Эхо Москвы

рассказ


    До рассвета Ермолай вывел Чалого. Началсь оттепель, снег стаял, но ночью подморозило и надо было решать запрягать в телегу или в дровни.

Было еще темно. Петух в курятнике со сна хрипло каркнул и замолчал. Чалый, раздувая ноздри, нюхал воздух и сторожко поводил ушами. Ермолай примотал чембур от недоуздка к грядке телеги и пошел к воротам. Отворив ворота, он припер их жердью и вышел на дорогу. В бледном свете луны остатки снега, смешанные с навозом, глиной, соломой и угольной пылью лежали вдоль колеи, подернутой ледком.

«Телега по такой распутице увязнет по ступицы. - подумал он. – Значит дровни? Лучше бы, конечно, розвальни, но левый полоз стоит разутый: позапрошлым летом снял стальную накладку, приготовил новую, да привинтить руки не дошли.» Чалый тихо заржал.

    - Ну, чего тебе? – ласково сказал Ермолай. Из-под старой овчины, которой была прикрыта солома на телеге, он достал холщевую торбу, зашел в амбар, насыпал в нее пол-гарца дерти и, подойдя к коню, надел торбу.
    У яблони были видны заячьи следы: ночью косой приходил полакомиться корой, но Ермолай еще с осени на пол-сажени обвязал стволы соломой, рогожей, а поверх обернул стальной сеткой.
    «Вот ведь незадача...» – ухмыльнулся про себя Ермолай, представляя разочарование, постигшее зайца.
    Из будки вылез сонный Полкан, наклонив голову и виляя хвостом медленно подошел к нему.
    - Сейчас, вынесу тебе, служивый, хлебушка, свиного хрящика мягкого. – ласково сказал Ермолай и пошел в дом. Полкан проводил его до крыльца и сел ждать, зевая и лениво почесываясь.
    Ермолай взял облупленную эмалированную миску, в которую с вечера положил объедки, вынес на крыльцо и пошел в сарай, где было стойло и хранилась конская сбруя. Затеплил в фонаре огарочек, снял со стены хомут, вышел и положил на телегу. Чалый фыркнул и переступил задними ногами. Ермолай вернулся в сарай и взял седелку. Еще осенью он подбил ее новым войлоком, но, все же, решил подложить суконный потник, чтобы не сбить коню холку. На палке, где висела седелка, должен был быть новый, сыромятный чрезседельник, но, чудное дело, он куда-то запропастился. Ермолай точно помнил, что третьего дня, когда распрягал, собрал его бухтой и повесил на палку, а уже потом примостил седелку.
    Поглядел на полу, посветил – ничего.
    - Да куда же он делся-то?
    Пошел к телеге, посмотрел нет ли под овчиной, порылся в соломе на грядке... Ну, нет и все. «Вот, елки-палки, как нарочно... – растеряно подумал Ермолай.– Неужели опять придется веревочкой оглобли подвязывать? Вот стыдоба...» В этот момент он вспомнил, что чрезседельник может быть с уздечкой... Приехал хмельной: соседка угостила самогоном – дрова ей привез, ну выпил маленька, мог спьяну и с уздечкой повесить. Вернулся в сарай – точно! Взял уздечку, вожжи, чрезседельник, вынес и положил на телегу. Принес зеленую березовую дугу с колокольчиком, прислонил к телеге – вроде все на месте. Потник, вожжи...
    А седелка, где? В сарае, что ли, оставил? Вернулся в сарай – точно, вот она. На ящике лежит. Взял, окинул все взглядом, погасил огарочек и вышел. Светало. В воздухе чувствовался морозец, запорошил легкий снежок.
    «В дровни буду запрягать.- решил он. – Чалому уже пять лет, конь в полной силе. Много сена навивать не буду – копешку привезу для коровы, а у Чалого еще есть - на пару дней хватит. Надо бы сеновал летом сделать, двор покрыть рубероидом, поширше закуток для кабанчика смастырить...
    Вороны закаркали, а петух спит. То крикнет невпопад, то вообще молчит. Старый стал.»
