Равняется. Часть 4

   Хлопоты, вечные хлопоты.
Нам никогда для себя не хватает времени. Сесть бы и задуматься. Чему мы равняемся? Может, сумме поступков или сумме мыслей?
   Но ведь в этом мире ничего, кроме Всевышнего, нет. И то, что мы определяем как мыслительную деятельность, всего-навсего кубик информации, который мы должны принять, сохранить и сложить неким образом с такими же кубиками, принятыми ранее, а также с теми, что появятся позже. Наша функция – их сберечь и передать дальше.
Но у нас ничего не получается. Мы часто удерживаем в сознании ту информацию, которая кажется самой важной, той, без которой сегодня нельзя прожить, но, оказывается, забыли самый главный гвоздик, на котором висели все наши «завтра», «послезавтра». Не обратили внимание на то маленькое поле или огородик, на котором вырастут наши дети, внуки и правнуки.
    Канал в лесу между сосен, помните? Тот, проделанный душами тысяч расстрелянных евреев. Когда души умирающих сложились в толстый канат, соединивший текущее измерение и все остальные? Помните этот, созданный коллективным вознесением, путь в будущий мир? Говорят, люди, его видевшие, и их дети тоже, получают способность по нему путешествовать. Может, для кого-то это выдумки, но только не для меня. Я хожу по этому каналу каждую ночь. Особенно, когда трудно и не у кого спросить совета, лучше всего отправиться туда - помогает. Иногда это называют Зазеркальем.
   И я часто бываю там. И тогда, когда от беспричинного страха становится невмоготу, тогда, когда впору удавиться от тоски, бедности и безысходности, я возношусь в небеса к своим родителям и возвращаюсь оттуда обновленным, отмытым и очищенным. Ведь наши папы и мамы, дедушки и бабушки никогда не оставляют нас. Это для себя они там ничего уже не могут сделать, но для нас они крепко держат непреодолимый энергетический экран защиты и раз за разом подают Всевышнему просьбы о нашем с вами помиловании. Кто знает, может, для них война еще не кончилась, вокруг продолжают строчить автоматы и падают бомбы? Может, лес еще опутан колючей проволокой и ждет новых копателей фундамента? Не знаю. Не знаю! Но нас они берегут, и только кадиш, сказанный тут на земле их детьми, может чуть продвинуть их ближе к престолу Всевышнего.
   А сосны и ели, что стоят над могилами моих предков, качают ветками на невидимом ветру - очевидно, взяли на себя обязанность быть моими земными телохранителями и защитниками.
   Иногда я чувствую себя полноприводным мощнейшим джипом, самым-самым навороченным, сверхмеханизмом, работающим на полную мощность, с максимальной отдачей сил. Но все равно я буксую на ровном месте и впустую верчу в воздухе колесами, что называется, «за зря», абсолютно без всякого, даже малейшего движения вперед. Я подсознательно обращаюсь к Творцу за помощью, сцепив зубы, застыв в немом крике от боли и страха, вопию и стенаю. Я прошу Небесный Суд изменить решение и дать мне возможность стать лучше, чище и значимее для этого мира. Я много раз, во всю силу своего отчаяния кричу: «Всевышний, сделай так, чтобы моя работа была кому-то нужна, чтобы мои возможности и способности кому-то принесли пользу, и чтобы кто-то ими пользовался». Но тщетно, и стена отторжения вырастает предо мной.
   И жизнь давала мне возможность познать любовь, но своей неуклюжестью и неосторожностью я все испортил. Жесткостью, правильностью, неукоснительностью исполнения своих правил напугал нежного и тонкого человека, которого люблю до безумия. Сам себя отверг, требуя от тоненького деревца быть крепким и разумным. А ведь всему свое время, и мы безумно разные люди.
   Есть у меня друзья, есть и враги, но в страданиях и муках я все также обращаюсь за помощью к своей маме. Милой, любимой, молодой, доброй и ласковой, такой мудрой маме, какой никогда ни у кого не будет. Кажется, что только она может прийти, поднять мою зареванную голову, положить себе на колени, и тихо напевая какую-то бессловесную песенку, подсказать мне, что нужно делать.
Эх, беда – не беда, а горе - не горе, мы даже допустить не можем, что есть что-то, с чем наши мамы не могут справиться.
