Н. И. Надеждин. О важности исследований Новороссии

Н.И. НАДЕЖДИН

О ВАЖНОСТИ ИСТОРИЧЕСКИХ И АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
НОВОРОССИЙСКОГО КРАЯ,
ПРЕИМУЩЕСТВЕННО В ОТНОШЕНИИ К ИСТОРИИ И ДРЕВНОСТЯМ РУССКИМ
 
*

Несколько слов от публикаторов:

В старой России мир русской науки и всеобъемлющая сфера культуры сосредоточивались в разных городах Империи. Казань, Томск, Харьков, столица Новороссийского края – Одесса, всюду возникали центры ревнителей отечественной истории и культуры, объединялись интеллектуальные и духовные силы на местах для познания истории своей Отчизны.

В марте 1839 года именно в Одессе возникло почтенное Общество любителей истории и древностей, взявшееся изучать достопамятности классического периода Края, ведь на землях Новороссии когда-то беспрерывно сменялись приливы и отливы разных народов, оставляя на степных просторах следы своего пребывания. Доброжелателем Общества был Генерал-губернатор Новороссийский и Бессарабский граф М.С. Воронцов, а Президентом избрали попечителя Одесского учебного округа Д.М. Княжевича, ему в помощь был придан тайный советник А.С. Стурдза. Действительными членами Общества являлись, в частности, поборники наук и древностей, профессора Ришельевского Лицея Н.И. Мурзакевич и А.А. Скальковский, а всего из разных мест, со всего Края набралось 40 исследователей, среди них было немало серьёзных историков и археологов. С самого начала занятий Общества в его работу включился и недавно прибывший в Одессу доктор Н.И. Надеждин, давно заявивший о себе историческими исследованиями. Имя этого видного русского подвижника было хорошо известно в Новороссии, и относились к нему здесь с почтением. Покровителем Одесского Общества любителей истории и древностей Высочайшей волей назначен Наследник престола, Великий Князь Александр Николаевич.

Открылось Чрезвычайное торжественное собрание Общества четвёртого февраля 1840 года в Актовом зале Ришельевского Лицея. Кроме учёных здесь собрались знатные лица из духовенства, известные сановники и приглашённые граждане Одессы.

Собрание открыл обширной речью президент Общества Дмитрий Максимович Княжевич (1788 – 1842), который подвёл итоги уже известных работ, наметил пути дальнейших исследований. В частности, он сказал: «Край, избранный нами для исторических разъяснений, богат в особенности памятниками безгласными, немыми: памятниками, которых разработка, будучи сопряжена с наибольшими затруднениями, обещает наименее удовлетворительных результатов, но которые имеют то неоспоримое преимущество, что суть самые древнейшие и самые достовернейшие. Слово человеческое, конечно, вразумительнее и красноречивее, но оно и является позже, и притом способнее ко лжи, удобнее для намеренных и для безнамеренных искажений. Между немыми памятниками первое место у нас без сомнения занимают так называемые курганы или могилы, рассыпанные по всему Южному Краю России, инде чаще, инде реже, но везде в значительном числе. Начало их восходит ко временам доисторическим…» Д.М. Княжевич наметил пути учёных исследований и круг интересов историков, изучающих остатки материальной культуры и вещественные находки- свидетели жизни давно минувшей.
Затем с обстоятельной речью «О важности исторических и археологических исследований Новороссийского Края» выступил действительный член Общества, доктор Николай Иванович Надеждин (1804 – 1856). Он развернул перед слушателями программу предстоящих трудов исследователей: археологов, историков, палеографов, нумизматов. Приглашались к работе также этнографы, географы и филологи. Только всем вкупе можно осуществить намеченное. Как знаток античных письменных источников, учёный вводит в научный оборот сведения, почерпнутые в трудах древнейших писателей стран Востока и Азии, используя широко эпос и мудрость сказителей. «Обыкновенно археология полагает предел  своим разысканиям там, где оканчивается мир древний, классический. Это предрассудок, которого опровержение считаю не нужным для вас, милостивые государи. Такое стеснение археологии родилось в то время, когда нынешний мир, в котором живём мы, был ещё в первых порывах самосознания, не подозревал нисколько своего собственного возраста и считал себя новорожденным. Теперь мы вошли глубже в самих себя, понимаем себя лучше: теперь мы знаем, что классическая древность составляет первозданный слой нашего прошедшего, но что между ним и настоящим в продолжение веков настлался другой пласт фактов, который служит уже непосредственною основою нашему нынешнему миру; и этот пласт, известный в истории под именем «времён средних», имеет для нас всю достопочтенность древности, равно поучительной и любопытной».

Остановившись на предисторических древностях Руси, Николай Иванович далее рассмотрел историю Русского народа. Он пришёл к выводу: «Новая Россия была старою, и самою Старою Русью!.. – Вспомним, что наше Чёрное море, эта таинственная купель исторического крещения народов, является в самых первых наших воспоминаниях под именем моря Русского. Под тем же самым именем оно известно всем восточным географам и историкам». Речь Н.И. Надеждина была вдохновенной, убедительной и весьма хорошо обработана литературно: чувствуется его основательная выучка приёмам академического красноречия.
Чтения в торжественном Собрании Одесского Общества любителей истории и древностей были изданы отдельной книжкой в 1840 году Одесской городской типографией и в настоящее время малонаходимы. Текст речи Н.И. Надеждина подготовлен к публикации М.А. Бирюковой  и А.Н. Стрижевым по этому уникальному изданию. Все особенности авторского письма сохранены.
 
*

РЕЧЬ Н.И. НАДЕЖДИНА

О ВАЖНОСТИ ИСТОРИЧЕСКИХ И АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
НОВОРОССИЙСКОГО КРАЯ,
ПРЕИМУЩЕСТВЕННО В ОТНОШЕНИИ К ИСТОРИИ И ДРЕВНОСТЯМ РУССКИМ


Писа же … своего ради Отечества Русския Земли.
                Сильвестр, игумен С. Михаила.

… Послушати земли незнаеме: Вълзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе Тьмутороканский бълван.
                Слово о Полку Игореве.

Милостивые государи!
Благородное служение науке само в себе заключает достаточную награду своих трудов, само себе служит одобрением и поощрением. Истина, венчающая усердие её подвижников, есть такое сокровище, что нет жертвы, которая не оплатилась бы им вполне. Были люди, приносившие себя во всесожжение на алтаре знания; они не искали ничего, не дорожили и не развлекались ничем, кроме истины, одной истины, где бы ни светился божественный луч её: в строке цифр, выражающей неизменный закон вещественной природы, или в строке букв, сохраняющих память быстротечной жизни человеческой! И что же? Они были счастливы, совершенно счастливы, когда чувствовали себя вправе сказать: «Наша рука сорвала один из бесчисленных покровов с лица таинственной Изиды, мы сделали лишний шаг к свету: мы недаром жили на свете!»

Но наслаждение, почерпаемое наукою из самой себя, становится если не выше, то конечно тем живее, тем одушевлённее и вдохновительнее, чем более возделываемая ею область связана с другими интересами души, чем предмет её ближе к сердцу. Всякая истина есть искра света живого, животворящего одним своим сиянием; но и свет, милостивые государи, тогда лишь вполне прекрасен и сладостен, когда сопровождается теплотой, когда не только блестит, но и греет. Сокровища знания сами по себе драгоценны: они ещё драгоценнее, если где наше сокровище, там и наше сердце.

Общество, которое мы составляем, которого великий, торжественный день ныне празднуем, отделило себе в поле умственных работ такой богатый участок, что одним обилием жатвы могут быть с избытком вознаграждены труды делателей. Достопочтенный президент наш раскрыл перед нами блистательную перспективу успехов, предстоящих нашей деятельности. Шествуя означенными им путями, Общество в том круге, который себе предъизбрало, может сделать очень много для великой науки древностей и истории, может обогатить её важными, любопытными открытиями. Без преувеличения можно сказать, что, в рассуждении количества и разнообразия воспоминаний, край, который мы берём в своё заведывание, смело выдержит соперничество с самыми классическими сторонами земного шара, даже в некоторых отношениях удержит за собой первенство. И этот рудник, до наших времён почти беспрерывно находившийся за караулом варварства, ещё не подвергался достойному исследованию: сокровища, таящиеся в его недрах, остаются большей частью неприкосновенными и безвестными; следовательно, во всяком случае, одной своей новостью обещают капиталу науки верное приумножение.

