Расширения. часть промежуточная - Антиутопия. 6 мл

Казахстан. Южная столица. Проспект Аль-Фараби слился с улицей Розыбакиева в развязке, не смотря на которую все, как обычно забито пробками. 
Подземный переход. На стенах произведения искусства полу-разумных существ родом с Земли.  Запах перебродившей мочи. Освещения почему-то нет. Нет и подземных музыкантов. И бабушек, торгующих насваем, куртом и семечками тоже нет. Там в принципе и людей ты не часто встретишь.
Разве, что тех, кто идет в Храм, или выходит из Храма Святых Петра и Павла, который недавно достроили. Да и то, если Пасха, или Рождество, какое-нибудь.

Он сидит на ступеньках и грызет фантомные семечки беззубым ртом. Его невозможно не узнать. Если ты видел его хотя бы раз в жизни. Это он торговал арбузами в той подземке, куда нас с подругой угораздило занести как-то раз. После этого она исчезла. Настолько, что больше я не видел ее. И это Он вламывался к нам в дверь, беспомощным маленьким и озверевшим от голода и одиночества только ради того, чтобы мы начали орать дикие гимны боли и смерти и умерли от собственного крика. Все, кроме меня. И для меня теперь уже не важно, что было первым, а что вторым эпизодом.

Теперь в Его руках аккордеон. Стритует, надо полагать. Или собирается стритовать. Ну вот, хоть один подземный музыкант. Иначе само существование такого подземного перехода было бы лишено смысла и сути.

С тех пор прошло много лет, но я Его помню. Он безумен, но в нем нет ничего доброго. Ничего светлого, ничего святого, ничего родного.
Он не изменился ни на один пиксель. Зато изменился я. И я больше не боюсь его. Возможно, меня теперь защищает моя татуировка в виде сколопендры на левой руке. Возможно, что-то еще. Но я больше не боюсь его. Я хочу поговорить с ним.

- Дед, а дед? Ты зря тут сидишь. Тут народ не ходит и много ты не заработаешь.
- Почему это не ходит? - Дед выплюнул эти слова, как кошка извергает из себя собственную шерсть. - Ходят. Они все ходят-ходят... Только денюшку не дают. Да мне она и не нужна особо.
Я роюсь в своих карманах. Нахожу 500 тенге и даю ему.
- На, дед, возьми. На бухло и на закусь хватит.
- Спасибо тебе, девочка-мальчик! Хрипит дед и...То-ли кашляет, то ли смеется.
- Откуда вы знаете эту песню? Это моя песня вообще-то. Вы что, слушаете Паническую Атаку?
- А как же. Конечно! Внучек! Принеси мне молочка. Тогда у твоей бабушки рога отвалятся.
- Что? Какая бабушка? Какие рога. Моя бабуля умерла 10 лет назад. И рогов у нее не было, насколько я помню.
- Да ладно тебе, внучек. Я просто хотел молочка. Ну не хочешь — так и ладно. Сам рогами обрастешь, искать меня еще будешь. Давай-ка я тебе песню лучше спою. Про войну. А ты послушай.

Дед развернул свою гармошку и начал петь. Его баян издавал крики и плач ребенка, которого насилует родной отец. Он издавал звуки агонии, которая никогда не кончится. В его песне смешались все песни времен Второй Мировой войны, все песни про Афганистан и Чечню, рожденные теми, кто никогда не воевал, но написанные для тех, кто будет убит на очередной войне. Весь блатняк, написанный теми, кто никогда не сидел, но для тех, кому это предначертано. Ими же. Все песни о Революции, написанные душевнобольными.

Мне стало гадливо. Я закурил и уставился на небо, считая прыщи и фурункулы, внезапно образовавшиеся на нем прямо посреди туч. Зачем ты оставил меня, Господь? Зачем ты оставил меня, Отец? В это время, краем глаза я обнаружил, что с Храмом, что стоит напротив что-то не так. Приглядевшись, я понял, что теперь это мечеть! Да-да. Вместо креста полумесяц. Мне стало холодно.

«Бисмилля-ни-руахма-нируахи-и-и-м!» Донеслось до меня, как сквозь сон.

Дед перестал петь и играть. Также внезапно, как меня посетило видение мечети. Я снова взглянул на небо. Теперь все прыщи и фурункулы на нем лопнули. Кровь закатных лучей и гной облаков облепил все небеса.

- Время вечернего Намаза, внучек! Давай помолимся вместе. С этими словами дед встал со ступеней, расстегнул ремень и, припустив штаны, снова присел.

В воздухе отчетливо заискрился скверный запах. Я стоял, как околдованный и слушал, как поет мулла. Я смотрел в прыщавое небо, я пытался молиться про себя непонятно кому, но у меня не получалось. Я закурил еще одну сигарету.

