Владимир Темкин
ОТКРОВЕНИЯ ЭМИГРАНТА
(Пути-колдобины абсорбции)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В июне 2009 года к нам в гости из Америки приехал сын с женой и внуками. Младшей, Инне, скоро будет восемь, а старшему, Лёне, уже стукнуло 13 лет, и, по обычаю американских евреев, родители привезли его в Израиль на Бар-Мицву, традиционный обряд перехода мальчика во взрослое состояние. Ещё из Чикаго сын договорился с одним из Иерусалимских реформистских равинов, и через три дня мы всей семьей, семьи моего младшего брата и Зоиной сестры, и наши близкие друзья должны были собраться на горе Скопус прямо напротив Масличной горы и старого города для совершения обряда.
Но это было чуть позже, а в первый день нам пришлось посуетиться по причине того, что у Лёни возникли проблемы при пересечении границы Израиля, куда он въехал по американс-кому паспорту. В документе значилось, что мальчик родился в Хайфе, и пограничница сразу же спросила про его Израильский даркон – здешний международный паспорт. Даркон ока-зался просрочен, и в первые же часы по приезде нам с сыном пришлось поехать в мисрад апним (представительство МВД в Кармиэле) за продлением, дабы избежать неприятностей при выезде.
Данька обо всем быстро договорился и сел заполнять необходимые анкеты. Времени это требовало много, и Лёня явно заскучал. Тогда я, предупредив сына, скоренько усадил его в машину и отвез на фирму, где работал, расположенную на параллельной улице. Леня вошел в холл, остановился при входе и стал оглядываться. Мы находились в административно-инженерном корпусе, где располагался и наш отдел. Внутри корпуса все было новым, нарядным. Его переоборудовали всего два года назад. И внутренняя обстановка не могла не понравиться...
- Дедушка! – спросил он. – Ты здесь работаешь?
- Да. – ответил я.
- А где твое место? Можно посмотреть?
- Конечно.
Мы прошли в мой кабинет, остановившись несколько раз по дороге, так как все встречные, зная, что ко мне приезжает внук, хотели на него посмотреть и познакомиться. Я вошел в комнату, а Лёня задержался за порогом. Он остановился и рассматривал таб-личку с ивритскими письменами, прикрепленную на стене.
- А что здесь написано?
- Написано? “Doctor Radomir Gorkin, Research & Development manager”- перевел я на более понятный ему английский и добавил:
– Проходи и садись.
Внук сел в гостевое кресло напротив меня и заозирался.
- Это все твои книги? – заинтересованно протянул он.
- Да, а что?
- И ты все это читал?!
- Ну, не все, конечно...Часть читал, а остальное просматривал, чтобы знать, где искать нужные мне вещи.
- А ты и правда доктор?
Я засмеялся и протянул ему визитную карточку на английском. Он прочитал и про-демонстрировал некоторое знакомство с обсуждаемым вопросом, произнеся вслух:
- У-у-у, ты, оказывается, PhD! А ты сам книжки пишешь?
- Пишу...
- А посмотреть можно?
- Можно...
- Ой, правда! Горкин!...– обрадовался он, получив в руки пару из моих книг и увидев свою фамилию на обложке.
Тут в комнату влетела диспетчер Танечка и затараторила:
- Радомир! Я понимаю, что Вы в отпуске, но на минутку, прошу, пройдемте в комнату к ме-таллургу. Я хочу, чтобы Вы посмотрели на роторные ламинации для самонамагничиваю- щихся двигателей. Я ему не очень доверяю и просто боюсь отдавать их дальше в работу...
- Посиди тут. Я скоро вернусь – попросил я Лёню.- А когда вернулся, в комнате стояла одна из наших женщин и разговаривала с ним. Обернувшись ко мне, она улыбнулась и сказала, что внук у меня любознательный...
Когда мы пошли уже к выходу, в холле он обратил внимание на стеклянную витрину для
гостей с образцами продукции. Подошли, я начал объяснять, что именно в ней стоит, а он затих, внимательно слушая. Потом вдруг спросил:
- И ты все это придумал? – я понял, что моя сотрудница ему что-то там уже наговорила.
- Ну, что ты... Моего тут... – и показал по очереди на свои разработки.
Набралась добрая треть от того, что в витрине стояло. Мальчишеские острые глаза его перебегали с одного металлического предмета на другой. Они ему явно понравились и заинтересовали. А когда я объяснил их назначение в конечном продукте, он в изумлении присвистнул, и пробормотал:
Ну, ты даешь, деда! – и попросил показать, как все это делают.
Времени было мало, поэтому я провел его только в соседний корпус на сборку. Девушки на
электромеханическом участке начали ахать и охать, какой у меня большой внук. И каждая, показывая свою работу, не забывала добавить:
- Это все твой дедушка придумал...
Позже одна из них определила, что парень – смерть девкам. Он действительно вырос симпатягой – курчавый, с огромными глазами...
Когда мы вернулись за Данькой и уже ехали домой, сын спросил внука, ну, как, мол, у деда на работе, тот выдохнул:
- Wonderful! – и все время их пребывания, когда мы оказывались вдвоем, возвращался в во-просах к увиденному на заводе. Так я познакомился со своим внуком. Хотя до этого мы не менее пяти раз за десять лет бывали у них в Америке, возможность представиться лично возникла только здесь и сейчас. И, помню, после их отъезда я поймал себя на мысли, что мне хотелось бы рассказать ему о себе...Но на каком языке смогу я это сделать? Ведь по-русски-то внук читает по складам и не всегда, по этой причине, улавливает содержание...
Глава 1
Вообще-то я уже давно испытывал желание и потребность поделиться с кем-то знаниями о моей профессии, воспоминаниями о чем-то таком давнем-давнишнем и очень важном для меня, сомнениями в принятых когда-то решениях и совершённых поступках... Вот только с кем делиться?... Над этим надо было думать и думать! Потому, как одного моего желания в этой ситуации недостаточно, и тут, как минимум, необходима ещё и другая – воспринимаю-щая сторона. По определению - это следующее за моим поколение, ибо в поколении своем я вряд ли найду благодарного слушателя или читателя, ведь каждому из нас – стариков - есть, что рассказать самому - или вслух, или на бумаге... И, если внимательно приглядеться, то нетрудно заметить, что каждый предпочитает не слушать, а говорить сам... Есть, наверное, некоторый шанс, что в душах ровесников я cмогу вызвать отклик-сопереживание на общие в прошлом проблемы, заботы и волнения - разбудить общие для всех нас воспоминания... Но для этого надо хорошо постараться.
И пусть я далеко не уверен в том, что происходящее сейчас со мной типично для всех, дос-тигших 65-летнего порога, но чисто психологически возрастная велеречивость – явление, встречаемое часто и повсеместно. В чем-то это связано с падением престижа и значимости в самооценке, вызванное снижением интереса окружающих. И тогда человек, теряющий вни-мание знакомых и близких, из "века нынешнего" возвращается памятью в "век минувший", где он значил собой гораздо больше, был сильнее и могущественнее, решал серьезные за-дачи, принимал ответственные решения... Он был авторитетен в глазах коллег по работе, он был непререкаем в глазах детей и домочадцев, он был ... он был... он был!
И вот тут я, как-то незаметно для себя самого, подобрался к реальной сути обсуждаемой проблемы: противостояния понятий "кто я есть" и "кем я был". Сопоставление такое абсо-лютно не в пользу настоящего времени, в недрах которого мы - старшее поколение - уже теряем нить бытия. Все меньше понимаем смысл и логику событий, замыкаясь в сужаю-щемся кругу наших сугубо личных дел и потребностей. Уже не так четко, как раньше, рабо-тает замутившееся сознание. Уже поскрипывает и постанывает тело, износившееся от вре-мени и перегрузок. Состояние здоровья из понятия относительно абстрактного переходит в категорию проблем абсолютно конкретных и актуальных. В двух словах этого не переска-жешь, а на большее просто жалко времени и бумаги... Но человеческая природа такова, что любому из нас душевно и психологически комфортней живется при уверенном осознании собственной значимости в глазах своих и, главное, - в глазах окружающих. А уверенность эта может быть почерпнута уже лишь в прошлом, в «веке минувшем»...
Но вернемся к изначалу, к желанию поделиться... Первым в списке стоит вопрос «с кем?», а вторым, вслед за ним – «чем?». На первый вопрос я нашел ответ совершенно неожидан-ный. А с самим собой!!! Я читаю массу исторической и мемуарной литературы про чью-то жизнь, про чьи-то переживания, вдумываюсь в чьи-то мысли и оценки ушедшего времени и сопровождавших его событий. Так почему бы не вспомнить себя самого, своих друзей и близких на этом фоне? Почему бы не прикоснуться вновь к событиям своей жизни и их ито-гам? Почему бы не перебрать наново те движения души, которые помнятся и волнуют до сих пор. И не с целью их переоценки, а из сладкого желания почувствовать и пережить ещё раз. И в этой ситуации ответ на второй вопрос «чем поделиться?» приобретает несколько иной смысл, ведь делиться-то нужно самому с собой. А это значит - просто согреться теп-лом оттаявшей души и насладиться былым течением уже прожитой, но ещё такой близкой и памятной прошлой жизни. Хотя бы в мыслях вернуться к тому, чего не достает в жизни сего-дняшней.
* * *
По привычке человека, имеющего отношение к научно-технической компетенции, берясь за любое дело, я прежде всего стараюсь определиться с «предметом труда», с его основными параметрами и налагаемыми на них ограничениями. Эти основы методологии позволяют четко очертить границы начинаемой работы и не дают растекаться «мыслию по древу» в процессе её выполнения.
Оглядываясь назад, я, как и многие из бывших "советских", очутившихся волею судеб в Израиле , расчерчиваю-разделяю свою жизнь на две части: «до» и «после». Столь значи-тельное перемещение в пространстве, именуемое «Алией», которое можно назвать ещё и репатриацией или эмиграцией (все зависит от точки отсчета!), перерубило нашу жизнь, как ствол дерева. Жизнь «до» уподобилась покрытому старой корой нижнему обрубку ствола с комлем и корнями, а жизнь «после» потянулась вверх, и, зазеленев свежими листьями, ста-ла наливаться новыми соками... Это напоминает по виду и сути процесс пересадки оливко-вых деревьев, когда ствол с полуобрубленными корнями и начисто обрезанной кроной пере-возят на новое место, небрежно прикапывают и, слегка напоив его водой, оставляют боро-ться за жизнь... Проходят годы, прежде чем дает оно первые серьезные побеги, постепенно набирающие силу... Но и через десятилетия остается на теле растения уродливое образова-ние, как свидетельство пережитого надлома и перенесенного страдания... Это наглядно видно на фотографии, приведенной в начале текста.
И поскольку хронологически период «после» ближе и памятней, я решаю начать именно с него, углубляясь в нижние слои лишь по мере необходимости. Я хочу вспомнить здесь своё личное видение этого времени... Свои ощущения и впечатления... Свою боль и радость... Свои надежды и страхи... Свои победы и поражения... Я хочу описать то, что по прошествии двадцати лет ещё помню, и так, как я это помню, без особой подсортировки и выборки...
Я сразу же хочу устраниться от серьезного анализа социальных и общественных проблем, связанных с Большой Алией, касаясь их лишь по мере нужд собственного повествования, представляя их такими, какими они виделись лично мне. Я просто хочу ещё раз пройти этот нелегкий и болезненный путь, пройти самому, но с оглядкой на тех, кто захочет ко мне при-соединиться...
Ещё одно небольшое примечание. Я намерено не хочу касаться деятельности государства Израиль по абсорбированию несметных полчищ репатриантов, нахлынувших, как волна, на такую крохотную и такую привлекательную страну, саму родившуюся и выжившую в супер-экстремальных условиях и помогающую выжить другим. Так я вижу и оцениваю свалившую-ся на неё в начале девяностых годов проблему. Привезти, накормить, обучить языку и, где надо – специальности, помочь с обустройством и приобретением жилья... Это просто неве-роятные затраты и усилия! И не мне решать насколько хорошо она это делала или делает.
Оглядываясь назад, я вижу, что творилось и творится на моей «доисторической» с русскими людьми, отхлынувшими в родные пределы с территории отделившихся сателлитов России. Если приравнять в относительных единицах то, что «переплавил» внутри себя Израиль, для России это составило бы не менее пятнадцати миллионов беженцев. И все мы видели, как она обошлась с только лишь тремя-четырьмя-пятью миллионами.
Я не то чтобы не хочу плевать в колодец... Я низко кланяюсь стране Израиля и её народу за все, что они для меня и моих близких сделали. На трудном своем пути я получил возмож-ность перевести дух по приезде, мне не пришлось с первого дня бороться за кусок хлеба, мне дали оглядеться и, как могли, подготовили перед тем, как пустить в свободное плава-ние. Мелкие проблемы, о которых мы по привычке говорим на наших кухнях – они и есть мелкие. И если я иногда и вспомню что-нибудь негативное, то только лишь из желания подчеркнуть те личные трудности, которые выпадали репатриантам в их непростых обстоятельствах. Я прекрасно понимаю, что идеальными в жизни могут быть только схемы. Всё, к чему прикасается человек, так или иначе искажается в силу именно его несоответст-вия такому идеалу. И ждать от системы абсорбции чего-то другого, извините, наивно. А мы ведь умные люди, так зачем же ставить себя в глупое положение, ругая давшего нам кров и пищу.
Но, кроме того рынок есть рынок, у него свои реакции на любое жизненное явление, у него свои законы... И он заставляет нас с этим считаться.
И вот теперь уже – к делу!
Глава 2
Последние лет двадцать меня занимает вопрос единомоментности репатриации 90-х годов и её последствия в нашей жизни. Как это случилось так, что в течение всего трех лет более полумиллиона евреев, слывших на своей «доисторической» родине за людей благоразум-ных и уравновешенных, принимают скопом совершенно авантюрное решение «ехать!» и также скопом кидаются в кратчайшие исторические сроки его реализовывать. Рассказы про очередное Божье деяние или чудо Исхода у меня лично доверия не вызывают. Литератур-ный образ «прорыва плотины» - это лишь иллюстрация явления, а не отражение его сути...
Но что-то же за этим явлением стоит? Чем-то оно, это явление, должно быть обусловлено? Факт налицо - требуется разумное объяснение.
Точек зрения - множество. "Русская", например - евреи бегут, как крысы с корабля, который в этот момент действительно потрескивал, с боку на бок переваливался, пассажиров по-ташнивало... Вполне понятная с точки зрения остающегося на борту точка зрения! Но тут, тогда уж, нужно и про страх погромов добавить... В те времена эти слухи циркулировали интенсивно и повсеместно, лично свидетельствую. И расклеенные по столбам ограды вокруг Дворца молодежи на Фрунзенской в Москве листовки с похожими призывами самолично штудировал. Да и в прессе - общество Память!... С полным списком еврейских долгов рус-скому народу! Но мы ведь к публичной полемике ещё не приучены - одни в выражениях не стесняются, другие к печатному слову, как к Гласу Божьему и истине в последней инстанции относятся!
И в метро при любой дискуссии с любым накатившим на тебя алкашом последним неубойным доводом с его стороны было:
- А катись ты в свой Израиль долбаный!...
И почему-то нечем возразить было... Мешало невысказанное вслух общественное мнение.
Вполне допускаю, что кажущееся и пригрезившееся, но ни одного вслух высказанного воз-ражения со стороны лиц «титульной» науиональности никто из нас ни разу не слышал. Вот тут-то и начинается страшная вещь - "идея, брошенная в массы" - под названием –
(1) страх за себя и близких.
Другая мысль. В 1987-ом границы открыли, народ туда-сюда кататься начал – Франция, Германия, Америка, Израиль... Информация, как известно - мать интуиции. А она потекла... Поначалу ручейками... Потом потоками вспененными... И началось: А там у них!... А по помойкам такие шмотки!... Стопочками и поглажены!... А пособие по безработице всяко выше нашей зарплаты!...А в магазинах!... Мама моя!... А у нас рыбный завтрак туриста!?... И что Вы ждете?! Заказывайте вызов! Там же на рынке апельсины дешевле картошки!...
А у меня в Америке сестра... А у меня в Германии брат...А у меня в Израиле тетя... Вот пись-мо!... Вы только прочтите!... Ведь это жизнь!... А у нас!... ... Да, в конце концов, и просто за-границу своими глазами увидеть!... Такое явление, выражаясь научно, можно охарактеризо-вать или смоделировать, как разность потенциалов, возникшую между «внутри» и «снаружи» и вызвавшую в сложившихся условиях ток определенного направления. И это уже можно назвать
(2) стремлением к лучшей жизни.
Третье соображение. Американцы слегка сбл**нули, подняв в 1985-87 годах шум на весь свет - Права человека!... Право выбирать место!... Объединение семей!... Народ и клюнул... Такая наживка!?... Ан нет! Они в сентябре 89-го лавку уже прикрыли, такую бюрократизацию придумали и ввели, такие заборы, такие очереди!... А в Израиль - как по маслу, без проблем и остановок в пути! Никаких тебе "островов слез"! Вниз по глобусу, как на попе с детской горки! Встреча на аэродроме в присутствии высших должностных лиц с национальными флагами! Это уже можно рассматривать, как
(3) внешнее политическое регулирование
со стороны американского и израильского правительств.
В-четвертых, чего стоили рассказы ватиков-ветеранов... На работу в Хеврат Хашмаль (Электрическую Компанию) взяли на третий день... без психотестов дурацких всяких...
А квартиру в Кармиэле - с пятью разными ключами в руках и с метапелет (куратором) из центра абсорбции - ходили выбирать. А еще один ключ припрятывали и год в кармане носи-ли, как "пирожок для бабушки"... Она сердешная ещё никак решиться не могла, да и вызов ей ещё не отправили... А ключ уже был, и квартира стояла... Во - дела были в 1975-80! И ведь верили же... Ей-Богу, верили... А может и правда!?... Только вот в 1990-х это уже на-поминало картину "Охотники на привале" и ходило в кругах, падких на такое, как
(4) охотничьи рассказы.
Уже ближе к 1990 году в Москве в библиотеке Минсельхоза открыт был агитпункт с неболь-шим набором печатных агитационных материалов Сохнута и непрерывной демонстрацией видеофильмов по истории Израиля. Это уже было место для народа интеллигентного, менее доверчивого и более осторожного. Помню факты из собственной биографии и брошюры отдела науки Министерства Абсорбции, за подписью г-на Шапиро. В Израиле богато с наукой, писал он в этих брошюрах - одних только научных работников - 4000!... Да приехало из Союза – ещё свыше аж 6000!... сумасшедшие приросты и невероятные достижения!!! Марш вперед и с песней!
Мне б тогда бы и подумать, а как при конкурсе 2.5 человека на место я буду работу себе искать? А если еще и учесть, что один-то из двух с половиной на иврите свободно, да ещё и
по английски «спикает», и вообще - он просто уже это место занимает и освобождать его для
меня, похоже, не собирается. Про это г-н Шапиро не писал... И про то, что рабочие места за одну минуту, час, месяц, да и год не возникают - тоже. А я в этом просто ничего ещё не понимал... А посему не думал, не предполагал, не учитывал... Да и ладно я - все-таки, что ни говори, что-то реальное в руках держал в той жизни, в смысле "технических наук"... А те, кто "филологических", да еще по русскому языку!?... А те, кто "исторических", да еще по истории Партии!?... А те, кто "экономических" - по марксистско-ленинской политэкономии!?...
Историческому материализму!?... И прочей хренотени, вроде "научной организации... социа-листического соревнования"!?...Они-то на что тут рассчитывали!... Все это уже нельзя наз-вать иначе, как
(5) самообман или добросовестное заблуждение.
И такие доводы можно приводить десятками. Каждый из них по своему освещает и отража-ет причины тогдашнего повального бегства, так громко и торжественно именуемого Большой Алией. Хотя сейчас мне кажется, что причины те были действительно значимы лишь в самом начале, когда подвижка только зарождалось. По мере расширения и ускорения этого бурного потока начал срабатывать эффект стада. У многих в головах закрутилось: А что ж это я тяну!?... А вдруг снова закроют выезд!?... Ну, не может же быть, что все вокруг такие глупые!... Вот и соседи... И на работе у нас уже половина евреев поехала... Информация, мутившая голову каждому из нас, была неглубокой и поверхностной, и для принятия серьезных решений, которые следовало бы по-любому обдумать и выносить, её попросту не доставало. Тут более всего другого влекла стадность и боязнь опоздать... Куда опоздать, это уже был второй вопрос!... Но были, конечно, и разного рода конкретные причины – увозили больных детей от армии... бежали от опасностей участившихся разборок кооперативного движения... надеялись на излечение в Израиле не лечимых в Союзе хвороб... И просто жрать было уже нечего! Разве не так!?
Глава 3
В этом месте мне хочется отрешиться от глобальных оценок и обобщений и попытаться, хотя бы в общих чертах, припомнить, а что было причиной нашего с Зоей решения ехать... Помимо перечисленных выше общественных явлений, давлевших над нами точно также , как над большинством московских евреев, главным, пожалуй, было решение сына, вызрев-шее самостоятельно за пределами семейного круга. Среди его друзей была небольшая компания, которую мы с женой смешком прозвали между собой "Оля-Юля", так звали двух часто звонивших нам и спрашивавших Даньку девушек. Они уехали в 1989-м. И были далеко не единственными в его окружении. Одна их них – Юля даже приезжала в Москву навестить родных и друзей уже осенью 1990-го года. Если я не ошибаюсь, это именно она прислала Даньке вызов, куда он попросил включить и нас с Зоей.
Вообще-то, "отъездное" движение среди наших друзей началось еще в 1987 году с Америки, но как-то вот мы себя с ним еще не отождествляли... Мы даже не могли представить себя в таком качестве. Просто не могли, и всё!
Первыми поднялись Бойенберги, Мотя и Лана с двумя мальчишками, чуть младше Даньки. Это был удар "под микитки", потрясший нас, но ещё не поколебавший мировозренческих основ. Оказалось, что ребята пробыли "в отказе" почти восемь лет. Подав просьбу на выезд ещё во второй половине 1979 года, попав под "Афганистан" и последовавшие за ним запре-ты, они прошли все круги советского ада, включая сидячие забастовки в центре Москвы. По-пали в поле зрения американских политиков еврейской ориентации, боровшихся за свободу выезда из СССР, и были включены во "второй список Шульца", тогдашнего американского госсекретаря, с просьбой Рейгана к Горбачеву выпустить "на свободу" перечисленных в нем лиц. Когда в пятницу 25 апреля 1987 года они позвонили и пригласили нас и Зоину сестру Лиду заехать вечером попрощаться, мы были в полной растерянности. Выслушав за ужи-ном их историю, мы долго потом не могли прийти в себя. Все это просто не укладывалось в наши "совковые" по форме и содержанию головы. Мы теряли близких нам людей! Я помню, как прямо там написал на перфокарте два четверостишья:
Слеза, предчувствием разлуки
Щемя, коснулась наших глаз...
Друзья! Давайте Ваши руки
И там не забывайте нас!
Напасти, страсти - все минует,
Решившись так или иначе...
Пусть Провиденье Вам дарует
Тепла, здоровья и удачи!
Лана, прочтя его, плакала, обняв меня. Мы долго не уходили...Часа в 2 ночи ребята вышли все вместе на улицу проводить нас до машины... Происходящее было настолько неждан-ным, что воспринималось абсолютно сюрреально... Это были не они и не мы! Это происхо-дило не с нами! В это совершенно невозможно было поверить!
Они улетели 6 мая.
* * *
Но история эта через три дня после прощального вечера имела столь же сюрреальное про-должение. Ранним утром в субботу ещё сонным я спустился взять почту, а главное – жур-нал "Огонек", популярное в перестроечное время издание, который часто воровали из ящи-ков припозднившихся подписчиков. Журнал и газета были к счастью на месте, но когда я их вынимал, мне под ноги выпала простая серая почтовая открытка с бледнофиолетовым штемпельным текстом и вписанными от руки адресом, моей фамилией и номером комнаты. Подняв её я прочитал, что Красногвардейский райвоенкомат приглашает меня в понедель-ник утром к 11 часам прибыть в комнату номер 8, имея при себе военный билет и документы о прохождении последних военных сборов. Пожав плечами, я вошел в лифт, где ещё раз перечитал повестку, и тут уже обратил внимание на то, что на открытке нет почтовых штем-пелей. Она пришла не по почте... Вторым не менее странным обстоятельством было приг-лашение на понедельник. Два дня в неделю военкомат был закрыт для приема посетителей - в понедельник и пятницу. Так значилось на самой же открытке, в том месте, где были про-печатаны приемные дни. Отсутствовал в тексте также и телефон, по которому следовало позвонить в случае, если... Озадаченный я вернулся домой. Зоя, сразу выхватившая у меня "Огонек" и увидевшая в руке открытку, спросила, что, мол, это такое. Я ответил, что вызыва-ют в военкомат, но каким-то странным образом, и озабоченно заметил, что, как все непонят-ное, мне это не нравится.
- Брось ты ерунду придумывать…- засмеялась она.
В понедельник с утра на работе директор начал закручивать гайки по поводу начала пос-ледней недели месяца, раздавать "ебуков" всем, кто, по его мнению, угрожал сорвать вы-полнение апрельского плана. Начавшись в девять часов, совещание затянулось до десяти сорока. На бегу предупредив секретаря директора о том, что убываю в военкомат, я пом-чался к машине. Опоздал минут на пятнадцать, не более. Дежурный офицер при входе, по-смотрев в повестку, махнул рукой в левую сторону, куда я и заспешил по абсолютно пусто-му коридору, на ходу вытаскивая из кармана перечисленные в повестке документы. У ком-наты номер восемь остановился, чтобы чуточку отдышаться, и прочел на двери табличку : подполковник Луговой. Налететь в моем положении на хохла-службиста не предвещало ни-чего хорошего. Постучавши и услышав в ответ громкое "Да!", я вошел, лихо притопнул, имитируя строевой шаг, вытянул руки по швам и бодро зачастил: "Товарищ подполковник! Капитан Горкин по Вашему вызову прибыл."
- Ты что это позволяешь себе, капитан?! Опаздывать!? - рявкнул подполковник.- Что это такое!?- распалялся он. Обветренное, в мелкую морщинку лицо старого строевика рдело
благородным негодованием. - Тебе на гражданке скучно стало?! Так я тебе могу устроить
послужить!!! Там тебе быстро дисциплинку подкрутят! – на шее у него вздулись жилы.
В другой раз я бы не спустил ему неуставное "ты", но мне шел уже 43-й год, и до снятия с учета было ещё два с половиной, и напакостить мне подполковник мог запросто, поэтому я лупил дуриком на него глаза и благоразумно помалкивал. Но кроме этого, мне показалось, что причина его строгости могла быть напускной, так как в глуби вытянутой к окну комнаты находились ещё два человека. Добротная гражданская одежда и нарочито отсутствующий взгляд... Как-то не вписывались они в здешнюю убогую обстановку. Да и подполковник, когда орал на меня, чуточку в их сторону глаз прикашивал. Так обычно в присутствии начальства себя служаки ведут, видит ли родное, как стараешься.
- Где твои документы о прохождении последних сборов!?- потребовал он. Я протянул тонкое
картонное удостоверение.
- Военный билет!?- продолжал паясничать подполковник, сверяя личные данные в обоих
документах.
- Я сейчас пойду и проверю по журналам твою посещаемость... И если увижу там такое же
разгильдяйство, как сейчас...- угрожающе произнес он. А после этого вступления почти лебе-зящим тоном вдруг произнес, повернув голову к окну.- А тут вот пока... с тобой побеседуют...
И вышел. Я развернулся в указанную сторону, приставив каблук, и замер. Теперь эти двое смотрели на меня.
- Подсаживайтесь...- почти по-домашнему произнес по виду старший и приглашающим жес-том указал на стул, стоявший в промежутке между столами у окна, где они расположились. За стеклом темнела толщиной в палец решетка, и, помню, я успел куражливо подумать, что это нехороший знак... Первый из них был старше меня, а второй значительно моложе. Очень доброжелательно улыбаясь, старший представился:
- Меня зовут Андрей Михайлович.
Полноватое гладко выбритое лицо его излучало спокойную уверенность, от него веяло хо-рошим одеколоном, а холеные руки играли дужками золоченых очков. Ещё раз улыбнув-шись, он продолжил:
- Радомир Эммануилович! Нам хотелось бы побеседовать с Вами по одному деликатному поводу. Но сначала я должен спросить, помните ли Вы, где провели вечер 25 апреля, в пятницу?
Тут второй, сидевший за столом справа и напротив, плавным движением повернул в мою сторону пластмассовую коробочку, напоминающую транзисторный приемник. Сам он был молод, черноволос, с негладким в рытвинах лицом, и видом напоминал служебную собаку, скалящуюся на незнакомца, но не забывающую при этом оглядываться на хозяина и чутко улавливающую его настроение и команды.
Быстро сообразив к чему они клонят, я сразу решил для проверки оценить серьезность си-туации.
- Это что - допрос? !- спросил я, кивая на повернутую ко мне штуку.
- Ну, что Вы! Это просто беседа, в которой мы хотели бы выяснить ряд интересующих
нас моментов, не более того. - спокойно ответил Андрей Михайлович.
- Тогда, если можно, выключите эту вещь. Если Вы говорите, что это не допрос, то она
здесь как-то не к месту...
- Это мы будем решать, что тут к месту или не к месту! - враждебно и напористо произнес
помощник Андрея Михайловича, но тот остановил его, сделав знак поднятой ладонью. И
затем, уже повернувшись ко мне, сказал:
- Хорошо, хорошо... если Вы так настаиваете...
- Я не настаиваю, я хочу перед тем, как отвечать Вам, просто понять с кем имею дело.
Ваше имя мне ничего не говорит. Перед Вами, я вижу, лежит мое личное дело офицера,
и обо мне Вам все более или менее известно. А вот кто Вы такой, Андрей Михайлович,
я могу только догадываться.
- Понятно! Проверьте свои догадки! - он полез по внутренний карман пиджака, вытащил
удостоверение личности, развернул и дал мне ознакомиться, не выпуская при этом из рук.
И, убирая его обратно, добавил, с юморком:
- И Вам теперь, надеюсь, тоже все понятно? Но, если Вы не согласны, мы... пока!... не будем
записывать наш разговор. А теперь постарайтесь точно ответить на мой первый вопрос. Я
прошу Вас при этом быть с нами предельно откровенным, так как цель нашей встречи в
том, чтобы уберечь Вас от неприятностей, пусть даже не очень крупных. Вы офицер, и я
офицер, и я обращаюсь к Вам сейчас, как к товарищу, с тем вопросом, который мы Вам
задали.
- Ну, слушаем.- Ко мне обращался подполковник КГБ.
В голове у меня крутилась мысль о том, как же быстро они меня нашли. Скорее всего, по но-меру машины установили личность хозяина, потом через милицию адрес, а через дежурных в военкомате раскрутили все остальное – повестку и вызов. Быстрые ребята. Всего за шесть часов... Да, ночью! В десятимиллионном городе!...Единственно непонятным остава-лось лишь то, что они могли при таких темпах сделать ещё за эти трое суток... Ведь с Бойенбергами-то я все это время не общался.
- В пятницу вечером я был дома у своих друзей... - тут я остановился и посмотрел на их реакцию...
- Их адрес и фамилия? -строго спросил помощник Андрея Михайловича.
- Адрес точно не помню. Это на Доргомиловской. Дом, по моему, третий или четвертый от угла по четной стороне. Подъезд со двора тоже третий, а квартира на шестом этаже... Фа-милия их Бойенберг. - неторопливо сказал я.
- Вы были там один? - продолжил он.
- Нет. Я был с женой и её сестрой.
- И что Вы там делали? Цель Вашего визита?
- Мы старые друзья. Они нас пригласили.
- Просто так – ни для чего?
- Да нет, почему «ни для чего». Поговорить. Поужинать.
- О чем поговорить?
- Да мало ли о чем можно говорить со старыми друзьями...
- Радомир Эммануилович!- вступил в разговор Андрей Михайлович.- Мы теряем время, и свое, и Ваше. И поверьте, что мы прекрасно знакомы с семьей Бойенберг и её, скажем так, делами и обстоятельствами. И единственное, что нас интересует в Вашем случае, так это то, почему и насколько Вы в этих делах замешаны.
- Что это значит – замешан? Что Вы имеете в виду? - огрызнулся я.
- Видите ли, Радомир Эммануилович. У нас с этой семьей свои вопросы. Поэтому про- должим. Вам известно о том, что они выезжают на постоянное жительство в другую страну?
- В пятницу узнал.
- А до этого?
- До этого ничего не знал. Даже не догадывался, потому как они никогда ни с нами, ни при нас на эту тему не говорили.
- И чем закончилась Ваша встреча?
- Закончилась? Да, ничем... Поговорили, поахали-поохали, посидели и разошлись. Обнялись на прощанье.
- И как Вы лично ко всему этому относитесь?
- Да, грустно, знаете ли, когда такие люди страну покидают... Не всё, видать, в порядке в нашем королевстве...
- Ну, мы вот, например, так не думаем, поэтому нас Ваша точка зрения несколько удивляет.
Я бы назвал её нехарактерной для офицера Советской Армии, пусть даже в запасе.
Вы часто общались с ними последние семь-восемь лет?
- Новый год, пару-тройку раз на дни рождения детей или наши...
Ну, раз пять в год. Не меньше... Но и не больше...
- Бывали ли у Вас с ними разговоры на политические темы?
- Не припоминаю, чтобы это кого-либо из нас всерьёз интересовало...
- С критикой Советской власти, нашей истории, политики Партии?
- Я же сказал, нас это не интересовало. - Я сидел в куртке и свитере, становилось жарко.
- Ну, что ж, откровенными Ваши ответы, даже при всем желании, я назвать не могу! - ядовито подытожил Андрей Михайлович.
Выслушав, я только пожал плечами и ввязываться в дискуссию по этому поводу не стал. Облизав обсохшие губы, подумал, что неплохо бы было покурить. По тому, что последовало я понял, что курс невербальной коммуникации подполковник в своё время прослушал, так как, словно угадав мои мысли, Андрей Михайлович извлек из кармана пачку «Явы» и, пощелкав по ней снизу, протянул мне, спросив:
- Вы курите?
- А здесь можно?- поинтересовался я.
В ответ он приподнялся и открыл форточку. Закурили. Поморщив лоб и потерев переносицу, задумчиво поглядев на меня, мой собеседник резко сменил тему разговора.
- Где и кем Вы работаете?
- В институте при НПО МАГНЕТО, завотделом испытаний и надежности.
- Вы кандидат наук?
- Да.
Последующие вопросы были больше отвлекающими, про институт, про завод, про предыду-щую работу. Я старался отвечать односложно. Неожиданно он сменил тему, перейдя к ро-дителям. Спросил об отце – воевал ли, какие ордена имеет, где служил, в каком звании и кем. Про мать - поинтересовался профессией, какой именно она врач, где работает. Доку-рив, погасили сигареты в самодельной картонной пепельнице. Андрей Михайлович немного помолчал, потом повернулся ко мне и сказал:
- Сейчас мы должны будем включить эту штучку, я произнесу несколько поучительных фраз,
а Вы после этого скажете – понял - не понял или согласен - не согласен. И без лишних слов. Ясно?
- Вы что, вербовать меня собираетесь? - немного растеряно спросил я.
В ответ он весело и самодовольно засмеялся и ответил, что это вопрос не по его части. Помощник нажал кнопку диктофона, и Андрей Михайлович начал говорить. Я не смогу сей-час точно восстановить все его слова, несмотря даже на сохранившиеся записи. Общая канва его речи была такая:
- В результате нашей беседы мы выяснили, что Вы, капитан Горкин, действительно находи-лись в пятницу 25 апреля сего года в квартире семьи Бойенберг, по Доргомиловской улице. Поводом для Вашего появления там было приглашение семьи Бойенберг. Находясь там Вы узнали об их предстоящем отъезде на постоянное жительство в другую страну. Никогда до того Вы от них об этом не слышали. Вы покинули их дом в 2 часа ночи 26 апреля и с тех пор не общались с ними. Я обязан предупредить Вас о недопустимости Ваших дальнейших контактов с этой семьей после их отъезда из страны – имеются в виду обмен письмами и телефонные разговоры или любая другая взаимная или односторонняя информация. Как офицер запаса, Вы будете нести за это дисциплинарную и иную ответственность. И - осо-бо отмечаю – за сокрытие перечисленных контактов. Я должен также подчеркнуть, что все, о чем здесь говорилось, абсолютно конфиденциально. Вы всё поняли из того, что я сейчас сказал?
- Да, всё понятно.- ответил я.
-У Вас есть ко мне вопросы в связи с этим?
- Нет! - отрапортовал я, и помощник выключил свою игрушку.
- Если понадобится, мы вызовем Вас ещё раз, и Вы дадите в этом письменную расписку.
А пока всё, вы свободны, - закончил Андрей Михайлович.
Помощник встал, выглянул в коридор, что-то кому-то сказал. В комнату сразу вошел подпол-ковник Луговой, протянул мне документы и отмеченную без указания времени убытия повес-тку.
- И впредь не опаздывать! Накажем! - попрощался он.
Я вытянулся, продемонстрировав тем самым, что готов понести любое, в том числе самое строгое, наказание! Потом поблагодарил и вышел.
* * *
К обеду был на работе, заскочив по дороге в галантерею, где купил себе новую рубашку. Старая моя под курткой и свитером была совершенно мокрой, и я себя в ней очень неком-фортно чувствовал. Придя в институт, первым делом ополоснулся над раковиной в туалете и переоделся... Вроде бы и не сильно нервничал, а на тебе, организм – он сам себе режим существования выбирает, ведь обычно я потею только в бане... Стресс пережил безусловно сильный, хотя и старался не потерять лица и внутреннего достоинства. Весь обед просидел за стенографированием проведенной со мной беседы. Так, на всякий случай, если последу-ет продолжение...
Происшедшее запало в душу и запомнилось, и было одним из побудительных и поддержи-вающих душевное равновесие факторов во время нашего отъезда. Всевластие КГБ зижде-
лось на генетического уровня прочно вбитом ощущении, что все мы лишь слабенькие бол-тики в управляемой ими огромной машине. Чуть-чуть болтик ослаб и разболтался, подходит мордатый механик с огромным ключом и подкручивает ему головку. А захочет, может так крутануть, что свернуть головку, и никто ему за это слова не скажет... Некому!... А может вы-крутить, выбросить и просто заменить!...Так большинству из нас в те времена казалось... Иногда мне приходило в голову, что «короля играет свита», то есть могло быть и так, что мы сами наделяли этого монстра таким всемогуществом... И всего-то четыре года спустя уви-дели, что «король-то голый»! Но в моем случае они действовали ещё и через военкомат, да-вя на семейную «военную косточку», на отработанное в подсознании понятие воинской дис-циплины...
Это был мой второй прямой контакт с данной организацией и, как и первый, удовольствия он мне не доставил. Оба раза это была какая-то мышиная возня и примитивная попытка запугать, под видом заботы о секретности. Не менее десятка человек с офицерской зарпла-той всю ночь с 25-го на 26-е за кем-то следили, что-то фиксировали, куда-то звонили, выяс-няли в подробностях, везли и подкладывали повестки... Какие же огромные средства нужны были на все эти игры в «конспирашки». Система явно зациклилась и работала сама на себя, бессмысленно растрачивая заложенную в ней огромную и сумасшедше непроизводитель-ную энергию...
Но больше всего меня мучила мысль, не нанес ли я какого-нибудь вреда Бойенбергам, висевшим в этот момент, по моим представлениям, почти на волоске..., Через пару дней у Люды, позвонившей нам по какому-то семейному поводу, я спросил, как дела у наших друзей, и она спокойно ответила – нормально... Слава Б-гу, все кончилось благополучно! И они улетели.
Мы расстались, как нам тогда казалось, навсегда. И только спустя несколько лет я начал понимать то, что эти ребята и их соподвижники совершили для нас - безынициативной, пас-сивной массы, до конца даже того не осознававшей. Своими деяниями, своей борьбой они пробивали в течение десятилетий стену, отделяющую нас от новой, человеческой жизни.
Заехав перед майскими праздниками к родителям я пошептался с отцом, рассказав ему вкратце о Бойенбергах и беседе в военкомате. По поводу беседы он, немного подумав, ска-зал, что не видит ничего особо страшного, у них своя работа, должны были принять меры, и приняли, разъяснили, немного попугали... Профилактика! А вот история Бойенбергов его за-интересовала. Отец был отставным военным, полковником, коммунистом, и, помню, меня удивило его суждение о том, что стена помаленьку рушится, и надо быть готовым к тому, что в ближайшем будущем она может обвалиться уже всерьез. Трудно сказать, насколько это коснется нашей семьи, размышлял он, но уезжать стоит лишь от чего-то, а не для чего-то. Его очень смущали отрыв от корней и неизвестность впереди. В свои шестьдесят семь лет отец получал солидную военную пенсию и не рвался к переменам... Но нам с братом к таким вещам надо осторожно присматриваться, заключил он. Седьмого мая отец неожиданно неважно себя почувствовал , проблемы с сердцем, мать вызвала скорую, мы с ней отвезли его в военный госпиталь. В приемном покое он жаловался на то, что ему становится нехорошо в тот момент, когда ложится... Потом выяснилось, что тромб, образовавшийся в аорте, перекрывал ток крови. Через три часа он умер. За полтора месяца до того ему исполнилось шестьдесят семь лет. Эти воспоминания очень болезненны для меня до сих пор, хотя минуло уже двадцать два года...
Глава 4
Но жизнь продолжалась... Перестройка набирала обороты, контакты с Западом ширились и разрастались... И в 1988 году вслед за Бойенбергами в Америку поехали Мильман, Гоцкель, кто-то ещё. В 1989, в сентябре Американская лафа закончилась. Зоина сестра с семьей уезжала уже в Израиль.
Когда в июне девяностого мы провожали её в Шереметьево, рядом с нами за невысоким барьером стояла очередь мужчин восточной наружности, заканчивающаяся под табло с надписью «Дамаск». Лидин сын, Гоша, мальчик с, мягко говоря, неординарным мышлением, на своих коробках написал английскими буквами: "Remindorn. Tel-Aviv". Ещё у них дома я высказал свое неодобрение по этому поводу, но Лида, всегда с восторгом относившаяся к его дурацким выходкам, только посмеялась. И вот сейчас, разглядев из-за барьера эти надписи, один из мужчин, смуглый, сухощавый и молодой, поманил к себе Зою с Лидой, разговаривавших неподалеку, и спросил по-русски:
- Это Ваш сын? А я – палестинец! Мы убьем его, когда он пойдет в Израильскую армию!
- Ну, что Вы! Зачем же Вы так! – в два голоса запричитали они.
Мужик нагло и бесстыдно улыбался. А я, стоявший сбоку и все видевший и слышавший, оттер женщин спиной. И когда они отошли, приблизил свое лицо к его физиономии и резко вызверился:
- Ты, сука черножопая, что? По хлебальнику захотел? Сейчас мигом схлопочешь!
И вся эта ближневосточная очередь, в которой он мгновенно затерялся, отхлынула от барь-ера минимум на полметра, а точнее на длину моей вытянутой руки. Распространение веко-вого конфликта на данную территорию явно не входило в их планы. А слоняющийся непода-леку высокий белобрысый милиционер, услышав мое почти официальное заявление, зар-жал, высоко задирая голову, и пошел с места происшествия, придерживая рукой спадающую с затылка фуражку. В связи со столь явной поддержкой моего меморандума представителем власти, очередь, втянув головы в плечи, безмолвно прижалась к противоположной от наше-го барьера ограде. Это были в основном студенты, отлетавшие домой на каникулы, слегка разбавленные дипломатами. И те, и другие страстно не желали продолжения беседы, так как будучи задержанными милицией в свальной драке, на которую я уже был почти готов и нарывался, они не улетели бы вовремя своим рейсом. Расхлебывать такое потом было бы крайне сложно, да и крутой нрав московской милиции, недолюбливающей все это наглое от-родье третьего мира, им тоже был хорошо знаком. Посему можно было считать, что первая тренировка по изжитию в себе галутных комплексов прошла у меня в целом успешно.
Весь 89-й год прошел в проводах, разлуках. В январе 90-го получили вызов из Израиля и мы. В первых числах марта подали заявление на выезд. В апреле я уже уволился и засел дома за английский и немного за иврит. Когда нужны были деньги, садился за баранку, накручивая за день от 70 до 100 рублей. Все лето и осень мы отсылали посылки с чем-то на первых порах необходимым, бесконечные бандероли с книгами... В этой деятельности мы руководствовались письмами Зоиной сестры, содержащими, как теперь мне кажется, безд-ну нелепых советов и указаний. Позже, попав сам в её положение, я осознал, что репатри-ант «первого полугодия службы» так затрахан и затюкан жизнью и обстоятельствами, что не в состоянии что-либо объективно оценивать.
* * *
В июне девяностого позвонила секретарь моего институтского начальства и попросила зае-хать. Выяснилось, что в середине августа предстоит государственная аттестация нашего испытательного центра. Положение осложнилось тем, что до сих пор занимался этим делом только я. И директор попросил проконсультировать тех, кому оно было поручено впоследст-вии. Оплатить работу он пообещал, оформив меня на два месяца ведущим научным сотруд-ником, то есть сохранив при этом мой прежний оклад начальника отдела. Постоянного при-сутствия на работе не требовалось, появляться там я должен был только пару раз в неделю. Короче – я согласился. Мужики в институте споро подготовили по моим указивкам необходи-мые документы, прибыл представитель Госстандарта по Московскому региону, который был принят по первому разряду, за три дня все перекопал, но серьезных замечаний не сделал, документы подписал. Все прошло на «ять», и начальство осталось довольным, а он отбыл, увозя в багажнике сувенир – дачный насос «Помпыш» нашего производства...
На следующий день я заехал в институт просмотреть заключительные документы и в какой-то момент подошел к лифту. Стою, жду. Из раздвинувшихся дверей появилась зампредмест-кома института, которая, увидев меня очень оживилась.
- Радомир Эммануилович! А я Вас ищу повсюду! – обрадовалась она.
- А что искать? Вот он я!
- Давайте пройдем в местком, у меня там путевки для Вас лежат!
- Какие путевки? Вы что-то путаете!?
- Да, нет! Не путаю! Андрей Данилович (директор) велел найти Вам что-нибудь поюжнее, сказал, мол, пусть попробует, что такое жара, пусть потренируется! А может, глядишь, и передумает! – мы рассмеялись.
Потом прошли в местком, где она действительно выложила передо мной две путевки, в ко-торые осталось только вписать наши с Зоей имена и фамилии. Я оторопел, ехать надо было через двадцать с небольшим дней. Маршрут – Ашхабад, Фирюза, Хива и Ташкент, в общей сложности на две недели. Почесав в затылке, я расписался за путевки и направился к директору. Он, очень довольный своей шуткой, похлопал меня по плечу и сказал:
- Поезжай, Эммануилыч, поезжай. Сейчас там фрукты, витамины... Отдохнешь, развеешься!
Пройдешь климатические испытания, сертификат получишь, ну и тогда уж в путь...
- Спасибо, Андрей Данилович! Что-то уж больно неожиданно! Сюрпризом. Спасибо... Ей, Б-гу, не ожидал...
- Ну, и хорошо, и ладушки! Ты нас тоже крепко выручил, так что все, как говорится, взаимно и по заслугам! Отдыхай!
Зоя даже обрадовалась! Тем более, что путевки были бесплатные, соцстраховские... Один-надцатого сентября мы отметили свою Серебряную свадьбу и через несколько дней улетели в Ашхабад в послесвадебное путешествие. В Москве осенним разноцветом бушевало бабье лето, но по ночам уже холодало всерьез. Учитывая, что возвращаться мы будем ещё через две недели, оделись "демисезонно", в куртки и свитера. Вылетали ближе к утру. Группа соб-ралась только к середине ночи, сопровождавшая нас дама опоздала. Немного побегали, по-нервничали. В полете как-то успокоились, заснули. Поскольку летели на восток, ночь оказа-лась короткой, рассвело быстро... Самолет заходил на посадку, когда стюардесса объявила:
- ...температура в Ашхабаде 46 градусов.