В самом деле, северная окружность Черноморского бассейна, составляющая ныне южный край нашего великого Отечества, это обширное пустынное пространство, от гирл Дуная до устья Риона, от хребта Балканского до хребта Кавказского, несмотря на свою видимую наготу и дикость, упитано памятью всех веков, какие только оставили по себе память, истоптано следами всех народов, какие только могли иметь следы. По самому географическому положению, море Чёрное должно было занять важную роль в самых первых движениях людей, когда их история была ещё только продолжением географического образования планеты. Оно находится в точке соприкосновения Азии и Европы: Азии, где все свидетельства предания и все добросовестные поиски науки единогласно указывают первую колыбель человечества; Европы, ничтожного уголка вселенной, но которому суждено было сделаться театром самого блистательного развития человеческой жизни. Когда широкие водоёмы морей, ещё не покорённые рулю и парусу отважного корабля, затрудняли, а не облегчали распространение людей, тогда первые приливы народонаселения из Азии в Европу должны были совершаться не иначе, как по берегам Чёрного моря. Древние старожилы Европы, aborigenes, каких только застала в ней история, по всем признакам физиономии, образа жизни и языка принадлежали к породе, которую учёные называют «кавказскою», назнаменуя тем происхождение её с хребта, составляющего восточную грань котла Черноморского. Благороднейшее племя европейского населения, то, которому досталось в удел начать собою и историческое движение и историческое самосознание нашей части света, племя Эллинов, сохранило даже ясную память о прибытии своём за Балкан именно из-под Кавказа  [1]. Два пути можно предположить для этих переселений, выходящих из горизонта положительной известности: один - южным берегом Чёрного моря, через Малую Азию; другой - северным, через  нынешний Новороссийский Край. Но в те отдалённые времена поверхность Мало-Азийского полуострова, взгромождённая из гор, ещё продолжавших своё вулканическое образование, ещё огнедышащих  [2], конечно, была непроходимее, чем широкие, раздольные Новороссийские степи. Новейшие учёные справедливо соглашаются, что фракийские племена, населявшие западную оконечность Малой Азии в эпоху омирическую, племена, в то время единственные на полуострове с печатью кавказского происхождения, перешли туда уже из Европы, а не наоборот  [3]. Путь, которым Кавказ высылал своих выходцев в Европу, обозначается на нашей стороне Черноморья издревле созвучными именами главных его рек: Дон, Днепр, Днестр, Дунай - это явно видоизменения одного основного корня; и этот корень, со своим естественным значением, сохранился в языке, который до сих пор ещё живёт, и живёт в ущельях Кавказа  [4]. Когда любопытный грек, заслуживший имя «отца истории», слишком за двадцать веков посетил нашу сторону, он нашёл её уже покрытою теми таинственными могилами, которыми она и теперь усыпана. Чья память погребена в этих могилах? Чьи увековечены следы? Много требовалось рук и много веков, чтобы высыпать эти бесчисленные громадные бугры; но, во времена иродотовы здесь уже сменились ряды народов, теснивших друг друга с востока на запад. Скифы, кочевавшие тогда в наших степях, были пришлецы, разбившие свои аулы у чужих могил  [5]. Если нет сомнения, что Европа до самых крайних пределов своего запада, до Столбов Иракловых, заселилась первоначально из-под Кавказа; если этому заселению не было и не могло быть другого пути, как по северной опушке Черноморского водоёма: то каждый из промчавшихся здесь народов верно долее или короче отдыхал на привольном раздолье наших степей, останавливался волею или неволею у рек, в то время гораздо более многоводных, и следовательно тем труднее одолимых; каждый, на этом неизбежном перепутье, верно бросил свою горсть земли, оставил свой ряд могил. Да, милостивые государи! Эти безмолвные курганы, может быть, выражают собой красноречивые звенья родословной цепи, связывающей древнюю за-Пиренейскую Иберию с не менее древней Иберией под-Кавказской, балтийских и атлантических Кимров с черноморскими Киммерианами, Валлонов или Галлов с при-Каспийскими Аланами, Венетов Карпата и Альп с Ванами и Енетами Тавра, Туисков, выходцев мифического Азгарта или Азабурга, с понтийскими Асапургами и Азами. Коротко сказать: здесь, на этом таинственном кладбище неразгаданных могил, Европа должна отыскивать прах предков всего древнего своего народонаселения. Археологическое исследование наших степей есть необходимое введение в её историю.

Это, конечно, предположения, догадки. Тем более поощрения для трудов, которые могут дать им опору, подтверждение. Но чем реже становится мрак времён первобытных, чем звучнее и внятнее раздается голос предания, тем важнейшее и красноречивейшее значение получает край наш в истории, тем более представляет пищи нашей деятельности. Первый рассвет собственной самостоятельной жизни в Европе, первое произвольное движение её сил, первый подвиг героической её эпохи совершается на волнах Чёрного моря - удалою прогулкою Аргонавтов: она сопровождается кровавою трагедиею Медеи, которой грозные сцены разыгрываются именно на концах длинной дуги, составляющей поприще наших исследований, на устье Фазиса и при гирлах Истра  [6]. С тех пор мифология греков, эта первая таинственная глава европейской истории, бросает свои блистательнейшие лучи на полночную сторону Черноморья. Здесь, на утёсах Южного Берега Тавриды, помещается лучший эпизод мрачной поэмы Атридов, трогательная повесть Ореста и Пилада  [7]. Здесь, во множестве не изгладившихся доныне воспоминаний увековечена слава первенца героев Илиады, «быстроногого» Ахиллеса  [8]. Вот мифическая занавесь падает; и отец истории находит на северных берегах «Понта», уже «Гостеприимного», настоящую Элладу, живую, деятельную, могучую, распространяющую царство света среди киммерийских мраков, засевающую мёрзлые пустыни скифские благодатными семенами роскошной цивилизации. Край наш является частью греческого прекрасного мира, не только в своих прибрежных городах, населённых Эллинами, свято хранившими и нравственный и гражданский союз со своими митрополиями, но и во глубине степей, где искатели приключений, более отважные или менее счастливые, отрекаясь совершенно от отечества, тем не менее, среди туземных варваров оставались верными своему происхождению, сохраняли и язык, и нравы, и богов, и алтари своей родины  [9]. Нет нужды распространяться о том, как с этого времени, в продолжение веков, северное Черноморье постоянно находилось в тех же отношениях к древней Греции, разделяло её судьбы, жило её жизнью, участвовало во всех успехах её просвещения и гражданственности. Цивилизация греческая укоренилась здесь так глубоко, что пережила падение Греции в самой Греции. Уже древняя Эллада задыхалась в когтях хищных орлов Рима, а на отдалённых берегах Киммерийского Воспора всё ещё продолжается независимое бытие эллинской стихии под державою Археанактидов. Последняя отчаянная борьба самобытности Эллинов с насилием Рима возникла с Понта; последняя искра этой борьбы, обежав кругом Чёрное море, угасла, задушенная предательством, на Горе Митридатовой, в уголке Тавриды. Так великая, блистательная драма древней Греции началась и кончилась в наших пределах. Рим сменил её на позорище всемирной истории; и наши степи огласились шумом новой жизни, зачавшейся на седьми холмах Аппенинского полуострова Европы. Эта жизнь отражалась на них не одними эдиктами, подписываемыми на берегах Тибра, под сенью Капитолия. Нет! Она высказала здесь золотой век своего внутреннего развития мелодическими звуками лиры Овидиевой; она вдвинула сюда вековечный памятник своей исполинской деятельности, покорившей ей вселенную, теми неизгладимыми гранями, которые до сих пор сохраняют монументальное имя валов Траяновых. Итак, край наш совмещает в себе лучшие и драгоценнейшие воспоминания всего цикла веков, который в истории мира называется периодом классической греко-римской древности. Мало того: он оставался в постоянной, неразрывной связи с тем призраком миродержавной империи, который в продолжение многих ещё столетий томился в восточной, собственно греческой её половине, украшаясь именем Рима, подпираясь преданиями его древнего величия. То, что украсило и возвеличило последние минуты греко-римского мировластительства, был божественный свет христианской веры, разлившийся чрез его посредство по вселенной. И этот свет, с самой зари своего прекрасного утра, является блистающим в пределах здешнего края. Священнейшие воспоминания христианской древности почивают на Южном Берегу полуострова Таврического. Там пролилась кровь С. Климента, одного из первомучеников креста, одного из первых преемников апостольских, из первых иерархов ветхого Рима. Церковь Херсонесская была одною из старейших дочерей матери церквей, Иерусалимской церкви: она завещала благоговению вселенной имена семи своих пастырей-мучеников, имена, принадлежащие II и III веку  [10]. Впоследствии, северо-восточный берег Чёрного моря удостоился чести быть местом страдания за истину величайшего из мужей христианства, орла боговедения, С. Златоуста  [11]. В бурные эпохи ересей, раздиравших церковь Христову, если край наш с одной стороны обесславился памятью ересиарха Кира  [12], то с другой прославлен знаменитыми страданиями С. Мартина, папы Римского, положившего за православие жизнь свою на берегах Херсонеса  [13], прославлен доблестью С. Стефана, гремевшего против врагов благочестия с утёсистых скал Сурожа, нынешнего Судака  [14]. Впрочем, не одними церковными воспоминаниями этот край связывался с восточным призраком Рима. Берега Киммерийского Воспора долго признавали власть кесарей, державствовавших на седьми холмах Воспора Фракийского. Таврида и Таматарха были темами Византийской монархии, до последнего её издыхания: здесь один из Юстинианов воздвиг себе памятники славы, другой оставил следы своего бесславия  [15]. Лучшие страницы мрачного эпилога греко-римской истории носят клеймо нашей стороны: на одном крае здешних степей опирались блистательные победы Ираклия, на другом был театр достославных подвигов Цимисхия  [16]. Наконец, последний август Нового Рима, последний Константин, был удельным князем Южного Берега Крыма, прежде, нежели воссел на обрушивающийся престол, долженствовавший погребсти его под своими развалинами. Царьград пал; а у нас в Мангупе оставались ещё князья греческой крови, в которых на несколько лишних минут продлилось посмертное трепетание трупа. Мало и того: народонаселение греческое, присвоившее себе со времён Империи славное имя Ромеев, то есть Римлян, до сих пор сохранилось в нашем крае, живым памятником его греко-римской организации с отдалённейшей древности. Но что я говорю? В одних ли Ромеях соблюлся здесь неизгладимый отголосок этого великого, этого священного имени Рима, которое было последним словом древнего классического периода истории? На другом конце нашего края существует другой живой памятник, в котором уцелели не только римское имя, но и звуки латинского языка, черты итальянской физиономии. Я разумею народ Румунов, туземный в нашей нынешней Бессарабии, народ, заимствовавший если не происхождение, которое, может быть, гораздо ещё древнее, то по крайней мере знаменитое имя, в тиши носимое, от победоносных легионов Траяна. Да, милостивые государи, греко-римская древность, это любимое поприще, этот кровный удел, благородный, заповедный майорат археологии, входит всеми жилами своего неистощимого рудника в круг занятий, нами предположенный. Мы можем изучать её не только в мёртвых и немых её остатках, которыми усыпана поверхность, упитаны недра наших степей, но и в дышащих, говорящих памятниках национальности обоих великих народов, жизнью которых наполнялись некогда эти степи; национальности, конечно, искажённой, обезображенной веками и накипью чуждых стихий, но тем не менее сохраняющей глубокие следы своего происхождения и древнего быта. Прошедшее никогда не уничтожается, не исчезает совершенно бесследно: по закону перерождения, закону столько же общему для природы, как и для человечества, оно продолжается непрерывно в будущем, только с большим или меньшим изменением форм. И вот превосходство, исключительно принадлежащее нашему краю, что мы, не выходя из его пределов, имеем под руками не один прах древней Греции и древнего Рима, но и тени их, блуждающие на пепелище прошедшего в образах настоящего; что мы можем прояснять и пополнять историю классического мира не только обломком эллинского жертвенника, или надгробием римского трубача, но и прародительским обычаем Грека, живущего до сих пор на развалинах Феодосии и Пантикапея, национальным идиотизмом Румуна, приросшего к валам Траяновым. У нас археология есть подпочва статистики: вы берёте факт, и находите монумент; настоящая действительность нашего края есть плющ, играющий на развалинах древности.

