Вторая вдова

 
Вторая вдова

Сосед со второго этажа оказался художником. Хорошо рисовал – я видела его картины у них дома, – но, в основном, иллюстрировал книги. Синеглазый, правильными чертами лица и мягкими манерами, Назикян был очень красив, особенно рядом с женой. Жена, Клара, была интеллигентной, но невообразимой дурнушкой, и, каждый раз, окидывая ее взглядом спереди и сзади, я размышляла над перипетиями судьбы, которые заставляют таких красавцев брать в жены некрасивых.
С моим отцом – врач и художник, – они сразу подружились, несмотря на разницу в возрасте: оба фронтовики, а ещё их сблизила общая любовь к цветам. Отец любил разводить цветы, мы ведь до этого жили в саду, и он отвоёвывал кусочки придомовой территории у диких горожан – пролетариев, мечтавших о гаражах, не видевших цветов на грядках перед домом. Сажал, поливал, с одышкой уминая землю вокруг. А утром высокий грузный пенсионер чуть не плакал над обломанными саженцами, вырванными с корнями.

Назикян писал картины с цветов, и потому насмотреться на них не мог.
Кое-как они вдвоём отвоевали свой питомник, дежурили по ночам, чтобы саженцы успели прижиться, и гаражи кое-как поместились, и виноградные кустики пышно разошлись, блестящие кисловатые на вкус стебли поползли по шпалерам, и тоненькие робкие саженцы, бережно укрытые газетной бумагой, прижились. Кроны этих уже могучих деревьев давно взлетели вверх к пятым этажам и шумят в обнимку с родным арабкирским ветром…

Клара дружила с моей мамой, хотя регулярно заливала нам потолок кухни и санузла и, спускаясь к нам, долго и слезливо извинялась. Мама по-добрососедски терпела, хотя ремонт было жалко.
Из дочерей ни одна внешностью не пошла в отца, больше в мать, но замуж вышли. Как говорила моя бабушка, дырявая бусинка на земле не заваляется…
Как-то утром Клара спустилась к нам без видимой причины, – никакой водой не залив, прошла на кухню и залилась на этот раз сама, слезами.

Оказалось, Назикян, с виду примерный семьянин, переехал жить к себе в мастерскую! Мама даже не всплеснула руками – будучи педагогом, откуда-то она предполагала ситуацию. Да и тётя, портниха, ситуацию объяснила по своему портновскому разумению: у жены такая бесформенная фигура, а он всё-таки художник!
Мы ей пододвигали кофе, успокаивали, а она время от времени повторяла: всю жизнь, кроме него, никого не любила, всю жизнь ему посвятила!
Я тогда была не замужем и ещё не знала, как часто такое бывает – посвящаешь свою жизнь, посвящаешь, а они скок – и в сторону…

Клара плакала, между всхлипами рассказывая, что она его любит и какой он на самом деле хороший, умоляла маму поговорить с ним и убедить вернуться. Мама тут же согласилась, ибо, как домком, она считала, что обязана заботиться о моральном облике нашего шестиподъездного здания.
Но оказалось, что дело зашло слишком далеко. Как это часто бывает, Клара сначала рассказала не всё. С каждым её приходом по утрам выяснялись новые подробности, мама совсем запуталась. Оказалось, что от этой «грязной проститутки» у Назикяна родился лакот! То есть сын, но «лакот» – щенок, и в придачу, «бич», то есть незаконнорожденный щенок. Мама, хоть и педагог и весьма строгих нравов, стала чисто по-житейски успокаивать, объясняла, что сын тоже нужен художнику, пусть растёт себе, ведь он не разводится, за квартиру платит, на еду даёт, общих детей любит, девочкам всё покупает…

Но настоящий гром разразился позднее. Клара стала ходить по гадалкам и наводить порчу на эту «грязную, грязную, дальше слов нет, проститутку», попутно привораживая мужа к себе, немерено потратившись на это дело. В результате порча тоже запуталась и … обернулась против мужа самой Клары – бедняги Назикяна! Как у нас говорят, карканье в семье всегда оборачивается большой бедой.

У художника открылся лейкоз. Или лейкемия. Какая разница, если приговор? Клара теперь рыдала вполне легитимно, все жалели и её, и красивого, интеллигентного соседа, впрочем, бедная женщина действительно искренне жалела любимого, может, при таком ужасном диагнозе и вовсе позабыла про ту разлучницу!
Художника увезли в больницу, Клара день и ночь моталась туда, тёрла фрукты и отжимала соки из морковки и петрушки, бегала в церковь молиться… Врач утешал, мол, вылечится, лечат ведь во Франции, вон, Арно Бабаджанян сколько лет лечится и живёт…

А художник, похудевший, бледный и слабый, вернулся всё же к себе домой, о чём и мечтала его законная жена… На солнце Назикян не выходил, нельзя, оказывается, лишь вечерами спускался к лавочке у подъезда, поливал цветы, перекидываясь с отцом вопросами о показаниях своих анализов или на другие, философские или животрепещущие темы.

И, конечно, он умер, ведь это рак крови. Денег на Францию у них не было, а то прожил бы ещё немного. На похоронах Клара билась в истерике, человеку едва минуло сорок лет, молодой, такой красивый, соседи, конечно, очень сочувствовали… Красивых все любят, даже если осуждают за то, что те живут на две семьи.
Под квартет с кларнетом увезли художника в последний путь…

А там, на улице, во время похорон, стараясь незаметно, мама глазами показала на стройную, очень породистую красивую женщину, которая стояла на противоположной стороне улицы, опираясь на капот машины.
– Это она, Циала.
Присмотревшись, я заметила, что женщина беременна…
Как поёт Вероника Долина:

Была ещё одна вдова
В толпе гудящей.
Любовь имеет все права
Быть настоящей…
 
Клара так и не сняла с себя траурной одежды: грузинские армянки носят их долго и скорбно, почти всю жизнь. Циала так и не вышла замуж. Но у неё росли синеглазые погодки, удивительно похожие на отца, красавца Назикяна… Мама, как всегда, обнаружила общих знакомых и была в курсе личной жизни Циалы: работает, всегда элегантно одета и неплохо выглядит, чуть ли не счастлива …

Друзья, сватья и кумовья — не на черта ли?
А ей остались сыновья, с его чертами…




Картина "Соперницы" Николая Касаткина