Спустившись по трапу, мы попали в сухую сауну. Правда, на продувном летном поле было ещё ничего. Когда же прошли внутрь аэродромного двора к выходу, где толкались проныр-ливые таксисты, урчали неповоротливые автобусы, и в промежутке между высокими аэро-портовскими строениями было тесно и скученно, нас уже прихватило жаром по-настоящему. А в какой-то момент я увидел перед собой высокого бородатого мужика, сейчас я бы сказал – моджахеда, в темно сером ватном халате, перепоясанном свернутым в жгут платком, в огромной овчинной шапке. Зрелище было просто ошеломляющим! На первый взгляд чело-век должен был загнуться на месте от перегрева. Но он - хоть бы что! - бодро перемещался между пышущими жаром автобусами и еще нес два тяжелых мешка, перекинутых наперевес через правое плечо и связанных между собой.
Поставив нас в тени, сопровождающая ушла выяснять транспортные проблемы и вскоре вернулась в обществе загорелого мужчины русской наружности, представившегося нашим экскурсоводом. Автобус нам достался львовский ЛАЗ, а место - ближе к задней двери, где задыхался от зноя его дизельный двигатель. Существование кондиционеров в советском автомобилестроении воспринимали, как совершенно ненужные затраты, поэтому вся надеж-да была на сквозняк из полностью открытых верхних оконных проемов. Пока мы медленно крутились по городу, облегчения не наступало. И только выехав на шоссе и разогнав авто-бус до сотни километров в час, водитель спас нас от неминуемого теплового удара. В таком состоянии уже можно было дышать. Надо добавить, что в данный момент и во всех других случаях спасало ещё и отсутствие влаги в воздухе, так как здесь, в самом сердце пустыни Кара-Кум, влажность колебалась в промежутке от 25 до 40 процентов. Автобус отдышался после знойной городской толкотни и бодро катил по вполне приличному шоссе. Слева от нас, километрах в пяти - десяти темнели невысокие вершины хребта Копет-Даг. А над ними полыхало Солнце.
Через час езды автобус свернул влево и стал двигаться в сторону хребта, а спустя ещё ка-кое-то время втянулся в постепенно сужающееся ущелье. Мы стали подниматься в горы и сразу же почувствовали облегчение от тени, где Солнце лютовало уже менее активно. Пок-рутившись полчаса по горной дороге, автобус выкатился в узкую зеленую долину, где, судя по прячущимся в зелени крышам, располагался небольшой городок. Проехав по тенистой, заросшей огромными деревьями улице, свернули в проулок и остановились перед прос-теньким трехэтажным зданием гостиницы. Мы прибыли в Фирюзу...
Место это прославилось уникальными бальнеологическими условиями, здесь прохладно да-же в самый знойный день. Сверху вниз по улице катится и журчит неглубокий - неширокий ручей, воды которого освежают и орошают все вокруг. В "доприжимные" времена в Фирюзе находился дворец персидского шаха, где он проводил жаркие летние месяцы, отдыхал и ле-чился. Нам посчастливилось прожить там четыре дня, и если бы не ежедневные выезды на экскурсии, можно было бы считать, что жизнь наша неспешно протекала в садах Эдема или каком-то другом не менее достойном месте. Эта часть нашего путешествия явно не вписы-валась в программу испытаний на жаропрочность, запланированную Андреем Даниловичем с целью поколебать нас в принятом решении.
Но иногда судьба напоминала о себе вне всякой связи с его или нашими желаниями. В один из этих четырех дней повезли нас осматривать великую стройку коммунизма - Каракумский канал. Магистральное шоссе в этом месте идет между Копет-Дагом и каналом. Мы ехали лицезреть какие-то монументальные сооружения типа шлюзов и водоразборников, сейчас уже не помню, не отложилось. Но по дороге, когда проезжали довольно протяженное плато, растянувшееся у подножья Копет-Дага, обратили внимание на клубящиеся по нему столбы пыли. Пять-шесть параллельно движущихся машин подымали их в воздух вслед за собой. Расстояние до них было достаточно большим и понять, что там происходит не удавалось. Наш экскурсовод сидел неподалеку и вдохновенно повествовал о величии подвига строите-лей канала, об его технико-экономических подробностях... Но кто-то из группы не постеснялся перебить рассказчика и спросил, что это, мол, так пылит, вон там слева?
Экскурсовод повернул голову, вгляделся и доложил, что слева в подножьях Копет-Дага рас-положен танковый полигон министерства обороны СССР. Тут, в суровых климатических ус-ловиях Средне-Азиатской пустыни, испытывается самая современная бронетехника. А по-том, разболтавшись на эту тему, рассказал, как весь 1973 год сюда самолетами из Египта привозили полками танковые экипажи и саперов-мостостроителей. Здесь они в условиях максимально приближенных к обстановке в районе Суэцкого канала под руководством со-ветских офицеров-инструкторов отрабатывали навыки вождения и маскировки, обеспечения и форсирования водной преграды, прорыва с ходу обороны противника и другие столь же ответственные элементы боевых операций, используя для этого подготовленную специаль-но для них советскую военную технику, которую потом уже отправляли вслед за ними. Тут закладывался фундамент и ковалось оружие Победы Египетской Армии в войне Судного дня. Оторопев от его познаний в истории вопроса, я тихо, чтобы не потревожить остальную аудиторию, произнес:
- А по-моему в этой войне победил не Египет?
- Да, какая, хрен, разница, - зевнув, также тихо ответил экскурсовод. - Пусть они сами решают, кто проиграл, а кто выиграл. Нам-то с Вами какое дело до этого. Но у меня есть один знакомый танкист с этого полигона, он рассказывал, что у них там фильм крутили о танковом параде по поводу какой-то годовщины этой победы, которую именуют не иначе, как Великая. И много кадров было о подготовке... Так наши ребята сами себя там узнавали!
Вот так выплаживались незаконнорожденные дети нашей Несокрушимой и Легендарной...
Из действительно фантастических местных достопримечательностей запомнилась огром-ная, глубиной под 80 метров пещера именуемая Ков-Ата и напоминающая по форме эска-латорную шахту метро. По обеим её стенам были, где пробиты, где отлиты, ступени, по ко-торым в одну сторону спускались, в другую – поднимались цепочки людей, а на потолке висели живой копошившейся массой летучие мыши – по подсчетам местных биологов их там было свы-ше ста пятидесяти тысяч! Падая вниз под довольно крутым углом, пещера упиралась в теплое минеральное озеро, в котором мы смогли ещё и искупаться. Искусственная подсветка превра-щала цепочку гротов, в которых плескалась бассейнами теплая вода, в нечто сказочное. Впе-чатление было потрясающим, ничего подобного мне в жизни видеть не приходилось.
Следующим пунктом нашего путешествия была Хива, с её высокими стенами, воротами, ме-четями и минаретами... В древнем городе находилось и старинное медресе, в котором мы жили. Стены помещений были метровой толщины и внутри было намного прохладней, чем снаружи. На память о Хиве осталась фотография верблюда, на котором сидит Зоя, свесив ноги на одну сторону, как амазонка , а я вроде как веду его. Была ещё и «краеведческая» поездка по теме «Рассвет в пустыне». Выехали мы специально ранним утром, чтобы обмануть природу и жару. В предрассветных сумерках на нашем пути неожиданно показалось озеро посреди барханов с несколькими деревьями вокруг. В водоеме трое местных мужиков прямо в одежде бродили с не-водом и ловили внушительных размеров толстолобиков. Здесь же они их чистили и жарили в хлопковом масле в огромном тазу или казане, установленном на решетке над полыхающим костром. А мы отправились по округе. Для меня было полной неожиданностью невероятное количество всевозможных следов на песке барханов. За часовую прогулку сподобились уви-деть варанов, черепах, зайцев, длинноухого зверька, видом напоминающего лисицу. Масса встреченных внушительных размеров насекомых ни описанию, ни классификации не поддава-лась. Я никогда не думал, что в этой безводной по определению среде есть и вода, и такой бо-гатый животный мир.
Когда мы вернулись с прогулки, то искупались и за символический трояк приняли участие в «завтраке на песке», приготовленном по местным обычаям. Свежепойманная рыба, горячие лепешки, какие-то овощи и на десерт ароматный чай в пиалах, заваренный на удивительно приятных на вкус душистых травках. Пили мы его с медом и чем-то похожим на щербет...
В Ташкенте нас разместили в современной гостинице «Интурист». Провезли по цветущему городу, объяснили особенности расселения жителей общинами-хамулами, показали центр с его правительственными дворцами и мемориалом жертвам землетрясения 1966 года. А назавтра поехали в Чимкент. Путешествие было интересным, но долгим и утомительным. Ехали через пыльные глинобитные деревеньки, с домами необычной и непривычной конструкции. Толстые стены и закрытые постороннему взору дворики, с перекрытиями, повсеместно увитыми виноградом. Крохотные живописные базарчики, полные осеннего урожайного великолепия, по-лыхающего всеми цветами радуги, соперничали ассортиментом с огромным Ташкентским база-ром, который, в свою очередь, потряс нас размерами и многоголосьем торгующих...
Еще одно путешествие было в Чинганские горы, которые «парят вдалеке, бесконечно пре-красны собою». Сам Большой Чинган возвышался над нами, наполовину заслоняя небо. Под-нимая глаза от подножия к вершине, можно было наблюдать, как меняется вид и окрас расти-тельности, цвет которой переходит от ярких осенних оттенков у подножья, до темно зеленого пояса хвойных лесов наверху ближе к вершине, искрящейся снежным покровом. Все это перемежалось скальными выступами, делающими картину рельефнее и значительнее. Высоцкий пел, что «лучше гор могут быть только горы...», но и красивее – тоже.
Ещё одно приятное воспоминание – чайхана «Голубые купола» на широкой центральной улице Ташкента. Под каждым таким куполом была оформлена беседка. Внутри на совсем низких ножках располагался чайный столик и три двухместных подушечных диванчика вокруг. С четвертой, замыкающей стороны был вход. На диванчиках можно было сидеть, и тогда вокруг стола располагалось шестеро, а можно было – возлежать, тогда места хватало на троих. Когда мы уже заказали и получили зеленый чай со здешними сладостями, в нашей беседке появился человек в пыльных сапогах, внешне напоминающий «моджахеда» из Ашхабада, но вместо бараньей шапки на голове его было четырехугольная тюбетейка, а мешок был только один. Произнеся не очень внятно «Салям Алейкум», он заказал чай с мелко-кусочным сахаром, прилег на своем диванчике, опершись на локоть правой руки, и закрыл глаза. Видно было, что приехал он издалека, набегался по большому шумному городу, и сейчас расположился отдохнуть. И такой покой проступил у него на лице, такое умиротворение, что я почему-то подумал, что российский крестьянин в Москве чувствует себя несравнимо менее комфортно.
Домой мы вернулись в конце сентября. И занялись прежними хлопотами, ожидая разрешения на выезд.
Глава 5
В своем повествовании мне трудно точно придерживаться хронологии, и сейчас я припомнил, что во время этой суеты и беготни мы почти не обратили внимания на события, последствия которых могли оказаться для нас если не фатальными, то во всяком случае очень значимыми: в августе армия Саддама Хусейна неожиданным ударом с ходу захватила Кувейт. На поднявшийся международный гвалт Саддам плевал с высокой колокольни (или, может быть, с высокого минарета, по ихнему). А масса палестинцев, давно прижившаяся в Кувейте в качестве прислуги богатого местного населения, радостно встречала победите-лей, повсеместно участвуя в грабежах и насилии. Советские газеты пестрели фотографиями усатой рожи Саддама, победно поднявшего руку с огромным пистолетом и бессмысленно палящего в небо, а рядом с ним приплясывал Арафат, никогда ещё так не напоминавший видом и повадками ободранного шакала...
Время шло, мы продолжали учиться, что-то впрок покупали... В этих заботах не заметили, как пролетел ноябрь. И в самый последний его день пришло нам разрешение на выезд. Зоя подала заявление об уходе с работы. А мы с Данькой вплотную занялись продажей квартиры, машин, моей и его, мебели и чего-то ещё. К началу января вырвались уже на финишную прямую. Надо было выправлять отъездные документы в Израильском консульстве на Большой Ордынке. Очередь туда поражала воображение, ибо народ, там топтавшийся, собрался с необъятных просторов нашей Великой Родины. В неё записывались, по нескольку дней утром и вечером отмечались. И только потом, отстояв своё в плотной, занимающей сотни метров тротуара и огороженной скрепленными барьерами толпе, не имея даже банальной возможности отойти в туалет, проникали сквозь милицейский кордон на территорию. А там, пройдя по двору, выстраивались в три хвоста к заветным окошкам... Вдоль очереди, паразитически присосавшись к ней, функционировал и жил своей отдельной жизнью импровизированный рыночек, где за огромные деньги торговали учебниками иврита, словарями, картами Израиля, самодельными печатными страницами полезных советов отъезжающим, бесплатными печатными изданиями СОХНУТа...Из проходящего мимо 25-го троллейбуса сквозь примороженные окна на эту очередь таращились москвичи, и можно было себе представить раздававшиеся в их рядах комментарии. Но16 января... очередь исчезла... Её как корова языком слизнула!...
Войска США обрушились на Ирак! Армия Саддама позорно бежала. А он, демонстрируя отменнейший полководческий талант, чтобы совсем не потерять лицо (на арабском Востоке так принято!), начал в отместку стрелять в противоположную театру боевых действий сторо-ну... То есть обстреливать Израиль ракетами СКАД советского производства.
Америка призвала Израиль потерпеть и не вмешиваться, развернула на его территории достаточно эффективные противоракетные комплексы ПЭТРИОТ . В израильских городах завыли сирены воздушной тревоги. Из опасения химической атаки населению выдали про-тивогазы... И очередь в консульство чутко отреагировала на изменение стратегической об-становки!
Я позвонил приятелю, работавшему в ракетостроении, и поинтересовался характеристиками ракеты СКАД. Он сказал, что это небольшая 10-метровая ракета дальностью боя от 500 до 900 километров и 120-килограмовым зарядом. Прицельность её с расстоянием падает, поэтому серьёзного ущерба она нанести не может, или же нужно непомерно большое количество запусков. Поскольку оперативность иракцев очень неважная, а американцы не дают им поднять голову, стреляют они ночью, успевая произвести лишь один-два выстрела. С учетом природной арабской дикости и плохой обучаемости личного состава, про прицель-ную стрельбу тут говорить просто не приходится, и её эффективность близка к нулевой. Об-судив с Данькой полученную информацию, мы пришли к выводу, что пасть жертвой ракетной бомбардировки в Израиле гораздо менее вероятно, чем сосульки, упавшей после оттепели на голову с крыши в Москве. Учитывая также высокую мобильность нашей семьи по причи-не отсутствия маленьких детей, мы, не сильно задумываясь, решили «рвать когти», пользу-ясь образовавшейся брешью в очередях, затруднявших наше движение к заветной цели.
Когда я описываю события января 91-го, меня невольно захватывает ритм того времени. С момента, когда определился день отъезда, мы носились по Москве, как сумаcшедшие . Ведь надо было все успеть, закончить личные дела, куплю-продажу квартиры, а дальше - ОВИР, паспорта, оплата штрафа за отказ от гражданства, валюта, прощание с родными и друзьями... И сейчас я начинаю думать и вспоминать в том же темпе, как тогда, стремясь ускорить свое повествование. Но есть моменты, когда мне хочется чуточку притормозить...
* * *
Сегодня уже трудно припомнить точно все детали наших действий, но последний заход в консульство запомнился необычностью обстановки. Привычная толпа исчезла. Милицио-неры на входе резко уменьшились в числе и, притопывая в тулупах и валенках у полупри-крытой калитки, ведущей во двор, откровенно скучали. Глянув краем глаза на наши доку-менты, они распахнули её перед нами полностью и пропустили внутрь. Посреди двора, бли-же к правому крылу здания стояли два человека и с интересом разглядывали нас. Когда мы подошли, они поздоровались:
- Шалом! - приветствовал нас первый из них, оказавшийся консулом Арье Левином.
- Здравствуйте! - сказал второй. И, увидев у нас в руках документы, сделал широкий приглашающий жест рукой. - Вам сюда!
Помню, что услышав русскую речь, я позволил себе пошутить, спросив:
- Что случилось? Где народ? Вам что, СКАДы прямо сюда во двор падают?!
Сотрудник консульства рассмеялся и перевел все сказанное мной Левину. Тот тоже развесе-
лился и показал рукой на открытую дверь в правое крыло, добавив на иврите:
- Брухим абаим! (Добро пожаловать!- если же в прямом переводе, то - Благословенны входящие!).
Мы вошли. Очереди к трём заветным окошкам не было совсем. Оформление заняло не больше десяти минут. Возникла, правда, проблема с моим свидетельством о рождении. Подлинник был утерян, а дубликат, выданный, как и паспорт, украденный в автомагазине, в девяностом году, консульская дама принимать, как документ, отказывалась. Мое еврейство оказалось под большим вопросом.
- Вы поедете, как муж еврейки! - не подлежащим сомнению тоном сказала она.
- Хоть чучелом, хоть тушкой!- ответил я словами популярного в то время анекдота, чем очень её смутил. Глаза посуровели, чиновница напряглась. Пришлось извиниться и поти-хоньку в двух словах рассказать изюминку притчи про попугая, сидевшего на плече отъез-жающего из СССР человека.
- Экзотических птиц нельзя! Инструкция! - остановил его таможенник.
- Как так нельзя!? - захныкал хозяин попугая.
- В инструкции к вывозу значатся только чучела и тушки...
- Что же мне делать?
- Придется оставить. Сдадите в отдел животных и птиц ...
- Хозяин! - заорал попугай. - Хоть чучелом, хоть тушкой, только забери меня отсюда!!!
Глаза женщины оттаяли, и она, засмеявшись, высыпала на подоконник окошка все мои документы. А когда мы с Данькой стали рассовывать наши бумаги по карманам, было слыш-но, как она пересказывает шутку напарнице в соседнем окне.
На выходе по-прежнему стояла давешняя пара, и они, поинтересовавшись, как мы едем, и услышав, что через Варшаву, посоветовали мне записать почтовый адрес и телефоны та-мошнего СОХНУТа, вывешенные среди прочей информации на щите, и рекомендовали по-
стараться уведомить о нашем приезде. На том мы и расстались.
* * *
Помнится, среди прочих предотъездных надобностей требовалось ещё и оформить сог-ласие моей матушки. Я выяснил, что делается это у нотариуса, и, уточнив часы приема, договорился с ней, что заеду, и мы быстренько туда скатаемся и подпишем... Сам факт на-шего отъезда, когда мы о нем объявили, она восприняла относительно спокойно. Перед тем, как известить её, я поговорил с братом, работавшем в то время в закрытой организации, и мы определили с ним некую общую линию наших семейных дел. Договорились, что я переведу на него владение маминой дачей, и обсудили, каковы будут планы его семьи на год-два вперед, если придет их очередь подыматься на крыло. Во время общесемейных разговоров на эту тему мама вела себя нормально и сдержано, хотя и переживала в душе предстоящее расставание с нами. И вот сейчас почувствовала, что переходит некий Руби-кон, за которым уже начинается неизвестность. Она, как и покойный отец, была коммунис-том, в свое время воспитана была в этих традициях и верила в идею. События последних, уже перестроечных лет, переживала с напряжением. И в эти минуты стало видно, как тяжело ей дается участие в подобной процедуре.
Мы вошли в помещение, где располагалась контора нотариуса. Матушка, тяжело дыша, сразу села на ближайший стул, как-то вся сжалась и закрыла глаза. Я занял очередь и тоже
сел рядом с ней. Пытался разговорить, но отвечала она односложно и часто невпопад. У неё перехватывало горло. Маме было 69 лет, она страдала диабетом, и я просто побаивал-ся, как бы чего не случилось, хотя загодя попросил брата побеседовать с ней, чтобы чуть-чуть подготовить к предстоящему.
Очередь наша подошла довольно быстро, мы вошли, и я едва успел подставить матушке стул, так тяжело она на него опустилась. Нотариусом была молодая и симпатичная, хорошо одетая женщина, вместе с которой в комнате находилась секретарь. Вид обеих не оставлял
сомнений в принадлежности к коренной национальности. И, что не характерно обычно для присутственных мест, на окне стояли цветы. Пахло свежестью и духами.
- Слушаю Вас. – обратилась она ко мне .
- Нам нужно оформить согласие мамы на мой отъезд...
- А куда Вы уезжаете?
- В Израиль.
- Что Вы говорите! Как интересно! - и сама нотариус, и секретарь стали меня расспрашивать,
куда, в какой город в Израиле... Тут же выяснилось, что у них в Хайфе друзья и подруги, сра-зу же они захотели передать им письма и, если, конечно, можно, крохотные посылочки. Они буквально щебетали, а я, поддерживая разговор, наблюдал, как на глазах менялся облик матушки. Она, несчастная, пришла сюда, как на дыбу, чтобы участвовать в чем-то недостой-ном, позорном и постыдном, и вдруг оказалось, что все наоборот! Что эти женщины просто восхищены нашим решением, они его одобряют, как нечто совершенно правильное, и, кроме того, ещё и не всем доступное. Мы все помним из нашего советского прошлого, как причаст-ность к «дефициту» повышала самоценку человека. Мать сначала закрутила головой в сто-рону говоривших, а в какой-то момент стала участвовать в разговоре, демонстрируя свою осведомленность. Короче, когда мы уже закончили, и она все подписала, секретарь, сидев-шая ближе к ней, спросила:
- А Вы тоже собираетесь, Лилия Петровна?
- Конечно! – с этаким горделивым достоинством ответила матушка. – Но пусть сначала они там как следует устроятся. – и уже получалось, что вроде бы она нас туда направляет, как десант, с задачей захвата первого плацдарма. А дальше она стала объяснять, что есть ещё один сын, и почему мы поступаем именно так, а не иначе...
Я сидел, молчал и терпеливо ждал, когда она выговорится. На обратном пути мама ехала со спокойным и серьезным лицом, сосредоточенно переживая заново нюансы разговора, и вдруг, как бы вторя каким-то своим мыслям, произнесла:
- Какие приятные женщины!
* * *
Подошло время отъезда. Данька решил от нас отделиться, рассчитывая впоследствии полу-чить свою отдельную «корзину абсорбции», и взял билет на самолет через Будапешт. Он улетал 31 января, а мы с Зоей выбрали маршрут поездом, через Варшаву, у нас было больше вещей. Памятуя о совете консула, я послал в Варшавский Сохнут телеграмму с указанием даты и времени прибытия.
В день Данькиного отлета, мы сели с ним, чтобы обсудить различные аварийные варианты.
Как никак, но шла война, Саддам Хусейн пугал Израиль химическим оружием, и мы решили
выписать на два листа список адресов друзей и знакомых, уже живущих за границей – один
для него, второй для меня, с тем, чтобы каждый из нас мог сообщить о себе в случае небла-гоприятного развития событий, которое грозило застать в дороге. Мы расставались на две недели максимум, но поди знай… Береженого Б-г бережет.
Данька улетал вечером. Провожали несколько друзей, мы с Зоей и мой брат Артём с женой Итой. К этому времени Итины родители уже съездили в Израиль на разведку. У её отца, Бориса Яковлевича, там были двоюродные братья. И вернулись они настроенные достаточно оптимистично. Сыновы проводы получились тихими, отъезд нехлопотным. Данька прошел регистрацию и таможенный барьер и скрылся в глубине Шереметьевского аэровокзала. А мы все, попрощавшись, разъехались по домам. Позднее он позвонил нам из чрева Duty Free. Ему захотелось поговорить и поделиться впечатлениями. С детским тщеславием сообщил, что сидит в буфете и распивает банку Кока-колы, приобретенной за полтора доллара. На большее – не решился.
Утром он по телефону доложил, что находится в Израиле, в Хайфе, у Лиды...
Наш отъезд был более сумбурным, а само путешествие проходило менее гладко, чем у
Даньки. На вокзал провожать нас приехали родные и друзья. Погода была мокрая, фев-ральская. Из дома нас забирал Морис , мой друг ещё по институту. По дороге заехали к маме попрощаться, второпях присели на дорожку, а в последний момент она незаметно для других достала отцовский офицерский кортик и сунула его мне в руки:
- Это тебе на память. Я сама не смогу провести через границу, даже если поеду....
И вот с такой вещью я вышел из родительского дома. Как обычно в подобных случаях по дороге к Белорусскому попали в затор минут на двадцать. На вокзал приехали за десять минут до отправления. И мы, и провожающие с нашим багажом в руках неслись к вагону, как спринтеры, скользя в февральских лужах на толком нерасчищенном перроне. Забросив вещи в купе, выскочили наружу прощаться. Но поезд задержался с отправлением, и даже мой друг Фред , опоздав минут на десять, успел в последнюю минуту примчаться, обняться, передать письма матери в Израиль и махнуться со мной на прощание шапками. Он остался с моим «кроликом» на голове, а я уехал в его шерстяной шапочке. Брат с Итой стояли очень расстроенные, Лена, Зоина племянница, плакала, а такой родной Коля Састин вытирал слезы. Но и в этой суете меня не покидала мысль, что мы движемся вперед к чему-то светлому, иному, а они остаются здесь, в этой февральской грязи и распутице. И чувство вины омрачало последние предотъездные минуты. Люся с дочкой Анечкой, сейчас уже обе покойные, тогда улыбались нам, моя тетя Елена Абрамовна и двоюродная сестра Инна с мужем молча махали зажатыми в руке перчатками. Поезд тронулся… Перрон сдвинулся вправо, замелькали фонарные столбы, и мы поехали, ещё полностью не сознавая куда. Час-другой ушел на раскладку вещей, ещё полчаса – на ознакомление со спальным (международным!) двухместным купе. Подремали. За окном начало темнеть. Проводник принес чай. Мы достали взятую с собой еду и как-то отвлеклись, занятые простыми дорожными хлопотами. Дорога есть дорога. Она укачивает, убаюкивает, отвлекает...
Ночью под утро нас разбудил шум за окнами – прибыли в Брест.
- Таможня! Вам придется с легкими вещами пройти в таможенный зал на вокзале, а громозд-
кие и тяжелые вещи можно оставить в купе, открыв их для досмотра. У вагона стоят носиль-щики с телегами, они могут помочь с вещами…- проинструктировал нас проводник.
Носильщик действительно помог, так как идти пришлось через трое путей, и о наших удобст-вах тут никто не думал и не собирался думать. Взял он с нас сто пятьдесят рублей, деньги, надо сказать, немалые. Но в предотъездное время мы уже привыкли к этому организован-ному грабежу. Грабило государство, грабили все его граждане, имеющие хоть какую-нибудь власть над нами. Грабил и он, взяв с нас вместо обычных трешки-пятерки, пусть даже с над-бавкой на ночной тариф, сумму в тридцать-пятьдесят раз большую... Но мы прямо как отку-пались – да подавись ты!... – только бы побыстрее уехать.
Таможня потрудилась довольно основательно по причине незанятости, в поезде мы были единственной эмигрантской семьёй. Иностранный, дипломатический и международно-торговый люд требовал к себе обходительного отношения, а на нас можно было отыграть-ся. Ведь ни пожаловаться, ни спорить с ними за недостатком времени мы не могли, полное наше бесправие доставляло им особое удовольствие. Так, во всяком случае, мне показа-лось. После общего осмотра вещей нас с Зоей развели по разным комнатам, где, как в тюрьме, банально обшмонали. Меня заставили снять обувь, снять куртку и пиджак, выверну-ли все карманы. Очень обрадовались, найдя по карманам и в бумажнике рублей 500 совет-ских денег. А главного, слава Б-гу, не нашли. Отцовский кортик я заправил с правой стороны подмышку за брючный ремень, но начали они слева. Я от рождения ужасно боюсь щекотки, поэтому задергался в их руках, как ненормальный, в тот момент, когда они начали шарить у меня в левой подмышке.
- Ты, чё? – выпялился таможенник. – Щекотки боишься!?
- Да, боюсь, и очень!
- Ну, точь, как моя жена! – и он повернулся к напарнику. - Она совсем психованная!
- Тебе видней… - буркнул я и без разрешения начал одеваться.
А лопух-таможенник все продолжал хихикать, шопотом рассказывая напарнику, как он иног-да во время постельных игр щекочет жену, а она при этом падает с кровати…
Они прошляпили кортик под мышкой и ещё 450 рублей, забытых мною в кармане рубашки под свитером. У Зины реквизировали 150 рублей. Пока мы укладывали развороченные ве-щи, эти ребята спорили у нас за спиной, кто пойдет сдавать в банк изъятые у нас деньги. Так и не договорившись, позвали меня и сказали, что, не видя злого умысла в моих действиях, а только простую человеческую забывчивость, деньги они мне вернут и я могу отослать их по почте, при условии, что потом предъявлю им почтовую квитанцию. На том и разошлись.
Расставание с Родиной прошло без всяких сантиментов. Злые, как черти, мы по-моему даже прощального взгляда в окно не бросили. Помню только, как замелькали балки пограничного моста...
Утром в Варшаве проводник объявил – Центральный вокзал. Я начал быстро вытаскивать из вагона вещи. А он, меланхолично наблюдая за мной, посередине операции спросил:
- Что - в Израиль?
- Да, а что?
- Так Ваши обычно на Западном выходят!
Выругавшись, я, как мог, закидал вещи обратно в тамбур. Зоя нервничала, ничего не поняв. Пока я объяснял ситуацию, перескакивая через её вопросы: А ты уверен?... А ты правильно понял?... А он точно знает?…- поезд снова притормозил и вполз под огромный купол .
Я начал свой труд сначала. Укладывая чемоданы, ящики и коробку с телевизором горкой посреди перрона, как белка сновал в вагон и обратно, а за мной сновал поляк в железно-дорожной форме и просил продать ему мой телевизор – коробка приглянулась. Я отнеки-вался, а он неторопливо набавлял цену. Но в какой-то момент, не выдержав его мельтеше-ния под руками, я выдал ему то единственное, что кроме «Матка Бозка» и «Добже рано», знаю по-польски:
«Мужик, Пся крев!... Ты мне мешаешь!»,- он понял и отошел в сторону.
Зоя просто психовала за оконным стеклом, сторожа вещи и документы. На вопрос о времени стоянки, проводник ответил , что не знает… И в тот момент, когда я нагнулся переложить попавший углом в лужу картонный ящик, почувствовалось что-то не то – вокруг меня кругом собиралась группа людей, явно организованная. Половина из них переговаривалась по-польски. Не понимая, о чем они говорят, я глазами отыскал покупателя телевизора, но он из-за их спин показывал мне пятерню и кричал:
- Пять миллионов!
За стеклом в отчаянии металась и жестикулировала Зоя. Наконец эти люди до чего-то договорились. Старший на вид извлек из кармана вчетверо сложенный листок, развернул его и показал стоявшему рядом. А потом, нагнувшись, пальцем провел по надписи «ГОРКИН», которую нам посоветовали сделать на каждой коробке, чтобы при массовой погрузке не путаться с вещами. Повернувшись ко мне он спросил:
- Пан Горкин?! Мы Сохнут. Повстречаем Вас. – и показал мою телеграмму, а потом замахал рукой.
На его знак откуда-то сверху по пандусу скатился электрокар, мужики сноровисто побросали на него наши вещи, а за это время мы с Зоей, украдкой вытиравшей слезы, успели выта-щить остатки из вагона. И кар скоренько укатил обратно вверх по пандусу. А мы остались с ними.
- Проше, панове! – произнес старший и сделал приглашающий жест в сторону, противопо-ложную движению нашего багажа.
Мне не хотелось волновать Зою, но сам судорожно соображал, что же делать? Где вещи? Мы покрутились по перронам и вышли к широкой балюстраде, и вдруг я увидел, что внизу по тротуару катит этот самый кар и останавливается возле двери припаркованного неподалеку автобуса, к которому наша компания спустилась по лестнице минуту спустя. Испытав большое облегчение на сердце, мы с Зоей остановились вместе со всеми возле автобуса. В группе возник некоторый спор, но вскоре он разрешился, и один из встречавших, явно не славянской внешности, полез наверх в открытую дверь автобуса принимать вещи. При этом поясная манжета его короткой мотоциклетной куртки задралась, и я увидел две кобуры с пистолетами, заткнутые как-то не по-нашему за поясной ремень. У нас всегда носили оружие кобурой наружу...
- Ни хрена себе, - успел подумать я, - но потом вспомнил объявление в консульстве, где нас призывали с пониманием относиться к повышенным мерам безопасности, принимаемым по
пути нашего следования в связи в военным положением на Ближнем востоке. Загрузившись, мы покатили по городу.
Спустя двадцать-тридцать минут автобус въехал во двор четырехэтажного здания, где раз-грузили багаж и сложили его кучей в отдельном большом помещении, укрепив сверху кар-тонную табличку, на которой написали нашу фамилию. Самим же нам предложили поднять-ся на второй этаж, где горничная провела в светлую, чистую комнату с удивительно белыми стенами. Спросила, все ли в порядке. Мы были всем довольны. Обстановка напоминала дом отдыха или санаторий. Перед уходом она поинтересовалась, есть ли у нас водка. Предусмо-трительный Данька подготовил нас и к этому вопросу, вооружив морально и материально, тем, что добыл где-то огромный двухлитровый бутыль. Горничная принесла какую-то неве-роятную сумму в кронах и, замотав водку в полотенце, убежала. Там было 400,000 польских крон. Мы ещё не ведали, что это такое – инфляция. Просто сели друг против друга на засте-ленные кровати и в каком-то бессилии молчали, не будучи ещё в состоянии понять, что все уже кончилось. Мы перелистнули исчерканную-исписанную страницу той, оставшейся за спиной жизни, а новая ещё не началась. Впереди было белым-бело, как в комнате, где мы находились. Не просматривалось даже контуров будущего бытия, только какие-то отдель-ные фрагменты из писем, разговоров, рассказов...
Через полчаса нас пригласили к завтраку...
* * *
Четыре дня в Варшаве пролетели быстро. Совершенно свободные и расторможенные, мы бродили по городу, шлялись по магазинам, что-то даже купили, обменяв забытые таможе-нниками деньги и продав пару безделушек из своих скромных золотых запасов . Вспомнив детство, сходили в кино, посмотрели Тарзана. Я купил несколько технических русских книг. Решили сделать Даньке подарок, купив ему кроссовки “Puma” за 1,400,000 крон. По Лидино-му поручению Зоя набрала разных женских беретов. Уходили утром, возвращались, обе-дали, отдыхали, снова уходили и возвращались к ужину. Действительно, мы попали в са-наторий. Немного смущали польские полицейские с автоматами на входе снаружи, и воору-женные израильские охранники внутри. Надо было отмечаться в уходе и приходе, но к этому мы быстро привыкли.
Февральская Варшава времен Валенсы представилась сероватой, грязноватой и суетной. Транспорт ходил нормально. На всех площадях шла мелкая торговля. Продавали все и всё – еду, одежду, косметику, промтовары, всевозможные вещи домашней выделки, инстру-менты, новые и подержанные, стройматериалы... Смотреть на такое Вавилонское столпо-творение было непривычно. Москва только ещё подходила к этому порогу.
Постепенно гостиница стала наполняться. К субботе набралось человек сорок пять. После ужина нас собрали вместе и объявили, что мы должны быть готовы к десяти вечера и спус-титься с вещами вниз. Публика наша появилась переодетой во все новое и добротное, словно предчувствуя событие значительное и торжественное... Этапное... Ощущались ду-шевное волнение и подъем...
Багаж хранился в помещении, где имелись ворота наружу. После десяти туда въехал кры-тый грузовик, вещи наши взвесили и прикрепили аэропортовские бирки, после чего мы за-кидали их в кузов. А ещё через полчаса всех попросили одеться и выходить к автобусу у подъезда. Расселись, как могли, народу оказалось чуть больше, чем мест, и тронулись. Впереди и сзади шли полицейские машины с мигалками. Израильские охранники перего-варивались через уоки-токи, обстановка стала какой-то тревожной, как в фильме про воен-ные или полицейские операции. Наконец въехали в широкие, открывшиеся прямо перед нами ворота. По легкому запаху керосина чувствовалось летное поле. Покрутившись по нему в темноте, подъехали к стоявшему вдалеке и отдельно самолету незнакомой формы. Он был окружен бойцами польского спецназа в масках, растянувшимися кольцом с трехметровыми интервалами, держа в руках наперевес оружие. Я впервые увидел настоящую винтовку М-16...
Автобус притормозил напротив трапа, наши охранники стали коридором, и, слегка подго-няемые ими, мы начали подниматься в самолет. В автобус мы с Зоей вошли последними, чтобы не мешать семьям со стариками и детьми, поэтому на трапе оказались первыми. За-навеска на двери была прикрыта, стюардесса стояла снаружи. И в тот момент, когда мы поднялись , она откинула её перед нами.
Прямо на пороге мы были оглушены поднявшимся шумом и ослеплены фотовспышками. Перед нами колыхалась веселая толпа, приветствовавшая нас, хлопали пробки шампанско-го, нам совали в руки пласмассовые стаканчики, чокались с нами и буквально втаскивали внутрь. Стюардессы долго не могли навести порядок, но когда всех рассадили, оказалось, что в салоне ещё много свободных мест. После того, как «бунт был подавлен», самолет начал выруливать, и через несколько минут мы взлетели. Ошеломленные приемом и не-знакомой обстановкой, долго не могли придти в себя и понять, в чем дело. И только в полете я с трудом (со своим убогим английским!) уловил со слов сидевшего через проход седовла-сого симпатичного джентльмена европейской кондиции, что летят они из Дании в Израиль от имени датских еврейских организаций, чтобы продемонстрировать солидарность с израиль-тянами в их военных проблемах и трудностях. В связи с обстрелами и создавшейся опасной обстановкой мировые авиакомпании в Израиль не летают, поэтому узнав об их рейсе соли-дарности, Сохнут обратился с просьбой прихватить по пути 45 репатриантов, застрявших в Варшаве. На что они с радостью согласились… Вскоре нас начали кормить. Все было такое необычное, такое вкусное, нас баловали соками, вином и виски. После еды и пережитых волнений всех разморило, и мы задремали.
Проснулся я от легкого потряхивания, самолет попал в прибрежные турбулентные потоки. Глянул в окно и обомлел. Впереди по направлению полета вставало такое огромное, полное утренней свежести, чистое и лучезарное Светило, что оставалось только пасть ниц перед его божественным ликом… А внизу под нами лазурное спокойное море неторопливо накатывалось волнами на песчаный берег, вдоль которого выстроились в ряд высокие современные дома. Позади них был виден город, строения непривычных очертаний. Мы снижались, заходя на посадку. Потом замелькали сельские домики с красными черепичными крышами, поля, сады, пальмы... Самолет мягко коснулся посадочной полосы и покатился, притормаживая... Двигатели заревели, перейдя на реверс... Пассажиры зааплодировали... И всё!
Мы прибыли в Израиль!
Глава 6
Первое, что мы получили в приемном зале были коробки с противогазами. Второе – новые документы и деньги на месяц. Потом нас препроводили к автобусу-такси, спросили адрес Лиды. За окном, непрерывно меняясь, проносился непривычный и удивительный пейзаж. Помню, как я, приглядываясь к виду дорожных знаков, обратил внимание на светофоры по каждой полосе и не сразу увидел, что к ним прикреплены указатели направления движения. Полтора часа спустя мы въехали в узкую с легким подъемом улицу, обсаженную незнакомыми деревьями. Автобус остановился, а шофер произнес:
- Игану, зе рехов Гордон! Миспар эсер шам (Прибыли, это улица Гордон, номер десять там).- он показал пальцем в просвет между домами восемь и двенадцать. И тут из-за угла показался Данька, заспанный и одетый в яркий тренировочный костюм, купленный им перед отъездом. Мы начали разгружаться...
Вот что предшествовало нашему появлению здесь в Хайфе в феврале 1991 года. Но не просто в феврале, а одиннадцатого – день, прославившийся тем, что в честь нашего при-бытия Саддам Хусейн, тогда ещё не повешенный, три ракетных залпа по Израилю влимон-ил. А с соседнего пригорка по иракским СКАДАМ российской выделки долбила батарея аме-риканских ПЭТРИОТ. От её мощи в некоторых домах на нашей улице стекла вылетали... Но СКАДЫ эта батарея иногда сбивала! Короче, начало было в полном смысле воодушевляю-щим! Шла Первая война в Заливе...
Если говорить о яркости впечатлений, то война запомнилась, однако, не как главное из жизненной канвы...Намного более я был поражен, впервые попав в рыночный день на Адар в Хайфе. Заграницу мы до того дня видели только в кино, поэтому основным было потрясе-ние от несоответствия иноземных «декораций» и родной до боли «русской», а точнее «русскоязычной» массовки...
Толпа окружавших меня людей одета была в кожаные пальто и куртки, скрипела кожаной обувью и переговаривалась по-русски. Главной темой разговоров были цены...Цены и цены! Цены на съем квартир, цены на продукты, на фрукты и овощи... Где?... Почём?... А в каком ульпане вы учитесь?... А в каком районе сняли?...А в какую школу ходят дети?... А где тут, я слышал, арабский рынок?... Там, говорят, дешевле... А сколько это – минимум... Пять?!!! Пять шекелей?! Понятно!... А мне в пакет с картошкой апельсинов вниз насовали !... И так по-родному зазвучала отборная русская матерщина... А почем индюшачья ветчина?... Не ветчина, а пастрама!... А это не одно и то же?... А обрезки почем?... Смотри! Курятина дешевле говядины?!...Ой, а куриные крылышки всего по четыре!... А это что за рыба?... Мокрель?... А! По нашему это ж скумбрия, только покрупнее. А почем? Три с полтиной?! Слушай, дешево... Ведь копченая, она уже по десять... А что Вы с ней делаете? Солите?! А сколько соли на килограмм ?... А где здесь газовые баллоны обменивают?... А в Вашем районе нет квартир на съем?!...А Вы багаж уже получили?... А что здесь хорошо идет на продажу?... А мотоциклы идут?...А мы дураки тащили!... А Вы сколько ящиков отправили?... Одиннадцать? А мы только четыре... А вот я слышал, что один ханыга из Москвы двадцать шесть продавил!... Представляете, сколько это ему стоило!... Ну, москвичи! Вы же понимаете!...
Совершенно незнакомые до этого люди откровенничали, расспрашивали друг друга о таких вещах, о которых дома в Союзе им никогда в жизни в голову не пришло бы говорить вот так запросто, на улице, и с первым встречным... Чувствовалась оторванность от корней и основ... Перекати-поле!...
И вокруг этой все проходы перегородившей шумной ватаги проталкивались, изумленно ози-раясь, оливкового оттенка "аборигены"... В рубахах без ворота, в потертых джинсах и в но-шенных кроссовках или сандалиях на босу ногу...В недоумении вслушиваясь в звуки незна-комой речи, переглядываясь между собой и возмущенно пожимая плечами... А иногда, как-то полувраждебно-полунасмешливо кивая в сторону толпы новоприбывших, они, намекая на кожаный прикид, вскользь бросали:
- Комиссарим, кибенимать!
Смуглявые расторопные лотошники на рынке, перегнувшись через свои широкие прилавки,
навалившись мощными животами на подавленную клубнику или мандарины, похотливо хва-тали наших белокожих красавиц за руки, совали им в сумки всякий второсортный фрукт и овощ, и белозубо улыбаясь, приговаривали:
- Улай ат роца машегу лиштот, хамуда шели? ( Не хочешь ли ты чего-нибудь выпить, прелесть моя?)
* * *
Языковые курсы – ульпаны – были переполнены и работали в две смены. Утром молодежь, вечером – старшее поколение. Методика преподавания была расчитана на полных идиотов, а знания русского языка преподавателями просто не предусматривала. И смотрелась явно заимствованной из времен трех-четырех-пяти вековой давности. Ход обучения напоминал общение героя-первопроходца и дикаря, описанное в детских книгах о путешествиях Колум-ба или Магеллана. Молодая улыбчивая девушка, войдя первый раз в класс, протянула мне руку и сказала: «Шалом! Шми Авива!» Первое слово в переводе не нуждалось. Во втором слове ощущалось наличие имени. Следующая же фраза: «Наим меод!»- уже вызвала у меня некоторую оторопь. Но воспоследовавшая потом многократно повторенная гримаса, имити-рующая улыбку и выражающая переполняющую её приязнь, заставила заподозрить в этой фразе смысловой посыл типа: «Очень приятно!». В чем я утвердился после того, как произ-нес в ответ: «Наим меод...Радомир.»– а девушка с ещё большей частотой затрясла мне руку. Затем она её отпустила и, гордо выставив вперед грудь, ткнула в неё пальцем и произ-несла: «Ани мора!» Голос зазвучал несколько более казенно, а из изученного в Москве при-поминалось что-то типа «Я учительница! ». Метод обучения был ещё тот, и только тогда, когда мы притащили из дома словари, а она стала приносить письменные заготовки с упраж-нениями, дело немного двинулось вперед .
Но продавцы на рынке продвигались в языке намного быстрее нас. Пока мы спотыкались в биньянах глаголов и сложностях огласовок , которые надо было постигать лишь по установ-ленной в ульпане системе, они уже знали названия всех овощей и фруктов, которыми тор-говали, в абсолютно чистой русской транскрипции, и цену товаров тоже прекрасно выго-варивали по-русски. А когда наши глуховатые бабули, тыча узловатыми пальцами в мно-гоцветные россыпи фруктового или овощного изобилия, приставали к ним с традиционными вопросами: «А сколько, милый, это стоит?»- те в ответ сыпали цифрами: «Два!... Два с полтиной!... Три двадцать, мама!... Шесть семьдесят- полкило!...Я-а-л-л-л-а!!! Золь!!! Золь меод! Йара-а-ад!!! (Налетай! Дешево! Очень дешево! Скидываю!»)- наперебой орали они.
Наш наплыв вызвал ещё и нездоровое оживление в кругах разного рода предприимчивых мелких дельцов – посредников. Отчасти из среды ватиков, ветеранов предыдущего заезда семидесятых, отчасти из завезенной нами самими постперестроечной заразы. На каждую нашу потребность, а они – потребности – были просто арифметически помножены на количество новоприбывших – тотчас же появлялся очередной посредник, рвущийся решить за тебя твою проблему, за определенную плату, разумеется. Посредник в съеме квартиры драл с тебя сумму в размере ежемесячной платы за съем, посредник в покупке – до 2% от стоимости квартиры, адвокат, оформляющий покупку, ещё 1%. За подпись под банковской
гарантией – 1000 шекелей.
Появились конторы по переводу на иврит советских документов, плодившие в изобилии по-луграмотные и нелепые переводы, беззастенчиво пользуясь нашим незнанием языка.
Какие-то совсем уже сомнительные личности писали несуразные объявления о том, что только и именно они могут и готовы помочь Вам в реализации имеющихся у Вас творческих идей и технических проектов. Происходя в прошлом из Черновиц, Одессы или Молдавии, по-русски эти ребята говорили с некоторым трудом, рефреном повторяя в начале фразы, как запев: «Эта-Вота», а в конце добавляя, как ритмо-мелодическую единицу, «Бля!»...Но у некоторых из вновь прибывших, совсем уже убитых обстоятельствами, хватало ума делиться с ними «творческими идеями и техническими проектами», подписывать договора и даже вносить свою долю в совместный капитал затеваемого предприятия. После этого выше поименованная рвань исчезала, со всеми деньгами, разумеется. А облапошенный, обобранный обладатель «творческой идеи» долго не мог придти в себя от пережитого потрясения...
Все русские газеты были забиты объявлениями «секс по телефону», разорявшими роди-телей сексуально озабоченных юнцов, тайком звонивших туда и едущих всей крышей после слов: «Мы ждем тебя!... Горячие и влажные!»...А минута разговора стоила... Отгадайте сколько?! Тут уже до трагедий доходило! Ибо счета за телефон превышали месячный бюджет семьи!...
Появились и псевдопосредники в поисках работы. Эти давали объявление с номером теле-фона и устраивали почти то же самое представление, что и секс по телефону, то есть разговор за сумасшедшую плату, заставляя плохо информированных и наивных соискате-лей «перспективных и высокооплачиваемых вакансий» по часу пересказывать содержание различных объемистых анкет и надиктовывать перечни собственных трудовых навыков и творческих достоинств... И что Вы думаете? Телефоны у них звонили непрерывно!