Но одни ли Греки и Римляне, из мира, называемого собственно «древним», оставили у нас свои следы? Между народами, которые вне пределов Европы предшествовали им на поприще развития и потом борьбою своею с ними оживили и наполнили их историю, я не знаю ни одного, который бы не прикасался своею жизнью к нашим степям, не отложил на берегах наших более или менее воспоминаний. Не говорю уже о мраке времён пред-исторических, где, может быть, сокрывается столь же тесное родство Чёрного моря с первобытным народонаселением Азии и даже Африки, как и со старожилами Европы. Не распространяюсь о предположениях учёных, предположениях, основывающихся впрочем не на одном этимологическом остроумии, но на свидетельствах памятников, что древняя Синдия или Синдика, в северо-восточном углу Черноморского побережья, между Ипанисом-Бугом и Ипанисом-Кубанью, имела не одно созвучное имя с отдалённою за-Гималайскою Индиею  [17]. Не говорю о том, что Иродот признавал сродство между нашею Колхидою и древним Египтом, оставленное будто бы походом Сезостриса с берегов Нила на берега Фазиса  [18]. Не настаиваю на то важное и многознаменательное обстоятельство, что наш Понт воспевается у Горация под именем моря Ассирийского  [19], на свидетельство А. Марцеллина, что основания Змеиного Города при устье Тираса положены первоначально Финикиянами  [20]. Ограничиваюсь временами, которые уже вмещаются в рамах нашей хронологии, которые принадлежат истории, дознанной документально. С рассветом классического периода в Европе, организовавшиеся части Азии и Африки являются слитыми в одно колоссальное целое, движимое преобладанием народа, который недаром звал себя первородным «Сыном Света». Разумею народ Мидо-Персидский, народ, который ещё до Александра и Цезарей явил первый опыт всемирного распространения и своей силы и своей цивилизации, который открыл драму, доконченную Греками и Римлянами. Этот равно монументальный народ, и тем более важный для исследования, чем более оставался в тени, заслонённый своими блистательными соперниками, этот, говорю, народ находился в соприкосновении и связи с нашею стороною с самых первых времён своего исторического развития. Иродот нашёл уже на берегах Дона Савроматов, в которых Плиний признавал мидийское происхождение  [21]. За несколько лет до него, падишах Ирана, средоточие тогдашней вселенной, сам лично, своею священною особою, ворвался во глубину наших степей и ознаменовал их бесславным для себя, но тем не менее славным для истории, рядом событий  [22]. Впоследствии, когда в лице Персов и Греко-Римлян Восток схватился в рукопашный бой с Западом, эта вековая борьба, гибельная в частностях, но обильная благотворными плодами для общего интереса всемирной драмы, эта борьба отзывалась и на наших степях громкими отзвуками. Тот самый Митридат, который был последним препятствием слиянию Греков с Римлянами, носил в жилах своих благородную кровь Пасаргадов, в душе «живое слово» Джемшида, в самом имени таинственное имя Мифры, священнейший символ ориентализма. Орлы Рима отбросили наконец «Детей Солнца» во глубину Азии, за оплоты Тавра; но Кавказ имел для них отверстые ворота, чрез которые имена Шапуров и Косру раздавались внутрь наших степей тревогою для варваров, поклонявшихся золоту Нового Рима, в то время как меч Рима Старого притупился и заржавел   [23]. Любопытно, в высшей степени любопытно отыскивать следы этого азиатского колосса, совместившего и облагородствовавшего в себе все стихии древней восточной цивилизации, представителя, если можно так сказать, «классической эпохи» ориентализма. Древних Персов не стало уже давно, также как не стало древних Греков и Римлян. Но остаётся племя, которому много от них завещано, на котором оттиснулись глубокие следы их древней цивилизации. Это племя Армянское, бывшее добычей, которую Восток и Запад в продолжение веков оспаривали друг у друга и которая, наконец, осталась за Востоком. И, по какому-то особенному счастью, наш край имеет в себе живых представителей этого замечательного племени, этого любопытного остатка восточной классической древности. Видите, милостивые государи, что вся древняя история мира находится перед нами не только в преданиях и памятниках, но и в живых лицах!

Обыкновенно археология полагает предел своим разысканиям там, где оканчивается мир древний, классический. Это предрассудок, которого опровержение считаю не нужным для вас, милостивые государи. Такое стеснение археологии произошло, как известно, при первом рождении науки древностей; а она родилась в то время, когда нынешний мир, в котором живём мы, был ещё в первых порывах самосознания, не подозревал нисколько своего собственного возраста и считал себя новорождённым. Теперь мы вошли глубже в самих себя, понимаем себя лучше: теперь мы знаем, что классическая древность составляет первозданный слой нашего прошедшего, но что между им и настоящим в продолжение веков настлался другой второзданный пласт фактов, который служит уже непосредственною основою нашему нынешнему миру, и этот пласт, известный в истории под именем «времён средних», имеет для нас всю достопочтенность древности, равно поучительной и любопытной.

Я употребил бы во зло благосклонность вашу, милостивые государи, если бы отважился повлечь вас в новый хаос, который предшествовал этому второму мирозданию новой Европы. Впрочем, не могу не заметить, что брожение этого хаоса началось опять в наших же родотворных степях. Ещё во времена греко-римского мировладычества, тени народов, различённые Иродотом в таинственном сумраке скифском, беспрестанно носились с места на место, мешаясь с новыми призраками. При всеобщем волнении, открывающем историю средних веков, смятение увеличивается; тучи новых племён бурно мчатся из неистощимых недр Азии на разгульный простор под-Кавказья, и отсюда дают громкие отзвуки по всей Европе, перекатываясь по обваливающимся руинам Империи. Здесь, между устьями Волги и Дуная, классическая древность находила семена всех народов, из которых образовался нынешний второзданный слой населения европейского запада; здесь, а не на Балтийском поморье, тем менее в безлюдном Скандинавском полуострове, оказывается та неистощимая «vagina gentium», та бездонная пропасть варваров, которая поглотила римский колосс своими губительными извержениями; здесь первые становища, первое европейское перепутье и Сарматов, и Язигов, и Готфов, и Алан, и Гуннов, и Болгар, и Аваров, и Угров, и Коман, из обломков которых, как из эпикурейских атомов, точно будто для оправдания системы картезианских вихрей, слепился настоящий европейский мир игрою бесчисленно разнообразных случаев. Если мы содрогнёмся от ужаса, открывши в наших степях какой-нибудь резкий след Аттилы, бича Божия; то утешимся воспоминаниями, что благороднейшее из этих варварских племён, первое, которое дозволило смягчить себя образованием, племя Готфов, в наших краях имело свою героическую эпоху Амалунгов и Нибелунгов, воспетую в первой ново-европейской поэме , что оно здесь ещё вкусило от сладости просвещения, здесь имело своего перво-апостола и перво-учителя, епископа Улфилу, преемники которого продолжались непрерывно до наших почти времён в Крыму, в лице епископов Готфейских и Кефайских  [25]. Наконец хаотическое смятение установилось. Европа нынешняя создалась, начала организоваться. И вот повторяется снова прежнее явление возвратного действия на наши степи. По всему Черноморскому побережью, главное на берегах Тавриды, воспроизводится новая Италия, засевается ново-европейская цивилизация цветущими колониями Венециан и Генуэзцев. Какое роскошное богатство великолепнейших воспоминаний оставили у нас эти новые пришельцы с Запада! Лев С. Марка и крест С. Георгия запечатлевают доныне громадные руины замков и башен, кругом всего нашего края, от Азова и Керчи до Килии и Сороки. Между тем возле них колышется мрачный, неразгаданный призрак колоссальной державы Хазаров, единственное, беспримерное в летописях мира явление, подавшее повод к легенде о самобытном иудейском царстве вне Обетованной Земли, легенде, впрочем, едва ли не оправдываемой, или долженствующей оправдаться нашими Караитами. Какая новая пища для исследований! Но вот всё опять рушится, всё сглаживается и сметается с наших степей, как пыль, гонимая вихрем. Азия треснула в последний раз; и из недр её выдвинулось в Европу чрез наши степи последнее страшилище всемирного разрушения, чудовищная монархия Чингис-Хана. Что за дивная, беспримерная судьба края, который имеет столицею своею то Персеполь, то Рим, то Пекин! Татары, Крымские и Ногайские, остаются здесь до наших времён живыми памятниками этого последнего, ужасающего воображение сцепления стран и народов: между ними есть ещё доселе Гиреи, кость от белой кости Чингиса. В заключение всей этой чудной, всеобъемлющей фантасмагории событий, Османлы, последние из азиатских пришельцев, проникнувших в Европу, водружают здесь свой полумесяц, знамение ночи, до тех пор пока не пролился свет с Севера и не началась торжественная суббота успокоения для истерзанного превратностями, упитанного событиями края...