    Ермолай подошел к дровням, откинул замерзший брезент и увидел в соломе двух полевых мышей. Несколько мгновений они молча смотрели на него.
    - Двор сторожить останетесь, или со мной поедете? – спросил Ермолай. – Чем вы тут в темноте занимались?
    Мыши спрыгнули с саней и по рыхлому снегу вприпрыжку побежали к сараю.
    «Совсем страха в них нет. – Подумал Ермолай. - Кот нужен. А то мыши уже совсем оборзели, ходят, как у себя дома.»
    Рассвело. Он вспомнил, что надо поменять Чалому подкову. Подошел, поднял
    коню правую переднюю ногу, посмотрел. Пока держится, но днями точно придется ехать к кузнецу перековать, опять деньги...
    Ермолай вздохнул. В деревне шесть дворов, старики в основном, денег нет. Летом  дачники, можно разжиться, а зимой...
    Он взял солому, свернул жгутом и обтер коня. Отвязал чембур, снял торбу, надел уздечку, снял недоуздок, взял хомут и подвел к саням. Подведя коня к оглоблям, Ермолай хлопнул его по боку: «Примись!». Чалый привычно переступил через оглобли, но когда Ермолай начал надевать хомут, стал задирать голову и пятиться.
    - Балуй! – прикрикнул Ермолай. Чалый помотал головой, но потом послушно подставил ее.
    Надев хомут, перевернув и посадив коню на плечи, Ермолай принес дугу, поднял левую оглоблю, обернул вокруг нее гуж, вставил дугу, опустил ее на правую сторону, обошел коня, поднял правую оглоблю и продел дугу в правый гуж. Поплевав на ладони, взялся за супонь и, уперев ногу в хомут, стал затягивать. Затянув супонь и закрепив конец, он сходил к телеге за потником, седелкой и чрезседельником. Положил потник и седелку на холку, продел в устья седелки чрезседельник, и стал затягивать подпругу. Конь дулся, он ткнул его коленом под брюхо: «Балуй!». Чалый выдохнул и Ермолай затянул подпругу. Привязал к левой оглобле чрезседельник, перешел на правую сторону, подтянул оглобли, затянул чрезседельник и пошел за вожжами. Прикрепил вожжи к кольцам в уздечке, взнуздал Чалого, продел поводья через кольцо в дуге и концевой ремень затянул на левой оглобле. Вожжи бросил в сани, примотал левую, повернув конскую морду к оглобле и пошел за вилами. Принес, положил в дровни, сходил домой переобулся и вспомнил, что коня надо бы напоить. Налил из кадки пол-ведра воды и вышел во двор. Первые солнечные лучи освещали деревню, дальний лес и вьющуюся меж полей дорогу. Прыгали воробьи, кричали вороны, в курятнике клохтали куры... Ермолай поставил перед конем ведро, отмотал вожжу, разнуздал его и Чалый, отставив переднюю правую ногу, опустил морду и, раздувая ноздри и фыркая, стал пить. Когда он напился, Ермолай опять взнуздал его, примотал вожжу к оглобле и отнес ведро. В сенях он подумал, что надо взять бы с собой топор и ружье. Достал ружье, патроны, завернул в рядно, взял в сенях топор и вышел. Уложил вилы, топор и ружье, отмотал возжу от оглобли, сел в сани, чмокнул коню и слегка хлопнул его вожжами по крупу.
    Чалый присел, влег в хомут, но полозья примерзли и стронуть он не смог. Ермолай пошел в избу за водой, чтобы отлить полозья. Он поставил ведро с водой на печку, подбросил дров, включил радиолу «Эстония» и сел у окна. Началась передача радио «Эхо Москвы». Говорили о плачевных последствиях криминальной приватизации. До Ермолая донеслась фраза: «...если дойдет до точки кипения, мало не покажется»
    Он встал, подошел к печке, проверил как нагрелась вода. Вода еще не вскипела, но была уже достаточно горячая.
    «Точка невозврата пройдена. Русский мужик долго запрягает...» - сказало радио.
       - Эт точно, - согласился Ермолай, взял ведро и вышел.