Смех сквозь слёзы, или не обижайте мух...

Всё, кроме одного имени, сущая правда…

В один из дней поздней осени 77-го (спустя год, как я избавил одно московское средне-образовательное учреждение от своего, хоть и редкого, в нём присутствия)  мы с друзьями, уже навеселе, припёрлись в квартиру к Ирке — моей бывшей однокласснице и школьной любви. Кто именно и сколько нас было, не совсем помню, но моего близкого друга точно не было — иначе, думаю, всё было бы по-другому. По какой-то причине я поцапался с ещё одной одноклассницей, Ленкой, как назло оказавшейся в квартире, за что Ирка на меня наорала и выставила вон. Как она могла,.. после всего, что было… предательница.

Разозлённый, я задержался на тускло-освещённой лестничной площадке у лифта покурить и решить, куда мне теперь идти, и встал возле окна высотой во весь этаж. По стеклу, будто по нервам, ползала отвратная муха, и я пнул её ногой, одновременно почему-то желая разбить стекло, но этого не случилось. Я ударил по нему ещё раз, немного сильнее, но с прежним результатом. Оскорбленный Иркой и раздраженный  ненавистной Ленкой, которая до сих пор донимала меня своими воздыханиями,  я нашёл, как выместить зло — разбить стекло стало целью.

В тот вечер я без спроса надел отцовские импортные короткую дубленку и длинный разноцветный шарф. Видимо, в предчувствии чего-то нехорошего я снял чужое, аккуратно повесил на перила лестничного ограждения  и, взяв почти разбег, шагов с трёх, по всем правилам, которым учил Пупок, записавшийся тогда в секцию карате, ударил по стеклу ногой.

Пупок объяснял: бить нужно в точку, которую надо представить за поверхностью того, по чему бьёшь, тогда получается как бы проникающий удар, и вся сила, проходя сквозь эту поверхность, устремляется в воображаемую точку. По его словам, так нужно ломать кирпичи и доски... но для чего, он не сказал. А за поверхностью упрямого стекла была высота 9-го этажа.

Раздался треск — расщепилась оконная рама — и я почувствовал, как по всему телу, словно от удара током, пробежала сильная дрожь. И, кажется, резкую боль. Совершив вторую ошибку за вечер (возможно, их было больше), я выдернул ногу из стекла. В какой момент я порезал ногу, не понимаю — во время удара или вытаскивая ногу из разбитого стекла, которое оказалось на два миллиметра толще обычного?..

Держа на весу согнутую в колене ногу, я увидел, как по полу растекается тёмная кровяная лужа, и попытался пережать артерию под коленом. Через несколько секунд я потерял равновесие и упал, и, уже лёжа на боку, продолжал сжимать ногу. Сколько я так пролежал, не помню — перед глазами всё плыло, пальцы мои слабели, сознание уходило. Где-то вдалеке я услышал дикий крик: «Кирилл зарезался!!!» Лестничная клетка стала наполняться галдящими сотрапезниками, которые выясняли, из-за кого я это сделал, и молчаливыми соседями. Всё было, как в тумане — избитая фраза, но точная.

Вскоре на этаж приехал лифт, и все стали кричать: «Осторожно! Здесь человек лежит!», но это не возымело действия. С характерным писклявым звуком открылись внутренние дверцы лифта, и, щёлкнув, распахнулась наружная металлическая дверь, со звуком гонга ударив меня по башке. Из последних сил, как мог громко, я выдал тираду на родном матерном языке, после которой со сцены исчезли посторонние. Выяснения причин происшедшего продолжались. Меня что-то спрашивали, говорили, успокаивали и просили продержаться до приезда «Скорой», будто я управлял судьбой, а не наоборот.

Как-то незаметно на поле площадной брани появился подвыпивший врач —  нуждающиеся в спасении и спасители должны быть адекватны. После недолгих раздумий он изрёк: «Снимите носок…», что было незамедлительно исполнено. Имя героя, выполнившего «приказ», мне неизвестно до сих пор. Полностью доверяя собственному мнению, дохтор решил, что срочная госпитализация мне никак не повредит, и меня стали грузить на носилки.

При проектировании и строительстве местных сталинок, в которых мы все жили, в этом конкретном доме была совершена долгосрочная диверсия — размеры лифта не вмещали носилки иначе, как стоя и под наклоном. Сбросить меня в окно не решились, хотя тёмное время суток позволяло, и пришлось спускать по лестнице. Несли меня, 182 см х 95 кг, как и положено носить ещё живых, головой вперёд, но с нарушением технологии транспортировки тяжёлых грузов по лестнице вниз, т. е. приподнимать нижний конец, для придания максимально горизонтального положения. Короче, несли параллельно уклону лестницы.