Значит,  милостивые государи, мы имеем под руками всю историю мира в сокращении, всю великую драму судеб человеческих во всех главных действиях и лицах  [26]. Чего ж более ещё желать нам, чего требовать? Какая другая нива может вознаградить труды делателей более роскошною жатвою? Это жатва не только для мысли, но и для сердца. Мы люди, и ничто человеческое не может быть для нас чуждо. Homines sumus: humani nihil a nobis alienum! - Но, милостивые государи, мы не просто люди: мы ещё люди русские. Всё человеческое для нас близко, русское должно быть ещё ближе. Хотя мы находимся на отдалённейших пределах нашего славного, великого отечества, в краю, называющемся Новою Россиею: однако эта Новая Россия не так нова, как кажется; мы находимся в ней не за рубежом русского мира. И вот высочайшее наслаждение, вполне могущее вознаградить наши труды, когда мы в круге, избранном для наших занятий, станем открывать своё, родное, отечественное! Позвольте ж мне поставить наш край под эту новую точку зрения и показать в кратком очерке, что можем мы извлечь из него своими разысканиями для истории собственно русской. Для этого я беру смелость пригласить вас «начать с начала» и взглянуть, во-первых, на

А. Пред-исторические Древности Руси.

Известно, что между народами, составляющими нынешнее население Европы, русский великий народ является в истории почти позже всех, именно около половины IX века христианской эры. До тех пор он не имеет истории, и история его не знает; зато с тех пор представляется так могущественным и полным жизни, что не только славою своего имени наполняет всю тогдашнюю вселенную, но сам возвышается до личного самосознания, заводит собственную «книгу бытия», свою национальную летопись, раньше всех старейших своих братьев и соседей. К чести великого народа, скромность его ещё с тех отдалённых времён равнялась силе; и первоначальная наша летопись, чуждая всякого самохвальства, не возводит происхождения Руси ни к столпотворению Вавилонскому, ни к осаде Трои. Наша «повесть временных лет» начинается с тех пор, как имя русское дало от себя громкий отзвук в воспоминаниях образованнейшего в то время народа Европы, врубилось неизгладимыми чертами не в записки только, но в самые стены Царяграда. Таким образом начало народа русского признано от нас самих одновременным началу русской истории; и это до сих пор остаётся общим, господствующим мнением учёного мира, что народ русский родился на свет не прежде IX века по P.X., что он, следовательно, есть самый младший брат, вениамин человеческого семейства.

Такая молодость, сама по себе, особенно при нынешней возмужалости чувств и мыслей, не заключает ничего унизительного. Старость, говорит божественный мудрец, исчисляется не числом лет. Мы могли бы, без всякого стыда, удовольствоваться тысячью лет существования, если б только это была истина. Но народы не рождаются вдруг, не вырастают из земли как грибы, не падают с неба как аэролиты. В IX веке народ Русь существовал уже сильным, могучим народом, следовательно, он должен был родиться прежде. Самая летопись наша относит к IX веку не происхождение Руси, но распространение её имени на всю славяно-чудскую массу тогдашнего населения Земли Русской; по свидетельству её, это имя разнесено было по пространству нашего Отечества «находниками» или «насильниками», которые уже назывались «Русью». Следовательно, был народ Русь, старше IX века. Следовательно, мы имеем древность, простирающуюся за пределы нашей истории.

Что ж это был за народ? К какой ветви человеческого семейства он принадлежал? Где проводил своё пред-историческое младенчество? Это задачи, которые только считаются решёнными, но которых решение до сих пор состоит в более или менее правдоподобных догадках. Их и невозможно решить без предварительного или совокупного определения: где первоначально обитал народ Русь, прежде нежели выдвинулся на нынешний театр своей славной жизни?
С тех пор как началось критическое обрабатывание нашей истории, обыкновенно ищут колыбели древней Руси на европейском Севере, вкруг Балтийского моря. Большинство голосов установилось теперь на Скандинавском полуострове. Но бывали случаи, что некоторые исследователи обращали взоры свои в совершенно противоположную сторону, в нашу нынешнюю Южную Россию, и здесь, не без благовидных причин, усматривали древнейшее гнездо Русского Орла, перенесённое потом на Север  [27]. Я не беру смелости объявить себя на стороне слабого меньшинства, подавленного и весом авторитетов и шумом общего мнения, обращаю только внимание ваше, милостивые государи, на то важное содействие, которое мы, в круге наших занятий, можем оказать отечественным древностям, поддержав или разрушив своими разысканиями эту лестную честь, делаемую нашему краю.

