Погост 4

И снова небольшой словарик:
моро - вяло, плохо, хреновенько
перевидеть - увидеть зверя в лесу.

                ***

А пока кованые кресты, как и обещал Зосимыч, стали попадаться всё чаще и чаще. Иногда по одному, а иногда - целыми рядками по пять, а то и десять штук.

- Это что-то вроде наших родовых склепов, – пояснил Зосимыч.
- Это как так? – удивлённо спросил я.
- А так: хоронили в этом месте - одна деревня, в том - другая, там - третья. Ведь в деревнях же по большому счёту и жило-то две-три семьи. Очень больших. Дядья и племяши, братья-сёстры двоюродные-троюродные. Ты думаешь, почему в России община была? Потому что мужик в стадо любил сбиваться? Неет… Про стадо придумали ваши городские индивидуалы, - старику с явным трудом далось это слово. - Община была потому, как все друг другу - родственники. Как говорил дядя Вася: «Одна родня, и на хрен послать некого!», – Зосимыч усмехнулся и тут же пояснил: – Все идут к кузнецу, всем сделай, всем скорее, вперёд других надо, а как откажешь, если все свои? Или кровные, или через детей перероднились. Так-то, брат…

- Вот и отводили побольше места, а потом, когда уж всё займут, начинали хоронить сначала, поверх старых могил. Так что, в одной могиле могут оказаться и прадед с правнуком, да ещё кто-нибудь из более старых поколений…

- О! Вон, видишь крест вычурный? – проследив за его рукой, я кивнул. – Это из последних захоронений, много после того, как запретили тут хоронить. Сам знаешь, если нельзя, но очень хочется, то можно… Пошли, посмотрим. Там и бирка должна быть. Во всяком случае, раньше была.

Мы взяли левее, направившись к череде кованых крестов, с краю которых примостился аккуратный крестик явно современной работы. Уже сварной.
Крестов было восемь. Самый левый был, как и сказал Зосимыч, сварен электросваркой. Ровные перекладины креста были богато украшены металлическими завитками. И если бы гнутые линии не были значительно тоньше основных полос, то и рассмотреть сам крест в этой мишуре завитков было бы совершенно невозможно. Но пропорции были соблюдены строго, и крест смотрелся как произведение искусства. Несмотря на то, что ковка всегда смотрится изящнее любой сварки - а все соседние кресты были выкованы - крест этот выглядел по-царски на фоне своих кованых собратьев.

- Ух ты! – еще на подходе я уже не смог сдержать восхищения.
- Вот! – с удовольствием сказал старик. – Вот! Если человеку дар дан, так он и электродом шедевр сваяет… И такую-то красоту у нас недавно хотели сдать в металлолом.
- Зачем?
- За деньги вестимо.
- А власть-то куда смотрит? – не выдержал я.
- Власть? Власть только рада была бы, да люди отстояли.
- Почему, Зосимыч, власть должна этому радоваться?
- Да потому, что пока тут стоят кресты – это погост. Не будет крестов – это лет через пять будет просто лес с холмиками.
- Понятно… - вздохнул я. – Но ведь его уже пытались срубить в войну?
- А кто это, кроме меня, помнит? И я бы забыл, да из-за этого леса без отца остался. Дед, пока мог, вожжами на путь истинный благословлял, а как помер, так мне и десяти годков не было. От того и помню… - старик замолчал.

- Знаешь, Слава… – начал, было, старик и снова умолк. Я же молил Христом-Богом, чтобы он продолжил. И старик, словно через силу, заговорил снова: - У тех двух баб, что отказались тогда на лесоповал идти, мужья с войны вернулись… а ведь на одного из них похоронка пришла ещё в сорок первом… а он не погиб. Был в плену, но выжил. Освободили его наши в Польше, дошёл до Берлина и домой вернулся… Вот она, Слава, цена веры…

Повисла тишина, как на кладбище…

Слабо проникшись чувствами Зосимыча, я уже любовался крестом и пытался прочесть выгравированную надпись на «бирке», как выразился Зосимыч, но уже скрытую от глаз слоем каких-то окислов. Он же поднял голову кверху и пророчествовал:
- Не, дождя не будет. Запашкой ливень пройдёт.

Я обрадовался – деревня эта лежала довольно далеко и в стороне, и теперь можно будет не спешить: все предсказания погоды Зосимычем я считал пророческими. Они сходились всегда, на какой бы период времени он их не давал. Но нередко случалось и такое, что спросишь у него под вечер в субботу:
- Зосимыч, что завтра с погодой?
Ведь если дождь зарядит, или ветер будет деревья гнуть так, что собак под ногами не слышно, какая уж тут охота... Что мне на заимке  делать? Лучше сразу же последней электричкой домой вернуться, чтобы время зря не терять, а с раннего утра засесть, значит, за диссертацию.
А он возьмёт и ответит:
- Не знаю. Решай сам.

Вот уж слова зря не скажет, и выдумывать не будет. Потому как слово своё Зосимыч высоко ценит. И по-дешёвке не продаёт.

