Магнолия

   Я не люблю обслуживать вызова в изоляторе временного содержания, который находится в нашем городском отделении полиции. Почему так – я не могу до сих пор сказать определенно, хотя езжу туда почти каждое дежурство, освобождая от этой неприятной обязанности наших девочек-фельдшеров.  Может быть, на меня, как на человека сугубо гражданского, уже отдавшего в свое время долг Родине, угнетающе действуют толстые решетки и громко лязгающие запоры камер, может быть, ощущение тяжелой, звериной враждебности, часто исходящее от «сидельцев», может быть, мне не нравится грязный сине-зеленый цвет, которым покрыты стены изолятора, не знаю, еще не разобрался до конца, за двадцать лет работы, в своих ощущениях…
   Но самым неприятным и сильно меня раздражающим является то, что кроме того пациента, к которому первоначально был вызов, мне почти постоянно приходится смотреть еще двух, трех, а то и большее количество «страдальцев», которые в данный момент времени пребывают в полицейском изоляторе. Можно было бы, конечно, как говорится, встать в позу и категорически отказаться от «лишних» осмотров и консультаций, но я прекрасно понимаю, что сотрудники полиции, которые работают в изоляторе, кстати, не за такие уж и большие деньги, так же не особо рады своим постояльцам и вызов «скорой» - это не их прихоть. И я прекрасно знаю, что если откажусь  обслужить какого нибудь  уркагана или хулигана сейчас,  то к нему я обязательно приеду позже, так какой смысл несколько раз гонять машину «скорой помощи», если можно всех «окучить» на месте, так сказать, «оптом»?
   И вот я снова привычно вываливаюсь из кабины УАЗа, снова громко хлопаю разболтанной за долгие годы работы дверью автомобиля, с шумом и грохотом  вытаскиваю из салона здоровенный оранжевый, весь покрытый ссадинами и царапинами, шершавый на ощупь, словно кожа громадного крокодила, чемодан, под завязку набитый всякой нужной и не очень нужной медицинской мелочевкой и покорно топаю к крыльцу отделения полиции. По пути привычно, по-приятельски киваю бюсту Дзержинского, который безмолвно охраняет парадный вход в отдел органов внутренних дел нашего районного центра. Зимой на его темени лежит небольшая снежная шапочка, спасающая старика от простуды, а летом наглые зажравшиеся птицы беззастенчиво гадят первому чекисту страны Советов на голову, оставляя на ней некрасивые беловато-серые потеки.  Феликс Эдмундович, несомненно, узнаёт меня и, думаю, рад мне так же, как и я ему, но, так как он не может, подобно мне, согнуть свою могучую бетонную шею в приветственном поклоне, то ограничивается лишь тем, что внимательно следит за мной своими хитрыми, прищуренными глазами, воинственно выставив вперед короткую козлиную бородку, густо выкрашенную бронзовой краской…
   «Узнал, курилка!»  - улыбаюсь я молча себе в усы и со всей силы толкаю неподъемную, покрытую железом дверь. Захожу, машу рукой вечно хмурому полицейскому в окне дежурной части, он кивает головой мне в ответ - «Вижу, мол, проходи!», нажимает кнопку, которая открывает постоянно закрытую металлическую решетку, давая мне возможность пройти вглубь здания.
   Я тяжело вздыхаю - эх, если бы у нас в отделении скорой помощи была бы такая же решетка – мы бы никаких забот не знали! А то у нас ведь как – проходите, люди добрые, берите и делайте все, что хотите, дверь нараспашку, в ней даже замка нет. И ведь что интересно, тяжелой решеткой закрываются дюжие мужики в погонах, у которых даже оружие при себе имеется, а у нас дюжих мужиков – раз, два - и обчелся, одни далеко не дюжие женщины и молоденькие, хрупкие девушки. А из оружия  - только шприцы да катетеры… Ну да ладно, на нас пока еще «как следует» не нападали, а если нападут, то мы найдем, чем обороняться от непрошенных гостей!
   Благополучно миновав решетку, подхожу к знакомой двери изолятора, останавливаюсь, ставлю чемодан на пол, нажимаю пальцем на звонок. «Динг-донг!» - раздается где то далеко в глубине изолятора. Машу в глазок крохотной видеокамеры рукой – «Привет, ребята, открывайте!». В утомительном ожидании проходят несколько минут. Наконец, лязгает задвижка на двери и гремит связка ключей в руках «полиционера». Двери открываются, и я попадаю в совершенно особый мир, тот, который обычно бывает спрятан от глаз обычных обывателей.