   Сто тысяч трудностей пришлось им пройти, сто тысяч дорог прошагать, сто тысяч борщей сварить, чтобы поставить нас на ноги. Теперь мы ездим в автомобилях, летаем в самолетах, говорим с нашими детьми по мобильным телефонам. Мы знаем, что они ели на ужин, что читали и куда ходили, находясь друг от друга на расстоянии семи тысяч километров. Наши мамы имели о нас полную информацию без всяких телефонов, поездов и самолетов.

   Мама всегда знала, что я натворил. Она читала меня, как раскрытую книгу. Однажды, когда я уже был в выпускном классе, она попросила меня рассказать, как прошел день, а я, без всякого сомнения, ответил: «Чего говорить, ты ведь все сама знаешь». Только потом я понял, что ничуточки не сомневался - каждую минуту дня она могла пересказать мне, что я делаю, будто все время была рядом.
Так вот, то, что передается нам через матерей, зовется Торой. Только мы об этом не хотим знать, до тех пор, пока сами не начинаем страдать тем же зачатием, не начинаем мучиться теми же родами. Это же передают нам отцы, только уже через слова и через буквы. Это же изначально вложил в нас Всевышний.
Эти знания нужно возродить в себе. Они изначально в нас есть, изначально в каждом. И никогда не будут ликвидированы.
Едем ли мы за тридевять земель, сидим ли безвылазно в своем болоте, стоит помнить о том, что все это уже когда-то было, и все уже записано, остается только читать и понимать. Стоит напрягать разум и будить душу.
Роды, к сожалению, часто заменяются абортом.

   Мама, милая и дорогая мама! Ты ведь никуда не уходила. С тревогой и трепетом великого знания будущего сказала ты тогда, в детстве, слова о том, как тяжело мне будет во взрослости, как не будет понимать меня практически никто. Так оно и есть, милая моя мама. В очередной раз я прошу тебя прийти на помощь, и ты приходишь. Ты берешь меня за руку и ведешь зеленой и широкой, совершенно безлюдной улицей. Она светла, приветлива и весела и ведет нас по красивой, почти воздушной брусчатке на Замковую гору. Нет, не на городскую Замковую гору, а на мою, именно мою, ту, которая существует где-то там, в далеких мирах, существует независимо от меня в бесконечном количестве веков и парсеков, существует исключительно только для меня.
Сомнений нет, моя добрая мама, ты была со мной во все времена моей жизни. Ты никуда не уходила, никуда не исчезала. Ты и папа, просто переместились в другой срез пространства, будто бы за прозрачное зеркало, мне вас не видно, но вы видите меня, высшим своим зрением и знанием, позволяя делать то, что необходимо, позволяя играть в самостоятельность и понемножку взрослеть.
   Солнце - не звезда на небосводе. Это просто я нахожусь внутри него, а оно вокруг меня, и оно не жаркое, а ровное и ласковое.
   Сны - это тоже материализованные мысли, только тогда, когда им ничего из земного проявления не мешает и не искажает их.

   Красивейшая улица ведет нас с мамой к светло - желтым, почти золотым дверям-воротам, может быть, не огромного, но, подразумеваемого умом, очень большого, прямо-таки неизмеримого здания, наверное, дворца. В здании нет помпезности и монументальности, ничего лишнего и недостающего. Над нами - одновременно видимое, и чудесным образом скрытое, прозрачное строение с чудесным, во множество окон фасадом. Такого человек представить себе не в состоянии. Это музыка вертикальных и горизонтальных линий. Это полет из тесаного камня и витражного стекла.
Мама и со мной, и не со мной. Я вижу её, но одновременно мое сознание проникает через её нематериальную оболочку в другие миры. Я, пугаясь этого состояния, нахожусь в блаженном покое. Но уже не мозгом, а каким-то другим, неземным органом чувств и мышления, я твердо убежден в её присутствии. Это одновременно и «МЫ» и «Я», и «Я» и «МЫ».
   Сознание и подсознание соединяют воедино вчера, сегодня и завтра.
Единство начала и конца. Мы одно целое. И с замком тоже. Как ни странно, но высоченные входные двери за большой, выложенной розовым камнем площадкой, поднятой над зеленым палисадником перед домом на нескольких полукруглых, как по длине, так и по высоте ступеньках, раскрываются, не скрипнув ни одной неосторожной ноткой.
