3. Лидия Косарева. Заговор

Автор – Ведунья

ЗАГОВОР

30 285 зн.


1

В город входили сумерки, медленно растекаясь по длинным скучающим улицам. Река, на берегах которой закрепился прошитый сухими ветрами город, медленно текла на север, неся на спине остатки сброшенной ледяной одежды. Наступала весна — время, которое Мария всегда ждала с особым трепетом, с детства соотнеся его с переменами, когда вместо старого и отжившего приходит ярое, новое, долгожданное. Женщине пришла в голову мысль о скоротечности человеческой жизни. Вот только вчера, казалось, они с мужем обменялись золотыми кольцами, и вот уже десятый по счету календарь украшает собою кухню. Ночь продолжала надвигаться, звезды высыпали, и поднялась над крышами домов луна ярким оранжевым бубном. Слушая, как медленно затихает город, женщина перевела взгляд на куст сирени, что росла под окном. Тонкие корявые ветки, еще не прикрытые тусклыми листьями, обреченно стучали по раме, издавая безобразный скрипучий звук. «Крих-крах-крях-кря — зря ты ждешь, зря»,— вдруг послышалось в этом скрипе. Женщина отогнала наваждение и встала, чтобы задернуть шторы. 


В детской засыпали, ворочаясь, двое сыновей. Весь вечер они строили деревянный городок из набора, который женщина купила вчера на последние деньги, желая побаловать. Мужа с работы опять не было, женщина  несколько раз порывалась позвонить, но он не брал трубку. В душу заползало тревожное беспокойство.  Неужели опять?

Зазвонил телефон, отвлекая от невеселых дум. Женщина сняла трубку и поначалу улыбнулась, услышав голос старшей сестры.

        — А знаешь, Машка, где сейчас твой муж? — неожиданно резко раздалось в трубке.

        — Нет,— сухо произнесла Мария, начав подозревать неладное.

       — Час назад видела его в маршрутке, с белой кудрявой бабой. Смеялись весело, и в обнимку сидели.

        — Ты не ошиблась? — попыталась защититься Мария, разом перестав улыбаться и радоваться звонку. Но та словно не слышала.

        — Мы с матерью переживаем о тебе. Ты как ослепла,  не видишь, что он пьяница и кобель. Тебе гнать его надо и поскорее, а ты ему все прощаешь, рубашки наглаживаешь и пироги печешь.

        —  Нина, люблю я его, неужели не понимаешь? Да и кто детей  кормить будет? Вы, что ли? Не потянуть мне одной с больным сердцем-то. Страшно!

И слезы брызнули из ее глаз прежде, чем разговор прекратился.

Засыпая, Мария думала о звонке. Хорошо сестре, муж добрый попался, а тут. Вот где он, что с ним? Неужели опять загулял? Воображение рисовало хитрую, злобную бабу, околдовавшую ее Сергея.  Сердце, как железным обручем, сжала такая тоска, что бедная женщина сразу поняла, почему её в народе называют зелёной. Словно всё заплесневело вокруг. Откуда-то потянуло квашеной капустой и мышами, и Мария закрылась одеялом с головой, чтобы отречься от неведомых запахов. Долго, еще очень долго она ворочалась в постели, перебирая в памяти самые счастливые минуты жизни, убеждая себя, что его внезапно послали в командировку, а зарядка в дороге села, и у мужа нет возможности позвонить и успокоить.


2

Проснувшись с восходом солнца, Мария еще какое-то время разглядывала потолок, пытаясь вспомнить обрывки неприятного сна. Сумерки ползуче отступали. Начал накрапывать дождь, который Марию обычно радовал, но сегодня он показался продолжением ночных слез. Утро не предвещало ничего хорошего. Муж так и не появился и не позвонил, словно затаился, и если вечером не появится, значит, опять зарплату пропьёт да прогуляет, а ей придётся выкручиваться и изощряться, чтобы детей накормить. Как это всё надоело! В памяти легкой вереницей пронеслись некогда счастливые дни: встреча, помолвка, свадьба, рождение одного сына, другого.  Тогда Сергей был галантен, учтив и внимателен. И ей казалось, что он защитит и согреет, раз так хорошо понимает все оттенки её настроения. 