Один из носильщиков, малоизвестный мне долговязый Митяй, избрал место в изголовье носилок. Наверное, он ошибочно полагал, что оно будет наиболее лёгким (дурак, ведь там была вся тяжесть моих мыслей!) Продержавшись два этажа, между седьмым и шестым он выпустил ручку изголовья и, следуя инерции сползания при наклоне, я слетел с носилок, ударяясь головой о ступеньки. Моя бедная голова! Она ещё гудела и вибрировала от удара дверью, и на тебе!

На площадке между этажами, над моим телом, не к месту лежащему на ступеньках, в адрес Митяя зазвучали упрёки в основном из ненормативной лексики и оправдания самого обвиняемого, обычно всегда молчаливого, в таких же выражениях. Всё это было бы бесконечно интересно слушать, но я торопился в больницу и застонал, чем привлёк внимание дискутирующих, и мне задали совершенно резонный вопрос: «Кирилл, ты сам идти сможешь?»

«Ёпэрэсэтэ, что ж вы раньше-то до этого не додумались?! И я тоже хорош, разлёгся тут!», —  мысленно ответил я, не имея сил говорить. С трудом повиснув левой подмышкой на перилах лестничного марша и волоча правую ногу, со скоростью пули на излёте я стал сползать оставшиеся  …дцать ступеней до лифта, в котором, с выражением собачьей преданности на лице и стоя на одном колене, меня уже ожидал Чижик, ростом метр с кепкой, если на каблуках. Прослеживалась логика — второе колено для меня, вместо стула.

На первом этаже я сам заполз на носилки. «Скорая» с гостеприимно распахнутыми дверями стояла под парами, и врач, не желая рисковать, вмешиваясь в процесс, наблюдал за всем со стороны. Злосчастное изголовье грохнули на пол «Скорой» и с криками «раз-два взяли» пихнули носилки внутрь… Но не тут-то было. Застряв, носилки встали. Я почувствовал тупую боль в правой ягодице.  Вернув меня в исходное положение, попытку повторили, но с тем же результатом: боль в ягодице, носилки встали, как вкопанные, я вскрикнул от боли.

Мозг, пока живой, как компьютер, в котором происходят невидимые процессы.  У меня промелькнула мысль: «Они не попали в полозки…», ее я и озвучил, снова найдя в себе силы. Мой голос опять привлек внимание ребят, которые, позабыв обо мне, продолжали выяснение отношений, но уже каждый против всех. Я их понимаю. Им очень хотелось меня спасти, но сказывалось отсутствие тренировок и слаженности, а невпихуемые носилки не повиновались. Со словами «Всё, Кирилл, щас…», видимо, настроившись решительно и объединив усилия, они налегли и с каким-то непонятным треском, начавшимся от изголовья и пробежавшим до самых моих ног, затолкнули носилки внутрь уже бьющей копытом «Скорой».

Захлопнулись двери, и карета «Скорой помощи» наконец  тронулась. В машине начало приятно покачивать, и стало спокойней на душе: хоть я и не представлял, чем может закончиться эта поездка, но Госпожа Надежда-на-лучшее, склонившись надо мной и засветив декольте, полное дородных прелестей, утешая, ласково поглаживала меня по волосам.

Ездить по больницам, истекая кровью, я научился ещё с детского сада и потому задремал по дороге. Выгружая меня у больницы, санитары потянули носилки и, мягко говоря, с удивлением, о котором стыдно даже вспоминать, обнаружили, что брезент, выскользнув из-под меня, повис как знамя на одной из продольных рамы носилок.  А я остался лежать на полу «Скорой»...

Не стоит нарушать вечный покой старого Шерлока Холмса, чтобы раскрыть тайну порванного брезента. Всё предельно ясно. Запихнув носилки в «Скорую», добры молодцы тупо порвали ткань об острый угол полозка, который и явился причиной боли в моей ягодице, а треск  был звуком рвущейся ткани. Совместные усилия, рвение и благая цель — это сокрушительная сила.

За руки, за ноги и царапая моей спиной больничный асфальт, меня поволокли в Приёмное отделение. Зашивали почти на живую, т. к. наркоз не смог пересилить дозу алкоголя в организме. По совету хирурга, чтобы отвлечься от происходящего, я пытался флиртовать с медсёстрами. Из истории болезни: «Резаная рана с внутренней стороны стопы - 7 х 1 см, Ахиллово сухожилие  - 4/5 диаметра, большеберцовый нерв  - 4/5 диаметра, большеберцовая артерия — полностью, вены».  Хирург предупредил, что если подобная травма повториться — придётся отнимать ногу.