Бывали, впрочем, и налеты на ульпан... Появлялись всевозможные дилеры – начиная от косметики и религиозных книг на русском языке до молочных товаров конкурирующих фирм и каких-то умопомрачительно дорогих пылесосов. За ними пошли разносчики рекламы, начи-ная от обуви и кончая мясными продуктами... Потом страховые агенты... Они терлись в кори-дорах, пытались продираться на уроки... И все они прикрывались крышей ульпана, прида-вавшей им некоторую легитимность в наших широко открытых глазах. Тем более, что шны-ряли они по ульпану достаточно свободно, и препятствий их деятельности администрация не чинила...
Однажды к вечеру в конце занятий в ульпан нагрянула странная (даже на мой не сильно просвещенный взгляд) компания русскоговорящих мужчин и женщин с папками в руках. На папках по синему фону желтели печатные вензели какой-то фирмы. Эти люди быстро рассыпались по классам. Все были в светлых рубашках и галстуках, что для здешних мест очень не характерно. Вошедший в нашу комнату мужчина держался солидно. Эдак сановно оглядев нас, он начал с разъяснения цели своего визита. Выходило, с его слов, что некая фирма, названия которой из его скороговорки было трудно уловить, специализирующаяся в области изготовления печатных электронных плат, озаботясь судьбой и материальными невзгодами репатриантов, решила разработать программу помощи в их трудоустройстве уже в период учебы. Всем, пожелавшим участвовать в программе, будет выдан материал для пробного задания, которое следует выполнить в течении полутора недель. Задание должно быть отработанно тщательно и в строгом соответствии с прилагаемыми указаниями, изложенными на русском языке. Условия оплаты – в соответствии с установленным минимумом – 5 шекелей в час и объемом выработки. Работа надомная, в свободное от занятий время. Технологическое пояснение к контрольному заданию было одно. Нам показали пузырек с бесцветным лаком. И мне, сидевшему на ближайшей к двери парте, показалось, что пузырек этот формой своей и видневшейся внутри кисточкой напоминает маникюрный, но с отмоченной и снятой этикеткой. Он прилагался к пачке плотных листов бумаги для детских аппликаций с наклеенными на них мелкими и разнообразными картинками. Предлагалось покрыть картинки лаком, тщательно и аккуратно затушевывая их поверхность, но в тоже время ни в коем случае не выходя за её пределы. На работу будут приняты те, кто выполнит контрольное задание с минимальными отклонениями. Те, кто наработает себе авторитет в надомной работе в период учебы в ульпане, имеют высокие шансы получить постоянную работу в дальнейшем. Народ встревоженно загудел. Задние ряды уже волновались, что на них не хватит... А «благодетель» наш, умело манипулируя возникшим ажиотажем, пустил по классу разлинованные листы, в которых каждый, жаждущий трудиться, должен был написать свои ФИО, номер теудат зеута, телефон и расписаться за полученные расходные материалы. Для компенсации предварительных расходов (как-то так буднично и вкрадчиво добавил он) каждый подписавшийся должен будет сдать ему по 100 шекелей... При этом он настаивал на том, чтобы мы не вставали с мест и не переговаривались, дабы не мешать ему работать. Класс затих, листы пошли по кругу, а я, влекомый какой-то неосознанной еще мыслью, поднял руку, встал и спросил, а для какой же дальнейшей работы нам потребуются навыки размазывания маникюрного лака по картинкам. «Благодетель» заметно напрягся, на секунду задумался и сказал, что это коммерческая тайна. А я ещё не знал закона здешних судеб - если кто-то говорит, что он только и думает, как тебе помочь, значит в планы его входит отъиметь тебя на полную катушку! И поэтому тогда я пошутил, сказав что мужчины явно проигрывают в таком соревновании, ведь у них нет женского опыта, накопленного за десятилетия раскрашивания собственных ногтей.
И тут совершенно неожиданно для меня мужик покраснел и почти в полный голос закричал, что если я не заинтересован, то могу убираться, а не мешать ему работать с людьми! Реак-ция была настолько неадекватной, что в первую секунду я оторопел. В следующий же мо-мент взъярился и тоже в голос попросил его быть повежливей. А дальше меня просто по-несло. В возбужденном состоянии любой из нас соображает быстрее, и тут вдруг, как прос-ветило ... Какие сто шекелей! Да с каждого!... Ведь их тут в ульпане бродит человек семь-восемь... И если на каждого по 10-15 соискателей... А сколько в нашем районе ульпанов?... И все по сто шекелей!... Меня понесло дальше.
- А документы Вы можете показать, перед тем, как взыскивать с семнадцати человек по сто шекелей! – поинтересовался я.
В комнате повисла тишина... Мужик внутренне заметался... Сделал вид, что не слышит... Зашуршал бумагами... Вы, что - не слышите? - упорствовал я. Он явно не мог найти выход из создавшейся ситуации, повадками напоминая застуканного вагонного карточного шулера... И вдруг сделал вид, что успокоился, и сказал - ну, не хотите - не надо! Поспешно собрал свои бумажки и двинулся к двери. В Москве я бы знал, что мне делать, а тут?... Ко-роче говоря, он вышел... А группа обрушилась на меня. Из всего этого шквала обвинений
"долбаный москвич" было самым мягким и лестным определением в мой адрес. Человек
10-12 рванулись вслед за благодетелем. Ещё пять-шесть настороженно молчали...Я встал, взял сумку и вышел. На пол-этажа выше по лестнице на подоконнике сидел с сигаретой в руке давешний деятель и что-то продолжал объяснять обступившим его моим одноклассни-кам... Не оглядываясь и так и не поняв до конца, что же все-таки происходит, я спустился по лестнице к выходу и пошел к автобусной остановке.
Следующие два дня были выходными. В первый рабочий день я был приглашен на встречу- собеседование в Технион, где открывался набор на курс преподавателей технических дис-циплин в специализированных школах, и только назавтра появился в ульпане. По тому, как все в классе замолчали при моем появлении, я понял, что обсуждение случившегося все ещё идет. Поздоровался, поставил сумку и вышел покурить. После занятий, не задерживаясь, ушел. И так делал всю неделю. Обиделся. Ещё неделя прошла в том же ритме...
А в один из дней следующей недели в середине второго урока в отворившуюся дверь вош-ла директор ульпана, пропустив впереди себя человека в форме. Он сносно говорил по- русски и представился сотрудником отдела по борьбе с мошенничеством Хайфского управ-ления полиции. Вспоминать все дальнейшее, напоминавшее массовое прозрение и стрип-тиз одновременно, мне до сих пор неприятно, хотя и кажется, что вопрос оболванивания новоприбывших, брошенных руководством ульпана и полицией на произвол судьбы и стаи прожорливых посредников и аферистов, заслуживает отдельного исследования. А мне хотелось бы поделиться на этих страницах своими ощущениями того времени на уровне эмоциональном и образном.
Вскоре после все этих событий довелось мне как-то вечером поймать по телику ливанскую
программу из серии «В мире животных». Речь в ней шла о периодических миграциях анти-лоп гну в центральной Африке. Жаркое летнее время они проводили на относительно вы-соком, а потому прохладном нагорье, а ближе к зиме, когда начинались дожди, стада анти-лоп спускались в степные районы, богатые травой и другими кормами и расположенные намного ниже. Как обычно, высокое нагорье и низменная равнина были разделены болотис-тым опояском, по которому змеилась небольшая, неглубокая речушка, шириной метров пят-надцать – двадцать. К концу лета она почти пересыхала, а с первыми дождями пополнялась и набухала водой. Среди прочих болотных обитателей в этой речушке водились в изобилии крокодилы, режим питания которых в течение летней засухи был довольно скудным, стано-вясь немного калорийней во время зимнего половодья . Но дважды в год, весной и осенью, у этих тварей был совершенно невообразимый праздник – «Праздник живота!», когда неис-числимые стада антилоп, движимые природным инстинктом, переходили снизу вверх или сверху вниз через эти болотистые поймы.
Стадо, снятое операторами, напоминало черный многокилометровый взлохмаченный поток, в клубящейся пыли стекающий с нагорья серпантинными извивами. Подойдя к воде, антилопы, рассыпавшись по берегу, начинали пить. А напившись, ступали в воду и переходили на противоположный берег. И когда стадо уплотнялось, в ширину достигая 50-70 метров, на него с обеих сторон набрасывались крокодилы. Пяти-шестиметровые гадины хватали жуткими челюстями крайних, валили их и тащили на глубину, где уже начинали рвать живьем на части... Воды реки приобрели кроваво-красный оттенок... Зрелище становилось просто невыносимым. С бьющимся сердцем я выключил телевизор. Терпеть не могу фильмы ужасов...
И тут мне ударило в голову: да ведь это же мы, репатрианты! Это наше стадо и аферисты- посредники вокруг! Мысль эта, пометавшись в голове, нашла свое место и неожиданно меня успокоила! Вывод о том, что здесь действуют законы природы, несмотря на всю свою сокру-шительную антигуманность, показался мне логичным. А право самозащиты, остающееся в этих ситуациях за мной, приподняло меня в собственных глазах на вполне достойный и рав-ноправный в подобной игре уровень. И впредь за все время абсорбции я на таких штучках уже не попадался. И никогда, нигде и никому не позволял кому-либо мне что-либо навязывать вопреки моему собственному желанию... Мелкие проколы, конечно, бывали, но не более того. Всерьёз и по крупному я не вляпался ни разу! А окружавших, попадавших в сети аферистов, до сих пор жалею и учу гнать с порога каждого, кто, явившись без приглашения, начинает навязывать Вам нечто, в чем Вы сейчас, да и вообще не нуждаетесь, как бы красочно он не расписывал достоинства того предмета или услуги, которые намеревается Вам всучить, какие бы подарки при этом не обещал...
Много позже довелось мне услышать и такую историю. Открылась очередная «охранная» фирма. Стали набирать людей. В желающих не было отбоя. Работа должна была начаться с первого числа следуюшего месяца. А пока составляли списки, заполняли анкеты... Вносили по 700 шекелей в счет оплаты за специального покроя форменную одежду, образец которой висел тут же на стене, а с каждого записавшегося при этом снимали довольно профессиона-льно портновскую мерку. В набор входили две рубашки с красивыми нашивками, двое брюк, элегантная куртка с теми же аксессуарами, кепочка и туфли. Дальше следовало подобие ин-структажа и экзамена. Выдавались письменные инструкции. Дело было развернуто на широ-кую ногу... Ну, и, естественно, первого числа фирма исчезла. Одурачили несколько сот че-ловек!...
Глава 7
Прошло пять месяцев со времени приезда, и курс ульпана закончился. Мы выучились не-много читать и писать. Соученики наши стали постепенно находить работу. Инженеры и учителя, бухгалтеры и экономисты шли на сборку стандартной мебели, на штамповку автомобильных номеров, на отливку садовых стульев... На любую неквалифицированную работу, которая подворачивалась по руку. Иногда можно было встретить и профессора, подметающего улицы, и музыканта, играющего на скрипке или аккордеоне на углу возле рынка с открытым футляром от инструмента, куда прохожие бросали мелочь... Женщины чаще всего шли на уборку квартир или конторских помещений. Те, кто помоложе начали работать еще во время учебы. Все работали за минимум – 5 шекелей в час, что приносило при полном рабочем дне примерно 1000 шекелей или 200 баксов по тогдашнему курсу в месяц.
Наш двадцатипятилетний сын Данька довольно быстро, за месяц - полтора, освоил языковую премудрость и, будучи программистом, устроился работать в мастерскую по изготовлению вывесок и табличек, набирая на компьютере надписи на специальном фрезерном станке... За те самые 5 шекелей. В течение ещё пары месяцев он огляделся, соориентировался и в конце мая нашел уже полноценную работу в нормальной программистской фирме, базирующейся на территории Техниона и сотрудничающей с прославленной IBM. Если соученики в ульпане спрашивали нас с женой про его успехи и продвижение, более других вопросов всех интересовала зарплата! И когда мы шепотом называли оклад в 3500 шекелей, в ответ неслось тягучее: «У-у-у-у-х, ты!».
В самом начале нашей абсорбции, осознав свою неспособность правильно воспринимать окружающую среду и принимать необходимые в нормальной жизни решения, мы с Зоей условились, что главой семьи у нас в этот «переходный» период будет сын. Надо сказать, что он проникся значимостью и важностью момента, и очень серьезно относился к этим своим обязанностям. Объяснял нам премудрости здешней жизни, немного натаскивал в иврите, строго контролировал расходы и следил за нашей «банковской» деятельностью, выговаривая за допущенные промахи и ошибки. Но самое главное, он непрерывно коррек-тировал направление наших усилий по внедрению в новую действительность, намечая наиболее эффективные из возможных путей. Он сразу определил, что за минимум мы с Зоей работать не пойдем, что мы должны сначала опробовать все возможности найти профессиональную работу, а для этого должны, следуя буквально Ленинскому завету: «учиться, учиться и учиться!» Другого выхода из этой ситуации по его мнению быть не могло! Я помню, как однажды на уроке в ульпане учительница произнесла на иврите слово «смартут» (тряпка), а Зоя, не зная его, спросила, что оно означает... В классе раздался гомерический хохот, а одна из женщин саркастически заметила, что Зое хорошо живется, если она до сих пор это слово не освоила! А я до сих пор этим обстоятельством горжусь...
* * *
В июне, вскоре после окончания ульпана, Данька, придя вечером домой, показал мне листовку с объявлением о наборе на курс переподготовки специалистов высокого профиля, организуемый совместно Технионом и одной из самых известных в Израиле электронных фирм - ЭЛЬБИТ. В кругах, где Данька вращался, этот курс оценивался по самой верхней планке. В Сохнуте также организовывались курсы для инженеров - электриков и инженеров-электронщиков на базе всё того же Техниона. На них мы с Зоей нацелились ещё во время учебы в ульпане. Кроме того, чуть позже, когда я зарегистрировал свои "докторские" регалии в Министерстве образования, оттуда пришло приглашение на курс преподавателей технических дисциплин в полушколах-полутехникумах, называемых по здешнему - ОРТ.
У Зои в этом вопросе направление было однозначным – курс электронщиков. А вот меня Данька решил подвергнуть тройному испытанию.
- Будешь сдавать все три вступительных экзаменационных цикла,- сказал он. - Где-то да повезет. Но самое главная цель - это ЭЛЬБИТ, там по завершении курса отличившихся будут оставлять на работу! Готовиться начнешь уже завтра.
Утром, по дороге на работу Данька завел меня в центральную библиотеку Техниона, а они там абсолютно открые, показал на две полновесных полки книг-сборников с индексом IQ и сказал:
- Сейчас у нас конец июня, до экзаменов в сентябре еще два с половиной месяца. Здесь сборники психотестов с 1971 по 1990 год. Первую половину просто просмотришь, а вот вторую придется прорешать полностью. Но имей в виду, что даже это не гарантирует успеха - задания обновляются ежегодно. Ты должен понять принципы и методы решения. Это основное. Ну, желаю успеха. Я пошел...
И с этого дня практически без перерывов я ежедневно приходил в Технион, забивался в об-любованный в читальном зале тихий уголок за стойкой со справочниками и словарями, на-бирал книг и решал-решал-решал бесконечное множество задач из сборников, которые мы почему-то называли "психотесты". Приносил с собой два-три бутерброда и 250-граммовую бутылочку, в которую Зоя с вечера наливала яблочно-сливовый компот, и просиживал до закрытия библиотеки в восемь вечера. Компот-самоделка ничего не стоил, а такая же бутылочка колы или любого другого напитка по стоимости была эквивалентна полутора ав-тобусным билетам или полпачки сигарет. Ходил пешком, по 45 минут туда и обратно, авто-бус стоил очень дорого. Два раза в неделю позволял себе проехаться на нем: один раз на рынок и второй - в Лишкат авода (биржа труда), где требовалось еженедельно отмечаться для получения пособия по безработице. Отмечаться я ездил в оба конца, а на рынок, только обратно, с грузом. Туда шел пешком, спускаясь с горы из Неве-Шаанана.
Перерыв в моих библиотечных занятиях я сделал только один раз, и случай тот требует от-дельного описания. Эта "каникулярная" четырех или пятидневка, точнее не помню, старто-вала 19 августа. Часа через три после начала моих занятий в зале библиотеки появился Данька и помахал мне рукой, указывая на выход. Время было рабочее и появление его здесь показалось странным. Когда я вышел, он стоял в фойе у ряда стульев, вытянутого вдоль стены.
- Садись! - почти приказал он. Я машинально сел, но, подняв голову и посмотрев ему в лицо, почувствовал неладное.
- Что случилось?!- спросил я.
- В России военный переворот!- ответил Данька.
Домой я прибежал вдвое быстрее, чем ходил обычно. Рухнул в кресло перед телевизором и
буквально не вставал с него все время августовских событий. В Москве остались мать, брат
с семьей, друзья... На экране мелькали люди, бронетранспортеры, танки, ГКЧП и трясущие-ся руки его лидера Янаева, стоял на броне Ельцын, потом баррикады, потом ночь, Новый Арбат, полыхающие машины, крики, выстрелы... Но, слава Б-гу, все кончилось иначе, чем замышлялось... Из Фароса вернулся Горбачев со своим бессмертным "к ****ой матери"... А потом похороны! Сначала православные, а затем еврейские... Еврея Кричевского вопреки всем религиозным канонам похоронили в субботу!!!...Все перевернулось! Все стало с ног на голову! Начиналась новая эпоха, но начиналась уже без нас и нашего участия. А мы вернулись к своим "баранам", к одолению премудрости психотестов.
* * *
Экзамены начались сразу после осенних праздников. Слабая надежда на то, что сдавать их придется последовательно курс за курсом быстро рассеялась, и, как это не было грустно,
пришлось готовиться ко всем сразу и вперемежку, что снижало качество подготовки, и очень
беспокоило Даньку, который не был уверен в том, смогу ли я такое выдержать. Меня очень трогала его забота.
На курсе инженеров-электриков первым из трех экзаменов были теоретические основы электротехники. Предлагалось на первом этапе ответить на теоретические вопросы по аме-риканской системе, выбирая правильный ответ из пяти возможных. Как-то худо-бедно, но большинство справилось. Вторая часть состояла из задач и оказалась несколько труднее, потому как в ней были и задачи из области электроники, а также одна-две задачи из раздела автоматики и регулирования, но относительно простые...
Следующим был экзамен по языку на курсе преподавателей... Первая половина - иврит, вторая - английский. Все экзамены были средней тяжести. После каждого из них нас преду-преждали, что для дальнейшего вывесят списки допущенных в определенном месте, напо-минающим наш деканат.
На курсе ЭЛЬБИТА ход экзаменов оказался иным. Место проведения первого из них было назначено на территории предприятия, экзамен представлял собой собеседование, о чем мы были предупреждены заранее. За день до него Данька пришел с работы и сказал, что, как доложила глубокая разведка, большинство собеседователей русского не знают, значительная часть из них родом из Румынии и "русских" недолюбливают, что внутри ЭЛЬБИТА постоянно идут свои подковерные баталии. Стало также откуда-то известно, что после рассмотрения более 500 заявлений, отобрано для дальнейших "сражений" 126 персон. Набирать будут две группы по 26 человек. Основная ставка на молодых. Короче, шансы пройти благополучно через это "чистилище" у меня были невелики. Но сдаваться без боя не пристало - стыдно было перед сыном - и я начал обдумывать предстоящее действо. Размышляя о возможном ходе этого спектакля, прикинул, а как бы я сам на месте интервьюирующего проводил бы такое мероприятие, о чем бы я спрашивал сидящего передо мной человека. Для конкретных задачек существуют конкретные экзамены, вроде тех, которые я уже сдавал. Поэтому при таком прямом контакте их будет интересовать что-то другое... Ну, перво-наперво, я попросил бы рассказать о себе, где и чему учился... Потом уже, где работал, чем и как занимался, на каком уровне. Попросил бы рассказать об одном-двух выполненных проектах на выбор. Ничего более путного в голову ни шло, сколько я не старался! И тут мысль гусеницей переползла на другую сторону экзаменационного стола. А что на такие вопросы следует отвечать?!... Все становилось на свои места! Стратегический план компании за сторону противника я продумал, теперь оставалось решить тактические задачи по отражению его ударов. Так нас учили на военной кафедре, при разборе темы "Рота в оборонительном бою".
Взяв чистый лист бумаги и перевод на английский язык своей трудовой книжки, выписал ровно и четко в столбик названия предприятий, где я когда-либо работал, указав сбоку их профиль и должности, которые там занимал. По полученному от кого-то из более "опытных и тертых" совету опускал слова "начальник" и "заведующий", предпочитая "ведущий научный сотрудник", "руководитель проекта", подчеркивая тем самым навыки заниматься конкретны-ми вещами и умение что-то делать самому и лично. В перечне выполнявшихся работ напи-рал на расчеты, проектирование, испытания, изготовление опытных образцов. В каждом из перечисленных проектов коротко отмечал, чем конкретно он закончился, что за изделие и с какой целью изготовлено. Мест работы было четыре, мой "творческий" путь начинался от лаборанта в 1961 году и занял две страницы. Отдельно был приложен, если понадобится, список научных трудов - книг, статей и патентов. Те же "опытные и тертые" советовали лю-бые списки более одной страницы не делать, так как терпения у читающего может не хва-тить... Поэтому все, что было до учебы в институте я выкинул, оставив лишь краткие под-робности инженерной и научной деятельности. Потом, выделив на каждую работу по одному листу, нарисовал схемы, кое-какие графики, а сбоку карандашом приписал необходимые слова на иврите или английском, позволявшие построить связные рассказики на заданную тему. Порылся в архиве и подобрал несколько фотографий по теме и свои книги, статьи, авторские. Уложил сумку и отправился спать. Экзамен начинался в два часа дня, и поло-вина ночи прошла в такой вот подготовке-планировании предстоящего "сражения"...
Назавтра я приехал заранее, имея час на "рекогносцировку местности". Фирма ЭЛЬБИТ расположена в научно-промышленном парке МАТАМ при въезде в Хайфу по приморскому шоссе. В то время это была группа зданий, из которых одно, центральное, поражало мое неизбалованное воображение необычной волнообразной формой и ослепительным сиянием в солнечных лучах его наружных стен, выполненных из полупрозрачного черного стекла. В свой первый день в Израиле мы проезжали по дороге в Хайфу мимо этого места, и я тогда
ещё обратил внимание на это великолепное сооружение, выделяющееся на фоне осталь-ных, бетонных, и контрастирующее с ярким лазурным морем и пляжем по другую сторону шоссе.
Нас принимали в небольшом двухэтажном здании, один из углов которого служил ещё и про-ходной. Был я несколько удивлен, встретив в толпе при входе не менее 20-25 человек, сда-вавших вместе со мной два предыдущих экзамена на других курсах... Отметил про себя, что не один я такой умный, ставя сразу на всех лошадей в одном заезде! Как говорил один мой знакомый: "Всегда учитывай, что все тут - евреи!..."
Возрастной состав гляделся явно не в мою пользу, хотя я и высмотрел двух-трех человек старше меня по возрасту. Но в основном вокруг шумела тридцатилетняя молодежь. Ну, конечно, с обидой подумал я - уже и опыт работы лет в пять-семь, и энергии хоть отбавляй...
Начали приглашать на собеседование, причем у экзаменаторов все было продумано и сде-лано так, чтобы потоки входящий на экзамен и выходящий с него не пересекались. Ожидав-шие своей очереди были размещены в зале с контролируемым входом, куда прошедшие со-беседование попасть уже не могли, так как во время процедуры сдавали приглашение. При-нимали нас в комнатах по трое-четверо одновременно, рассадив по углам, чтобы не мешать друг другу. Переговаривались вполголоса...
Вызывали по очереди, и поскольку буква "Тет", с которой начиналась моя фамилия, стоит
в середине алфавита, меня вызвали где-то ближе к четырем часам и усадили за стол перед добротного вида мужчиной моих лет. Бегло просмотрев анкету, поданную три месяца назад, и приложенный ещё тогда список трудов, он попросил рассказать, где и когда я работал, и кем. Я обрадовано открыл первый лист своих заготовок и, развернув лицом в его сторону, начал не торопясь рассказывать, слегка запинаясь от волнения. Он внимательно слушал, иногда делая пометки на странице блокнота с фирменными знаками ЭЛЬБИТА. При этом успевал водить глазами по строкам моего перечня, а в какой-то момент остановил меня и, потыкав пальцем в одну из строк, спросил о том, какие проблемы мы решали при адаптации статического преобразователя частоты и асинхронного двигателя. Я выловил из своей пачки нужную страницу, где были приведены данные преобразователя и двигателя, изображены
их силовые цепи и даны графики разгона двигателя с отображением возникавшего вредного резонансного процесса. Он был связан с наличием на выходе у тиристорного инвертора "звезды" мощных конденсаторов, вызывавших зависание двигателя на частоте вращения, близкой к половине синхронной. Такое явление грозило катастрофическим перегревом и разрушением обмоток машины. Тут же были приведены необходимые формулы и схемы с нашим решением по блокированию паразитного процесса и график разгона уже без подобных неприятных явлений... Положив этот лист рядом с первым, я объяснил, как мог, возникшую проблему и путь её решения. Мой экзаменатор надолго умолк, глядя на картинку, задал несколько вопросов, типа:
- А что это? А где это? А почему это? - и, сложив в щепоть три первых пальца правой руки, потряс ими передо мною, встал, зачем-то взял мой лист и прошел к выходу из комнаты.
Этот типично израильский жест я уже где-то видел, и по моим ощущениям он означал "Подожди минутку" или что-то по смыслу близкое. Вернулся мой собеседник уже не один. Сопровождавший его человек был немного старше нас. Обратившись ко мне по-русски, он представился, как экзаменатор из другой группы и объяснил, что его позвали поучаствовать в разговоре на интересующую моего визави тему. И попросил повторить еще раз все, ска-занное ранее. Можно по-русски, добавил он. Мы просидели минут тридцать пять-сорок, об-суждая проблему резонанса, которая, как оказалось, встречалась и им тоже в одном из про-ектов, но решали они её иначе. Я подбирал индуктивность двигателя, а они регулировали выходную емкость преобразователя, добившись почти такого же результата... Но мой вари-ант, связанный лишь с небольшой коррекцией обмоток, смотрелся явно проще и дешевле, что и заинтересовало их как специалистов. Пришедший задавал вопросы и переводил мои ответы. Беседа ушла куда-то далеко от повода нашего собрания. Но тут появился некто, напоминающий видом распорядителя, и строго поинтересовался, в чем дело, и почему так долго длится собеседование... Снаружи большая очередь, добавил он. Собеседники мои извинились, почему-то больше передо мной, чем перед ним, я встал, попрощался и вышел. Оценок нам не ставили, а в объявлении на стене при выходе было написано, что список прошедших собеседование будет вывешен в канцелярии Техниона через три дня. Данька, по дороге на работу забежавший туда указанным утром, позвонил и сказал, что я значусь в списке допущенных к следующему экзамену вместе с еще 67 претендентами. Из 126 осталось 68.
Большинство экзаменов в памяти не задержались. Хорошо запомнился только психотест,
который я сдавал три раза на каждом из курсов. Все они были немного разные, содержали
массу задач по логике последовательностей, задачи на внимание, повторенные трижды –
в начале, середине и в конце экзамена, чтобы оценить потерю работоспособности при утом-лении. Кроме того был тест на понимание английского языка, этакий не очень большой рас-сказ, по содержанию которого надо было ответить на несколько вопросов по-американски, когда отмечаешь правильный ответ в ряду из пяти возможных. Посредине экзамена давали 10 минут отдохнуть, выпить кофе и прогуляться в туалет. Продолжительность экзекуции бы-ла различной: четыре - шесть часов. Самым трудным был психотест на ЭЛЬБИТЕ. В нем впервые были даны для анализа двойные (или удвоенные) последовательности на базе костяшек домино. Последовательности задавались даже в виде узоров, костяшки змеились, закручивались в цепи... Пришлось немного труднее, чем во время моих занятий в Технио-новской библиотеке, но... Справился.
Инструктируя меня перед первым из психотестов, Данька, усомнившись в моих способностях
в английском, твердо рекомендовал на нем не зацикливаться, а просто во всех ответах от-метить цифру три, среднюю из пяти. Это гарантирует четверть максимальной оценки в этом разделе, но поскольку английский – не главное в таком экзамене, на конечном результате она всерьез не скажется. Этой инструкции все три раза я неуклонно следовал. И ниже 90% нигде не опустился.
Короче, был я зачислен на все три курса, и потом долго ещё отбивался от секретарей на двух из них, звонивших и требовавших объяснений.
* * *
Занятия на курсе ТЕХНИОН – ЭЛЬБИТ начинались восьмого октября, о чем уведомили по почте, прислав заранее открытку-приглашение. В этот день я шел туда, исполненный гор-дости за проделанную титаническую работу. Но когда начался кенес (собрание) по поводу открытия, возгордился ещё больше. Нам объявили, что в связи с сокращением финанси-рования набрана только одна группа из 26 человек. Такого я от себя не ожидал! Ведь отбор начинался с цифры пятьсот с небольшим, то есть конкурс был один к двадцати!
В группе был ещё всего один человек моего возраста. Остальные – молодежь от 26 до
39 лет. И двое нас – 47-летних. Начали мы учиться в октябре, а закончили в середине июня.
Наступило удивительно приятное время. На учебу и с учебы я ездил, как человек, на авто-бусе, так как нас обеспечивали бесплатными проездными. Занятия начинались в восемь утра и заканчивались после четырех. Территория Техниона напоминала тенистый ухожен-ный парк. Непохожие друг на друга красивые здания располагались террасами, между ко-торыми спускались лестницы. Элегантная садовая архитектура, асфальтированные дорож-ки... Все это придавало нашей жизни в его пределах неповторимое и неиспытанное ранее очарование. Вспоминая свой родной Московский энергетический, я стыдился за обшарпан-ные стены в его коридорах, прокуренный аммиачный смрад в туалетах, ободранные столы в аудиториях. Здесь все было иным, нарядным и праздничным.
Тематика предметов на курсе к моей специальности прямого отношения не имела. Про мои
родные электрические машины тут рассказывать никто не собирался. В перечне предметов в основном преобладала электроника, аналоговая и цифровая, источники питания, ком-пьютеры, программирование. И даже такая сугубо специальная вещь, как цифровая обра-ботка сигналов. Освоить все заново, да ещё на высоком профессиональном уровне, таком, чтобы потом работать в этой области, вещь нереальная, я понимал это. Но даже понимая, старался учиться упорно и добросовестно. Для развития кругозора.Тем более, что лекции, читаемые нам, были доступны для постижения на той образовательной базе, которой я уже обладал. Трудиться приходилось, но не до изнеможения. Наши преподаватели, чтобы об-легчить восприятие материала, готовили и размножали для каждого полный или частичный конспект, который раздавали перед занятиями. Глядя в такую «заготовку», я намного легче ориентировался в материале, по вечерам немного заглядывал вперед. Время двигалось в приятном и комфортном темпе, периодически мы сдавали зачеты и экзамены. Почти как когда-то в школе нам ставили оценки. Если судить по ним учился я на твердое четыре в родном советском исчислении. Были у нас и «социальные» дисциплины. «Правила дорож-ного движения» , «Как искать работу в Израиле», «Как проходить рабочие интервью», «Этика производственных отношений» и что-то еще в таком духе…
Очень большое удовольствие получал я от занятий в библиотеках Техниона. Там их было несколько, но занимался я либо в знакомой мне по IQ-books центральной, либо в факультетской электротехнической. Постепенно просмотрел и то, что касалось моих вопросов по электромашинам. Разобрался, по крайней мере в том, где-что лежит. По ссылкам в книгах нашел сборники статей американского IEEE, научился в них ориентироваться, что очень пригодилось в дальнейшем, когда уже начал трудиться профессионально.
Правда, был на моей совести один тяжелый, но почти анекдотический случай. Слава Б-гу,
единственный за время обучения. Изучали программирование. И оно мне просто не хотело
даваться. Видно не хватало каких-то методологических основ в полученном в прошлом об-разовании. Учился-то я в-о-о-о-н в какие времена, когда программирование только зарожда-лось, ну, и видать, «недогрузил» чего-то в голову, в тот багаж знаний, что накопился за тридцатилетний срок. Да и возраст тоже не способствовал.
Программирование преподавал серьезный мужик по фамилии Бен-Арье. Он решал с нами
массу разных задач, отрабатывал конкретные методики, делая всё, что полагается в этих
случаях, по его представлениям. После трех объяснений я обычно усваивал решаемые примеры, но общие закономерности не мог постичь никак, не получалось. Ну, никак не укла-дывалось это в мою, сосем не приспособленную для подобных вещей голову. Пришло вре-мя экзамена. В первый заход я получил оценку 37 (из 100). Пришел домой расстроенный. Данька с приятелем выслушали меня, посмеялись, в три минуты все решили и принялись «затесывать» мне голову под другой размер. Пока они мне объясняют, вроде что-то пони-маю. Начинаю примеряться сам – попадаю в полный тупик. Наконец ребятам надоело, и они поинтересовались, кто мой преподаватель. Оказалось, что тот подрабатывает в IBM, где оба они работают. Решено было, что Данька с ним поговорит.
Придя вечером с работы, Данька поужинал, позвал меня и начал воспитывать.
- Твой Бен-Арье сказал, что после его лекций не решить экзаменационную задачку мог только полный тупица! Он полагает, что ты просто невнимательно слушал. Я слегка демпфировал его нападки, сказав, что надо сделать скидку на твои проблемы с языком. На это он предложил тебе прийти ещё раз, и на второй попытке он даст тебе задание, написан-ное по-русски. Его помощники (из русскоговорящих) переведут. Зайдешь к нему завтра, пос-ле четырех...
Я сидел, как описавшийся в гостях пудель, и под сочувственные взгляды Зои, выслушивал
сыновы выволочки. Чувствовалось, что отцом он будет строгим... А пока что возвращал мне сторицей часть того, чего переполучил в своем детстве...
Назавтра я вернулся с 46 баллами. Прогресс был, но явно недостаточный для положитель-ной оценки. За ужином Данька сказал, что виделся с Бен-Арье. Тот пришел к выводу, что проблемы у меня не с языком, а с головой ... После этого свои попытки продвинуться на поприще программиста я оставил. В моем выпускном свидетельстве так и написано:
ПРОГРАММИРОВАНИЕ ______________________________ 46.
В Технионе мы прозанимались до февраля. После этого перешли на ЭЛЬБИТ. Там с нами
начали работать уже его сотрудники. К этому времени молодые и наиболее энергичные из нас стали находить работу и бросать учебу. Бросил её и мой ровесник Борис Гольдман, друзья и коллеги которого закрепились в окрестностях Беер-Шевы и сумели устроить его к себе. Сами занятия на ЭЛЬБИТе проходили в менее комфортной, если сравнивать с Тех-нионом, обстановке. Сидели в узкой и душной комнате, писали в тетрадях, положив их на колени. Но появилось в нашей жизни и нечто новое – нас распределили на практику по от-делам ЭЛЬБИТА. Но меня не пропустила служба безопасности, битахон, по здешнему. Они что-то тянули, требовали какие-то дополнительные данные... Я сидел неделю почти без де-ла, пока, наконец, мной не заинтересовался СЕНТОП, частная фирма, дислоцировавшаяся на территории МАТАМа, рядом с ЭЛЬБИТОМ. Она обратилась туда за помощью в расчете надежности электронной системы управления навесными орудиями для колесных тракто-ров, выпускаемых заводом ФИАТ, которому намеревалась её продавать. Читавший нам курс практической надежности специалист с ЭЛЬБИТа, к этому времени признавший во мне рав-ного по уровню (после обсуждения некоторых казуистических задач на его занятиях), указал СЕНТОПу на мою персону. Директор и главный инженер пригласили меня, побеседовали, объяснили задачу, и я стал три дня в неделю ходить туда работать. Мне выделили место на проходе, выдали канцелярские принадлежности и схемы, которые предстояло обсчитать, и купили по моей просьбе небольшой, но продвинутый микрокалькулятор. И я стал привы-кать к особенностям здешней производственной жизни. Сам расчет особой сложности не представлял, но не хватало исходных данных по надежности электронных элементов, ис-пользованных в схеме. Их надо было где-то найти.
И я поехал в Технион, где нам читали теорию надежности. Нашел кафедру, нашел своего преподавателя, он провел меня в кафедральную библиотеку и там я, активно эксплуатируя платную копировальную машину, накопировал себе массу необходимого вспомогательного материала. Ещё кое-что из конкретных данных испытаний удалось раздобыть у преподава-теля с ЭЛЬБИТа.
Затем я засел за каталоги элементов электронной аппаратуры, выискивая в них упоминания о показателях наработок на отказ, результатах аттестации и т.п. Что-то пришлось выяснять, разослав запросы на предприятия-изготовители. В общем, рутинная работа, но мои заказчики относились к ней очень трепетно, все время волновались, звали к себе моего ре-коменданта и просили проверить правильность избранного мною пути. Авигдор, это имя мо-его преподавателя, пришел, посмотрел, успокоил их и пообещал проверить все мои расче-ты по окончании. Кстати (или наоборот, некстати, но…) - маленькая сноска по ходу повест-вования. Меня с самого первого дня пребывания в Израиле смущала здешняя манера обра-щения друг к другу на ты и по имени, иногда даже уменьшительному. Шмуэль – Шмулик, Михаэль – Мики, Виктор – Вики. Так было в ульпане, так было в Технионе. Так продолжа-лось на ЭЛЬБИТЕ и в СЕНТОПЕ. С Авигдором, которого иногда нарекали Виги, у меня сло-жились очень хорошие отношения, несмотря на то, что был он родом из Румынии. Образо-вание получил ещё там, поэтому даже на слух понимал русскую речь, а читал почти свобо-дно. После нескольких моих вопросов на занятиях он почувствовал собрата по ремеслу, рас-спросил откуда у меня такие знания, выяснил, что я лет пять работал с надежностью и испы-таниями, и сразу освободил меня от посещения его занятий. Но я на них все равно ходил для совершенствования в языке. Несколько раз он подвозил меня после учебы, а один раз пригласил поужинать к себе домой, попросив принести имеющиеся у меня книги. Мы их вместе посмотрели-полистали… А справочник Ушакова и задачник по надежности он даже взял на время скопировать. И вот сейчас активно помогал мне на СЕНТОПе.
В первые годы репатриации на моем пути встретилось много израильтян, которым я до сих пор благодарен за помощь и поддержку. Для них самих она, может быть, и не была чем-то серьезным, то есть не сильно обременяла, но для меня значила очень много. Проблемы в отношениях с людьми, если они случались, большей частью бывали с «русскими». Но, очень редко, случалось, конечно, и иначе…
К маю мои расчеты были почти готовы. Авигдор проверил и заявил, что для «макаронников» этого больше, чем достаточно. Я был польщен столь высокой оценкой, а мои работодатели упокоились. Стали изучать, как мне напечатать этот «труд», рукописных страниц было за сотню, да надо было его перевести на английский… Но тут нагрянула беда! Я первый раз в жизни столкнулся с таким всесокрушающим явлением. Тракторный завод ФИАТа был куплен ФОЛЬКСВАГЕНОМ. Производство было на полгода остановлено, а все исследовательские работы закрыты. И СЕНТОП, работавший по заказам оттуда, в мгновение ока оказался на грани банкротства. В один день были уволены все семь инженеров, трое монтажников, механик и секретарь. Остались директор, главный инженер, завхоз и я. Меня оставили, так как единственными затратами на мое содержание были обеденные талоны, выдаваемые каждый день. Один раз, правда, выдать забыли, и я остался голодным до самого вечера. Подойти и попросить я не мог, что-то в убеждениях мешало. И после этого случая всегда имел в сумке пару «сухариков», которыми с чашкой кофе можно было бы забить голод.
Расчет надежности они попросили все-таки закончить. Мне выделили компьютер, и полмеся-ца я печатал расчет на английском, разумеется, языке. В начале июня отчет был готов, ди-ректор пригласил меня, поблагодарил и в качестве премии выдал напечатанное в пол-странички письмо-рекомендацию с благодарностью за проделанную работу. Ребята на курсе посмеялись – хоть бы бутылку поставил! А сам я просто еще не понимал, что это письмо значит в здешних условиях, и, конечно же, не мог догадываться какую совершенно неожиданную роль через полтора месяца эта скромная бумажка сыграет в моей жизни.
* * *
Курс закончился. 10 июня был прощальный вечер с напитками и пирожными, нам вручили
выпускные свидетельства. Мы снова собрались вместе, и уже работающие, и пока ещё её – работу – ищущие. Я опять оказывался в пустоте. На курсе нам выдали справку для Лишкат Аводы, где мы должны были перерегистрироваться в новом качестве, уже не как учащиеся, а, как до курса, - безработные. Несмотря на праздничную атмосферу из-за этих справок на-строение было подавленное…
Но сын не допустил никаких послаблений и в первый же после окончания день погнал меня снова в библиотеку. На июнь у меня еще был проездной, поэтому я барствовал и не ходил
пешком. А так, все остальное вернулось на круги своя. Только вместо IQ-books мне был вы-дан толстенный том в суперобложке под названием “Duns Guide Israel”, в котором по словам
Даньки содержались систематизированные сведения о всех-всех-всех предприятиях в Израиле. Велено было изучить от корки до корки, выписать в таблицу их адреса, необходимые для рассылки резюме, которое мы с ним готовили по вечерам дома параллельно. Когда отдана команда любой человек всегда действует более четко и осмысленно. Точно также и я. Принес амбарную книгу, открыл указанный мне справочник, по Данькиным наводкам разобрался с его структурой, понял, как буду работать с материалом, по какой системе записывать в свою тетрадь… И пошло, и пошло… Заодно я посматривал-подыскивал что-нибудь для Зои, закончившей к этому времени свои «электронные» курсы в Технионе. У меня до сих пор лежит на полке эта тетрадь с табулированными записями сведений более чем о ста пятидесяти предприятиях, род деятельности которых имел хоть какое-то отношение к моей и её профессиям.
Уже к концу недели мы подготовили и разослали первые пятьдесят резюме. И теперь надо
было ждать отзывов. Но продолжать при этом искать объявления и любую другую инфор-
мацию, просматривать заявки работодателей в Лишкат Аводе, и узнавать, и спрашивать…
Как-то утром я сидел и с карандашом прорабатывал газету с объявлениями, поскольку Дань-кин приказ с толстенной книгой был выполнен полностью и досрочно. Зазвонил телефон. Спросили на иврите Радомира. - Медабер. (Говорю.) – ответил я по-израильски, как меня учили.
- Медаберет Джина ми хеврат Алеф-Бет бэ Кармиэль. Дан Маор , меандес роши шелану, роце леитпогеш итха. Махар бэ эсэр бэ бокер матим лэха? (Говорит Джина из фирмы Алеф-Бет в Кармиэле. Дан Маор, наш главный инженер, хотел бы встретиться с тобой.
Завтра в 10 утра тебе подходит?)
- Бишвиль ма? (Для чего?) – совсем по-дурацки спросил я.
- Реайон авода.(Интервью для работы).- засмеялась она.
- Тода, ани эво. (Спасибо, я буду).- у меня перехватило голос.
- Анахну нимцаим бэ рехов Хашмаль эхад (Мы располагаемся на Электрической улице, 1).-
и в трубке запел отбой.
- Кармиэль, Кармиэль…- крутилось у меня в голове.- Я же туда ещё ничего не посылал!
Порывшись в своих «амбарных» записях я отыскал под номером 66 фирму Алеф-Бет,
располагавшуюся по названному мне адресу, 55 человек работающих, телефоны…,
почтовый адрес…, годовой оборот…, продукция: специальные приборы, электро-
механические сборки, механообработка, плазменные покрытия…
Позже выяснилось, что секретарь нашего курса разослала по всему Северу список неустро-енных, с указанием в двух строках их профессиональной ориентации. Я помню, что при за-полнении списка на её вопрос я написал: высокочастотные и высокоскоростные электродвигатели, электромагниты, управление ими. И этот список попал на Алеф-Бет.
Глава 8
Неделю назад исполнилось 17 лет с того памятнейшего дня, когда я, полутора-годовалый репатриант, отмотавший полгода в ульпане и две трети года на профессиональных курсах, получавший пособие по безработице в размере 850 шекелей ($350) на себя и жену, впервые перешагнул порог фирмы Алеф-Бет в качестве штатного сотрудника. До сих пор живо это непередаваемое ощущение. Даже воспоминания о нем трогают сердце и сегодня.
Был йом ришон – воскресенье 20 июля 1992 года. К восьми, как мне было сказано, я подру-лил на Данькиной машине ко входу приземистого бетонного барака, стоявшего в начале ряда -улицы в строю с еще четырьмя такими же и своими железными воротами напоминавшего наши железнодорожные пакгаузы. Он был чуточку аккуратнее пакгаузов, длинной не превы-шая 50-ти метров. На правом углу в тени под козырьком пряталась коричневая металличес-кая дверца со стеклами, через которую мне предстояло пройти в такой новый и незнакомый мир – работа! Представления о нем были мутны и туманны и основывались на рассказах окружающих, больше напоминавших рыбацкие байки. Первое, на что настраивалось напряг-шееся сознание, что все здесь не так, как там, все иное, все непривычное, но главное – все выше, шире и передовее.
В среде репатриантов того времени ходила присказка-загадка:
Что такое еврейское троеборье?
При отъезде - продать машину, продать дачу, продать квартиру.
По приезде - найти работу, купить машину, купить квартиру.
И вот... через полтора года по приезде я подымался на первую из означенных выше ступе-ней. Но машины у меня ещё не было, поэтому заботливый сын, намного опережавший меня по результативности в этом троеборье, пожертвовав собой и отправившись на работу пеш-ком, выделил мне в этот день свою беленькую “SUZUKI SWIFT”, на которой он уже почти год раскатывал по дорогам земли обетованной.
А предшествовал этому месяц каких-то сумбурных интервью, в которых участвовали из-раильтяне и двое русских. Израильтяне были улыбчивы, но индифферентны, а русские... трудно определить их отношение ко мне в этот момент. Один, лет тридцати двух, смотрев-ший «бычком» изподлобья, внимательно, с оттенком приветливой заинтересованности, пе-риодически, выслушав мои ответы, тихо переводил их. Второй, лет на семь-восемь старше, вид имел по чиновничьи строгий, но по причине ношения огромно-диоптриевых очков, вы-глядел несколько несуразно. Даже не могу точно сказать почему, но он мне как-то изначаль-но не понравился. Вопросы, которые он задавал, касались неких электромеханических проблем, связанных с двумя полузнакомыми мне вещами – самонамагничивающимся двигателем и угломерным поворотным трансформатором, который он именовал по-английски, и я не сразу уловил и понял, о чем идет речь. Но ко всему еще и форма его глу-бокомысленных сентенций была какая-то напыщенно наукообразная, и, как в детстве мы говорили, «задавался» он изо всех сил. Мысленно отделив его от основной группы и оценив его выёживание, как форму «ковки своего счастья путем битья по пальцам окружающих», я почувствовал в нем натуру мелкую и каверзную, но, тем не менее, в данный момент опасную. Говорил он, пожалуй, больше других, однако именно наукобразная чушь его вопросов была опасна – все остальные не понимали, о чем идет речь, а суть моих ответов ставилась в полную зависимость от его оценок.
Первая беседа имела, пожалуй, только одно последствие: меня попросили рассчитать само-намагничивающийся микродвигатель на частоту 360 Герц в заданных размерах и опреде-лить материал для его ротора. В процессе собеседования один из израильтян, старший по возрасту, Дан Маор, дал мне в руки штангель-циркуль и какую-то круглую серую деталь и попросил её начертить. Поскольку реальным конструктором я никогда не работал, усилия мои быстро всё прояснили, и он меня остановил.
Обменявшись официально любезными улыбками, мы расстались на две-три недели, опре-деленные мною, как время, необходимое для расчетов. В процессе прощания в комнату, где все это происходило, вкатился молодой человек легкомысленного вида, обе руки в карма-нах. Произнеся традиционное «ма нишма» (что слышно?), он развернулся в мою сторону, извлек правую руку из кармана и протянул её мне с обаятельнейшей улыбкой:
- Филипп!
