ИРЖИ 1-4

— 1 —
 
По Уставу рапорт принято начинать так:
 
«Коменданту приграничного восточного Улья
 господину Малху
Отчет о прослушке за неделю»
 
На автомате написав эти строки, Иржи досадливо поморщился. Имя коменданта вызывало в нем раздражение — оно походило на хриплый собачий лай. Имя, которое даже на бумаге норовило испортить гармонию округлых, будто ноты, каллиграфических букв, и где-то в районе окончания расплылось некрасивым чернильным пятном.
 
 Иржи огляделся по сторонам, словно испугавшись, что у стен есть не только уши, но и глаза, быстро наклонился над листком бумаги и слизнул кляксу кончиком языка — привычка, оставшаяся с детства. Из прошлой жизни Иржи помнил одно — как беззлобно ругала его учительница музыки, неизменно получая из рук мальчика пестреющие кляксами листы.
 
Но Иржи не собрался переписывать работу ни тогда, ни теперь. Обмакнув перо в чернильницу и немного подумав, он продолжил:
 
«В ходе прослушивания радиоэфира города N*** выявлено следующее: люди четко разделяют между собой козлов и баранов.
 
Бараны упрямы и глупы. Они редко принимают самостоятельные решения. В случае возникновения критической ситуации — впадают в ступор и создают панику.
 
Козлы тоже глупы. Часто неадекватны, но при этом агрессивны. Страдают тем, что принято называть сволочизм. Поэтому их не любят».
 
На этом месте Иржи ухмыльнулся и представил, как этот обрюзгший, пренебрегающий тренировками и очень любящий отчеты толстяк выравнивает на своем столе полученные бумаги, любуется аккуратными стопками —  как солдатами на построении, — потом берет верхний листок и начинает читать... и его маленькие глазки округляются и наливаются праведным гневом. Иржи разрешил бы отрезать себе ухо, лишь бы в этот момент находиться рядом. Он подавил рвущийся из груди смешок и быстро дописал:
 
«Также, по последним данным, были замечены мутации, названные «козлобаранами». Мутаций в «баранокозлов» пока отмечено не было.
Число. Подпись.
Иржи, инженер связи».
 
Тут он поморщился во второй раз — собственное имя также не отличалось благозвучием, да еще оказалось непростительно длинным. При перерождении его не изменили по ошибке или халатности, но Иржи на всю дальнейшую жизнь остался с ощущением собственной ненормальности. Даже по меркам васпов.
 
С чувством выполненного долга Иржи отложил перо, с невозмутимым видом свернул лист бумаги в трубочку, вложил в тубус и кинул его в распахнутый зев вакуумной почты. Еще одно интересное чтиво дорогому коменданту на долгий зимний вечер.
 
Инженер связи откинулся на стуле, прикрыл глаза и нащупал болтающиеся на шее провода наушников.
 
 Говорят, зрение — важнейший из способов восприятия мира для многих живых существ. Для многих — но не для Иржи. Для него важнейшим являлся слух.
 
Надев наушники, Иржи ласково, как когда-то в детстве гладил по спинке любимую кошку, покрутил колесико рации. В штабной службе были свои преимущества, и, только попав в связисты, Иржи понял, как ему повезло.
 
Огромный, доселе неизведанный, но такой пленяющий мир раскрылся перед ним во всей своей полноте и величии. И мир этот был — музыка.
 
Как и всякий васпа, Иржи немногое помнил из своей прошлой, человеческой жизни. Но был уверен в одном — ему повезло появиться на свет с абсолютным слухом. Яд Королевы, переродивший его в васпу, довел природные способности до совершенства.
 
В тот миг, когда Иржи выбрался из кокона, он слышал вокруг себя мерное биение сердец у спящих эмбрионов, лязг и скрежет металла где-то на нижних ярусах Улья и мягкое падение снежных шапок с еловых ветвей. Многоголосый хор, не слышимый обычному уху, но взорвавший голову Иржи изнутри. Тогда он уже не думал, что тонкий слух — это его дар. Он думал, что это — проклятье.
 
Способности неофита не остались без внимания начальства. В последующие за перерождением годы бесконечных тренировок и пыток его проводили по тонкой грани между реальностью и безумием, между сном и смертью. Со временем Иржи научился настраивать себя, как рацию. Он мог бы подслушать, о чем перешептываются солдаты в соседней казарме, или как скрипит по бумаге перо коменданта Малха, но предпочитал не знать ничего, и большую часть времени — когда не сидел в рубке или не занимался в тренажерной комнате, — ходил в бессменных наушниках связиста. Начальство не возражало  — знали, что бережет ценный инструмент. А Иржи это было на руку — находясь в своем холодном и жестоком мире, окруженный стенами Улья, как скорлупой, мысленно Иржи был далеко-далеко, там, где звучала музыка.
 
Он помнил момент, когда впервые услышал ее.
 
Тогда ему показалось, что пол под ногами качнулся, сердце замерло, а затем забилось тревожно и сладко. Он хотел расплакаться — но не мог, хотел кричать — но слова застряли в гортани. Он лишь сидел в рубке связиста, завороженный и потерянный, и от этого вся былая бравада улетучилась, и он казался себе маленьким и жалким, словно прикоснувшимся к некой прекрасной и сакральной тайне, которой не касался еще ни один васпа.
 
Отныне это стало его секретом и его спасением.
 
Составлял ли он глупые отчеты для коменданта Малха, или просыпался от кошмаров в глухой беспросветной ночи, или, шатаясь, выходил из тренажерного зала, неся на себя несмываемые отпечатки всех издевательств, принятых в его жестоком мире, — Иржи принимал это, как должное, и не противился судьбе. Потому что реальным был другой мир, и только там Иржи чувствовал себя по-настоящему свободным.
 
***
 
Комендант Малх вызвал связиста на ковёр сразу же после построения.
 
Кабинет начальника уподоблялся ему самому — такой же округлый, гладкий, забитый бумажным хламом. Бумаги тут были повсюду — на кушетке, на полу, на письменном столе. Не разбросанные, отнюдь. Иржи был уверен, что каждый отчет здесь находился на своем месте, был рассортирован по алфавиту и тематике. И эта глупая, суетливая скрупулезность раздражала, будто бросала вызов стройному и гармоничному миру самого Иржи.
 
— Доигрался, рядовой?
 
Последнее слово было произнесено с особым подчеркиванием — несмотря на привилегированное положение связиста, Иржи все еще оставался солдатом, и Малх не упускал случая напомнить об этом.
 
— Никак нет, господин комендант! — по уставу отрапортовал Иржи, глядя мимо начальника и острым ухом улавливая размеренную капель из плохо завернутого крана — кап... кап...
 
Малх распрямил плечи и вытянулся на носочках, но все равно доходил Иржи до подбородка. Связист подумал, что дай начальнику волю — он бы взобрался на табурет, чтобы хоть так показать свое превосходство.
 
«Как его вообще поставили комендантом?» — подумал про себя Иржи.
 
Воистину, пути Королевы неисповедимы.
 
— Тогда что это? —  Малх сунул связисту под нос исписанные листы.
 
— Отчеты, господин комендант! — Иржи вложил в ответ все свое прилежание и ссутулился, угнул голову в плечи — вот, мол, я какой, недостойный вас ничем, тварь дрожащая. И хорошо, что в этот момент Малх не видел его лица — уголки губ связиста уже дернулись в язвительной усмешке.
 
— На прошлой неделе... получаю отчет. О сборе яблок-паданцев, — продолжил комендант. — Потом о каком-то инвалиде Бетх... —  Малх запнулся, сверился с листком и закончил: — ... ховене. А теперь...
 
— О баранах и козлах, — с готовностью подхватил Иржи.
 
Малх размахнулся, тыльной стороной ладони хлестнул связиста по щеке. Во рту сразу стало солоно и горячо, Иржи быстро облизал рассеченную губу, но даже не дрогнул — не положено.  Малх мстительно ощерился,  погрозил окровавленным кулаком — Иржи заметил, как тускло блеснули нашитые на перчатку металлические пластины. Комендант приграничного восточного Улья всей душой стремился в преторию, но его почему-то не брали, и он выслуживался, как мог, и даже в быту старался копировать привычки, присущие телохранителям королевы.
 
— Твоя последняя игра, слизняк, — зло пролаял Малх. — Пеняй на себя. Скоро прибудет господин преторианец с ревизией. Тогда увидим. Чего ты стоишь.
 
— Благодарю, господин комендант! — с показушным рвением откликнулся Иржи.  — Уверен, господин преторианец оценит и вас. Обязательно причислит. К одной из классификаций. Из моего последнего отчета.
 
Малх некоторое время непонимающе таращился на связиста. Иржи казалось, что он слышит даже, как скрипят от натуги извилины коменданта. Затем Малх рыкнул, занес кулак и ударил снова — на этот раз в переносицу.
 
«Только неделю как выправил», —  подумал Иржи.
 
Следующий удар пришелся в подбородок, и связист прикрыл глаза, сжал кулаки, чтоб не ударить в ответ, и только слушал, как продолжает мерно капать в душевой кабине вода.
 
Кап...
 
Кап...
 
Или это кровь лилась из разбитого носа и капала на чистый, до слепящего блеска надраенный пол?
 
***
 
Вопреки ожиданиям, Иржи не потащили сразу на дыбу. Сказалась природная осторожность коменданта — без указания свыше Малх не делал и шагу. Видимо, этим и зацепил прошлого куратора приграничного Улья.
 
