Коронация

      Катя и Софья сообща записали нотами мелодию «гимна» институток.
      — Передам наше произведение Эмме Оттовне, когда она вернётся в Москву! — обещала Соня.
      — Как бы я хотела её увидеть! — мечтательно протянула Катя.
      Басманова в нетерпении ждала дня торжественной коронации.

      Софья не думала об этом. Она была занята детьми, понимая, насколько ей не хватает Офимьевны, и благословляя ранние каникулы.

      С Верой приходилось заниматься так, чтобы девочка к вечеру утомлялась и падала на кровать: и французский, и грамматика, и арифметика, и занятия верховой ездой, и встречи с Полиной Михайловной, и чтение русских и английских книг!

      Динка задавала в вечернем разговоре с мамой кучу вопросов про всё на свете.
      — А кто сильнее: слон или лев? Кто зажигает звёзды? Почему кошку назвали кошкой, а не собакой?

      Ванюшке уже остро не хватало мужского общества, отцовского слова, он рвался поговорить с папой, но графу было решительно некогда, правда!

      Бутовы собирались в Пензу готовиться к свадьбе Манечки, но Евгений ещё заканчивал какие-то дела в Москве.

      Мириам с дочкой жили во флигеле у Воронцовых. Сафие подружилась с Любой, девочки шептались и ходили по саду, обнявшись или взявшись за руки.

      В начале мая на Москву спустился невероятный холод. Дождь, туман… «А в Петербурге снег…» — задумчиво говорила Люба, радуясь, что в Москве хотя бы этой напасти нет, и внимательно следила за маленькими, чтобы одевались получше.

      Воронцов с приездом царской четы в первопрестольную совершенно не выполнял свои прямые обязанности начальника управления, и его это бесило.

      Все в Москве были заняты только предстоящей коронацией, организацией встреч царя с министрами, депутатами. Прибывали многочисленные иностранные гости, Святейший Синод приехал, церковные иерархи, Митрополит Санкт-Петербургский Палладий — всех надо было разместить и ублажить. Генерал Воронцов часто выполнял распоряжения Великого Князя Сергея Александровича. Приехали из Сибири Горемыкин, из Петербурга — Лобанов-Ростовский, — Воронцову было что с ними обсудить.

      Отцвела черёмуха, погода становилась всё теплее. В Духов день уже было похоже на лето. Давно распустились листья на деревьях, толстыми белыми свечками зацвели каштаны, в саду набухала бутонами сирень.

      На следующий день Воронцов присутствовал при торжественном короновании нового царя в Кремле, в Успенском соборе. Священнодействие началось в десять утра, а домой граф добрался только в полночь.

      — Сегодня в Кремле состоялось венчание на царство, — озабоченно сказал граф Софье. — Всё прошло очень торжественно. А в субботу народные гуляния.

      — Что тебя беспокоит, Владимир? — спросила чуткая женщина.
Хотя сейчас она думала о другом, но нарушение привычного ритма душевной жизни мужа Софья почувствовала интуитивно.

      — Софья! В честь коронации народ будет гулять, и местом для их ликования выбрано Ходынское поле.

      Софья смотрела супругу в глаза — очень внимательно и серьёзно.
      — Это учебный плац московского гарнизона, — продолжал Владимир. — Не представляю, как там сможет разместиться толпа: на поле много глубоких рвов, оврагов и траншей, оно сплошь в ямах, брустверах и заброшенных колодцах! Можно ноги переломать! Но ни меня, ни Ванновского никто не слушает!

      Но что могла сделать Софья?
      — Делай что должно, и будь что будет, Владимир!

      К её радости, Воронцов позвал жену развеяться:
      - Софья! Давай прокатимся, посмотрим праздничное освещение в городе! Ея Величество Императрица Александра Фёдоровна собственноручно зажгла электрическую иллюминацию, которая будет гореть всю ночь!

      Дети уже спали, и Софья согласилась. Дома, по крайней мере, надёжный Пётр.