В самом деле, это таинственное, неизъяснимое имя «Русь», освящённое тысячелетием в символ нашей национальной самобытности и государственного величия, это имя, под которым история знает нас с тех пор, как начала знать, под которым мы в течение десяти веков наполнили больше чем десятую часть земного шара, это имя, говорю, с отдалённейших времён древности постоянно слышится в нашей стороне, под сенью Кавказа. Я не упоминаю уже о давно замеченном месте пророчества Иезекиилева, где, по переводу Семидесяти, имя «Рос» упоминается в этнографическом значении, вместе с именами Мосоха и Фовела, неоспоримо народными, в подчинении родовому имени Гога, которым в географической номенклатуре Священных Книг означалось всё северное народонаселение тогдашней западной Азии, простиравшееся на юго-восток Европы  [28]. Толкователи считают это имя нарицательным еврейским «rosch», означающим «главу, начальника, вождя», что весьма согласно и с контекстом пророческого изречения. Впрочем, нельзя не извлечь и отсюда, по крайней мере, того заключения, что во время александрийского перевода Библии, то есть за три века до нашей эры, имя «Рос» должно было иметь этнографическое значение, и именно около Кавказа, где находились Мосох и Фовел  [29]; ибо нельзя же предполагать, чтобы семьдесят мудрых старцев, трудившихся пред глазами учёной александрийской академии, без всякого повода обратили нарицательное имя в собственное. Заключение это подтверждается тем, что вскоре и классическая греко-римская география находит именно в под-Кавказье, по сю сторону хребта, то есть в наших южных степях, два народные имени, весьма подобнозвучные имени Руси: это известные имена «Аорсов» и «Роксолан». «Аорсы» легко могли быть переделаны из «Рсы, Росы, Русы», особенно в устах Греков; их упоминают Страбон, Плиний и Тацит, между Кавказом и Доном, то как врагов, то как союзников Римлян. «Роксолан» Страбон помещает на Днепре и по берегам Чёрного моря, прибавляя, что они жили здесь ещё во время войны Римлян со злополучно-знаменитым Митридатом, то есть веком прежде нашей эры. Потом встречаем мы их постоянно у Плиния, Тацита, Диона Кассия, Элия Спартиана, Требеллия Поллиона, Флавия Вописка, Аммиана Марцеллина, Клавдиана, Амвросия, на карте Пейтингеровой, в разных римских надписях, и т.д.; причём видно, что они врезывались всё дальше и дальше внутрь Европы, огибая Чёрное море. Иорнанд находит Роксолан между подданными Германриха, знаменитого повелителя Готфов в IV веке христианства, после чего у Равеннского Географа они являются уже в соседстве Балтики. Имя это очень может быть сложным из «Роксов» или «Россов» и «Алан», народа, с которым Роксоланы полагаются в непосредственном и неразрывном соседстве не только под Кавказом, но и при дальнейшем распространении внутрь Европы  [30]. В Птолемеевой этнографии читается в той же группе народ «Алан-Орсы»: это отзывается анаграммою имени «Рокс-Алан» и с тем вместе даёт повод предполагать, что «Роксы» и «Аорсы» были одно и то же. Кто бы ни были эти таинственные народы, но звуки, составляющие основу имён их, не исчезают из под-Кавказья и тогда, как этот край задвинулся для Греко-Римской Империи, с одной стороны кружением варваров в наших степях, с другой - завоеваниями Аравитян. Напротив, последние слышат их здесь очень явственно. Еще в Куране Мухаммед говорит о народе «Аз'-габ эр-Расс», то есть «владельце (жителе) Расса»  [31]. Толкователи Курана, Ибн-Кезир и Хаджи-Хальфа, помещают этот народ на Араксе, притоке кавказского Кура, нынешней границе Российской империи  [32]; с ними соглашаются и географы Якут и Димешки  [33]. В таком случае, эти «Рассы» могли быть дальнейшим юго-восточным протяжением Аорсов и Роксолан наших степей, имевших в то время открытое сообщение с Азиею через знаменитые Альские Ворота Кавказа. Но есть гораздо определённейшее свидетельство у Шагир-эд-Дина, что во времена до-мусульманские Парс Нарси, отец героя Фируза, «прекрасного как Иосиф и храброго как Ростем», в царствование Козру-Ануширвана (Великого), то есть в VI веке после P.X., владычествовал над «Руссами», соседями Хазаров и Славян, по сю сторону Дербента  [34]. Поэт Фирдоуси, в своей «Книге Царей», три раза упоминает народ «Рус» при Сассанидах: во-первых, при описании путешествия Кей-Козру по своим владениям; во-вторых, при восшествии на престол Берамгура, где Рус и Слав полагаются граничными областями Ирана; в-третьих, при исчислении сокровищ Козру II Парвиса  [35]. Я уже не говорю, что другой восточный поэт Нидами, воспевавший Александра Великого под именем Искендера, описывая поход его на Север, поход известный и Грекам, говорит о «семи Русских странах»  [36], в которых могла быть завоёвана им и прекрасная полонянка Роксана, впоследствии игравшая такую важную историческую роль. Конечно, это поэты, поэты восточные, и притом позднейшего времени: но их голос, верно, есть отголосок древнего предания. До X века нет современных восточных свидетельств ни о каких Руссах; ибо и Шагир-ед-Дин относится уже к XIV веку. Но с X века имя Руссов становится осязательно-известным для Аравитян, и именно в нынешней Южной России. Ахмед Ибн-Фодлан, отправлявшийся в 921 году в Волжский Булгар посланником халифа Муктедира, видел собственными глазами народ «Рус» при устье Волги и оставил любопытное его описание, которое в извлечении сохранено Якутом .  Славный Мас’-уди, смерть которого полагается около 956 года, описывает подробно вторжение «Руссов» с Дона, по Каспийскому морю, до Ширвана, случившееся в 913 году, следовательно, ему современное  [38]. Несколько позже, не менее знаменитый географ Ибн-Гаукал, живший между 943-976 годами, который опять сам же доходил до Булгара, рассказывает новый набег того же народа до Семендера, что ныне Тарки, резиденция шамхала в Северном Дагестане, набег, произведённый в 962 году, следовательно, также в его время  [39]. Наконец, Ибн-Исаак эль-Недим, учёный полигистор, процветавший около 987 года, сохранил даже образчик письма, существовавшего у этих «Руссов», сообщённый ему достоверным человеком, который сам лично был в их земле посланником от одного из кавказских узеней  [40]. Сверх того, два восточные космографа того же века, Эль-Истараки, писавший до 925 года, и Евтихий, патриарх Александрийский, умерший в 940 году, помещают племя и страну «Рус» на границах Рума (Восточной Империи) и Ирана (Персии)  [41]. Всё это неоспоримо доказывает, что в X веке, под именем «Руссов», существовал сильный народ по сю сторону Кавказа, преимущественно близ реки Дона, который потому и называется у Арабов «Русскою Рекою»  [42]. Народу этому была знакома дорога за хребет Кавказский, туда, где находились Рассы Курана в VII веке; его нашествия, как видно, не считались там новостью: они описываются современниками как дело обыкновенное, бывалое. Следовательно, этот народ не был здесь ордою недавно-набеглою. Молчание об нём Аравитян до X века легко и естественно объясняется тем, что волнения, терзавшие Персию в три первые века гиджры, не допускали их проникать на нашу сторону Кавказа. Но если поклонники ислама открыли своих «Рус» не прежде X века, то Византийцы ещё в IX веке знали именно здесь же, в Черноморском под-Кавказье, народ «Рос», народ, так же сильный и страшный своим соседям, так же склонный к набегам и опустошениям. Около 866 года, эти «Рос» нападали через Чёрное море на Константинополь; и только чудесное заступление Св. Девы спасло царственный град кесарей от погибели. Обстоятельства этого нападения, описанные современником, учёным и красноречивым патриархом Фотием  [43], так согласны с обстоятельствами набега на Ширван по Каспийскому морю, спустя девяносто лет, описанного современником же Мас’-уди, что, без всякой натяжки, по всем вероятностям исторической логики, должно признать «Рус» Аравитян и «Рос» Византийцев за одно и то же. Между тем патриарх говорит о своих «Росах», как об народе давно известном, «часто превозносимом похвалами и возгордившемся вследствие покорения соседних народов»  [44], что опять не может относиться к орде ново-составившейся или ново-прибывшей. Что Византийцы упоминают их под этим именем не прежде IX века, это опять не доказательство, чтобы их здесь до тех пор не было. Известно, что с VII века сильный народ  Хазаров утвердил своё владычество на северо-восточных границах империи и таким образом отрезал от ней под-Кавказье. За этою могущественною державою Византийцы потеряли из виду и Алан, которые снова напомнили им о себе в одно ж почти время с «Росами», или ещё позже, около X века. Если ж имя Алан, со времён классических в продолжение десяти и более веков, могло сохраниться неизменно в тех же местах при одном и том же народе; то почему ж имя «Аорсов» и «Роксов-Алан» от тех же времён не могло оставаться здесь, и явиться потом в имени «Рос» с небольшой переменой, или лучше в чистейшей и правильнейшей форме произношения? При таком умозаключении получают важность и ориентальные предания, что народ «Рус» существовал в при-Кавказье ещё во время Сассанидов, то как враждебный, то как подвластный падишахам Ирана. To есть: по всем соображениям, извлекаемым из сравнительной этнографической номенклатуры, народ, который в Х веке по Р.Х. открыт Аравитянами, по сю сторону Кавказа, под именем «Рус», был тот же самый, который в IX веке страшил Византийцев под именем «Рос», в VI и V веках был подручником Сассанидов опять под именем «Рус», в IV веке, увлекшись общим движением Востока на Запад, покорствовал Германриху под именем «Рокс-Алан» или «Россов-Аланских», именем, под которым во II веке смущал царствование Адриана на Востоке за Кавказом, а в I веке до нашей эры заграждал Кавказ для победоносного оружия Митридата, и который, наконец, под именем «Аорсов» уходит в седой мрак, окружающий колыбель первоначального заселения Европы.

Кажется, этот ряд заключений имеет довольно логической связности и исторического правдоподобия. Остаётся только прикрепить его к нашей дознанной истории; остаётся утвердить, что народ этот, которого имя возведено здесь за пределы христианского леточисления, был тот самый, который назад тому тысячу лет явился под именем «Руси» на берегах Волхова и Днепра и теперь в лице нас державствует на всём Востоке Европы. Тут далеко ходить незачем. Византийских «Рос», описываемых Фотием, наша древняя летопись торжественно признаёт Русью Киевскою, предводительствованною в своей отважной экспедиции удалыми витязями Оскольдом и Диром. Поход аравийских «Русов» за Кавказ, описанный Ибн-Гаукалом, почти год-в-год сходится со сказанием той же летописи о походе богатыря Святослава на Хазаров, и потом на Касогов и Ясов, нынешних Черкесов и Осетницев, живущих во глубине кавказских ущелий. Сверх того, тот же самый Иби-Гаукал называет столицу одного из современных ему поколений народа «Рус» именем, в котором ощутительно название «Киева»  [45]; тогда как Мас’-уди в числе русских тогдашних поколений ставит одно с именем «эль-Лодагиэ»  [46], что весьма от-зывается Ладогой, жилищем первого князя Волховской Руси. Следовательно... Но я не вывожу следствий, я только указываю нити, которыми наши предки связываются со стороною, долженствующею составлять предмет наших изысканий…
Да, милостивые государи. Следствия, которые я взял смелость намекнуть, должны быть ощупаны, доследованы, разъяснены нашими дружными усилиями. Мы будем вскапывать поприще, на котором в продолжение стольких веков раздавалось, в более или менее созвучных отголосках, священное имя «Русь», залог славы и величия нашей обожаемой Отчизны. Кто знает: может быть, на наше счастье, попадутся нам не одни звуки, но памятники более красноречивые; может быть, нам предоставлено доказать, и доказать неоспоримо, что наша Новая Россия - повторяю моё любимое выражение - наша Новая Россия была Старою, и самою Старою Русью! Этой мыслью, этой надеждою как должны услаждаться наши тяжкие труды, наши длинные, бесконечные поиски в мрачных катакомбах прошедшего! На этом поле, засеянном могилами, мы можем открыть родные нам кости. Вспомним, что наше море, наше Чёрное море, эта таинственная купель исторического крещения народов, является в самых первых наших воспоминаниях под именем «моря Русского». И не мы одни так называли его: под тем же самым именем оно известно всем восточным географам и историкам  [47]. «Море Русское» - оно не могло так назваться от временного прилива русских дружин на берега его, из глубины Севера, во времена исторические! Начало этого наименования уходит во мрак времён пред-исторических. Здесь русский дух издревле был туземный! И когда, в продолжение веков, вследствие игры бесчисленных обстоятельств, этого духа стало видом не видать, слыхом не слыхать - что если, в награду наших трудов, он снова в очью проявится?

Простите, милостивые государи, увлечению, с которым заставил я вас странствовать в неразгаданной ещё мгле, в непроникнутом до сих пор мраке. Теперь выхожу я на чистое поле, озарённое уже лучами ясного света: приступаю к ряду веков, которые наполняет дознанная и достоверная

Б. История Русского Народа.