Допросить, вынести приговор, запротоколировать. Небольшая отсрочка перед неизбежным наказанием, но и к этому можно было привыкнуть. Ссадины не болели и не ныли — натренированный организм мог выдержать и не такие побои. Да и бил Малх не так, как били сержанты — те выискивали наиболее уязвимые места, пытали долго, со вкусом, и это, пожалуй, было единственным минусом во всей жизни Иржи. Но и в этом была особенная, извращенная прелесть — благодаря жестоким тренировкам васпы были сильнейшими существами на земле.
 
Иржи самодовольно усмехнулся. Пожалуй, он мог воспринимать свое перерождение как подарок судьбы. Кем бы он стал, не будь Королевы? Только слабой, ничего не значащей человеческой личинкой. Слышал бы он тогда музыку? Чувствовал бы ее каждым нервом?
 
У двери допросной Иржи почему-то споткнулся.
 
Показалось: навалилась на него непосильная тяжесть, да такая, что дышать стало трудно. В ушах зашумело, словно он случайно поймал не ту волну, и теперь не слышал ничего, кроме треска радиопомех.
 
«Что-то не так», — подсказало сердце.
 
Но его конвоир не почувствовал ничего. Только грубо толкнул в спину и приказал:
 
— Вперед!
 
Шаг дался с трудом — Иржи чувствовал себя, словно опутанным паутиной. И потому не заметил, как влетел в идущего навстречу солдата. От удара Иржи дернулся, распахнул глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. И сразу узнал своего сослуживца: Кир, механик третьего блока.
 
Механик и связист часто работают в сцепке. Иржи вспомнил, как еще при первом задании Кир удивился, что радист просто по звуку может определить неисправность. Тогда Иржи холодно ответил:
 
— Абсолютный слух.
 
И сейчас, поравнявшись в коридоре, он понял причину своего замешательства: сердце Кира взволнованно отстукивало рваный ритм. Для васпы это было немыслимо.
 
— Ты что-то скрываешь, —  глухо сказал Иржи, и их взгляды пересеклись.
 
Кир вжался в стену, на какое-то мгновение в карих глазах промелькнул испуг. Конвоир, сопровождавший Иржи, смерил юношу равнодушным взглядом и бросил вскользь:
 
— В медицинский блок. Живо.
 
Тогда испуг во взгляде механика сменился ненавистью — такой неприкрытой, хлесткой, что у Иржи снова подкосились ноги.
 
«Я угадал», — подумал связист и горько усмехнулся про себя.
 
Что бы ни замыслил молодой механик, сегодня ему тоже предстоит испытать на себе крепость сержантских кулаков.
 
Толкнув Кира плечом, Иржи потащился дальше по коридору до обитой железом двери допросной. И чем ближе он подходил, тем тяжелее становилось на душе. И дело было не в предстоящем наказании и даже не в столкновении с механиком.
 
Тут было что-то другое. Ощущение беды, которое появилось с утра и теперь набирало силу. И это совсем не нравилось Иржи.
 
Конвоир толкнул в сторону дверь допросной и отрапортовал:
 
—  Задержанный прибыл, господин комендант!
 
Дверь захлопнулась, как капкан. А связист остался стоять на пороге допросной, будто прирос к полу, но не смотрел ни на коменданта Малха, ни на его секретаря, перебирающего желтые бумаги, ни даже на палача, облаченного в тяжелый кожаный фартук.
 
— Подойди, тварь! — голос Малха донесся будто издалека.
 
Иржи не посмел противиться, сделал шаг навстречу. Взглядом из-под опущенных ресниц он окинул разложенный на хромированном столе инструмент: сверла, щипцы, медицинские скальпели разных форм и размеров. Пожалуй, одна из причин, по которой Иржи никогда не стремился к повышению, заключался в том, что его склонности садиста не были достаточно развиты, и от этого он еще острее ощущал себя «белой вороной».
 
Неправильное имя. Неправильный характер. Неправильный васпа.
 
Комендант начал говорить, но слова ускользали от внимания Иржи. Иногда ему давали возможность вставлять «да» или «нет». Звонко отстукивали клавиши печатной машинки, скрипела проржавевшая каретка. Но все это было не важно. Ни происходящее в этой комнате, ни даже в Улье.
Иржи вслушивался в происходящее за его стенами.
 
На таежных озерах, далеко за стенами каземата, с мучительным хрустом ломался лед. Шумели вековые кедры, теряя прошлогоднюю хвою. И где-то за всеми этими звуками слышался еще один: пока еще далекий, но приближающийся с неотвратимостью снежной лавины. Такой звук мог бы издавать осиный рой, в одночасье взмывающий над потревоженным ульем.
 
Или двигатели военных бомбардировщиков.
 
—  Какие последние сводки? — хрипло спросил Иржи.
 
Комендант прервался на полуслове. Его округлое лицо побагровело от гнева.
 
— Что-что? — начал он. — Кто давал право голоса, рядовой?
 
И обратился к сержанту, брызгая слюной и потрясая пухлыми кулаками:
 
— Какая наглость! Неподчинение! Бунтарство! Не иначе, переворот замышляет!
 
Иржи поморщился: от визгливых ноток в голосе коменданта в висках заломило, словно в череп вошла тонкая игла. Он отмахнулся от Малха, как от надоедливого насекомого, и добавил, слегка повысив голос:
 
—  Господин комендант! Это важно! Я с утра не был на посту. Какие сводки получены за это время?
 
Иржи все еще не поднимал головы, по уставу глядя в сторону, но краем зрения заметил, как Малх в ожидании повернулся к секретарю. И судя по растерянному вздоху последнего, понял — новую корреспонденцию никто разобрать не удосужился.
 
Волна прокатилась по телу, оставив после себя неприятное щемящее чувство.
 
«Куда так торопился Кир? Что скрывал?» — отчего-то снова подумалось Иржи.
 
И откуда-то издалека услышал глухой голос сержанта:
 
— Запросите соседний Улей. Пусть уточнят обстановку. Экзекуцию отложить. Если этот связист — слухач, мы должны...
 
— Поздно, — с силой вытолкнул из себя Иржи и только теперь осмелился поднять голову — в зыбком мареве лица коменданта и секретаря казались помертвевшими, испуганными. — Мы прозевали налет...
 
В тот же миг Иржи почувствовал, как из-под ног выдернули опору, и он полетел вниз, инстинктивно закрывая руками голову. Новый удар сшиб с ног коменданта, сбросил со стола орудия пыток, и по стене побежала трещина, словно кто-то снаружи скальпелем вспорол прочные стены Улья.
 
«Я бы мог предупредить, — в последний раз подумал Иржи. — Но, куда же так торопился механик?»
 
А ещё через мгновение он оглох от инфразвука — уши заложил вой умирающей королевы.
 
— 2 —
 
Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною.
 
Но сказал Бог: да будет свет!
 
И вспыхнул свет — затопил белизной комнату, брызгами рассыпался по мозаичному полу, обесцветил увядающие лепестки лилий.
 
Воздух здесь промерз насквозь, и человек в дорогом костюме цвета сливок тоже казался замерзшим. В его взгляде — январская стужа, слова падали льдинками...
 
...  — Вы, душа моя, слишком опекаете его...
 
Мальчик боялся поглядеть в сторону, где по стенам и полотнам великих мастеров разбегались морозные разводы. Змеясь, ползли вверх, забирались в нишу, к вазе с белыми лилиями. И огромные колокольцы цветов испуганно ежились, словно их и впрямь коснулась зима.
 
— А вы, друг мой, — вторил печальный голос женщины, — слишком строги к нему. И забываете, что нашему сыну — всего пять...
 
— Уже пять! — не терпящим возражений тоном перебил мужчина. — И я не желаю, чтобы мой первенец и наследник вырос тряпкой. Какой пример он подаст младшему брату?
 
Мальчик вздрогнул, но занятия не прекратил: звуки, которые он извлекал из инструмента — выверенные, чёткие. Они будто отделяли эту холодную комнату в фамильном замке от чудесного, искрящегося мира мелодий и грёз, где ему так нравилось быть. С ранних лет его учили писать, рисовать и музицировать. И если с первых двух предметов удавалось улизнуть, хитро сославшись на недомогание, то на уроках музыки наступало выздоровление.
 
«Чудо!» — смеялась учительница, остроносая, худая, про таких говорили — дурнушка, но улыбчивая и добрая, и этим очаровательная. Ее длинные пальцы невесомо порхали по клавишам рояля, извлекая волшебные, завораживающие звуки. И голос у нее тоже был под стать волшебнице — мелодичный, звенящий, иглой впивающийся в сердце, отчего мальчику становилось мучительно и сладко. И он только мог, что заворожено стоять, неосознанным подергиванием пальцев повторять движения ее рук. А потом сам садился за рояль и извлекал первые, еще нестройные звуки.
 
«У нашего Иржи — идеальный слух, — любила повторять она. — С раннего детства способности имеет. Будет нам второй Моцарт».
 
И мальчик слушал и рдел, и очень хотел, так хотел оправдать надежды отца и понравиться своей некрасивой, но чудесной учительнице.
 
Но он был еще мал решать. А потому взрослые решали за него.
 
— Но сидеть за роялем по шесть часов в день — даже для взрослого испытание, — робко возразила женщина. — А он — ребёнок. Он должен играть, развлекаться...
 
— Не в моём доме! — мужчина хватил кулаком по столу. — Раз уж решил быть музыкантом — пусть старается! Я не хочу, чтобы наша древняя фамилия стала синонимом дилетантства! Если мой сын решил посвятить себя этому занятию — то будет лучшим. Или не будет вообще.
 
Неокрепшие пальцы соскользнули с клавишей, музыка оборвалась визгливым аккордом. Женщина обернулась: светлые волосы, печальная улыбка, в серых глазах — безграничная любовь.
 
