Sr. et Jr

Англия не любил людей. Шумные, властные, злые. Заставляли его делать то, чего он не хотел и не мог, иногда били, не заботясь о последствиях.

«Он ведь всего лишь воплощение страны! Эти раны для него — ничто. Пока жива страна, жив он, так что ничего страшного».

Эти слова болезненно-ярким светом пульсировали перед глазами, наполняя их безумием, давящей болью отдавались в голове, раскалённым ядом растекались по дорогам сосудов, выжигая всё внутри него, оставляя сухую злость и мёртвую, холодную ненависть.

А ещё Англия ненавидел таких, как он сам. Нет, он знал, что среди воплощений есть неплохие люди, воспринимавшие его не как мусор, но, к сожалению, их было слишком мало.

На бледной коже отпечаталось почтение других синевато-лиловыми гематомами.

Но было одно воплощение, больше других ранящее Англию. Не (только) оружием — словами куда более. Именно его фразы всего сильнее вгрызались в кожу диким зверем, лились в уши кипящей лавой, скользили ядовитыми змеями по маленьким худым голеням, впивались ржавыми остриями в испачканные сырой жирной землёй ступни. Это воплощение Англия ненавидел так люто, как мог ненавидеть только свою участь (и себя): сотни лет существовать, нести ответственность, сражаться, неразделимо сросшись с оружием, терять тех редких людей, которые заботились о нём, терять самого себя и всё-таки жить, язвя в ответ высокомерным ожесточённым державам.

Имя самому-лютому-врагу на этой земле и под этим небом — Франция.

Гордое, рычаще-звонкое имя. В нём рык дикого зверя, чистый звон клинков, поэтичность песен, гордость всего народа, вся его кровь и ясность.

Англия всегда завидовал этому имени. Его собственное казалось жалким и неустойчивым, как блик на морской воде: скользкое, неясное, созвучное со словом «ложь», ни намёка на рычащую силу — только скольжение, изворотливость, липкость, подлость. Только блёклая, никчёмная злость.

Франция постоянно задирал нос, язвил в адрес Англии, едко улыбаясь и бросая неосторожные слова так, как мог бы бросать камни в уродца в День Дураков. Англия смотрел на него извечно снизу, злился, но никогда ни за что не плакал. Только сжимал зубы покрепче, учился делать лук и стрелы из гибких хлёстких ветвей и стрелять. Стрелять так метко, чтобы попадать только в сердцевину. Франция на это лишь смеялся, вращая в ловких, не по-детски сильных ладонях лёгкий изящный меч, сделанный специально для него. Англия тайком наблюдал за тем, как Франция тренировался на лесных опушках и открытых со всех сторон склонах, взмахивая мечом так дивно, быстро, так разяще, и запоминал его движения, манеру его поступи и взмаха, чтобы однажды вонзить клинок аналогичным приёмом прямо в чужое нутро.

Но иногда Франция проявлял добрые качества. Это случалось так редко, что Англия помнил все случаи до единого, все подробности того, как Франция из заносчивого высокого костлявого мальчишки с подлыми голубыми глазами превращался в насмешливого почти-старшего-брата с тёплым взглядом и яблоком в кармане специально для него, для Англии.

Самым чётко отпечатавшимся случаем стала первая гражданская война [1]. Англия — слабый, маленький мальчик, не знающий ласки, — не понимал, что ему делать. Он просто горел, распадался на осколки. В первый раз он вкусил гибельный плод раздора, в первый раз он почувствовал себя так, будто его медленно разрезали на части, осознанно задевая все болевые точки. Маленький пылающий мальчик, истекая кровью, умирал на зелёных склонах своей страны в полном одиночестве, потому что не было никого.

А потом появился Франция. Не по приказу своего короля он помогал именно воплощению — он пришёл добровольно. Англии почти не снятся сны, но иногда расплывчатые блёклые силуэты проявляются в его голове. И до сих пор ему снится: вот он открывает глаза и видит над собой вместо тусклого солнца светлые чуть влажные локоны, лазурь одеяния и впервые чистый прямой взгляд.

— Уходи, — просил Англия, сжимая тонкие по-детски хрупкие пальчики в кулаки. Только Франция никогда не слушал его. Смеялся, дразнил, угощал яблоками, но никогда не слушал его просьб — и уж тем более приказов.

