Профессор

     Мы договорились о встрече в клинике. Дежурная медсестра удивилась – профессор в отпуске! Но она просто еще не знала, он, конечно,  здесь, потому что был канун учебного года, вот-вот придут старшекурсники, а многие ассистенты кафедр  сейчас на уборке. Кого же, как не сильных, физически натренированных мужчин из  хирургии на село посылать? Даже если не портят они свои золотые руки в тяжелой земле, то организовать дело четко и решительно всегда сумеют.

     Но клинику  на замок не запрешь и не заставишь людей повременить со своими болезнями. Поэтому профессора я нашла стремительно идущим в одну из палат – у пожилой женщины  тяжелый приступ, надо принять решение об операции.

     В кабинете  заведующего кафедрой  госпитальной хирургии Юрия Николаевича Белокурова тихо и прохладно. Со стен взыскательно смотрят на коллегу профессора Перельман, Бусанов, Троицкий, Матешук, Шипов.   Портреты первое, что принес в эти стены в 1973 году  новый зав. Кафедрой и как бы закрепил неразрывность связей в работе доверенного ему коллектива, преемственность медицинского стиля. Как вышло, что некоторые из этих людей на портретах были мне знакомы?  С профессором Перельманом мы жили  в одном дворе, и я не раз слышала истории  о его изумительных по смелости операциях и о его беде – притеснениях,  чинимых ему  не менее талантливому сыну-хирургу! Это было на фоне  дела о кремлевских  врачах.  А сейчас сын Михаил Перельман давно уже стал академиком.

     У Владимира Павловича Матешука я несколько раз бывала на операциях. Мне, тогда начинающему журналисту, бесконечно льстила  возможность бывать там, «куда других не пускают». Вот ходила и в операционные,  любопытствовала, с наивной беспечностью  писала об этом. И там же однажды, после тяжелейшей, очевидно безнадежной операции увидела на строгом  лице профессора  выражение скрытого отчаяния и усталости – он выложился до конца, а человек, еще не очнувшийся после наркоза, все равно был обречен  на мучительный конец. Тогда  я подумала, что есть сферы, для любопытства запретные,  теперь переступаю этот порог лишь, в крайнем случае, когда надо узнать что-то о хирурге.

     А нынешнего заведующего кафедрой, оказалось, я знаю так давно, как будто это было в какой-то другой жизни. Тогда еще существовали мужские и женские школы,  и в школе № 33, безусловно, учились самые умные, самые интересные ребята. Одна из групп была вообще окружена ореолом романтики – несколько выпускников  поступили в Ленинградскую военно-медицинскую академию и приезжали на  школьные вечера  в форме, которая так шла им. Был среди них и Юрий Белокуров.

     - Действительно, романтика привела нас на море – хотелось путешествовать, посмотреть мир. Но нужна была и профессия, академия и дала  нам ее, -  рассказывал профессор.

     В семье он был первым моряком. Дед – ткач, член партии с 1917 года, отец тоже коммунист, вывозил во время войны ярославский золотой запас.

     Распределили молодого врача на  Северный  флот начальником медицинской службы эскадренного миноносца «Отрадный». Потом – крейсер «Чапаев». И хватало штормов, тревог. Но медицина и  море  оказались трудно совместимыми. Боевая подготовка, политзанятия, болезни,  слава богу, не очень серьезные – служит на флоте  народ молодой, крепкий.  И все же за год службы на «Чапаеве» Белокуров сделал сто операций. Одну особо сложную в Арктике, за что командующий  флотом отметил его медалью «За боевые заслуги». Это при том, что доктор послушным  не был – однажды за строптивость даже на гауптвахте 10 суток  провел.

     Не без труда «моряк  вразвалочку сошел на берег». С тех пор  прошли десятилетия. Юрий Николаевич защитил  кандидатскую, в составе  первой группы советских врачей  на два года  уезжал  в национальный госпиталь Сомали,  защитил докторскую диссертацию, получил звание профессора. Весной пришло сообщение о том, руководители клиники госпитальной хирургии профессор  Ю.Н. Белокуров и  А.Б. Граменицкий стали лауреатами Государственной премии РСФСР  в области науки и техники.

     Перечислять даты легко. А как за ними проследить жизнь человека, о характере и работе его рассказать? Путь один – увидеть  его в главном деле. Для Белокурова – это операционная. Сам смеется теперь, что в молодости перед любым кинофильмом , спектаклем предпочтение отдавал  операции. Хотя понятия эти и несовместимые, именно в операционной  чувствовал он наибольшее  удовлетворение. Что это чувство не ушло и сейчас, убедилась и я.