Такой и запомнил ее мальчик до того, как стужа настигла ее и превратила в ледяную статую. Лилии качнулись и полетели вниз, брызнули осколками, и уши заложило от стеклянного звона...
 
Дребезжание стихло, и в воцарившейся абсолютной тишине он увидел идеально заострённую макушку Улья, выведенную на белоснежном полотне пространства. Она расходилась пластами, словно над лесом распускался фантасмагорический цветок. Из его сердцевины, как из жерла вулкана, бил столб раскалённого добела пламени. Вся громадина гнездовища некоторое время шла зыбью, а потом низверглась, подмяв под себя вековые сосны, будто хворост. Затем пришел нутряной гул.
 
Иржи приоткрыл веки, но звон не исчез. Стеклянные лилии абажуров слепили глаза, потолок казался чистым листом бумаги — бери и пиши. Будто ластиком стерлись лица мужчины и женщины, и остались только незнакомые силуэты — уродливые и словно грубо очерченные грифелем.
 
— ... Морташ замучил отчётами ...
 
— ... это насекомое...
 
— ... кажется, он контужен...
 
Предметы, наконец, обрели контуры, голоса — чёткость, тело — чувствительность. Но цвета так и не вернулись. Мир оставался черно-белым.
 
Незнакомый человек в белом халате направил луч крохотного фонарика в лицо. Иржи рефлекторно моргнул, белизна комнаты тотчас пошла серыми разводами — словно хлопья сажи начали облетать с истерзанного взрывами неба.
 
— Испытуемый очнулся. Можно приступать, лейтенант Гиз.
 
Второй человек также сер и неприметен — лишь карандашный набросок на белом холсте мироздания.
 
— Помнишь меня, оса?
 
Голос, визгливый и нервный, отчетливо донесся даже сквозь заложивший уши звон. Иржи захотелось отвернуться, но это ему не удалось — голова была крепко перехвачена ремнем. Такие же путы стягивали его запястья и грудь, поэтому Иржи оставалось лишь молча созерцать вопрошавшего.
 
— А я помню, как ваш рой кружил над лесом, — продолжил лейтенант, и его губы злобно искривились. — Как вы, сволочи, косили наших из пулемётов. Но и мы не остались в долгу. Ты ведь тоже видел, как мы разнесли ваше мерзкое гнездо? Надеюсь, ты тогда был в сознании! Надеюсь, ты мучился!
 
Сердце сжалось и заныло от дурного предчувствия. Иржи пошевелил пальцами, словно выстукивал играющие в голове сонаты, фуги, целые оркестровые пьесы, но ощутил под рукой не приятную гладкость слоновой кости, а только холод металла.
 
— Закончился ваш праздник, твари поганые! — лицо лейтенанта придвинулось ближе, с его губ срывались капельки слюны, а бородавка на кончике его носа налилась свинцовой серостью. — Теперь мы станем задавать ритм. Ловить вас и давить, давить, как вшей! Чтобы ни одного паразита не осталось на земле!
 
Иржи по-прежнему молчал и смотрел прямо в покрытое испариной лицо лейтенанта, но перед глазами дрожали и осыпались инеем ледяные лилии.
 
Подошел доктор, положил на плечо Гиза безжизненную ладонь:
 
— Я бы порекомендовал вам афобазол, друг мой. Вы слишком взвинчены.
 
— Как я могу быть спокоен, пан доктор! — огрызнулся тот. — Когда там!.. Мои товарищи!..
 
— Ну что вы как маленький, право, — всё тем же равнодушным тоном осадил его врач, — это же война. Жертвы неизбежны. Давайте лучше поскорее приступим к делу. Каковы были указания?
 
Гиз выпрямился, достал из кармана свернутый листок и передал его доктору. Прежде безжизненные рыбьи глаза врача теперь осветились радостью.
 
— Прекрасно! Значит, можно не ограничивать себя.
 
Он свернул листок и убрал в карман халата, после чего произнес уже деловым тоном:
 
— Вы знаете, лейтенант, что такое «ментальный поиск»?
 
Гиз отрицательно качнул головой, и Иржи снова почувствовал, как внутри все начало сжиматься и холодеть, словно стужа наконец-то настигла и его.
 
— Сейчас узнаете, — пообещал доктор и взял с подставки шприц с длинной и тонкой иглой. — Как и многие социальные насекомые, васпы связаны между собой. А если верить предварительным данным, эта особь имеет идеальный слух. Потому он наиболее чувствителен к неким, скажем так, телепатическим волнам, которые, как считается, испускают представители его расы. Возможно, сегодня мы сумеем пройти чуть дальше и сделать то, чего не сумели сделать с предыдущими образцами.
 
Иржи следил, как медленно ползет поршень, как колба шприца постепенно наливается бесцветной мутью. Смертоносное жало иглы хищно блеснуло в нестерпимо ярком свете ламп, и на острие выступила и задрожала белесая капля.
 
— Но, дорогой мой Гиз, — продолжил доктор, и его голос казался сухим и бесстрастным, как ровный гул работающих механизмов, — для любой передачи нужна радиостанция. Ею и была Королева. Но — увы и ах! — их величество приказали долго жить! — он осклабился, демонстрируя тёмные неровные зубы, но глаза его всё также были мертвы. — И теперь в эфире — ти-ши-на! — тянет он и заканчивает не без важности: — А природа, как вы знаете, не терпит пустоты ... Сейчас мы им кое-что напомним...  Сейчас мы заставим эту память пульсировать и биться... Эссенция Королевы, Гиз, говорят, творит чудеса. Вы готовы поверить в чудо? Адреналин заводит остановившееся сердце, эссенция Королевы — останавливает живое... Но это не совсем смерть — скорее, своеобразный переход. Смотрите!
 
Иржи дернулся снова, напряг мышцы, но это только насмешило лейтенанта. Доктор улыбнулся тоже, однако глаза его так и не ожили — остались черными провалами бездонных колодцев.
 
Затем игла вошла под ключицу.
 
Боль яркая, как ожог белого фосфора, прошила тело, и холод, до сего момента дремавший в сердце, прорвался и потек по венам. И эта лавина смела лица людей, сгладила линии и углы. И свет воцарился в мире, и тьма не объяла его...
 
Потом он услышал голос.
 
Сначала это был только шорох, похожий на треск помех в радиоэфире или отдаленный шум водопада. Едва различимый, но ясно показывающий: жив еще.
 
— Смерть... — сказал голос.
 
И белая пелена рухнула.
 
Вслед за первословом стремительный карандаш небесного художника набросал эскиз: крыши... дома... дверь... комната... За столом — чья-то сгорбленная неподвижная фигура.
 
Лицо его безжизненно и мертво. Водянистый взгляд — взгляд покойника. Язык, должно быть, с трудом ворочался в мертвой гортани.
 
— Я чую смерть... — повторил сидящий.
 
Ему ответил другой, такой же безжизненный и тихий:
 
— Мы взяли их базу.
 
— Кто выжил?
 
— Никто.
 
— Наши потери?
 
— Пятеро.
 
Фигура за столом качнулась, поднялась. И бумажная белизна пространства скукожилась, будто её лизнуло пламя, — это вспыхнули рыжие волосы говорившего.
 
— Готовьтесь к передислокации, — отчеканил он.
 
— Дозвольте согласовать координаты?
 
— Дозволяю.
 
Комната завертелась, подернулась инеем, дрогнула и рассыпалась в снежное крошево. Вьюга укрыла мир белёсым саваном, и спрятала в круговерти и зарево пожаров, и зелень таежного леса, и насыщенную синеву туч. Дома превратились в серые точки, дорога легла тонким пунктиром, и вся местность теперь — словно на ладони. Топонимическая карта.
 
Тире и точек в его арсенале достаточно, чтобы передать любую важную информацию, и он с точностью до секунды отсчитал долготу и широту. Пальцы привычными движениями начали выстукивать сигнал.
 
Потом его потащило назад, швырнуло обратно в плоть. Пробуждая, обожгло болью, и тело забилось в конвульсиях, на губах выступила пена. В глотке — рыбьей костью, мешая дышать — застрял беззвучный крик.
 
— Доктор, да что вы стоите, стабилизируйте его! — через биение пульса, как через грохот водопада, донесся знакомый неприятный голос. — Нужно, чтобы он повторил сигнал — этот получился нечётким.
 
Понимание ледяной волной окатило Иржи: где-то далеко держали совет ничего не подозревающие васпы — возможно, последние уцелевшие васпы в мире. Но теперь с его, Иржи, помощью люди перехватили радиограмму. И были готовы нанести последний, решающий удар.
 
Иржи попробовал открыть глаза, но организм не слушался его.
 
— Это невозможно, — между тем едва различимо ответил врач. — Он просто не выдержит повторения. И так на грани.
 
— Такое впечатление, пан доктор, что вы жалеете эту мразь! — с ехидцей проговорил лейтенант. — Ну подохнет — шут с ним! Он последний что ли?! Я требую — заметьте, требую! — чтобы вы вкололи ему эссенцию ещё раз и повторили эксперимент!
 
Иржи разлепил веки. Яд Королевы бурлил в его венах, обжигал холодом, но вслед за болью принес с собой и силу. Он снова попробовал напрячь мускулы, и теперь ремни натянулись.
 
— Кажется, друг мой, вы ничего не поняли — этот подопытный уникален. Боюсь, если мы потеряем его сейчас...
 
— Ещё слово — и я заподозрю вас в симпатиях к осам, пан доктор, — тонкий слух Иржи уловил щелчок затвора.
 
— Ладно, не кипятитесь, лучше помогите мне...
 
Люди склонились над ним, завозились, клацая застежками ремней. Лица его палачей были совсем рядом — мокрые от пота, белые, как только что выпавший снег. Мышцы на лице свело судорогой, и Иржи не сразу понял, что улыбается.
 