- Радомир, - отвечая на крепкое и приятное мужское пожатие, произнес я.
«Бычок», которого звали Соломон, редкое для русского слуха имя, наклонившись к уху Фи-липпа, торопливо на сносном иврите начал ему что-то говорить. Филипп слушал, доброжела-тельно не отводил от меня глаз, и в конце, еще раз протянув руку, тряхнул мою и сказал:
- Бэод швуаим (Через две недели)!
Вопреки босяцкому виду и молодости он оказался вторым по должности на заводе лицом. Проникновение мое вглубь фирмы для первого раза ограничилось первым справа от вход-ной двери помещением. Интервью длилось около трех часов.
* * *
Вернувшись домой, я сел и стал обдумывать результаты поездки. Самым тяжелым было почти полное отсутствие исходной информации, необходимой для расчета самонамагни-чивающегося двигателя. Часть моих технических книг пропала в дороге при пересылке, а тех, что имелись в наличии, было явно недостаточно. Двигатели, которые мне приходилось обсчитывать в прошлой «доисторической» жизни существенно отличались от того, что пред-стояло считать сейчас. В расточку самого малого из них я мог без труда просунуть руку, а через самый большой – проходил согнувшись насквозь. Здесь же предстояло иметь дело со шпулькой диаметром менее 20 мм. Материалы, применяемые в Израиле для таких целей, были просто абсолютно незнакомы... Помощь пришла совершенно неожиданно. Сын Данька, вполне обживший здешнее пространство и уже год и два месяца профессионально трудив-шийся, обратился к соседу, работавшему в Электрической Компании Израиля, и рассказал про мои проблемы. Сосед, немного подумав, пообещал посодействовать.И наутро, придя на службу, разослал по внутренней сети просьбу о необходимых мне книгах. К вечеру, на мое счастье, он зашел и оставил телефон одного из сотрудников компании, обладавшего завет-ными книгами. Тот оказался ветераном-ватиком , приехал в 70-х из Ленинграда, привез и сохранил подборку книг по электрическим машинам малой мощности. При этом ещё и был готов дать их мне на некоторое время. Позвонив ему и выпросив у Даньки машину, я помчался в северные пригороды Хайфы, нашел этого мужика, жена которого из сострадания еще и накормила меня ужином и арбузом, и под залог теудат зеута получил книги. Вернувшись, просмотрел их и уперся, как корова Майка, в тупик. Книг было несколько, содержали они массу полезного материала, в том числе бесценного расчетно-методического, но требовалось на 60-70 процентов их переписать. Я уже начал обдумывать, как приспособить Зою в помощь, но опять выручил драгоценный ребенок, в этот момент вернувшийся с работы. Он повез меня ночью на их ВЦ, отладил копировальную машину, и за несколько ночных часов я смог скопировать весь полученный материал. Не теряя темпа, на следующий день вечером отвез книги обратно. И за чаем мой благодетель припомнил, что в Технионе на кафедре электромеханики работает его знакомый, тоже питерец, и книг у него должно быть несравнимо больше. А главное, он наверняка лучше, чем я, ориентируется в тамошней библиотеке и сможет помочь в поисках информации по здешним электромагнитным материалам.
На следующий день я уже сидел в небольшой комнатке на электрическом факультете Техни-она у милейшего человека Аркаши Годовского и нервно и вожделенно разглядывал стеллаж с книгами, занимавший всю противоположную стену. Еще одна ночь у копировальной машины и полдня в библиотеке – и вся первичная информация была передо мной. И я жадно, как с голоду хватаются за еду, вцепился в свою работу.
Вообще-то, я, лично, за время алии и абсорбции не могу пожаловаться на недостаток встре-
ченных хороших людей. Мне помогали многие. Но с Аркашей Годовским я еще и подружился. Мы с ним сотрудничали в ряде его изобретений. Периодически общались по разным делам и, по-моему, всегда оставались довольны друг другом. Забегая далеко вперед, хочу отметить, что в конце девяностых годов он дважды организовывал для меня субсидии на поездки в Москву за книгами и другой научно-технической информацией, которой так не хватало мне в это время. Я помогал ему, если требовалось, в электромагнитных расчетах. Но в тот момент, о котором идет речь, Аркаша, выручивший книгами, ещё и очаровал меня своей интеллигентностью. А когда, лет десять спустя, в «Вестях» я наскочил на статью о нем, как об известном драматурге, изумлению моему не было предела. И более всего изумила простая человеческая скромность – он ни разу за время нашего общения об этом не обмолвился!...
* * *
Через две недели, предварительно позвонив Соломону, я повез в Кармиэль, где находилась фирма, тонкую ученическую тетрадку в клеточку, на две трети заполненую расчетами. Соло-мон довольно равнодушно взял тетрадь и ушел, оставив меня наедине с Виктором, так зва-ли «востроглазого» чинушу, который начал морочить мне голову проблемой с расчетом ко-
эффициента трансформации достопамятного с первой встречи датчика угла. Соломон вернулся, сказал, что им нужно время для изучения моих расчетов, и в качестве дополни-тельного задания попросил поработать над коэффициентом трансформации и добавил:
- Как закончите - звоните.
Закончить-то я закончил. Через неделю. Но отвозить результаты мне не очень-то хотелось. Мучила заколодившая в голове мысль: куда и к кому пошла моя тетрадка. Судя по задавав-шимся вопросам и репликам на мои ответы, человека, хоть что-нибудь понимавшего в пред-ставленном мной материале, на фирме не было. Кто же будет «изучать» мои расчеты?
Мудрый сын высказал здоровую мысль, что такие люди могут обретаться только в Технионе или на какой-либо фирме конкурирующего профиля. Но с конкурентами в такие игры обычно не играют. Посему я пошел в Технион. За год учебы на курсе, базировавшемся на его терри-тории, Технион стал для меня близким и понятным. Вход в библиотеки был мне разрешён до конца текущего учебного года. И я отправился в электротехническую. Там, среди внутрифа-культетских пособий и отчетов, довольно быстро отыскались списки трудов сотрудников и преподавателей. Занимавшихся самонамагничивающимися машинами, судя по этим спискам, было двое: профессора Эрлинский и Фронер. Аркаша Годовский помог выяснить, что Эрлинский находится на отдыхе за границей, а Фронер сидит сейчас в своем кабинете на четвертом этаже. Отступать было некуда, и я начал медленно подыматься, обдумывая самое тяжелое в любом разговоре на чужом языке - первую фразу. На мое счастье, после нескольких упинок в иврите Фронер (он оказался родом из Польши) улыбнулся и сказал, коверкая слова:
- Говори русским, я умею понимать...
Объяснив ситуацию с интервью и отданным расчетом , я попросил выслушать меня и поп-равить, если я неправ, так как в этой области не работал, методику скомпилировал, на базе общеизвестных, а магнитные материалы для ротора выбирал просто по наитию. По взгляду профессора, одновременно заинтересованному и лукавому, мне представилось, что тетрадка моя бродит неподалеку, может даже лежит слева в ящиках его стола.
Так, во всяком случае, казалось и так хотелось... Чуть более, чем через час, я выходил из его кабинета, доброжелательно выслушанный и успокоенный, обласканный тремя преприн-тами его статей, данных в подарок, в ощущении какой-то уверенности, что с отзывами все будет тип-топ... Просто сделать больше того, что уже сделано, я не мог. Кроме того, Фронер, с мелкими оговорками, мои труды одобрил. Указал только на кое-какие шероховатости в выборе материала ротора да рассказал про несколько вариантов применения само-намагничивающихся машин в магнитофонах и изотопных сепараторных центрифугах...
* * *
В это время произошло несколько событий, напрямую с моими мытарствами на Алеф-Бет
не связанных. Первое – к нам перебралась из Москвы мама. Брат, тоже готовящийся к отъ-езду, выслал её вперед, чтобы немного освободить руки. Но нам с ней пришлось повозить-ся. Начались неизбежные хлопоты по её обустраиванию – больничная касса, банк, пенсион-ные дела. Она приехала после операции с открытой раной на правой ноге в результате ам-путации большого пальца. Небольшой порез и тридцатипятилетний диабет сделали свое черное дело – гангрена. Уже одно это выбило нас из колеи. Данька терпеливо давал нам машину, чтобы доставлять её по различным делам в различные учреждения, ездил с ней и Зоей сам, когда я был занят, или требовался перевод в беседах, например, с врачом по сложным случаям...
Одновременно я продолжал искать иные варианты работы, обзванивал друзей по курсу.
В Израиле среди солидных фирм принято отвечать на письменные обращения. И в какой-то момент, среди сплошного потока отказов на мои письма по поводу работы, начинавшихся словами «Ану мицтаерим..(Мы сожалеем...)» и заканчивавшихся обещанием внести в карто-теку, вдруг проскочило два письма с приглашением встретиться и поговорить. По странному стечению обстоятельств адреса различались всего на два номера. Первая фирма именова-лась на иврите МЕХАДЕШ (Новатор), а вторая – по-английски – ELECTRIC LIFE. Ворота их соседствовали в тупичке одной из улиц в пригороде Хайфы.
МЕХАДЕШ занимался ремонтом насосов для Всеизраильской водопроводной компании, а электродвигатели для них отдавал на ремонт соседям. Обходилось это довольно дорого и поэтому, как объяснил мне Момо - совладелец фирмы, они искали возможность сэкономить и начать делать эту работу самим. В свое время я занимался технологией ремонта электро-машин, что и отметил в отосланном во все концы резюме. Это их заинтересовало, решили встретиться и поговорить со специалистом. После беседы я пообещал подготовить общую схему технологии и описать набор оборудования и инструментов, необходимый для оценки предварительных денежных затрат. Расчет у них был такой, что сам я с парой помощников смогу этот ремонт наладить и производить.
По окончании я вышел на улицу и постучался в соседнюю дверь. Хозяин ELECTRIC LIFE, встретивший меня, начал выяснять мои инженерные и трудовые навыки и знания, потом
провел по производственному участку. Поражала скученность и теснота. Работающие стоя-ли практически спиной друг к другу. Верстаки были крохотные. Он дал мне возможность по-говорить с одним рабочим из «русских». Тот был из Белоруссии, в прошлом работал глав-ным энергетиком завода, а здесь занимался просто ремонтом генераторов. Вернувшись в контору, я спросил босса, а в чем будет состоять моя производственная функция. Он засме-ялся и показал на стоявший у входа огромный агрегат. Какая ещё функция! Бери вот эту ма-шину и начинай разбирать.
В этом месте повествования я хочу остановиться и немного вернуться ко временам учебы на курсе.
Народ у нас в группе подобрался разноперый – со всех краев и областей нашей необъят-ной... Табунились, как правило, по принципу землячества. Москва и Ленинград держались немного особнячком. Среди моих однокурсников была молоденькая женщина по имени Светлана из Ленинграда. Собой она была удивительно хороша, с огромной шапкой светлых крупнокурчавых волос. Уверенная в себе и независимая, пользовавшаяся вниманием мужской части нашей молодежи. В какой-то момент она, не знаю уж по какой причине, пересела за мой стол… У меня в семье среди детей были только мальчики. И соседство молодой женщины, возрастом подходившей мне в дочери, пробудило во мне совершенно неведомые до того чувства. Я заботился о ней, баловал, покупая ей сладости и сигареты.
Короче, я, правда по-отечески, но влюбился. И она относилась ко мне уважительно и друже-любно. Обращалась на «Вы» и по имени-отчеству – Радомир Эммануилович. Мы вместе занимались в библиотеке, вместе обедали... Я привел её к нам домой, познакомил с домаш-ними. Светочка им понравилась, хотя я и чувствовал некую ревнивую настороженность со стороны жены. Содружество наше было продуктивным и в плане учебы. Была прорвана сте-на моей глухоты. Светочка , овладевшая ивритом раньше и лучше меня, переводила, а я, быстро схватив техническую суть вопроса, если требовалось, успевал объяснить ей. Да и в иврите я стал продвигаться лучше и быстрее. Иногда мы семьями, она с мамой и трехлетней дочкой, а я с Зоей, ездили на море купаться. Это было прочное и плодотворное содружество, если не сказать больше. И после окончания курсов мы продолжали общаться, помогая друг другу. Выписывая в библиотеке адреса предприятий, я не забывал и её. Мы вместе искали работу, иногда вместе ходили или ездили на интервью. В описываемом случае Светочка поехала со мной и терпеливо сидела рядом, помогая в трудных местах переводом сложных слов и незнакомых оборотов. И вслед за последней фразой хозяина ELECTRIC LIFE про «иди и разбирай» вдруг вся взъерошилась, как воробей перед дракой, и зачастила по-русски:
- Радомир Эммануилович! Да что Вы его слушаете, какая разборка. Вы же доктор, а он просто нахал...
Я легонько похлопал её по руке, чтобы чуточку успокоить, поблагодарил хозяина и пообе-
щал подумать... На улице Светочка продолжила возмущаться:
- И тот, первый, Момо, тоже мне ловкач! Хочет запрячь Вас, как лошадь, и получить за мини-мум зарплаты и инженера, и рабочего - в одном лице... Два по цене одного – так пишут в ма-газинах на дешевой распродаже! А Вы у нас не дешевка, и дешевить Вам не к лицу! Я против! – распалившись, всю обратную дорогу шумела она.
* * *
А шестнадцатого июля вдруг позвонил Соломон и, спросив про второй расчет, пригласил назавтра приехать поговорить. Первым ко мне вышел Виктор. Получив и бегло просмотрев анализ и расчеты коэффициента трансформации, он свернул мой труд в трубочку, похлопал им по ладони, эдак солидно поморщил лоб, пригласил сесть и произнес явно заранее заго-товленную фразу:
- Вы производите впечатление человека знающего, и я буду рекомендовать руководству принять вас к нам в качестве консультанта.
Я сразу сообразил, что своего мнения эта чиновная личность иметь не может, да и не долж-на, а значит он транслирует где-то от кого-то услышанное. Сообщение меня не радовало, но и позволять ему так со мной разговаривать не хотелось. Посему я отпарировал в том духе, что не с ним, не знающим даже того, как обсчитывают коэффициенты трансформации, я буду эти проблемы обсуждать. А сам задумался. И в этот момент в комнату, где мы сидели (а это была уже вторая слева комната), влетел Филипп. Виктор, занявший, как выяснилось, хозяйское место, вскочил. Следом за Филиппом вошел Соломон и сел. Филипп посмотрел на Виктора и на меня и спросил, о чем мы разговариваем. О расчете коэффициента трансфор-мации, по-холуйски переломившись, ответствовал Виктор. Я решился мстить не откладывая, и сказал, что, выслушав Виктора, довожу, что консультантом у них я работать не буду, так как подобная работа меня не интересует, что ищу я работу нормальную и постоянную.
Соломон тихо начал переводить. Филипп тяжело перевел взгляд на побуревшего Виктора и сделал легкое движение, как бы смахивая крошки со стола, после чего тот прямо как раство-рился в воздухе, выпархивая за дверь, в сторону которой уже предусмотрительно перемес-тился. Филипп повернулся ко мне, явно пересиливая что-то внутри, широко улыбнулся и на-чал четко и членораздельно говорить, записывая почему-то свои фразы в желтый линован-ный блокнот:
Первое: Доктор! Мы очень рады сказать, что твой расчет нам понравился.
Второе: Мы рады видеть перед собой специалиста, в услугах которого очень нуждаемся. Третье: Обстоятельства складываются так, что сегодня принять тебя в штат не можем.
Четвертое: Мы не хотим терять связь с тобой и предлагаем…- к этому я уже был готов...- работу консультанта с оговоренным окладом, но не полной ставкой... Со временем, может быть…
На этом месте я резко перебил его и сказал, глядя на Соломона, что даже не хочу тратить время на обсуждение такого вопроса, потому что получаю пособие, будучи лишен которого при частичной занятости, ничего не выиграю, а может и проиграю. Мне очень жаль... И я привстал, делая вид, что закончил и ухожу. Мои собеседники как-то нерешительно переглянулись , придержали меня и начали игру сначала. Они пытались рассчитывать мои доходы и расходы, доказывая себе и мне, что выгоднее работать, а не сидеть на пособии. Я резонно возражал, что выгоднее сидеть на пособии и, имея свободное время, искать постоянную работу. Припомнил все имеющиеся до того предложения и условия, на которых меня туда приглашали. Добавил, неожиданно для самого себя, про проект модернизации индийских истребителей советского производства, куда меня обещают взять, но в ноябре-декабре...Через полчаса стало ясно, что разговор не получается.
Они снова запереглядывались, и видя, что я теряю интерес и терпение, предложили кофе. Репатриантское самолюбие принять подачку не позволило, и я отказался. Тогда они взяли тайм-аут, сказав, что начинается обед, и отослали меня в ближайшую столовку с гордым названием «Рабочий ресторан». Вернувшись через час, я вошел в дверь, а сидевшая за перегородкой секретарша указала мне на пару кресел с правой от входа стороны. Я сел. Мысли были грустные, надежды таяли на глазах, а шансы утекали, как песок в часах. Жалко было сил и времени, потраченных на теперь никому не нужные поиски и расчеты...Может уйти и не ждать? Но тут мне на глаза попались разбросанные по журнальному столику английские журналы "FLIGHT" с яркими фотографиями самолетов на обложках. Ну, мимо самолета даже в плохом расположении духа я пройти не могу (генетика! - наследственное
вкупе с благоприобретенным!), и посему взял первый попавшийся из них. Перелистывая журналы, на одной из страниц в графе «кадровые перемещения» увидел знакомое лицо...
Опустив глаза к тексту, прочитал, что в Московском ЦКБ космического машиностроения за-местителем Главного Конструктора назначен Владимир Сергеевич Сыромятников, работав-ший до этого руководителем Электромеханического отдела предприятия. Мы были когда-то хорошо знакомы, читая по субботам лекции по Электротехнике (он) и Электромеханике ( я) в Московском лесотехническом институте в Подлипках, называемом в шутку Институтом Лесорубов и Космонавтов. В большую перемену мы с ним гоняли чаи с сушками и трепались на общие темы... Он всегда приносил сушки с маком, а я – более мягкие челночки. И мы смеялись по этому поводу, обмениваясь друг с другом.
- Ты подумай.- вырвалось у меня. Я никак не ожидал, что в Западном техническом издании может быть такая полусекретная даже в Союзе информация. И в какой-то момент почувствовал над собой чью-то тень. Это был один из интервьюеров, Дан Маор, беседовав-ший со мной в самый первый раз. Я поднялся...
- Машегу меаньен? (Что-то интересное?) – он кивнул на раскрытый журнал.
Растерявшись, я ответно кивнул.
- Ве ма? (А что?) – не отставал он.
Я показал на текст и фотографию. Он взял журнал, прочел и спросил:
- Ата макир эт бен адам а-зе? (Ты знаком с этим человеком?)
- Кен (Да).
- Ме эйфо? (Откуда?)
- Авадти бэяхад ито...( Я с ним работал вместе.) – на большее у меня не хватало слов.
- Бэ Москва? (В Москве)?
- Кен (Да).
- Вэ ма отэм оситэм бэяхад? (И что вы делали вместе?)
- Э-э-э...Арцаот... бэ махон... ( Э-э-э...Лекции... в институте...) – запинаясь ответил я.
Внимательно оглядев меня, Маор задумался, потом резко повернулся и удалился в ту ком-нату, где мы с ним сидели в первый раз. Я снова сел и взял следующий номер. Вскоре он вернулся, отдал журнал и прошел в комнату напротив. А из правой комнаты появился очень солидный, медленно движущийся, черноволосый южного типа мужчина, который вкрадчи-вым голосом, но властно попросил секретаршу найти ему какую-то бумагу. Пока же она ис-кала, он довольно бесцеремонно разглядывал меня. Получив запрошенное, удалился.
Филипп и Соломон, уже четверть часа как вернувшиеся с обеда, продолжали шептаться. Их голоса доносились каким-то шелестящим шумом. Наконец Соломон выглянул из комнаты и окликнул меня.
Филипп повел заутреню сначала. Добавил к уже изреченному фразу о том, что и я на его месте не мог бы решиться взять на работу человека, который полдня будет трудиться, а полдня смотреть в стенку насупротив. Выслушав перевод Соломона, я взъелся:
- Да неужели же я произвожу впечатление человека, который способен сидеть и смотреть полдня в стену. Если Вы настолько беспомощны, что не можете найти мне работу, я сам её найду. Вы ведь даже резюме мое дальше первой-второй строчки не читали. Я специалист по всему спектру электромеханики: двигатели, электромагниты, постоянные магниты... Мне легче сказать, что я не знаю, нежели перечислять знакомые мне вещи. А специальные при-боры Ваши, про которые Вы так гордо здесь повествуете, были моей военной специальнос-тью. Я знаком с надежностью...
Тут Филипп заморщился, остановил меня и попросил перевести. Соломон переводил, а когда дошел до надежности, тот развел руками и сказал, что надежность в России и на Западе – это вещи несомненно разные!
- Кто тебе это сказал? – уперся я.
И достал из сумки прихваченный на всякий случай отзыв о расчете надежности элект-ронной системы, разработанной СЕНТОПом, который я во время практики на курсе подго-товил по заказу ФИАТа. Доктор Эйтан Зильбер, глава СЕНТОПа хвалил меня всячески, а главное, приложил еще и копию отзыва отдела надежности ЭЛЬБИТа. Филипп прищурился и сделал губы трубочкой, читая поданную мной рекомендацию. Потом, ни слова не говоря, показал мне на кресла при входе и, выскользнув, проскочил в комнату солидного южанина. Соломон просочился вслед за ним. Их не было около 40 минут. Дело шло к четырем. Ярость и злость сменились скукой. Я два раза выходил курить, не обращая уже внимания на укориз-ненные взгляды секретарши. Кофейку бы чашечка сейчас совсем не помешала, но предла-гать мне её, похоже, никто не собирался, хотя сами они в три часа кофейный перерыв устра-ивали.
Первым справа выскочил Соломон и, молча показав мне на дверь комнаты Филиппа, пропустил вперед. Думать я уже не успевал, поэтому просто плыл по течению – устал. Ко всему прочему, оставив в кресле сумку с документами, и, обернувшись, беспокоился, что она лежит слишком близко к выходу. Войдя в комнату и пройдя вглубь, я развернулся и встал так, чтобы видеть её. Но тут на меня налетел-наскочил Филипп. Он схватил мою ладонь, сжал, как тисками, долго тряс. Видно было, что в комнате южанина они что-то решили. И наконец произнес:
- Доктор! Я буду очень рад работать с тобой! С 1-го августа мы зачисляем тебя на постоян-ную работу с полной ставкой. Я очень рад!
Соломон скромно и приветливо улыбался сзади. И когда Филипп успокоился, подошел, пожал мне правую руку, а свою левую положил, приобнимая, на плечо, и покачивая головой, мягко сказал:
- Ну, ты боец, Радомир. Поздравляю. Устал?
Филипп крутился рядом, тер руки, и вдруг, словно вторя Соломону спросил:
- Аев? (Устал?) Ми омар леха ше хаим калим?!( А кто тебе сказал, что жизнь легкая
штука!?) – и сам весело засмеялся своей шутке.
От Кармиэля до Хайфы сорок пять километров. Домой я возвращался на трех автобусах с пересадками, измочаленный и выжатый, как лимон. Поднялся на лифте, открыл дверь... В салоне на диване и в креслах сидели Зоя, матушка и Светочка. Они пили чай.
Уезжая, чтоб не волновать домашних, я сказал, что еду на очередную рядовую встречу. Я ведь и сам не знал, чем все это может кончиться. Поэтому, поздоровавшись, подсел к ним и тоже попросил чаю. Светочка заехала специально, чтобы выяснить результаты моего визита на Алеф-Бет. И первая спросила:
- Как дела?
- Да, вот... взяли... с первого на работу! – произнес я тихо, стесняясь выказывать слишком большую радость, ведь сама она была ещё только на полпути... Ей предстояло бороться аж до первого октября.
Я думал, она опрокинет стол, подскочила, захлопала в ладоши... И почему-то повернулась к жене:
Зоя! Как здорово! Поздравляю Вас! – радовалась она под неодобрительным взглядом матушки, которая по причине полуторанедельного репатриантского возраста ещё не была в состоянии понять, что это значит для нас, полуторогодовалых...
Пришедший чуть позже Данька, выслушав специально для него повторенный и прослушан-ный всеми по второму кругу мой рассказ, подумав немного, спросил:
- А про зарплату ты поинтересовался?
- Нет…- ответил я. - Неловко как-то было.
- Ну-ну. С этого нормальные люди начинают... - сын мужал и матерел прямо на глазах.
Через день, в пятницу, неожиданно позвонил Соломон и сказал, что ждать так долго он не хочет, и что я могу выходить на работу в йом ришон, 20-го июля. Забегая вперед скажу, что 9-го августа Филипп как-то так небрежно положил мне на стол конверт с чеком на первую зарплату. Там было 1671 шекель. За 10 дней работы в июле набежало почти два наших с Зиной ежемесячных пособия. Среднемесячная зарплата в начале пути составляла у меня более 3000 шекелей, почти такая же, как в первое время у Даньки.
Вот так она занималась - заря новой жизни.
Глава 9
Начало, как чаще всего и бывает, оказалось намного прозаичней и рутинней ожидаемого. Секретарша встретила меня, как совершенно незнакомого человека вопросительной полу-улыбкой. Я так растерялся, что с трудом выдавил из себя дурацкую фразу о том, что хотел бы видеть Соломона. Она, указав мне на уже обсиженное кресло, затюкала кнопками теле-фона. Соломон вышел какой-то заспанно-озабоченный, кивнул и протянул руку. Потом раз-вернулся и пошел внутрь помещения. Мы миновали комнату справа, две комнаты слева, а дальше начиналась ещё не освоенная территория. Поперек коридора до упора, фиксировал я, два уступа влево, стеклянная дверь... И мы оказались в длинном зале с низким, наклонен-ным в сторону окон потолком. По левой стороне вдоль окон, закрытых легкими пластиковы-ми жалюзи, строем стояли четыре кульмана, развернутые не вертикально, как это когда-то было принято у нас, а горизонтально. Первый был свободен, за вторым стояла, привалив-шись животом, молодая женщина. Она раздраженно и громко разговаривала по телефону. За ней виднелся стройный светловатого оттенка мужчина «русской» наружности, а в самом конце сидел, не поднимая головы, бородатый брюнет с густой волнистой шевелюрой. И бо-рода, и шевелюра были ухоженные. Темная рубашка, красивые часы и пистолет под левым локтем в кобуре, заткнутой также, как у сохнутовца в Варшаве, за брючный ремень... Взгля-дом он упирался в расстеленный на кульмане чертеж и не обращал на нас никакого внима-ния. С правой стороны стояли отгороженные серыми простенками высотой по грудь длин-ные и широкие столы. Их тоже было четыре. За предпоследним из них, не удостаивая нас взглядом, сидел Виктор. Соломон указал мне на второй от двери стол и, предложив рас-полагаться, ушел.
Поставив на стол принесенную с собой сумку с книгами, я сел. Виктор вскочил, пробежал вдоль всей комнаты к копировальной машине, что-то скопировал, близоруко поднеся к глазам оценил качество, и на обратном пути поздоровался. Я ответил. Он остановился перед моим пеналом, постоял, а потом повернувшись к «русскому» сказал:
- Это вот тот, про кого я тебе рассказывал.
«Русский» подошел, осмотрев меня, протянул руку и представился:
- Михаил.
- Радомир.- отрекомендовался я.
- У вас тут есть книги по электрическим контактам?- спросил он.
- По моему нет.- ответил я.
- А вы про это что-нибудь знаете?
- Трудно сказать... надо подумать.
- Ну, что ж, располагайтесь.
Женщина закончила разговаривать, положила трубку и повернулась в нашу сторону.
- Это Мирьям.- представил её Виктор.
- Лё Мирьям, Мира... - поправила она и, протянув крепенькую сухую ладошку, улыбнулась. Исчерпав процедуру, повернулась к своему кульману.
Почувствовав, что подошло его время, со своего высокого стула поднялся брюнет, протянул руку, мясистую , но вялую, и представился:
- Офер.
- Радомир.
- Бэ ацлаха! (удачи!)- произнес Офер и вернулся к своим занятиям.
Удовлетворив первое любопытство, обитатели комнаты оставили меня в покое. Я сел и на-чал извлекать принесенные вещи. Несколько школьных тетрадок, большую коленкоровую клетчатую тетрадь, амбарную книгу, логарифмическую линейку и готовальню, книги... Пос-кольку больше я ничего не принес, осталось только сложить все это стопками и достать из нагрудного кармана шариковую ручку. В ожидании возвращения Соломона я стал огляды-вать комнату. При входе слева в торцевой стене были видны два дверных проёма, а за ними неглубокие помещения. В противоположном конце, за спиной Офера – закрытая дверь. Над дверью козырьком был прикреплен кондиционер. Ничего более интересного вокруг не было. А то, что из этих двух закутков за торцевой стеной при входе менее, чем через шесть лет, будет выстроен кабинет, в котором я буду восседать в должности ответственного за все это хозяйство – невозможно было даже представить...
Мира, вновь взявшись за телефон, с кем-то раздраженно говорила, и неожиданно резко бросив трубку на рычаг, в сердцах выругалась:
- Кибенимать!
Поскольку я быстро повернул голову, и мы с ней встретились глазами, она спросила, а что это значит по-русски. Немного смутившись, я шепотом по-английски произнес:
- Fuck your mother!
Притворно ужаснувшись, прикрыв рот сложенной лодочкой рукой, она оглянулась на осталь-ных, улыбнулась и заговорщицки подмигнула. Потом вскочила и стремительно вылетела из комнаты. Вскоре она вернулась вместе с Соломоном, которому что-то весело рассказыва-ла. Соломон улыбался, слушая её, а когда подошел ко мне, спросил по-русски:
- Ты чему девушку учишь?... – и окликнул Офера. – Офер! Ты можешь показать нам с Радомиром силовые двигатели, про которые мы говорили в четверг у Филиппа?
Жестом он пригласил меня к кульману Офера, который, повернувшись к стоявшему позади него невысокому стеллажу, взял с полки и положил перед нами три небольшие картонные коробки и пакет с чертежами и текстовыми бумагами на английском. Соломон взял коробки и чертежи, перенес их на мой стол, принес в мой пенал еще один стул, сел и открыл первую из них.
- Это специальные силовые двигатели,- начал Соломон,- которые наш наиболее крупный заказчик покупает в Штатах, но поскольку они фигурируют в неких ограничительных перечнях, покупает в количествах, явно недостаточных. Они хотели бы иметь их в "белого-лубой" расцветке. Ты понимаешь, что это означает? Бекицер, нужна точная копия трёх этих двигателей, но в нашем исполнении. Посиди, поразглядывай их и постарайся понять, что у них там внутри, и как они устроены. На вид технология явно непростая. Будем считать, по неделе на каждый из них тебе будет достаточно, и в середине августа мы уже сможем обсуждать конкретные результаты. К тому, что здесь имеется – техзадание, чертежи внешнего вида и сами двигатели, мы успели сделать рентгеновские снимки наиболее сложных их частей. Подумай и скажи, что тебе ещё требуется для работы и... вперед!
- Хорошо, подумаю...- промолвил я, недоуменно глядя на предметы, лежащие передо мной.
- Ну, и ладушки! – обрадовался Соломон.- Желаю удачи. Показать тебе где тут туалет?
- Спасибо. Я сам найду.
Он вскочил и, стремительно шагая, вышел из комнаты. Ростом он был повыше меня, но какой-то полновато-широкий. Приятное лицо было чуточку искажено крючковатым носом. Контрастом ко всему этому звучал высокий и воркующий голос. Но походка у него была твердая. Он вышел , хлопнув подпружиненной дверью, а я остался наедине со всем этим хозяйством за своим столом. Сказать, что я много понял из его введения, так не скажешь, но поначалу уже было больше, чем достаточно, пищи для размышлений.
- Где здесь можно покурить?- спросил я.
- На улице.- подсказал Михаил.
Я направился к выходу и уже у двери боковым зрением увидел, что Офер, до того сидев-ший на своем высоком стуле и, подняв руки, тянущий их вверх, встает и берет с полки си-гареты и зажигалку. Он догнал меня при выходе наружу. Придержав дверь, я подождал его, и вместе мы вышли на улицу. Пока я доставал сигарету, он прикурил и протянул мне дрожа-щий на ветерке огонек.
- Ты откуда?- начал он.
- Из России.
- Я вижу, что из России.- Офер засмеялся. – А в России-то ты из какого места?
- Из Москвы.
- Кто ты по специальности?
- Инженер-электромеханик.
- У тебя вторая степень?- продолжал расспрашивать он, периодически неглубоко
затягиваясь.
- Третья.- односложно отвечал я.
- У-у-у. Доктор... - протянул он, впервые проявив заинтересованность.-
И чем ты там занимался?
- Электрическими машинами.
- Тогда ты попал в точности на то место, какое надо...
- Пока не знаю... Посмотрим. - докурив, я поискал глазами, куда кинуть окурок. Офер показ-ал рукой на стоящую рядом жестяную 10-ти литровую банку и открыл передо мною дверь. Мы вернулись в комнату, на входе в которую было на иврите написано «Инженерная» и разошлись, каждый на свое место.
* * *
Я раскрыл первую из трех коробок. Сверху лежало кольцо, представлявшее собой непри-вычный глазу конгломерат из стали, меди и полупрозрачного эпоксидного компаунда, сквозь который просвечивали относительно тонкие эмалированные обмоточные провода. Медные пластинки, расположенные на оконечности цилиндрической поверхности по виду напоминали коллектор. По самой этой поверхности просматривались зашлифованные зубцы магнитопровода.
- Машина постоянного тока.- определил я.- Это надо думать – якорь. Пошли дальше.
Коробка была послойно разделена прокладками из жесткого пористого материала. Ниже под прокладкой обнаружился индуктор – тоже кольцевой, с вмороженными по внутренней повер-хности магнитами. Магниты были серебристо-стального цвета, а сам корпус имел какое-то желтовато-зеленоватое покрытие, похожее на кадмий. С одной из сторон к индуктору прили-пало стальное кольцо непонятного назначения. Под следующей прокладкой лежали два пластмассовых сегмента со щетками на тонких плоских пружинках с выводными проводами. Зеленым и оранжевым. Все вместе собранное диаметр имело 136 мм (на моей логарифми-ческой линейке была метрическая шкала!), а толщину чуть больше 15. Внутренний диаметр кольца якоря был примерно 97 мм. Ничего подобного в жизни я в руках не держал, и о наз-начении такой штуковины можно было только догадываться. Примерно то же самое содержалось в двух других коробках, только вместо двух щеточных сегментов там лежало по одному кольцу с двумя парами щеток на каждом, да диаметр двигателей был намного меньше: 43 и 57 мм.
На следующий день я притащил из дому весь имеющийся набор подходящих мелких инст-рументов и привезенный с собой из Москвы привычный тестер - "Цешку". Прихватил при этом и все имеющиеся у меня часовых линз и увеличительных стекол. И вооружившись таким образом, приступил к изучению предмета труда.
После продолжительного осмотра и бессмысленного прикладывания одной части двигателя к другой начала выкристаллизовываться мысль о том, что наиболее информативной и наи-более важной в нашем положении должна быть электрическая схема. Прозвонить её можно через коллекторные пластины. К чему я и приступил, начав с наиболее крупного из трех дви-гателей, потому как считал его более трудоемким. Отметив карандашом одну из пластин, а было их всего 80, я начал записывать измеренные значения сопротивления в предвари-тельно подготовленную таблицу. Результаты измерений поначалу выглядели сумбурно, в какие-либо закономерности не выстраивались. Чуть позже пришла мысль прорисовать все это графически. И тут цифры неожиданно заиграли, стали выразительно-понятными и определенными. На графике четко были видны семь пиков и семь впадин, что точно соот-ветствовало в сумме числу магнитов на индукторе – семь N и семь S, прямо, как в книжке расписано в теории волновых обмоток двигателей постоянного тока. Я обрадовался. Следу-ющим на очереди был средний, а за ним – маленький двигатель. Там история в точности повторилась, с той лишь разницей, что у среднего было пять пар пиков и впадин, а у малень-кого – три. Прозвонив и их, и убедившись, что исходная догадка полностью подтверждается и здесь, я, невероятно довольный результатом, стал раскладывать предварительно раскра-шенные графики и таблицы по всей ширине стола. Удовлетворенно оглядев добытое , с со-жалением подумал о том, что вот ведь нет рядом никого, с кем вместе можно было бы на это богатство полюбоваться, порадоваться ему. Оставалось только выйти перекурить, что я тотчас же и сделал.
Вернувшись, увидел Офера стоящим в моем пенале и разглядывающим разложенные по столу художества. Когда я подошел, он положил листы на место, обогнув меня, произнес:
- Интересно. – и вышел из комнаты.
Усаживаясь, я почувствовал, что Мира на меня внимательно смотрит. А когда я вопросите-льно поднял брови и посмотрел на неё, она как-то многозначительно покачала головой из стороны в сторону и сделала непонятный жест рукой. Это уже намного позже Соломон сказал мне, что Офер с Виктором пытались разобраться с этими двигателями, но не преуспели. А в тот момент я не в состоянии был ни понять, ни оценить их поведения. Меня до сих пор удивляет здешний обычай обязательно что-то не договаривать при обсуждении и передаче работы...
Построенные графики позволили вычертить схему соединений катушек в обмотке, рассчи-тать значение сопротивления единичной катушки, прикинуть толщину провода и число вит-ков. Все вроде бы вырисовывалось гладко и гармонично. Посему я решил перейти к чтению технического задания и просмотру прилагавшихся габаритных чертежей. После беглого ана-лиза обнаружились некоторые расхождения в величине сопротивлений, а кроме того до-вольно странная форма задания положения щеток, выраженная двумя угловыми размерами – один относительно вертикальной оси, другой – горизонтальной. Они не соответствовали тому, что я держал в руках. Со своими сомнениями я обратился к Соломону, который, не долго думая, оттранслировал их Оферу. Тот, с видом полного презрения и недовольства, заявил, что это всего лишь точки вывода проводов, и заказчик ставит их там, где ему удоб-нее и так, как сам он считает нужным, и не обязан соблюдать полную или частичную сим-метрию в размерах. Соломон, подчеркнуто нейтрально, развел руками. А Офер, высказав-шись на полную катушку про советских докторов, не знающих геометрии, объявил, что он отбывает на физиотерапию, и уехал. Мира, внимательно прислушивавшаяся к напряженной беседе, ничего не поняв, была шокирована последующей выходкой Виктора, глухо молчав-шего на протяжении всего разговора и подскочившего ко мне сразу же после ухода Офера со словами:
- Да, он недоучка! Что он тут выкобенивается! Подумаешь, срисовал откуда-то пару деталей
для прибора и выпендривается! Ты зря не отвечаешь на его хамство!
- Я почти ничего не понял, в том что он сказал.
- Учи иврит! – бросил, проходя рядом, Соломон.
Виктор отошел к Михаилу и они ещё долго и тревожно гудели в своем углу, под недовольные взгляды Миры, раздражение которой от гула чужого непонятного языка можно было понять. Позже она предложила для ускорения и продвижения нашего в иврите штрафовать за каждое русское слово на 10 агорот (копеек), используя накопленные средства для покупки кофе и чая. Помогало...
Мире шел двадцать пятый год. Она была тверда и решительна, иногда даже резка, симпа-тий и антипатий своих не скрывала. Но, как оказалось, я Мире понравился, что в дальней-шем мне помогало и помогает до сих пор. Женская душа - трудно понимаемая субстанция, но я позволю себе предположить, что причиной её симпатии ко мне стала покупка мною в день первой получки небольшого торта. Мира, которой я объяснил, что такова московская традиция, охотно порезала-разложила его на принесенные от секретарши блюдца. И когда торт был съеден, пожелала мне удачи. А потом неожиданно тихо спросила:
- А почему они,- движение рукой в сторону Виктора и Михаила.- не покупали торт с первой получки?
Я растерялся... А Мира, назидательно подняв пальчик, сказала:
- Это что же только у тебя в Москве такая традиция? А у них? Нет!? Теперь я понимаю, чем Москва от Украины отличается.
Мне стало неудобно, и, переведя разговор на другое, я попросил Миру отнести остаток торта женщинам в секретариат. Тут я попал в масть, поскольку после торта каждая из них пришла к нам в комнату, чтобы познакомиться и поблагодарить. И я резко продвинулся вперед в изучении завода и его обитателей. Офер совершенно неожиданно сделал жест в сторону примирения: достал бутылочку "Фантазии", напитка на манер нашего "Сидра", разлил, сказал «Лехаим» и пожелал удачи.
Все шло хорошо, но сомнения, запавшие в голову, не давали спать спокойно. И в какой-то момент словно прострелило. Да это же другая конструкция! Восемнадцатиполюсная. Если бы я сразу подсчитал угол между щетками! Я бы увидел, что для выданного мне четырнад-цатиполюсного, он просто не подходит! И тут в голове всплыла фраза Соломона:
- Эти двигатели наш наиболее крупный заказчик покупает
в Штатах, но поскольку они фигурируют в неких ограничительных
перечнях, покупает в количествах явно недостаточных. Они
хотели бы иметь их в "бело-голубой" расцветке.
Ты понимаешь, что это означает? Бекицер (короче), нужна точная
копия этих трёх двигателей, но в нашем исполнении...
Точная! Копия! Значит никаких отклонений от оригинала быть не может! Не должно! Просто никак не может быть! Ведь они – двигатели – должны будут существовать в двух модифи-кациях, а значит, должны быть вза-и-мо-за-ме-ня-е-мы-ми! И, видимо, это другой двигатель, - он не с четырнадцатью, а с восемнадцатью полюсами!...
Трижды-четырежды просмотрев результаты своих расчетов, я позвал Соломона. Выслушав меня внимательно, он задумался. А потом поднял голову, уперся в меня каким-то тусклым взглядом и спросил:
- Ты действительно уверен в том, что тут говоришь.
- Конечно!
- Что конечно!?
- Конечно, уверен!- огрызнулся я.
Соломон почему-то тяжело вздохнул, встал и вышел. Я ничего не понимал. Спустя пять минут Соломон появился в дверях, поманил меня и окликнул Офера. В таком составе мы появились в кабинете у Филиппа. Я не знал, что Офер с Виктором уже прорисовали конст-рукцию и технологические приспособления, а от меня ждали только схемных решений, поэтому мое заявление вызвало у всех реакцию, мягко говоря неадекватную. Кричали все разом, что ещё более затрудняло понимание мною сути проблемы. С надеждой я смотрел на Соломона, но он, погруженный в разговор, на меня внимания не обращал. Неожиданно Филипп, резко хлопнул ладонью по моей руке, лежащей на столе. Говорил он размерено, следя за тем, чтобы я смотрел ему в глаза. Но так я понимал еще меньше. Наконец загово-рил справа Соломон. Выяснилось, что имеющиеся образцы принес Офер, попросив их у Заказчика через товарища по армейской службе. Времени на разработку в обрез. А тут я – со своими сомнениями. Человек, от которого зависит все, в том числе подтверждение вер-ности моей «бредовой» идеи, находится в Америке и дома будет через месяц! Соломон настойчиво спрашивал сбоку:
- Ты понимаешь, куда ты нас толкаешь?! Весь проект рушится! Филипп спрашивает, чем ты можешь поручиться за правильность твоих утверждений!
- Чем поручиться!? – я повернулся к Филипу.- Да уволишь ты меня, если я не прав! Чем ещё я могу тебе сейчас поручиться!?
Выслушав Соломона, переводящего за мной, Филипп вдруг успокоился. Секунд 10-15 про-сидел, сложив ладони перед собой и прижав кончики пальцев к губам, а потом подвел итог. Работы остановить. Радомира перевести на помощь Виктору в разработке углового датчи-ка. Всё. Всем спасибо. Потом повернулся ко мне, нехорошо как-то усмехнулся, и сказал:
- Ты очень рискуешь! Посмотри свои расчеты и проверь еще раз! Было бы очень хорошо,
если бы ты ошибся!
- Хорошо! Посмотрю и проверю! – и я твердо посмотрел ему в глаза.- Но ты тоже должен понимать что я своей специальности учился 19 лет, включая школу, и, плюс, всю жизнь...
И, поверь мне, хорошо учился!...
- Хватит! Хватит! – сбоку налетел Соломон.- Иди, покури и успокойся!
- Ма? Ма? Ма у омар? (Что?Что?Что он говорит?) – пытался понять Филип.
- Штуйот! (Ерунду!) – отмахнулся Соломон.- Иди, тебе говорят!
Уже закурив на улице, я задумался, но не над проблемой с двигателями, а над тем, что мне делать с моим ивритом. Понимал я не более одной трети. Ещё на треть догадывался, а все остальное терялось во мраке полного непонимания. Надежда на Соломона оправдывалась далеко не всегда, он просто не успевал, да и не сильно к этому стремился. Приходилось позже переспрашивать, примитивно хитря и выворачиваясь в тех случаях, когда дело доходило до полной несуразности. Я придумывал всевозможные способы запоминания, записывал слова на бумажках, но запас их пополнялся медленно. Особенно трудно было с профессиональной терминологией. Доходило до того, что устав от непосильной мозговой нагрузки, я просто убегал из комнаты, в отчаянии забивался в какой-нибудь угол и там при-ходил в себя. Слава Б-гу, окружающие относились к моим трудностям достаточно терпели-во. Филипп, тот просто начинал повторять , следя за тем, чтобы я понял до конца сказанное им. Но это – при разговорах с глазу на глаз. А во время шумных ( южане!) обсуждений это превращалось в пытку! Из всех проблем новой жизни язык был самой трудной, попросту выматывающей душу. Особенно при возникновении спорных ситуаций, подобных сегодняш-ней. И выхода-то не было! Только зубрить и зубрить, чем я занимался ежедневно и ежечас-но. В сорок восемь лет постигать новый язык дело не легкое, а ведь надо было параллельно думать и о самой проблеме. Она и на русском-то простой не представлялась. Сейчас, когда всё уже позади, и рука, снимающая телефонную трубку, уже не дрожит, я так и не могу пред-ставить, как удалось все это перебороть и пережить... А тогда... тогда я боролся с маниака-льным упорством ...
* * *
Ну, что ж! Угловой датчик, значит, угловой датчик!... Первый виток моей профессиональной деятельности закончился почти плачевно. Я напоминал самому себе сбитого с ног боксера. Зал шумит, вставать, не глядя ни на что, надо! И теперь уже осторожнее надо, внимательнее...
Много позже я узнал-услышал историю о том, что до меня на фирму приглашали для собе-седований двух-трех докторов по приборным специальностям. Встречался с ними сам глава фирмы. И поскольку все они старательно демонстрировали, как я понимаю, свои сугубо теоретические возможности, которые не были поняты и оценены, а практической хваткой не обладали, у руководства укрепилось мнение, что пользы фирме доктора-теоретики принести не могут. Со мной связались лишь потому, что нужно было разобраться в электромеханике, с которой никто из разработчиков приборов знаком толком не был. И вот, в очередной раз, очередной «доктор» начал говорить нечто непроходимо непонятное, что чрезвычайно насто-рожило всех и заставило задуматься. В этот момент я буквально повис на волоске... Каждый день вечером я ставил птичку на приклеенном к столу листочке: ещё день прошел, а меня ещё не выгнали...
Глава 10
Виктор, как оказалось, увяз со своим проектом довольно основательно. Но при всем моем неважном к нему отношении (человек я несколько злопамятный!), мне особо и упрекнуть-то его было не в чем. Сам он, будучи физиком-оптиком по образованию, ничего о датчиках угла не знал и ничего в них не понимал. Единственное, что было мне неясно, какого хрена он вообще за эту работу взялся.
