Монастырь Святого Александра Невского. Рассказ

В один из чудесных августовских прозрачных дней, когда утром трава, и кусты, и деревья, и строения еще подернуты нежно-серой дымкой, но солнце уже обещает жару, я медленно, вдыхая в себя свежий, наполненный запахами природы, а не парами бензина, воздух, шла к столовой, меня догнала приятельница, с которой мы здесь же, в санатории, и познакомились. Лена (так звали знакомую) была одним из тех удивительных людей, с которыми трудно встретиться в Москве, когда бежишь по замкнутому кругу своих старых приятелей, не имея времени абсолютно ни на что, кроме работы. Лена была удивительна, мне еще раз хочется это повторить, удивительна своей открытостью и желанием жить, не говоря даже о том, что она писала замечательные стихи, вообще великолепно знала поэзию, литературу, искусство, и при этом казалась очень одиноким человеком. Я обрадовалась ей: у меня сформировалась такая примета, что если с утра встретишь хорошего человека, день будет удачным. Мы вместе пошли по дорожке, и она предложила мне после завтрака пойти на престольный праздник в местный монастырь. Конечно, я сразу же согласилась.

В столовой, во время завтрака, за стол, где сидела я и еще одна женщина, посадили временно семейство с двумя детьми. Молодые муж и жена, внешне очень симпатичные, то и дело выясняли отношения, а муж без конца цеплялся к старшему сыну, которому было около шести лет. Мальчик был просто чудесный: красивый, умненький, любознательный, открытый, и непонятно, чем он постоянно вызывал раздражение отца. Мне не хотелось портить этот день, который еще только начинался и обещал столько замечательного, нравоучениями этой молодой паре, которая не имела представления о том, как надо себя вести, и тем более о том, как надо воспитывать детей. Их надо любить, а остальное все приложится. Я молчала, сдерживая себя. Но молодой папаша, все-таки уловив мои неодобрительные взгляды, решил еще и поиздеваться надо мной. «Что же вы не едите рыбу? Рыба - это очень полезно, это фосфор. Когда через тысячу лет будут работать археологи и вскроют вашу могилу, представляете, как красиво будут светиться ваши косточки!» - сказал он, обращаясь ко мне. Я в долгу не осталась: «Во-первых, молодой человек, не уверена, что через тысячу лет вообще что-либо останется. Во-вторых, люди, вскрывающие могилы, обычно называются гробокопателями. В-третьих, сейчас очень подорожали ритуальные услуги, поэтому я могу рассчитывать только на кремацию! И в-четвертых: вам-то какое дело?» Молодой человек не нашелся, что ответить, да и завтрак наконец подошел к концу.

Я вышла из столовой, опять вздохнула нежный, сладкий запах деревьев, полюбовалась сойкой, почему-то выбравшей для себя излюбленным местом невысокую пихту около библиотеки, дождалась Лену, и мы отправились в монастырь. Живописнейшая дорога, ведущая к монастырю, была сплошным удовольствием, Лена читала Блока вслух, я ей отвечала Пастернаком. Как это было чудесно! Бывают же такие дни в жизни, такие твои собственные праздники, когда ты понимаешь, что это счастье - жить, дышать, ходить, вообще быть. Быть.

Мы добрались до монастыря, успели постоять на церковной службе, написать записки, полюбоваться старинным убранством церкви, получили благословение батюшки и приглашение в трапезную - отпраздновать этот день. Я была переполнена какой-то тихой, умиротворяющей радостью. Мы вошли в трапезную, довольно скромно убранную, сели на лавки за простые деревянные столы вместе с другими прихожанами, и я почувствовала, что не только у меня одной вот сейчас, сегодня, проявилась вдруг эта радость бытия, нет, она у многих, сидящих за этими столами, мы не одиноки, вот наши близкие по духу люди. Настоятель монастыря встал и сказал очень хорошие, простые слова о сегодняшнем празднике. Особо он поблагодарил молодых монахинь, которые во все время трапезы, стоя в углу, пели псалмы и молитвы. Он напомнил, что все, что стоит на столах, приготовлено ими, что сейчас они не сидят с нами, а украшают своим ангельским пением нашу трапезу. Пение действительно было ангельское, конечно, насколько человек может судить об этом. Они пели тихо, их лица наполняла грусть, и такими же печальными были их напевы.
 Я не могла есть, я слушала их пение и рассматривала людей, сидящих за столами. Много было детей с родителями, и так и шло на ум сравнение наглого, самоуверенного, верящего в свою неотразимость и непогрешимость папаши с этими скромными, молчаливыми людьми, казалось, понимающими что-то такое, что не дано понять ему. И вдруг...Среди сидящих людей я вижу знакомое лицо: лицо человека, которого я когда-то очень хорошо знала, училась с ним, дружила. Потом он пропал, я не знала, что с ним: то ли он уехал за границу, то ли...даже не хочется думать. И вот я вижу его, да, это точно он, конечно, он: постаревший, поседевший, одетый в какое-то черное одеяние, уж не монашеское ли? Первым моим побуждение было ринуться к нему через все эти лавки, этих людей, обнять его, ощутить, что он жив, для меня это такое счастье, что он жив, что бы с ним ни было, он жив, жив! Потом решила, что подойду к нему во дворе, здесь, в этом святом месте, конечно, нельзя подходить. Я стала жадно вглядываться в его лицо: вот он повернулся полностью ко мне, что-то сказал соседу за столом, Боже мой, его глаза, глубокие, проникающие в самую душу, наполненные добротой, спокойствием, безмятежностью. У меня колотилось сердце, ведь это чудо: я так долго искала его, потеряла всякую надежду узнать что-либо о его судьбе, и вдруг я встречаю его самого! И где! Как он жил эти годы, был ли он счастлив? Я внимательно, практически не отводя глаз, смотрела на него. Может быть, он почувствует, что на него смотрят?