      Они проехали по набережным Водоотводного канала, посмотрели, как красиво лампочки осветили Замоскворечье, церкви Святой Софии, Иоанна Предтечи, Георгия Победоносца. Через Большой Москворецкий мост выехали на Красную площадь. Тогда по ней вовсю ездили все, кто хотел. Собор Василия Блаженного, башни с двуглавыми орлами — всё было прекрасно иллюминировано! Против Кремля была освещена Софийская набережная с Воспитательным домом.

      На Москву спустилась майская ночь, и всё, до чего не достигало освещение, тонуло во мраке. Софья не была пугливой женщиной, а с Владимиром ей было совсем ничего не страшно, зато настроение сделалось весьма романтичным.
      - Спасибо тебе, Владимир, за такую чудесную прогулку! — говорила она.

      Через Спасские (Фроловские) ворота — где кремлёвские куранты — въехали в Кремль, немного погуляли внутри, наслаждаясь ароматом сирени. Раскланивались со знакомыми: не одни Воронцовы воспользовались чудесным весенним вечером для прогулки!

      Колокольня Ивана Великого тоже была украшена горящими лампочками. В кремлёвских соборах шли церковные службы в честь нового императора. Софья пожалела, что не может предаться соборной молитве: Владимир торопился ехать дальше. Она раздала милостыню нищим, которые и ночью толклись на паперти: народ гуляет, и им что-нибудь перепадёт.

      Через Кутафью башню Воронцовы выехали к Манежу, по Моховой мимо университета, где шумно гуляли студенты, мимо всегда красиво освещённого Пашкова дома, на Большой Каменный мост, направо на набережную — и домой.

      Софья чувствовала, что рука Владимира, лежащая на её ладони, расслабилась, и она немного успокоилась за мужа.

      * * *

      Но уже в четверг стало понятно, что на Ходынку соберётся многотысячная толпа москвичей и гостей города. Народ жаждал подарков, бесплатной раздачи кружек, угощения и памятных значков.

      — Кружки, говорят, «вечные»! — ходили слухи среди городской бедноты.
Эмалированная посуда с рисунками (портреты царя и царицы) была тогда ещё в диковинку.

      Вернувшись домой в этот день, граф приказал всей прислуге собраться во дворе. Лицо его было весьма сурово, если не сказать — черно от заботы.
      — Братцы! Слушай мой приказ! — произнёс он как перед своим полком на фронте.

      Народ заволновался, переглядываясь, перешёптываясь.
      — Приказываю: завтра работать всем в усадьбе! Никого ни я, ни барыня Софья Ивановна не отпускаем никуда! Пётр Ефимыч проследит и мне доложит, — кивнул он на дворецкого.

      Тот стоял с надменной физиономией — генерал-фельдмаршал, по меньшей мере! Что-что, а отыгрывать графово представление он научился за столько-то лет!

      Молодёжь хорохорилась, подталкивая друг друга, слышались реплики: «А я всё равно завтра пойду кланяться царю-батюшке!»
      — А если маменька приедет навестить? — спросил паренёк в сером картузике.
      — С матушкой тут гуляй! Хоть весь день! За ворота — ни-ни! И матушку не отпускай никуда! — сказал Воронцов веско.

      Рядом стоящие слуги завистливо глянули на паренька: их сиятельство сами при всех отпустили с работы! Им тоже захотелось, чтобы к ним приехала маменька.
      — За что ж это такая милость? — спросил кто-то, но Воронцов ответом не удостоил.

      Он добавил:
      — А если кто ослушается, и его понесёт на Ходынку… — Губы его сжались и побелели, заиграли желваки на скулах. — Тот может считать, что у меня не служит! Уволю без расчёта! — пригрозил граф.

      — А подарки как же?! — поинтересовался кто-то из непонятливых.
      На него зашикали соседи, но господин, взойдя на самую верхнюю ступеньку крыльца, сказал почти ласково:
      — Обещаю: подарки я вам достану! И кружки, и гостинцы! — Голос его переменился, стал строгим, даже угрожающим. — Но если сунетесь за ворота, то никаких подарков, вот вам крест! — Он почти уже кричал.
      Замолчав, перекрестился широко, по-солдатски, чтобы всем было видно.