Офер, в прошлом неплохо скопировавший какой-то из приборных двигателей, был для него самым большим авторитетом. Образец датчика они распотрошили, но многого из этой опе-рации не вынесли. Имея опыт с одной-единственной схемой обмотки, Офер убедил Виктора пользоваться ею. Но даже просто собрать подобную клопулю (статор диаметром 16 мм, а ротор – 11) они не смогли по причине технологических трудностей. Посмотрев на все это, я решил начать танцевать от печки, то есть от остатков потрошения "вражеского" образца. С магнитопроводом все было в относительном порядке, были даже подготовлены чертежи сердечников и ламинаций. Требовалась, на мой взгляд, только небольшая коррекция с материалом, который ребята взяли за основу, поскольку он хорошо подходил для приборных двигателей. Но угловой датчик работал на частоте в десять раз большей, поэтому следовало использовать материал с меньшими активными тепловыми потерями – датчики не любят высокой температуры. Что же касается обмоток, то здесь наличествовала полная неясность. В книжках моих описывались обмотки концентрические с синусоидальным распределением витков, а коллеги пытались вложить обмотку равносекционную укороченную. Я-то понимал какая между ними разница, но без предварительной разборки с остатками обмотки опубликовать свои домыслы побаивался. Найти так вот прямо сразу ещё одну ошибку в ещё одном проекте грозило подорвать мое и без того зыбкое положение. А надо было как-то продержаться до приезда влиятельного работника с фирмы заказчика. Несмотря на ежедневные наскоки Офера и вопросы Соломона, от категорических суждений наученный предыдущим опытом я уже воздерживался, ссылаясь на трудности, связанные с ювелирной мелкостью работы. Провод в обмотке и вправду был мелковат – 63 микрона диаметром – в человеческий волос толщиной.
К моему счастью коллеги потрошили образец с одной стороны, а вторую лобовую часть просто отрезали, не распутав при этом бандаж. Сохранившегося в неприкосновенности материала хватило для того, чтобы убедиться, что в русских книжках пишут умные вещи, то есть теория Страны Советов и практика Соединенных Штатов в данном случае совпали.И это очень меня обрадовало. Следовало только как-то поделикатней обойти вопрос со схе-мой обмотки, неверно выбранной коллегами по результатам потрошения образца. Стремясь не подставлять их по удар, я начал мямлить нечто совершенно несуразное о том, что разо-браться с остатками обмотки у меня не получается, посему придется взять за основу тот вариант, который приведен в моих книжках и представлен даже в расчетно-методическом виде. И я показал чертеж с предлагаемой мною схемой. Соломон пожал плечами, мол семь бед – один ответ, и разрешил перейти к технологии намотки.
* * *
В тот день я как раз занимался этой самой технологией, когда в нашу комнату влетел Филипп и, промчавшись в самый её конец, что-то очень торопливо наговорил Соломону на ухо. Тот вскочил, побежал вслед за ним, потом резко вернулся, схватил со стола ключи от машины, и прокричав:
- Рони вернулся!- выскочил за дверь.
Не то чтобы я был не уверен в своих решениях по силовым двигателям, но вот охватившее меня волнение ощущаю вживую и сейчас. Это ощущение не было испугом или боязнью. Скорее оно напоминало азарт игрока, мысленно поставившего на некий номер и с волнени-ем ожидавшего полной остановки рулетки... Денег у него нет...а хочется... И в момент триум-фального выигрыша осознающего полную собственную ничтожность и беспомощность!
Соломона не было часа полтора. В комнату нашу он вошел в сопровождении Филиппа, Дана Маора и Надава, так звали "южанина" – хозяина фирмы. Вся эта звездная процессия подо-шла к кульману Миры, отсутствовавшей на месте, обступила его, а Соломон поставил на доску три картонные коробки, очень похожие на те, которые стояли у меня на полке. К ним сразу придвинулся Офер.
Со своего места я почти ничего не видел, но по общему движению тел и наклонам голов догадался, что коробки открываются, потом последовал вопрос Надава:
- Зе бейт магнетим? (Это индуктор?) - и локоть его левой руки двинулся вперед. Потом он вернулся на место, и одновременно с начавшимся вслух счетом:"Раз, два, три, четыре...".- задвигался правый локоть. Дальше Надав считал про себя, но я уже схватил ритм движения локтя и считал вслед за ним:"пять, шесть, семь... тринадцать, четырнадцать...- локоть, а за ним и мое сердце, замерли.- ... пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать..."
Я успел опустить голову на долю секунды раньше того, как все повернулись в мою сторону. На всеобщее созерцание моей покрасневшей и взопревшей шеи ушло ещё две-три секунды, после чего все развернулись обратно и уставились на Надава.
- Ани хошев...(Я думаю...) – он остановился, явно размышляя.- Ани хошев...Он пожевал губами. - У йахоль лаасот ма ше у роце! (Пусть он делает то, что считает нужным!)
И, положив индуктор на место, пошел к выходу.
Сказанное относилось ко мне, такому несчастному и такому счастливому одновременно.Вот говорят – миг победы, минута торжества... Чушь все это. У меня, как у ребенка, дрожали губы. А на моём листочке пестрела 21 птичка...
Филипп, то ли почувствовав мое состояние, то ли устыдившись своих прошлых наскоков и попреков, не сказав ни слова, переставил все три коробки на мой стол и, повернувшись к Маору, буднично сказал: "Нилех...(Пойдем...)". И они вышли. Вслед за ними вышел и Офер.
Вдруг Соломон, стоявший сбоку, ткнул меня пальцами в бок. От неожиданности я дернулся
(боюсь щекотки!) и подскочил. А все наши радостно и дружно захохотали.
Вошла Мира, спросила, в чем дело, что за веселье, и выслушав рассказ Соломона, подош-ла, протянула руку и неожиданно, потянувшись вперед, чмокнула накрашенными губами поочередно у обеих моих щёк: "Коль а кавод! Аити итха! (Молодец! Я болела за тебя!)"
Григорий Бакланов заметил где-то, что у успеха много друзей... И впервые у молодой израильтянки возникло желание меня поцеловать! Тут я ощутил, что победил! Победил не по очкам! Это была чистая победа, полная победа. И было это 4 сентября 1992 года. Через полтора месяца после начала работы.
Соломон возбужденно ходил взад-вперед по комнате, он был явно доволен результатом
поездки к Заказчику. Потом вдруг остановился, хлопнул себя ладонью по лбу и обратился
ко мне:
- Нет! Ты все-таки объясни мне, как по двум «козявкам» на чертеже можно определить число магнитов в двигателе?!...
- Поживешь с моё – узнаешь!- ответил я. И все мы захохотали снова...
А ещё через пару недель в комнате нашей появился Надав. В руках он держал небольшую белую коробочку.
- Зе бишвильха (Это тебе).- он протянул мне её, предварительно приоткрыв так, что стало видно содержимое. Внутри лежали две стопки визитных карточек, перетянутых тонкой резинкой.
- Спасибо.- и я прочел написанное на них:
Аlef-Bet
"Dr.Radomir Gorkin
Head of electromechanical department"
- Аваль эйн лану махлекет электромеханика!? (Но у нас ведь нет электромеханического отдела?) – в моем голосе звучала растерянность.
- Аз ма!? Тихъи! Им йеш атхала това аколь ихъе беседер!...Беацлаха!... (Ну, и что? Будет! Было бы хорошее начало! И все будет в порядке!...Удачи!...).- И уже подойдя к двери, повернулся и добавил.- Ани натати араот ле Филипn ве ле Соломон леатхил леарген махлака азоти... (Я дал указания Филиппу и Соломону начать организовывать такой отдел...)
Глава 11
Где-то в середине августа Соломон привел в нашу комнату молодого человека лет двадцати пяти – тридцати на вид и определил его за первый от входа кульман. Тот поздоровался и представился:
- Михаил. – при этом он постоянно пощипывал небольшую бородку.
По образованию оказался прибористом. Родом был из Саратова. Поскольку приборами уже занимался Офер, Соломон решил, по-видимому, их сразу в клинч не сводить, и поручил но-вичку помочь мне с конструированием элементов силовых двигателей. А потом попросил присоединиться к нам и первого Михаила. В какой-то момент, не помню уже точно кто имен-но, то ли Филипп, то ли Надав предложил, чтобы не путаться, первого из них именовать Ми-хаил, а второго – Мики. Так дальше и повелось. Так зовем мы их до сих пор.
Собравшись вместе, мы распределили работу: индукторы рисует Мики, якоря - я, а Михаил взялся за самое сложное – устройство для испытаний. Из нас троих он был единственным настоящим конструктором, и я сразу выбрал его себе в Учителя, стал внимательно присмат-риваться, как и что он делает, приглядывался к чисто техническим приемам, полистывал взятые у него книги. Стал прислушиваться к названиям материалов, набираться знаний и опыта в области конструирования, полностью у меня отсутствовавших. Постепенно слова «сотка», «десятка» обрели для меня осязаемый в пальцах смысл. А когда Михаил расска-зал мне про своего коллегу, державшего в ящике стола детали из самых разных материа-лов и трогавшего их пальцами прежде, чем назначить то или иное требование на чертеже, я спопугайничал и тоже завёл такую коллекцию. И начал наощупь осязать разницу в чистоте поверхности, почувствовал допуски на собираемые вместе детали... А поскольку Учитель
из своего мастерства секретов не делал, наоборот, охотно и доходчиво всё объяснял, через несколько лет я настолько освоился в механике, что начал делать чертежи сам, вначале - приспособлений, а потом, когда понадобилось, и почти всей своей продукции. По возрасту мы трое шли примерно равными ступенями в десять лет, и вполне cгодились бы для пози-рования Васнецову в «Трех богатырях»...
Одновременно с нашей общей работой Мики должен был ещё и просмотреть результаты разработки углового акселерометра, конструированием которого в течение двух-трех ме-сяцев до нашего с ним прихода занимался Михаил под идейным руководством Виктора. Это была первая серьезная работа Михаила на фирме, и он, что называется, выложился... Но, потратив совсем немого времени, Мики вынес приговор – эта штука работать не может в принципе. И объяснил почему. Без вины виноватый Михаил болезненно переживал, а Вик-тор, формулировавший физическую основу и общую конфигурацию устройства, базиро-вавшегося на оптическом датчике, посмотрел и как-то совсем уже по-дурацки произнес:
- Действительно! Не может работать! Надо же, как интересно…
Соломон скрипнул зубами и попросил Мики подумать и переделать все заново. Потом уже,
когда стали разбираться, на что были угроблены три месяца работы, оказалось, что Виктор
воспользовался идеей, почерпнутой из английской научно-популярной книжки, и то ли непра-вильно понял, то ли неправильно перевел… На фирме посчитали, что доктор-физик такие, выражаясь по-здешнему, «фашлы» пропускать не должен, и вот теперь и на нас с Соломо-ном, тоже докторов, легло пятно-подозрение - а может и правду, мол, пишут в газетах, что у многих из них докторские дипломы купленные… Про диплом Виктора я, естественно, ничего сказать не могу, но тесть его был в России в своей области фигурой заметной, лауретом Ленинской премии. Вывести недалекого зятя в «кандидаты» там по тем времена он, несом-ненно, мог. Немного позже мы случайно где-то пересеклись, и Виктор нас познакомил. Вид-но было с первого взгляда, что передо мной человек значительный и незаурядный. Встреча была минутной, но при расставании он мне вдруг сказал (или посоветовал?), небрежно кив-нув головой в сторону Виктора:
- Вы с ним там построже...- чем очень меня озадачил.
Мики же, так быстро разобравшийся в проблеме, оказался человеком чрезвычайно раз-носторонним. Он как-то очень легко манипулировал с приборами, налаживал системы измерений ... В нем чувствовалась исключительная техническая хватка. Мгновенно улавли-вал суть любой возникавшей проблемы. Иногда он просто поражал меня своими идеями, появлявшимися у него от мимолетного взгляда на мою работу. Позже я понял, что опыт его, помимо редкой природной сообразительности, проистекал оттого, что он несколько лет про-работал на приборостроительном заводе в Саратове и, будучи наблюдательным и не лени-вым, знал массу тонкостей практически во всех областях с приборами связанных.
По возрасту Мики был на год старше Даньки, вполне годился мне в сыновья... И, также как
Данька, быстрее меня начал ориентироваться в окружающей нас среде.
После того, как решение по силовым двигателям вызрело и оформилось окончательно, я начал работать по двум направлениям сразу, занимаясь одновременно и двигателями, и датчиком угла. Но в какой-то момент пришел Филипп и попросил сосредоточиться на датчике. И весь остаток года пришлось заниматься этим малюткой.
* * *
Я уже упоминал о том, что со схемой датчика определился еще в августе-сентябре. Даль-ше началось самое тяжелое - изготовить опытные образцы. Был куплен новый, определен-ный мною материал. Из него где-то были заказаны ламинации, из них склеили и отшлифо-вали сердечники статора и ротора, после чего вплотную подошли к укладке обмоток в пазы. Вот тут-то и началось самое сложное. Провод, толщиной в человеческий волос при усилии в 37 грамм рвется. Малейшее неловкое движение пальцем и... приходилось начинать сначала. Укладывать провод в пазы нужно, предварительно заизолировав их 50-ти микронной лентой. Внутренне отверстие статора было менее 11 мм диаметром. Ни палец, ни пинцет, ни что-нибудь другое, мало-мальски подходящее, просунуть туда не удавалось. Мешала гармошка изоляционной ленты, проложенная в пазах. Ничего похожего на фирме до этого не делали, и мне пришлось постигать все премудрости такой работы самому, впоследствии обучая уже других. Начало было многообещающим, каждый шаг давался с неимоверным трудом, в лоб эта проблема не решалась...
За прошедшие семнадцать лет почти в каждом моем проекте самым трудным был именно изготовление опытных образцов. Это этап проверки исходной идеи, когда ещё ничего до конца не известно, не установлена правильность принятых допущений и расчетов, но уже
нужно всерьез потратиться на технологическое оборудование и тестирующие системы. Причем совсем неясно, как и когда затраты эти окупятся. Сейчас у меня под руками работает созданная буквально потом и кровью экспериментальная база, на которой все это реализуется относительно легко. А тогда материальные наши дела были в таком плачевном состоянии, что даже небольшая сумма в пару тысяч долларов представляла собой серьезную проблему. И приходилось искать-выискивать хоть какой-нибудь, пусть ручной, пусть кустарный способ изготовления первых экземпляров, на базе которых в дальнейшем делались бы основные прогнозы и выводы. И страшно вспомнить, на какие ухищрения приходилось идти ...
И помню, как, исчерпав все возможные средства и методы, я подошел к Соломону и объяснил ему, что моих знаний в этой области просто не хватает, в книгах о таких тонкостях обычно не пишут. Собрали "малый курултай" - Соломон, Мики, Михаил и я. Устроили своеобразный мозговой штурм. Просидели почти полностью рабочий день, устали и разошлись, ни к чему определенному не прийдя.
На следующий день собрались снова, и каждый за ночь до чего-то додумался. Михаил при-нес идею провести провод через иглу небольшого шприца, подогнув её в форме клюва и развальцевав на конце. Появилась возможность раскладывать провод по пазам, водя иглой между выступов гармошки пазовой изоляции. Мики добавил к этой идее ещё способ закреп-ления витка на торцевой стороне сердечника после выхода провода из паза. Позже и я при-нес в общий котёл наименее ответственный узел - тайком взятую у жены пластмассовую шпульку от швейной машинки, которую встроил в шприц с тыльной стороны, приладив там для неё короткую оську. На шпульку наматывался запас провода... Некое подобие техноло-гии общими усилиями прорисовалось. А реализация легла уже на мои плечи. На две эти светлые головы нужна была хотя бы одна «задница»...
Представьте себе нечто круглое, размером чуть меньше пиджачной пуговицы, а тол-щиной миллиметров в пять. Но вместо четырех дырочек у неё их двадцать, расположен-ных по кругу, вырезанному в центре. И в эти двадцать дырочек, имеющих выход на внут-ренний диаметр, или на эти двадцать зубчиков, расположенных между дырочками, Вам предстоит намотать 16 сложноустроенных катушечек до 50 витков каждая. При этом ошибка в устном счете даже на один виток губит всю Вашу работу... Вот именно этим я занимался в течение полутора месяцев, до тех пор, пока не «вылупился» первый живой птенец... И это была всего лишь только половина работы. Требовалось намотать ещё и ротор, размером уже в брючную пуговицу. Правда, наматывался он снаружи, что чуточку облегчало трудовой процесс.
Первые опыты с намоткой я провел, пользуясь часовой лупой, вставляемой в глазную впа-дину. Десятикратное увеличение позволяло что-то видеть и действовать, но фокусное рас-стояние лупы и, следовательно, просматриваемое рабочее пространство было очень неве-лико, и то самое "неловкое" движение, рвущее провод, в нем контролировалось очень плохо. Работать приходилось согнувшись над столом и низко опустив голову. Затекала шея, неме-ли руки. В обмотке имелись четыре самостоятельные части, состоящие каждая из четырех катушек, да ещё с разным шагом. Начав мотать, остановиться можно было, только закончив полуфазу. Когда в течение нескольких дней я наэкпериментировался вволю и в полном бессилии отдыхал, растирая шею, в комнате появился Филипп и спросил, как идут дела. Соломон объяснил ему главные мои проблемы. Основной чертой Филиппа, помимо удиви-тельной работоспособности, была оперативность в принятии решений. На несколько секунд он задумался, вышел из комнаты и через минуту вернулся, неся в руках небольшой 10*-кратный микроскоп. В то время на фирме их было два. Один в бикорете (наше ОТК), тот самый, что принес Филипп, а второй в группе окончательной сборки приборов, побольше и двухступенчатый с 15/30*-кратным увеличением. Большой берегли, как зеницу ока, и выно-сить его из сборочной комнаты не разрешалось...
Вот, все-таки, какое это великое дело - опыт. По истечение 17 лет работы на фирме я знаю каждый уголок и в механическом производстве, и на сборке. Мне известны все используе-мые у нас материалы, и то, где они лежат, и то, как ими пользоваться. Почти каждая деталь в производстве лично знакома... Ничего не стоит найти любой подходящий инструмент, поп-росить его на время или заказать и получить навсегда. Сейчас я обладаю правом бесконт-рольной закупки инструментов и приспособлений в магазине технического снабжения на сумму до 2000 шекелей под свою подпись в ведомости безналичного расчета. Я уже не гово-рю о том, что после развития электромеханического отделения количество микроскопов на фирме превысило 30 штук, а на письменном столе у меня стоит микроскоп 20/40*-кратный для моего индивидуального пользования.
А тогда, на новичка, я старался обходиться тем, что принес из дома. Где-то на улице подо-брал сломанный пинцет, перезаточил и пользовался. Завод был небогатым, то, что я делал, в его инструментарий вписывалось с трудом. Это, конечно, сужало технологические возмож-ности, но зато развивало мышление, и тезис про то, что "голь на выдумки хитра" работал здесь в полную силу.
Микроскоп облегчил работу. Под его объективом я уже мог относительно свободно двигать руками, поле зрения и рабочая зона значительно увеличились. Но возникла проблема со-
вершенно иного свойства. Я просиживал за микроскопом по 10-12 часов, сосредоточив вни-мание на сердечнике датчика и кончике иглы с проводом. А оторвавшись от него терял пространственную ориентацию. Подолгу не мог отключиться от въедавшейся в сознание «картинки». И по ночам во сне бродил внутри обмотки, раскладывал руками провода, выга-дывая место для более плотной укладки... Не то, чтобы «крыша» совсем поехала, но ни о чем другом я эти полтора месяца думать не мог. И только осилив весь процесс от начала до конца, повидимому успокоившись, начал возвращаться сознанием в живой мир.
В этой ситуации был ещё один тревожный момент. Дело в том, что в начале сентября мы, взвесив наши финансовые возможности, взяв на два года ссуду в банке, купили машину, преодолев тем самым вторую ступень «еврейского троеборья». Это был праздник! Новая, японская, СУБАРУ ЛЕОНЕ! После первого нашего «ушастого» ЗАПОРОЖЦА и ЖИГУЛЕЙ («копейки») СУБАРУ казалась прекрасной, удобной, огромной, быстрой. Первые дни я никак не мог расстаться с мыслью – неужели это я! Постепенно стал привыкать, и тут начались мои «прогулки под микроскопом». И почти восемь месяцев возвращался я в Хайфу из Кармиэля вечером, часто под проливным дождем, и вел машину совершенно машинально, а мысли продолжали крутиться в пространстве под объективом ... Всякое бывало... Но, Б-г милостив... Пронесло!
Приехав домой, раздевался, садился ужинать. Зоя, присев напротив, пыталась со мной разговаривать, а я периодически замирал с недонесенной до рта ложкой и совершенно отрешенным взглядом. Тогда она легонько постукивала чайной ложечкой по краю тарелки и возвращала меня «оттуда». Чтобы как-то преодолеть такое состояние начал ежедневно за ужином выпивать пару стопок водки, стряхивая заклинившие в голове мысли и облегчая тем самым отход ко сну. Иногда помогало...
На сегодняшний день на Алеф-Бет в моем активе разработчика значатся более сорока проектов, из которых не менее традцати пяти выпускались или до сих пор выпускаются серийно. И каждый из них рождался похожим образом. Разница была лишь в продолжи-тельности творческих мук. Что-то получалось легче и быстрее, но бывали и более трудные , чем первый датчик, случаи.
Есть ещё вторая сторона у этой медали. Любой заказчик всегда стремился найти комплек-тующие для своей системы по минимальной цене, то есть купить нечто серийно выпускае-мое, или, как выражаются на нашем профессиональном сленге, «товар с полки». И только исчерпав этот ресурс, в случае, когда его требования оказывались далеко за рамками обыч-ного, он шел к нам. А это значит, что каждый раз предстояло создавать что-то совсем новое, нестандартное, искать новые пути и в теории , и в конструировании, и в технологии.
В нашей жизни того времени бывали и отдушины. У Миры на столе стояла небольшая магнитола. Целый день по радио она и Офер слушали новости, иногда – музыку. Нам,«русским» это немного мешало, но собственного голоса мы ещё не имели. А после пяти часов вечера, когда они заканчивали работу и уходили, за окном темнело и, как правило, начинался дождь. На фирме становилось тихо, а мы ставили "на негромко" в магнитолу свою касету с песнями Малинина и работали, каждый в своём углу, ностальгируя под его пронзительный голос. И это надрывное – «Не падайте духом, поручик Голицын» - кисло-сладко щемило в наших сердцах и разъедало души. Мы даже до конца не осозновали свои ощущения, а процесс приживления нашего и на фирме, и на земле Израиля шел своим путем, как и у всякого другого эмигрантского поколения, трудно и болезнено...
Глава 12
Самое начало ноября на фирме ознаменовалось чем-то экстраординарным. Начальство забегало и засуетилось. На сборочном участке отгородили угол, куда просили не прибли-жаться посторонних. В нем засели Надав, Маор, Офер и Филипп. Перетащили туда микроскоп и все по очереди что-то под ним разглядывали. Иногда к ним присоединялся Соломон.
Первое время мы не могли понять, почему все вокруг пребывают в таком беспокойстве. Немного позже Соломон полушепотом посвятил нас в эти тайны, рассказав, что некий европейский заказчик прислал рекламацию на огромную, в несколько тысяч, партию приборов. Он, заказчик, оказался исключительно прозорливым и предусмотрительным, попросив в дополнение к основному количеству изготовить ещё 30 штук, которые поставил на полку и раз в год брал две из них и запускал, оценивая тем самым работоспособность всей массы приборов, установленных на суперответственных конечных изделиях. Первый, второй и третий год все прошло нормально, а на четвертый - оба прибора не запустились.Тогда с полки начали брать остальные приборы по очереди. Из 12 испытанных запустился один...И сейчас в обстановке полной секретности анализировалась причина отказа.
Через какое-то время нас тоже стали привлекать к анализу, ставя частные задачи по схеме
"а, как ты думаешь?", но не посвящая в основные детали. Без представления общего поло-жения мы тут помочь ничем не могли. В конце концов на секретность махнули рукой и постепенно, общими усилиями удалось установить картину случившегося. Офер, не имев-ший законченного и систематического образования, сделал грубую техническую ошибку, а проверявший за ним Маор её не заметил. Рычаг, приводимый в действие сильнейшей пружиной, они "уперли" сбоку в стержень, соединенный с якорем электромагнитного соленоида, вслед за срабатыванием которого система приводилась в действие. После четырех лет хранения в такой притертой паре возникла взаимная диффузия материалов, а сопротивление сдвигу возросло в несколько раз. Силы электромагнита перестало хватать, ну, и так далее по этой схеме. Надав предпринял несколько попыток исправить положение, но все они ни к чему хорошему не привели. И через месяц грянул гром! Заказчик, не приняв предложенных фирмой объяснений и изменений, объявил, что он изымает приборы из обращения, разобрав уже собранные объекты и заменив их там на что-то другое, более подходящее. Все изъятое было "безвозвратно" отослано в Израиль на Алеф-Бет, а материальные претезии поданы в суд. Иск составлял несколько миллионов долларов.
Надав метался по заводу, как тигр, и жаждал крови. Он решил не доводить дело до суда и вернуть издержки заказчику. При этом наш материальный статус рухнул намного ниже нуля. На фирме в это время работало 43 человека. Всех собрали в коридоре, хозяин объявил о введении "военного положения", просил работать больше и лучше, но заранее предупредил о том, что будут проблемы с зарплатой. Несколько человек подало заявление об уходе. Кого-то, включая Офера и Дана Маора, в течении декабря-января Надав уволил сам. Осталось чуть больше 35 человек. Работы на сборке и в механическом производстве поубавилось.
* * *
Но в андасе (инженерной) все было по-прежнему. В работе с датчиком угла мы не успевали к сроку, назначенному на конец декабря. А у меня к началу месяца были отработаны только принципы намотки... Я продолжал совершенствовать технологию, а ребята, Михаил и Мики, взялись подготовить испытательную базу. Испытания предстояли сложные, при очень вы-соких и очень низких температурах. И требовалось механически через стенку камеры свя-зать сам датчик, посылающий наружу сигнал, пропорциональный углу, с точнейшим устрой-ством, этот угол задающим. Мы только-только определились с решениями, как вдруг на фир-му зачастили высокопоставленные представители заказчика. Они удивленно поднимали брови и спрашивали, где продукция, где производство? Все еще только на бумаге и в маке-тах?! Филипп и Соломон водили их по заводу, "заливали баки" и, как могли, охраняли нас от лишних эмоций. Но в какой-то день, по моему это было 2 декабря, у нас появились двое посетителей - первый низенький и лысоватый с огромными ушами, второй высокий, улыбающийся, с грубым мужским лицом. В этот раз в комнату к Филиппу потребовали и меня. Низенький коротко проинформировал, что вся система, за техническое продвижение которой он отвечает, начинает собираться в первых числах января. К этому времени на сборке ожидают датчики. Его интересовало в каком положении находится сейчас наша разработка. Это был легендарный Рони, возвращения которого из Америки я ждал в августе с таким нетерпением. Поданный план-график он отодвинул и сказал, что хочет видеть все своими глазами. В начале разработки, в мае-июне, он был на Алеф-Бет, и ему было твердо обещано, что к Сильвестру датчики угла будут готовы. Теперь же он хотел бы видеть результат, а не бумагу. Где "железо"? - это было главное, что интересовало его. И в каком оно состоянии? Пришло время платить по счетам... Но ни Виктор с Офером, ни мое начальство, в прошлом все эти обещания озвучивавшие, отвечать ему не торопились - все смотрели в мою сторону.
- Доктор! -спросил Рони, которому меня в начале беседы представили, как последнюю надежду на успех.- ты можешь показать и объяснить мне, на каком этапе ты находишься? И не здесь, а за твоим рабочим столом?! В натуре, живьем!
Глаза Рони, светлоголубые, глубокие и слегка вытянутые, смотрели прямо, строго и беском-промиссно. Я вдруг почувствовал, каково это - быть последним защитником цитадели...
Встал и повел его в андасу к своему рабочему столу, на котором, предчувствуя такой оборот дела, разложил всю сборку по порядку - от ламинации до намотанных образцов. Но, даже не знаю почему, меня вдруг начал бить колотун, задрожали руки, заспотыкался в иврите. Рони сел рядом и попросил всех, кроме своего напарника, Цвики, нас оставить. Оба они были лет сорока возрастом. При этом Рони был по происхождению из Трансильвании, а Цвику в мла-денчестве привезли из Белоруссии. Язык в родительском доме был русским, поэтому он его неплохо понимал и мог что-то даже выговорить. И Рони сразу же попросил его объяснить доктору, что волноваться так не надо, что они не какие-то там проверяльщики, они техни-ческие люди, и их единственная цель заключается в том, чтобы вместе со мной понять, к какому времени есть реальный шанс работу закончить, каковы надежды на успех и какова вероятность того, что удастся обеспечить приемлемые параметры точности. И, если потре-буется, то помочь мне...
Я начал говорить, но по своему плану, чтобы не сбиваться. А говоря, стал показывать эле-менты сердечников и приспособлений, продемонстрировал, как мотаю обмотки, и что из этого получается. И строгие глаза Рони начали таять. Голубые льдинки засветились непод-дельным интересом профессионала. Он брал части датчика в руки, рассматривал, посмот-рел намотку под микроскопом и даже попробовал сделать пару витков. Идея с иголкой и её реализация ему очень понравились. В конце беседы он потряс меня за плечо и с восторгом произнес:
- Радомир! Ма ата митацбен! Аколь беседер! Коль акавод леха! (Радомир! Что ты нервничаешь! Все в порядке! Молодец!)
И пообещал сделать все для того чтобы дать мне возможность закончить работу. На этом мы расстались. А через два-три дня я был приглашен к Филиппу с Соломоном. Закрыв обычно распахнутую дверь, они сообщили, что Рони позвонил и передал, что срок отодвинут до 31 марта, то есть на три месяца. Но он очень просит меня не останавливаться и постараться закончить быстрее.
К этому они добавили, что провели разведку, в результате которой выяснили, что датчик угла был предложен в производство четырем фирмам. Первая отказалась работать по проекту на самом изначальном этапе, не одолев сложных расчетов. Вторая отвалилась на этапе разработки, не справившись с технологией. А третья, как и мы, продолжает барахтать-ся, но по мнению доносившего, Рони и Цвика оценили наш путь, как гораздо более перспек-тивный.
* * *
Буквально в эти же дни у меня произошла вторая стычка с Надавом. Прежде, чем рассказы-вать подробности, хочу отметить, что, как к хозяину, впрягшемуся в эту телегу и через силу тянущему её вперед, я испытываю к нему все то уважение, которого он заслуживает. Но, как человек, он также, как любой другой, далек от идеала, и делает самые распространенные ошибки. В том числе - просто может сорвать на тебе зло. Оба случая были связаны именно с этим.
Первый наскок совпал с получением расчетной ведомости за июльскую зарплату. Мне её положила на стол секретарша. Я открыл конверт и, будучи новичком и не сильно разобрав-шись в том, что это такое, решил сделать копию, на которой можно будет почиркать перевод ивритской финансовой терминологии. Когда я уже вынимал ведомость из копировальной машины, у меня за спиной возник Виктор и, произнеся какое-то непонятное слово, протянул руку из-за моего плеча и взял документ за уголок, чтобы лучше разглядеть в нем что-то. В этот момент открылась дверь, и вошел Надав.
Увидев нас, он прямо побагровел. Раскричался:
- Что это такое! Я сто раз говорил, что расчетная ведомость это секрет. Тебе, Радомир, что - это не понятно! Что ты молчишь?! - продолжал шуметь он.
- Мне никто никогда об этом не говорил! - обозлился я, проработавший ещё только три недели.
Скосив глаза в сторону Виктора, увидел только загнувшийся далеко вниз лист, а сам он уже сидел на своем месте. Надав, уловив движение моих глаз в сторону, схватил меня за рукав и резко дернул, чтобы привлечь внимание. Может быть он перестарался, может от неожи-данности, но я машинально стряхнул его руку со своего плеча, и она, отлетев, ударилась о стенку, возле которой мы стояли. Надав потряс рукой, посмотрел на покрасневшие костяш-ки, подул, ещё раз посмотрел, покачал головой и вышел.
- Слиха! (сожалею!) - вслед ему произнес я, потом подошел с своему столу, положил в сумку ведомость с копией и, повернувшись назад, увидел Виктора, спокойно считающего что-то на микрокалькуляторе. Меня трясло от его поступка, но продолжая сдерживаться, я обратился к нему:
- Виктор! Ты подставил меня...
- Я?! Тебя?! Я так не думаю.
- Мне все равно, как ты думаешь! Но ведь это ты засунул нос в мою ведомость. А потом сбежал, оставив меня объясняться с Надавом. Я уже не говорю о том, что обычно совершенной подлости нормальные люди стесняются... А ты даже не покраснел.
- Ты не смеешь так со мной разговаривать! – взвизнул он.
- Еще как смею! И в другой раз за подобное я тебе яйца оторву!
Виктор вскочил и выбежал из комнаты. Оказалось, побежал к Филиппу, но тот вмешиваться не стал, поручил разбираться Соломону. Вызвав меня в корридор, Соломон выслушал мою версию произошедшего и посоветовал сдерживаться даже в таких поганых ситуациях, как эта. Мы, мол, не дома, не в Москве! Про Виктора сказал коротко: дерьмо... А насчет Надава покачал головой и вздохнул:
- Ты же не ребенок! Должен соображать, что делаешь!...
Перед тем, как излагать второй случай, припомню, что на третий день моей трудовой дея-тельности ко мне подошел Офер и показал чертеж магнита, сказав, что затрудняется в выборе АЛЬНИКО-сплава. И дал мне таблицу, в которой были приведены параметры всех этих материалов.
- Какой из них сильнее? - спросил он.
- Вот этот.- ответил я и показал на АЛЬНИКО-5/7.
- Спасибо. - и Офер, подписав чертеж за конструктора, подложил его мне, дав ручку и пока-зав на строку "проверил". Я расписался. Оказалось, поторопился. Система, для которой предназначался магнит, работала на большой воздушный зазор, и выбирать надо было не сильный, а высококоэрцитивный магнит. А я не удосужился посмотреть, куда этот магнит предназначался, просто формально ответив на вопрос Офера. Позже, когда полученные магниты испытали, ошибка обнаружилась. Офер отмазался моей подписью, на дату никто смотреть просто не хотел. Надав кричал, что взыщет с меня 5,000 долларов, потраченных зря. В черных глазах его бушевала ярость… Немного успокоившись, он взял себя в руки и спросил, что я лично по этому поводу думаю. Я, ответил уклончиво, что в таком тонком вопросе даже у профессионала есть право на ошибку. Надав махнул рукой и сказал, иди, мол, работай...
* * *
И я работал... Все выходные-проходные... Порой, по субботам, сиживал и ночью, притащив микроскоп и шприц с проводом домой. В какой-то момент, начав зашиваться, попросил у Соломона помощи. Народу на фирме почти не осталось, и мне выделили на вторую пол-смены нашу уборщицу Олю. Она была в прошлом инженером по радиационным измери-тельным приборам, занималась их аттестацией и калибровкой. Также, как и все мы, она цеплялась за любую возможность закрепиться на работе. И я начал её учить. Прежде всего попросил об одном - ошиблась, скажи - исправим. Только не прячь... К концу декабря мы с ней в очередь намотали пару комплектов статоров и роторов датчиков угла, а ребята под-готовили испытательную базу. Попытались проверить полученное изделие на точность. И с первого раза почти угадали. Выпадало из толеранса пяток точек из девяносто! Подправили число витков обмотки. Подрихтовали испытательное приспособление. Стало совсем хоро-шо. Но сама процедура проверки была исключительно трудоемкой. На полный проворот датчика делалось девяносто замеров, в каждой измеряемой точке записывались величина угла и два напряжения, и тут же производился расчет. Пять образцов, пять циклов по три температуры. Повторение проверок после механических испытаний... Один опыт занимал два часа… А потом ещё расчеты... И все вручную...с микрокалькулятором. Весь январь мы гоняли приборы при трех температурах, и комнатной, и высокой, и низкой, проделав в сумме более ста опытов. Трясли и ударяли датчики. И они честно все выдерживали. К началу февраля удалось проверить все строго по техническому заданию. На девятое февраля назначили CDR (Critical Design Review).
Прибыло человек пять-шесть от заказчика, собралось столько же наших. Я два дня писал и разучивал речь на иврите, неделю готовил прозрачные листы для проецирования на экран, распечатал отчет со схемами, расчетами, графиками и результатами испытаний. Все, как у больших, все, как положено. Доложил , как мне показалось, неплохо. Даже на вопросы бойко отвечал. Правда, ближе к концу вышла заковыка. Один из руководителей заказчика, чело-век, имеющий к технике отдаленное и косвенное отношение и занимающийся снабжением, эдак свысока поинтересовался тем, как я могу охарактеризовать наш успех по сравнению с тремя конкурентами, которые по истечение полугода работы его лично уверили, что сделать это нельзя. А тут, он видит, все в порядке, все работает... В чем дело? Чем это можно объяс-нить?
Я, не долго думая, попросил Соломона перевести и рассказал притчу про профессора Жуковского, отца аэродинамики, которому на заседании научного общества сказали, что по расчетам, выполненным в полном соответствии с его теорией, майский жук летать не может, однако же в природе он летает!? В чем дело!? Чем это можно объяснить? – эти две фразы я
почти спародировал на иврите и продолжил, сказав, что Жуковский на секунду задумался и ответил, мол, по его мнению, майский жук просто не знает основ аэродинамики и по незна-нию летает. Вот так и мы, не зная, что «сделать это нельзя», погорячились и сделали... Дру-гой причины – лично я не вижу.
Когда Соломон закончил переводить, все расхохотались. И долго еще повторяли, слова Жук и Жуковский. Позже выяснилось, что смех вызвало именно это словосочетание... С тех пор с израильтянами я шучу очень осторожно... Но настроение у всех поднялось, меня попросили продемонстрировать хотя бы один цикл испытаний в комнатной температуре – и тоже вроде бы как нормально получилось. Результат точно повторил данные , приведенные в отчете. В общем, все прошло сравнительно спокойно и благополучно закончилось. А в конце Рони подошел ко мне, пожал руку, подмигнул и сказал нечто трудно переводимое, в том смысле, что мы с тобой ещё повоюем, доктор!
Последствия происшедшего события оказались совершенно неожиданными. Заказчик, по причине чрезвычайной заинтересованности в этом датчике, мало того, что оплатил все наши затраты на разработку, но и подписал солидный договор на его производство на пять лет вперед.. Договор этот послужил гарантией под банковскую ссуду, немного поправившую фи-нансовые дела фирмы...
* * *
А как-то вечером в нашу комнату, где в это время мы сидели и работали втроем, пришел Надав, на защите отчета не присутствовавший. Поговорив с одним-другим, приблизился к моему столу. Чуточку помялся и спросил:
- Радомир! Это твои книги?
- Мои.
Взял несколько книг с полки и полистал. Потом, положив их обратно, сказал, что имел ввиду нечто иное. Он, якобы, слышал от Филиппа, что у меня есть собственные, мной написанные книги... Я кивнул, что понял, порылся на полке и достал оттуда две-три брошюры по методам проектирования электромашин и пару книг – учебник по приводу и справочник энергетика, написанные мною в середине восьмидесятых. Внимательно пролистав всё, Надав, держа книги стопкой в руках, пробежал глазами по моему скромному хозяйству, выбрал доступное с его позиции место и положил их туда, добавив, что, если я не против, пусть книги лежат здесь. Этот человек ничего и никогда не делал просто так. И две недели спустя я осознал всю глубину его замысла. Во время визита банковских экспертов по пово-ду испрашиваемой им ссуды он, делая ознакомительную экскурсию по фирме, зашел с ними в андасу и, как бы походя, подвел к моему столу, сделал указующий жест и сказал, что это доктор Горкин, крупный специалист в области электромеханики. Произнося, он протянул руку, взял пачку моих книг и, перебирая их по одной, показывал пальцем на фамилию на ти-тульном листе. А две из них пролистал перед глазами присутствуюших, продолжая говорить что-то о намеченных и как-то связанных со мной планах и перпективах. Он выкладывал перед ними товар лицом, и, судя по их почтительным взглядам, преуспевал в этом. И делал так не единожды...
Но это было потом...А сейчас, положив книги на видное место, Надав, как-то даже приобод-рившись, обратился к нам троим с поздравительной речью по поводу удачного завершения первого этапа разработки датчика угла. Призвал не останавливаться на достигнутом и в кратчайшие сроки организовать внедрение разработки в производство. И вообще... передов-ая андаса – это передовой завод! Мы должны сконцентрироваться... бросить все силы... стать примером... возродить былую славу... и что-то ещё... Короче говоря, привычные слова в привычной ситуации... Слушали мы вполуха, думая, что это красноречие больше связано с очередной задержкой зарплаты. Но итог нас поразил! По завершении речи Надав сказал, что предлагает нам завтра вечером устроить совместный «культпоход» в небольшой ресто-ран, тут в Кармиэле, в котором будет выступать одна из известных израильских певиц – Йардена. Приглашает он нас вместе с женами. Подробности доведет Соломон. И попроща-лся...
К такому мы ещё не привыкли!... Вот так Надав решил отметить наши первые трудовые успехи... А Соломон сказал, что это очень дорогое представление и ужин Надав оплатит сам, и чтоб мы с деньгами не совались.
Глава 13
Мысленно пробежав в обратную сторону описанный мной путь "из варяг в греки", я обнару-жил, что все потраченное время занимался изнурительным повествованием, главным обра-зом, о проблемах и трудностях, сопровождавших нас в "подъеме на Сион". Но ведь бывали и светлые минуты?! И сейчас мне даже непонятно, почему в памяти отложились и закамене-ли именно стрессы и переживания. Наверное, постоянная сосредоточенность наша на том, что мы что-то должны осилить... побороть... преодолеть... куда-то прорываться... сослужила далеко не лучшую службу психике и сознанию, выстроив их в строго боевую позицию. Все получилось, как в военных мемуарах, где при описании поля боя никому и никогда не прихо-дит в голову сказать хотя бы слово о красоте природы, об утреннем тумане, о цветах на траве под гусеницами танков, о нежности и трогательности... Только диспозиция... дислока-ция... правый фланг... левый фланг... и линия огня! Из душевных порывов допускается толь-ко любовь к Родине и скорбь по павшим!...
А ведь было же в здешней нашей жизни и нечто светлое, теплое, радующее душу... Такое, о чем хотелось бы вспоминать сейчас с удовольствием! Но странная избирательность памяти замутняет этот ретроспективный взгляд, выставляя впереди, как остов-основу, лишь наибо-лее сильные и болезненные воспоминания.
Перед глазами у меня все время стоит ствол оливкового дерева со следами пережитого надлома...
Сейчас же мне захотелось попробовать напрячься и, перестроившись на "лирический" лад, в том же почти хронологическом порядке вспомнить и облечь в слова хотя бы часть того хоро-шего, а иногда и просто смешного , что подымало нам настроение, поддерживало и укреп-ляло на тернистой стезе абсорбции... Думаю, что это будут эдакие небольшие зарисовки...
* * *
Ещё когда мы читали в Москве Лидины письма, я обратил внимание на описание поездки в Кнесет – здешний Парламент, организованной от её ульпана. Там было много всякой всячины, но мне запомнилась фраза о том, что набор продуктов в придорожном "трактирчике" и в буфете Кнесета был практически неразличим. Я мысленно представил себе тогда буфет во Дворце Съездов и забегаловку в Крестцах, на полдороге от Москвы до Ленинграда... И сама мысль о таком сравнении показалась кощунственной!
Через год пришел наш черед "припасть к святыням Иерусалима". По пути автобус остано-вился на развязке Хавацелет. И второй нашей целью, помимо буфета, был туалет. Потом я, в свою очередь, написал письмо московскому другу, что, кроме отсутствия разницы в содер-жимом буфетов, состояние туалетов также не сильно различалось на автозаправке и в Кнесете. Сравнение Двореца Създов в этом вопросе я опускаю...
* * *
В День независимости наши одноклассники по ульпану московская пара Галя и Миша, жив-шие в 15 минутах ходьбы от нас, предложили зайти к ним поужинать. Мы пришли с коробоч-кой конфет, а хозяйка расстаралась на отварную картошечку, самосольную мокрель (ту самую, по три с полтиной!) с растительным маслицем и под розовым лучком, хозяин же достал из морозилки запотелую со слезой бутылку. Какое удовольствие мы получили, хотя и выпили не больше половины... Все было, как дома, на московской кухне, под девизом о том, что "картошка, водка и селедка - это одно блюдо", где говорили обо всем и сразу, и со всеми, и никакой психотерапевт после таких посиделок нам уже не был нужен!
* * *
А вот Песах-91 мы провели в семье директора нашего ульпана. Маловероятно, что сами мы были интересны ей и её мужу, но Данька наш очень хорошо вписался в профессиональные проблемы Дорона, руководителя городской архитектурной мастерской, помогая ему в освое-нии компьютерных программ. Пригласили сына вместе с нами, однако в последний момент он пристроился к поездке в Иерусалим. Но наше приглашение аннулировано не было. Анат, директор ульпана, помимо нас пригласила ещё и свою и Дорона матерей, которые были родом из Польши и практически свободно говорили по-русски. На русском говорила и она сама, что очень облегчило общение с ними нам с Зоей, на иврите ещё совсем не говорив-шим. Мы впервые воочию увидели, что такое Песах. Послушали на иврите Агаду, текст которой специально для нас Анат приготовила и на русском. Мы в первый раз увидели израильский дом изнутри, да ещё и такой красивый и необычный, построенный по проекту самого Дорона. И четверо детей в возрасте от пяти до пятнадцати украшали этот дом...
Не буду подробно описывать саму процедуру, которая нам очень понравилась. И еда, и питье, я имею в виду соки и напитки, и рыба "фиш" были просто великолепны... За столом сидело вместе с детьми 28 человек. Мне показалось очень необычным то, что когда мы из-за стола вставали, в двух (всего!) бутылках вина, по традиции белого и красного, осталось по половине... И расписывая праздненство в письме приятелю, я не преминул это подчер-кнуть: два раза по полбутылки на 28 человек! И было весело!...
Теперь, почему я об этом вдруг вспомнил. Мой приятель, Леонид Александрович, вышел на пенсию. Восстановив, как мог, матушкин дом в небольшой деревеньке в Костромской облас-ти, он обитает там вдвоем с женой с ранней весны до поздней осени. Мы с Зоей за полгода до отъезда ездили туда на машине к ним в гости.
И так случилось, что мое письмо полетело в Россию навстречу его письму, уже летевшему в Израиль. Во встречном письме, в порядке обмена новостями, было описание деревенской свадьбы, куда наши друзья были приглашены соседями-односельчанами. На свадьбе было 32 человека и, кроме шампанского, ещё и два ящика водки. Но, не хватило... На чьей-то ма-шине абсолютно пьяные поехали за добавкой. Машину слегка побили, но привезли канистру самогона. Для тех, кто уже позабыл, канистра это двадцать литров. Под конец веселья пе-редрались, набили синяков без счету, поразбивали друг другу носы, кому-то перебили руки или ноги, спалили у "счастливых" тестя с тещей два сарая и баню. Продолжили. Гуляли три дня.
Разница в культуре и темпераменте двух этих торжеств - Песах и Свадьба - была разитель-на, хотя в чём-то и понятна нам, от той жизни ещё не отрешившихся...