«Начальная часть симфонии всегда самая драматичная, — вспомнилось ему. — Исполняется стремительно и ярко...»
 
Иржи рванулся. Ремни лопнули с гулом оборвавшейся басовой струны.
 
«До-о-о...» — прокатилось по комнате, и стены задрожали в мареве, белизна начала наливаться кровавой мутью.
 
«Пора встряхнуть этот унылый монохромный мир, — подумал Иржи. — Сегодня симфония будет алой».
 
Игла вошла в шею доктора прежде, чем тот успел опомниться и отскочить на безопасное расстояние. Его руки взлетели к горлу, задрожали на весу и упали отяжелевшими плетьми. Рыбьи глаза еще сильнее вылезли из орбит, вокруг них набухли и почернели, разбегаясь темной сеткой, капилляры — яд Королевы со стремительной быстротой разносился по телу. Мучительно хрипя, доктор начал медленно оседать на пол.
 
Лейтенант Гиз, что-то бормоча, попятился к стене. Покачнулся, ногой зацепил столик, на котором с педантичной точностью были разложены медицинские принадлежности — как пыточные инструменты в казематах Улья. Железные предметы с лязгом обрушились на кафель. От удара по белой плитке побежали тонкие чёрные трещинки, и что-то со звоном подкатилось под ноги Иржи.
 
Ланцет? Хорошо.
 
Покачнувшись, Иржи приблизился к лейтенанту. В глазах Гиза дрожал и распускался чернильный бутон зрачка — так облако сажи дрожало и осыпалось над поверженным Ульем.
 
— Я был в сознании, — сказал Иржи и сам удивился, насколько четко прозвучал его голос. — И я мучился. Сигнал... Он не предназначался тебе...
 
Иржи вскинул руку — тонкие пальцы не музыканта, но палача, подрагивали, словно продолжая наигрывать слышимые ему одному сюиты. Ланцет взметнулся, как дирижерская палочка, и черный расширенный зрачок лейтенанта окрасился алым. Из взрезанной артерии тугой струей ударила кровь, и предсмертный крик человека потонул в булькающих утробных звуках, как завершающий аккорд.
 
Только когда конвульсии перестали сотрясать тело лейтенанта, Иржи опёрся ладонью о стену и почувствовал, насколько ослаб он сам. Зато низкая нота «до» внутри звенела ликующе и победно: концы обрублены — люди не передадут подслушанные сведения.
 
Ручеек крови бежал к двери, извивался глянцевой змейкой. И было в этом течении нечто завораживающее и манящее, уносившее с собой пепел отвращения к себе — за то, что глупо прокололся, за то, что едва не сдал своих.
 
«К «до» и красному подходит мажорная тональность, — решил Иржи. — Сожаления следует приберечь для финального «си»...»
 
А сейчас нужно отыскать тот хутор (в памяти огненными цифрами пылали координаты) и предупредить своих. Всё остальное — потом.
 
Иржи тщательно вытер руки о докторский халат, обтер полой испачканные кровью и сажей ботинки. Гимнастерка оказалась порвана в нескольких местах, но это не проблема — васпы привычны к низким температурам. А для маскировки вполне сгодится брошенное на кресло пальто. Чуть тесноватое в плечах.
 
Иржи шагнул к выходу. Но попасть наружу удалось не сразу — ржавая ручка всё время проворачивалась. Тогда он налег плечом, и дверь скрипнула, распахнулась настежь, впустив в помещение затхлость подвала и едва ощутимый запах медикаментов.
 
Иржи помедлил, прислушиваясь — кровь все еще шумела и пульсировала в ушах, белый шум водопада не прекращался, но никаких посторонних звуков не слышалось. Не было ни разговоров, ни гудения двигателя, ни щелчков затвора. Только оглушающая тишина безлюдного помещения, только тихое дуновение сквозняка.
 
Наверх уходила деревянная лестница, и, придерживаясь за перила, Иржи начал неспешно подниматься. Каждый шаг давался ему с трудом: тупая боль в сердце вернулась. Яда оказалось недостаточно, чтобы вырубить его окончательно, однако, вполне хватило, чтобы почти вывести из строя.
 
Путь преградила очередная дверь, в этот раз — деревянная, рассохшаяся от времени. Открыть ее не составило труда, и тогда на Иржи повеяло холодом и запустением. Дом, в котором он оказался, давно заброшен. Во многих местах со стен осыпалась штукатурка и слезла побелка, обнажив зияющие раны кирпичной кладки. Провалы окон чернели, как глаза ныне покойного доктора.
 
«Почему так пусто?» — подумал Иржи, но не стал слишком вдаваться в детали. Некогда. Рано или поздно за одними охотниками последуют другие. И тогда вина за смерть оставшихся сородичей целиком ляжет на его плечи.
 
Более не медля, Иржи пересек холл здания и вышел на пустынную улицу. Бесноватый ветер тут же забросил за шиворот пригоршню снега, но Иржи даже не поморщился — яд Королевы выстудил изнутри, превратил в статую, нечувствительную к холоду и боли.
 
Вечерело. Подушки облаков почернели, будто свежая гематома, и из их вспоротых животов повалили белые перья. Иржи поднял воротник и побрел по узким заснеженным улочкам.
 
Фонари еще не горели, но в домах уже зажигались огни, и оттого город становился похожим на бесформенное многоглазое чудовище. Овальные арки дворов казались зияющими ртами, которые с жадностью поглощали припозднившихся путников. Облизываясь серым языком шоссе, город утробно урчал моторами автомобилей.
 
Высокий человек в надвинутом на уши картузе, пряча нос в вязаный шарф, прошмыгнул мимо. Иржи ухватил его за рукав, но тотчас убрал руку — человек дернулся, будто его обожгло кипятком, и непонимающе поднял глаза.
 
— Где вокзал? — спросил Иржи, по привычке вкладывая в свой лаконичный вопрос максимум информации: долгая беседа в его планы не входила.
 
Человек еще некоторое время пялился на вопрошавшего, потом мотнул подбородком в сторону.
 
— Поверните направо, — приглушенным голосом проговорил он. — Там пройдете два квартала и налево.
 
Иржи сухо поблагодарил.
 
Начинающаяся метель играла ему на руку: люди не слишком вглядывались в странного прохожего и не могли уловить тонкий запах сладости и меди — визитную карточку васпов.
 
Здание вокзала оказалось столь же обшарпанным, как остальные дома этого провинциального городка. На вывеске облупившейся краской было выведено: «Тапольца». Вызвав в памяти карту местности, Иржи определил направление и изучил подробное расписание поездов, идущих на север. На его счастье, в зале ожидания не оказалось никого, кроме дежурного по станции и нескольких дремавших человек.
 
Кто-то потянул за рукав.
 
Иржи вздрогнул и обернулся. В нос ударил запах застарелого тряпья и горя. Сморщенное темное лицо старухи печеным яблоком торчало из серой, в несколько раз скрученной шали.
 
— Подай копеечку, сыночек, — прошамкала она. — Подай, касатик. На билет мне не хватает.
 
— Нет у меня, — буркнул Иржи и отвернулся.
 
Старуха не уходила, топталась рядом. Осторожно, словно боясь обжечься, тронула за локоть снова.
 
— Я ведь к доченьке своей еду, — плаксиво протянула она. — В Лельчицы ее отправили по распределению. Учительница она. Деток учит. Я ей письма пишу-пишу, а ответа все нет... Не доходят, наверное?
 
Иржи не ответил. Краем зрения он видел, как дежурный повернулся в их сторону, лениво перевалился с ноги на ногу, словно раздумывая — подойти или не вмешиваться?
 
— Уж такая веселая она у меня девчушка, — проговорила старуха, и в углах её глубоко запавших глаз заблестела влага. — Рыжая, как солнышко. Теплая, как лучик. Тяжко мне одной, без моей кровиночки. Пожертвуй копеечку, сынок! Богородицей тебя прошу!
 
— А ну, пошла прочь!
 
Иржи обернулся на голос. Дежурный теперь шел к ним, угрожающе размахивая кулаками, и старуха опасливо отодвинулась.
 
— Только разрешишь погреться — вечно тут торчать будет! — сердито сплюнул смотритель и обратился теперь уже к Иржи: — Вы не обращайте внимания, пан. Юродивая она. Дочь у нее пропала, так уже который год на вокзале ошивается, ждет.
 
Иржи кивнул. Слабость, будто могильная плита, навалилась на него, придавила к полу. Как огнем, опалило воспоминанием: волосы цвета меди, снежная белизна кожи...
 
Кровь.
 
И зарево пожара над посёлком с названием, похожим на звон бронзовых бубенчиков.
 
Во второй части его симфонии оранжево и тревожно зазвучало «ре»...
 
 
— 3 —
 
 
 «...Ре-э-э...» — голодно взревело пламя.
 
Взметнулось над посёлком, облизнуло огненным языком соломенные крыши домов и покосившиеся плетни. В ликующем аккорде смерти потонул и протяжный бабий вой, и крики детей, и мычание запертой в хлевах скотины. От жара плавилась под ногами земля, стекленела, усыпанная черными струпьями. Воздух дрожал и расплывался кругами, будто от брошенного в воду камня. Жар плясал на лице, покрывая его крупными градинами пота. Но Иржи шел к школе и будто не чувствовал жара — его сердце сковал лед.
 
То было его первое задание...
 
Гудок поезда прорезал сознание, вытряхнул в реальность. В последний раз дрогнули и пропали рыжие сполохи пожаров. И вместо здания сельской школы — все тот же вокзал. В раскрытые двери ворвался и пошел гулять по залу сквозняк, вздымая полы женских шуб, заставляя мужчин сутулиться и прятать носы в шарфы и воротники. Подхватив свой багаж, пассажиры потянулись на перрон. За ними поплелась и просившая копеечку старуха.
 
