Письмо Татьяны

Ночь, она сидит у окна, открытого в сад.  Сияет луна.

Облокотясь, Татьяна пишет,
И все Онегин на уме.

Но это так, само собой. Меня с самого начала волновала и увлекала мысль о том, что "Онегин" - это  свободный роман. Что это такое  - я еще не знал и просто доверился стихам. И стихи не подвели. Написал о знакомстве и дружбе автора с героем - это было то, что нужно, - сразу  показало возможности движения в романе. То есть этим я  ступил на путь общения с читателем:  буду выводить его из круга устойчивых (и чаще ненужных) литературных ожиданий.
Я поздно вернулся домой, был очень возбужден, было не до сна. Как всегда, чтобы хоть на время не думать о надвигающихся неприятностях, сел за стол, раскрыл тетрадь и взял огрызок пера, которым  обыкновенно пишу. Прочел последнее, что было.  Начерно  готова половина  третьей песни.  И  по письму Татьяны к Онегину  написано уже немало, но все не то,  все чего-то недостает.

Кто она? Уездная барышня, выросла на  французских романах.  Однако  если Онегин не только литературный герой, но и мой друг -  Татьяна тоже должна быть живым человеком!
Тут же придумал: она не всегда будет сидеть в своей деревне, поедет в Москву, в гости к родным:
 
У скучной тетки Таню встретя,   
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел.

И понеслось!  Будь они прокляты все, кто на меня наседает, не пускает в Петербург, -  я  их не боюсь!  Потому что нет ничего лучше таких ночей, как эта: я сочиняю, я счастлив, едва могу угнаться за всем, что передо мной проносится!  Этого никто у меня не отнимет. С какой быстротой сменяются  мысли, картины, сцены из будущего  героев,  их поступки, отдельные слова, рифмы к ним! Господи, благодарю тебя за то, что ты мне дал!  Кто счастливее меня? И никого, и ничего  не боюсь! Опять -
и творческая ночь, и вдохновенье?
Да! Да!

Так  что же, если Татьяну  я рисую, как живую  барышню (ее встреча с Баратынским или с Вяземским, уже забыл, с кем),  сможет ли она написать письмо по - русски?  Нет, никогда! Письменный стиль у нас еще не развит, все норовим письма писать по-французски.

Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык. 

Так и Татьяна:
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И изъяснялася с трудом
На языке своем родном.

Хорошо,  письмо напишу  "в своем переводе",  уж как-нибудь справлюсь. Что еще о Татьяне? Она очень молода, не знает жизни и  в своем воображении представляет чувство к Онегину по образцам тех же романов - видит себя "Клариссой, Юлией, Дельфиной".  И  об Онегине она  думает тоже, как о герое какого-то романа.  Будущее, - она не сомневается в этом, - зависит от того, кто он есть, - то есть благородный Грандисон или коварный Ловелас:

Кто ты: мой ангел ли хранитель
Или коварный искуситель?
Мои сомненья разреши.

Онегин - ни то, ни другое,  и Татьяне еще предстоит убедиться в этом: жизнь  много богаче. Я протестую против узости, против тесных рамок, в какие писатель обычно загоняет читателя. Вот, допустим, погиб молодой поэт. И  я собираюсь сказать, что он, конечно,  мог вырасти  в великого поэта, но также мог сделаться и самым обыкновенным человеком. Надеюсь убедить в этом  читателя. 
 
Позвал Никиту и вспомнил: он же отпросился куда-то на именины. Ладно, все хорошо. Опять полистал тетрадь, посмотрел  все и вижу: то, что задумано, приведет к усложнению всего устройства текста.  Роман не должен  от этого пострадать, и я буду непринужденно беседовать с читателем, как и начал с  1-ой песни. 
Меня занимает одна и та же мысль - надо выводить читателя из круга его устойчивых литературных ожиданий. Уже мало, кто сомневается, что Ленский  женится на Ольге, Татьяна выйдет за Онегина, - подождите!  Я еще и сам не знаю, что будет с героями, - жизнь подскажет.  Пока  "Онегин"  растет,  я к нему прислушиваюсь  и  много жду от него.