* * *
В конце марта девяносто второго года Данька , прикинув свои и наши возможности, предло-жил устроить четырех-пяти дневный отпуск. Он почувствовал, что мы переутомлены, устали за год мытарств, учебы и всего остального, и решил устроить небольшую разрядку. Сам он ещё осенью успел слетать на 10 дней во Францию, вернулся посвежевший, полный впечат-лений. И очень беспокоился за нас с Зоей. Старые туристы и байдарочники, мы быстро все собрали и рванули сверху вниз по карте Израиля... Данька хорошо подготовился, прора-ботал маршрут, большую часть которого мы все видели впервые. Зеленый весенний Север за два часа сменился на песчано-зеленый Центр, потом пошло что-то похожее на нашу Кубань - поля пшеницы и картофеля - а за Кирьят-Гатом и южнее начала вырисовываться пустыня. Не доезжая Беер-Шевы, мы свернули влево на Арад, а затем начали спуск к Мерт-вому морю. Когда видишь это место впервые, оно поражает воображение постоянной сме-ной пейзажа. А когда мы оказались на отметке минус 420 метров, увидели само море и окунулись в него, нашему удивлению просто не было предела. Казалось, что ты плаваешь в соленом глицерине, состояние почти полной невесомости приводило в изумление необыч-ностью ощущений. Прикосновение к одному из Чудес Света радовало и восхищало, как бы возвышая нас в собственных глазах. Неужели это мы! Эту фразу с разной периодичностью мы с Зоей повторяем рефреном до сих пор, но тогда - мы просто захлебывались от вос-торга. А Данька посматривал на нас немного свысока и очень собой гордился. К вечеру, миновав пустыни Негев и Арава, мы прибыли в Эйлат. Устроились простенько, по-туристски, в кэмпинге напротив Подводной обсерватории. Поесть отчасти привезли с собой, отчасти покупали и готовили на месте. Культа из этого не делали и старались побольше набираться впечатлений. Плавали с маской, припасенной Данькой, и любовались на кораловый мир, такой цветной и такой необычный. Это была "сказка" из телевизионной передачи! Но можно было потрогать её своими руками. Разноцветные рыбы, размером от пескарика до сазана плавали рядом с нами и выхватывали крошки хлеба прямо из зажатой в ладони горбушки. А со дна смотрели на нас ледяные глаза змееподобных и ядовитых мурен. Сама обсерватория поразила многообразием никогда до этого не виданного мира: гигантские черепахи, акулы, тунцы... А ещё и ощущение какого-то благодатного и комфортного тепла на улице. В майках и шортах мы бродили там с утра до вечера, купались... В один из дней Данька завел нас во внутренний двор ближайшей гостиницы. Бассейн, пальмы, шезлонги, холодные напитки, подаваемые прямо к месту неги и полного расслабления. Мы ощутили, что до такого образа жизни нам ещё далеко. Но ощущение это не было болезненным, мы уже привыкли обходиться только самым необходимым и в связи с этим больших неудобств не испытывали.
В последний вечер прошлись по северному берегу вдоль совсем уже шикарных гостиниц в первом от моря ряду. Насмотрелись на раскованную, свободно себя чувствующую публику, сидящую за столиками красивых кафе и ресторанов. Ознакомившись с ценами на очень аппетитные блюда, указанными при входе в каждый из них, немного взгрустнули... Это не наше... уровень другой. Но Данька не дал нам совсем увянуть от этих невеселых мыслей, завел в ресторан под гостиницей Царь Соломон и накормил мороженным по 18 шекелей каждое. Подобной роскоши мы в Израиле ещё не пробовали. Если пересчитать наше с Зоей пособие на порции этого мороженного, то, я думаю, хватило бы аж на по двадцать порций в месяц на каждого. Обычно же, когда у меня в кармане было 5 шекелей, я чувствовал себя уверенно и свободно - этого хватало на половину фалафеля и пачку сигарет TIME, а тут мы разошлись и позволили себе такую роскошь, такой разгул...
Сейчас, по прошествии времени, и мы можем себе позволить, абсолютно не задумываясь,
сесть в любом ресторане и пообедать-поужинать, не обращая внимания на цены... Тут как-то, лет десять назад, в газетах была опубликована ежегодная таблица децимального деления населения Израиля по ежемесячному доходу. Мы с братом оказались в самой верхней десятой графе, пусть даже и в нижней её половине.
* * *
Первого августа 92 года наша семья, наконец, воссоединилась в Израиле. Брат со всеми своими домочадцами прилетел и позвонил Зое домой из Тель-Авива. Она перезвонила мне и оставила его телефон. Я подошел к Оферу и тихо спросил, могу ли я позвонить со служебного телефона в Тель-Авив. Объяснив причину, добавил, что не видел брата полтора года. Офер милостиво дал разрешение. С братом мы договорились, что приедем через два дня, в субботу, повидаться. Мама неважно себя чувствовала, и мы поехали на Данькиной машине втроем. Путь от Хайфы до Тель-Авива занимает немногим более часа...
Изрядно покрутившись по городу, нашли улицу и дом. Поднялись, позвонили. Артём, открыв-
ший нам дверь, выглядел похудевшим и потемневшим. Мы уже привыкли к здоровому здеш-нему загару, а они все смотрелись бледными, утомленными, недокормленными. Тина Мори-совна, Итина мама, Мира Морисовна, её сестра, брат, Ита – все они суетливо крутились среди огромного количества вещей, в беспорядке разбросанных по большой квартире родст-венников Бориса Яковлевича, находящихся в этот момент за границей. Братнины мальчишки Минька и Йоська успели вырасти и повзрослели... По всему чувствовалось, что общее руководство в этом «коллективе» лежит на тесте. Он все время куда-то звонил, уверенно говорил на иврите, знакомом ему с детства. Сразу предупредил, что времени у них мало, потому как сейчас все они едут обедать к его родственникам. Мы с братом только успели посидеть в уголке и обменяться новостями, как появился пожилой мужчина, приехавший за ними... С нами его даже не познакомили. Короче, все они уехали, а мы снова оказались в Данькиной машине. Зоя достала бутерброды, какое-то питье. Перекусили и стали выбираться из города в обратный путь.
Я мысленно посочувствовал брату, понимая, что такая плотная зависимость от малознако-мой родни имеет в будущем свои положительные и отрицательные стороны. И чего здесь больше, один Б-г знает. Но тут уже у каждого своя дорога...
Они решили осесть в центре, через несколько дней сняли на всех семерых квартиру в Рамат Гане и начали отсчет своей абсорбции. Ульпан... Курсы... Поиски работы... Ребята пошли учиться.
А первый раз мы все вместе собрались у нас в Хайфе на нашу с Зой годовщину, 11 сент-ября. Данька в это время был во Франции, свою машину, улетая, оставил брату. Мальцов послали к нам автобусом ещё с вечера. Я их встретил и привез в объятья бабушки Лили и тети Зои. Каждый из них держал в руках букет. Позже выяснилось, что расторопные ребята уже устроились продавать эти букеты на перекрестках остановившимся на красный свет водителям. Остальная команда впятером прибыла наутро. Сидя за столом я почувствовал огромное облегчение, все были в сборе. В нашей семье был уже прецидент времен Гражданской войны, когда четверо детей моей прабабушки и она сама оказались за Океаном, а две дочери – в Москве. Они так и умерли, больше не увидев друг друга. И у меня все эти полтора года кошки скребли на душе...
А в декабре брат прикатил к нам на белой красивице-машине NISSAN SUNNY. Такого у нас в семье ещё не было. Наши с Данькой машины были попроще. Всех это очень радовало. Семья поднималась из руин! На радостях решили всей компанией и с мамой прокатиться на Кинерет, а на обратном пути зарулили в Кармиэль. Подъехали к нашему будущему дому... Радушные хозяева квартиры, увидев нас всех в окно, спустились, пригласили зайти и посмотреть. Так наша предполагаемая покупка получила общесемейное одобрение.
* * *
Ещё одна история, характеризующая нюансы нашего врастания в здешний быт. 31 декабря
1992 года. Мы втроем, Михаил, Мики и я, поговорив в обед о том, о сем, решили отвалить часа в четыре-пол пятого, чтобы успеть отдохнуть перед встречей Нового года. И где-то в начале пятого начали собираться. В этот момент в комнату вошел Надав.
- Что случилось!?- спросил он, увидев нас, собирающими свои катомки. - Мы сегодня полдня работаем?
Я ответил за всех, сказав, что сегодня Новый год...
- Это же христианский праздник, день рождения А-Ноцри... Кристмас... А мы - евреи. Это к нам не имеет отношения!
- Рождество, о котором ты говоришь, было неделю назад, а сегодня - Сильвестр,
праздник снега и Новый год... - не сдавался я.
- Вы что - тоже так считаете? - уже через мою голову обратился он к ребятам.
Те смутились. Михаил открыто проповедовал иудаизм, а Мики объявил себя соблюдающим
традицию ещё с Саратовских времен. Оба они в связи с этим неловко себя почувствовали под его напором. Но я уперся и решил не отступать. Из-за отсутствия нормального иврита я был не в состоянии объяснить ему, что такое этот праздник для нас. Какая тут религия! Это праздник надежд, всего самого светлого и радостного. В советское время он, единственный, не имел политической окраски. Поэтому, спотыкаясь, пробурчал нечто о том, что так воспитан и не могу сразу поменять обычаи и традиции. Надав развел руками и вышел, а я повернулся к ребятам.
- Ну, я пошел, мне ещё до Хайфы пилить. С Новым Годом!
- С Новым Годом! - откликнулись они. - Мы ещё немного побудем... Прикроем.
Подойдя к выходу, я поставил сумку в кресло, вынул из касеты-хранилища свою табельную карточку и отбил её на часах-автомате. Вдруг почувствовал какое-то движение за спиной. Обернулся. Передо мной стоял Надав, вышедший из своей комнаты и державший в руках две ярких коробки.
- Ну что ж, Радомир... Если Сильвестр для тебя праздник, я тебя поздравляю, а тут тебе от меня подарок. - он протянул мне упаковку со знаменитым местным ликёром САБРА. И доба-вил:
- Это передай вместе с поздравлениями супруге. - во второй руке он держал и подал мне
коробку конфет.
- Спасибо!... - я растерялся, не зная, что ещё ответить, а он продолжил.
- Хорошего и удачного года. Мы надеемся на тебя с датчиком угла. Очень надеемся.
Постарайся его довести, это очень важно для Алеф-Бет.
- Спасибо! Я постараюсь! - и открыв дверь, вышел.
* * *
В какой-то день в середине ноября, притомив глаза над микроскопом, я решил выйти на ули-цу. Стоял на нашем углу, курил и через спину человека, читавшего в трех метрах от меня русскую газету, разглядывал заголовки. И когда тот наполовину развернулся, я ахнул:
- Владимир Захарович! Вы меня не узнаете?
- Горкин! - изумился он.- Привет!
Когда-то мы с ним работали в лесном институте. Он - начальником вычислительного центра, а я научным сотрудником в энергетической лаборатории. Были мы в неплохих, я бы сказал, товарищеских отношениях. Последний раз виделись года два назад при отъезде, в ОВИРе. Он притулился ко мне в очереди по каким-то своим делам. Потом постояли, поговорили и разошлись. И вот, на тебе... Встретились! И где? Оказалось, что живет он в Кармиэле, пре-подает в здешней михлале (разновидности института-техникума), а сюда зашел поговорить о работе на ВЦ фирмы ДЕЛЬТА, вход в которую был прямо напротив, через проезд. Снова поговорили. Обменялись телефонами и разошлись. А через неделю я позвонил и заехал ве-чером после работы поболтать. На таком растоянии от дома (это я ещё про Москву так гово-рю!) это был уже почти родственник. Обитал он с женой в небольшой квартирке на улице Ияхиам. Когда я пришел, поздоровался, и меня усадили в салоне на диван. Тут же откуда-то из под обеденного стола появился очаровательный пёс, мальтийский болон, белый, лохма-тый и необыкновенно приветливый. Привезенный ими ещё из Москвы два года назад. Он легко впрыгнул на диван, притулился к моему бедру и стал просовывать свою голову под мою руку, явно напрашиваясь на ласку. Мы сидели и разговаривали, а я гладил это необык-новенно теплое существо. И такая от него исходила волна покоя, и так дружелюбно он лиз-нул мою руку, погладившую его, что я расстаял от удовольствия. Посидел недолго, мы пого-ворили о том, о сем, пятом-десятом и договорились встретиться позднее, но более основа-тельно, во внерабочее время и не вечером. Я собрался уходить, а Владимир Захарович по-шел проводить меня, взяв своего питомца на вечернюю прогулку. Подошли к машине, стали прощаться. Малыш, так звали собаку, деловито поднял лапу над задним колесом... На этом мы расстались. Накоротке пару раз встречались. А в январе Владимир Захарович позвонил и со вздохом сообщил, что уезжает к дочери в Австралию. Она ещё из Москвы вышла туда замуж, родила ребенка и звала родителей к себе. Я сказал, что рад за него. Конечно, вторая эмиграция - это не сахар, однако... Ведь все-таки это дочь!
- Но у нас очень непростая проблема. В Австралию не разрешено ввозить животных с дру-гого континента. Необходимо проходить восьмимесячный карантин в Лондоне. Мы не знаем, что нам делать с Малышом. - совершенно убитым голосом сказал он. И продолжил:
- Может поможешь, приютишь сироту... Поговори с женой...
- Конечно, поговорю... Перезвоню минут через десять. - и я побежал к Зое.
Воспоминания про теплую спинку под рукой, такую «меховую» и приятную, встряхнули меня. И бросившись к жене и матери, я начал их уговаривать. Когда-то в доме у родителей жила мальтийская болонка-девочка по имени Жулька. Это было лет двенадцать назад, и я напи-рал в основном на эти воспоминания. Мне просто захотелось иметь под рукой эту теплую живую душу. Собак я люблю с детства, а одна из них, волкодав Орлик, спасла меня, десяти-летнего, в Забайкалье от стаи волков... Желание было так велико, что женщины под моим натиском отступили. Мать поворчала немного про свою рану на ноге, но я клятвенно обещал мыть пол три раза в неделю. Оба мы, правда, тут же о своих претензиях и обещаниях забыли.
Я позвонил Владимиру Захаровичу, сказал, что берём, но...мне из личного опыта с Жулькой известно, что болонки очень тяжело переживают расставание с хозяевами. Во время отъез-да родителей, когда я перевозил собаку к себе, она могла неделями безучастно лежать в коридоре у выходной двери... Поэтому я предложил, что раза два в неделю после работы буду заезжать и гулять с Малышом, общаться, приучать к себе. Впереди полтора месяца и я надеюсь на успех. Владимир Захарович согласился. Поначалу мы гуляли вместе, втроем - он , я и Малыш. Но потом мне доверили делать это уже одному. В целом все шло нормаль-но, а в конце февраля, за неделю до их отъезда мы наметили операцию по перемещению Малыша в нашу квартиру в Хайфе. Я после работы заехал, взял Малыша и Владимира Захаровича с Зиной, так звали его жену, и повез в Хайфу. Весь вечер мы провели вместе. Вместе сходили на прогулку. Пес вел себя очень спокойно. Мы взяли с собой все его причиндалы: поводок, миску, расческу и тряпку, с которой он любил играть. Переночевали. Утром он проводил нас всех без особого волнения.
Когда мы вернулись в Кармиэль, Зина, расплакалась. Сердце у меня разрывалось от жалос-ти и сочувствия, и я пообещал то единственное, что мог - сделать все для того чтобы убе-речь Малыша от стресса и его последствий... И обещание свое сдержал - почти семилетний тогда Малыш счастливо прожил у меня в доме одиннадцать с половиной лет, окруженный заботой и вниманием. А восемнадцать лет для собаки это 108-115 человеческих ...
Два дня после переезда Малыш прожил у нас нормально. А на третий - все понял, забился под диван в салоне, выходил только пить и на прогулку. Ел совсем немного и только по но-чам, тайком. Поскучнел. Началась ломка. Я старался изо всех сил отвлечь его, но пес отощал, поник и не хотел общаться. Это продолжалось дней пять. И однажды рано утром я повел его на прогулку в лесок на склоне ущелья, куда выходил один из подъездов нашего дома. Место довольно пустынное. Малыш прошел немного вниз и "присел орлом, задумавшись", а я стоял и курил метрах в шести и повыше. Вдруг вижу, сбоку от него из-за кустов появляется крупный шакал, и, не оставляя сомнений в своих намерениях, крадется, приближаясь... Я намного дольше пересказываю случившееся, а тогда мгновенно нагнулся, схватил камень и швырнул, рассчитывая попасть между шакалом и Малышом. Мне это удалось, а Малыш, отреагировав на взмах руки, на долю секунды раньше обернулся. Увидев шакала, он рванулся вверх, но три-четыре раза буксанул на мокрой от дождя почве, а потом полетел вперед, обгоняя свои лохматые белые уши. Не останавливаясь, он буквально вскарабкался и взлетел на меня, перепачкав брюки и куртку. А я, прижав его к себе, гладил и успокаивал. У собаки был натуральный нервный шок. Он задыхался, лез все выше, и в конце концов обессилено повис у меня на плече. Придя домой, я отмыл и напоил псюку, положил на его собственную тряпку, пригладил и укрыл старой курткой. Он быстро заснул, но во сне вздрагивал. Посидев около него немного, я поехал на работу. На час опоздал, но волновало меня другое, как там Малыш? Несколько раз звонил домой, ничего особенного не происходило...
- Лежит под диваном. – докладывала Зоя.
А когда я вернулся вечером, пес вылез оттуда и заковылял мне навстречу... Я, понял, что «лед тронулся»... И, ещё стоя у двери, поднял его на руки, погладил, а он лизнул мне снача-ла руку, а потом щеку. И с этого дня стал спать у меня в ногах...
Прошло ещё совсем немного времени, и Малыш стал частью нашей жизни. Встречая меня по вечерам, он прыгал у ног до тех пор, пока я не брал его на руки. И оказавшись там, он сразу разворачивался и пристально смотрел сначала на Зою, а потом на мать. По собачей своей психологии он выбрал в семье старшего и служил ему. А с остальными соревновался за место у трона. Взгляд пса словно бы говорил: «Вы видите, где я, и где Вы?! Кто я, и кто Вы?!»
Во всем же прочем был он ровен и дружелюбен со всеми. И постоянно менял лёжку, стара-ясь расположиться в доме так, чтобы видеть и контролировать всех сразу.
Когда мы перебрались в Кармиэль, стоянку для машины я выбрал со стороны окон салона. Возвращаясь с работы, захлопнув дверцу и включив «пискун» сигнализации, я в ту же секунду видел взметнувшуюся в левом углу окна лохматую белую мордаху. А Зоя изнутри наблюдала непрерывно метущийся из стороны в сторону хвост. Пока я проходил по двору пёс призывно попискивал сверху, а в момент, когда уже входил в подъезд, он устремлялся от окна к двери и продолжал приплясывать уже там. Это стало ежевечерней семейной традицией, очень развлекавшей нас. А когда появился и подрос до двух-трех лет внук, иногда гостивший у бабушек, они с Малышом неслись уже наперегонки, соревнуясь за удобное у окна место. И были почти одного роста. Где-то в альбомах есть несколько таких смешных фотографий...
* * *
Ещё в декабре девяносто второго мы по совету Даньки начали подыскивать себе квартиру. Зоя приезжала в Кармиэль днем и занималась поиском с посредниками, а вечером мы вместе возвращались в Хайфу, по дороге обсуждая результаты. По пятницам, после работы,
заканчивающейся в час дня, объезжали заинтересовавшие места вместе. Иногда приезжали
и в субботу, прихватив с собой маму. Изредка и Данька составлял Зое компанию в этих поисках. К январю, изучив «рынок», остановились на четырехкомнатной квартире на третьем этаже восьмиэтажного дома с лифтом. Дом стоял на левой стороне односторонней улицы, вдоль правой стороны которой тянулось довольно глубокое ущелье... Вид из окон был великолепный: прямо, на север - горный хребет, а на восток, справа - невысокая гора с живописным поселком на вершине... Стоила квартира 64.5 тысячи долларов. В начале января заключили договор , в котором был оговорен срок вселения не позднее 15 мая. И переехали на новое место мы 7 мая.
Пять месяцев между двумя этими датами были потрачены на заказ и покупку мебели, всевозможной домашней утвари... Короче, устраивались мы тут уже всерьез и надолго.
Переезд наш совпал с двумя не связанными друг с другом событиями. Годовщиной смерти отца и еврейским праздником Лаг-ба-Омер. А за несколько дней до этого я видел удивитель-ный сон. Причем обычно сны не запоминаются, а этот остался в памяти до мельчайших де-талей. Хожу я по нашей новой квартире... В ней абсолютно пусто... Все чисто и отремон-тировано... Думаю, как и в каком порядке буду вносить и расставлять мебель... Подхожу к открытому окну и вижу внизу во дворе отца в военной форме, и не одного, а в паре с его однополчанином Константином Иосифовичем Богданасом. Оба в полковничьих погонах, в
фуражках... Мимо проходят обитатели дома и оборачиваются на них. Они смеются и смот-рят на меня снизу... Вдруг Богданас, бывший всегда завзятым шутником, кричит мне:
- Радька! Ты, сукин сын, чё гостей на улице держишь!? А ну, открывай дверь...
Я бегу к двери, открываю, а они уже на пороге. Смотрю и не верю своим глазам... Ведь Богданас умер на полгода раньше отца... А отец говорит мне, что в Гефсиманском саду в Иерусалиме есть место, где небо сходится с землей... Они гуляли напару и забрели на этот свет. И никто их не остановил!. Тогда и решили поехать в Кармиэль, посмотреть, как мы там устраиваемся. Рассказывая, он ходит по квартире, везде заглядывает... Богданас сказал, что квартира очень хорошая, планировка удобная, и смотрит на север - не жарко будет... А отец спрашивает, где, мол, мама будет жить. Я ответил, что в одной из этих двух одинаковых комнат, как сама выберет. Отец посмотрел и сказал, что правая, пожалуй, посветлей будет, а левая - потише, дети внизу не так шумят... А я стою рядом, хочу до него дотронуться и не могу. И тут Богданас говорит, что им пора, и протягивает мне руку... Подаю свою, и он её жмет с такой силой, что я просыпаюсь от боли...
Правая ладонь была сведена судоргой... Пришлось вскочить с постели и отогревать её горячей водой над раковиной в ванной. Потом сел за стол, набрал в стакан воды и долго отпивался... Всего трясло... Уже светало... Малыш, пришедший к столу следом за мной, склонив голову на бок, смотрел на меня непонимающим взглядом. А я, закрыв глаза, снова видел их, молодых, здоровых и улыбающихся!. Даже слезы навернулись. Плеснул в стакан водки... Выпил, отдышался... Полегчало... В голове просветлело... Закурил... Пёс, потянув носом воздух, несколько раз громко и неодобрительно чихнул, а потом запрыгнул мне на колени и лег, прижавшись к животу...
Наутро рассказал матери. Она почти не прореагировала, а только постучала пальцами по поверхности кухонного стола и сказала, подумав, что отец ей ни разу за шесть лет не при-снился. И добавила:
- Ладно, будем переезжать седьмого.
* * *
Переезд начался утром. Пятеро грузчиков вынесли и погрузили в крытый грузовик весь наш
нехитрый скарб. Малыш очень нервничал, сидя на улице на поводке с соседской девочкой.
Когда закончили погрузку, он принялся лаять, и как только его сняли с поводка, рванулся к моей машине, влетел в открытую дверь, проскочил на водительское сидение, и встал на нем, опершись на руль. Он так и доехал до Кармиэля, стоя у Зои на коленях и глядя вперед.
Разгрузились быстро, расставили мебель по комнатам и начали раскладываться. Провозив-
шись весь день, привели квартиру в мало-мальски приемлемое состояние. На вечер мы с Зоей были приглашены на праздник Лаг-ба-Омер, который устраивал наш Босс на полянке по соседству с фирмой. Но перед этим я отправился прогулять Малыша. Пес резво рванул вперед, двигаясь по тротуару вдоль высокой каменной стены. Наверху над стеной распола-
гались небольшие полисадники двухэтажных котеджей. На последнем из них, метрах в
пятидесяти по ходу, стоял здоровенный мужик и жарил на мангале шашлыки. В какой-то момент при перекладке один из шампуров упал у него на землю. Не долго думая, он начал счищать вывалявшееся на траве мясо прямо за ограду, и первый кусок упал сверху вниз точно перед носом Малыша. Мгновенно проглотив свалившееся с неба счастье, пес поднял голову, пытаясь понять откуда оно упало. В ту же секунду упал второй кусок, потом третий, потом четвертый... Последний, пятый кусок был прожёван уже с чувством, толком и расстановкой, после чего собака легла на тротуаре и дальше идти была не в состоянии. Домой я принес его на руках.
Наш корпоративный праздник также удался на славу и по объёму съеденного мяса вполне напоминал праздник Малыша. На краю поляны пылали три мангала, с которых непрерывным потоком рассыпались по столам шампуры с шашлыками, стейками, кебабами... На столах в пластиковой посуде в изобилии были расставлены салаты и закуски. Количество спиртного прямому измерению не поддавалось. Босс решил, что русские должны много пить, и не поскупился. Но наш народ навалился больше на еду, а пить немного стеснялся. Тогда Надав стал ходить между столами и самолично наливать женщинам вино, а мужикам - водку. Мы с Зоей стояли немного сбоку, и когда он плеснул от всей души в мой стаканчик, я решил посмотреть, как он сам в этом вопросе разбирается. Взял со стола чистый стаканчик и со словами "For you", попросил наполнить. Чокнулись и выпили. В темноте он выплеснул половину... Но захмелел и от этого... Надав по происхождению йеменец, а у южных народов недостает в организме ферментов, разлагающих спирты. Во всяком случае поплясали мы с ним вдвоем потом от души!
И именно этот день я рассматриваю как дату, когда мы с Зоей успешно преодолели все три этапа "еврейского троеборья" и стояли уже на пороге нормальной человеческой жизни. Статус нашего прежнего доизраильского существования был полностью восстановлен, и на это было потрачено два года и три месяца без четырех дней, если вести отсчет со дня на-шего приезда. В это была вложена бездна труда, и в той борьбе за существование измени-лись и мы сами. Пришло чувство личной ответственности, мы ощутили, что никто, кроме нас, наших проблем не решит, и в любой ситуации мы должны быть готовы к борьбе за себя самих. Никто нам не угрожал, упаси Б-г, но отныне мы всё и всегда решали только сами и так, как нам этого хотелось бы или представлялось правильным...
* * *
На конец мая мы решили назначить новоселье. Большого размаха не планировали, я при-гласил Соломона, Михаила и Мики с женами и Олю с мужем. Обещал приехать и Данька. Здешние магазины и содержимое их прилавков делают домашние праздники совсем необременительными. Но Зоя с матушкой по старой памяти решили все-таки расстараться и по части домашней кулинарии. Это были пока ещё перспективные планы начала недели. А во вторник на работе к нам зашел Надав и сказал, что завтра он приглашает Мики, Олю и меня поехать с ним на технологическую выставку в Тель-Авив, приуроченную к полукруглой годовщине создания государства. Филипп берёт с собой Соломона с Михаилом. Поездка была в высшей степени интересной, мы ехали на такую выставку первый раз. По дороге Надав посвятил нас в историю фирмы, расспрашивал о наших личных делах. Его интересовало, как мы устраиваемся с жильем. В этом вопросе что-то ответить мог пока только я, так как Оля с Мики до стадии покупки ещё не дошли. Я коротко сказал, что и где приобрел, а Надав вдруг поинтересовался, принято ли у нас устраивать "Хагигат байт" - новоселье. Я ответил, что обязательно, а он подхватил эти слова и полушутливо-полусерьезно спросил:
- Ну, и когда будем прибивать мезузу?
- Послезавтра! - проговорил я и машинально, больше из вежливости, пригласил. - Если ты
сможешь, приходи.
- Спасибо! Я поговорю с женой. - это был нормальный ответ нормального человека, и, как
говорят, ничего в нем не предвещало...
На обратном пути Филипп с Соломоном поехали кудо-то по делам, а Босс завез нас троих в Нетанию и повел обедать в ресторанчик с претенциозным названием "Дары моря". Выбором блюд он занялся сам, заказав запеченную рыбу, имеющую множество названий. "Мушт" и "Амнон" - на иврите, и "St.Peter fish"- на английс-ком. По русски её называют "Рыба Святого Петра". Я не специалист в ихтиологии, но слышал, что это реликтовая рыба, которая водится в Кинерете с Библейских времен.
На вкус рыба показалась великолепной! И единственное, что очень мешало, это была манера Надава пользоваться ножом и вилкой при разборе рыбьих костей. У меня из этого просто ничего не получалось... Выкрутился я следующим образом. Сначала, в порядке общих рассуждений о различии культур, рассказал анекдот про капитана дальнего плавания, крутившего на палубе роман с пассажиркой и прыгнувшего в воду вслед за уроненной ею сумочкой. Капитан был атакован акулой, мужественно достал из ножен кортик, но услышав сверху возглас возлюбленной: - Рыбу, ножом... Фи! - убрал оружие и героически погиб, но не нарушил правил этикета.
Надав вежливо посмеялся, после чего я бросил нож и сказал, что перехожу на, пусть варварский, но свой способ употребления даров моря. И начал разбирать кости руками. Все
смотрели на мои достаточно ловкие движения (уж что-что, но это я хорошо умею делать), а
Босс вдруг положил нож, и, наблюдая за мной, стал делать то же самое. До сих пор не могу
понять, что это было - просто интерес к необычному или уважение к чужим, пусть и чуждым,
обычаям.
* * *
В пятницу вечером, когда мы все собрались и уже готовы были сесть к столу, раздался звонок. Я открыл, на пороге стоял Надав с женой и цветами. Кровь ударила мне в лицо, ведь я, дубина, даже не сказал ему адрес, и сейчас, оторопев, спросил:
- Надав! Как ты нас нашел?!
Он самодовольно улыбнулся и сказал:
- Для этого у меня есть Джина!
Они принесли подарок - огромное хрустальное блюдо для фруктов. Обошли и осмотрели квартиру. Долго разглядывали портреты на стенах. Больше всего заинтересовали их портреты молодого отца в военной форме и моего прапрадеда Альтера Эйхенберга, бородатого, в широкополой шляпе.
За столом, кроме Даньки и мамы, Надав и его жена Нира всех уже знали по совместному походу на концерт Йардены, поэтому ужин прошел спокойно и непринужденно. Ели все, всё и с аппетитом. Они воздали должное нашей домашней кулинарии, спрашивали из чего, кем и как это приготовлено. В перерывах Надав распрашивал нас с Михаилом о прежней работе, особенностях жизни на советских предприятиях. Попросил сделать сравнительные оценки, прикинуть что из лучшего, виденного там, мы могли бы предложить использовать на Алеф-Бет. Его интерес к нам был не праздным. Он явно хотел понять, с кем имеет дело, каковы наши интересы и возможности. Да и, вообще, что мы за люди?
Нам тоже было интересным такое общение. Это были люди иной культуры, иных взглядов на жизнь, воспитанные в другой человеческой среде, с иными жизненными установками. Они были очень вежливы и интеллигентны, умели и хотели вести беседу, легко находя интересующую собеседников тему. Мнение свое не навязывали и очень уважительно выслушивали чужое.
В какой-то момент Надав увидел Данькину гитару, спросил, чья? Попросил что-нибудь сыграть. Данька спел несколько наших туристских песен, а потом "Ям а-Тихон" Шломо Арци,
добавив к ивритскому тексту несколько куплетов в собственном переводе на русский. Надав
с женой подпевали нашему сыну и были очень растроганы.
Пробыв с нами два-три часа они откланялись.
Глава 14
После успешной сдачи Заказчику датчика угла Олю перевели на полную ставку в наш про-ект, добавив к ней еще одну работницу Таю, уже двенадцать лет работавшую на фирме. Втроем мы начали изготавливать первую опытную партию датчиков. Распределили работы. Оля, как уже более опытная, начала мотать шприцем статоры, а Тая - роторы. Ей это не сразу далось. Но Мики придумал специальный разбирающийся шаблон для небольшой намоточной машинки, на которой Тая готовила заранее секции обмотки. И потом уже укладывала их в пазы ротора. Когда эта работа была налажена, меня к себе в комнату зазвал Филипп.
- Слушай, доктор! Что ты над ними, как над птенцами, хлопочешь? Пора уже начинать думать над силовыми двигателями. Вместе с датчиком угла они являются элементами одного проекта, и Заказчик ждет их с тем же нетерпением. За женщинами ты приглядывай, но сам садись в андасе и работай над двигателями. Это для тебя сейчас задача номер один. Подними все, что Вы с Михаилом и Мики подготовили осенью, и "давай, давай работай!". Последнюю фразу он произнёс уже по-русски, обучившись в цеху у наших ребят.
Это была его система. Поводок должен быть натянут на полную. Да и женщин он, в отличии
от меня, не жалел. Пусть, мол, сами думают. Это уже технология, науки тут никакой нет, а как укладывать провода они должны знать лучше доктора. Потом я привык к такой его мане-ре руководства, но первое время она мне очень мешала. Не успевал я закончить одно, как меня уже бросали на другое. И этот переходной период становился просто испытанием на прочность - работы становилось вдвое больше, а голова по-прежнему оставалась только одна. Прошло два-три года, прежде чем я выработал некую собственную систему взаимо-действия с Филипом. Но для этого надо было ещё освоить язык, и обрести уверенность в себе, в своем умении побеждать возникающие проблемы. Тогда уже и я научился работать с ним, то есть воспринимал его шумные указания, как директиву, а не как конкретные приказы, и, главное, он тоже уверовал в мои возможности и по мелочам с распоряжениями не вмешивался. Короче, притерлись - так это называется по-русски.
Но этому способствовало и его просто удивительное обаяние. У каждого из нас выработана
своя система взаимоотношений с людьми, она "зашита" в подсознании, и часто мы даже до
конца не осознаем почему один человек нам изначально симпатичен, а другой нет, хотя ни
того, ни другого мы вовсе не знаем. Филипп понравился мне с первой минуты открытым пря-мым взглядом, улыбкой и энергичным рукопожатием. Есть, наверное, какая-то чувствитель-ная сфера, способная анализировать ощущения от соприкосновения ладоней. Мы померя-
лись силенками в то время, когда меня принимали на работу, и я тогда ещё ощутил, что в этом человеке, в его личности мне ничего не мешает. Вот Соломон, того я не то чтобы поба-ивался, нет, тут было что-то другое. Где-то глубоко внутри глаз я видел жёстокость, которая меня настораживала. В открытый бой, если это требуется, я по жизни иду лишь при полном
исчерпании терпения с одной стороны, и достаточной уверенности в себе - с другой. Иначе не имеет смысла начинать. И рядом с Соломоном, которому, несмотря ни на что, обязан по гроб жизни за помощь при приеме на работу, я всегда стоял "поджав ладони и ступни", что-бы он не отдавил ни того, ни другого. Надав поначалу попросил его помочь новичкам огля-деться и войти в курс дела, и, слава Б-гу, деятельность его, как таковая, относилась к совершенно далекой от меня области плазменных покрытий, и посему в профессиональной сфере мы не пересекались, ну, а в остальном – ни по возрасту, ни по целям - делить нам было нечего.
Филипп решил по-своему отметить победу с датчиком угла. Он зазвал меня к себе в комнату, усадил, попросил у секретаря кофе для обоих и обратился с хорошо обдуманной речью. Обдуманной я говорю потому, что вся она была мне понятна, а это значит, он заранее подобрал и слова, и выражения. Подготовился. Начал Филипп издалека, прошелся, как говорят, по истории вопроса, отметил, что ему со мной приятно работать, что я ответственнен, исполнителен и, как профессионал, я его полностью устраиваю. Он видит некоторые проблемы в коммуникации из-за слабого знания мною языка, но это пройдет... Главное же, что ему мешает, это отсутствие у меня организационных навыков в израильской производственной среде и увлечение чисто технической стороной дела. Посему он, Филипп, предлагает мне союз, в котором берет на себя логистику. Он рассказал мне, что по образованию и военной специальности неплохо разбирается в электротехнике, то есть понимает все мои действия и будет стремится их во всем поддерживать, но и я, в свою очередь, должен вписываться в рамки его указаний. Это был наш первый серьезный разговор "бэ арба энайим" (с глазу на глаз), и закончил он его на весьма интересной ноте, подчеркнув, что наша общая цель - процветание фирмы, что в этом он не признает ни компромиссов, ни послаблений, как себе самому, так и окружающим. В общем, легкой жизни Филипп не обещал и к требовательности своей просил относиться с пониманием.
Отец мой когда-то в молодости учил меня, что самое дорогое, самое важное, за что приходится потом дороже всего платить - это понимание и правильная оценка ситуации. А тут мне дружественно и доходчиво объяснили правила, по которым надо играть. За такое я мог быть только благодарен.
* * *
Силовой двигатель, как разновидность электрических машин, отличается от всех иных тем,
что, помимо стандартного вращательного режима работы, должен работать в упор, стоя на
месте и развивая постоянную большую силу. Как пример, можно вспомнить силовые двигатели, установленные в основании Останкинской телебашни и натягивающие тросы, подворачивая в нужную сторону конструкцию башни, меняющуюся по длине в зависимости от температуры и ветровой нагрузки. Но это огромные машины. Мои же по форме и виду напоминали ювелирные украшения какой-нибудь африканской дивы, благо коллекторы их действительно были покрыты золотом. А сила от них требовалась, относительно их размеров, очень серьезная.
И проблем с этими двигателями было никак не меньше, чем с датчиком угла, правда были они совсем другого свойства. Расчеты магнитных цепей и электромеханических параметров были достаточно сложны, но в общем-то понятны. А вот конструкция машины смотрелась абсолютно незнакомой и технологически неясной. Как все это изготовить, в каком чередовании и на каких приспособлениях? Каждый шаг рождал новые заковыки, новые мучения. Пока это мы научились наощупь чувствовать используемые материалы! Пока на-щупали правильный путь и последовательность операций! Прошло два-три месяца до того времени, когда в руках у нас заблестели отшлифованные сердечники. Но были по дороге и совершенно драматические ситуации, когда приходилось принимать решения с полузакрытыми глазами. И здесь, так же как и при изготовлении первых датчиков угла, прежде всего речь шла о неподъемных предпроектных затратах.
Сердечники двигателей склеиваются из очень тонких зубчатых пластин сложной конфигурации , выштампованных на специальных штампах с суперточными матрицами и столь же точными пуансонами из рулонов специальной электротехнической стали. Поэтому, прежде чем делать двигатель нужно было купить это точное и дорогое оборудование и сталь. Но стоило оно свыше 40 тысяч долларов, выплачиваемых до начала реализации заказа. Затраты на материал были несколько дешевле, однако с деньгами, как Вы уже знаете, у нас была некоторая напряженка. Кроме того, отсутствие опыта не гарантировало попадание в цель с первого выстрела, а тогда бы пришлось идти на такие серьезные затраты повторно. И мы с Соломоном и Филиппом ломали голову в попытках найти оптимальный выход из этого положения. Задачка в примитивных терминах была такая:
Как, не имея денег, из абсолютного «ничего» сделать довольно дорогое «что-то», да ещё и в кратчайший срок?
Решение нашли, но вся ответственность опять ложилась на мою шею. Мы приглядели неподалеку склад листового черного металла, где имелись в наличии полумиллиметровые листы произвольных размеров. Порывшись в книгах и припомнив все нюансы магнитных свойств листовых сталей, я предложил (вместо штампованных ламинаций из спецстали вкупе с матрицами и пуансонами за сорок тысяч долларов) купить за копейки да ещё и в долг тутошние листы. А потом отжечь, сложить и вырезать из них электроэррозионным способом пластинки-ламинации для сердечников. Честно и сразу скажу, что электроэррозия – это идея Соломона, высказанная немного раньше в процессе обсуждения предположения, а что если бы электротехническая сталь в руках у нас была бы, то как бы мы её?... И мы пошли «во-банк», явно блефуя, но с некоторой надеждой на успех. Правда, Соломон, взявший на себя организацию этого процесса, сразу твердо объявил, что за результаты он ответственности не несет. Я зашел к Филиппу чуточку позже и попытался объяснить, что это неправильно, весь риск списывать только на одну мою бедную голову. Ответ его меня поначалу обескуражил. Я привык к более благородным методам ведения совместных дел, а тут мне было сказано, что ты, доктор, за то и получаешь свою зарплату, что принимаешь ответственные решения. Тебе за это платят больше, чем рабочему у станка… И если ты пришел со мной ответственностью делиться, то имей ввиду, что у меня её тоже хватает. Я ответственности не боюсь, но и с тебя тоже снимать её груз не хочу. Вот так мы сразу должны с тобой договориться, здесь - на берегу. И повторил, глядя на моё унылое лицо, фразу, сказанную в момент зачисления меня на Алеф-Бет:
- А кто тебе сказал, что жизнь легкая штука?
Пришлось принять это к сведению. Насчет зарплаты Филипп, конечно, перегнул. В это время была она у нас позорно маленькой, если брать в сравнение докторские да и инженерные уровни коренных израильтян. Тот же Офер, уходя, разгласил нам свои секреты – ровно в два раза его часовая ставка была больше нашей. Но репатрианский комплекс неполноценности на психологическом уровне не позволял всерьез поднять голос. Кроме того, я , например, вырос в офицерской семье, где деньги безусловно умели считать, но это была некая закрытая сфера, и с кем попало на эту тему разговаривать было не принято. Считалось, что зарплата – она определяется работой. Хорошо работаешь, хорошо зарабатываешь. Но ходить по начальству с протянутой рукой – это считалось абсолютно недостойным. Исходно предполагалось, что ты имеешь дело с порядочными людьми, умеющими сводить воедино два эти понятия. А тут, и особенно поначалу, держали нас в черном теле. И только тогда, когда у нас появилось имя, хозяин забеспокоился, что «лошадку» могут просто свести со двора, и начал поднимать нам оклады, доведя их до относительно приличного уровня, чтоб мы не заглядывались на сторону. Но и так мы процентов на пятнадцать-двадцать отставали и отстаем от местных инженеров. Про ученых я уже не говорю.... А вот когда речь идет об ответственности, тут уж будьте-нате, но вынь, да положь! Надо сказать, за семнадцать лет бывало всякое, и драли с меня за это по-всякому, но до крайности доходило только один раз, и к моей зоне ответственности случившееся, как обычно бывает, никакого отношения не имело…
Но вернемся к нашим баранам. Нарезанных из дешевого черного металла ламинаций должно было хватить на десять двигателей каждого вида, в том числе по пять опытно-экпериментальных образцов. После этого пришлось их отжигать, но при температуре в тысячу градусов поверхность обгорает и коррозирует. Углубившись в поиски способа защиты, я где-то вычитал про опыты с засыпкой отжигаемого материала алюминиево-оксидной пудрой, когда доступ кислорода существенно снижается, ну, и вредные эффекты тоже. Попробовал, получилось, но извлекал ламинации из емкости желтыми, покрытыми слоем серы и фосфора, вышедшего от температуры наружу. Для очистки пришлось нести их на тонкую пескоструйку. Материал стал мягким и податливым, магнитные свойства его явно возросли, а потери должны были уменьшиться, так как в микроскоп была видна монотонная дисперсная структура. И делал все это я первый раз в жизни.
Получив готовые ламинации, склеили, покрасили, отшлифовали. Осталось – начать и кончить, в том смысле, что намотать, запаять коллектор, опрессовать, залить компаундом и снова отшлифовать. Ломали головы и ногти, распаивали и дышали оловянно-канифолиевой вонью, руки не отмывались от черной эпоксидной смолы. Козел-шлифовщик крыл нас отборным матом, после того как сам же, сволочь, запорол подряд три готовых ротора. И поскольку был он «крутым» ватиком, все это ему с рук сходило. Когда я потребовал справедливости у Филиппа, тот закатил вверх глаза и долго их оттуда не выкатывал. Кто-то из цеха подошел и нашептал, что я напрасно трачу силы, что парень этот - глаза и уши Босса… И я на какое-то время вынужден был затихнуть. А когда все-таки пошел и навалился на Надава, тот сказал мне, что я , наверное, плохо ставлю шлифовщику задачу, что вообще-то он хороший парень. Я возразил, что хороший парень – это не профессия. Тогда Босс пообещал заняться этим сам. Он часто так выкручивается – обещает... и не делает. И в конце концов пришлось нам с Соломоном взять все на себя, то есть съездить на завод, производящий шлифовальные камни, поговорить с тамошними инженерами, объяснить суть проблемы и, получив рекомендации, купить нужные абразивные круги. И так происходило на каждом этапе.
Проблемы возникали, в первом понимании, неразрешимые. Мы расходились поздно вечером в ощущении полного провала, но, как говорится в старой присказке, «с бедой, с ней надо переспать…», и тогда полегчает. И сентенция про «утро вечера мудренее» утешала, правда слабо и ненадолго. Хотя, как правило, наутро действительно становилось легче. Так, один раз я уперся в стену с опрессовкой обмоток. Думал, всё… Бросаю, к черту-дьяволу!… Михаил, подсевший поутру покалякать, выслушал, взял карандаш и чистые листочки и за полдня, спрашивая у меня только общие размерные данные двигателей, нарисовал три приспособления для трех двигателей, на которых до сих пор уже пятнадцать лет их опрессовывают. Я смотрел на его чертежи, как на чудо. Но, видно, у каждого своя судьба, своя голова, свои способности… Это тоже разновидность принятой на плечи ответственности. А тогда - все кончилось благополучно! Так же, как заливка, которую спроектировал Мики, придумав и организовав вакуумную систему, просасывающую заливочную массу через прессформу с двигателем внутри.
В былые аспирантские годы учили меня, что от научной работы не должно «пахнуть потом». Тут, конечно, работа от научной была далека, да и этапы бывали разные, но иногда приходилось выворачивать мозги в состоянии почти полной безысходности. Этот момент наступал обычно тогда, когда все уже было готово. Ротор залит и отшлифован, коллектор прорезан, щетки запаяны, магниты наклеены. Все собрано на испытательном приспособлении, блестяще спроектированном Михаилом. Источник питания подсоединен, включен и… двигатель медленно приходит в движение. Какой это адреналин! Какое сердцебиение! А скорость у него… чуть больше допустимой! Это первый признак того, что грядет недобор по пусковому моменту, а он-то для Заказчика и есть самое главное, важное, желанное! И взять-то его уже негде и не из чего. Все уже изготовлено…Если бы начать сначала, я бы витки изменил, диаметр провода подправил, площадь паза расширил… Я бы… Я бы… Но нет уже ни времени, ни денег что-то изменить внутри этих гладких, имеющих полностью законченный вид железяк. А есть только первая и единственная точка на графике, от которой нужно развиваться в требуемую заданием сторону!... А Рони, это Рони! С ним хорошо только тогда, когда все хорошо. А когда все плохо… с ним совсем
не весело. Да и не только с ним. Свое родное начальство такому исходу дела тоже радоваться не будет. У успеха всегда много друзей, а поражение всегда сирота... И что тут делать? И как быть? И вот здесь уже никто помочь не сможет, здесь уже я крайний. Это моя зона...
И сажусь я молча за стол с испытательным стендом, и начинаю искать невыявленные резервы. Ищу, ищу, и нащупываю маленькую, но надежду. Мы с Михаилом заложили в сконструированный им прибор возможность измерений силы в 72 положениях, равномерно по кругу. Замечаю, что сила двигателя в различных положениях стенда немного меняется. И из 72 этих положений 12 укладываются в отведенные заданием пределы, а остальные на два, три, пять, семь процентов ниже заданного. Этакая круговая пульсация. Двенадцать максимумов, двенадцать минимумов. И делаю я бесконечное количество опытов. И нужны между опытами десятиминутные перерывы для охлаждения машины, иначе сопротивление растет, а ток и сила падают. Тут вползает в голову маленький червячок, идея… И устанавливаю я приспособление в то положение, где сила максимальна. И начинаю делать измерения, переводя измерительный храповик через шесть щелчков на седьмой. И в таблице у меня зарегистрировано уже двенадцать результатов… И все они в задание укладываются… И начинаю я тренировку, как в цирке репетицию. И после пятикратной эквилибристики с прокручиванием получаю всё те же двенадцать нужных результатов. И начинается анализ путей выхода из этой ситуации. Я должен быть уверен, что после бенефиса перед заказчиком, когда ему «лапшу на уши навешаю», в следующий заход, при следующем изготовлении и сборке действительно смогу силу на 10-15 процентов увеличить. Все пути косвенными методами промерены, все параметры по этим измерениям просчитаны, все решения приняты. Можно рискнуть и позвать Заказчика.
Рони с Цвикой отсидели полный день рядом со мной и испытательным стендом. Точечки-меточки мои они не разглядели, а периодичность в шесть щелчков – не расслышали. Все параметры были нормальными, в том числе и пресловутый пусковой момент. У всех трех двигателей. И через три месяца при следующей сборке все стало на свои места, все было точно в пределах, предусмотренных заданием. А сейчас нужно было идти дальше, на следующую амбразуру - механические испытания, удары и вибрации. Для щеточного двигателя постоянного тока это было самое страшное. Подпружиненные щетки начинают дребезжать, и контакт с коллектором может нарушиться...
* * *
Механические испытания мы должны были проводить на оборудовании Заказчика. Приготовили специальный блок, в котором закрепили на подшипниках два двигателя. Один
из них работал, как нагрузка для второго. А сам блок уже ставили и крепили поочередно на вибростенды, на ударные приспособления и на центрифугу. И вибрации, и удары наше детище прошло практически без замечаний.