Иржи вздохнул, поднял повыше ворот пальто и вышел следом за всеми.
 
Приятный женский голос объявил по громкоговорителю, что на первую платформу прибывает поезд «Заград-Преслава» — если верить расписанию, именно на этом направлении находился хутор Затёмники, увиденный Иржи во время эксперимента.
 
На платформе, скупо освещенной единственным фонарём, толпились отъезжающие: несколько неприметных мужчин и женщин, беззастенчиво целующаяся молодая пара, пожилая дама со спящей девчушкой на руках, а чуть подальше — двоё мрачных типов в фуфайках. Иржи пристроился за ними. Но не успел и приблизиться, как двери тамбура открылись и вся небольшая очередь подалась вперёд.
 
— Панове, полегче! — прикрикнула проводница, спустившись на платформу. Окинув отъезжающих цепким взглядом, она безошибочно определила виновника суеты и обратилась к нему: — Мужчина, вы что — людей не видите? Ждите спокойно, чего толкаться!
 
Её визгливый голос неприятно резанул слух. Иржи поморщился, но всё-таки буркнул под нос извинения и отступил в тень.
 
Сейчас его знобило: в подвале разрушенного дома, на время превращенного в пыточную, царила антисанитария. Этим человеческие казематы невыгодно отличались от всегда стерильных Ульев. И хотя Иржи не слишком об этом беспокоился — его организм был достаточно крепким, чтобы справиться с любыми бактериями — терять контроль над ситуацией в его положении было недопустимо.
 
Тем временем перрон опустел, и проводница крикнула уже ему лично:
 
— А вам, мужчина, особое приглашение надо? То лезете, то стоите столбом! Поезд ждать не будет! Давайте билет уже!
 
Иржи растерялся. Он видел, что входившие люди показывали женщине какие-то бумажки, которые та обрывала и делала отметки на большом разлинованном листе. И только теперь Иржи сообразил: то были специальные пропуска на поезд и им вёлся учёт.
 
— Ну, так и будем в гляделки играть? — голос вагоновожатой снова выдернул его из задумчивости. Весь ее вид показывал недружелюбие и желание поскорее разделаться с последним пассажиром.
 
— У меня нет билета, — без обиняков сказал Иржи.
 
— Тогда что вы здесь моё время тратите! — взъярилась проводница и закрыла своим массивным телом проем тамбура. — Без билета не пущу.
 
—  Мне нужно в Затёмники.
 
— Мало ли что кому надо! — повысила голос женщина. — У меня тут не благотворительный фонд! Проваливайте... Вон, к ним, — она кивнула на тех самых мрачных типов, которые — чуть раньше — стояли перед Иржи в очереди и которых также отогнали прочь.
 
Он не стал спорить, отступил, мысленно ругая себя за недальновидность — мог ведь и сообразить про билеты. А в спину ему долетели брошенные слова:
 
— Ох, горюшко. Ведь сразу видно, человек интеллигентный, только опустившийся...
 
Продолжая бормотать себе под нос, проводница скрылась в тамбуре, подняла за собой подножку, и поезд, прогудев ещё раз, подрагивая всем многосоставным телом и постукивая колесами, принялся отползать прочь.
 
— Что, не прокатило, братан?
 
Иржи повернулся на голос. Щербатый и низкорослый мужик, от которого разило, как из помойки, сочувственно глянул из-под надвинутого картуза...
 
— Не горюй, — продолжил незнакомец. — Пассажирские поезда — для фраеров. А ты, видно, из наших?
 
Иржи промолчал и не стал уточнять — из чьих он. И тогда второй забулдыга, долговязый и сутулый, всё время сплевывающий сквозь зубы и прятавший руки глубоко в карманы фуфайки, прогнусавил:
 
— Пошли-ка отсюда, чтоб глаза не мозолить. Разговор есть.
 
Щербатый кивнул: соглашайся, мол, и указал большим пальцем себе за спину, где маячила суровая фигура смотрителя, который уже несколько раз с подозрением покосился в сторону их группки, хотя и не сдвинулся с поста.
 
Иржи спорить не стал. Соскочив с платформы на рельсы, новые знакомцы скорым шагом последовали в сторону металлических ангаров. Там, остановившись в просвете между строениями, щербатый воровато оглянулся по сторонам, а долговязый придвинулся ближе и заговорил быстрым, свистящим шёпотом:
 
— Слушай сюда. Тут сейчас товарняк в Преславу пройдет. Так вот, тамошний машинист — мой кент. Подбросит за недорого. У тебя есть что? Ну, цацки там...
 
Иржи уловил лишь общий смысл сказанного. Порылся в карманах пальто и обнаружил в одном из них подвеску на тонкой цепочке.
 
«Новичкам везет», — вспомнилась когда-то услышанная фраза.
 
Загородив находку от возможных свидетелей, мужики включили фонарики. Свет выхватил миниатюрный, вклеенный в подвеску, портрет: молодая светловолосая женщина обнимала мальчугана лет пяти. Ее большие темные глаза смотрели осуждающе и скорбно.
 
Болью кольнуло сердце: эта женщина так напоминала ту, другую, навсегда оставшуюся в его воспоминаниях, в белой комнате с ледяными лилиями...
 
Но конечно, это была не она. Скорее, кто-то из родных Гиза. Или доктора.
 
Конечно, горе убьёт их. Но это будет всего лишь ещё одно убийство.

«И вот, когда Судия воссядет,
Все тайное станет явным,
Ничто не останется безнаказанным». 1
 
Так сказал великий маэстро в своей прощальной и самой тёмной песне. И это всё, на что Иржи оставалось уповать: когда тайное станет явным, пусть это погубленное счастье тоже зачтётся ему. А сейчас он должен вернуться туда, где земля полнилась погребальным звоном взрываемых Ульев.
 
— Эй, парень, ты чего завис?! — тряхнул его один из новых знакомцев. — Даёшь цацку или как?
 
— Нет, — ответил Иржи и сжал подвеску в кулаке. — Сначала отведёте на поезд.
 
Щербатый ухмыльнулся — неприятно, колюче.
 
— А кто тебе сказал, что ты едешь, фраерок? — просипел он и выбросил вперед руку, в которой тускло блеснуло лезвие выкидного ножа.
 
Долговязый тоже злорадно хмыкнул и достал кастет.
 
— Щас мы тебя научим базар фильтровать.
 
«Очередное убийство», — устало подумал про себя Иржи. И ему почудилось, что незримый, но видящий всё счетовод, сейчас передвинул ещё одну костяшку на своих счётах.
 
Перехватив руку щербатого, он нанес быстрый удар по тыльной стороне ладони. Его противник взвыл, но нож не выронил. Лезвие только скользнуло вниз и полоснуло по рукаву пальто. Тогда Иржи ударил ещё раз — на этот раз по бицепсу. И успел повернуться прежде, чем долговязый напал исподтишка. Кастет просвистел в миллиметре от скулы, немного задев острым краем. Но Иржи сейчас же перехватил руку нападавшего и стукнул ребром ладони по запястью долговязого. Тот грязно выругался и заскулил от боли. Щербатый, обронивший нож, навалился сзади. Иржи резко двинул его локтем под ребра. Затем пнул в живот долговязого. И, падая следом, обрушил на него серию сокрушительных ударов. Потом, перекатившись, схватил выпавший нож, к которому уже тянулся щербатый, и полоснул наотмашь. Щербатый выкатил глаза, приоткрыл рот, дохнул на Иржи запахом табака и гнили. Под его подбородком принялся багроветь и набухать влагой косой порез. На лицо Иржи брызнуло чем-то теплым, но он не утерся, только отклонился в сторону и увидел, как его противник медленно заваливается, заливая темной кровью чистый, только что выпавший снег.
 
«Ничто не остается безнаказанным», — тихо сказал себе Иржи и занес нож над долговязым.
 
Его крики потонули в реве разыгравшейся непогоды.
 
***
 
Товарняк подошёл на третий путь.
 
Машинист оказался сговорчивым, а золотая подвеска помогла избежать лишних расспросов. Отодвинув дверку одного из вагонов, он прохрипел:
 
— Залезай.
 
Ноздри защекотал тошнотворно-сладкий запах застоялой крови. Качнулись и лязгнули железные цепи, и Иржи откачнулся тоже. Машинист осклабился:
 
— Что, не нравится? Люксов-то у нас не водится. Да и сам, чай, не барин. Воняет от тебя, как от скотобойни.
 
Иржи хмыкнул и молча полез в пропахшее кровью сырое нутро.
 
Вагон для перевозки туш — горькая ирония.
 
Иржи медленно осел на пол, привалился к стене плечом, наблюдая, как полоска света сокращается и становится узкой, будто порез опасной бритвой. А затем пропал и он, и тьма сомкнулась над васпой, гулко лязгнув железными челюстями. Но вот вздрогнула и поплыла опора. Звон металлических цепей вплёлся в стук вагонных колес, наигрывая мелодию тоски и смерти.
 
Иржи прикрыл глаза, вспоминая, как едва переродившимся неофитом впервые попал в тренажерный зал, и сержант в кожаном фартуке, накручивая на кулак железную цепь, рычал ему в уши:
— Встать, слизняк! Соберись сейчас же, иначе пожалеешь, что вообще появился на свет!
 
Тогда на таежных озерах, далеко за стенами каземата, с мучительным хрустом ломался лед. И его кости ломались тоже. Кровь бежала по желобу темным потоком. И весенние ручьи сбегали с гор, таща за собой ветки, прошлогоднюю хвою и прочий лесной мусор.
 