  Они, окованные желтой медью и черным железом, как в немом кино, мягко подались от небольшого усилия и отворились вовнутрь плавно и бесшумно, так, словно большущих латунных навесов не существовало вообще.
  Четыре раза я был по ту сторону жизни, дважды это было в клиниках. Я помню те состояния, и они не были бредом. Я умирал, или был на грани жизни. Возникали коридоры из цветных кругов и линий, навстречу с бешеной скоростью неслись звезды и вихри. Но сознание всегда оставалось ясным и чистым. Даже когда я около часа витал под потолком и смотрел на собственное тело, лежащее рядом с женой, и ни одна часть тела не могла двинуться; я понимал, что бесконечное пространство теплой черноты не опасно - за ним тысячи, тысячи новых жизней. Сейчас все было еще более реально и отчетливо, очень похоже на все предыдущие состояния, но теперь я их создавал, ими управлял и их контролировал.
Жизнь может мгновенно перетекать из одного состояния в другие. Но она не кончается. Теперь мне это очевидно.
Разве можно что-то предугадать?!
Зачастую всё бывает так, как планируешь и надеешься, а в последний миг все по-другому. Здесь же неожиданность была за каждым шагом.
Обычно, когда попадаешь в старый дом, в котором давно никто не жил, тебя окружает полумрак, паутина и покрытая пылью мебель. Нас же встретила золотисто-розовая желтизна, вся пронизанная светом, идущим откуда-то не из окон, а из самого сердца этого чудесного неземного дома. Дальше всё уходило в бесконечную вышину. Была ли это паутина? Нет, скорее, тонкие лучики света.
   Тишина.
   Арки - широченные и высоченные. Во все стены окна. И тишина. Не холодная, не пугающая, а похожая на тишину уснувшей деревни: настанет утро, и весь мир вновь возродится. Ничего не волнует меня из убранства дома на первых этажах. Видимо, все там в обычном для меня стиле, присущем обстановке дворцов и замков и образу прошлой моей жизни. Словно тысяч моих  предков родились и выросли в таких замках.
Но вот проявляется картинка деревянной, широкой, массивной, и вместе с тем воздушной лестницы, ведущей на верхние этажи. Скорее всего, это выход на мансардные надстройки, может правильнее - мезонин. Я ясно понимаю, что подняться по лестнице к небольшой, потемневшей от времени дубовой двери, расположенной чуть сбоку, почти невозможно. Опасно. Она какая-то незримая, но видимая.
Лестница, при видимой красоте и целости, от времени внутренне нематериальна и неизвестно на чем держится. Это будто голограмма. По самому краешку, там, где балясины и продольные балки еще зрительно и ощутимо прочны, вслед за мамой я все же двигаюсь наверх. Я предупреждаю, чтоб она была осторожна. Но мама легко и невесомо взбегает по ступенькам на верхнюю площадку, открывает передо мной темную дверь и показывает мне, трусящему, что впереди совершенно безопасно; и все, что здесь есть, только для меня и предназначено, а потому не может причинить  мне никакого вреда. И вдруг, я с удивлением понимаю, что и мама, и моя любимая женщина – это одно и то же лицо, более того, и я сам – тоже часть мамы. Мы все в неразрывном слиянии.
Единство двух женщин - как-то само собой разумеющееся. А как может быть по-другому?!
И передо мной открывается достаточно большая и просторная комната. Это лаборатория, или, скорее, огромная полумансарда, в которой справа и слева, и в центре на столах и подставках стоят стеклянные кубы и колбы, а из них, через чуть мутноватую и зеленоватую жидкость проглядывают диковинные животные и растения. Я понимаю, что это всё мое, это то, чем я занят, что люблю и в чем разбираюсь. Это один из многих моих интересов, и все это, похожее на заспиртованные экспонаты, вовсе не экспонаты, а сущности живых, но замерших на время явлений, которые по определенной команде перенесутся в нужную среду и сразу начнут жить и развиваться.
   Но это не основной мой интерес. Главное то, что все до замка и после него, сам замок, и весь мир - все Едино и все в полном и неделимом Единстве. И вот как раз это понимание намного больше моего разума! Но понемногу это состояние начинает в меня проникать.