А вот с центрифугой, где имитировалось воздействие огромного ускорения, возникла совер-
ненно нелепая ситуация. Вечером перед днем испытания играли два основных футбольных
клуба Израиля – Макаби (Хайфа) и Макаби (Тель-Авив). Хайфа потерпела поражение и в
среде работников испытательного центра (хайфовчан) бушевали страсти. Обсуждался ход игры и причины поражения. У каждого в этом вопросе было свое мнение и свои пристрас-тия. А тут так не во-время появляюсь я со своими проблемами.
Центрифуга представляет собой циклопическое сооружение метров семь диаметром и высо-той два метра. Защитная камера из броневой стали толщиной пять сантиметров, а внутри неё трехметровая вращающаяся лапа с крепежной плитой-«ладонью». Блок наш поставили на «ладонь» и указали мне, где и как нужно подсоединить электрические цепи. Я выполнил все необходимые операции, стою, жду. А два механика рядом со мной продолжают вчерашнее сражение... Спрашиваю, что дальше делать? Отвечают, иди наверх и жди. Мы сейчас закрепим твою плиту и запустим. Я пошел наверх, а в это время навстречу спустился третий болельщик, и спор внизу разгорелся с новой силой. Оператор, сидевший за пультом, увидев меня, показал на мои приборы и источник питания, и сказал, чтобы я включил их и проверил токи в цепях. Я подтвердил, что у меня все работает, все в порядке. Но на пульте горела красная лампочка, сигнализирующая, что дверца камеры ещё открыта.
- Вы долго там ещё будете базарить? Закрывайте дверь!
Спустя минуту загорелась зеленая лампочка. А снизу донеслось:
- Готово!
- Ну, слава Б-гу! Закрыли! – и оператор повернул рукоятку переключателя на «START». Внутри корпуса натужно загудел мотор, и лапа начала медленно раскручиваться. Стрелка указателя ускорения плавно двигалась от нуля вправо и переползла уже значение 5g, когда раздался сумасшедшей силы и громкости удар, и одновременно завыла аварийная сирена... Показания моих приборов упали до нуля. А сам я рванулся вниз к дверце. Трое болельщиков стояли «стенкой», не пропуская меня туда. Лапа должна была сначала остановиться... А для меня её выбег длился вечность!
* * *
Когда дверцу открыли и зажгли свет, первое ,что я увидел, был выляющийся на полу и перевернутый вверх ногами мой блок с обрывками соединительных проводов. Сразу же обернувшись, я уперся взглядом в набор крепежных болтов на приставном столике. Болельщики, заговорившись, забыли прикрепить блок с двигателями к лапе, и он, провисев какое-то время на упоре лапы и проводах, грохнул на полном ходу в броневую стенку камеры. Забравшись внутрь и вытащив все это наружу, я обратил внимание на угол блока, вмятый внутрь алюминиевого монолита на три сантиметра. С трясущимися руками я пронес блок мимо «стенки» сочувственно посматривающих долдонов, поднялся наверх и поставил рядом с приборами. Это были первые два двигателя, которые я берег, как зеницу ока. Это была моя надежда... И сейчас она стояла, ещё теплая от перенесенного удара, со смятым углом, погнутыми крепежными болтами и распущенной косой оборванных проводов.
Вокруг метались незнакомые люди, набежавшие на рёв аварийной сирены, что-то спрашивали, но я даже не отвечал, поглощенный мыслью о состоянии двигателей. Начал в
суете зачищать и пересоединять провода, просмотрел механические части снаружи, покрутил роторы от руки и нажал на кнопку включения источника питания. Стрелки на приборах ожили, а двигатели начали вращаться. Я посмотрел на токи – норма, скорость – норма. Переключил направление вращения – норма. И... мешком опустился на стул. А около стояли и шумели сотрудники центра, пораженные увиденным. Вдруг все смолкли. К нам подошел высокий мужчина, в светлой рубашке и в галстуке, явно начальственного вида. Оператор начал что-то ему объяснять, показывая все время на меня и мой блок, но минуя почему-то своим указательным пальцем стоящих тут же рядом «болельщиков». Выслушав его, этот человек, оказавшийся начальником испытательного центра, повернулся ко мне и спросил, всё ли в порядке с двигателями. Я пожал плечами, и ответил, что, похоже, да...
- Как это могло случиться? – продолжал распрашивать он.
- Не знаю. Я подключил внизу провода и находился в это время наверху.
- Кто закрывал дверцу? – повысив голос спросил он, повернувшись к «болельщикам».
- Мы думали, что он закрепил. – залопотали они сразу и втроем, кивая при этом на меня.
- Мне сейчас выяснять некогда, а ты – тут он обернулся к оператору. – разберись и напиши рапорт.
И снова повернулся ко мне.
- Ты откуда?
- С Алеф-Бет.
- Как твоя фамилия?
- Горкин.
- Знакомая фамилия... А это, случайно, не ты сделал датчик угла для Рони?
- Случайно, я.
- Вот оно как... А... я слышал, что начинали его разрабатывать ещё три фирмы...
И что только тебе одному это удалось. Рони мне рассказывал... Эти двигатели ведь
тоже для него... Смотри-ка! Такой удар перенесли и работают!
Я стоял и молчал, злобно глядя ему в глаза. А он продолжал болтать, как-то так свысока и
походя:
- А ты можешь мне объяснить, как тебе это удается? Что ты там такого особенного
делаешь?
Во мне все кипело от ярости на его подчиненных и на его барственную снисходительность:
- Всё очень просто. Вот ты, как я два с половиной года назад, все брось и поезжай в Россию, не зная ни языка, ни законов, ни обычаев. Поживи там на пособие меньше прожиточного минимума, год-полтора поучись-помучайся в ульпане и на курсах, полгода походи в поисках работы... И тогда , когда ты её найдешь, ты такое сделаешь, такое сотворишь!... А я, сытый и довольный, буду стоять, вот так, как ты сейчас, и спрашивать: «Как тебе это удается?» - меня трясло от вида его бездельников. Забыв о субординации, я кричал и тыкал пальцем ему в грудь, а оператор, не знаю уж что подумав, даже полез разнимать, вставив между нами свой массивный живот.
- Извини... – отпрянув и глядя на меня , как на больного, испуганно сказал мой собеседник. А потом, прикоснувшись пальцами к моему плечу, добавил. – Всё нормально. Всё будет в порядке! А ты не забудь про рапорт! – уже иным, жестким голосом напомнил он оператору. И пошел, поманив его пальцем за собой. Через пару минут тот вернулся и принес мне красивую чашку дымящегося сладкого кофе и вазочку с очень вкусным печеньем.
Я сел к пульту и, прихлебывая кофе, стал восстанавливать оборванные цепи. Через час испытания продолжили. Работали все молча и сосредоточенно. И требуемую тридцатикратную перегрузку мои двигатели выдержали, несмотря на все предшествовавшие перепитии. Это в общем-то удивительно, так как мы с оператором подсчитали по завершении, что сила при срыве с «ладони» была эквивалентна удару автомобиля, врезавшегося в стену на скорости 50 км/час.
Глава 15
В сентябре было объявлено, что в первый день октября вся наша фирма закрывается, и на пять дней мы едем отдыхать с женами и детьми в только что открывшуюся гостиницу Клаб-Эйлат. Едем на автобусах, с экскурсоводами в каждом, которые расскажут о всех достопри-мечательностях на нашем пути. Нас хотели познакомить со страной. И половину затрат на супружескую пару фирма Алеф-Бет при этом брала на себя.
Сборы были скорыми, погрузили в автобусы по ящику сэндвичей и два ящика колы и других напитков, сумки с вещами и поехали. Мы первый раз оказались в одной компании , да еще на отдыхе. Автобусы за час долетели до Зихрон-Якова, где сделали остановку на завтрак.
Собравшись вокруг деревянных столов, раскиданных по парку, мы с интересом разглядыва-ли друг друга, в непривычной спортивной одежде, в шортах. Особенно демократично выгля-дело в таком виде руководство фирмы.
Открыли ящики с провизией. Еда в Израиле - это национальный вид спорта. О еде много го-ворят, пишут, спорят. Домашние рецепты и меню известных ресторанов обсуждаются серь-ёзно и с увлечением. На природе балуются мясом барбекью. В праздник в национальных парках и в лесах трудно найти свободное место... Расположившись при входе в парк Рамат Надив, мы воздавали должное искусству изготовителей сэндвичей, напихавших в них или пастраму, или яичницу, или рыбу пополам со свежими овощами и необыкновенно вкусными
соусами. Залили все это Кока-Колой и двинулись дальше.
Миновали центр страны, Беер-Шеву и въехали в городок Мицпе-Рамон, расположенный
посреди пустыни Негев в совершенно уникальном месте - на обрыве кратера глубиной семьсот-восемьсот метров и шириной десять-пятнадцать километров. Кратер образовался в результате ветровой эррозии и смотрелся просто чудом природы, а на дне его по дороге на Эйлат ползли крохотные автомобили, и создавалось полное ощущение, что ты смотришь вниз в борта самолета.
Заехали мы и в Сдэ-Бокер, здешнюю разновидность Горок Ленинских. В одноименном киббу-це провел свои последние годы Давид Бен-Гурион. Тут он и похоронен. Поскольку среди российских революционеров было очень много евреев, политические традиции и регламен-ты, установившиеся и там, и тут, очень напоминают друг друга. И взятая от религии, как еврейской, так и православной, система ежегодного повторного перемалывания истории и традиций, описанных и в Торе, и в Библии, также наличествует и там, и тут. И поклонение местам упокоения праведников... Но в Израиле все это выглядит менее помпезно.
* * *
А дальше автобус спустился на шоссе Арава и впереди у нас было двести километров ходу среди однотонного ландшафта вдоль гряды Иорданских гор, начинающихся северней Кинерета и упирающихся в Аравийский полуостров южнее Эйлата. Монотонность пути на-рушалась, пожалуй, только в двух случаях. В низинах - полосатыми столбиками с отметкой глубины, поставленными на случай обвальных зимних дождей, когда мощные потоки воды с ближайших возвышенностей заливают дорогу, и - по сторонам, ярко желтыми табличками, развешанными и справа, и слева на колючей проволоке в плоских и низменных местах, где пространные долины проходят с востока на запад через израильско-иорданскую границу и пересекают её. Таблички установленны с регулярностью не более пятидесяти метров, и на них на трех языках - иврите, английском и арабском написано "Заминировано". Так защища-ют в Израиле танкоопасные направления...
Для развлечения публики на видик поставили кинофильм. Выбор фильма был за молоде-жью. Она выбрала "Основной инстикт". По причине постоянной занятости на работе, куда я уходил к шести утра и возвращался после восьми вечера, в то время (да и сейчас!) я филь-мы почти не смотрел, и по названиям их не различал. Но, когда осознал, что происходит на экране подвешенного над водителем телевизора, в ужасе скосил глаза на двух мальчиков, шести и тринадцати лет, сидевших от меня справа через проход.
- Во! Гляди! Трахаются... - сказал младший. - Основной инстинкт! Ты смотрел?
- Ага. Смотрел. А ты? - ответил второй, на секунду оторвавшись от вида за окном.
- И я смотрел... - и младший тоже уставился в окно.
Я сообразил, что, во-первых очень отстал от жизни, а во-вторых, перестал что-то важное в ней понимать. И третье, что сексуальная пресыщенность мужчин в столь раннем, как у этих пацанов, возрасте грозит человечеству просто вымиранием.
К вечеру добрались до Эйлата. Гостиница расположилась на склоне горы, метрах в пятистах от ближайшего пляжа. Отдохнув с дороги, ополоснувшись и переодевшись, мы с Зоей отправились на ужин. Войдя в столовую и оглядев "поле боя", пришли в полное изумление.
Мой друг Вовка Хейфец, речь о котором пойдет в следущей части, несколько лет назад вер-нувшись из Тайланда, поделился со мной глубоким жизненым наблюдением. Он написал тогда:
- Радя! Я понял главное! Ничто так наверняка не проверяет человеческую совесть, как шведский стол...
В нашем зале "химера, именуемая совестью" просто полностью отсутствовала. Этот про-цесс нельзя было назвать едой. Это было какое-то поглощение пищи, осуществляемое сверх всех возможных пределов и ограничений. И все вкусно, и все интересно, и почти все ты видишь впервые... Вечерняя трапеза - мясная. По сторонам зала были расставлены мангалы, на которых полыхало-пеклось-жарилось-шкворчало и румянилось нечто, недоступ-ное человеческому воображению! И все это хотелось попробовать, и на все это текли слюнки... На иврите есть выражение:
- Машегу ме а сратим! - что переводится на русский, как : "Такое только в кино бывает!" -
но вот экспрессия в русском выражении, по сравнением с ивритом, недостаточная.
А мы среди таких кинодекораций живьем похаживаем, едим-похваливаем, питью-десертам должное воздаем! И хоть бы что!...И никто ни слова!... И все это для нас именно и пригото-влено!...
После сеанса обжорства, встав из-за стола, кучкой вышли к бассейну и сели в расставлен-ные вокруг него кресла. Мужчины закурили, женщины неторопливо переговаривались. И в какой-то момент появился официант с подносом, уставленным коктейлями, и стал обносить публику. Подошел он и к нам. Выбрали понравившиеся каждому из нас напитки. И вдруг ме-ня как током дернуло:
-Боже мой! Ведь всего полтора года назад, во время поездки с Данькой, мы стояли в уголке, как бедные родственники, и смотрели на такое же гостиничное чудо и не могли ещё понять, какого же уровня благосостояния нам предстоит достичь, чтобы вот так, как эти люди, нас-лаждаться покоем и негой. И, пожалуйста, вот она, следующая наша ступень. И это уже мы сами. Почему-то подумалось, что у "еврейского троеборья" вырисовывается продолжение. Может, оно переродится в пятиборье, а может, и в десятиборье. Кто нас, евреев, знает?
* * *
А ночью, выйдя с сигаретой на болкон, я стоял опершись на перила, и думал о той, о доисто-рической нашей жизни, где все было расписано-разлиновано на клеточки, на полосочки, где каждый должен был знать свое место, и подобная Клаб-Эйлату роскошь предусмотрена
была лишь для партийной и иной элиты. А нам - уже только, что останется, то достанется...
Клязьминский пансионат представлялся верхом роскоши и сказкой курортного бытия. И мы, как тупари безмозглые, им верили, на собраниях хлопали, доверяли, отдавая все зарабо-танное под обещания лучшей жизни для наших потомков, под обещание всего бесплатного - и здравоохранения, и образования, и права на отдых. Это была типичная "пирамида".
Ко всему прочему нас ещё и охмуряли, пугая постоянными внешними угрозами нашей безо-пасности, объясняя этим трудности с продовольствием и промтоварами. А оказывается, люди могут жить по-человечески, радуясь жизни и её утехам, растить в среднем по трое де-тей... И это в стране, на границах которой стоят с раскрытой пастью агрессивные орды, двадцатикратно превышающие в количестве её небольшую армию и до зубов той же Росси-ей вооруженные. И детей тут растят без того натруженного озверения, всегда проглядывав-шегося в советских мамашах, тащущих свое единственное чадо по утрам в детский сад...
Где-то по книгам мне встретилась мысль о том, что при вторичном браке вступившим в него супругам приходится преодолевать достаточно тяжелый стресс от постоянного сравнения того, что есть сейчас с тем что было когда-то. И происходит оно от страха прогадать...
Я тоже никак не могу избавиться от внутренней потребности сравнивать то, что было там, с тем, что стало здесь. Но происхождение этого чувства, пожалуй, иное - это обида за роди-телей, проживших в этой мешанине всю свою жизнь и считавших её достойной. Это печаль за друзей, во всей этой кутерьме там оставшихся. Ну, и в какой-то мере, удовлетворение от содеянного...
* * *
Утром , увидев сверху купающихся в бассейне, я решил спуститься и присоединиться к ним.
Когда уже подходил к воде, навстречу мне из своего выхода появился Надав, в плавках и с полотенцем на плече. У меня с детства был отточен взгляд на раны и увечья, которые я ви-дел в бане на телах у ровесников отца, прошедших горнило войны. Надав же был со мной почти одного возраста, и я никак не ожидал увидеть то, что краснело у него на обеих но-гах. Это были рваные следы снарядных осколков. Уловив направление и выражение моего взгляда, он развел руками и сказал:
- Мельхемет Йом Кипур... (Война Судного Дня...). - повесил полотенце на спинку кресла и
прыгнул в бассейн. И за полтора года нашего общения ни разу не упомянул, что воевал и был так серьезно ранен.
* * *
Пребывание на отдыхе было отмечено не одним только купанием и чревоугодием. Нашим экскурсоводом был запланирован активный отдых, и первой вылазкой было общее путешес-твие вглубь Эйлатских гор. Автобус высадил нас на стоянке, находившейся в полутора ки-лометрах от трассы, и вслед за Игалем, так звали экскурсовода, мы двинулись вперед, рас-
тянувшись довольно длинной цепью. Целью нашего похода было место под названием Красный каньон. По дороге Игаль показывал самые разнообразные растения, рассказывал о них, съедобные давал попробовать. Объяснял строение и состав горных пород. И так, за разговорами, втянулись мы в узкую каменную щель, окаймленную бурыми скалами, высо-той до 15-20 метров. Щель сужалась и через какое-то время двигаться по ней стало трудно, местами приходилось протискиваться бочком. А иногда - подниматься вверх по вырублен-ным в скале ступенькам, цепляясь за вбитые здесь же скобы. Молодежь, легкая на подъем и на ногу, гомонила впереди, а в задних рядах в это время назревала форменная трагикоме-дия.
Четыре наиболее фигуристые из наших женщин не смогли протиснуться даже боком в наи-более узких местах каньона. Пришлось их приподымать до уровня, где промежуток между скалами чуточку расширялся и протаскивать вперед по одной. Но постепенно все они сгруп-пировались перед местом, где требовалось на полтора-два метра подняться вверх. С уче-том еще и узости это пролаза, задача становилась почти невыполнимой. Все их четыре му-жика друг за другом делали одну и ту же ошибку. Они поднимались первыми, потом стано-вились на колени и подавали вниз обе руки, ухватившись за которые, по их замыслу, благо-верная должна была сама подняться по ступеням. Она действительно делала два-три шаж-ка, но дальше просто складывалась, как перочинный ножик, повисая на мужниных руках и выставив наиболее тяжелую часть туловища далеко позади. А мне, стоявшему внизу, ниче-го не оставалось, как, полуприсев, брать этот объем на обе руки, правую на правую, левую - на левую, и жимом подталкивать вверх, где заботливые мужья уже перехватывали их под мышки и втаскивали на следующий уровень, царапая бедолагам коленки и локти. Так повто-рялось два или три раза на нашем пути. И в это время моя дорогая и стройная, запросто проходившая в самых узких местах, поджав губы, стояла сзади и, чуточку притоптывая лег-кой своей ножкой, взглядом не обещала мне хорошей жизни по возвращении. Но... такой уж у меня общественный характер. Если людям трудно, я обязан помощь, несмотря ни на что.
* * *
Следующим путешествием была поездка в Тимну, на знаменитые копи царя Соломона, рас-положенные километрах в сорока севернее от Эйлата. Живописнейшие скалы, с хорошо сохранившимися наскальными рисунками... Древние руины... И, в завершении, невероятно
смотревшаяся посреди этой пышущей жаром горной пустыни, долина с озером в центре.
На берегу был раскинут огромный бедуинский шатер, на полу которого по коврам рядами были разбросаны подушки и стояли подносы с диковинными местными блюдами, дымящей-ся запеченной с пустынными травами бараниной... Нас пригласили рассесться и накормили досыта всей этой снедью. Мясо таяло во рту. А потом угощали крепчайшим турецким кофе и медовыми бедуинскими сладостями.
В программе была предусмотрена и ещё одна аттракция - катание на верблюдах. Желаю-щим было предложено сесть, как на коня, в широченное разукрашенное седло с массивным деревянным "грибом" спереди. Закреплялось оно между горбами животного, лежащего на земле. По команде погонщика верблюд начинал подниматься. Сначала на задние ноги, в результате ездок оказывался сильно наклоненным вперед и очень болезненно наезжал промежностью на "гриб". Потом уже верблюд вставал на передние, и положение несколько выправлялось. Животные были связаны в длинный караван, который начал двигаться, позванивая большими жестяными колькольчиками на шеях "кораблей пустыни". Сделав километровый круг, через полчаса мы вернулись. Процесс схода на землю повторил наши мучения в обратном порядке - сначала верблюд опустился на передние колени, а потом подломил уже и задние ноги. В этом смысле наша фотография с верблюдом в Хиве далась Зое намного легче, так как там ей приставляли сбоку лестницу.
* * *
В один из дней нам предложили собраться поздно вечером после ужина. Сказано было, что мы отправляемся в ночной клуб. Подъехали, вошли, расселись и огляделись. В огромном высоком зале стояли широченные длинные деревянные столы со столешницами толщиной 7-8 сантиметров. На столах стояли кувшины с легким вином и миски с бейгале, здешней раз-новидностью соленых сушек. Народу набралось порядочно, и после одиннадцати началось музыкальное представление. В основном певцы и танцоры. Постепенно публика начала при-соединяться к артистам, а через час с небольшим весь зал уже бурно веселился, причем танцующие начали вскакивать сначала на скамьи, а затем и на столы. Теперь стала понятна толщина столешниц, им предстояло выдерживать немалую нарузку. Веселье было таким естественным и свободным, таким непосредственным. Взрослые люди прыгали, как дети. Этакая полная расслабуха!
Надав с женой с самого начала оказались спиной к компании молодых француженок. Через какое-то время он разговорился с ними и развернулся, заказал на их стол к вину что-то слад-кое. Общались они по-английски. Мы, наблюдая за ними, даже позавидовали такой легкости общения на чужом языке. Для нас это до сих пор остается проблемой. Сначала они хором пели, потом, продолжая петь, начали танцевать. А кончилось все общим танцем на столах, при этом прыгали они так, что, казалось, имели основной задачей испытать столы на проч-ность. Наш Босс, человек весьма солидной комплекции, веселился в этой молодой компании настолько от души, что зрительно терялась разница в возрасте. И все израильтяне из нашей группы, и посторонние были подстать ему. А мы, русские, стеснялись, жались к стенкам, не-много приплясывали, но оттянуться вот так, как они, на полную катушку - ещё не могли.
В гостиницу вернулись под утро.
В обратную дорогу выехали на другой день вечером, на исходе субботы, и, рванув с юга на север по прямому девяностому шоссе, за шесть часов добрались до Кармиэля... А утром были на работе.
Глава 16
В начале декабря девяносто третьего года случилось событие, ставшее этапным в нашей тутошней жизни - к нам приехал ПЕРВЫЙ гость из Москвы! Это был Володя Хейфец, с кото-рым мы в молодости вместе работали на заводе Лавочкина, учились на курсах по сдаче кандидатского минимума, плавали по русскому Северу на байдарках. Он позвонил из дома, предупредил, что прилетает и попросил приютить на недельку, пока осмотрится тут и порешает какие-то свои дела. Это был прорыв занавеса, опустившегося за нами при отъезде и иногда пропускавшего туда и обратно письма друзей и близких. Ощущение оторванности-отрезанности тяготило и теребило душу. Оно немного ослабло по приезде матери и брата, но все еще оставалось болезненным напоминанием о прежних временах.
Вовка, как я привык его звать, отроду был человеком исключительной доброжелательности
и дружелюбия. В нем всегда светилась бездна юмора и жизненного задора... И его появле-ния в наших Палестинах мы ждали с большим нетерпением. Обдумывали программу прие-ма. Куда свозить? Что показать?
* * *
Чтобы лучше охарактеризовать его самого и наше отношение к нему, я забегу на тринадцать лет вперед. В 2006 году Вовка приехал в октябре навестить своих сыновей, к этому времени уже проживавших в Израиле. И среди прочих совместных мероприятий, мы отметили его шестидесятипятилетие. Совпало день в день. По этому поводу я разразился торжественной одой, зачитанной в ресторанчике на проспекте Бен-Гуриона в Хайфе, прямо внизу от злато-верхого Бахайского Храма. И хочу сейчас привести её целиком на этих страницах.
Вове Хейфецу
Когда наша «пьянка» дойдет до братанья,
Уже не понять , кто есть кто и кому…
И нынешний повод для встречи-собранья
Спешу огласить Вам на трезвом уму.
Во-первых и главное – это про повод,
Что нам предстоит осознать и понять!
Сегодня он в том, что товарищ наш, ВОВА,
Свои шестьдесят увеличил на пять.
Пять лет в нашем возрасте – это ЭПОХА
Реальных событий, видений и снов!
А зыбкий вопрос – хорошо ль то иль плохо?! –
Давнишний рассказ про коньяк и клопов.
И самое важное в том, что воззрения
На данный вопрос – это ж всё рудимент!-
Во многом зависят от той точки зрения,
Что выбрал ты правильно в данный момент.
Ведь если был друг в состояньи угрюмом,
То ВОВА умел обаяньем своим,
Улыбкой своей и своим мягким юмором
Рассеять угрюмости пепел и дым!
Он просто талант! Объективно и точно,
Смешно и ерошливо сыпал подначки,
Менялась со слов его зрения точка,
И выглядел мир наш намного иначе!...
И мы неспроста собрались здесь сегодня,
На нем замыкается пиршеский круг!
Он нам СОСЛУЖИВЕЦ!
Он нам СОПОХОДНИК!
Он нам СОБУТЫЛЬНИК!
А главное – ДРУГ!!!
Он наш СОПЛЕМЕННИК,
СООБЩНИК,
СОАВТОР!
СОРАТНИК,
СОТРУДНИК и
СОУЧЕНИК,
И даже порою в делах многократно
СОЮЗНИК наш и
СООТЕЧЕСTВЕННИК...
И если взлянуть на него в эту призму,
То радугой спектр (говорю без прикрас!)
ДОСТОИНСТВА,
СТОЙКОСТИ и
ОПТИМИЗМА!
И даже в условиях капитализма!
Для друга не знающий слова отказ!
Он ДРУЖЕСКОЙ ВЕРНОСТЬЮ светит для нас!
Наш старый товарищ! Вот честное слово!
О нем говорим мы, по дружбе любя,
И все сейчас преданно смотрим на ВОВУ,
Как в семьдесят первом! В байдарках! Гребя
Израиль
Хайфа
23 октября 2006 года
* * *
И вот такой человек появился у нас дома в начале декабря. По дороге, еще в самолете, он умудрился с кем-то разговориться, выяснить, что эти люди живут в Кармиэле, и что их в аэропорту будут встречать. Все совпало до улицы, посему доставлен он был на встречав-шей их машине прямо к подъезду. Когда Зоя позвонила и доложила, что гость дома, я бро-сил всю работу и примчался его увидеть. Вовка почти не изменился, такой же стройный, су-хощавый, веселый, только вот маленько осыпался-облысел...
И мы прекраснейшим образом провели эту неделю. Объехали весь наш Север, обснимали его везде и всюду, в том числе у пограничных ворот в Рош-ха-Никра напротив стрелочных указателей на стене: влево Иерусалим - 170, а вправо Бейрут -120. Показали Кинерет и мо-ре достопримечательностей вокруг него, включая Голаны. Пристроили на какие-то экскурсии и... свозили и окунули в Хамат-Гадер. Это место произвело на него неизгладимое впечатле-ние, и ещё лет эдак десять спустя, при каждом его появлении мы ехали туда, макались с наслаждением в сероводородные источники, бродили по развалинам Римских бань и разгля-дывали крокодилов в питомнике.
Вечерами засиживались допоздна с разговорами на тему, а как там у них? а как тут у нас?
Еще свежи были воспоминания девяносто первого года. Друг мой Вовка стоял в первом ряду обороны Белого Дома и даже получил за это медаль. Я так гордился им! Но по мере того, как мы продвигались в наших разговорах к тогдашнему сегодняшнему дню голос его тускнел.
О жизни в Москве он рассказывал скупо, и обычно яркий и красочный его язык становился
монотонно серым. Речь шла только о трудностях жизни, о дуболомстве власти. Нам было больно за них. Ведь сами мы, переполненные надеждами, продвигались вперед, и наша жизнь становилась ярче и многообразней. И нам изо всех сил хотелось показать её такой, какой виделась она нам. До сих пор у нас в сердцах сохранился энтузиазм того времени. Ведь нам всё удавалось, у нас всё получалось. Мы были здоровы и счастливы, а в душах у нас полыхала вторая молодость. Уже немного ознакомившись с местной географией и благодаря нашей СУБАРУ, с гордостью новоселов возили и показывали ему всё вокруг...
Я объяснил Вовке и нюансы своих профессиональных дел и успехов. За всю свою прежнюю научно-инженерную жизнь я не наработал столько нового, интересного, современного. Мне безумно нравилась моя работа, она у меня получалась, трудности роста были уже почти по-зади. На столе у меня лежали три новых проекта. А "почти позади" я говорю по причине то-го, что каждый новый проект приносил абсолютно новый тип электрических машин. В допол-нение к уже освоенным датчикам угла и трем видам силовых двигателей пришли датчик ско-рости и сверхскоростной самонамагничивающийся двигатель. Тот самый, который я начи-нал просчитывать при поступлении на работу. Тогда это были просто прикидки, а сейчас за-казчик созрел уже полностью. В дополнение я делал первые расчеты по двум силовым дви-гателям нового типа, с ограниченным углом поворота... Наши цели, как говорил когда-то бес-смертный Никита Сергеевич, были ясны... Задачи определены... И никаких политинформа-ций! И никакой общественной работы! Никакого соцсоревнования!... Во всем и всегда – толь-ко личная ответственность... И мы чувствовали, что наше будущее - в наших руках! А Зоя все время повторяла, вот бы тебе все это в тридцать лет! Чего бы ты мог добиться, чего достичь... Сколько бы всего успел бы сделать...
Я очень надеялся, что смогу заразить Вовку вирусом нашего энтузиазма! Но домашние
проблемы с его и Жениной матерями заякорили их в России и не дали подняться на крыло... Сейчас в Израиле живут их дети и внуки, а они ежегодно навещают их, бывая,
конечно же, и у нас, и за вечерней трапезой на веранде нашего дома мы вспоминаем первые Вовкины приезды и наши совместные путешествия, речь о которых ещё впереди.
Помимо радости общения и московских новостей Вовка привозил массу технической лите-ратуры, которая заполняла для меня профессиональный вакуум. Ведь работал я в своей об-ласти один. Мои коллеги помогали в механике, в испытаниях, в технологии, но все электро-механические решения приходилось принимать самому. Единственным источником инфор-мации, знаний и просто «полезных советов» были для меня книги. Иноземные издания по содержанию были ближе к учебникам, а каких-либо нюансов и особенностей технологии или расчетно-методических материалов, как правило, не содержали. Наверное, давлела конкуренция и нежелание делиться производственными секретами. Русскоязычные книги писались в совсем иной манере, среди них было много монографий с результатами про-веденных исследований и разработок. И близость языка также играла свою положительную роль.
А Вовка, которому я пожаловался на свои проблемы, беззаветно принял на себя тяжкую ношу - роль моего поставщика в этом непростом вопросе. Я посылал ему длинные списки, а он в Москве проявлял неописуемую сноровку и привозил в каждый свой приезд для меня десятки книг, которые я тут же копировал и отдавал обратно. И сейчас на моих полках теснятся до сотни копий со штампами великого множества библиотек московских ВУЗов и предприятий. Как он это делал, скольких друзей и коллег подключал, как с ними расчитывал-ся, знает только он сам. А я и тогда, и сейчас беззастенчиво пользуюсь результатами его труда. В те годы, когда он не мог приехать, посылал книги через друзей и знакомых. И если перефразировать Максима Горького, я должен честно сказать, что лучшим в моих первых проектах я обязан Вовке и его книгам. Был он, конечно, не единственным моим поставщи-ком, но был самым первым и самым продуктивным. И если бы не эта его бескорыстная помощь, мне пришлось бы намного труднее. Самостоятельные поиски методом проб и оши-бок заставляли бы тратить существенно больше сил, времени и средств. А с его помощью я практически во всех случаях попадал в десятку с первого раза. Сейчас на моих книжных полках стоит более тысячи томов, из которых более четырехсот именно по моей специаль-ности, да плюс к этому около семидесяти пяти гигабайт скачанных из интернета электрон-ных копий книг, статей и патентов.. И нет сегодня для меня вопроса, пусть самого сложного, на который нельзя бы было найти ответа в течение часа-двух. А тогда, в самом начале, в этом деле был я нищ,, как церковная крыса, и Вовкина помощь была для меня на вес золо-та. Не знаю, сознавал ли он до конца все это, но до сих пор я испытываю к нему такое теп-ло под ложечкой, как ни к кому другому. Привезенное им памятно и близко, и до сих смотрю я на всё это с восторгом ребенка, разворачивающего расписные картонные складни из се-рии «Мои первые книжки»!
Конец первой части.
Часть 2
Глава 17
Я сознательно поставил точку на 115-й странице, написав внизу "конец первой части". Во первых мне захотелось перечитать написанное и ответить самому себе на вопрос - стоит ли продолжать? Перечитал, и даже несколько раз. И в каждом случае оценка зависела от самочувствия, от настроения, от того, чем я занимался непосредственно перед чтением. К определенному ответу на поставленный вопрос так и не пришел.
Посидев и подумав над прочитанным, обнаружил несколько недостатков. Не дос-тавало ощущения цельности в описании "новой жизни". Не хватало чисто бытовой картины и деталей в ней, связанных с видом и устройством нового жилища, приро-ды вокруг, описания погоды и наших ощущений, с ней связанных. Все повествова-ние пронизано одной мыслью: как выжить и уцелеть, добиться и победить. Во всем чувствуется азарт и напряжение бойца, и только в конце, в нескольких последних главах появляются первые упоминания об иных ощущениях, деяниях и поступках. В значительной степени написанное является реальным отражением тогдашних наших мыслей, их воплощением в напряженности нашей жизни, да и просто в каком-то озверело-остервенелом нашем состоянии того времени.
Есть еще один интересный момент. Я помню мельчайшие детали событий девяно-сто третьего, но с гораздо большим трудом перебираю в памяти год две тысячи третий. Сперва припоминаются лишь крупные дорожные вехи, и только потом -
отдельные конкретные детали. На восстановление полной картины уходит сущес-
твенно больше времени.
Объяснить самому себе такое я могу двояко. Во-первых за десять лет реструктури-зировалась память, в которой лучше сохраняется прошлое, и уже труднее фиксиру-ется настоящее. А во-вторых, за те же десять лет спал накал борьбы за жизнь, всё стало восприниматься и оцениваться менее эмоционально. А воспринимаемое, ког-да оно выглядит намного спокойнее, совсем иначе откладывается в памяти. И тут можно допустить, что в таком раскладе дел и событий есть своя сермяжная правда. На войне год службы считался за два-за три, в зависимости от рода опасности, ко-торой подвергался воин. Вот и у нас, первые, наиболее тяжелые годы смотрятся шире и значительней, ведь именно в это время закладывалась основа успеха, имен-но там он завоевывался и закреплялся. Именно там было и труднее, и больнее.
И ещё одно жизненное наблюдение, о котором я не упомянул в первой части. Из жизни нашей Израильской русскоязычной политики и прессы. Практически всё, чем одни оперируют, и о чем другие пишут (о нашей с Вами эмигрантской жизни), это многоголосый, многолетний, многократно повторенный стон на темы:
- Алия провалена!
- Нас обманули!
- Нам не додали!
- У нас отняли!
- К нашим бедам равнодушны!
- Правительство – сплошные коррупционеры!
- Полиция - злейший враг русских!
- и многое другое в том же духе!
И погромче! И повизгливей! И со слезой! А кто иначе за газету пятак или червонец заплатит!? А кто иначе за тебя голосовать пойдет!?
Не входя в особенности и подробности подбора голосов и тембра этого хора, твер-до можно сказать одно - это аморальная игра журналистов и "русских" политиков. И аморальность самой игры в первую очередь связана с точкой отсчета. Я могу попробовать оценить доходы своей матушки-пенсионерки в девяносто третьем году, получавшей ежемесячно минимальную пенсию плюс надбавки на "бедность" и "съем жилья", что составляло в сумме до 1800 шекелей и в сумме даже превыша-ло минимальную заработную плату. А затем сравнить её с пенсией матери Дорона, прибывшей в Израиль в 1944 году, отпахавшей свое медсестрой в больницах и гос-питалях, пережившей здесь малярийные эпидемии, карточную систему, пять-шесть войн и многое другое. Она получала пенсию 3500 шекелей. И сравнив, я мог бы начать кричать о мировой несправедливости, социальном неравенстве, унижении репатриантов и... Да, мало ли, что еще может придти в пораженные вирусом социа-лизма головы политиков и газетчиков. И тут встает вопрос непраздный. А насколь-ко это справедливо - сравнивать между собой вещи по сути несопоставимые?
С одной стороны мы имеем социальную государственную систему, обеспечиваю-щую свою застрахованную клиентку по достижении пенсионного возраста. А с другой стороны - социальный случай принятой по закону о возвращении иностран-ки, которой выделяется минимальное по тем временам прожиточное пособие. Пер-вая отбатрачила свое в этой стране, выплатила и заработала нормальную челове-ческую пенсию, а вторая - проработала всю жизнь на враждебное Израилю госу-дарство, выступала на партсобраниях... Тут я сразу оговорюсь, что не собираюсь охотиться на ведьм или ставить кому-либо в вину его прошлое. Нет! Я просто про-шу справедливости и хочу, чтобы оценка материального положения репатриантов производилась бы в сравнении с их состоянием по месту исхода. Посмотрим, как живет пенсионер в России, в Украине, в Белоруссии... И все сразу станет на свои места. И любое деяние государства Израиль сразу же становится во благо, за кото-рое нужно и можно только благодарить. Жестко сказано, я согласен, но сегодня на налоги, которые я плачу с моей зарплаты, государство может содержать трех-четы-
рех таких пенсионеров, как моя покойная матушка. И у меня есть внутреннее мо-ральное право думать именно так, а не иначе. Я, упаси Б-г, не попрекаю никого
куском хлеба! Я лишь требую за него положеной случаю благодарности.
Давайте-ка припомним вспомоществования и льготы, которые каждый из нас, ре-патриантов, получал в первые годы своего пребывания на Святой Земле. Истина в таком деликатном деле дорогого стоит.
1. Ежемесячное пособие - раз! Мы с Зоей вдвоем получали его с февраля девяно-сто первого по август девяносто второго. Мы на него жили и учились. И ни разу не пожаловались - хватало!
2. Пособие в съеме квартиры - два! Да, оно полностью не покрывало стоимость съема! Но ведь мы, например, снимали трехкомнатную квартиру на троих. А в Москве у нас была двухкомнатная. И хотели жить в Неве-Шаанан – хорошем и
престижном районе. А в Москве-то мы жили на задворках, в Бирюлёво. И приехав сюда, люди более практичные, в случае, если пособия не хватало - ужимались в объеме, снимали жилье вместе с родителями, или на пару на две семьи. Ведь там в Совке мы заработали себе только семь - девять квадратных метров на человека! Посему в первые годы по приезде не грех было чуточку поприжаться, подвинуться!
3. Бесплатная учеба в ульпане и на курсах - три! Это ведь деньги, и не малые.
4. Бесплатная медицинская страховка на полгода - четыре! А мы ведь такие букеты болезней оттуда понавезли! И каждый пенсионер прибывал со своим именным букетом. И им она, страховка, пожалуйте граждане!, была льготной и пожизненной.
5. Одиноким матерям пособие - пять! И детям хватало, и самой на прожитье оставалось. Не будем считать их доходы-приходы! Что положено, то положено, но ведь некоторые специально для этого перед отъездом разводились, чтобы поболь-ше ухватить. И потом (уже в Израиле) мужик в сортир бежал прятаться, когда со-циальный работник приходил. И вспоминать не стыдно?! Но, Б-г Вам судья, поп-рекаю-то я по одной-единственной причине - не кусайте руку дающего!
6. Льготная машканта(ипотека) и ссуда на покупку жилья - шесть! Конечно же маловата! Только лишь 37 тыс.долларов. А мы хотели район почище, от эфиопов подальше, школу получше и поближе, площадь квартиры поширше... И сразу с 40-45 тысяч взлетали на 65-70. И, вот ведь несправедливость! - не хватало! Я сравнительно точно помню цены в Кармиэле и только за них и говорю.
7. Льгота при покупке машины - семь! Уж тут мы оттянулись на полную катуш-ку! Рули каких только иномарок не закрутились в наших руках. И Тайота - за 36 тысяч шекелей, и Рено - за 34, и Опель -за 35... Я поскромничал и выше Субару за 26 тысяч не полез, решил, что по сравнению с моей "копейкой" Жигули, это уже прорыв в неведомое!...
Но "опытные и тертые" меня и придурком, и недоумком, и как только не честили.
И арифметики-то не знаю, ведь, чем выше цена, тем выше льготы! Эх, ты - доктор!
И всё это - мы с Вами - бедные и несчастные, обманутые и охмурённые. Это нас от-туда от благодатных нив и тучных хлебов, сюда заманили, с Запорожцев-Таврий-Жигулей на Японские иномарки попересадили! Эксплуатируют, как хотят, а пла-тят нам гораздо меньше, чем себе! Не люди, а, прямо, звери какие-то! А то, что мы по-ихнему трех слов связать не можем, по телефону детей отвечать посылаем, про такую вещь, как английский разговорный и в дурном сне не слышали - этот фол мы себе не защитываем. Ну, как же так можно?!
Можно и ещё кое-чего вспомнить. Льготы на бизнес-ссуды, например. Да, мало ли чего это государство нам не понадовало. Все взяли, все выбрали, под чистую. А теперь и про бездарное правительство посудачить можно! И социальное жилье потребовать - отдай-не греши! А Чернобыльская катастрофа! В ней-то государство Израиль, конечно же, со всех сторон виновато!!!. Тут просто до смешного дохо-дит! Не просто - виновато, а платить и лечить нас по гроб жизни должно-обязано!
Я не записываю в эту несимпатичную гильдию всех подряд. Но приглядимся к себе повнимательней! Присмотримся к ликам и прислушаемся к словам наших оракулов - политиков и журналистов... Зрелище-то недостойное! Выходит так, что "совок" он и есть "совок". Существо без совести и чести, и намека на собственное достоин-ство. И таких в наших рядах, было предостаточно.
Мне иногда вспоминаются командировки на Север. Якутия, поселок Нерюнгри при угольном разрезе. Платили там по тогдашним меркам огромадные деньги, с коэф-фициентом 2.5. Народ на работу набирали исходя из емкости фонда проживания, жилье давали скудно, часто коммунальное. Но все терпели и не жаловались. Глав-ное в этом деле был заработок. И была там еще одна группа горожан, приехавшая самовольно и нанявшаяся на работу без вызова и договора. Они устраивались на свой страх и риск, рыли землянки, строили балки, приспосабливались к суровой минус пятидесятиградусной зиме. Но, когда я с ними разговаривал, не жаловались, посмеивались и отвечали, что, главное, продержаться на работе два-три года, потом все можно будет или получить (похуже), или купить (получше). Если хорошо вду-маться и убрать с них и с нас идеологическую окраску, то можно видеть, что тут и там людей объединяет стремление к лучшей жизни. Только одних поддерживает дух первопроходцев, за это лучшее они готовы платить лишениями и невзгодами, иначе говоря, - бороться. А другие, развесив сопли, твердят без конца уже двадцать лет про какие-то недоданные им льготы-субсидии. А бабули-дедули-пенсионеры!? Которые безответственнейшим образом понаехали сюда, при полной неспособнос-ти о себе самих заботиться? Которые незаслуженно под этот стон и плач перело-жили на Израиль заботы о своей старости! Ведь они, зачастую, по сотенке долла-ров в месяц всяким там дочкам-внучкам-сыновьям или родственникам без напряга отстёгивают и отсылать не забывают. А это значит, что мы с Вами, уважаемые граждане Израиля, ещё и хренову тучу иждивенцев по просторам бывшего СССР кормим, поим и одеваем. И ничего - стыд глаза не выел.
И ещё один ракурс затронутой проблемы. Вид на нас глазами коренных израиль-тян. Они за эту страну воевали, они эту страну поднимали и строили. И пот лили,
и кровь, и сукровицу. И тут появляемся мы, числом с тьмою сравнимым, все, что
только можно, на блюдечке с белоголубой каёмочкой получаем. А цены на все, что
в нормальной жизни нужно, рынок задирает. И рабочие места для местных тоже становятся дефицитными, цена их труда падает, ведь мы-то, штрехбрейхеры, на все согласны и за копейки! И каково им, местным-то. Им ничего не положено, а спрос с них, будь здоров, какой. А мы ведь, позабыл совсем, чуть ли не по два года и налогов-то не платили. Тоже льгота, и немалая!
И вспоминается мне словечко московское, с плевком-оттяжкой: ЛИМИТА! А ведь всего-то это были люди, набранные по лимиту и согласившиеся за мизерную зар-плату строить Олимпийскую Москву, пять лет жить и мыкаться по общежитиям, чтобы потом получить здесь жильё. И сразу же город преобразился! Во всех мага-зинах растянулись хвосты-очереди. Москва вместе с лимитой приняла на снабже-ние треть России. Расхватанную в давке жратву и шмотки люди пришлые стали рассылать по своим городам и весям, а москвичи стоя в этих запредельных очере-дях, могли только ворчать и сокрушаться. Им там уже мало что доставалось. И в транспорте не протолкнуться, и пьяная мразь вокруг этих самых общежитий клуба-ми вьется, мат по улице метёт, как снежной крошкой! Очень много хлопот достав- ляют люди, оторванные от корней, на новом месте ещё не укоренившиеся. Слово
«сволочь» этимологически происходит от «волочь», «волочиться», «переволачи-
ваться», то есть переезжать с места на место. Это, так сказать, исконно жизненное
наблюдение, народная примета! И с нами Израилю тоже не больно-то сладко при-шлось. Большая Алия - это идеологический штамп в политизированном ореоле ис-торической романтики. А вот сколько мы сюда всякой заразы понавезли - один Б-г знает. Даже вспоминать не хочется! Стыдно!
Ну, вот я и выговорился, наконец! Просто давно и много накипело, наслоилось. Да, ведь и нельзя же все время одеяло на себя тянуть. Хватит! Двадцать лет прошло, а мы все побираться норовим! И дурной пример черношляпных ортодоксов, переня-тый нашими политиками - попрошайками, он ведь просто позором пахнет! Нам ещё, так как им, только что воровать начать осталось? Правда, Григорий Лернер - он уже повторно сидит, и по закону, хотя и вопреки многоголосью русскоязычных его защитников, начиная от, недоброй памяти, бывшей партии Исраэль-бе-Алия и, заканчивая , теперешними Исраэль-Байтейну и Кадимой.
Да ведь и призывы-обращения, и лживая реклама его в русскоязычных газетах печатались, и сказки про танкеры, полные нефти и готовые к отплытию из Черноморских портов, тоже там расписывались. С их страниц эта лапша на наших ушах висла. Но редакторы этого, с позволения сказать – чтива, от ответственности
открещивались тут же рядом, ниже объявлений и мелким шрифтом...
Глава 18
Январь девяносто четвертого года ознаменовался для нашей семьи важнейшим и торжественнейшим событием - Данькиной свадьбой. Он уже год-полтора как поз-накомился с ленинградской девушкой Риной, прошедшего времени оказалось дос-таточно для того, чтобы разобраться друг в друге, и вот теперь - 28 января у них была Свадьба. Собралась родня, друзья и знакомые. В синагоге устроили хупу. День свадьбы совпал с традиционным еврейским праздником Туби Шват, новый год деревьев. Мы видели в этом хороший знак. На свадьбу из Сант-Петербурга приехала Ринина мама - Бетти.
Молодые, как и положено в таких случаях, смотрелись умилительно. Мы с Зоей и Бетти сидели и тихо радовались. На ресторанные торжества даже не замахивались и праздненство устроили в квартире молодых в два приема. Первый день для родни и семейных знакомых, второй - для друзей-приятелей молодых. Как и положено, наготовили полный стол, накрыли, наставили. Все было красиво и весело, и радо-вало глаз.