То была долгая, такая долгая и страшная весна.
 
Сейчас перезвон цепей струился и множился, заполняя черепную коробку, как вода заполняет стеклянный графин. Иржи наполнялся им, тонул в нем, и звуки перемешивались, краски густели, пока не утратили былую яркость и не превратились в сплошной темный поток. Но и тогда, погрузившись в черноту и сон, Иржи не обрел тишину. А обрел память.
 
... В рыжий окрасилась восьмая — после перерождения — весна...
 
Он стоял перед низеньким зданием сельской школы и сам ощущал что-то сродни волнению перед своим испытанием на зрелость.
 
Вдохнув запах гари и смерти, Иржи шагнул через порог.
 
В дальнем углу большого классного зала сгрудилась ребятня. Дети засиделись допоздна, готовя плакаты к какому-то мероприятию. По полу были раскиданы листы, кисти, карандаши. Впереди группки школьников, прикрывая их вытянутой рукой, стояла учительница. Сама ещё девчонка. Невысокая и хрупкая. Глаза в пол лица, испуганные. А несколько упрямых ярко-рыжих прядок, горящих в отблесках бушевавшего за окном пожара, выбилось из строгой причёски. И было в ней нечто чуждое местным женщинам: утончённая элегантная собранность.
 
По коже — морозом — продрало ощущение неправильности происходящего, собственной неправильности. Иржи смотрел на юную учительницу, не отрываясь, и сердце почему-то стучало болезненно и гулко.
 
— Уходите! — тихо, но бескомпромиссно сказала она. Вернее, то были первые слова, которые он расслышал.
 
— Я заберу мальчиков, —  через силу вытолкнул он. — Не будешь мешать — уцелеешь.
 
Она не была кровной родственницей будущим неофитам — Иржи это понимал отчётливо: заподозрить её в родстве с кем-нибудь из этих чумазых и, что греха таить, не очень симпатичных детей, всё равно, что породнить розу с чертополохом. А значит, нет смысла её убивать. Почему-то эта мысль принесла некоторое облегчение.
 
— Я не позволю вам этого сделать! — заявила она, вздёрнув подбородок. Её тоненькие пальцы — окончание слабой преграды на его пути — дрожали, но в глазах — он успел рассмотреть их цвет: изумрудно-зеленый — светилась решимость.
 
Это раззадорило Иржи.
 
— Каким образом? — ехидно осведомился он. — Защекочешь до смерти?
 
Она осеклась на полуслове, приоткрыла пухлые губы. Иржи отвел глаза и судорожно сглотнул: девчонка будоражила его. И от этого в животе поднималась сладкая и щекочущая волна, а руки становились влажными и слабыми.
 
«Контроль», — напомнил он себе.
 
Подобрался и сделал шаг вперед.
 
— Хорошо, — спокойно сказал Иржи. — Разденься. При них, — он кивнул на детей за её спиной и с наслаждением отметил, как нежные щёки юной учительницы заливает яркий румянец. — Тогда отпущу.
 
— Никто не давал вам права унижать меня! — возмутилась девушка.
 
Иржи цинично усмехнулся.
 
— Я прав лишь тем, что сильнее, — холодно отчеканил он и подошел к ней вплотную. На него головокружительно дохнуло свежестью — запахом лилий, летнего полудня и проточной воды. Неуместный солнечный запах, на миг перекрывший вонь пожарища и свежей крови.
 
Она и сама казалось неуместной.
 
Слишком смелой, слишком хрупкой. Одно неосторожное движение — и она сломается, как камышовая тростинка. Иржи захотелось почувствовать ее податливую хрупкость, увидеть, как женское тело выгибается в его сильных руках, а рыжая голова склоняется на его плечо — доверчиво, нежно...
 
— Угрожать... — начала она, возвращая Иржи в его жестокую реальность.
 
Этого не случится. Не произойдет никогда, пока он тот, кто он есть.
 
Его ладонь легла на плечо девушки — не лаская, а сжимая до боли.
 
— Это только предупреждение, — жёстко сказал он и, приподняв её личико за подбородок, требовательно закончил: — Раздевайся.
 
Его жесткие пальцы скользнули вниз, дернули за строгий воротник блузы. Ткань треснула, обнажив тонкую шею и трогательные ключицы. Дробью удалились об пол пуговицы.
 
Девушка подхватила разорванный ворот и прежде, чем Иржи успел опомниться, влепила ему пощечину.
 
Он медленно поднял пальцы, удивленно потер скулу, но боли не чувствовал — пламя, подобное тому, что клокотало над посёлком, выжигало его изнутри. И в глазах девушки тоже горел огонь — ярости, ненависти к стоявшему перед ней недочеловеку. Она снова взмахнула ладонью, но теперь Иржи не позволил ей ударить. Перехватив руку, он стремительно, как хищный зверь, швырнул девушку на пол и прижал ее весом своего тела.
 
— Не хочешь по-хорошему, — сказал он и рывком распахнул разорванную блузку, — будет по-плохому.
 
Девушка забилась под ним, как пойманный в капкан зверёк. Закричала, обращаясь к детям:
 
— Бегите!
 
Но маленькие ублюдки только рассыпались по углам и завыли, завизжали на разные голоса.
 
Какофония раздражала Иржи, и он ладонью зажал девушке рот, но ее отчаянное сопротивление лишь распаляло его, и усмирять ее не хотелось. Она была такой красивой, такой хрупкой, и ... невинной, понял он, когда, сорвав бельё и раздвинув коленом ноги, вторгся в неё.
 
Потом его сознание раздвоилось.
 
Одна часть страстно желала оказаться подальше отсюда и встретить эту девушку при других обстоятельствах, либо не встречать ее вовсе. Другая — утолить ненасытный голод плоти. Яростно. Жёстко.
 
Она больше не кричала, только в кровь искусала губы. А в глазах — сухих, воспаленных — плескалось смешанное с жалостью презрение.
 
Ещё несколько яростных толчков, и мучающий его жар излился наружу, будто лава из жерла вулкана. Тяжело дыша, Иржи уткнулся в растрепанные волосы и затих, стиснул ее обмякшее тело, словно в эти последние моменты все еще пытался убежать от реальности, отсрочить неминуемое.
 
А потом — услышал шаги, от которых дрожал и проминался пол.
 
Скоро они войдут сюда, и тогда...
 
Он не хотел думать о том, что могут сделать изголодавшиеся по женщинам садисты...
 
Дрожащими пальцами Иржи провел по её волосам, отбрасывая их с чистого лба и, тихо проговорив:
 
— Прости, — свернул ей шею.
 
Тонкая, она хрустнула, словно стебелёк цветка. И также хрустнуло в его душе.
 
В широко распахнутых ярко-зелёных глазах навек запечатлелся образ убийцы...
 
Он очнулся от резкого торможения состава, и некоторое время сидел, не шелохнувшись, стряхивая остатки сна и прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи.
 
Наконец, дверь приоткрылась и в неё просунулась голова машиниста:
 
— Всё, барин, приехали, — хрипло сообщил он. — Какие-то старатели пути разобрали. Дальше тебе через лес. Вылезай, дорогу покажу.
 
Иржи неуклюже спрыгнул на снег. В ушах еще стоял звон цепей, а перед глазами пылало зарево пожара и разметавшихся волос молодой учительницы.
 
Небо по окоёму тоже окрасилось рыжим — занималась заря.
 
***
 
Потянуло дымом. Но не тем, в котором слышится треск умирающих деревьев, охваченных паникой пожара, и не тем, пропахшим горелым мясом и смертью. Дым был вполне мирный и шел он от человеческого жилья.
 
Но все-таки Иржи решил держать ухо востро: если рассекретят, ничего хорошего от людей ему ждать не придется.
 
Деревья расступились, и заимка выскочила, словно гриб из-под вороха прошлогодней хвои. Аккуратная, обжитая, окружённая низеньким частоколом. Только вот чутьё не подвело Иржи: встретили его недружелюбно — наставленным прямо в грудь дулом охотничьего ружья.
 
— Кого принесла нелёгкая? — недовольно буркнул косматый старик, окинув непрошенного гостя злобным взглядом.
 
Разоружить такого противника Иржи бы труда не составило. Но информация сейчас была важнее конфронтации.
 
Поэтому он улыбнулся насколько умел дружелюбно и сказал примирительно:
 
— Спокойно. Свои.
 
Старик опустил ружьё.
 
— Так ты из этих? Вот и хорошо. Пришёл-таки, значит. А то заждался я. Да и дома внучки тоскуют. А тебе в амбаре твои дружки гостинец оставили, — и указал в сторону, где темнела полуразвалившаяся громада хозяйственной постройки.
 
«Если что-то идет к тебе в руки само — воспользуйся», — решил для себя Иржи, и направился к сараю. Старик засеменил следом, придирчиво поглядывая на гостя из-под косматых бровей.
 
— Смурной ты какой-то, — выдал он, наконец. — Твои товарищи поживее были. Балагурили, колобродили.
 
— Они глупы, — отрезал Иржи.
 
— А ты, стало быть, умный? — подозрительно сощурился дед. — Что же отпустил их тогда?
 
— У них план.
 
— Верно, они говорили, что вперед поедут, а ты — догонишь.
 
— Очень надеюсь, — с этими словами Иржи распахнул дверь амбара и чуть не присвистнул: поблёскивая пузом цвета хаки, его приветствовал бронетранспортер. Правда, старенький и знавший лучшие годы, но вполне ещё боеспособный.
 
Внутри боевой машины нашлось несколько видов стрелкового оружия и коробки с патронами. Но даже не это заставило сердце Иржи заныть от радости, а новенькая, последней модели рация. Ему ещё не приходилось с такими работать. И пальцы задрожали от предвкушения.
 
