Глава первая

Неужели мне опять придется уехать, бросить, не закончив, все, что я начал – исследования, книгу? И потом через несколько месяцев, через несколько лет вновь очнуться изнуренным, разочарованным среди новых руин?

      Когда-то все это уместится в одном слове, а сейчас я его немного разверну.
      Неслышно подступала ночь.Клочья темноты рождались в проулках, откуда расползались по улице. Солнце неумолимо снижалось, проваливаясь сквозь тучи. Его провожали взглядами, среди которых был и мой. Ничего не оставалось, кроме как молча следить за ним. Я ведь тоже хотел чтобы сегодня оно не закатилось, только не сегодня. Надеяться глупо, но как без этого просыпаться по утрам? Я лег на диван. Сколько себя помню, всегда был уставшим. Мысли выносливее. Вокруг стали зажигать свет, пытаясь хоть немного развеять тьму вокруг себя. Слепящий и искусственный он освещал слишком мало, но отбрасывал длинные тени, и тем контрастней зияли чернотой проулки и выбоины. Они как будто тоже светили, своим особенным черным светом. Разглядывать было нечего, стемнело и у меня. Мое бдение начиналось.
       Поднявшийся ветер заставлял облака бежать. Многие не выдерживали и разваливались. Его порывы добирались и до меня, завывая по дороге. Как бы я не прятался, мне от них было не скрыться. Когда он утих, последние клочья облаков были разорваны до невидимой дымки. Смысла буйствовать больше не было. В опустевшей ночи показались звезды. Сначала робко выступили наиболее крупные, остальные поспешили за ними. Каждое мгновение всюду вспыхивали новые звезды и звездочки, эти безразмерные иголки. И все же я их видел, уже хорошо видел. Надменный свет далекой заезды.  Какой он для тех, кто греется под ее близким телом? Я ведь просто не знаю как быть другим. Но нужно быть честным,  хотя бы в том, что не касается меня. Ведь всегда я пытаюсь вылезти. А куда?  Вдруг там ничего нет, совсем.  И этот набор сигналов доступен лишь в этом тельце. Что бы изменилось будь я способен разгонять свою тушу до бешеной скорости в воде. Или неспешно фотосинтезировать, подстраивая мысли под медленный метаболизм. Смог бы я вырваться окажись в куске кремния, или бы выродился в набор алгоритмов? Этого узнать мне не дано, я намертво припаян. А что в сущности я без тела? Да и без других? Набор схем и данных? Или все-таки что-то остается? За такое количество лет вместе уже срастаешься. Начинаешь  чистить зубы и беречь его от увечий. Узнают-то его. Как только этот оплывший кусок входит в комнату, его тут же окликают, не слишком утруждаясь узнать, кто сегодня внутри. Им проще не заметить перемены, чем переименовать его. Я действую также.
    На улицу наползал белесый туман августа, закрывая собой едва видимые силуэты. Что можно увидеть в его размытых формах? Лишь то, что захочется. Даже в неопределенности хотелось быть уверенным... Я совершенно не помню ее. Разве только ее милое личико,  и светлые волосы. Выходит не так это важно кто она. Она лишь должна подходить мне. Вся она сводилась к мордашке и волосам. Был ли я счастлив, если бы кто похвалил мои пальцы? Но ведь не я их создал. А если бы и я? Испытал бы я еще что-то, кроме гордости создателя? Мы терлись друг о друга как тюлени. Мы были одни. Я совершенно не знал что еще с ней делать. Можно было также обнимать любой теплый предмет, но за это не награждали. Кажется я все еще люблю ее, ее витраж, собранный из обломков воспоминаний. Я совершенно не помню ее.
    Мокрый снег стал прилипать к стеклу. В комнате стало сыро и холодно. От холода у меня всегда начинался насморк, еще одна моя реакция. Я мог с ней бороться, а мог ее игнорировать. На фоне остальных, она была сущей мелочью, я совершенно не обращал на нее внимание. Но помнил, что на глубокий вдох уже не способен... Оно, дурашка,  ничего не знает.  Ему даже не надо есть, ценой постоянной тупой боли и постепенным угасанием всех функций. Но это буду решать я. Еще не знает,  что я его убью, все также терпеливо булькает. Даже в самом худшем кошмаре оно будет вывозить: перегонять кровь, окислять глюкозу, и поставлять фиксированную порцию дофамина, главное вовремя отключиться. Пребывая во сне нельзя из мира выбраться. Сытые мысли вяло ворочаются,  отползают туда, где остановятся совсем. Их нужно подстегнуть. Внешне. Я привык голодать. Приходится лишь завидовать растениям, им не надо ломать себя, чтобы поесть. Жаль, что они не могут мыслить, эта функция атрофировалась, они счастливы. Сколько ушло бы с рабской службы будь у них все? А мне нужна только еда. Снова я был голоден, мне было больно, но вставать не хотелось, к тому же это помогало не уснуть. Уснуть я тоже боялся. Это смерть в миниатюре. Просыпаясь, я помню то же, что и до сна, и думаю кажется также, но чего-то неуловимого не хватает. Не могу схватить свою последнюю мысль за хвост. Их поток мелеет и русло заполняется хаотичными обрывками.  Цикл повторяется. С ужасом и удивлением читаю свои давние записи. Я не узнаю этого человека.