В начале этого, 2009-го года они отметили уже пятнадцатилетие. Сказать, что время пролетело быстро, стремительно, моментально - это значит ничего не сказать. Для нас, старших, это было вчера! И я до сих пор с удивлением смотрю на своих подрастающих внуков. Рина с Данькой на мой взгляд почти не изменились. Так когда же успела так вымахать эта крепкоголосая команда, такая уверенная в себе, такая упрямая и напористая?! Настоящие американцы!
* * *
В феврале девяносто четвертого произошло событие, нарушившее мирное течение нашей производственной жизни и выбившее меня из колеи. Выбившее надолго.
В течение девяносто третьего мы с Олей и Таей , как могли, закрывали брешь в производстве датчиков угла. Но изготовление требуемого количества датчиков вручную представлялось уже задачей мало реальной. Филипп ближе к середине года навалился на меня:
- Думай, доктор! Думай! Необходимо производство, хотя бы полуавтоматическое, но с автоматическим счетом витков. - Задача эта напоминала русскую народную сказку, про "пойди туда, не знаю куда и принеси то, не знаю что..." и я ему откровенно на это указал. Но почему-то от меня уже ждали очередного чуда.
Интернета в те "допотопные" времена ещё не было. Источников информации было два - книги и журнальные статьи. В ТЕХНИОНЕ в электротехнической библиотеке помимо книг на английском были на хранении подшивки трех русских журналов - Электротехника, Электричество и Электромеханика. К этому времени, затратив уйму сил, я уже просмотрел и перекопировал все важнейшие для меня материалы, начав глубоко, аж с 1964 года. И в одном из них я обнаружил статью на тему автоматизированной намотки асинхронных двигателей, где в списке литературы значился каталог английской фирмы MICROCORE. Стал искать и, совершенно случайно наскочил на это название в одном из европейских электротехнических журналов по технологии. Там уже были телефоны и адреса. С помощью Виктора, заместителя Надава, для которого английский был родным, составили письмо с вопросами по автоматизации намотки сердечников датчика угла. Через короткое время получили ответ. Фирма просила прислать схему обмоток и чертежи ламинаций и сердечника статора. Отослал запрошенные материалы и вскоре получил запрос о необходимости полуторакратного увеличения шлица (просвета) в пазу.
Так быстро, как могли, мы заказали ламинации измененной формы, склеили сердечники, намотали обмотки и испытали обновленную магнитную систему, втайне надеясь, что точность прибора от этого не пострадает. Надежда, как любил говорить Мики, умирает последней, и она-таки тихо умерла вместе с первым намотанным на новом сердечнике образцом. Пришлось поломать голову над проблемой рассеяния магнитного потока, поискать дополнения к схеме обмоток. В результате решение было найдено, и подготовлено письмо-согласие на реконструирование паза в ламинации статора. В полученном на это письмо ответе оговаривались цена и сроки изготовления полуавтоматической намоточной машины по нашим требованиям и заданию. Стоила она сумасшедшие, на наш взгляд, деньги - 50 тысяч долларов. И мы сели думать. Ну, мне тут, собственно, думать было не о чем. Это была работа Филиппа, и он выполнил её виртуозно и филигранно, сумев убедить Заказчика оплатить расходы на приобретение машины в его, Заказчика, собственность, как бы передаваемую нам под заказ на датчики угла во время их изготовления. Машина эта уже пятнадцать лет работает на Алеф-Бет, но само приобретение её было связано с несколькими неприятными для меня вещами.
Пока машина изготавливалась, мы, со своей стороны, готовили сердечники и ждали от MICROCORE дальнейших указаний. Где-то в начале февраля, обедая в заводской компании в столовой, я случайно услышал, адресованный кем-то к Джине вопрос:
- А когда Филипп с Мики летят в Лондон?
- Завтра. - тихо ответила она.
Я сидел, ел и размышлял, что бы это значило. Вся работа по этому проекту лежала на моих плечах. Все решения вырабатывались мною. Мики иногда помогал, но это были второстепенные вопросы. Как же они так решают? Что Мики с Филипом смогут там сделать. Ведь могут возникнуть самые неожиданные вопросы и ситуации...
По возвращении на фирму я был перехвачен Надавом, который зазвал меня к себе в кабинет, усадил, и начал издалека с того, что механика это не моя область, а машина для намотки датчика угла представляет из себя в основном механическое устройство. И посему он принял решение направить в Лондон Филиппа, по части организационной, и Мики, по части технической. Они улетают завтра. И у меня есть еще сутки, чтоб подготовить Мики к тем задачам, которые ему предстоит решить.
Пока я его слушал, все у меня внутри кипело от ярости. Такое отстранение меня от работы в последний момент её завершения выглядело оскорблением, однако, в конце концов, это его право, он хозяин завода. Да и привычка к тому, что за границу едет, как правило, тот, у кого «анализы лучше», как-то успокаивала. И поэтому более всего другого я был зол на Надава за совращение Мики. Ведь оформление даркона занимает более двух недель, значит они все это время готовились и молчали, оставив мне на важнейшие решения последнюю минуту перед их отъездом. А Мики, с которым я уже полтора года ел с одной тарелки, промолчал, с одной стороны оставив меня в неведении, а, с другой - поставив в глупейшее и унизительное положение. Я допускал, что ему хотелось побывать в Лондоне, и ничего плохого в этом желании не видел, но пусть бы хоть предупредил меня об этом. Столь явный переход на сторону "противника", граничил с предательством, пусть и не в очень большом масштабе. Надав просто, как змей-искуситель, совратил его, заставив промолчать и не сказать мне о его, Надава, не совсем порядочных намерениях. Я говорю, не совсем порядочных, потому, как скрывать что-то при чистых намерениях просто незачем.
Когда Надав закончил говорить, я посмотрел ему прямо в глаза и сказал, что всякое принимаемое кем бы то ни было решение, а данное решение принимал ты, Надав, подразумевает последующую ответственность. За сутки подготовиться к такой серьезной задаче я не смогу, а посему даже не вижу смысла напрягаться. И впредь прошу мне об этой машине даже не напоминать. Устройство это по большей части механическое, и, как ты только что сказал, , я в этом деле не разбираюсь. Поэтому считаю, что ответственность за неё должна быть в будущем возложена на тебя и Мики. Так будет и правильно, и справедливо.
На этом я закончил и встал. Надав тяжело поднялся, видно было что он сдерживает гневный порыв, а, главное, понимает, что неправ, но признать это так запросто не может. Я повернулся и вышел. Прошел в комнату к Филиппу и с тихой злостью высказал все, что я про него думаю. Он, так же, как и Мики, попытался оправдаться тем, что решения такого рода принимает Надав. Я напирал на то, что решение Надава это лишь оттенок несправедливости и начало общей цепи. А вот не сказать мне обо всем заранее, это уже разновидность подлости. Я не рвусь в Лондон, я готов бы был объяснить Мики все нюансы разработки, но будьте же и Вы людьми и дайте мне для этого время. Что это за бессмысленные заговоры за моей спиной, которые вы плетете почти месяц? Филипп молчал.
Когда они вернулись, мне никто из них ничего не сказал. Машина пришла через месяц. И все было бы хорошо, но вот намотанные обмотки датчиков пробивали на корпус. Все до единой. И тут Мики, который отладил все движения и операции машины и обучил Олю работе на ней, в этом деле отступил. Там, в Лондоне они с Филипом все это не проверили, а проще сказать – прозевали. А здесь, когда этот их зевок обнаружился, начали отмахиваться, говоря, что к самой машине это прямого отношения не имеет, а значит - это не их вопрос. И решение по устранению дефекта легло на меня... Слава Б-гу, оно оказалось несложным. А мой жизненный опыт пополнился... И при следующей попытке Надава крутить интриги за моей спиной я уже встал на дыбы. Но случилось это через пять с половиной лет и по более неприятному поводу.
В этот же раз в конце концов отношения восстановились, я успокоился, но беда была в том, что Мики, как это часто бывает, сам не мог простить мне своего проступка. Я был свидетелем его неблаговидности, а значит был виноват... Такое в жизни бывает, и я не стал делать из этого проблему, понимая, что взобравшись слишком высоко на дерево, сильно затрудню последующий спуск. В андасе все было спокойно и нормально, однако не было уже того тепла и простоты в отношениях, которые так согревали нас в начале. У каждого появились свои интересы, да и Надав, предпринял какие-то свои действия, впоследствии разобщившие нас. Наверное, поначалу, в сиротском своем состоянии первых месяцев пребывания на Алеф-Бет, мы просто жались друг к другу, ища тем самым точку опоры, ибо трое - это уже коллектив. А Надаву это не нравилось, очень уж мы были бы сильны в таком случае. Вот он немного и напакостил, тем самым разобщив нас настолько, чтобы различие в интересах не давало бы нам возможности объединиться против него в каком-то решающем случае. Так я его понял. И этот его поступок на долгое время разобщил ещё и меня с ним самим. Я долго потом избегал встреч и разговоров, он отвечал тем же. Иногда здоровались, и все...
* * *
Филиппу всё это давалось сложнее, ему требовалось со мной в паре работать, продвигая вперед одновременно четыре уже готовых проекта и прорабатывая два-три новых. И он, считавший себя без вины виноватым, все это время пытался наладить наши отношения. Подъезжал со всех сторон, зазывал на кофе к себе в кабинет, демонстрировал высшую степень близости и дружеского расположения, предлагая распивать одну чашку кофе на двоих, когда каждый по очереди берется за ручку чашки и пьет кофе, касаясь губами со своей стороны. Все время распрашивал о домашних делах, навязывался в друзья-советчики. Сил дуться на него у меня хватило месяца на четыре. И в конце июня он купил меня с потрохами, приведя в один из шести блоков такого же, как наше, здания, расположенного метрах в двухстах на параллельной улице. Блок был 8 метров в ширину и 16 в длину, с двумя железными подвижными воротами по фасаду и в тылу, и с обычными на петлях дверцами в них. Я стоял среди заполнявшего помещение металлического хлама и цветочных горшков с землей, курил, оглядывался и ждал пояснений, для чего, собственно, мы здесь топчемся. Филипп явно тянул время, чтобы усилить эффект ожидаемого сообщения. Наконец, ему самому это надоело, он подошел, приобнял меня за плечи и сказал:
- Доктор! Здесь мы с тобой построим отдел микроэлектродвигателей! С первого июля мы снимаем это помещение. Сегодня ты должен продумать и технологию, и расположение оборудования, а завтра мы, обсудив все с Надавом, пригласим строителей. На этих площадях ты должен предусмотреть кабинеты для себя и бухгалтерии (им тесно в их маленьком помещении!), зал для сотрудников, кофейную комнатку, туалеты с умывальником. Можно подумать и о переоборудовании заднего двора. Всё, как я тебе давно уже обещал, теперь в твоих руках. Ты здесь полный хозяин. Вход в бухгалтерию сделай отдельным, а проход в зал-лабораторию, через твой кабинет. Всех входящих ты должен видеть и контролировать. Так что - думай.
У меня захватило дух. Неужели все это, и вправду, моё. Однако, при всей репатриантской наивности, долго блаженствовать я уже не мог. Некоторый опыт был наработан, поэтому начав промеры помещения, быстро сообразил по ходу дела, что в бухгалтерии будет сидеть младшая дочь Босса, а значит надзор за мной предусмотрен с самого начала. Но даже это не испортило великолепного настроения, владевшего мною в эти минуты. Во всяком случае, профессиональная самостоятельность здесь просматривалась. И это уже очень много значило. А стаж моей работы на Алеф-Бет составлял к этому времени без трех недель два года.
* * *
Первого июля появилась бригада строителей, которая привезла и установила перед входом огромный мусорный бак, и начала с того, что выбросила весь хлам, заполнявший помещение. Очистив себе рабочую зону, они приступили к покраске стен и подвеске фальш-потолка. А закончив, перешли к полу, выровняв бетон и настелив по нему специальный неэлектризующийся линолиум. После же всего этого занялись возведением двойных гипсолитовых стен, установкой дверных и оконных проёмов. За два с половиной месяца бригада выполнила все намеченное нами и, получив заработанное, очистила территорию, убрав за собой абсолютно все строительные отходы. Мы с Филиппом постоянно контролировали процесс, иногда корректируя его в нужную нам сторону, потому как на бумаге не всегда видны некоторые нюансы планировки. Надо сказать, воспринимались наши просьбы абсолютно безропотно, с полным пониманием, и в результате построено было все именно так и именно то, что мы хотели.
Параллельно со стройкой мы заказывали рабочие столы, шкафы, стелажи и всевозможное лабораторное оборудование, начиная от помянутых выше микроскопов (почти на каждый стол!), источников питания, высокочастотных генераторов, осцилографов и кончая ювелирных размеров инструментами. Короче говоря, все то, что было необходимо для автономной деятельности небольшого производственного подразделения Общий расчет предусматривал в этом помещении не менее 12-ти рабочих мест, не считая моего персонального кабинета и комнаты для бухгалтерии. Все это было реально построено, изготовлено и установленно на местах всего за два с половиной месяца. По российским меркам того времени срок невероятно короткий. О качестве содеянного можно было говорить много и только с присказкой: "Великолепно!" В наш отдел мы получили центральный кондиционер, холодильник и автоматический титан-кипятильник.
Надав решил, повидимому, сделать щаг навстречу и заказал специально для моей комнаты мебель - широкий двухсполовинометровый стол с приставными и угловыми тумбочками и огромным во всю стену стелажом для книг и папок у меня за спиной. Мебель была отделана под бук и смотрелась солидно. Купили мне также и небольшой, но очень удобный кульман. Поставили компьютер! В общем, получилось почти полностью автономное и современное проектно-производственное подразделение, на манер опытно-экспериментальных лабораторий из той, из прежней жизни. Правда там подобное подразделение было бы в два-три раза большим по численности и площадям, а по производительности вдвое-втрое слабее...
Филипп расхаживал между столами, в восторге трогал оборудование и инструменты, разглядывал под микроскопом свои пальцы и планировал рассадку сотрудников.
- Доктор! - в шутку задирал он меня. - Ты хоть понимаешь что мы с тобой наворотили! Ведь если вдуматься, все это стоит на трех ногах! Деньги Надава - раз, моя энергия и логистика - два и твоя золотая голова - три! Треугольник – это и прочность и устойчивость! Треугольник – это замечательная фигура! Поэтому оно так хорошо и успешно получилось. И будем надеяться, что в будущем себя полностью оправдает. Теперь надо срочно набирать и обучать людей. Думай!
- Интересно, почему это моя голова должна служить кому-то ногами! - отбрыкивался я, но сам в душе был просто счастлив. И на 22 августа мы наметили переезд сотрудников отдела. А я параллельно занялся кадровыми делами, обсуждая их результаты с Филиппом и получая его одобрение.
На этом месте мне хочется прекратить мысленную отделку пьедестала под собственный мемориал и сделать небольшое отступление от хронологической нити повествования, связаное вот с чем. Появление большого количества сотрудников сильно затруднило и замедлило продвижение вперед. Были они новичками, и вся тяжесть хлопот по обустройству легла на мои плечи. Я должен был обеспечивать их абсолютно всем. Никто из них ничего и никого на заводе не знал, а главное, и не стремился узнать. Они без зазрения совести валили свои проблемы на меня и даже не пытались хоть как-то их решать, ссылаясь на отсутствие знания языка. И я был ответственнен буквально за все, начиная от расходных материалов и инструментов, и кончая мылом и туалетной бумагой. Опереточный Фигаро имел по сравнению со мной жизнь просто райскую. Ведь про свои разработки я вспоминал только поздно вечером, оставаясь один после семи-восьми часов.
В начале пути нас было всего трое, работа между Олей и Таей была распределена практически поровну, каждая из них освоила своё дело до тонкостей, имела под руками все необходимое для его выполнения. Силы, затраченные мною на обучение были вполне оправданы.
Правда и здесь, несмотря на относительный порядок были свои сучки-задорины. Оля, пришедшая первой, все время подчеркивала перед Таей свое превосходство в накопленном опыте и чем-то ещё таком, чего трудно выразить словами. В львином прайде предпочтение в общественном положении особи определяется временем её пребывания в нём. Там пришедший позже оказывался в подчиненном положении, не взирая на силу и возраст. А в книге о семье Берберовых описано, как лев Кинг подчинялся, отступая перед напором других живших в семье животных (гуся или кошки), поскольку они жили здесь раньше того, как появился он, да ещё и львенком-несмышлёнышем. В человеческой стае таких инстинктивно принимаемых принципов не существует, хотя, конечно же, новичку в начале труднее. Но со временем все выравнивается. Мне казалось, что Оля, в силу большей образованности (а она имела инженерное образование, пусть и не нашего профиля), должна быть снисходительной по отношении к совершенно необразованной Тае, тем более, что та имела уже наработанный за 10 лет опыт работы с проводами и обмотками и прожила в Израиле более 15 лет. Но что-то тут заколодило, и я чувствовал постоянный шорох у себя за спиной. Тая старалась наладить отношения, помогала Оле в обустройстве на новом месте, отдала ей при покупке новой мебели свою старую вместе с ещё какими-то ставшими ненужными вещами. Кто был в положении эмигранта знает, что такая помощь в начале пути дорогого стоит, и безусловно заслуживает благодарности. Но в данном случае Тая, по моему, только усугубила этим возникшее трение, задев где-то глубоко упрятанное Олино самолюбие. В общем не стоило бы, наверное, копаться в этом, если бы не последующее развитие событий, заставившее меня принять такие меры, о которых я до сих пор помню и сожалею. Надо еще отметить, что были они со мной примерно одного возраста - Тая на год старше, а Оля на четыре года моложе.
В какой-то момент к нам примкнула пришедшая из отпуска после родов Дорит, коренная израильтянка, молодая, крупная, сильная и уверенная в себе. Но к этому времени в группе появились еще две женщины - пятидесятисемилетняя Лори и тридцати-с небольшим- летняя Карина.
Лори привела на фирму Оля. И привела в тот момент, когда я уже добился Олиного перевода на полную ставку в нашу группу. Далее она, не спросив меня, то ли договорилась с начальством о том, что Лори во второй половине дня будет ей помогать клеить стаки, то ли сама проявила такую инициативу, но затем начала ещё и учить работе на обмоточной машине. Сказать, что я этому обрадовался, так скорее нет, чем да. Возраст у Лори был предпенсионный, и все её навыки через три года пропадали бы даром, делая затраты времени на её учебу совершенно бессмысленными. По образованию она была экономистом, происходила родом из Ташкента, где муж её был достаточно крупным техническим или административным деятелем республиканского уровня. Довольно быстро они с Олей спаровались в прочную и устойчивую группу. При этом значительную часть послеобеденного времени Лори, устававшая на дообеденной уборке, отдыхала за разговорами типа:
- Ах, Вы не представляете, Таечка, что это значило в Ташкенте быть женой ответст-венного работника! Мы имели абсолютно все, о чем другие могли бы только мечтать! - и так далее, с полным перечнем полагавшихся им льгот и преимуществ.
Тая, жившая в прошлом в Кишеневе и работавшая в регистратуре районной поликлиники, подрабатывая чем-то вроде педикюра при муже парикмахере, сидела на своем месте, уткнувшись в работу, красная и раздраженная. Воспоминания о прошлом её не тревожили, за время после приезда в Израиль они с мужем хорошо обустроились, и сейчас под Лорины распевы, она, привыкшая к практическим оценкам своего и чужого положения, сидела и тихо злилась, рассматривая происходящее, как попытку унизить её, Таю, да ещё и человеком, в социальном плане гораздо ниже неё в настоящее время стоящим!
- Мне плевать на то, кем ты была! Сейчас-то ты уборщица, живешь по съемным углам, да ещё передо мной заносишься! - таково, примерно, было её к Лори отношение, хотя из вежливости и скрываемое внутри.
Мне эта ситуация безусловно не нравилась. Во первых меня не спросили, а ведь, как никак, но я был основателем, зачинателем, да и просто головой у этого дела. Во-вторых приложим уже помянутый мной возраст и все связанные с ним проблемы, а в третьих – я чувствовал себя очень неловко в этом положении – ведь в конце концов должен буду в будущем выступить в роли «палача», а мне этого вовсе не хотелось.
Всегда и во всем по жизни я добивался поставленных целей лишь при одном непре-менном условии – играя по своим правилам. А тут мне навязывали довольно бесце- ремонно какую-то чужую линию, что безусловно отягощало напряженную борьбу за тот конечный результат, ради которого мы все здесь собрались. По меньшей мере это было несправедливо в плане дележки прав и обязанностей, а по крупному – всерьез мешало вести мою основную работу. То ли я производил впечатление простачка, которого можно водить за нос, то ли не понимал менталитет периферийного еврейского общества. Но такой вот манеры тащить «своих», когда в основе и на первом плане была забота только об их благе, а не о пользе для работы, для общего дела, для общей цели, у нас в Москве, в тех кругах, где я вырос, принято не было. По сути своей подобная деятельность подрывала собой возводимую мною постройку, затрудняя, а порой просто сводя на нет и без того нелегкий созидательный труд. О моем отношении к этому, о моем состоянии никто не думал, никто меня ни о чем не спрашивал, а просто рвал по-собачьи одеяло на себя, и все!
Каринку, так её на украинский манер прозвал Михаил, приметила в ульпане БЕТ Зоя. Она долго уговаривала меня с ней встретиться, и, когда ситуация созрела, пригласила вечером её к нам домой. Девушка произвела на меня очень приятное впечатление. Я переговорил с Филиппом, убедил его в необходимости такого решения, и Каринка была взята нами на работу с не полностью определенной функцией, но цепко впряглась в организационно-технологические задачи, на которые у меня не хватало времени и сил. Работала она в прошлом инженером связистом, в электричестве разбиралась, но тут же была принята в штыки командой Оли, почувствовавшей в ней конкурентку за непонятно какое ещё место под солнцем, озарявшем пространство Алеф-Бет. Ко мне Карина относилась неплохо, была хорошим и послушным исполнителем. Её появление «украсило» русское крыло андасы. Молодые мужики наши оживились, зашевелили плечами и языком, помногу времени проводя возле её стола. И надо отдать должное – оказалась она и расторопной, и общительной. Но как только огляделась, умудрилась как-то ловко «подкатиться» к начальству, уговорив его принять на работу неких своих полуродственных знакомых. Но, слава Б-гу, не к нам, а в хозяйственный отдел. Меня в тот момент это обстоятельство напрягало и беспокоило. К моему удивлению, почти каждый из окружающих начал активно давить мне на психику, упрашивая принять на работу кого-то из родных, близких и знакомых. А если я не соглашался, начинал прижимать через руководящие ручаги. Михаил, например, через Соломона привел мужа сестры, отрекомендовав, как очень рукастого и практичного человека, да ещё и, ко всему прочему, работавшего в прошлой жизни конструктором на заводе. Муж Таи, Марис, прослышавший от неё о моих поисках, стал без спроса и уведомления посылать ко мне всех подряд, указывая адрес предприятия и мое имя, а иногда и подвозя их до ближайшего угла, но сам из-за него не показывался. Представляю, как он при этом важничал, "выгибал" перед знакомыми грудь, а мне приходилось отказывать людям, пришедшим с надеждой в глазах и уносящих на них слезы разочарования. Но мы ведь создавали производство суперпрецизионное и рас-считывали при этом и на их помощь, а большинство из них не имели даже элементарного опыта или отношения к заводским профессиям. Однажды мне позвонил человек и почти криком стал требовать взять его на работу, а когда я начал распрашивать его о том, кто он по профессии, что знает и умеет - тот завопил дурным голосом, что удавится, если я немедленно не приму его работать. Оторопев от всего этого, я дал ему немного успокоиться и спросил, кто его ко мне направил? Вместо ответа он обратился к кому-то, стоящему рядом: "А как Вас зовут?".
Рядом стояла жена Михаила, Татьяна, которая по природной общительности разговорилась с этим явно неуравновешенным человеком в автобусе и ничего лучшего не придумала, как подведя его к автомату, опустить жетон, набрать мой номер и сунуть ему трубку, подсказав еще и мое имя. Этого оказалось уже слишком, я устроил скандал Михаилу и с этого времени слал к чертовой матери всех этих "доброделателей" без разбору, объяснив, что ищу людей, хоть что-то отдаленное в нашем деле знающих. К моменту переезда нас набралось семеро. Помимо уже перечисленных Оли, Таи, Дорит и Каринки, мы приняли Сеню, зятя Михаила, и Лялю, рекомендованную одним из наших токарей, как в высшей степени активную работницу одного из кооперативов города Днепропетровска. Выяснилось, правда, что работала-то она бухгалтером, но тем не менее руки у неё оказались золотыми и, если бы не импульсивный характер, создававший мне иногда некоторые проблемы, можно было считать её просто находкой, так быстро освоила она тонкости наших намоточных дел.
Следующей по очереди была Тала. Тут я, если совсем уж честно, просто дал слабину. В какой-то из дней позвали меня к выходу, сказав, что некто спрашивает Радомира. Я вышел. В кресле, где два года назад я ожидал решения своей судьбы, сидел, тоскливо опустив плечи, молодой мужчина.
- Это Вы хотели со мной увидеться? Меня зовут Радомир...
- Да! Мне сказали, что Вы ищите и набираете людей.
- Кто сказал?
- Марис... Рубинов.
- Ну, Маря, погоди! – подумалось в первую секунду, но парень-то был не виноват, и потому я спросил. - А кто Вы по профессии?
- Инженер по АСУ ТП... В энергетике... Я на Чернобыльской Атомной в Припяти работал.
- Мне нужны намотчики электрических машин, люди с опытом, разбирающиеся в электротехнике... Или женщины, для тонких намоточных работ... - при этих словах он, уже было поникнув, оживился и быстро заговорил:
- А у меня жена работу ищет. Возьмите её. Помогите нам, пожалуйста - двое детей, мы столько за эти восемь лет после взрыва пережили... - у него были глаза больного несчастного человека, и мне неожиданно для себя самого захотелось ему помочь, вдохнуть искорку надежды в изуверившегося в судьбе человека.
- Приведите её, чтобы я на неё посмотрел. Попробую что-нибудь сделать.
Через два часа они уже вдвоем стояли у входной двери и смотрели на меня, как на Высшую Силу, которой даровано было право распоряжаться их судьбой. Это очень тяжелое состояние - такой вот разговор с уповающими на тебя, как на Б-га, людьми.
- А Вы кто по специальности? - спросил я, поздоровавшись.
- Инженер-химик. - быстро ответила она.
- Вы в детстве музыкой не занимались? - я смотрел на её крупные массивные руки.
- Нет... А это важно?
- Да. Вы вяжете?
- Нет. Училась, но у меня не получается...
- А с лаками, клеями, заливочными компаундами дело, как химик, имели?
- Нет. Моя область неорганическая химия.
- Понятно.- У неё было открытое приятное лицо, смотрела она прямо, глаз не опускала, но чувствовалось, как оседает в них надежда, с каждым произносимым ею словом "Нет". Я первым отвел глаза и подумал:"Господи! За что же ты нас так!"- а ей сказал:
- Приходите завтра к восьми утра. Оденьтесь по рабочему. Я вам дам неделю поработать, а там приму окончательное решение. - это я уже говорил для порядка, подписывая, так сказать, акт капитуляции. А самому просто плохо сделалось.
Немного позже я пожалел о своей слабости. Но первое время Тала, имевшая выраженно общественный характер, смотрелась в отделе не хуже остальных женщин. Постепенно выяснилось, что крупные руки не управлялись с тонкими, толщиной в волос проводами, а укладка обмоток в пазы у нее просто не получается. Пробовал сажать на подготовку катушек на намоточном станке, но производительность её, по сравнению с другими, была аховая. В общем - ни два, ни полтора. Так и продержалась она месяцев восемь с половиной на вспомогательных работах. Филипп, начиная с Нового 95-го года, предпринимал регулярные попытки её уволить, но я отбивался, тянул, находя всякий раз новые отмазки-отговорки, и сдался лишь в начале мая, по достижении срока в 8 месяцев, когда по действующему тогда законоположению ей уже полагалось пособие по безработице. Но это было ещё впереди...
В один же из тогдашних суматошных дней Зоя вечером за ужином рассказала о встреченной на улице женщине, вешавшей от руки написанное объявление о том, что она предлагает свои услуги по кухонным работам - печь пироги, крутить пельмени и вообще - любые трудоемкие блюда вроде голубцов и фаршированной рыбы. Про поварские её таланты я слушал невнимательно, а вот стоны про то, что сын у неё инженер-электрик, и что он уже несколько месяцев не может найти работу, меня сразу заинтересовали. Время было ближе к девяти вечера и я попросил жену позвонить и заказать назавтра сотню пельменей. Но её собеседница, жившая, как выяснилось, на параллельной улице, тут же уболтала её зайти и забрать уже лежавший в холодильнике намороженный товар, навязав в процессе переговоров ещё и небольшой тазик свежеиспеченных и теплых пирогов с разнообразнейшей начинкой. Пришлось одеваться и идти за преобретениями, на что я, честно сказать, и расчитывал, так как мне хотелось посмотреть на инженера-электрика сначала со стороны и без авансов.
В квартире царило обычное олимовское неудобье, разнопёрая мебель, набранные не знамо где колченогие стулья, чемоданы, давно не белённые стены, лампочки без абажуров - сразу чувствовался "СЪЁМ". Пахло пирогами, ароматно и вкусно. На уголке стола в салоне расположился полноватый вислоусый мужик в майке, с округлыми волосатыми плечами и грудью, лысый, седоватый, лет сорока на вид. Он что-то там ремонтировал или разбирал, и то, как аккуратно были разложены у него инструменты и детали, мне приглянулось. Мы поздоровались, и я, воспользовавшись тем, что женщины переместились в кухню, завёл разговор о его специальности. Отвечал он неохотно и односложно, настороженно поглядывая в мою сторону и не отрываясь от работы. Оказалось, что он спец по электроприводу, электрические машины знает только снаружи, то есть по внешним характеристикам, но вот управляющей аппаратурой интересовался по долгу службы, изучив её достаточно глубоко. Кончилось дело тем, что я предложил ему заглянуть на Алеф-Бет. Поскольку он ещё просто не понимал, зачем я его зову, и совсем плохо ориентировался в промзоне, я сказал, что могу прихватить его утром по дороге на работу, если он будет ждать меня на углу возле Амфитеатрона. На том и порешили. Звали его Елизар.
После недели испытательного срока Филипп утвердил мое решение принять Елизара и Талу на работу. Потом уже по моей просьбе Елизар привел к нам одноульпанника, инженера-электронщика Кешу. А сейчас мы все готовились к переезду. "Старая гвардия" располагалась пока по прежним местам, новички же просто участвовали в уборке и подготовке нового помещения.
* * *
За день-два до переезда ближе к концу рабочего дня Филипп позвал меня к себе и, закрыв дверь, усадил напротив для явно серьезного разговора. Секретарша внесла и поставила перед нами чашки кофе и блюдечко с печеньем. Я вежливо отхлебнул глоточек и, опустив чашку на стол, выжидательно посмотрел на хозяина кабинета.
- Слушай, доктор! -начал он издалека. - Мы сейчас формируем новое подразделение, и то, как оно будет оформлено изначально, во многом определит его последующую деятельность и эффективность. По моим наблюдениям ты не вполне справляешься с административной стороной дела, недостаточно что ли авторитетен в глазах твоих помощников. Ты ими не управляешь. Вернее следишь только за технической деятельностью, а есть ведь ещё и организационная. Я понимаю, что ты слишком занят и поглощен своими расчетами и проектированием, но нам ведь нужна продукция, а её делают люди, и обязаны делать это под твоим руководством. А ты, в свою очередь, ими должен именно руководить, не пуская на самотек, как делал это до сих пор.
Мне очень не нравится то обстоятельство,- продолжал он, что в группе распоряжается Оля. Мне не нравится, что она притащила к Вам Лори, и то как они вдвоем противопоставляют себя всем остальным. Я наблюдаю, пусть со стороны, и вижу как она вмешивается практически во все, что происходит в махлаке (отделе). Почему ты позволяешь ей это делать. Два лидера в одной группе - это неприемлемо.
- Я не все понимаю в том, что ты говоришь, Филипп. Чем она распоряжается? И когда? – чувствовалось, что он знает до тонкостей то, о чем говорит, то есть был перед этим разговором кем-то основательно проинформирован.
Филипп задумался, снял и протер свои элегантные очки, снова одел их, посмотрел внимательно на меня и сказал, вывешивая каждое слово:
- В том, что Вы, как махлака, делаете, я доверяю только тебе. Твоим знаниям, решениям и опыту. Конечный продукт слишком дорого стоит, чтобы можно было позволить вмешиваться в процесс посторонним людям. А Оля в твое отсутствие вмешивается. И очень активно, но не всегда компетентно. Ты этого почему-то не замечаешь, а у меня такая информация есть! Я это не сейчас выдумал, я уже давно за этим наблюдаю и считаю очень важным... Ты забыл, как она исполосовала три из пяти опытных образцов датчиков, когда, не спросясь, решила почистить краску на стаках? А я такие вещи помню! И именно сейчас, когда мы начинаем расширение, а главное, сейчас, когда подразделение становится автономным и во многом самостоятельным, это нужно откорректировать. Пришло время.
- Может быть нужно снять с меня эти обязанности? Хватит мне и технических дел.
- Нет! Я повторяюсь, но по моему мнению только ты можешь видеть всю картинку и понимать происходящее правильно и адекватно. Никому другому я не доверяю. Тебе придется напрячься, подучиться. Я тебе помогу, безусловно, но хочу видеть в тебе союзника в этом важном деле. Почему ты позволил Оле привести к Вам Лори? Что тебе мешало в самом начале возразить и расставить все по местам? Где твоя дальновидность? Почему в технике ты считаешь и чувствуешь всё на десять шагов вперед, а тут даже не пытаешься анализировать последствия.Это такие же твои обязанности, как и все другие. Почему ты не отвечаешь на мой вопрос? Молчишь? А я тебе могу объяснить, что ты думал тогда, когда не предпринял ничего против Лори. Ты её пожалел. Олимовская солидарность или что-то в этом роде? Ведь так? А то, что она не может после утренней уборки работать в полную силу? А то, что она мешает и расхолаживает других? А то, что Оля по незнанию отдает распоряжения или предпринимает действия, наносящие прямой или косвенный вред? Почему она за всем следит и во всё вмешивается? Это твои ошибки! Я требую, чтобы ты их исправил! Готов помогать в этом, но инициатива должна быть за тобой.
- Слушай, Филипп! Мне ведь и вправду не до этого. Моя голова совсем в другом месте находится. Может все-таки поищем кого-то другого.
- Нет! Это ты себе расслабляться позволяешь, доктор. А надо работать, напрягаться, принимать решения. И наблюдать за происходящим в махлаке. Вот я тебе пример приведу. Я прихожу к тебе, или мы вместе с тобой приходим к ним, Оля тут же прекращает работать и внимательно за нами наблюдает, все наши разговоры слушает. А мне этого вовсе не нужно. У неё совершенно другие обязанности, а у меня в отношении неё совершенно другие планы.
Я слушал Филиппа, а сам припоминал, как недели две назад возился во дворе с машиной, и, как это обычно бывает, над душой стоял сосед, вышедший покурить и, от нечего делать, болтавший о том, о сём.
- А ты где работаешь? - спросил он меня тогда.
- На заводе Алеф-Бет.
- Это напротив магазина Прага, на другой стороне Заводской? Ага, понял. Знаю я такой завод. Он чуть в глуби квартала. У меня там знакомые есть. Оля и Валька. Валька, конечно, олух тот еще, токарем, на подхвате. А Олька, она баба серьезная. Главным инженером по каким-то датчикам там работает. Она нам с женой рассказывала. Что-то такое очень сложное и важное для обороны. Но она там на коне, говорит, что все под себя подгребает. Всех в кулаке держит, в том числе и начальство. Ты, небось, знаешь их?
- Знаю. - ответил я коротко. В душе улыбнулся, но как-то всерьез не принял, в подробности вникать не стал. В начале этих записок я поминал мысль о том, что каждый человек жив осознанием собственной значимости, и такие вот «присвисты» обычное дело в нашей ещё не очень установившейся и упорядоченной среде. Это психологически сродни поискам опоры, стремлению к причастности к чему-то важному, нужному, поднимающему личностный престиж. Налицо, правда, была попытка использовать чужие достижения для укрепления своих позиций в глазах окружающих, но мне было не до анализа мелких человеческих слабостей. Просто отметил в памяти, как забавный курьез.
А Филипп продолжал упорно давить на меня, не давая углубляться в собственные размышления, пытаясь добиться взаимопонимания по этому казавшемуся ему очень важным вопросу.
Тут мне хочется немного отвлечься и припомнить карьерные переломы, происходившие на моем служебном жизненом пути. Но вспомнить не их самих, а свое отношение к происходившему в то время. Отец, воспитывая меня, внушал постоянно мысль о том, что у любого еврея по понятным причинам затруднен подъем по служебной лестнице, и в этом тонком деле, рекомендовал следовать одному непреложному правилу:
- Ты должен понимать, - говорил он. - что при любом выборе кадидата на любую должность всегда найдется человек, которого предпочтут тебе, даже если ты в чем-то его и превосходишь. Поэтому единственным твоим шансом является освоение такого дела и на таком уровне, когда конкуренты просто отпадают, а главное, чтобы результаты этого дела были кому-то остро необходимы. Тогда, что называется, сами придут-поклонятся-попросят. Однако такая ситуация требует не только постоянных боеготовности и напряжения, но и повышенных затрат труда, демонстрирующих твои бойцовские качества. Существует, конечно, определенный риск, заключающийся в том, что могут пообещать и не сделать, но тут уж, кто не рискует, тот не пьет шампанское!
По этой причине я никогда не вступал в карьерные бои и интриги, понимая свою «ущербность», но зато во всем, что мне доводилось делать, старался достичь именно вершин, и иногда, но, конечно же, не всегда, оказывался в нужное время в нужном месте. Пик моей карьер в Москве пришелся на должность заведующего отделом.
А в Израиле все изменилось. И с самого начала после моего появления на Алеф-Бет меня за уши тянули к ответственности, присваивая какие-то титулы и звания, правда, слабо коррелированные с размером зарплаты. Но это уже было делом времени и опыта, и сейчас я в этом смысле относительно удовлетворен. А тогда в кабинете Филиппа я сидел и внутренне противился его планам взвалить на меня груз руководства. С одной стороны мне нравилась ситуация, при которой я получал в руки лабораторию, где был свободен в своих поисках, назовем их научно-техническими, но с другой - был план производства, соблюдение чистоты технологии и прочие гораздо менее интересные вещи, вроде снабжения и уборки.
Закончили мы на том, что Лори с нами в новое помещение не переходит. Она будет приходить туда после обеда убираться, а при наличии свободного времени её будут использовать на участке снятия заусенцев после механообработки металлических и прочих деталей. Второе решение касалось рассадки сотрудников в новом помещении. Мы спустились «вниз», так стала именоваться наша новая территория, и Филипп, собственноручно написав на подвернувшихся картонках имена сотрудников, разложил их на уже расставленных по нашему плану столах. При этом он специально оговорил, что лишает Олю возможности проявлять любопытство, наблюдая за каждым входяшим в помещение и за всем происходящим там, посадив её за стол, развернутый в противоположную от входа сторону. И после этого мы разошлись.
* * *
Договориться-то мы договорились, но в день переезда все эти заботы и хлопоты пали на мою голову.
Каждому из «старых» работников поставили возле стола картонный ящик для упаковки его вещей и оборудования и по очереди стали перевозить на новую территорию. Я, естественно, возил, так как машина была только у меня, а остальные были ещё безлошадными. Вторую машину обеспечил наш завхоз, которого звали Лазарь и был он Каринкиным протеже.Помогал нам и его помощник, великолепный улыбчивый пацан по имени Гена. Москвичи по происхождению, несмотря на первоначальное напряжение, при более близком знакомстве они мне приглянулись и тем, что очень помогли в обустройстве на новой территории. И вот сейчас мы с ними напару катались сверху вниз, доставляя к новому месту службы всех по очереди. Когда последний ящик был доставлен на место, я вошел в общий зал и увидел, что Оля, с каким-то озверением на лице, резко и небрежно разбрасывая по столу свои вещи, размещается в дальнем углу, лицом ко входу и совсем не там, где лежала картонка с её именем, валяющаяся сейчас на полу. Все вокруг неловко и смущенно суетились, не глядя друг на друга, а Елизар, место которого захватила Оля, топтался, чтобы чем-то занять себя, около входной двери, прилаживая на стенке возле часов-автомата касету с табельными карточками.
У моего друга и наставника в обмоточных делах дяди Васи Фурсова, память праведного да будет благословенна, была этакая приговорка-присказка: «Ну, что тут скажешь будешь делать?! Ну, блин не одно, так третье!» А я, вспомнив её сейчас, стоял, ловя на себе напряженные взгляды, и обдумывал свои последующие действия. Не придя к чему-то определенному, но почувствовав, что дальше уже тянуть нельзя, окликнул Олю:
- Вы не могли бы на минутку оторваться и зайти ко мне в комнату. – сам я при этом вышел из зала и сел за стол на единственный в комнате стул.
Оля, возбужденная и раскрасневшаяся не вошла, а влетела и прямо с порога резко и громко, так чтобы было слышно в зале, спросила:
- В чем дело?!
- Закройте, пожалуйста, дверь. – попросил я и, после того, как она сделала это, продолжил с относительно мягкой и вопросительной интонацией. – Почему Вы расположились не там, где Вам было предписано? Это распоряжение Филиппа, а он ведь тут, как – никак, заместитель директора, и его указания обязательны для всех.
- Мне не нравится это место. И я буду сидеть только там, где мне удобно!
- Неплохо сказано! – я улыбнулся и продолжил. - Но я предлагаю Вам место ещё более удобное. Я уступаю Вам вот это свое кресло. И прямо сейчас. Я встаю, а Вы садитесь. Десять минут я покурю на улице, потом зайду взять ключи от машины. И если Ваше настроение не изменится, уеду домой. А когда Филипп начнет меня искать, объясню причину ухода нежеланием работать в подразделении, где сотрудники позволяют себе поступать подобным образом, вопреки его и моим указаниям. Наверное, попрошу дать мне другую работу или уволить. И всё. Если Вас это устраивает, и Вы ощущаете себя способной продолжать начатое в ранге «главного инженера по датчикам»– милости прошу. Все же остальные вопросы задаст Вам Филипп.– я вытряхнул сигарету из пачки.- Улаживайте их с ним.
- Что Вам от меня нужно!? Оставьте меня в покое! Я не хочу там сидеть, мне неудобно! – выкрикнула она.
- Мне от Вас уже ничего не нужно, и если вы позволите себе и дальше повышать голос, то я покурю по дороге, а ключи заберу сию минуту. Устраивает!?– и я твердо уставился ей в глаза.
- Я не понимаю в чем я провинилась!? Почему надо мной издеваются!? – и, открыв
дверь в общий зал, она проскочила внутрь, громко ею хлопнув.
Выйдя на улицу, я закурил. Было противно и тошно. Но какое-то внутреннее чувство подсказывало, что кризис миновал. Вернувшись через 10 минут в свою комнату, сквозь окно в зал я увидел, как Оля переносит свой скарб на обозначенное Филипом место. Все остальные суетятся, не глядя на неё, устраиваясь каждый на своем столе.
Понятно, что удовольствия от происшедшего не получил никакого. Я в душе не садист. Трудно и мучительно понуждать человека делать нечто ему неприятное, болезненное, противоречащее желаниям и намерениям. Если честно, меня сильно потряхивало, после этой беседы. Но буквально на следующее утро я уже успокоился, потому как мне потихоньку рассказали, как Оля, впервые войдя в зал и оглядевшись, швырнула со стола на пол картонку со своим именем и, вызывающе оглядевшись, указала на стол насмерть перепугавшегося новичка-Елизара, сказала:
- Я буду сидеть здесь! И пусть они только попробуют мне помешать! Я им такое устрою! Мало не покажется!
Так что мой поступок был всеми принят и понят правильно. Даже авторитета он мне немного добавил, но ненадолго.
Продолжение следует.
Откровения эмигранта 25-го года службы
© Copyright: Владимир Темкин, 2015
Свидетельство о публикации №215082401369
Свидетельство о публикации №215082401369
Рецензии
Здравствуйте, Владимир. Спасибо за приглашение на свою страничку.
По определенным причинам, читать Ваше повествование буду урывками, но, обязательно, буду.Не из любопытства узнать о Ваших откровениях из собственной жизни, а из-за того, что уже с первых абзацев я, как читатель, задала себе вопрос, на который очень надеюсь получить ответ.
С пожеланиями Вам и Вашим близким всех благ.
Наталья Чаплыгина 16.09.2015 09:23 • Заявить о нарушении
По определенным причинам, читать Ваше повествование буду урывками, но, обязательно, буду.Не из любопытства узнать о Ваших откровениях из собственной жизни, а из-за того, что уже с первых абзацев я, как читатель, задала себе вопрос, на который очень надеюсь получить ответ.
С пожеланиями Вам и Вашим близким всех благ.
Наталья Чаплыгина 16.09.2015 09:23 • Заявить о нарушении
Спасибо за доверие. Я очень надеюсь его оправдать. ВТ
Владимир Темкин 16.09.2015 14:36 Заявить о нарушении
Владимир Темкин 16.09.2015 14:36 Заявить о нарушении
"Но сын не допустил никаких послаблений и в первый же после окончания день погнал меня снова в библиотеку. На июнь у меня еще был проездной, поэтому я барствовал и не ходил
пешком. А так, все остальное вернулось на круги своя. Только вместо IQ-books мне был вы-дан толстенный том в суперобложке под названием “Duns Guide Israel”, в котором по словам
Даньки содержались систематизированные сведения о всех-всех-всех предприятиях в Израиле. Велено было изучить от корки до корки, выписать в таблицу их адреса, необходимые для рассылки резюме, которое мы с ним готовили по вечерам дома параллельно. Когда отдана команда любой человек всегда действует более четко и осмысленно. Точно также и я. Принес амбарную книгу, открыл указанный мне справочник, по Данькиным наводкам разобрался с его структурой, понял, как буду работать с материалом, по какой системе записывать в свою тетрадь… И пошло, и пошло… Заодно я посматривал-подыскивал что-нибудь для Зои, закончившей к этому времени свои «электронные» курсы в Технионе. У меня до сих пор лежит на полке эта тетрадь с табулированными записями сведений более чем о ста пятидесяти предприятиях, род деятельности которых имел хоть какое-то отношение к моей и её профессиям."
Удалила всё ранее меня напрягшее. Подумалось, что неправа в своих домыслах, коли ответа на это не получила оттого, кто был внутри событий.
А потом подумалось, что золотому зёрнышку, отмытому от песка, не всегда бывает комфортно в его признанном одиночестве.
Наталья Чаплыгина 29.11.2015 20:06 Заявить о нарушении
пешком. А так, все остальное вернулось на круги своя. Только вместо IQ-books мне был вы-дан толстенный том в суперобложке под названием “Duns Guide Israel”, в котором по словам
Даньки содержались систематизированные сведения о всех-всех-всех предприятиях в Израиле. Велено было изучить от корки до корки, выписать в таблицу их адреса, необходимые для рассылки резюме, которое мы с ним готовили по вечерам дома параллельно. Когда отдана команда любой человек всегда действует более четко и осмысленно. Точно также и я. Принес амбарную книгу, открыл указанный мне справочник, по Данькиным наводкам разобрался с его структурой, понял, как буду работать с материалом, по какой системе записывать в свою тетрадь… И пошло, и пошло… Заодно я посматривал-подыскивал что-нибудь для Зои, закончившей к этому времени свои «электронные» курсы в Технионе. У меня до сих пор лежит на полке эта тетрадь с табулированными записями сведений более чем о ста пятидесяти предприятиях, род деятельности которых имел хоть какое-то отношение к моей и её профессиям."
Удалила всё ранее меня напрягшее. Подумалось, что неправа в своих домыслах, коли ответа на это не получила оттого, кто был внутри событий.
А потом подумалось, что золотому зёрнышку, отмытому от песка, не всегда бывает комфортно в его признанном одиночестве.
Наталья Чаплыгина 29.11.2015 20:06 Заявить о нарушении