Вместо ухода Франция присел рядом с Англией, положил свою узкую ладонь на пылающий лоб молодой державы, а другой сжал крохотную ладонь и слабые пальцы. И Англию впервые за последние месяцы прошиб холодный пот не от ужаса, а от невероятности ощущений, когда кто-то вот так надёжно сжимает руку. Без обещаний, без лжи, просто пожатие, совершённое лишь потому, что необходимо.

— Потерпишь, jr [2]? — улыбнулся Франция с тёплой лаской во взгляде. Англия нахмурился (но больше от боли) и кивнул, едва уловимо сжимая в ответ ладонь державы. Но Франция уже в своём отрочестве был (непростительно) проницателен.

Это самое яркое воспоминание из детства Англии, самое ненавистное и самое любимое. Воспоминание, придающее сил.

Сейчас Англия старше. Он теперь не беспомощный мальчик со слабыми руками — он подросток, худой, изворотливый и хитрый, его лук крепок и ложится в руки, как влитой, как будто он не оружие — продолжение руки Англии. Тот по-прежнему не любит людей и Францию. Тот по-прежнему сидит на холме под тем самым деревом, под которым уже столько раз лежал раненым, харкал кровью и стонал сквозь зубы от невыносимой боли, толстыми иглами входящей под кожу.

На горизонте сгрудились мощной железной громадой тучи, не давая солнцу увидеть ту сторону земли, где сейчас был Англия. Грозился пойти дождь. Англия неуловимо улыбнулся. Наконец-то дождь, наконец-то часть его боли будет смыта холодными каплями, наконец-то он сможет вздохнуть свободнее.

Дождь шёл совсем недолго, но он был таким отчаянно-сильным, что капли почти больно били по коже. Это была не гроза, и потому Англия, раскинув руки, с блаженной улыбкой лежал среди беспокойно путающейся травы, под сочувственно рыдающим небом, лежал — и ему действительно становилось легче. Среди тяжёлых серых туч, готовых ощерить своё нутро, выпуская тяжёлые чистые капли, Англия видел своё желанное будущее, яркое и безболезненное. Он улыбался, и слёзы на его лице были неотличимы от капель.

Когда тучи побледнели и растворились, солнце уже склонилось к горизонту, рассеивая остатки своего тепла, сплетая кружевные ослепительные паутинки среди травинок, прокладывая крохотные золотистые дорожки, заливая всё очищающим светом и пропитывая Англию им.

У Англии мокрая одежда, босые холодные ноги, прилипшие ко лбу волосы и чистые искрящиеся глаза. Счастливые, без теней и кровавых бликов.

— Англи-и-ия! — послышался за его спиной громкий звонкий голос, и Англии не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это. Он лишь неуловимо вздрогнул, когда на его острые плечи опустилась тёплая материя холщового полотенца.

— Чего тебе, Франция? — буркнул Англия, оглянувшись и подняв голову. — И зачем полотенце?

— Как это зачем? — упёр руки в бока Франция, возмущённо смотря на Англию. — Я увидел, что идёт дождь, и потому поспешил сюда, ведь ты всегда сидишь под дождём. Дурачок! Так ведь и простудиться недолго! Но ничего, старший брат Франция о тебе позаботится, — улыбнулся он, присев на корточки перед Англией, и осторожно взял его холодную ступню в ладонь, тщательно вытирая полотенцем, а заодно и согревая её теплом своих рук.

Англия дёрнулся.

— Я сам могу о себе позаботиться. Следи лучше за собой! — фыркнул Англия, чтобы скрыть своё смущение: действия француза были до боли заботливыми, осторожными, почти материнскими, но к тому же, Англия не любил, когда к нему прикасались.

— Не можешь, — нараспев произнёс Франция, принимаясь за вторую ногу. От его рук не шла враждебность, и Англия мало-помалу расслабился, с лёгким румянцем зорко наблюдая за действиями Франции.

Сердце в груди отчего-то колотилось как бешеное, а кончики ушей буквально горели. Англия мотнул головой, недовольно хмурясь. «Вот же чушь в голову лезет!»

— Ну вот, так-то лучше, — Франция накинул полотенце на влажные волосы Англии и устроился рядом, вытягивая стройные сильные ноги. Англия, прошептав неясное «спасибо», покосился на него и с удивлением заметил, что волосы Франции тоже мокрые.

— Ты… ты бежал сюда под дождём? — дрожащим от волнения голосом спросил Англия, сжимая кулак.