Высунувшись из кабины, Иржи заметил, что его проводник всё ещё топчется в дверях. Свидетель мешал.
 
— Иди. К внукам, — напомнил Иржи. Дед пошёл, было, прочь, но тут обернулся и, глядя на васпу в упор, проговорил:
 
— Запах. Где же я слышал этот запах?
 
Иржи удивился: неужели через весь коктейль зловония, что окружал его сейчас, старик унюхал специфический дух васпов? Но на всякий случай, все же отполз вглубь кабины.
 
Хозяин заимки постоял ещё немного, махнул рукой, должно быть, потщившись вспомнить, и побрёл вон.
 
Иржи вздохнул с облегчением, и занялся рацией. Но старик зачем-то вернулся, ещё раз внимательно осмотрел, заставив Иржи внутренне сжаться от перспективы быть узнанным, и сказал строго:
 
— Ты, парень, осторожен будь! Ваши гнёзда-то разворошили — так осы тут разлетались теперь. Я и спал с ружьём.
 
— Бесполезно, — хмыкнул Иржи и добавил: — Против ос.
 
Злость на людей клокотала в нем, как вода в котле. Вскипятила лёд в глазах, искривила губы в ядовитой усмешке.
 
Дед шарахнулся, чуть ли не причитая: «Свят-свят!», и попятился на двор. Уходил, бормоча под нос, но чуткий слух Иржи уловил слова:
 
— Чертяка ненормальный! Такому и оружие не надо. Но запах? Запах... Где же я чуял?..
 
Иржи дождался, пока старик скроется за силуэтами сосен, зарыл дверь ангара и только тогда успокоился.
 
«Повезло тебе, дед, что не вспомнил...»
 
Рация заработала, и он погрузился в перекличку точек-тире. От прикосновения к чужим секретам рождалось ощущение сопричастности к тайнам мироздания. И это немного глушило тревогу и притупляло неведомый прежде страх.
 
Нужно бы организовать радиоперехват. Узнать, что же, в конце концов, происходит? Люди разрушали Улья, отправляли за уцелевшими отряды карателей, но главное — владели информацией и больше не боялись своих давних и жутких соседей.
 
Но радиошпионаж — дело долгое и кропотливое, а нынче промедление смерти подобно. В буквальном смысле: вполне может быть, что карательный отряд, оставивший своему товарищу «гостинец» здесь на заимке, выслан на хутор Затёминки. Да и другим соплеменникам Иржи не помешает помощь. Ведь в шуме ветра, в поскрипывании деревьев ему не зря чудится тихое и печальное, похожее на плач, жужжанье бездомных ос.
 
Попробовал он выйти и на частоты васпов: эфир оглушил молчанием. Словно все его сородичи разом канули в пропасть беззвучия.
 
Тишина пугала.
 
Иржи решил не терять больше времени, поэтому отключил рацию (в конце концов, передачу можно повторить ещё ни единожды) и вывел бронетранспортер на пролесок.
 
Однако то ли удача окончательно отвернулась от васпов, то ли просто навигатор оказался неисправен, но к полудню Иржи понял, что заблудился. Сосны вокруг стали куда ниже, кряжистее. Буреломы все чаще преграждали дорогу, а колеса, проминая грунт, утопали в болотистых лужицах. Иржи попробовал чуть скорректировать направление, ориентируясь по блеклому солнцу, тусклым медальоном проглядывающим из-за туч. Но и оно вскоре устало гулять по небу, а к лесу на бархатных лапах подкралась ночь. Разинув пасть, она изрыгнула мрак, и тот чернильной жижей залил окрестности.
 
Продвигаться в такой тьме было опасно, а потому Иржи принял решение разбить лагерь и остановил машину.
 
Для начала надо было собрать хворосту и разложить костёр. Тратить на обогрев и освещение драгоценное топливо — нерационально. Поэтому, интуитивно ориентируясь в сгустившихся сумерках, Иржи двинулся к темнеющей в стороне груде валежника. Но не прошел и двух саженей, как в стороне ему почудилось движение и хруст ломаемых веток.
 
Он приостановился. Ботинки тут же погрузились в жидкую грязь. Иржи поспешил выпростать ноги из болотистого плена, и там, где он стоял, ямки тотчас наполнились водой.
 
«Плохо», — с тревогой подумал он.
 
Хруст повторился, за ним последовал вздох — тоскующий, женский. На этот раз совсем близко — прямо за его спиной. Иржи повернулся, почувствовав запах стоялой воды и гнили. На миг выглянувшая из-за облаков луна, словно прожектор, выхватила хрупкую фигуру, пламенем вспыхнувшие волосы.
 
— Дождала-ась, — выдохнуло существо.
 
И лицо потекло вниз, как раскисшее тесто. Скрутились жгутами тонкие руки, выхлестнули, словно лассо, закрутились вокруг Иржи, сжали, повалили на рыхлые кочки. Он попробовал высвободиться — но ладони, не встречая сопротивления, увязли в сырой грязи.
 
«Ничто не остается безнаказанным», — в последний раз мелькнуло в голове.
_________
1 Строчки из «Реквиема» В.А. Моцарта
 
 
— 4 —
 
 
Всё, что цепляется за жизнь, одержимо страхом — умереть, исчезнуть.
 
Когда ночь открыла жёлтые глаза прожекторов и зашарила ими по земле, сжимавшие Иржи смертельные объятия ослабли. Почувствовав это, он спихнул с лица обмякшую грязевую подушку, содрал с шеи удушливую липкую тину и, извиваясь, как придавленный сапогом уж, пополз к нависшей над болотом коряге. Грязь пузырилась и булькала под ним. Обдавало фонтанчиками гнилой водицы. Но болотница отчего-то больше не держала его — отступила. И только нырнув под защиту сплетенных, будто решетка, корней, Иржи задрал лицо к небу и понял, почему.
 
Лесную тишь разломил гул тяжёлых самолётов.
 
«Гражданские», — машинально отметил Иржи.
 
И вытер лицо дрожащей рукой.
 
Так утробно рокочут неповоротливые «амфибии», которые люди используют для тушения лесных пожаров, что случались в здешних краях нередко (в том числе и стараниями васпов).
 
Да разве горит что-то?
 
Иржи втянул носом воздух, но не учуял знакомого запаха копоти, а только удушливую вонь болота. Глянув через перекрученные корни снова, Иржи увидел, что тварь была не одна — густая жижа, масляно поблескивая в желтоватом свете прожекторов, колыхалась, пузырями вздувалась над кочками, перетекала друг в друга. Вот из спрессованных комьев глины выросли два коренастых столпа — будто чьи-то гигантские ноги. Вот из трясины выхлестнула рука, свитая из древесных корней и тины.
 
С колотящимся сердцем и крайним изумлением Иржи смотрел, как на болоте медленно вырастал и поднимал голову грязевый гигант.
 
О болотницах мало что известно. В Ульях их принято считать мороком, нечистью. Но однажды Иржи перехватил интересный разговор. Речь как раз таки шла об этих странных созданиях. О том, что они могут быть результатом неких генетических экспериментов и, возможно, даже обладают коллективным разумом. Наподобие того, что просыпается у объединившихся в колонию одноклеточных.
 
Теперь Иржи предстояло убедиться в правдивости этих слов.
 
Голем вырос.
 
Прожектора поймали его в поле зрения, подсветили с четырёх сторон. Иржи понял, что на этой импровизированной сцене готовилось разыграться действо грандиозного сражения искорежённой людьми природы и человеческой техники.
 
Взметнулась огромная рука, вверх полетели комья грязи, забурлила и пошла волдырями зыбкая почва вокруг.
 
Болото гневалось, но напоминало сейчас пойманного в тенета зверя, — так же беспомощно бился гигант в наброшенных на него сетях света.
 
Самолеты снизились и летели теперь на бреющем полете, едва не задевая брюхом уродливую голову великана. В колеблющемся зареве Иржи видел, как раскрылись заслонки на установленных под фюзеляжем баках. А затем вниз посыпался желтоватый порошок.
 
Грязевый голем замахал на него руками, попытался отступить, но, измаранный, словно мукой, неведомым препаратом, надломился и рассыпался на составляющие. Как улитки, на которых попала соль, болотницы корчились, исходя изжелта-зелёной слизью. К небу взлетел протяжный скрипучий вой умирающих чудовищ: «ми-и...».
 
Выползла на небо бледная луна и рампой подсветила едкий дымок, поднимающийся над кочками — соединение сброшенных людьми химических реактивов и болотной органики.
 
Тем временем самолёты развернулись, показав короткие серые хвосты. Гул начал отдаляться и стихать — люди выполнили миссию по зачистке.
 
Теперь время уходить.
 
Иржи попробовал встать, схватился за приютившие его узловатые корни, но тут же согнулся пополам в мучительном приступе кашля — отравленный воздух разъедал лёгкие. Ноги тряслись и казались мягкими, будто сделанными из грязи. Словно кипящая жижа умирающего болота утягивала его за собой.
 
Кое-как васпа добрался до твёрдой почвы и здесь, упав на четвереньки, зашёлся в кашле. На сизое покрывало снега упали сгустки крови.
 
Этого ещё не хватало...
 
Голова закружилась, перед глазами рябью замельтешили жёлто-зелёные пятна.
 
Иржи рванулся вперед, чтобы поскорее убраться туда, куда не дотягивались бледные щупальца ядовитого тумана, клубившегося сейчас над местом выброски химикатов, но кто-то цепко схватил его за ногу... Оглянувшись, он заметил иссохшую руку мертвеца. В зыбком мареве соткалось что-то, отдаленно напоминающее лицо.
 
