Проданная рукопись. Отрывок

Поезда. Они идут навстречу друг другу, но не встречаются. За этим следит другой, в некотором роде высший (для них, поездов) разум. Они лишь вращают колесами, прочно сидящими в колее рельс. Мы тоже в каком-то смысле как поезда, несемся на бешеной скорости и почти никогда не пересекаемся. Если мы встречаемся, это оборачивается в конечном счете катастрофой для столкнувшихся и частично задевает тех, кто в этом принимал участие. Если смотреть издалека, то огненный столб на месте столкновения кажется очень даже симпатичным.

В конце концов, разве так важно, куда стремиться? Важно – как быстро ты едешь и насколько наполнен народом. Если ты абсолютно пустой – то, как бы ты не мчался, смысла в скорости никакого. Но даже пустой, ты все равно поедешь, поскольку у тебя есть расписание. И надежда, что на следующей станции в тебя загрузится хотя бы один пассажир, даром что очередной «заяц». И только через некоторое время, когда до твоего руководства дойдет, что ты ходишь изо дня в день пустопорожним и от тебя нет никакого прока, тебя исключат из графика и поставят на другой маршрут, а может быть, и вообще куда-нибудь на вечную стоянку ненужного транспортного хлама. Вот уж судьбенка – обзавидуешься.

«Ты сам себя убеждал, что важен процесс, и конечный результат всегда один – кладбище ржавых поездов, - думал Антон. - Неужели тебя так волнует, будет твоя книга издана или нет, будет ли она, размноженная до неприличия, валяться на складах книжных магазинов, в запасниках издательств, чтобы быть списанной за ненадобностью через пару, в лучше случае – десяток лет? И да, и нет. Это, конечно же, не оправдание. Если так размышлять, то вообще ничего не нужно делать, ибо конец один. Конец – это не цель, а всего лишь завершение процесса. Каким он будет – все-таки в большей степени зависит от нас, а подобные размышления приводят лишь к печализации данного конца. Все-таки человек не груда железа на колесах, управляемая высшим разумом диспетчера. Мы – всего лишь груда мяса и несколько литров биологических жидкостей, управляемые, опять же, высшим разумом, в атеистическом варианте - собственным. Разница, вроде бы, ощущается. Хотя и не очень четкая».

Он думал уже не о книге, а обо всем, что с ним творилось последнее время. Была ли это любовь? Или страсть? Или это просто мелодия в его голове, не дающая ему покоя? Музыка это и есть любовь, это еще классик заметил. Слушая музыку, нам, по большому счету, все равно, где находится ее автор, и жив ли он вообще. Так же и с человеком, которого любишь: не так важно, с тобой он сейчас или с кем-то (если есть уверенность, что с ним все ок). Гораздо дороже чувство, которое он оставил.

А страсть… Это что-то вроде поезда, который несется на полной скорости в сторону пропасти, над которой уже давно развалились все мосты и рассыпались от ржавчины, старости и изношенности рельсы, но почему-то на всех картах по старинке значится, что здесь проложена очень прочная дорога. Но над этой притягивающей бездной по этим изъеденным временем рельсам уже прошли сотни, тысячи эшелонов, набитых человеческими телами, караванов шумных поездов, наполненных не сводящими друг с друга глаз парами, уверенных в себе и не задумывающихся ни о чем, кроме своего желания «здесь и сейчас». Страсть, если вдуматься, это что-то детское. Как ребенок, говорящий свое веское «хочу!!!» и не понимающий, как может быть иначе. Хочу и все тут. И если уж продолжать детскую тему, страсть чем-то напоминает эскимо на палочке. Сначала – интригующая шоколадная глазурь, потом – море удовольствия от освежающего мороженого, и, наконец, упоенное облизывание деревянной палочки в надежде получить еще хоть немного былого счастья... но вместо этого остается лишь отвратительный вкус мокрой древесины.

В детстве Антону часто снился один и тот же сон про мороженое. Как и все дети, он обожал мороженое, но в этом сне, часто сопровождавшим какую-то болезнь, он покупал стаканчик со сладостью и с ужасом обнаруживал, что мороженое в нем – ужасное, отвратительное, просто гадкое. Но он продолжал его есть, потому что «…это же мороженое…», оно не может быть невкусным, это не укладывается в голове, это какое-то мгновенное затмение, и если откусить еще кусочек, ощущение счастья вернется. Но оно не возвращалось, мороженое было по-прежнему отвратительным, и он просыпался в ужасном состоянии и даже с какими-то остатками этого вкуса на губах.

Жизнь – это примерно как мороженое из его сна. Мы продолжаем жить, надеясь, что завтрашний день будет прекрасным, и мы забудем все плохое, что случилось сегодня. И когда-нибудь мы, наверное, проснемся.

Или случится чудо, мороженое станет вкусным и пробуждение не понадобится.