      Полночь. Тихие звуки ночи. Мне нечего о них сказать, они проносятся через меня, не застревая ни на секунду. Но есть и те, которые будят меня,  воскрешая целые пласты памяти, весь калейдоскоп. Имена, вещи, события: мятые обрывки воспоминаний неуклюже толпятся, выхватывая какие-то куски... Эти фрагменты не важны, я помню только свои ощущения.  Воскрешенные, теперь живые, и такие объемные. Я испытывал их тогда, я это помню, потому что испытываю их сейчас, пока еще способен их воспроизводить...  Вдалеке послышался раскат. Кажется я задремал. Нужно быть осторожнее. Дождь быстро зачастил по карнизу и тьма стала непроглядной. Лишь всполохи молний на мгновение ее освещали. Тогда предметы выступали со всей своей отвратительной отчетливостью. Кажется меня начинали пугать. Или я сам хотел испугаться? Смотреть на это не хотелось. Мне было страшно. Грохот и тьма совершенно меня скрывали, но я сам должен выйти на свет. С оглушительным треском ворваться в тишину, заполняя собой пространство, сделать несколько нелепых шагов и сгореть, освещая путь другому. Только ли смерть страшит меня? Должно быть что-то большее. Я боюсь быть один, и в этом я не одинок. Крысиный король мертв. Крысиные нации пока здравствуют. Но придет день когда они останутся совсем одни. Пожалуй вряд ли. Они лишь выберут новый объект своего поклонения. Они до смерти боятся остаться в одиночестве, да и смогут ли они? Я вот не справляюсь. Кто-то называет это альтруизмом. Альтруизм ли забота о своей руке? Даром, что этих рук тысячи. А может она просто когда -то будет там? Моя,  живая, теплая. Чужой руке не повезет. И ангелы будут скучать в одиночестве. В день когда издохнет последняя, у них не останется ничего. Придут другие, летающие или плавающие, они будут любить и ненавидеть по командам,  исходящих из их сердец. Сердца уже будут наполнены. Куда бы я не рвался, нигде не было пусто. Неведомые земли к югу Та-Кемт давно известны, и путешествовать придется по путеводителю.  Уж лучше так, чем оставаться здесь. Снова толкать камни. Они слишком разошлись там наверху. Даже такой идиот как я, это пожалуй почувствует. Нет у меня моего Жухрая. А ведь и его кто-то когда-то учил. Ольга была не права, все идет из предыдущего, все, что касается человека. Первый явно был Богом.
     После бури, в которую вовлекло и меня, тишина оглушала. Послышался другой голос, куда как более резкий. Совесть... Обычно она будила меня часов в пять, сегодня ей не нужно и этого. Я не сплю сам. Вся моя мерзость всплывает на поверхность. Разбираться с ней пытка, лучше поскорее затолкать ее в глубины гнилой душонки, пытаясь заполнить предрассветные часы удовольствием. Обычно я выбираю мечты и чаяния, за долгие годы я стал мастером. Как мне объяснить ей, проклятой, что я уже не смогу ничего изменить? Но у нее своя правда, и она надменно в ней сияет. Меня бранят и награждают согласно моим же представлениям, жаль я не волен их выбирать. А боль запоминается сильнее удовольствия.    
     Мысли нужно разбавлять. Даже о материи. Они беспорядочны,  потому кажутся неизменными. Статика скучна. Такие истории не интересны, лучше всего идут изменения, желательно предсказуемые, и совсем хорошо, когда про человека. Тогда можно сравнить его историю со своими фантазиями.  Моя история уместится в несколько строк,  хотя нет, это пожалуй излишнее расточительство. Просто сошлитесь на Святого Петра,  я не оправдал его ожиданий. Тогда она останется чистой. Да, я влиял и на других. Но подобные истории могут рассказать трава и камни. А фонарный столб мог бы написать целый роман. Все сведется к тому, кто шагнул дальше. Я  решился...кажется. Опять сначала. Остается грезить.
     Я лечу. Я свободен. Но куда и зачем? Это лишь метафоры, откуда мне знать эти чувства? Я ведь никогда не летал, и свободен тоже не был. Мне нечего делать с этой свободой. Человек может прожить без еды две недели и трое суток без воды. А за сколько часов он сойдет с ума? Времени явно не хватит.  Не хочу его кормить, тошно уже. Жить мне страшно. Пусть лучше они, у них получится лучше. Как без этого просыпаться по утрам?
     Непроглядная тьма, но уже настало утро. Теплое утро августа, оно растворится среди десятков тысяч других, вареных, отупевших от слишком короткой ночи, таких, когда я гнал свое тощее, больное тело по жизни. Я должен был бежать и жать на кнопки, тогда я получал еду. Это утро будет другим, но начнется оно так же. Я нехотя встал. Все было готово. Останутся лишь эти знаки, ничуть не хуже чем полновесный я. Собранный рюкзак рассыпался в пыль. В Путешествие я отправлюсь налегке.
                         04/11/90-24/08/15