И он почувствовал. Он посмотрел прямо на меня, прямо в глаза, смотрел долго, медленно, как бы говоря: да, это я. Сердце мое уже просто остановилось от этого взгляда. Он узнал меня. Узнал. Узнал. Но...Он не захотел броситься ко мне через всех этих людей, он не захотел обнять меня, спросить задыхающимся голосом: «Как ты? Что ты здесь делаешь? Как ты живешь? Почему ты здесь?» Он все сказал мне взглядом. В его глазах я ясно и абсолютно точно прочитала: «Не надо. Ничего не надо».
Народ стал постепенно расходиться, я тоже вышла и села на ближайшую скамейку. Может, он передумает? Может, он захочет поговорить со мной? Здесь, когда он выйдет, он не сможет не заметить меня.
Вышла Лена. С присущей ей тактичностью ни о чем не спросила, да и я бы не ответила ничего. Сказала, что пойдет потихоньку по дороге в санаторий, если я захочу, то догоню ее. Я кивнула, она еще раз посмотрела на меня, посидела несколько минут рядом со мной на скамейке - и ушла. Я сидела около часа. Я не плакала, хотя мне бы хотелось зареветь в три ручья, чтобы вышла из сердца эта страшная боль. Алеша, милый, милый мой мальчик, начитавшийся Тургенева. Недаром его любимым романом у Тургенева было «Дворянское гнездо». Тоже мне, Лиза Калитина в брюках! Смешно! Но мы же не в девятнадцатом веке, а в двадцать первом! Он ведь знает, что я страдаю!
Нет, опять не он. Я знала, что он не выйдет. Я просто сидела, тупо глядя, как священник освящает машины местных богатеев, как ему самому смешно, а, может быть, просто такое праздничное настроение. В какой-то машине сидел водитель и не хотел выходить, священник, улыбаясь, сказал: «Ну и не надо» - и окропил машину вместе с ним. Я смотрела на это без всякого любопытства, как если бы я находилась в другом мире. В мире, где для меня был только один человек, который сейчас страдал вместе со мной, но не хотел видеть меня.

Я шла одна по дороге, где несколько часов назад была так счастлива и спокойна. Здесь никого не было, и я могла реветь, сколько влезет. О чем я плакала? О том, что он не захотел даже поговорить со мной? О том, что он до сих пор не простил меня? Нет, я знаю, простил. Я плакала о своей прошедшей молодости, о том, что нельзя ничего вернуть, что все наши дела возвращаются к нам, и за все приходится расплачиваться. Ну и что? Разве я раньше этого не знала? Тоже мне открытие! Это знают все. Постепенно слезы мои иссякли, рано или поздно всему приходит конец, и я начала себя успокаивать: наверное, ему хорошо, он обрел себя, свою цель, он знает, что ему делать, он был всегда обуреваем сомнениями, так же, как и я, и вот теперь он от них избавился. Все сомнения у меня остались. Не лучше ли последовать его примеру? Раз он так решил, значит, так лучше. Я ничего не могу изменить ни в его жизни, ни в своей. А надо ли менять?
Дело шло уже к вечеру. Я не торопилась. Я смотрела на солнце, пробивающееся сквозь листву, слушала пение птиц, шелест листьев, смотрела на белые облака на синем небе - как это все просто: дорога, лес, солнце, облака. Чувствуют ли они? Так на этот вопрос никто и не ответил. Я успокоилась, только было ощущение страшной пустоты в сердце: так иногда в глупых фильмах показывают, как стреляют из какого-нибудь крупнокалиберного оружия и появляется в теле человека огромная дырка. Я шла, и в сердце у меня была такая дыра, сквозь которую можно было увидеть листья, траву, колокольчики по обочине дороги, шмелей в их чашечках, бабочек и белые облака.
На другой день я уехала домой.