      Народ зароптал, а граф развернулся и зашёл в дом, отсекая дальнейшие разговоры.

      Владимир думал: слава Богу, что их Серёжа и Петруша Басманов не в Москве. Вдруг бы у них достало фантазий пойти на Ходынку?! Бутова он тоже предупредил, чтоб не спускал глаз с сыновей. «Не хватало ещё Надежде волнений — в её-то положении!»

      И тут его как обожгло: Верунчик! Вот кто жало-то неуёмное, как Офимьевна говорила! Десять лет — ума нет, зато энергии и любопытства — через край! И не гляди, что девочка, — фантазий на десять мальчиков хватит!

      Он, не откладывая, позвал среднюю дочку покататься верхом. Вера не ожидала, что папенька так поздно вечером поведёт её в манеж, но обрадовалась. Они немного покатались, Вера неожиданно для себя усвоила новый приём вольтижировки.

      Девочка очень удивилась, когда папа попросил её:
      — Вера! Мне срочно, в воскресенье утром, нужна будет… — придумывал он на ходу, — …одна вещь! Ты прекрасно вяжешь! Не могла бы ты мне связать… шарф длиной в сажень?
      Владимир Сергеевич подумал: пусть сидит вяжет, как раз ей на целый день хватит! По крайней мере, не убредёт никуда. Он, конечно, и Софье, и Любе, и Петру сказал, чтобы смотрели за Верочкой, занимали её и по возможности всех домашних.

      Вера неосознанно пококетничала, как маленькая, но истинная женщина, взвешивая свои возможности и желание помочь отцу.

      — А если я не успею? — спросила она, хитро глядя на папеньку.
      На самом деле, конечно, решение она уже приняла. Да иначе и быть не могло! Слово отца в семье Воронцовых — святое дело!

      — Значит, я не смогу… подарить шарф одному замечательному человеку! — слукавил Воронцов.
      — А можно я попрошу Любашу мне помочь?
      — Что ты, Вера! Ты вяжешь гораздо лучше, — польстил папенька (впрочем, это была чистая правда).

      Воронцов никому не признавался в причинах своих плохих предчувствий — такая уж привычка была у графа: не хотел волновать никого, сеять панику.

      — О чём ты беспокоишься? — спрашивала Софья, видя, что Владимир внутренне собран по-военному, будто предстоят боевые действия.

      Муж только улыбался беспомощно, не желая пугать любимую. Да и, может быть, всё обойдётся! В комитете по подготовке к коронации он достал кульки с подарками и купил у Филиппова тех же саек, что предполагалось раздавать празднующим простолюдинам; отдал всё это Петру на хранение. «Вечером в субботу раздашь!»

      Но уже с утра в субботу Владимир Сергеевич узнал о разыгравшейся на Ходынке трагедии. Говорили, что покалечено около тысячи человек, а погибло от сдавления и удушения в толпе ещё больше!

      Спешно были собраны слуги Воронцовых, произнесены предостерегающие речи. Подарки: платки, вяземские пряники, кружки, сладости и сайки, заготовленные барином, раздали тоже.

      А графу Воронцову пришлось и на обеде присутствовать, и на бал явиться.

      В подавленном настроении он поехал… В таком настроении приехали, конечно, и все остальные, кто должен был присутствовать на этом торжестве.

      — Когда я добрался до Ходынки, — рассказывал Владимир Сергеевич потом жене, — там всё было уже очищено от следов разыгравшейся драмы, ничто не бросалось в глаза… Всё было замаскировано и сглажено.

      Софья подумала, что это знак грядущего царствования. Чтобы всё было благопристойно на вид! Только на вид!

      — Но что более всего потрясло, — делился он переживаниями, — что празднества не были отменены! Софья!
      А Софья сама чуть не плакала. У неё в голове не укладывалось: у государя императора не достало ни нравственного чутья, ни религиозных чувств, чтобы принять единственно верное решение!

      Воронцов рассказывал жене, скрипя зубами от бессилия:
      — На балу я сам видел, как император танцевал первый контрданс с женой посланника, а Александра Фёдоровна прошлась в танце с самим графом Монтебелло. Оказывается, это из-за французов, приглашённых на торжества! Надо Европе пыль в глаза пустить! — возмущался Владимир Сергеевич.