   «Привет!», «Привет, как дела?» - следует привычный ритуал, пожимание рук и кивки головами и я иду дальше, в комнату допроса свидетелей (или как она там называется, никак не могу запомнить). Раньше, много лет тому назад, случалось, мы обслуживали больных прямо в камерах, но теперь это строго запрещено и я думаю, что это правильно…
   Краем уха слышу шелестящий шепоток, легким ветерком проносящийся по коридору от камеры к камере – «Айболит приехал, Айболит!». Как они узнают обо мне, ума не дам, ведь сквозь двери, я надеюсь, задержанные видеть то не умеют! Каким-то звериным, шестым чувством, они «просекают» ситуацию, и вот уже слышны первые выкрики, несущиеся в коридор из-за плотно закрытых металлических дверей – «Мне плохо! И мне! И мне то же плохо, скорей Айболита давай!». «Эпидемия у вас тут, что ли?» - удивляюсь я. «Им скучно сидеть, а тут все же какое никакое разнообразие» - извиняющимся тоном объясняет мне высокий сержант. «Кто их знает, вдруг кому то и правда плохо, помрет еще, не дай бог, я же не доктор» - он разводит в стороны руки и сокрушенно пыхтит, покачивая головой. Обреченно вздыхаю, ставлю чемодан на привинченное к полу подобие лавки, раскрываю его, достаю необходимое и терпеливо начинаю ждать первого пациента.
   Интересная закономерность, здоровенные, перевитые буграми мышц, с шеями, которым позавидовал бы любой бык, умудряющиеся без особых проблем утащить на собственной спине центнер цветного металла или сломать одним ударом в трех местах челюсть своему противнику в пивной, все эти дышащие силой и здоровьем бугаи превращаются в несчастных калек и инвалидов, стоит им только переступить порог изолятора! И каких только жалоб в этот момент от них не услышишь – головная боль, головокружение, плохой сон, тошнота, сердцебиение, страх. Они усиленно кашляют, сипят, во время измерения артериального давления стараются напрячь руки или мышцы таза, что бы результат получился завышенным, старательно вспоминают все болячки, которыми они болели в детстве, стараются придумать себе новые…  По сравнению с ними махровые неврастенички, постоянно и регулярно старающиеся вызвать скорую помощь в три часа ночи,  кажутся милыми непосредственными душками!
   Особенно усердствуют в «хворобном» деле молодые ребята лет по двадцать. Они картинно держатся за левую половину грудной клетки, закатывают глаза, говорят тихим, скорбным голосом – «Да, сердце, да, инвалид детства, да, постоянно приступы, да, не могу дышать, да, сейчас умру…». А когда начинаешь поподробней расспрашивать, что да как, где группу получил, у кого лечился, что принимаешь, да еще и могучие, звучные тоны сердечные фонендоскопом выслушаешь и невольно порадуешься за их обладателя – так сразу окрысятся, начнут хамить, пальцы гнуть, пугать высокопоставленными родственничками. Послушаешь их и думаешь – «И правда, больные, на всю головушку забубенную!».
   Редко когда попадется «настоящий» больной. Такие обычно сидят смирно, говорят по существу, «пургу» не «гонят», да их и видно сразу, издалека. К таким даже иногда, помимо воли, проникаешься некоторым уважением. А все же чаще, как говорят шахтеры – «пустая порода», то имитацией судорожного припадка развеселят, то еще что нибудь придумают…
   Нет, конечно, в изоляторе не все являются симулянтами – и алкогольные психозы там бывают, и пневмонии, и гипертонические кризы и многое другое, но, в основном, общение с обитателями камер происходит так – «Ты чё, Айболит, в конец опупел, чё зенки свои вылупил, не видишь, я заболел, мне в больничку надо, вези давай быстро!».
   Тем временем в допросную ввели первого «страдальца». Руки трясутся, мокрый, опухшее лицо – абстинентный синдром, первые или вторые сутки. На «гражданке», если можно так выразиться, употреблял немереное количество «огненной воды», а теперь, лишенный привычной «подпитки», мается, сердечный.