Был как-то лет пять назад такой случай:
Попал я тогда к Зосимычу на охоту вместе с каким-то гнусным, как оказалось, типом. Знал бы старик, что такой приедет, нашёл бы способ отказать, да так, чтобы тот и не понял, куда послали. Но Зосимыч, всю свою жизнь прожив в деревне, доверялся новым людям, давая им изначальную фору, даже несмотря на то, что успел насмотреться на них на охоте. Такая уж у него натура. Раньше жизнь не изменила, а теперь и совсем не переделаешь.
Но схватив слёту, что за человек к нему приехал, Зосимыч схитрил.
Охота в ту субботу была отвратительная. Поиск у собак был вялый, гоняли моро, несмотря на то, что опытный егерь постоянно побуждал их своей трубой. Охоты, можно сказать, и не было - зайца не перевидели ни разу.
Вернулись под вечер к Зосимычу домой в полном расстройстве: мы с тем типом, хоть и порознь, каждый сам по себе, но оба рассчитывали на два дня охоты, а тут хоть прямо сразу домой уезжай. Зосимыч, как гостеприимный хозяин, предложил нам обоим ночлег и попытаться наверстать упущенное завтра, на что тип довольно грубо ответил, что с него уже довольно, и, не сказав спасибо, будто в лесу всё должно быть по первому его желанию, сразу же укатил на своём крутом джипе в город. А Зосимыч, глядя на оседающую пыль, сказал:
- Я знал, что ты останешься. Так что пойдём, Славка, омоем водочкой грязь с души от такого общения. Завтра так поохотимся, что про этот день ты и не вспомнишь. Искуплю вину перед тобой, что весь день собачек придерживал: по-другому никак не избавиться от этого типа.

Вспоминаю, Зосимыч, вспоминаю ту пропащую субботу. Но только после того, как вспомню ту компенсацию, которую ты устроил на следующий день… А уж лучшую охоту в моей жизни, я не никогда забуду…

- Милонов Павел Иванович, – вдруг сказал старик.
- А? – спохватился я, вернувшись из своих воспоминаний.
- Я его плохо помню. Очень он редко домой выбирался. Большим человеком в Москве был, Новодевичье ему грозило, а он умолял, чтобы на родине, в глуши деревенской похоронили. И что вас всех умирать на родину тянет, а, Славка? В родной землице теплее лежать, чем в шуме городском? Покойнее?

- Не знаю, Иван Зосимыч, ничего не могу сказать. Городской я. Хоть родился в деревне, в школу пошёл уже в Ярославле, начинал работать в Нижнем, а теперь вот к вам занесло. Мне уж почти всё равно, где похоронят. Главное, где жить. А где лежать? Какая разница?
- Вот, теперь верю, что ты городской... А то ведь, честно сказать, считал, что ты придуряешься, только хочешь казаться городским. Природу вон как любишь, лес. Я ведь вижу, как тебя сюда тянет. Наш ты человек, только асфальтный бес тебя попутал.

- Так отец с матерью  в город-то вырвались когда мне года четыре было.  Но детские воспоминания они самые сильные... Так что жива во мне ещё деревня, жива. Я как оборотень: днём городской жизнью живу, а ночью лес да река снится. Каждое лето у бабки в деревне: лес да река, грибы да ягоды. Не зря ж я охотником стал. И рыбаком. Лишь бы в каменном мешке в выходные не сидеть. Грибы и ягоды собирать люблю. А уж если дожди зарядят, так всё, мука беспросветная… А знаешь, Иван Зосимович, ты прав. Закажу я похоронить себя на этом погосте! Буду лежать где-нибудь в уголочке у сосны, пусть могилку мою мох подёрнет, вместо цветов.
- Так ведь целое дело будет навестить могилку… - сказал старик, как бы уже обдумывая мою просьбу. Впрочем, он, как и все деревенские, всё делал основательно, так что говорил он мне сейчас от чистого сердца, действительно переживая за то, как моя Ленка на мою могилу ездить будет...

- Кому навещать-то? Диссертации? – усмехнулся я.
- Жене! – парировал Зосимыч.
- Жене было бы удобно кремировать меня, а урну в сервант поставить: ноги у неё уже сейчас болят, а дальше что будет? Если что, ей что сюда, что на городское кладбище не доковылять будет в старости...
- Нет, в серванте - не жизнь, – серьёзно сказал старик, оценивая такую мою перспективу. – То есть, не смерть... Человек должен в земле лежать.
- Вот! И я об этом же! – весело, словно говорил не о себе, поддержал я старика. – У вас тут - раздолье. Ноги в могиле вытянуть можно. Не то что городское кладбище – гроб на гробу, как в общежитии.

Старик посмотрел на меня укоризненно. То ли сельская его жизнь, приучившая к основательности в любом, даже маломальском вопросе, то ли возраст, в котором о смерти  задумываются уже чаще, чем о жизни, не позволяли так по-простецки, в шутку, судить о таком важном для каждого человека вопросе, как смерть и похороны.
Прочитав это неодобрение на его хмуром лице, я сказал:

- Нет, Зосимыч, мне о смерти думать ещё рано.
- О смерти, Вячеслав, думать никогда не рано… И ты думаешь о ней.
- Нет! – вздрогнул я.
- Да… - теперь уже усмехнулся старик. – Ты же, пусть и в шутку, но собрался полежать на этом погосте. Значит, думаешь о смерти.
- Конечно, думаю! Мы же все умрём, – я засмеялся. Я уже был не так молод, чтобы мой смех меня выдал, но старик смотрел ещё глубже.
- Ты ещё надеешься, что это тебя не касается, – он посмотрел на меня сочувственно и замолчал...

А я рассматривал прямо на холмике перед ногами приметный бугорок мха по форме упавшего когда-то здесь деревянного креста. Видимо, сгнившая много лет назад древесина уже не почувствуется под мягким его одеялом, но мох, охвативший собой крест, всё ещё бережно сохраняет его форму. И тут мне показалось, что крест этот из последних своих сил всё ещё осеняет собой могилу. Я нагнулся, чтобы потрогать мох.
- Не трожь! – сказал Зосимыч тихо, и я резко отдёрнул руку. – Не мешай ему нести свою святую службу. А то останется и эта могилка без покрова, как те, что были раньше… Идём.
И старик снова повёл меня погостом.

Продолжение: http://proza.ru/2015/08/26/1567