Воспоминания растревожили душу, боль в сердце усилилась, пришлось встать и выпить лекарство, чтобы потом побрести на кухню и начать чистить картошку прежде, чем проснуться дети.

Отварив картофель, Мария достала из кладовки банку с огурцами и нарезала хлеб.  Будя детей к завтраку, снова подумала о переменах. Вот уже несколько лет она жила скучно и серо, совсем не умея выкарабкаться из той ямы обездоленности, в которую попала.


В коридоре раздался шорох открываемой двери. Это пришла мать. Мария всегда удивлялась, как она, такая маленькая и лёгкая, умудряется везде успевать: и на даче работать, и пешком ходить, игнорируя автобус, и дочерям помогать. Вот и сейчас, не успела прийти, а уже на кухню направилась — подарки выкладывать.


          — Опять не ночевал?— спросила она, увидев воспаленные от слёз глаза дочери.


        — И не звонил даже,— скупо ответила та.— Детям ничего не  принесла?


        —  Карамельки купила, но выдавай по одной или  по две, и непременно говори, что от меня, чтобы знали мою заботу.


        — Они рады тебе и без карамелек. 


        — Внукам я колбасы принесла и сала. Покормишь. Но узнаю, что своему козлу скормила, выгоню вон из квартиры, — продолжала увещевать мать.



В это время из детской выбежали дети и, радуясь встрече, бросились бабушке на шею. Стало шумно и весело. Старший начал рассказывать о своих успехах в школе, а младший потянул бабушку к крепости, которую они построили.  Сердце Марии оттаяло, и она на какое-то время забыла свои печали, позволив себе улыбнуться.


Мать еще уйти не успела, как раздался звонок в дверь. Ирина, средняя сестра, явилась, веселая добродушная толстушка, в пёстром дорогом костюме, довольная жизнью, не смотря на все неудачи. Мария не могла понять, как можно так легко относиться к жизни? Познакомились — сошлась, разонравился — выгнала. Ей главное, чтобы всё в дом тащил. А коль ничего не тащит и деньги не заколачивает, надо ли такого держать? Выгнать — и все дела. Ирина любила племянников и принесла им пачку печенья и две шоколадки, сразу пройдя в детскую. 

        — О, какой у тебя замок красивый! Сам построил? — спросила она, отдавая младшему племяннику гостинцы.— А  Павлик уже в школу ушёл? Жаль, не застала. Люблю его умные разговоры слушать. А это у тебя кто на рисунке, мама?

        — Мама,— сразу обрадовался Кирилл.—  Правда, красивая? И папа вот тут, сильный! Видишь, маме цветы принес?

        Слушая их разговор, Мария снова подумала о том, что все делает правильно, и что родственники не правы в советах своих. Вон  как дети отца любят. Даже если опять изменил, терпеть надо, ради них, кровиночек, терпеть. Видимо, у них доля такая несчастная.

        — Все я узнала,— заговорила Ирина, закрывая дверь в кухню, чтобы малыш разговор не услышал. — Зовут Лариской, на телефонной станции эта сучка работает. Разведенка. Мужик в прошлом месяце бросил, люди бают, скурвилась совсем. Вот телефон, звони.

        — Кому звонить? — спросила Мария, действительно не понимая, к чему сестра клонит.

        — Разлучнице своей звони, пусть не радуется, что семью разбила.

        — Ты же сама советовала гнать? Доводы приводила.

        — Эх, Машка, как не поймешь? Все мои доводы для меня только, у меня детей нет, я птица вольная, от тоски такая противная, что не люблю никого. Ты Нинку не слушай, она тебя не поймет. Сытый голодного не разумеет. А к тебе скорая, что ни месяц, мчится! Тебе о мальчишках думать надо. Павлик у нас такой умница, большим человеком будет, так рассуждает, что я завидую. А Кирюшка какой чувствительный — художником станет! Четырех лет не исполнилось, а тебя нарисовал, что сфотографировал! И мать не слушай! Это она от обиды, папашку простить не может, вот и бесится!