   Сплошная рутина – вопрос – ответ, вопрос – ответ, измерение, выслушивание, подсчитывание пульса и прочие обычные «тактико-технические» действия, выполняемые мной в, не знаю какой уже, раз. Наконец, доходим до помощи. Пациент, разя из открытого рта сивушным перегаром, доверительно просит – «Ты мне магнолии по вене пусти, магнолии, мне сразу легче станет, я знаю!». «Какой магнолии?» - не сразу понимаю его я – «Может быть, магнезии?». «Да, да, ее, этой самой, магнолии!» - радуется моей догадливости больной. «Может, не надо по вене то?» - попытался отговорить его я.  «Не, давай только по вене, я знаю, мне уже в «Колобке» делали так, меня сразу же отпустит» - просипел мужик.
   Надо заметить, что «Колобком» у нас в городе называют наркологическое отделение, так как раньше в том здании, в котором оно находится сейчас, располагался детский сад с таким же названием.
   Ну, хочешь по вене, тогда получи по вене, что мне, жалко, что ли? На плечо страдальца накладывается жгут, пережатая вена угрожающе увеличивается. Вскоре в нее входит игла. Лекарство, подталкиваемое поршнем, начинает помаленьку протискиваться в организм страждущего. Через некоторое время он начинает ерзать на месте. «Что случилось?» - спрашиваю его я, внимательно проверяя, не идет ли лекарство мимо вены. «Давай побыстрей, Айболит!» - озабоченно бормочет мужик, думая о чем то своем. «Я не могу быстрей, это же магнезия» - сообщаю я ему. Верчение мужика на лавке усиливается, он начинает как то странно покряхтывать, раскачиваясь из стороны в сторону. «Потерпи немного, уже совсем чуть-чуть ввести осталось!» - стараюсь успокоить я его. Наконец, игла убрана из вены и неусидчивый пациент стремглав, даже не зажимая руку в локте, бросился из допросной комнаты к себе в камеру. «Ну вот» - подумал я – «Ни спасибо тебе, ни до свидания!».
   Тем временем мой больной, благополучно добравшийся в «зиндан», не мешкая, отрывая с мясом не желающие расстегиваться пуговицы, стянул штаны и взгромоздился на унитаз, став похожим на большую, всклокоченную птицу. Содержимое его кишечника, тяжело ухнув, рухнуло в благодарно принявшую его чашу. Небольшую камеру, да что там камеру, весь коридор изолятора тотчас заполонило отвратительное благоухание.
   «Это чё такое?» - на разные голоса загомонили сокамерники моего пациента – «Это у тебя так после Айболита, что ли?». Мужик сидел молча, мучительно скривившись и старательно выдавливая из себя то, что еще осталось в его громко урчащих кишках.
  «Так, кто там следующий?» - закричал полицейский – «Кого еще надо полечить, выходи по одному!». Ответом ему было дружное молчание. «Я что, сто раз повторять должен!» - повысил голос служитель закона.  «А то больше «скорую» никому не вызову сегодня!» - решил немного припугнуть он арестантов.
   Спустя несколько минут из камеры раздался многоголосый ответ. Дословно я его привести здесь из морально-этических соображений не могу, но попытаюсь общеупотребительными словами передать его смысл.
   Послание «лихих» людей гласило – «Пусть этот уважаемый работник органов здравоохранения подобру-поздорову собирает свой чемоданчик, садится в белую машинку и уезжает подальше отсюда, так как такие методы нетривиального лечения, которые он смеет применять в этом славном учреждении, не совсем подходят «конкретным» пацанам, у которых имеется свой, альтернативный взгляд на способы медицинской помощи».
   Целую неделю из изолятора временного содержания в отделение скорой помощи не поступило ни одного вызова. Видимо, слух о удачно проведенной терапии передавался там из уст в уста, из одной камеры в другую, пресекая попытки арестованных обратиться за необоснованной медицинской помощью. Конечно, с течением времени все это забылось, и вскоре можно было наблюдать, как  машины «скорой» вновь снуют туда - сюда около здания  районного отделения внутренних дел.
   Правда, иногда случается, что когда я в очередной раз приезжаю в изолятор, дежурящий там полицейский, близко подойдя ко мне,  доверительно кладет мне на плечо руку и, подмигивая, тихо шепчет на ухо – «Ну, что, может, опять пустим кому нибудь магнолию по вене?».