С тех пор я ненавижу мух и не ем конфеты "А ну-ка, отними!"

…Мне наложили гипс от середины бедра и почти до кончиков пальцев, зафиксировав ногу полусогнутой в колене и с опущенной вниз стопой, дабы снять натяжение с сухожилия.  Вдобавок, как выяснилось, при падении с носилок я получил лёгкое сотрясение своего небольшого-таки мозга, которое, как и положено в первые дни, отлежал в постели, ввиду основной травмы. 

Очнулся я на кровати в больничном коридоре. Первое, что я увидел, была чья-то опухшая рожа со всеми цветами радуги на ней, первое осознанное чувство — ну на хрен я это сделал?! Как оказалось, меня положили в бывший хозяйственный корпус 1-й градской, отведённый под отделение пьяной травмы. Через несколько часов в конце коридора показалась ещё одна рожа, но уже знакомая — это был Чижик.

С серьёзным видом он шёл по длинному проходу, оставшемуся между стоящими вдоль одной стены кроватями и противоположной стенкой, по привычке крутя пальцем локон надо лбом и всматриваясь в лица больных. Увидел меня, и его лицо треснуло от улыбки, и радостно засияли глаза. В фирменном пластиковом пакете, они заменяли тогда кошёлки от Виттона и других, который он нёс в свободной от подкрутки волос руке, позвякивало что-то, похожее на стеклянную тару, в которую разливают портвейн. Второго мнения не потребовалось…

На следующий день меня перевели в палату.  Это были четырёхместные апартаменты с недорогой меблировкой и строгим убранством — железные кровати, обшарпанные тумбочки и голые окна. Старожилов было двое, и они занимали кровати посередине. Мне повезло, и такое бывало, расположиться, как я и люблю, у стенки, слева от входа, что позволяло увидеть коридорную жизнь в просвет редко открывающейся двери. Мужики попались молодые, свойские и весёлые. На пока пустующей четвёртой кровати потом постоянно сменялись болящие.

К тому времени лежать в советских больницах я уже умел и, кажется, мне это нравилось. Сразу становишься объектом внимания и заботы близких и друзей. Тебя все жалеют, лелеют и несут всё самое вкусное и дефицитное — ушедшие в историю категории продуктов. После беглого знакомства, как и положено новоприбывшему, я поведал свою историю и выслушал рассказы соседей. Не помню имён, но один парень лежал со сломанной ногой, на вытяжке, а вот с другим был особый случай.

Он обгонял на своём мотоцикле «Скорую», на крутом повороте его занесло, и, слетев с дороги, он врезался в стену. С множественными переломами эта же «Скорая» и доставила его в больницу. После выписки, выходя из дверей больницы, он «сломался» в тех же местах, прямо на ступенях этого лечебного учреждения, из которого его перевезли в 1-ю градскую. Гипс покрывал процентов семьдесят его тела. Одна нога полностью, а другая по колено, между ног распорка, а гипс продолжался до подмышек. В нужном месте ему оставили отверстие, а на животе небольшую выемку. И в таком вот строгом не мнущемся одеянии он ухитрялся заниматься постельной акробатикой с одной из медсестёр.

Но история не закончена. Как-то мы все очень захотели яичницу и решили её приготовить. Решали все, а готовить пришлось мне одному. Я уже освоил ходьбу с костылями и поспешил на кухню — в какую-то подсобку с газовой плитой. Если Аннушка уже успела разлить купленное масло, то наша уборщица ещё домывала пол в кухне. Извиняясь и не обращая внимания на её ворчание, я принялся за приготовление желанного блюда. Быстро закончив, я разложил всё по тарелкам и, зажав в подмышках костыли, собрался возвращаться в палату.

Уборщица, ловко орудуя шваброй и двигаясь спиной к выходу, исчезала из кухни, твердя профессиональную мантру о «всяких там ходющих тут и пачкающих только что вымытый пол». Сказанное в сердцах моментально вернулось из Космоса, и дальше всё происходило, как у бедняги Берлиоза… Ну, почти всё. Сделав несколько шагов, моя нога неудержимо, как по льду, поехала по мокрому полу… другую ногу подбросило, и меня кинуло на пол… тарелки вылетели из рук, а яичница абстрактными мазками оживила унылые половые тона… Если голова моя осталась на месте, то в загипсованной ноге я сломал указательный палец — ну, тот, который справа от большого… о чём до сих пор свидетельствует его кривизна…

Ну, просто жуть, как ненавижу мух…