        — Бессовестная ты, Ирка, такие слова о матери говорить! — вставила свое слово мать. — Я с Нинкой теперь согласная: гнать его надо, гнать! Не будет толку с пьяницы лютого, только бы водку жрать да девок тискать, здесь он молодец, так петухом и ходит! А для дома у него ни рук, ни головы  нет, лодырь самый последний! Что он для дома-то сделал, что? Жену загнал, деньги из кошелька ворует! Я третьего дня дала, так он пропил!  Маньку едва отходила, побелела вся, в обморок брякнулась. Пока воду на лицо брызгала, думала, сама рядом лягу, сердце так и зашлось! Кирилл напугался, «мама, мама»,— кричит! И в слезы! А козлу этому хоть бы хны, с работы пришел, приоделся и на гулянку, али в пивную к дружкам. Во жисть у кого, ничего делать не надо! Глаза б на него не смотрели, проклятого! Вот отольются ему слезы еще, отольются! Бог видит, кого обидеть! 

Ирина оторопела на миг, но сдаваться не собиралась.

        — Ну, что вы на мужика-то гуртом навалились! Кто сейчас не пьет, не гуляет? Вся Россия-Матушка так живет! Этого прогоните, другой разве  лучше будет? На меня посмотрите, мужикам счет потеряла, а счастья нет! Все они одним миром мазаны: сначала на руках, потом на пинках,— вот и вся присказка! А этот детям родной отец, и любит, когда трезвый, и жене подарки тащит, когда провинится. Сколько раз меня уговаривал, чтобы я с Машкой поговорила его простить. Эх, видно судьба у нас с ней такая злючая!  Ты Нинку больше всех любишь, вот ей счастье-то и привалило. Вот где она сейчас, где? Панику подняла, сестру расстроила и в кусты!

        — Ты Нинку не трогай, у нее дом крепкий, потому что характер есть. А вы с Машкой, как кисель мягкие,— вот и маетесь.

        — Ладно, поговорим об этом, подумаем. Но злодейку надо сначала отлаять и в глаза  бесстыжие плюнуть. Еще лучше с работы встретить и рожу набить, чтобы весь квартал посмеялся.

        — Над кем посмеялся, надо мной? — спросила Мария, ей такие предложения всегда не нравились. Не скандальная по характеру, она и соседями никогда не ссорилась, и со всеми родственниками в ладу жила.

        — Еще намотает гадюка сопли на кулаки, еще криком сама зайдется. Хотит на чужом несчастье судьбу устроить? — продолжала выговаривать мать.— У других не выходит, и у нее не сладится.  Незачем перед ней унижаться. Мы люди гордые.

        — Вы про меня-то подумайте, мне-то как без него прожить? Он только за дверь, я ждать начинаю, он загулять задумал — я с утра чувствую. Вот здесь, на сердце такая тоска, такая тоска, и все из рук валится. Солнышко меркнет, и свет не мил! Я же люблю не того, который сейчас, а того, что однажды встретила: сильного, красивого, надежного,— выкрикнула Мария и отвернулась, не желая, чтобы родные увидели, как навернулись на глаза слезы.

Она встала и подошла к окну, чтобы солнышко теплыми лучами  рану залечило, как это бывало раньше, когда на душе было плохо. Но мир за стеклом изменился. И дом, что напротив, и сирень под окном, и распускавшиеся уже листочки, и даже любимое голубое небо,— все было серым, как в телевизоре, у которого внезапно пропали цвета.

        — Дождик, что ли пошёл? — спросила она, высовываясь в окно. Но дождя никакого не было,  за окном светило серое солнце, гуляя по серому небу, освещая серые дома. И лица у людей были серые, и одежда, и даже реклама на соседнем доме, которая всегда раздражала её нелепой пестротой красок, внезапно потеряла цвета, словно выцвела. 