Пришло в голову, - письмо напишу не строфами,  как весь роман, а сплошь, - и без отступлений. Хотя многое  можно затронуть,(отступления для того и придуманы), но в письме Татьяны их не будет.
Как его писать, это письмо? "Письмо Татьяны предо мною"- не совсем так. При этом в известном смысле оно действительно "предо мною", хотя готовы только отдельные места, да и то начерно.
Татьяна  - честная, без малейшего лукавства. И, несмотря на свое увлечение французскими  романами, глубоко,  по-русски  искренняя. Начиная писать,  она ничего для себя  не выгадывает, почти ни на что не надеется.
Таким и должно быть письмо - правдивым, беспощадным к себе,
 
Где все наруже, все на воле.

Когда я сочинял "Пленника" и "Бахчисарайский фонтан", чувства героинь соотносил с обстоятельствами их жизни.  Татьяна - героиня свободного романа,  в нем - уже знаю - главные герои будут  развиваться. У Татьяны все для этого есть.
Обдумывая общий план, вижу:  Онегин не ответит на  ее любовь. Почему-то мне легче вообразить себе  его  ответ на письмо, чем  само  это  письмо. Он поступит благородно, скажет ей:

Учитесь властвовать собою.
Не всякий вас, как я поймет.

Еще одно:  Татьяна с ее безнадежной любовью мне очень близка, потому что я и сам  - дальше тишина, молчание, как говорит Гамлет...  Скажу только:  ее боль - сродни моей, глубоко запрятанной душевной боли:
 
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и что для сердца мило...

Но ни в Татьяне, ни в какой другой  моей героине не будет ни малейшего сходства  с  той, от всех  утаенной и никогда не забываемой...  Я о другом:  понимаю, каково таить  в себе чувство огромной  и совершенно безнадежной любви, жить с этим...  Татьяна на это идет.  Поэтому:

Я так люблю Татьяну милую мою.

Я немного ошибся:  совсем без отступлений теперь нельзя, они уже вписались в роман. Это о Татьяне, но это еще не письмо.

Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы лью.
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.

Обращаюсь к ней во 2-ом лице, то есть  либо ее вывожу из романа в жизнь, либо сам  оказываюсь в романе.  Такой свободный стиль меня вполне устраивает.
А еще до того, как она напишет письмо, сочиню разговор ее, но  не с матерью, не с сестрой  -  с няней. Почему-то эта сцена готова  сама по себе (имею в виду отдельные стихи):

Татьяна в темноте не спит
И тихо с няней говорит

Ах, няня, няня, я тоскую,
Мне тошно, милая моя.
Я плакать, я рыдать готова!

Я, знаешь, няня....влюблена.

Вдруг мысль в уме ее родилась:
  Дай, няня, мне перо, бумагу,
Да стол придвинь. 

А-а, вот когда пригодились два стиха, давно заготовленные! -

Облокотясь, Татьяна пишет,
И все Евгений на уме.
 
Пока так,  начерно  обдумываю, что она напишет:

Люблю - довольно - все известно. Теперь мне нечего сказать. Я долго хотела молчать, я думала, что вас увижу. Я ничего не хочу, я хочу вас видеть. У меня нет никого. Придите, вы должны быть то и то.
Если нет, меня  Бог обманул. Предвижу мой конец позорный. Но вы не отвергайте меня. Я так люблю, я так несчастна. Я молча б умереть умела. Когда б хоть иногда, когда бы в день единый раз  безмолвно слушать, видеть вас. Но говорят, вы нелюдим, вам даже в свете было скучно. А мы в глуши чем  угостим, хоть вам и рады простодушно. Зачем увидела я вас? Не знала бы любви мученья. Уединенные гулянья да книги, верные друзья.

Быть может, я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.

Другой - нет, нет!  Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
И я сказала: это он!