- Что, внучек, воняет, да? - хриплым симулятором голоса промолвил Дед. Ничего, сейчас все закончится. Дед привстал снова, натянул штаны и снова сел. На то же самое место. К моему горлу начала подползать тошнота.
- Да не бойся ты! Дедушка просто яичко снес и теперь будут его высиживать. Хек-хек-хек!
Дед снова взялся за свой инструмент и принялся играть. Только теперь он пел на некоем незнакомом языке. Его можно было бы принять за Эсперанто, или Токи-пона, если бы... Если бы от каждого слова не веяло Скверной.
В любом случае, это был искусственный язык. Это чувствовалось. Все языки мира — живые и мертвые, смешались воедино. Удивительно, но я почему-то начал понимать этот язык. Я начал понимать смысл песни, которую поет Дед.
Это была песня торжества Разума, песня, глумящаяся над душой, песня, хулящая Духа Святого, песня, прославляющая мир без любви.

В переходе послышался шум. Я уже догадывался о том, что он означает. Вечерняя молитва закончена. Верующий народ возвращается из мечети. Секунду спустя, появился первый шахид. Спустя еще секунду, весь переход был заполнен одинаково одетыми людьми. У всех мужчин борода. У всех женщин — хиджаб. В реве толпы можно было отчетливо различить только одно слово - «Аллах». Многие из них кидали деньги в коробку Деда, который продолжал петь.

Слышались, также и обрывки диалогов:
- Ты на рынок рабов идешь завтра?
- Да, конечно!
- Смерть неверным!
- Неверным смерть!

А я стоял и смотрел. И слушал. Меня, к счастью не замечал никто. Или почти никто. Женщина, одетая как и все в этой толпе поймала мой бессмысленный и обескураженный взгляд. «Отойди от перехода и жди меня за ним» - говорили ее глаза.

Красивая, непонятного европеоиду возраста азиатка с глубокими, выцветшими, полными страха и надежды глазами.
«Джаназа» - наклонившись ко мне она произнесла это слово, в тот же миг сунув мне в руку маленький сверток.

«Ты не веришь им, как и не верю я. Ты ненавидишь их, как их ненавижу и я. Ты хочешь уничтожить их, как хочу этого я.» - никто из нас не сказал этих слов, но это витало в воздухе. В ту долю секунды, когда, наши глаза встретились, и в моих руках оказался сверток из грубой бумаги.

«Шайтан акбар!» - только сейчас я разглядел эту надпись. Она покоилась на обратной стороне стены — той самой, которую обычно не видно, если ты ждешь автобуса на этой остановке.

Я спрятал сверток и вновь вернулся к переходу. Дед был все еще там.
- Почему бы и тебе принять нашу веру, внучек? - голос деда стал вдруг очень молодым и энергичным. Я бы на твоем месте принял бы! Нежные Гурии разве не манят тебя?

Дед расхохотался. А я понял, что мне и теперь не одолеть его... Я снова посмотрел в небо и снова оно все оказалось в прыщах и фурункулах. Мне хотелось плакать от собственного бессилия. Мне хотелось кричать, мне хотелось броситься под колеса проезжающих мимо машин. Мне хотелось умереть — лишь бы никогда не видеть больше этого деда. Ни одного из его образов. Не слышать его царапающие мозг ядовитые песни.

Я развернулся и пошел прочь. До меня снова начал доноситься голос Деда. Но я уже не слушал его. Мое сердце грела грязно-бурая папка, которую вручила мне та странная женщина.

Я дома. Я смотрю сквозь скорбь оконного стекла на мир. Все то же самое, что и вчера и позавчера. В колонках поет Цой.
Интернет в ноутбуке есть как ни странно. Пока еще есть. Он уже рассказал мне о том, что такое «Джаназа».

Я разворачиваю ее папку, я ни на что ни надеюсь и ни во что не верю.
Но все же, на всякий случай, я спрятал от греха подальше все иконы и положил на видное место Коран, который подарил мне мой бывший лучший друг в славном 2007-м году, когда, я еще называл себя Уссамой Дэн Ладэном и косил под маразматика-исламиста. В шутку. Не задумываясь о том, что и я, и мы все не застрахованы ни от чего.
Папка открыта. Это фотоальбом. На всех фотографиях котята, коты и кошки. Ни каких комментариев. Ничего, кроме фотографий котиков. Я вспомнил о роботе, зачатке искусственного интеллекта, о котором я читал как-то. Он из всего моря информации Всемирной Сети выделил только фоточки котиков. И потом сам нарисовал кота, который стал вершиной его творчества.
Мне стало настолько тоскливо, что, возможно, от меня начало пахнуть кладбищем.
Я включил телевизор. Машинально, не думая ни о чем.

«Сегодня, силами ИГИЛ (да благословит их Аллах и приветствует) был полностью разрушен так называемый большой адронный коллайдер. Это еще один шаг, сделанный нами для того, чтобы все живущее на земле исполняло волю Всевышнего Аллаха. »
«25 кяфиров из среды так называемого ученого мира были казнены сегодня на площади Аль-каида. Да отвратит Аллах очи свои от них!»
«Верховный муфтий Всея Руси аль-Кирл ибн Гундиай (да благословит его Аллах и приветствует) одобрил посмертный брак скандально-известного аль-Энтео и 3-хлетней дочери кяфира и мафиози по кличке «Эстонец». Он, его супруга, а также вся семья неверного были преданы огню во имя Аллаха, милостивого и милосердного.»

В это время зазвучал призыв к ночному Намазу. Я послушно встал на колени, думая о том, как завтра я пойду фотографировать уличных котов, чтобы затем отдать их фото в добрые и справедливые руки.

14 марта 2015.