На душе было так плохо, что она, удивившись метаморфозам, все-таки приняла это как данность, не умея уже подумать, что случилось с ее глазами. Если на душе дождь идёт, то и мир вокруг серый и скучный.  Так она сейчас подумала.


Решительная Ирина, видя ее безучастность, сама сняла трубку и набрала нужный номер. По тому, как вслед за этим понеслись маты и оскорбления, Мария  догадалась, что на том конце провода тоже ответили грубо.

        — И чего ты добилась? — ехидно спросила мать среднюю дочь, когда та положила трубку.— Неужто согласилась отдать? Да еще, поди, винилась и обещала денежную компенсацию выплатить за причиненное неудобство?

        — Наглая, зараза! Я ей слово, она мне три. И все матами. Сам, мол, как собачка бегает, я его не привязывала, забирай, коли сможешь. Живут же такие гадины! Только врет она всё, а сама кипятком так и брызжет, как только машину увидит. У меня там подружка работает, все рассказала.  Слышь, Машка, может, тебе к нашей бабке сходить?

        — Как вы меня достали,— проговорила Мария и ушла в комнату к сыну.


  3

Бабушка встретила внучку недоверчиво. Она стояла в дверях, скрестив руки на груди и загородив собою вход так, что Мария вынуждена была остановиться на крыльце в полном смятении и тоской на сердце.

        — Зачем пришла?

        — Заговор у тебя хочу взять, на разлуку. Мой к полюбовнице навострился. Не сегодня-завтра совсем уйдёт.

        — И скатертью дорога. Не буду я тебе ничего давать.

        — А Ирке дала.

        — У Ирки последний мужик крепкий, и всё в дом тащит, мне вон ажурную шаль купил. И крышу наладил. Если сама его не проспит, будут жить. Глядишь, и ребеночка сладят. А твой только пьёт и матерится. В субботу водки не дала, так чуть окна не вышиб, охальник.

У Марии из-под ног земля покатилась, но она решила не отступать от своих планов. Надо только в голосе жалобную нотку сыскать. Бабушка с виду суровая, а сердце имеет доброе, у них и мать такая. Ворчит, ворчит, а сама ради детей и внуков живет.

        — И чаем, бабушка, не угостишь? Продрогла я на остановке стоять. К вам автобусы редки, а май нынче холодный, и ветер с гор. Вижу, у тебя сирень разрослась, славный будет цвет, всем соседям на зависть.

        — Чаем угощу,— смягчилась бабушка, услышав похвалу,  и пропустила Марию в дом. — Я булочки намедни пекла, пацанам отнесешь, и калачи, какие любишь. Хоть и невнимательная ты ко мне, а жалею тебя из-за сердца твоего щербатого. Пенсию-то хоть продлили? Это хорошо. Понимаю, что тяжко тебе у меня полы драить и в огороде копаться, да на то Ирка всегда рядом. Ей здоровья не занимать, пышет как мои булочки. И Нинка иногда забегает. А у тебя глаза от недосыпу ввалились, голодаешь, поди. Эх, сердечная! И денег подкину, вчера прошлогодние банки с огурцами продала. Влёт расхватали, мои огурцы знатные!

И бабка, охая, полезла в погреб за огурцами. Мария тем временем в  спальню вошла, надеясь, что повезёт, и нужный заговор сам в руки кинется: она всегда умела открывать книги на нужной странице. На тумбочке у кровати действительно лежала какая-то тетрадь, затрепанная и замусоленная от ежедневного употребления. Мария с замиранием сердца, что ее застукают, перевернула несколько страниц, сразу начав читать, что искала. «Чтобы отбить разлучницу и вернуть мужа в дом, надо набрать земельки….».  Далее шла инструкция по применению нужного заговора. У Марии от радости едва сердце не выскочило, когда дочитала до конца страницу.

Через пять минут женщина уже стояла на коленях перед квадратом погреба, принимая нужные банки с домашними заготовками и полиэтиленовый мешочек с квашеной капустой. Память у неё хорошая, и всё, что она сейчас прочитала,  должна запомнить, второй раз такой удачи судьба не пошлёт, бабка свою тетрадку обычно прячет. И она повторяла и повторяла в уме слова «отсушки». Бабушка хоть и приколдовывала понемногу, но своим родным никогда не помогала, говоря, что это грех большой.