— Спа-си! — пробулькало создание. В тускло-зеленых огоньках глаз плескались отчаяние и животный страх — стоя на пороге смерти, тварь все еще цеплялась за жизнь.
 
Было что-то родственное в этом безобразном, умеющем только убивать, существе. И в том, с какой холодной жестокостью люди пытались уничтожить его.
 
Бездумно, совершенно не соображая, что делает — голова тяжелела и плыла от ядовитых испарений, — Иржи поднял с земли отстрелянную крупнокалиберную гильзу. Поставил на торец, и, едва различая собственный голос, проскрежетал:
 
— Залезай!
 
Подстегиваемая инстинктом сохранения, тварь сообразила, чего от нее хотят, и затекла внутрь капсулы. Иржи накрыл гильзу ладонью, поднялся, пошатываясь. Теперь надо укрыться и переждать ночь.
 
С трудом переставляя ноги, Иржи поплелся туда, где чёрной громадой виднелся оставленный бронетранспортёр. Добравшись к машине, плюхнулся возле, уперся пылающим лбом в холодный металлический бок, будто прося у того силы и поддержки. Цилиндр, наполненный грязью, выкатился из рук.
 
Потом тьма утробно заурчала и проглотила целиком — вместе с БТРом, болотом, лесом... Густая, холодная, почти осязаемая тьма. И тревожный звук «ми», что военной сиреной висел над окрестностями, увяз в её нутре.
 
Занавесом опустилось безмолвие.
 
***
 
Темнота казалась бесконечной.
 
Тишина — тоже.
 
А потом — среди полного беззвучья родились первые звуковые вибрации, красивые и чистые. Постепенно эти нечёткие отзвуки облекались в плоть, обращались в слова, обретали смысл.
 
И вот уже стало ясно, что это хоть и очень мелодичный, но вполне человеческий голос. Женщина пела:

Уродилася я,
Как былинка в поле,
Моя молодость прошла
У людей в неволе.
Лет с двенадцати я
По людям ходила.
Судьба злая не дала
Мне доли счастливой.
И у птицы есть гнездо,
У волчицы дети,
У меня лишь, молодой,
Никого на свете.

          Иржи открыл глаза, и тут же — зажмурился: за звуком, как водится, пришёл свет.
 
В серых утренних сумерках перед ним предстала фея Зимы: белые волосы, белая кожа и даже глаза её — белы. Но эта снежная красавица не казалось холодной, напротив: от неё веяло теплом и пахло травами. При дыхании с губ срывались облачка пара. Сзади, на снегу стояли салазки, наполовину груженые вязанками хвороста.
 
Значит, не фея.
 
Она наклонилась над Иржи и спросила певуче, слегка растягивая гласные:
 
— Жив ли ещё?
 
Иржи не был в этом уверен. Но ответить всё равно ничего не смог: стоило приоткрыть рот, как сотряс кашель — острый, царапающий, словно в горле полно битых стёкол...
 
Женщина переложила бечевку от салазок из одной руки в другую, стянула рукавицу и дотронулась до его лица — ладонь оказалась теплой, пальцы чуткими, живыми. Только глаза не двигались — две застывшие серебряные монеты.
 
«Слепая», — догадался Иржи.
 
— Жив да не очень, — произнесла женщина с затаённой печалью. Ее узкая рука скользнула в котомку на поясе, откуда женщина извлекла небольшой пузырёк: — Вот, выпей. Сил прибавится.
 
Иржи отхлебнул. Сморщился: варево оказалось премерзким на вкус. Но через какое-то мгновение почувствовал, как по венам заструилось тепло, как ослабевшие мышцы снова налились силой, и скребущие в горле осколки начали таять, как крупицы соли.
 
— Кто ты? — онемевшим языком вытолкнул Иржи.
 
— Ведьма, — ответила женщина.
 
Иржи невольно вздрогнул. Слышал он, что живет в лесу, в одинокой избушке знахарка-кудесница. Хранительница Кромки, что отделяет мир сна от реальности. Да только всегда думал — сказки это.
 
— Полегчало? — спросила тем временем ведьма. — Ну коли так — рассиживаться не время. Того гляди, самолеты вернутся: который день они тут летают, все ваших выискивают.
 
Она замолчала, задумалась о чем-то, взволнованно затеребила в руках бечевку. Потом очнулась, откинула назад льняные волосы, спросила снова:
 
— Так идем, что ли?
 
— Зачем идти, поедем. И ты садись, — с трудом ворочая языком, выговорил Иржи.
 
Теперь он умудрился встать, придерживаясь за обледенелый бок машины.
 
— Спорый какой! — усмехнулась ведьма. — Полегчало-то тебе временно. Да и дороги здесь твоему железному коню не проложено. Мой лес — заповедный. А транспорт твой все травы передавит, с корнем выворотит, что я по весне собирать стану?
 
Иржи не стал спорить, кивнул коротко и отлепился от бронетранспортёра.
 
— А чего один уходишь? — остановила его женщина. — Она ведь тоже ещё жива...
 
И тогда васпа вспомнил о спасённой накануне болотнице. Заглянул в гильзу: грязно-зелёная жижа слабо булькала и воняла тухлятиной. Но вот поверхность на миг оказалась гладкой, будто зеркало, и на ней сейчас же вздулись гнойниками желтоватые лягушачьи глаза.
 
Иржи отпрянул, от отвращения замутило.
 
— Гадость, — брезгливо проговорил он. — Я вчера не в себе был. Потому и взял.
 
Он размахнулся, намереваясь запустить гильзу подальше в подмерзшие кусты, но ведьма кинулась к нему, ухватила за руку, и Иржи удивился, сколько силы было в этой на первый взгляд хрупкой женщине.
 
— Не губи! — прикрикнула она строго. — Ишь, горазд чужими жизнями распоряжаться! Не тобой она дана, не тебе и отнимать. Бери — авось и пригодится ещё.
 
Иржи медленно опустил руку. Саднящая боль в горле вернулась снова, и в коленях появилась предательская дрожь, будто предупреждение — не спорь с ведуньей.
 
— Хорошо, — согласился он. — Сейчас только...
 
И полез в салон, где притихла на время его верная подруга — рация. Накинул ремни на плечи, почувствовал на спине привычную тяжесть — и будто себя обрёл.
 
Подхватил и гильзу с болотницей да подался следом за ведьмой.
 
А она уже двинулась вглубь чащи — медленно, останавливаясь то и дело, чобы по одной ей заметным приметам выверить путь. Иржи послушно тащился за ней, от прелого запаха, исходящего из гильзы, подташнивало. Но в голове прокручивались события прошедшей ночи — люди боятся болотниц не меньше, чем васпов. Стало быть, для него эти твари могут оказаться полезны. А если так, то...
 
Мысль оборвалась — лес разошёлся в стороны, будто кто шторки раздвинул. На полянке, прижимаясь к частоколу сосен, стояла припорошенная снегом избушка.
 
— Вот мы и прибыли, — сказала ведьма и повернула к Иржи зарумянившееся строгое лицо. — Только я тебя в избу не пущу, уж не серчай. Одну ночь в баньке переночуешь, а на утро вымоешься да выстираешься, тогда и милости прошу. А я как раз и отвар сготовлю да блинов напеку. Чай, с дороги проголодался. Ношу свою мне пока отдай — я уж знаю, что с неспокойными душами делать.
 
Препираться с хозяйкой Иржи не стал: её дом — её правила. Передал гильзу с заточенной в нее болотницей, и, уже повернувшись спиной, услышал произнесенные вполголоса слова ведуньи:
 
— Может статься, и тебя выручу, недаром же нынче солнцеворот... В такой день чудеса вершатся, можно и саму жизнь переиначить, коль не по нраву.
 
Иржи почему-то запомнил эту фразу.

***
 
За избой притаилось два строения — баню Иржи узнал сразу. Крепкая да ладная, она была собрана из тщательно отесанных поленьев. Второй постройкой оказался приземистый, видавший виды сарайчик. И, проходя мимо, Иржи почему-то приостановился, вздрогнул, словно кто-то одернул его за рукав.
 
Какая-то неосязаемая и невидимая, но от этого не менее страшная сила тянула его, как магнит — железную стружку. Сделав несколько необдуманных шагов, Иржи замер перед дверью. Из рассохшихся досок на него повеяло запахом сухой травы, жженой проводки и ванили.
 
А потом — ударила звуковая волна: тонкий, протяжный, полный отчаяния предсмертный крик пробивался через треск помех. Иржи зажал руками уши, тряхнул головой.
 
«Странно», — подумал он и протянул руку, дотронулся пальцами до ржавой ручки двери.
 
Холод металла отрезвил его.
 
Если тут и спрятана тайна, его она не касается.
 
Развернувшись, Иржи пошагал к бане.
 
Видимо, топили ее недавно — полати еще не остыли, и исходящее от дерева тепло успокаивало. Иржи сбросил в угол предбанника свою ношу, и, растянувшись на лавке, понял, насколько же он устал. Так он пролежал без движения, глядя в потолок. В углу деловито возился в своей сети паук.
 
Пахло еловыми ветками и нагретым камнем.
 
В голове, после недавнего звукового вторжения, было удивительно тихо. И впервые за долгое время это радовало.
 
Немного придя в себя, стянув испачканную грязью одежду и прикрывшись полотенцем, что висело на краю кадки, Иржи прикрыл глаза. Сон навалился разом, словно огромный кот с тяжёлыми лапами, заурчал, потерся мохнатой мордой о щетину... И постепенно смазалась полоска неплотно прикрытой двери. И затих ветер, выводивший в трубе минорное «ми»...
 
Сон утаскивал все глубже и дальше...