Известно, что наша история в одно время началась на Севере и на Юге нынешнего русского мира, на Днепре и на Волхове. Рюрик Новогородский был современником Киевских Оскольда и Дира. Общее мнение, подтверждаемое отчасти тёмными преданиями наших летописей, признаёт, что в эту эпоху, относящуюся к концу IX века, и жизнь русская и имя русское пролились с Севера на Юг, перенесены из Новгорода в Киев. Как бы то ни было, но мы знаем, что вещий Олег, перешагнувший богатырским шагом с Волхова на Днепр, наименовал Киев «матерью градов русских», следовательно, утвердил здесь, на Юге, средоточие русского мира. Действительно, самое имя Руси с тех пор является так усвоенным Югу, что Константин Порфирогенет в своём описании Русской Земли, полагает Новгород «вне Руси»  [48]. Как далеко на юг простиралась тогда Русь? В степях наших в то время скитались толпы иноплеменных дикарей, перехватывавших устье Днепра, единственного пути, по которому моноксилы Олега и Игоря спускались в Чёрное море из-под гор Киевских: герой Святослав, задержанный ими на возврате из болгарского похода, погиб жертвою их свирепости по сю сторону Днепровских Порогов. Следовательно, Киевская держава в то время не простиралась в нынешнюю Новую Россию: её крайнею южною границею по сю сторону Днепра, кажется, была река Рос, которую и после Владимир Великий счёл нужным укрепить цепью городов, конечно, для охранения от неприятельских набегов; по ту сторону Днепра, Переяславль, также созданный, если не возобновлённый Владимиром, был крайним укреплённым пунктом новой державы. Но это не значит, чтобы здесь, на этом широком пространстве, исстари звучащем отголосками русского имени, не было вовсе Руси. Упоминаемые восточными писателями «Русы» ещё до Святослава являлись уже на Волге, и притом не какими-нибудь малочисленными выходцами, но целою ордою, какую, например, видел Ибн-Фослан, или оседлою городского улицею, какую нашёл Мас’-уди в Итиле, вероятно, нынешней Астрахани, тогда столице Булгар-Хвалисов, где Руссы, по его свидетельству, имели даже своего собственного судью, род коммерческого консула  [49]. Стало быть, Руссы в то время могли находиться далее Киева в степях между Днепром и Доном. Что касается до степей по сю сторону Днепра, то мы находим уже Олега в войне с Тиверцами, а Игоря победителем Угличей, которые, по явному свидетельству древней летописи, «сидели по Днестру до моря и до Дуная». Припомним здесь, что когда Святослав проник с дружиною своею на Дунай, то в первом пылу победоносного упоения возмечтал не больше и не меньше, как утвердить столицу свою на Дунае: «Яко то есть среда земли моея»  [50], говорил он своей матери и боярам. Какое глубокознаменательное слово: «Среда земли моея»! На Дунае «середа» державы, которая одним концом своим упиралась в гиперборейскую глубину Севера, простиралась на всё протяжение исполинской артерии Днепра, и ещё далее, может быть, до невского босфора Балтики! Варвар был наш герой; но в его буйную голову едва ли могла запасть безрассудная мысль: основать средоточие своего владычества вне окружности, установить центр русской силы за пределами земли русской. Верно, он, стоя на Дунае, чувствовал себя дома, видел вокруг себя русский мир, дышал русским воздухом. И действительно, вскоре после него, когда всероссийская держава Владимира и Ярослава Великих начала распадаться на бесчисленные уделы, в юго-западном углу её образовалось сильное и обширное княжество Галицкое, в котором наша Русь в первый раз выдвинулась на сцену западно-европейской истории, бросила свой меч на весы судеб всемирных и в награду своего величия первая увенчала чело своё венцом царским. Это княжество, с первой поры своего самобытного существования, является простирающимся далеко на юг, дальше, чем простираются наши нынешние пределы. Сын одного из первых Галицких князей, Иоанн, племянник славного Владимирка, провёл свою романическую жизнь под именем «Берладника», заимствованным от города Берлада, существующего и ныне под тем же названием в Молдавии между Серетом и Прутом  [51]: это было в начале XII века. В конце того же века, Ярослав Осьмомысл представляется в известной «Песни о Полке Игореве» державствующим от Карпата до Дуная: «Подпер горы Угорскыи своими железными пълки, затворив Дунаю ворота, суды рядя до Дуная». Около того же времени, Ростислав-Михаил, князь Киевский, посылает войско своё в самую глубину нашего края, выручить у хищных степных бродяг Олешье, нынешние Алешки; и удалый воевода его, Георгий Несторович, не застав врагов на месте разбоя, пустился за ними вслед, конечно, мимо нашей Одессы, догнал их у Дедцина или Дичина, нынешних Бендер - да, милостивые государи, нынешних Бендер, которые по-румунски доселе называются Тиджино - и разбил их там наголову  [52]. Видите ли, милостивые государи, что наши Бендеры, ещё задолго до трофея русской славы, оставленного в них лагерем побеждённого Карла XII, были театром русских побед, которых трофеи, может быть, немеют в нынешних безыменных курганах. Перейдём теперь на ту сторону Днепра, на тихий, великий Дон, орошающий восточную половину нашего края. Тут жатва воспоминаний - славных, драгоценных воспоминаний - ещё роскошнее. Это одна из любопытнейших загадок древней нашей истории: где находилось таин-ственное Тмутараканское княжество, блестящий метеор, горевший таким ярким светом на заре нашего исторического дня и потом вдруг исчезнувший бесследно? Исследователи носились с ним по всему юго-восточному пространству России, от Рязани  [53] до Анапы. Знаменитый Тмутараканский Камень, сохраняющийся в нашем Керченском музеуме, казалось бы, должен был положить конец поискам; но такова недоверчивость нынешней критики, что для ней мало одного камня. Как бы то ни было, нельзя, по крайней мере, сомневаться, что Тмутаракань существовала где-нибудь в восточной половине наших степей, в окрестностях Дона. Первый князь Тмутараканский, Мстислав, сын Владимира Великого, имел театром своих геройских подвигов Тавриду и Кавказье  [54]. Впоследствии, ясные русские соколы часто летали в ту сторону «поискати града Тмутороканя, а любо испити шеломом Дону». Не отыщем ли и мы там других достовернейших следов этой потерянной доли древнего русского мира? Во всяком случае, мы найдём землю, посеянную костями, политую кровью наших предков. Сколько раз налетали они сюда «серыми волками, ищучи себе чти, а князю славы»! Сколько тут «копий поломалось», сколько «саблей притупилось о поганыя головы Половецкия, о каленые шеломы Оварские»! Злополучный, но славный поход князей Северских в конце XII века, поход, воспетый в древнейшем памятнике нашей народной поэзии, совершался здесь: «на берегах Каялы, у Дону великого, ту кровавого вина не доста, ту пир докончаша храбрии Русичи, сваты попоиша, а сами полегоша за землю русскую»  [55]. Наконец, и последняя, печальная катастрофа нашей древней истории совершилась здесь же. На роковых берегах Калки, может быть, той же Каялы, в первый раз грудь русская сшиблась с гневом Божиим, разразившимся над ней в татарской грозе. Воспоминание это тяжело для сердца. Но тем не менее должен быть священ для нас прах первомучеников, павших жертвами если не спасения, то умилостивления за обречённую на гибель Отчизну. Где же скрывается этот прах, под какими из бесчисленных могил, усыпающих при-Донские степи? Нам, милостивые государи, нам, может быть, предоставлено исполнение благородного долга, которым потомство обязано праотцам. Взрывая эти могилы, мы найдём, может быть, кости павших героев, найдём остаток золотого пояса Добрыни Рязанича, или золотой гривны Александра Поповича, упоивших, по преданию  [56], берега Калки своею кровью. Эти русские Фермопилы, запечатленные для нас славным бедствием, это древнее наше Бородино, доказывающее, что народ русский во все времена был одинаков, во все времена предпочитал разорваться, но не поддаться, от нас ожидает своего открытия. Так вся наша древняя история, весь этот героический период народной нашей жизни отпечатался на наших степях своими важнейшими былинами. Будем ли мы столько счастливы, что найдём следы их? По крайней мере, станем искать. Ищущие обретают!