        — А чужим, что ли, не грех? — удивлялась Мария, видя иной раз до пяти человек у нее в сенях, ожидающих своей очереди.

        — Чужие меня кормят страхом своим, а с вас какой прок? Денег не возьмёшь, а без откупа я грешить — себе вредить. 
 
Вечером у детей Марии в доме праздник был: нынче бабушка оказалась щедрой, и внучка едва дотащила до дому тяжелую сумку.


      
Уложив детей, Мария долго не могла уснуть, размышляя над словами родственников. Мужу звонить было бесполезно, мобильник не отвечал, выстреливая: не доступен. Сначала женщина решила, что будет бороться за свое счастье, что положит себя на алтарь семьи ради счастья детей. Она даже сняла трубку и набрала номер домашнего телефона ненавистной соперницы, но когда на том конце ответили, она сразу бросила трубку,  испугавшись, что Сергей рядом и, узнав про звонок, взбесится.


С другой стороны, если мужа приворожили, значит, не он виноват, а разлучница. Это она в чужую семью лезет, она во всем виновата, ее и наказывать надо. В сердце возникла острая колющая боль, и Марии снова пришлось принять лекарство. 


Вернувшись в постель, Мария битый час перебирала в уме варианты спасения.  То ей казалось, что она сильная, что все сможет, и надо непременно идти завтра на реку, то она вдруг боялась, что колдовать на людей, это  великий грех, грозящий ей смертью, тем более, что у нее все равно ничего не получится. Нет у нее этих способностей — людьми командовать. Слабая, больная, надоевшая  жена разве может быть лучше новой, красивой любовницы, да еще такой уверенной в себе?


Промучившись несколько часов в тоске и сомнениях, Мария забылась тревожным сном, так и не приняв никакого решения.
 

  4

        Отражённое в стеклах соседнего дома утреннее солнце протиснулось в комнату, и Мария проснулась. Сон снился хороший, какой-то удивительно добрый.  Краски за окном были по-прежнему серые. Но ощущение, что грядут перемены, не покидало.  Муж не появлялся уже три дня.  И это её начинало беспокоить: без его присутствия заговор не сработает, и задумка окажется бесполезной. Неужели ничего не получится? Как-то нехорошо было думать, что какая-то наглая баба так быстро отняла у неё мужа.

Солнце ещё высоко стояло, когда появился Сергей, и начал воодушевленно рассказывать, что зарплату опять задерживают, что отправляют в район на неделю, и чтобы жена собрала ему вещи, необходимые в длительной командировке. Лицо у мужа светилось, а глаза сияли.  Марии показалось, что еще немного, и он взлетит сейчас, такой он от счастья приподнятый. Ни о жене, ни о детях он, конечно, не думал, да ему и некогда было думать, баба эта кудрявая, поди, на лавке у подъезда сидит, любовника дожидается. Это Мария внезапно поняла, что командировки никакой нет, и что его баба ждет–не дождется, потная от нетерпения.

Марии вдруг  стало противно.  Она смотрела на мужа и не понимала, что происходит. С глаз будто сползала пелена, сдирая с лица что-то такое важное, неуловимое, какую-то маску покорности, которая, скатываясь к ногам, вырывала из сердца всю недавнюю жалость к мужу, к детям, к самой себе. «Ах, у тебя  командировка намечается, да еще недельная? Славненько! Я тебе, милок, такую командировку устрою, взвоешь! И тебе устрою, и сучке твоей. Вы у меня оба попляшете!»,— пронеслось у нее в голове, а язык в это время выплюнул сухие равнодушные слова.

        — Сам собирайся, а меня уволь! Знаю я твои командировки по бабам. Хоть бы соседей постеснялись.

        Муж на какое-то время оторопел, но так как она с места не двинулась и более ничего не сказала, снова начал торопливо  собирать свои вещи, ворча, что женился не на бабе горячей, а на истукане каменном. Дети играли на улице, и Мария подумала, как хорошо, что не видят отца таким отвратительным.