     Операция осмотренной им больной  требовалась срочно. В кабинет заходили хирурги и говорили об этой операции. Она обещала быть рискованной  из-за тяжести недуга, возраста и состояния. Чувствовалось, никто не рвался сейчас к  операционному столу.  Белокуров вздохнул, дав понять, что оправдывает отсутствие энтузиазма и поэтому оперировать будет сам. Но было  за этим что-то еще – помимо долга  старшего по положению и доли ответственности была живая заинтересованность. Вспомнился ответ  заведующей диагностическим  отделением Н.И. Завьяловой на вопрос о самой главной черте  Белокурова: отличный хирург, берущий на себя самые тяжелые случаи, когда, кажется, и надежды  нет.  Мы не успели закончить  разговор – доложили, что  больная уже на столе, и профессор  пригласил меня  с собой. Это получилось так естественно, как  продолжение нашего разговора.

     Пожилая женщина крепко спала, отключившись от боли и страха. Негромкие голоса, тихое позвякивание инструментов, шипение аппарата искусственного дыхания… Нам, людям со стороны, кого занесет сюда зрителем, всегда не по себе – никто не застрахован, что завтра  не можешь стать  объектом этого акта. Опасностей так много! Но представить себя на месте хирурга,  наверное,  никто все же не пытался. Ведь на кончике его скальпеля  всегда чья-то  судьба, чья-то жизнь. Недуг оказался даже серьезнее, чем предупреждали анализы и обследования. Я об этом услышала от профессора. Голос его был так же спокоен, только показалось, что все участники операции теснее, что ли встали. Они понимали друг друга без слов, слова были для меня , непосвященной.  Вот полотенца, сказал Белокуров, «давно прошедшее» для зарубежных клиник: там используют специальные пленки, через которые делается разрез. Инструмент в его руках такой, что  давно  надо бы его списать. А нитки?

     Это – знаменитый  однорядный шов Матешука, - объяснил свои ювелирные движения. – Им пользуются  многие ведущие  хирурги страны.
     - Такая  операция в Америке стоит 800 долларов, - чуть позднее  сообщил  Юрий Николаевич.
     - А у нас? – любопытствую.
     - Из расчета  средней зарплаты  опытного хирурга – рубля два.

     Я чуть не сваливаюсь с подставки, на которой стою, чтобы лучше видеть  процесс операции.

     Но вот можно отойти от стола. Остальное доделают ассистенты. В комнате, где переодеваются хирурги, куда-то летят шапочка, маска, блуза. Уже закручивается вокруг профессора легкий ветерок быстроты.  Как будто сила,  так долго концентрировавшаяся в мелких и осмотрительных движениях, получила свободу и воплотилась в самое привычное для энергии – скорость.  Мимоходом спрашивает меня, не устала ли. Впрочем, спрашивает так из вежливости. Очевидно, меряя по себе, считает, что в операционной не устают, там проживают какой-то  очень насыщенный  кусок бытия.

     И хоть эти часы составляли  всегда для него  главный смысл, как же бывали они трудны! Вспомнил, как  в 60-х годах началось хирургическое лечение больных с кровоизлияниями. Это был тяжкий хлеб. Из 14 первых выздоровел один. «Белокуров экспериментирует…» поползли слухи. И ему пришлось переживать не только каждую смерть, но и доказывать ее неизбежность.  В результате исследований  сотрудники кафедры первыми  в стране установили, что мозг, долго находившийся в сдавленном состоянии, хоть и восстанавливается, но испытывает резкое кислородное голодание. В 1967 году в Ярославле же была построена первая  барокамера. Создали ее на заводе полимерного машиностроения. И вся история ее рождения – наглядный пример нагромождения сложностей, без которых любое открытие  вошло бы в жизнь куда быстрее. Хорошо, что был отважный  директор завода  «Полимермаш», бывший  фронтовик  Игорь Иванович Гавшинов, а у него сварщик с дипломом. Конечно, Гавшинов рисковал: рядом с его пресс-формами для шин делали  нечто незапланированное. Когда наступил момент испытания  барокамеры давлением в несколько атмосфер, проводили его лично директор и хирург, рисковали только собой. Смешно сказать, но и вывезти серебристую сигару с завода  было непросто – выгрузили вместе с металлоломом. И устанавливали ее почти нелегально, приспособив для реанимаций при ней бывшую раздевалку персонала. Первые опыты провел на себе наш профессор, считая себя наиболее  из всех подготовленным – все-таки во время службы  на флоте  имел дело  с водолазными костюмами, сам спускался под воду.
Сейчас в бароцентре три  барокамеры, четвертая, игрушечная, была изготовлена  заводчанами в подарок  к юбилею профессора.