Но вот настаёт другой мрачный период исторического нашего бытия. Туча, грянувшая на Калке, ненадолго отшатнулась назад: она ворвалась другим путём на Русь с новою яростью, и скоро распростёрлась над ней вековою мглою. В то же почти время с другого противоположного конца, с поморья Балтики, набежала другая гроза, повеял новый вихрь разрушения. Литва и Татары оспаривают друг у друга раздробленные члены великого колосса. Заклеймённое печатью рабства, имя русское исчезает на Юге, едва держится в лесной Чуж-Дали Севера. Но сама Русь не исчезла там, где была колыбель её величия, там, где был театр славных подвигов её юности. С нашествием Татар, степи наши, покрытые их ордами, нисколько не перестали быть русскими. Так глубоко напоены были они русским духом и русскою жизнью, что наши деды, загнанные в северную глушь, называли ещё Русью, родною, святою Русью, всё по-Днестровье, в то время как оно было уже добычею варваров. У нас остался род географического обозрения Земли Русской, из XIV века, когда Москва была уже «каменная»  [57]. Это обозрение начинается так: «А се имена градом всем Русским дальним и ближним». И что же? Первое место между «русскими городами» занимают – что бы вы думали, милостивые государи? - По Дунаю «Килия», на усть-Днестра над морем «Белгород», нынешний Аккерман, и какой-то «Чернъаский-Торг», выше на Днестре «Хотен», то есть Хотин. Объяснить вполне этот любопытный остаток гео-графической номенклатуры, усыновляющий России запад нашего края с таких отдалённых времён, это можем сделать только мы, при наших средствах и способах; это должны мы сделать, и как испытатели туземной истории, и тем более как Русские. Как ни кажется удивительным такое распространение Руси в эпоху, по-видимому, столь несчастную, оно однако существует не на хартии только: оно существовало, оно могло, оно должно было существовать на самом деле. Нашествие Литвы уничтожило только официальное употребление русского имени в западной половине древнего русского мира: народ русский остался здесь тот же, неизменный, каким был во времена Старого Владимира и его потомков, даже не отрёкся от своего имени, которое осталось до сих пор священным залогом народности от Днепра до Немана, от Двины до Сана и Карпата. Самые князья Литовские, после Гедимина, назывались только Литвинами, но были настоящие Русские и по языку, и по нравам, и по вере. Между тем владения их простирались до Чёрного моря. Великий Олгерд обозначил предел своего могущества разрушением знаменитого древностью Херсонеса или Корсуня  [58]. Внуки его, Кориатовичи, удельные князья Подолии, владычествовали на Днестре, на Пруте, и даже на Серете  [59]. Витольд свободно гулял в наших степях, до глубины Тавриды  [60]. Эти важные факты, несправедливо похищаемые у нашей истории, принадлежат ей неотъемлемо. Но я оставляю их, как черты, может быть, не нарезавшие глубоких следов на наших степях. Я обращаю внимание ваше, милостивые государи, на то важное, характеристическое, монументальное явление русской жизни, которое именно в эти времена развилось и явилось во всём своём блеске в пределах нашего края. Разумею казачество, чудный, фантастический эпизод нашей средней истории, продолжающийся до наших дней на берегах Дона и в лукоморье Тамани. Казаки суть неизбежный предмет, который на каждом шагу будет попадаться нам под руки при наших исследованиях. В продолжение последних веков они одни почти жили и действовали в наших пустынных степях; и как жили, какою роскошною, разгульною, могучею жизнью! Вся поверхность нашего края, поверхность, накипевшая из праха стольких веков и поколений, умята, утоптана горячими их следами. Вот могила, высыпанная, может быть, современниками Анахарсиса; всмотритесь ближе: вы найдёте при ней след казацкого куреня или редута. Нет сомнения, что эта позднейшая история Казаков, при всём своевольстве их, часто неприязненном северному русскому царству, составляет существенную часть общей всеобъемлющей истории русского народа. Не только подвиги Хмельницкого и Сагайдачного, Палея и Наливайко, подвиги, вдохновенные чистою любовью к матери святой Руси, но и зловещий призрак какого-нибудь Дорошенка, но и мрачный образ какого-нибудь Мазепы принадлежат неотъемлемо к нашим кровавым, но тем не менее кровным воспоминаниям. Все они были настоящие Русские. Между тем край наш был главным театром их славы или бесславия. Но я простираюсь дальше, милостивые государи. Я спрашиваю: решено ли до сих пор, как, когда и откуда явился на наших степях этот дикий цвет казацкого «лыцарства»? Обыкновенно считают Казаков беглецами с русского Севера, искавшими убежища на вольном просторе степей от рабства Литвы и Монголов. С этой точки зрения, происхождение их относят много-много к XIII веку. Полно, так ли это, милостивые государи? Если здесь не было этих удальцов прежде XIII века, то о каких же Руссах разбойниках, Руссах наездниках, Руссах корсерах, живших при Чёрном море, так обширно распространяются арабское географы ещё до нашествия татарского? Руссы эти, по свидетельству их, были христиане: они жили «на семи островах», без сомнения, плавнях, образуемых Днепром, имели множество деревень, то есть «сечь», и в том числе город «Русию», которого местоположение определено весьма подробно, даже вычислено расстояние от окрестных городов, в том числе от Требизонда  [61]. Что ж это, как не наши Казаки, наши вольные, степные «лыцари»? Я не упоминаю уже ни о Касогах древней нашей летописи, ни о Касахии Константина Порфирогенета, в которых ещё в X веке слышится самое имя Казаков. И того, что сказано мною, довольно уже к возбуждению подозрений, что Казаки наши были продолжителями древней, старобытной Руси в нашем краю. Ещё не в давние времена, на своих утлых дубах, они рыскали также бесстрашно по волнам Чёрного моря, разносили такой же страх и трепет по берегам Анатолии, как некогда дружины Олега и Игоря на своих моноксилах. В них продлилась до наших времён древняя, богатырская Русь, гарцевавшая под червлёным стягом Старого Владимира, осушавшая турий рог на его светлых, разгульных пирах. Эти подозрения уничтожить или оправдать, принадлежит нашему Обществу. Я почти уверен, что оно оправдает их. Главное же, я думаю, что возвёл в глазах ваших до удовлетворительной степени достоверности, что Новая Россия и в то время, когда, по-видимому, навсегда оторвана была от сердца Руси, была истинною, живою Русью, что мы будем чувствовать себя не на чужой стороне даже и тогда, когда в глаза нам станут веять турецкие бунчуки, когда слух наш будет оглушаться скрыпом татарской арбы, или топотом черкесского наездника.
Говорить о временах новейших, начавшихся с зиждительной эры Петра, значит брать на себя труд гигантский и излишний. Кто не знает, что с этой блистательной поры история здешнего края слилась с историей славы и величия России? Каждый шаг колосса, возвращающегося в своё древнее достояние, в эти родные степи, ознаменован ещё живыми, ещё трепещущими воспоминаниями. Сам Пётр, творец нашего величия, совершил свой высочайший подвиг царственного самоотвержения у нас, на священном берегу Прута. В другом конце края, Азов и Таганрог были его любимыми, ненаглядными детищами. С тех пор триумфальная колесница Минихов и Лассиев, Румянцевых и Потёмкиных, Суворовых и Кутузовых, нарезала на наших степях столько дивных следов. А настоящая новая жизнь нашего края, уже воссоединённого со своим сердцем, эта жизнь, так пышно цветущая, так роскошно плодоносящая, какую великую, монументальную страницу оставит для будущей истории России, когда мы, исчерпывая вполне цель, предназначенную нашим трудам, спишем и увековечим её в верной статистической картине! -

Я не кончил бы никогда, милостивые государи, если бы решился пойти хотя сколько-нибудь в подробности всех тех отношений, которыми русская жизнь, во всё продолжение своего векового течения, связывалась с кругом наших занятий. Куда бы я ни обратился, к какой бы струне её ни прикоснулся, везде отгрянут роскошные созвучия с нашею стороною, созвучия, несущиеся из времён самых отдалённых. Обращуся ли к вере, к святой, православной вере, этому вечному началу вечного, незыблемого величия Руси? Здесь, в древнем Корсуне, освящённом самыми древнейшими воспоминаниями христианства, провидение воздвигло купель крещения для равно-апостольного Владимира. Отсюда занялась Руси заря веры; и здесь же, в наших пределах совершён окончательно алмазный венец православия, уже самою Русью: в XVII веке, на благочестивом соборе, держанном в Яссах, принято вселенски «Православное Исповедание Восточной Кафолической Церкви», начертанное знаменитым Петром Могилою, митрополитом Киевским. Обращусь ли к государственному и гражданскому устройству русского мира? Здесь родина священного, августейшего имени «царя», которое есть краеугольный камень русского могущества и силы? Прежде, нежели на Севере восстал «царь Всероссийский», на Дунае, в соплеменной нам Болгарии находился уже «царь Всеболгарский». Наша древняя гражданская иерархия до Петра имеет доныне свой верный противень или, может быть, первообраз в гражданской иерархии при-Дунайских княжеств: там есть и «дворники», и «ключари», и «постельничие», и другие, соименные нашим древним, чины; в Бессарабии до сих пор живёт величественное имя «бояра» или «боярина», некогда высшее почётное титло верного слуги русского царя, верного сына русской Отчизны. Обращусь ли, наконец, к быту собственно народному, к нравам, обычаям, характеру, языку? Тут откроется целый мир важнейших, любопытнейших соображений. Например: язык русский, этот звучный, роскошный, могучий глагол великого народа - где колыбель его? На Дунае, на том Дунае, который доныне по всему беспредельному пространству земли русской величается родным Дунаем. С Дуная мы получили нашу грамоту; с Дуная получили первые письменные книги; и там же явились старейшие из наших печатных книг, incunabula нашей литературы, в Тернове, в Терговище, в Яссах. Первый звук нашей народной, самобытной поэзии, первая песнь русской музы, пролилась из уст «Бояна, соловья старого времени», рыскавшего «в тропу Трояню чрез поля на горы»...

Но нет!.. Я не могу высказать всего... Довольно!.. Лучше ничего, чем что-нибудь... Умолкаю...

Одним только, милостивые государи, позвольте мне заключить длинную мою беседу. Эта точка зрения при наших трудах есть, конечно, лучшая, достойнейшая дань, какую мы можем принесть на алтарь нашей преданности и признательности к Всемилостивейшему Монарху и его возлюбленному Первенцу, нашему августейшему Покровителю. Всё русское принадлежит русскому Царю, державной главе державного тела. И когда, при наших изысканиях, мы нападём на след русской жизни, ощутим трепетание русского духа, уловим отзвук русского имени - кроме благородного патриотического наслаждения, мы исполним ещё святейший долг -  мы «воздадим кесарева кесареви»!..

4 февраля 1840 года

ПРИМЕЧАНИЯ Н.И. НАДЕЖДИНА:

  [1] Родоначальник Эллинов, мифический Эллин, считается сыном Девкалиона, которого отец, злополучный Промпфей, помещается преданиями на Кавказе.
  [2] Баснословное сказание о Химере, изрыгавшей пламя, относится к одной из прибрежных гор на западной оконечности Малой Азии, вероятно, нынешней Тахталы, которая, как и многие другие мало-азийские горы, сохраняет признаки угасшего вулкана.
   [3] Mithridates, oder allgemeine Sprachenfunbe, von I. Ch. Udelung. II. Th. S. 340.
  [4] Известно, что слово «дон» у нынешних Осетинцев означает «воду».
  [5] Herod. IV. 5. 11.
  [6] Колхида, страна Золотого Руна и отчизна Медеи, находилась в нынешней Мингрелии. Томы, получившие имя от трагической смерти брата Медеина, существовали в нынешней Булгарии.
  [7] Храм Артемиды, при котором Ифигения была жрицею, помещаемый некоторыми на вершине Аю-Дага, кажется, несомнительно находился близ нынешнего Георгиевского монастыря.
  [8] «Остров Ахиллесов», иначе Левки - нынешний Змеиный Остров или Фидониси, против Георгиевского гирла Дуная. «Бег Ахиллесов» - нынешняя Кинбурнская коса, вероятно, соединявшаяся в древности с островом Тендрою. Было сверх того «Ахиллесово Село», за нынешним Керченским проливом.
  [9] Такими Иродот описывает Гелонов, живших внутри Новороссийских степей. Herod. IV. 108.
  [10] Святые священномученики: Василий, Ефрем, Евгений, Ельпидий, Агафодор, Еферий и Капитон. Память их празднуется 7 марта.
  [11] С. И. Златоуст, сверженный вследствие интриг с первосвященнического престола Царяграда, сослан был окончательно в Питиус, нынешнюю Пицунду на Абхазском берегу, но, не доехав, скончался в Понтийской Комане, нынешнем Токате или, по Реннелю, Гуменике близ Токата.
  [12] Глава ереси монофелитов или «единовольников», Кир, впоследствии патриарх Константинопольский, был прежде епископом Фазиса в земле Колхидских Лазов.
  [13] Мартин I, папа Римский, во время раздоров монофелитизма заточен был императором Констансом II в Херсонес Таврический, где и скончался. Память его 14 апреля.
  [14] Стефан Исповедник, архиепископ Сурожский, знаменитый обличитель иконоборства на седьмом Вселенском соборе. Празднуется церковью 15 декабря.
  [15] Юстиниану I (527 - 565) приписывается возобновление укреплений на Южном Берегу Крыма, которых остатки сохраняются с тех времён доныне в Алуште. Юстиниан II Ринотмет (685 - 710) был изгнан в Херсон, откуда бежал на пределы Готфии, там снискал благосклонность Хазарского хана и, с помощью его, возвратил снова престол свой.
  [16] Ираклий, в победоносной борьбе с Косру-Ануширваном (623 - 625), лично доходивший до Аракса и Кура, имел союзниками своими черноморских Аваров. Цимисхий состязался со Святославом (970 - 972) на берегах Дуная, в соседстве Бессарабии.
  [17] Исихий Александрийский, в своём «Лексиконе», называет Синдов народом Индийским. Ср. Риттера «Borhalle europaeischer Boelfergeschichten vor Herodotus an dem Raufasus und an den Gestaden des Pontus» (Berlin, 1820), и нашего достопочтенного сочлена П.И. Кеппена «Древности Северного Берета Понта» (Москва, 1828).
  [18] Herod. III. 97.
  [19] Horat. L. III. О. 4. Ср. Commentar. Eustathii archiepisc. Thessalonic. in Dionysium Alexandrinum.
  [20] Amm. Marcell. XXII. 8.
  [21] Plin. IV. 12. Ср. Diod. Sic. II. 43.
  [22] Дарий I, сын Густаспов, которого поход против Скифов простирался по мнению одних до нынешней Земли Донских Козаков и далее, по мнению других до болот Пинских, но во всяком случае чрез Бессарабию и Новороссийские степи.
  [23] Влияние Персов на Кавказ, восходящее ко временам Ахеменидов, особенно усилилось при Сассанидах. Их владения граничили с владениями Хазаров, господствовавших в наших степях, против которых Косру-Ануширваном построена Кавказская Стена и сооружены Дербентские Ворота.
  [24] Niebelungen - Lied.
  [25] Так назывались православные греческие епископы Южного Берега Крыма, до присоединения к России. Один из них, С. Иоанн, родившийся в Партените (VIII века), празднуется церковью 26 июня. Последний был епископ Игнатий, переселившийся в Мариуполь в 1779 году.
  [26] Довольно вспомнить, что все религии, какие только существовали у народов, живших историческою жизнью, оставили свои памятники на берегах Чёрного моря, памятники, доныне беспрестанно открываемые. Важнейшие секты, потрясавшие христианскую церковь, арианизм (Готфы в Тавриде и на Дунае) и павликианизм (Богомилы Болгарские), здесь долго имели главное прибежище. Даже недавнее потрясение Евреев, произведённое лже-мессиею Шабатаем, проникнув сюда, сохранялось здесь наидолее и оставило ощутительные следы, не изгладившиеся поныне.
  [27] Между исследователями, производившими Русь с Юга, главное место принадлежит учёному Эверсу, бывшему профессору Дерптского университета. Впрочем, Эверс сам ослабил свои доказательства, направлением их к нелепому заключению, что древняя Русь была Хазарско-Турецкого происхождения.
  [28] «И ты, сыне человечь, прорцы на Гога, и рцы: сия глаголет Адонаи Господь: се аз на тя, Гог, князя Рос, Мосоха и Фовеля». Иезек. XXXIX. 1.
  [29] Комментаторы соглашаются находить потомство «Мосоха» в каппадокийских «Мосхах», жителях  Мосхийских гор, а потомство «Фовела» в кавказских «Иберах».
  [30] В некоторых манускриптах Страбона, вместо «Roxolani», читается «Roxani». P. Oderborn, lohannis Basilidis М. Mosch. Ducis Vita, lib. I. В рукописи Иорнанда, сохраняющейся в Амброзианской Библиотеке в Милане, вместо «Roxolanorum» стоит даже «Rossomannorum». См. Миллера, в Бишинговом «Magazin», XVI. S. 298.
  [31] Sur. XXV. 40. L. 12.
  [32] Гаммер в Wien. Literatur - Zeitung, 1815, № 45.
  [33] См. Ibn-Fosslan’s und anderer Vraber ueber die Rusien aelterer Zeit, von Fraehn. S. 34 – 36.
  [34] Это место в тексте и с переводом сообщено Гаммером покойному канцлеру графу Н.П. Румянцеву. См. Ibn-Fosslan, von Fraehn, S. 37.
  [35] Гаммер в Wien. Jahruecher der Literatur. B. IX. S. 42. См. Ibn-FossIan, von Fraehn, S. 39.
  [36] Повесть или песнь Нидами переведена по-французски известным учёным г. Шармуа.
  [37] Ibn-FossIan, von Fraehn.
  [38] Relations de Mas’oudi et d'autres auleurs musulmans sur les anciens Slaves, par Charmoy, в Memoires de l’Acad. lmper. de St.-P. VI serie, t. II. 4 et S livrais.
  [39] Ibid.
  [40] Журн. Mинист. Н. П. 1836. Библ. для Чт. т. XV.
  [41] Шармуа и Френ.
  [42] «Nehrer Rusiet», у Димешки. См. Ibn-Fosslan, von Fraehn. Другие восточные писатели называют «Русскою Рекою» - Итиль, то есть Волгу, древнюю Ра, у Агафимера (географа III века).
  [43] В Photii Epistolis, Lond. 1631. p. 58.
  [44] Ср. Никиту Давида еп. Пафлагонского, Льва Грамматика, Симеона Логофета, Георгия Кедрина, Зонару, и других. Stritleri, Memoriae Populorum, t. II.
  [45] Kujabe, Kuejabe, или Kuejawe, Kuejawa. Так читает это имя учёный Френ, в Ibn-Fosslan, S. 145.
  [46] Ibid. 71. 174.
  [47] Знаменитый Димешки говорит явно, что «море Нейтес», оно же и Чёрное, называется «Русским». To же подтверждают Ибн-эль-Варди, Эдризи, Али бен-Саид Магреби, и другие. Ibn-Fosslan, von Fraen, S. 28.
  [48] Constant. Porphyrog. de Administrando Imperio, с. IX.
  [49] Френ и Шармуа. Mac’-уди уверяет также, что Русы составляли постоянный отряд в войсках Хазарских каганов.
   [50] Соф. Врем. I. 47.
  [51] Берлад, или Брлад, на реке того же имени, впадающей в Серет, по Кантемиру (Hist. Mold. I.3) «некогда многолюдный и крепкий город», по Бишингу (Erdbeschreib. II. 789) «основанный близ развалин древней дакийской Зузидавы». Энгель (Geschichte der Moldau und Walachei, II. 105) думает, что этот Берлад прозвался по местечку Брлад, Berlatas, находящемуся в Мармарошском комитате Северной Венгрии, откуда, по общепринятому преданию, Румуны двинулись в нынешнюю Молдавию, под предводительством Драгоша, не прежде половины ХIV века. Следовательно, Иоанн Берладник мог бы жить в венгерском, а не в молдавском Берладе. Но в «Киевск. Летоп.» (Ист. Госуд. Рус. II. пр. 377) говорится, что Берладник в 1158 году, во время коалиции против него Западно-Русских князей с Венгерцами и Поляками, «ста в городех подунайских», откуда «пакостяше рыболовом Галицкым». Следовательно, во всяком случае, Галицкое княжение простиралось тогда до Дуная.
  [52] Ист. Госуд. Росс. II. пр. 395.
  [53] Тмутаракани искал в Рязани, как известно, Татищев; и это вовсе не так смешно и нелепо, как кажется.
  [54] Ист. Госуд. Росс. II. г. 2.
  [55] Слово о Пълку Игореве.
  [56] Никон. Лет.
  [57] Воскр. Летоп. I. Ср. Нестор, изд. Шлецером, II. 779.
  [58] Ист. Госуд. Росс. V. Власть Олгерда простиралась от Дона до Очакова. Kojalowicz, Hist. Lith. I. 8.
  [59] Впоследствии короли Польские, бывшие в то же время великими князьями Литовскими и Русскими, предъявляли права свои на Молдавию наравне с Русью. В договоре, заключенном 1412 года 15 марта между императором Сигизмундом, в то ж время королём Богемским и Венгерским, и между Польским королём Владиславом I Ягеллоном, в рассуждении Молдавского воеводства, Владиславу, в случае фелонии Александра I, тогдашнего воеводы Молдавии, предоставлялась вся восточная часть воеводства по сю сторону Ясс, до Белгорода или Аккермана; причём сказано: «Et pars illa, quae ex divisione cedet Vladislao, remaneat ei sub forma treugarum super terris Russiае». Engel, Geschichte d. MoIdau und d. Wallachei, II. 119.
  [60] Ист. Госуд. Росс. V.
  [61] Димешки, Эдризи, Ибн-эдь-Варди. См. Ibn-Fosslan, von Fraehn, S. 29, 30 - 33.