        — Какие бабы?— услышала она.— Ты, Машка, никак с дубу рухнула? Крутишься тут целый день, как проклятый, вертишься, все на семью, на достаток, а жена родная ценить не умеет. Все у нее какие-то бабы в башке! Ящика насмотрелась? Лучше б на работу пошла, все меньше фантазий.

        — Много ты накрутился! Заплаты от тебя давно не видела, а дети о твоей ласке и забыли совсем.

        — Вот твоя гнилая натура и вылезла! — вдруг сорвался Сергей на крик.— Тебе только деньги подавай, только деньги! Да вам все, как в прорву,— мало, мало! Тебе от меня что надо? Разве понимания? Надо, чтоб я пахал, пахал и пахал! Даже в командировку собрать не хочешь! То у тебя сердце болит, то силы нет, то еще какая болячка! А я терпи и слюну глотай! Сама-то давно ли ласкалась? Что ты за баба такая? Радоваться должна, что кормлю тебя, каракатицу, желтые твои кости терплю! Кто еще, кроме меня, на тебя, на такую, позарится! Достала ты меня, ухожу от тебя!! Здоровую найду и крепкую! 

Мария не отвечала и сидела, не двигаясь, безучастно наблюдая за его действиями. От обиды в душе словно каменело все. Если б она могла работать, разве унижалась бы перед ним? Да разве ж  она не работает дома? Всех соседей обвязала, чтобы детей прокормить, чтобы ему новую рубашку справить. А он? Почему так? За что? И Мария решила все-таки прибегнуть к магии, не оставалось у нее другого выхода, он не оставлял, вот сейчас такой наглый и мерзкий.

А к реке она еще с утра сходила, земельки набрала, оставалась только смешать и произнести вполголоса нужные слова, да так, чтобы он не услышал. И медленно поднявшись, она пошла в детскую, чтобы проговорить заговор там, но муж, словно почувствовал, поплелся за ней следом. Тогда она в кухню, и он в кухню, она в коридор, и он туда же. На пороге в туалет женщина остановилась.

— Забыл что-то? Или спросить хочешь?

— А ты чего сегодня такая странная, как чужая совсем. Задумала что?

— Задумала, по-маленькому посидеть, или ты и сюда за мной потащишься? Иди, лучше вещи собирай, я тебя держать не собираюсь. Хочешь уходить — уходи!

— А раньше плакала!

— Раньше я своего счастья не понимала.

И Мария решительно захлопнула дверь. Муж, видимо, что-то заподозрил, раз стукнул кулаком в дверь и злобно выкрикнул:

— Узнаю, что хахаля завела,— убью! Ты меня знаешь!

Но Мария угроз не слышала, сейчас не до него. Все нутро охватило острое желание мести, слепой и яростной! А она еще сомневалась, их обоих оправдывала, про грех вспоминала. Да какой к черту грех?! Это у них, блудников, грех! Жалеет она их. А они пожалели? Детей пожалели?  Кувыркались, поди, все три ночи подряд и над ней же еще и смеялись.

Дрожащими руками, она достала приготовленную бумажку и начала по крупицам песок ссыпать, приговаривая: «Как два берега одной реки никогда не сходятся, так и рабы божии…. никогда не сойдутся….». Закончив, удовлетворенно хмыкнула, теперь оставалось самое сложное: мужу в еду подложить. Ну, да она везучая, авось и получится. А в том, что заговор может и не сработать по неопытности её, Мария старалась не думать.

Сергей сидел на диване и, когда она появилась, встал, собираясь уйти.

  — Я картошку, как ты любишь, пожарила, может, поешь напоследок? Мало ли чем твоя зазноба кормить будет,— предложила Мария, понимая, что если сейчас он уйдет, вся её затея провалится. Голос при этом она сделала слегка ласковым.

— Какая зазноба? — бросил реплику муж, всё-таки направляясь на кухню.

