cats и английский

что до букв, то это просто символы, разбросанные по белому виртуальному полю, точно обломки при кораблекрушении. их выносят на /берег/ всплески волн моего сознания. в такие моменты мир ужимается до этого поля и чёрных червяков-букв, ползающих по маршрутам, которыми ведёт их моя рука. я могу написать о чём угодно, но мне это неинтересно. не хочу делать попытки изменить чей-то мир, научить жить, открыть глаза на то, что, быть может, было скрыто долгое время. я пишу о себе, о своих впечатлениях-воспоминаниях-случаях, рассуждаю с позиции непосредственного их участника, но не наблюдателя /роль которого я играю практически постоянно/. в конце-концов, любое написанное - это не более, чем иллюзия, трип в прозе, сон, облечённый в тонкие одежды слов.

ладно, ладно, это всё лирическое отступление, хождение вокруг до около, так как опасаешься приблизиться к сути. нужно трижды подумать и преобразовать все свои слова в такой формат, чтобы ты не узнал в них себя. всё-таки, я надеюсь на то, что ты иногда читаешь меня. /конечно, читаешь/.

оказывается, достаточно просто поговорить с кем-нибудь, чтобы раны, нанесённые одиночеством и тоской, затянулись. обыкновенный человеческий голос и присутствие его рядом - бинт и йод, целая аптечка для избавления от иллюзорной боли. такое внезапное осознание: человек не может без человека. он должен существовать хотя бы в кодовой системе txt, голосе в тлф трубке или экране видеосвязи. 

у мамы есть приятельница, пожилая дама, всю жизнь проработавшая врачом на “скорой”. она давно похоронила мужа и живёт одна, в маленькой, тесной квартире, похожей на коробочку для лекарств. никого, кроме кота Негодяя у неё нет. однажды мы с мамой зашли к ней в гости, это было перед Новым годом. уличный воздух был приправлен ожиданием праздника, даже люди в трамвае улыбались более доброжелательно, чем обычно. её же квартира была заморожена одиночеством, точно рыба в морозильной камере. на кухне, размером с тамбур в электричке, мы пили джин, подаренный ей кем-то из бывших коллег /он показался мне самым вкусным алкогольным напитком на свете/, и ели пельмени. меня прожигало каждый раз, когда я натыкалась взглядом на тот или иной элемент старческого быта, говорящий о том, как одинока и грустна её старость. сломанная гитара, старые книжки, стол, целиком заставленный лекарствами, вырезанные из журналов картинки с кошками, наклеенные на холодильник, шкафы и двери - всё это саднило внутри и являлось продолжением моей вечной, неоперабельной тоски, агонизирующей с новой силой при взгляде на что-нибудь наивно-трогательное, больное, грустное.

когда мы уходили, она, опуская глаза, извинилась за свою бедность. ОНА. ИЗВИНИЛАСЬ. ЗА. СВОЮ. БЕДНОСТЬ. и мне захотелось плакать. и к моей симпатии добавилось горчащее чувство жалости и восхищения этой женщиной, достойно переживающей своё одиночество. и захотелось приходить к ней каждый день, играть с её котом и слушать байки о врачах. мы вышли из подъезда. снег, укутывающий улицы, казался размолотыми таблетками, красно-жёлтые фонари - огнями “реанимации”, пар изо рта - отделяющимися от тела душами. город тоже заболел одиночеством, как и её квартира. как я, как многие прочие, чувствующие каждый выстрел тоски головой и сердцем.

она иногда приходит к нам в гости. приносит мне книжки, моим кошкам - ливерную колбасу и “вискас”. носит с собой старенький цифровик, фотографирует кошек и пытается заставить меня улыбаться не так вымученно. зовёт в гости, но я придумываю тысячу причин, чтобы отказаться. потому что мне тоже стыдно за свою бедность. эмоциональную, чувственную бедность, рождённую долгим запиранием себя в одиночке, в вынужденно-добровольной изоляции. порой мне кажется, что я ни к кому не смогу привязаться, никого не смогу полюбить. я чувствую себя законченным полотном, которое его создатель стёр до состояния наброска.

я не знаю, где моя настоящесть. разве что в разговорах с тобой не стремлюсь быть кем-то ещё. страх выглядеть глупо побуждает оставаться самой собой, не стесняясь спрашивать о том, что мне не понятно. но если у Угла в перспективе маячила петля, то у меня - забвение и разлука. я не знаю, как скоро ты меня забудешь, но это непременно случится. не вечно же ты будешь гладить своими скупыми похвалами грани моих откровений. я правильно делаю, что не привязываюсь. люди - не магниты, не притягиваются. любое объятие окажется расцепленным, любое сплетение рук подразумевает то, что кто-то отпустит руку другого первым. 

но если я напишу, что ты меня поцелуешь - ты сделаешь это.