Судьбу мою я тебе вручаю.
Вообрази,  я здесь одна,
Никто меня не понимает.

    Приди на помочь. Я одна.
Кончаю. Страшно перечесть,
Но мне надежда ваша честь,
И смело вам себя вверяю.

Почему-то о письме ее начинаю думать  всегда издалека,  то есть не само письмо  обдумываю, а  - о нем. Вот и сейчас:   
Письмо Татьяны предо мною,
Его давно я берегу.
Нет:
Его  я свято берегу
Плачу
Нет:
Читаю с нежною тоскою
И начитаться не могу. 

Зачем и как - решу потом,
Иль не решу.

Давно его  я берегу.

В сущности странно: письма-то еще не сочинил, но его  образ сложился в глубине моего сознания, и мне хочется выразить свое восхищение тем, что напишет Татьяна.  Меня занимает мысль: кто ей подсказал такую доверчивую, простодушную откровенность, эту нежность (сюда рифма - "небрежность"):

Кто ей внушил такую нежность
И слез сердечную небрежность,
И страсти чудный разговор
Нет:
Безумный сердца разговор?
Не понимаю сам!
Нет:
Я не могу понять - но вот
Неполный, слабый перевод
Нет:
Неполный, робкий перевод         

В тетради усердно рисую Татьяну, как себе ее представляю. Вот  стоит и плачет. Вот сидит на постели.

Печально сидя на постели,
Татьяна чуть могла дышать,
Письмо не смея в самом деле
Ни перечесть, ни подписать.   

Забыл, почему среди черновых текстов ее письма  оказались наброски стихов о Наполеоне?

Зачем ты послан был, и кто тебя послал?
Чего, добра иль зла
Ты  верный  был  свершитель?
Зачем потух, зачем блистал
Земли  чудесный  посетитель?

Отвлекся: подумав о Наполеоне, захотел представить себе, как бы я выглядел в эпоху Французской революции, - и вот три  моих портрета в подходящих прическах и костюмах. А ради  черновых текстов письма Татьяны - несколько ее портретов, есть в головном уборе, есть  и с распущенными волосами. Здесь же набросок стихотворения "Презрев и голос укоризны..." - довели-таки они меня, все время возвращаюсь к горестной необходимости - бежать  из страны.
Узнал,  Воронцов говорит обо мне в своем окружении, что в разговорах я скромнее и сдержаннее, чем был в Кишиневе (сведения, конечно, от шпионов); что я  ничего не делаю, провожу время в совершенной лености и всегда окружен толпой восторженных поклонников, которые льстят моему самолюбию. Уж кому льстят - это ему самому!  Вот недавно в маскараде барон Брунов в костюме червонного валета так ему льстил и подлизывался, что тошно было смотреть, а сам Воронцов буквально упивался этой лестью.
Тут из Кишинева приезжали Липранди с Алексеевым - как же я им обрадовался!  Оживили меня хоть ненадолго. Расспросам и воспоминаниям не было конца! Только пожив возле графа  в Одессе, понимаю, как мне хорошо, вольготно жилось в Кишиневе. Здесь у меня больше знакомых, но не с кем отвести душу. И Липранди, и  Алексеев того же мнения, меня они находят изменившимся и даже ожесточенным. Очень зовут съездить в Кишинев - попрошусь  у графа.   

Опять о романе.  Это лучшее мое произведение. Да черт ли его напечатает!   Написал в Петербург Александру Ивановичу Тургеневу:
"Зная старую Вашу привязанность к шалостям окаянной Музы, я было хотел прислать Вам несколько строф  моего "Онегина",  да лень. Не знаю, пустят ли этого бедного "Онегина" в небесное царство печати, на всякий случай попробую".

Ну все, все, успокоился.  Вот как она начнет:

Я   Вас люблю - чего же боле
Нет:
Я к Вам пишу - чего ж Вам боле?
Что я могу еще сказать?

- Лександр Сергеич! Я пришел! Кофий сварить?       
-  Потом!