  Естественная и всеобъемлющая гармония окружает и пронизывает все мое естество. А что такое гармония? Она не может быть конечной, - она сама - движение, и изменяется по пути цепочки знаний, где каждое знание – инструмент для получения следующих знаний.
Как интересно в лаборатории! Я немного задерживаюсь, но тянет на воздух, и, открыв дверь на балкон, с удивлением понимаю, что предо мной не высота многоэтажной постройки, а чудесная зеленая лужайка. На ней, чуть вдалеке и наискосок, расположено озерцо-бассейн, в нем камыш, мостик для купания и даже утки. Вокруг лужайки множество красивых фруктовых деревьев, больших, и мощных. Дальше кедры и сосны.
   А лесной канал продолжает действовать. И вокруг реальная жизнь, которая никакими земными категориями объяснена быть не может. Поверить в существование Зазеркалья может только тот, кто шел этим путем. Кто понял, что материя – всего-навсего одна из бесконечных форм существования нематерии.
   Идти с мамой и с любимой просто и хорошо, и теперь их уже опять двое. Мы идем по волшебной лужайке, и каждый думает о своем. В сущности, у меня нет мыслей, мне просто хорошо, и я растворен в блаженстве и покое.
За деревьями открывается вид на огромный, сложенный из большущих серых камней, замок-колонну. Но здесь уже нет воздуха и простора, замок давит своей монументальностью и от стен веет многими тысячелетиями. Ползут мох
и лишайник, в трещинах каменных стен зацепились кустики можжевельника и вьюнка.
Когда я вхожу в огромную, похожую на арку дверь, внезапный ужас охватывает меня. Всепоглощающая сырость и плесень проникают своими спорами в каждую мою клеточку, пронизывают всю душу иголочками и ниточками слизи, сырости, холода и подлости. Пространство наполнилось меркантильностью и жадностью, вытеснив воздух. Неужели меня вновь вернули на землю?!
   Юдоль непостоянства. Неужели ничего не может быть нерушимым? Или хотя бы кто-то продлил сказочное солнечное бытие, в котором я только что находился…
Но все это моя жизнь. И я понимаю, что причина этого замка - я, и причина его запустения - тоже я! Я понимаю, что только сам могу исправить то, что сам натворил. От меня одного зависит, как будет исправлен, и сколько будет существовать этот замок, это движение, этот мир, эта вселенная.
Замок возвышается надо мной суровым вопросом
  Листаю небольшой сидур и читаю: «Михтам ле Довид, шомрейни эль ки хо сиси вох…»
Я почти не знаю перевод, но продолжаю повторять слова как заклинание. (Псалом Давида. Храни меня Б-г, ибо на Тебя  я полагаюсь).
  Обеими руками сжимаю рукоятку паяльной лампы, опаливаю стены от грибка. Окна распахнуты настежь, по комнатам и верхним этажам гуляют сквозняки. Кстати, верхние деревянные этажи из красивого кедрового бруса совсем не испортились, не пострадали. Они быстро возвращаются в прежнее живое состояние. Я переношу в залы экспонаты и приборы из лаборатории, откуда-то из запасников вытаскиваю витрины с алмазами, ювелирными изделиями и всякими уникальностями. Я работаю, работаю, работаю, тружусь, не покладая рук, и вот уже комнаты замка начинают наполняться ребячьим говором и смехом школьных экскурсий. Детей привлекают оживающие растения и зверюшки из моей лаборатории. Они участвуют в этом процессе.
В замок все больше проникает свет, он освещается солнцем, сырость и плесень отступают навсегда.
  Это рождается новый мир, возрождается огромное, раздвинутое в бесконечность пространство. В замок приходят люди.
Учителя рассказывают детям о том, как много прекрасного в мире.
Так за тактом отбивают время часы на северной башне.
Как много будут узнавать люди, когда пойдут по жизни своими дорогами, своими лестницами - каждый к своему замку, каждый к своей вершине! Нужно только отпустить перила.
Тогда каждый найдет свою родину и построит свой дом.
Путь есть – его проложили шесть миллионов вознесшихся,
Оживут ли ушедшие?! Когда придет Мошиах, хватит ли у него сил восстановить каждого, каждого верея из  тех, кто закопан в землю  или развеян по ветру серым пеплом крематориев?