть и знала, что он её не любит. И была бы счастлива до конца дней своих – но он покинул этот мир раньше. Я ждал её тогда в Москве… Она позвонила: «Игорь, мне нужна помощь. Приеду?». Это было странно, не понятно, но они так решили: он решил умирать, а она должна была уехать. Он не хотел умирать при ней. Но и жить больше не мог. Я не спросил про диагноз: зачем? Я пытался вернуть ту Алку, которую знал. Мою Алку…. Я не смог…

Она вернулась в Питер. Мы общались часто – сначала «аська», потом скайп… Она была всегда не одна – и всегда одинока. Она не плакала, но и перестала петь. «Жизнь –рутина, - говорила она. – Дом, работа, дом… Иногда – в гости. Иногда – на какой-нибудь сейшн. И всё». Мне казалось, она умерла вместе со своим музыкантом.
И вдруг – всё изменилось. Она постучалась – редкое явление – на видеоразговор.

- Я счастлива! Игорь, ты не представляешь себе, как я счастлива! Он любит меня, я люблю его – и у нас скоро свадьба!

Её глаза сияли: счастье и… одержимость. А на заднем плане я увидел его: привлекательный молодой человек… когда на него смотрят. В какой-то миг он решил что его никто не видит, расслабился: что-то дебиловатое тут же проступило в очаровательных, есенинских чертах. Мне бы сказать ей об этом – но нет… Она была так счастлива!

Первый тревожный звонок прозвенел через год: она сменила фото на аватарке. На фото была не моя Алка, а какое-то растерянное, раздавленное существо. Во взгляде серых глаз, не терявших королевского спокойствия даже тогда, когда ей было очень больно, не читалось ничего, кроме немого, но очень громкого «за что?????». Я позвал её в скайпе:

- Что случилось, зай?

- Ничего… всё в порядке. Всё хорошо, Игорь… всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо…

И по тому, сколько раз она это повторила, я понял: всё плохо. Приехал. Принёс тортик и коньяк.

- Извини, у нас сухой закон…

Её муж был мил и корректен. Она – истерична и подавлена. Я позвал его покурить

- Что у вас происходит?

- У нас… у нас у Алки крыша едет…

И он рассказал мне, как она ревнует его, заботливого и нежного, ко всем, проверяет его мобильник и «личку», устраивает скандалы на пустом месте, запрещает ему встречаться с друзьями и детьми от первого брака… И я – поверил. Он казался таким заботливым, а она… в конце концов, у неё была такая бурная молодость!

Да, я поверил ему, а не ей – давней моей подруге. За эти годы я привык к тому, что люди могут меняться. И не всегда – в лучшую сторону. Я многих похоронил, многих проводил в лагеря, немногих оттуда встретил. У неё был повод измениться – и не один. И я, дурень, не придал этому значения. Тем более, что фото на аватарке скоро изменилось, а в фотоальбомах всё чаще стали появляться фоточки счастливой пары…

Второй звонок прозвенел через полтора года: она написала, что едет в отпуск одна. И что она всё чаще – одна… А это, я знаю, не её схема жизни: было бы иначе – я уже много лет был бы её мужем…

Я не отреагировал на второй звонок: милые бранятся – щепки летят. И я не хочу быть тем бревном, от которого щепка.

А третий произошёл вчера: она позвонила и сказала… нет, если матом не ругаться – ничего не сказала. Я не люблю трассу Москва – Питер, но я люблю Алку…

- Так что ты будешь делать?

- Убивать… - её глаза не выражают ничего. Никаких эмоций. Пустые глаза куклы.

- За мудаков сажают!

- Знаю…

Я жду, что она заплачет. Сядет рядом. Начнёт кричать, материться, бить посуду… Я жду эмоций. Их – нет. Она даже не пьёт: сниф с коньяком, стоящий пред ней, остаётся не тронутым. Я наливаю себе третий.

