Почерк

Ему было уже под шестьдесят, когда он вдруг решил, что ему не нравится собственный почерк. Вспомнил, как училась писать дочка, и купил себе прописи для первоклашек. И стал писать, чинно выводить давно знакомые буквы в тетради в косую линию.

И ему не было дела ни до молчаливого недоумения жены, ни до громкого удивления соседки. Вечерами, приходя уставший с работы, он ужинал, мыл руки и доставал свою тетрадку. Садился с ней за стол. Медленно, внимательно и аккуратно он выводил букву за буквой. Потом отлистывал назад на несколько страниц, проверить - уже лучше выходит? Выходило лучше. Он улыбался и снова склонялся над тетрадкой.

Дни шли за днями, тетрадка исписывалась за тетрадкой. Его почерк становился все калиграфичней. В какой-то момент ему стало мало просто красиво и правильно писать. И он стал понемногу добавлять то в одной букве завитушку, то в другой чуть удлинять палочку, то в третьей ажурно выводить колечко. И его почерк становился теперь уже не только понятным и красивым, но еще особенным и запоминающимся.

Знакомые за год его самостоятельных вечерних стараний над тетрадкой уже привыкли к этой его странности. Но редко кто заглядывал к нему тетрадку. И вряд ли пытались сравнивать его достижения во времени. Простые слова, слоги и буквы, что он раз за разом выводил в линованых строках, не задерживали на себе внимания приходящих в его дом.

А потом однажды он подписал открытку. Старался. Вроде как это было первое его писание начисто. Выведение в большой мир своего обновленного почерка. Открытку приложили к подарку и пошли на день рождения. Встреча вышла шумной, подарков было много. Открыток не меньше. Их все именинница собрала и выставила в ряд на комоде. Каждую брала, читала. Он наблюдал издалека. Ждал реакции. Вот она взяла в руки его открытку, прочитала, улыбнулась, снова поставила в ряд с другими. Взяла следующую. Он вздохнул и пошел к другим гостям.

Он уже успел и подзабыть про свое почти подглядывание за именинницей, читающей открытки, как кто-то тронул его за руку. Он обернулся. Перед ним стояла именинница собственной персоной - молодая, красивая, нарядная. Она улыбалась ему, чуть склонив голову. Протянула ему его открытку:

- Вы знаете, кто ее подписывал?

Ему показалось, что чьи-то невидимые руки на миг подбросили его над землей. Он глубоко вздохнул и медленно опустился на землю.

- Знаю, - сказал. - Я.

Именинница вскинула брови и широко улыбнулась. И стала сыпать какими-то невероятными комплиментами, все время касаясь его руки и потрясая перед ним его открыткой. Он ее не слышал. Он смотрел на нее, улыбался, а перед глазами всплывали картинки его тетрадей и недоуменные взгляды редких вечерних гостей. Он растворялся в удовольствии.

Он потом много еще подписал таких открыток. Приходили и знакомые, просили красиво подписать поздравление. Он всегда с радостью откликался на такие просьбы. Ему нравилось писать, совершенствовать свое умение. Применять его в таких праздничных моментах. Знать, что его особенный почерк, так подходящий именно к открыткам и поздравлениям, никого не оставит равнодушным. Он уже от некоторых знал, что его открытки хранят и изредка показывают гостям как диковинку.

А он и сам дивился тому, что на старости лет стал пригожим таким невиданным способом. Но самой дорогой его собственному сердцу открыткой была карточка с красивыми цветами, что он подписал своей дочке. Он вложил в нее неизмеримо больше, чем во все предыдущие, подписанные кому-то. Он волновался над ней, как школьник. Поминутно пытался унимать сбивающееся дыхание и у него это не выходило. Он писал теплые слова пожеланий и касался собственноручно написанных букв, силясь влить в них все чувства, что так сложно было выразить дочке.

И эта открытка с таким же теплом и нежностью десятилетиями потом хранилась в дочкином доме. Это незамысловатая карточка с цветами намного пережила его самого и продолжала оставаться символом, что он был услышан.