     Когда через бароцентр прошло  полторы тысячи больных, было проведено три тысячи сеансов с животными  десять тысяч с людьми, на свет появилась  монография Ю.Н. Белокурова и В.В. Рыбачкова.  «Гипербарическая  оксигенация при критических состояниях в хирургии». Меня, в частности, заинтересовала  глава о принципах  и критериях режима оксигенации.  «Несмотря на  достаточно широкий диапазон терапевтического воздействия кислорода, при отсутствии строгой дозировки его применения возможно  наступление кислородной интоксикации…» Давление в камере,  длительность сеанса, индивидуальная восприимчивость организма к кислороду, тип нервной  деятельности  человека – все имеет значение. Когда хотим сказать о чем-то крайне необходимом, говорим: нужно как воздух, как кислород. И новое  - тот же кислород  в нашей жизни.  Без него нельзя. Но как велика разница в его восприятии  у отдельных лиц и инстанций! Для одних новое – стимул, а для других – опасная  степень оксигенации.

     А на кафедре уже защищено  три десятка  кандидатских диссертации, посвященных действию кислорода на больного в состоянии кислородного голодания.  Одновременно изучаются  проблемы прицельного  применения  оксигенации на  больных. Подключаются другие кафедры , стали создаваться  подвижные группы  исследователей. Сейчас бароцентр используется при лечении широкого спектра заболеваний, на его счету  20 тысяч сеансов. Что это значит для нас , ярославцев? Допустим, с 1970 по 1989 год прошло через центр  300 больных  с сепсисом. Раньше трое  из четырех были обречены. Сейчас цифра  снижена втрое.

     И вот звание лауреата республиканской премии – за  то же.

     Сейчас в больнице № 9 есть центр эндоскопии, где используется  волоконная оптика. Обслуживает центр  три района. Здесь нет очередей, исследования проводятся быстро и квалифицированно.  Да и все, что относится к отделению интенсивной терапии, как подчеркивают  здешние врачи, - энергия,  нервы, время профессора Белокурова, ушедшие на переговоры  в горздраве, облздраве, на добывание  финансов, на поиски и  убеждение партнеров по работе в заводских  НИИ, имеющих валютную технику.

     Он сделал за годы работы около 8 тысяч операций. Считает – мало. Мог бы больше. Не стал говорить почему. И так ясно. Между тем на Западе считают, что если хирург спас пятерых людей в возрасте 30 лет, которые проработают еще 25 лет, то он уже обеспечил себе существование до конца жизни.  Сотни, тысячи операций у нас за каждым способным хирургом. Чем измерить прибыль от медицины? И как смириться, что она нищенски бедна и кроме сочувствия  и констатации на разных уровнях, что с ней плохо, добрых перемен ни мы, ни враче  не  ощущаем.

     Но профессор Белокуров в эти перемены,  по-моему, все-таки верит. Иначе зачем с таким пристальным вниманием подбирает себе хирургов еще со студенческой скамьи, учитывая не только способности, но и характер, надежность, состояние здоровья? Потом также заботится о росте и авторитете коллег, направляя их на всевозможные  симпозиумы и семинары. И уже сейчас,  хотя сам в расцвете сил,  уже думает о преемниках  на посту руководителя  клиники.

     А после состоявшейся операции он был свеж и бодр. Говорят, что у операционного стола хирург теряет от одного до двух  килограммов собственного веса.

     - Мне вроде нечего терять, - усмехнулся с удовлетворением.

     Это  уж мы уходим от сложных  медицинских проблем. Впрочем, так ли это? Наверное, здоровье врача – его пример и реклама. Юрия Николаевича страстным спортсменом, пожалуй,  не назовешь. Но вот уже более  30 лет водит машину, не лихач, но водит профессионально.  Уже в зрелом возрасте увлекся горными лыжами. И нынешний укороченный отпуск намеревается компенсировать зимней поездкой в горы. Облегчают или дополняют эти увлечения  основной интерес в жизни -  хирургию? Задумался: как ни странно, во всем есть нечто общее – непредсказуемость, элемент риска, необходимость принятия  быстрых решений. Как хорошо, если человек проносит радость от этих ощущений через всю жизнь.

     Фото Ю.Н. Скворцова.
     Северный рабочий, 8 сентября 1990 г.