- Стоп, - говорит она. – Поставь мне укол – а потом напивайся.

Укол? Алке – укол??? Я не знаю, от чего умер её музыкант, но становится страшно – за неё. За мою маленькую сумасшедшую подругу. Она понимает – как всегда без слов:

- Всё не так страшно. Он, уходя, подарил мне «букет»…

И я – дурак! – не сразу понимаю, о чём речь…

- Да, - говорит она, не глядя. – Трипак, хламидиоз, папиллома… ну и ещё… по мелочам. Если со мной не спать – я не заразна. И я не звала тебя, ты сам!

Я вглядываюсь: она плачет. У неё дрожат руки. Она кусает губы, по лицу – как судорога – пробегают разнообразные эмоции, но ни одна не останавливается. Не знай я Алку столько лет – я был бы уверен, что передо мной психически больная дама…

Да, я умею колоть. Как надо: внутримышечно, внутривенно… Я «ставлю» ей укол, наливаю себе коньяк, говорю каких-то незначительных слов… не знаю, какое из них послужило детонатором, но плотину прорвало… И вот я, как идиот, слушаю о том, как всё было хорошо – и как стало плохо. Я хочу крикнуть ей: «Остановись! Я уже всё понял!» - но это же Алка. Моя Алка. Которая вынимала меня из жутких депрессий. Которая дарила мне такие ночи, каких я более ни от кого не видел. Мой кусачий игривый зверёк, приходивший мне на помощь не раз и не два… Но это не моя Алка! Этот потухший взгляд, эти дрожащие руки, этот истеричный голос…

- А на годовщину нашего знакомства он в том же кафе познакомился с малолеткой… Я отошла в туалет – а он в это время… Я потом с ней общалась: он ей обещал свою любовь. Теми же словами, что и мне… я его тогда простила. Я думала, что люблю… И я верила, даже после этого – верила! Он не приходил ночевать – я верила, что он у родителей. Он задерживался – я верила, что он на работе. Я верила! Я его кормила, одевала, я всегда была во всём виновата… не родила ему детей – виновата. Его бывшая не даёт встречаться с детьми – виновата. Он потерял работу – виновата. Разбил чужую машину – опять я виновата… Я привыкла быть виноватой – но с ним. Семья… у меня есть муж, мы счастливы. Ты же видел фото? Мы счастливы! Мы везде вместе! И не важно, что за всё плачу я, а пока мы доедем до нужного места – я стопиццот раз окажусь виновата. Я знала, что он изменяет, но у меня же семья…

Я протянул к ней руку. Я хотел – как раньше – погладить её по волосам: когда-то её это успокаивало… Я едва успел отдёрнуть руку: рядом со мной был дикий зверь.

Она сама испугалась. Извинялась. Списывала на лекарства… А я сначала порадовался: хоть какие-то эмоции. А потом понял, что рано радовался: это не эмоции. Это – инстинкты. Инстинкт загнанного зверя – сначала нападай, потом думай.

А сейчас я не знаю, что делать. Я, не глупый, красивый мужчина в самом расцвете лет, не знаю, что мне делать с этой уставшей девочкой, доверчиво уснувшей в моих руках. И дело не в её «букете» - я знаю, всё это лечится, и через пару недель я смогу не просто спать рядом...

Я не знаю, что мне делать с девочкой, чуть моложе меня, которая говорит, что не верит никому. Никому кроме меня… Я оказался к этому не готов… Где-то там прячется та девочка, что я любил – но в моих руках сейчас только её отражение… Нет, это я оправдываю себя. Я просто оказался к этому не готов. Я проведу ей курс лечения – и уйду. Уеду в Москву. Я и тогда, когда ты была игривым котёнком, был не готов – только говорил об этом. А теперь… Прости, Алка, я уйду так, чтобы ты не знала, что это – навсегда. Я сделаю тебе больно: я помню, что ты более никому. Прости, котёнок. Я ещё позвоню…