«Если Франция добирался сюда под дождём всего лишь для того, чтобы дать мне полотенце, то кто из нас ещё дурак?!»

— Ну да, — пожал плечами Франция, тут же становясь для Англии неожиданно незнакомым. Франция, которого знал Англия, не стал бы бежать под дождём к своему врагу, портя причёску и одежду, Франция, которого знал Англия, был насмешливым эгоистом, лишь ради своей выгоды заботящийся о других.

Воспоминания роем закружились в голове, пестря яркими красками.

— Дурак… — прошептал одними губами Англия, жмурясь. Никто никогда не думал о том, что он может заболеть. Никто никогда не спешил к нему под дождём, чтобы отдать полотенце.

Никто.

Никогда.

— Ты полный идиот! — почти прорычал Англия, сдёргивая со своих волос холщовое полотно, расшитое синими цветами, и набрасывая его на волосы Франции. Его руки действовали быстрее разума: сначала жёсткие и резкие движения сменились более плавными — Англия вытирал чужие золотистые волосы, стараясь не смотреть в удивлённо мерцающие из-под полотенца глаза. — Вот зачем ты это сделал? Кто тебя просил?

— Просто это долг старшего брата — заботиться о младшем: следить, чтобы он был сыт и здоров, чтобы у него была одежда, — рассмеялся Франция и неожиданно прижал ошеломлённого Англию к себе. Тот забрыкался, заворчал неясно, но вскоре успокоился: ладони Франции были по-прежнему узкими, но невероятно тёплыми и ласковыми.

— Я не твой младший брат, не твой родственник, — прошипел Англия куда-то в шею Франции, чувствуя, как пылают его щёки и кончики ушей. Но положение было таково, что Англии ничего не оставалось, как обнять его в ответ.

— А разве кровное родство самое важное? Я старший брат всей Европы, моя задача — заботиться обо всех непутёвых детях, и ты — один из них. Пускай ты меня и недолюбливаешь, я всегда буду думать о тебе не как о враге, а как о глупом младшем брате, Англия, нет, Артур.

Англия замер.

— Ты что, дал мне имя? — удивлённо прошептал он. Личное имя, делающее его не страной, а просто человеком.

— Тебе не нравится? По-моему, очень тебе подходит. Такое же гордое, как ты сам, — не упустил шанса подколоть Франция.

— Ладно-ладно, иногда в твоей пустой голове возникают неплохие мысли, — сказал Англия и неожиданно задумался: а есть ли у самого Франции имя? — А у тебя есть своё?

Франция потрепал его по волосам и прошептал на ухо:

— Много будешь знать, скоро состаришься!

— Но так нечестно! — запротестовал Англия, пытаясь вырваться из объятий, чтобы посмотреть в хитрые глаза Франции. — Ты знаешь моё имя, а я твоё, выходит, нет?

— Солнце село, jr. Тебе лучше пойти домой и лечь спать.

— Я не сплю дома, — отвёл глаза Англия, а потом беспрепятственно поднялся на ноги и, ухватившись за нижние ветки дерева, влез наверх, доставая из дупла обувь, шерстяную растянутую кофту и штопаное одеяло.

— Ты, должно быть, шутишь, — поражённо проронил Франция. Он знал, что Англия не любит свой дом и правительство, но чтобы дошло до такого…

— Холм всегда может приютить меня.

— Тогда, думаю, он не откажется принять ещё одного гостя, — усмехнулся Франция, вытащив из котомки тёплую шаль и закутавшись в неё. – Спи, Англия.

Артур лишь недовольно фыркнул, надел кофту и невольно прижался к Франции, накрывая их ноги одеялом. Англия закрыл глаза, слушая сонную песнь прохладного ветра. Ему казалось, что он чувствует в разы больше сейчас, прижавшись к чужому тёплому боку, слушая симфонию ночных композиторов и совершенно не чувствуя холода.

— Франциск, пускай тебя будут звать Франциск, — в томной дрёме проронил Англия, и его рука сжала ладонь Франции, нет, уже старшего брата Франциска.

— Как скажешь, младший.

17.06.15.

 
Примечания:

[1] - официально первой гражданской войной Англии является война, начавшаяся 22 августа 1642 года, но здесь я имею в виду гражданскую войну 1135-1154 гг.
[2] - Jr (фр.) - младший.