      Софья только гладила его успокаивающе.

      И с Бутовым он обсуждал в библиотеке реакцию только что коронованного императора на ходынскую трагедию.

      — Вот и в газете Владимир Гиляровский пишет: «Праздник над трупами»! — показывал Евгений статью.

      — Евгений! Меня мучил прежде всего вопрос: как же поступят со всеми искалеченными людьми, как поступят со всеми этими убитыми людьми, успеют ли поразвозить по больницам тех, которые еще не умерли…

      — А у меня являлся вопрос: не последует ли приказ государя, чтобы это весёлое торжество по случаю происшедшего несчастия обратить в торжество печальное и вместо слушания песен и концертов выслушать на поле торжественное богослужение? — говорил Евгений Петрович. — Но нет: «Помилуйте, ведь это иностранцы, а вы, прошу прощенья, кто такие?!»

      — Можно было ещё накануне вечером предотвратить многочисленные жертвы! Что уж по волосам плакать, когда голова с плеч вон! — отвечал Воронцов пословицей.

      — Чтобы запить это несчастье, столько коньяку надо, что не хватит во всей Москве! — восклицал Бутов с рюмкой в руке. — Интерресно!

      Воронцов был уверен, что он своих слуг предупредил. Однако обнаружили пропажу: Васька исчез со двора!

      Васька работал у Воронцовых недавно, был из крестьян Московского уезда, из села Воронцово, что по Калужской дороге… Ему было лет 16, он был мальчишка как мальчишка, с загорелым лицом, носом картошкой, веснушчатыми щеками, в меру работящий, в меру любопытный, начинал употреблять спиртное по праздникам, хотя ему Пётр и говорил, что ни к чему это хорошему не приведёт. Особой покорностью и послушанием не отличался. Слава богу, паренёк с жаждой жизни в глазах. Всё надо было проверить самому, во всём поучаствовать. Отец его погиб где-то в отхожих промыслах, мать осталась в деревне. Дворецкий Пётр Ефимыч, имея дочь приблизительно того же возраста, может, чуть старше, приглядывал и за этим шустрым малым, да вот не уследил.

      Потом Ваську нашли в одной из больниц со сломанными рёбрами и правой рукой и отдавленными ногами. Это ещё хорошо, что под телегу удалось забраться. На поле по краям стояли телеги, с которых должны были раздавать подарки или напитки – мёд, квас. А то бы сдавили парня, удушили, помер бы не за понюшку табаку.

      Васька не унывал, не плакал, говорил, что бес попутал, что если б знал, то ни за что! Просил передать барыне, чтобы помолилась за него, а барину — чтоб простил. В душе он не верил, что граф простит его и не уволит, но попросить-то можно было!

      Воронцов должен был выполнить своё обещание и… и не смог уволить искалеченного! Он попросил Софью: «Скажи ему, что ты хлопотала у меня за него и я выполняю твою просьбу! Ну куда мы его выставим?» И оплатил лечение Васьки.

      Вообще, конечно, Васька дёшево отделался.

      Софья, когда вернулись в комнаты, смотрела на мужа, украдкой улыбаясь: лукаво и в то же время мудро, как старшая. На вид граф — такой суровый человек, а на деле — добрый и заботливый. В этом она убеждается вот уже почти двадцать лет! Двадцать лет нежности, любви, счастья! Софья потянулась поцеловать его, Владимир ответил.

      А после Катя рассказывала Софье, что ей папенька достал билет в Большой театр, где накануне коронации, в тот самый момент, когда уже гибли первые жертвы, давали «Жизнь за царя» Глинки.

      — Какой ужас, Сонюшка, эта трагедия, да? — спрашивала она сочувствия у подруги, округляя васильковые глаза. — Отдать жизнь за царя в героическом бою — это подвиг, а так, в давке, глупо…

      На следующий день, в воскресенье, Басманова успела съездить в госпиталь, раздать всем пострадавшим, кто там лежал, по рублю.