По ухмылке, которая появилась на губах, Мария поняла —  не обедал еще, но показывать это не желает. Слишком хорошо она знала характер мужа: мимо накрытого стола никогда не пройдет. Ладно, пусть прикидывается, главное, чтобы и за стол сел, и водички заговоренной отведал. Она ещё не решила, будет ли бороться за мужа и дальше, будет ли возвращать? Сейчас ей хотелось как-нибудь наказать соперницу, за обиду, за слёзы, за слова резкие. Если она Ирке правду сказала, что «начхать» на него, то и греха особого не будет, если Мария к колдовству прибегнет. Не чужое берёт — своё возвращает. А вот если та и сама прилипла, тогда удар получится сильным, и тоже страдать придётся, да ещё как страдать! Ты прогнала, или тебя бросили — разница.

— Ладно, давай картошку и пойду я,— смилостивился Сергей, садясь на табурет. — А  котлет, что ли, опять нет? Или пирогов хотя бы....

Мария хотела сказать, что для котлет мясо нужно, а для пирогов начинка, а где деньги взять? Но промолчала, привычно сглотнув обиду. Распри сейчас ей совсем ни к чему. Муж должен уйти победителем, чтобы вернуться назад побитой собакой. Это если отсушка сработает.

Мария подала на стол сковородку и повернулась к плите, чтобы выключить чайник. По обыкновению спросила:

— Чай налить с сахаром или вареньем?

— И с сахаром и с вареньем,— ответил Сергей и взял вилку в руки.

Голос его предательски дрогнул. Мария взглянула на мужа, ожидая, что ещё скажет. Тот неловко взмахнул рукой, и по полу зазвенела, запрыгала вилка. Прежде она бы скорей нагнулась, а сейчас стояла неподвижно, словно статуя. И мужу пришлось самому наклониться.

Тут-то Мария и схватила кружку, кинула туда щепотку заговоренной земли, что из кармана, налила густой чёрной заварки и долила кипятку. Кружка ещё не наполнилась, как фарфор треснул, и заговоренный чай стал быстро выливаться на стол. Женщина не растерялась, схватила другую кружку и быстро перелила в неё чай, выбросив битую в мойку.

— Что это было? — спросил Сергей, удивившись.

  — С трещиной, видно, попалась, а я не заметила,— успокоила его Мария, начав убирать лужицу сухой тряпкой, думая при этом, что сестрица права: есть приворот у мужа, есть. Причем, сильный приворот, иначе бы новая кружка в момент не раскололась. И она впервые почувствовала к сопернице не просто печальную ненависть, а страстное желание победы: ещё посмотрим, у кого магия шибче.

  Изменник, однако, уминал свой последний ужин, ничего о таком не подозревая, разглагольствовал, поучал, вилкой размахивал.

— Ты, Машка, на меня не злись, что я тебя наказать решил. Одна поживешь и узнаешь, как мужем любимым разбрасываться. Больше ценить будешь. А через недельку вернусь, разговор и закончим. А не исправишься — брошу! И детей заберу, сейчас у таких забирают.

Мария от возмущения едва не задохнулась, чуть не рухнув от несправедливых слов замертво. Как это отберет? У нее? И кто, врун пропитый?! А растить тетка чужая будет? Или в детдом сплавят? Ну, не бывать этому!

И собрав волю в кулак, она убрала со стола пустую сковородку и кружку заветную к нему ближе подвинула, ласково улыбаясь: мели Емеля — твоя неделя.  Муж продолжал назидательно поучать.

— И ты это… не вздумай матери говорить и сестрам своим, змеюкам. Может, еще все устроится.

Он пододвинул кружку к себе, добавил сахар, варенье и, размешав, шумно отхлебнул. Марию едва не вывернуло: она всегда не любила, когда он так чай пьет, словно сопли свои глотает. Больших усилий понадобилось, чтобы спокойно его до двери проводить, не хватаясь за сердце, которое готово было выскочить, выпрыгнуть, вылететь из грудной клетки вслед за ним, за таким еще недавно любимым.

Как только за ним дверь хлопнула, бросилась она к иконе Владимирской, бухнулась на колени и запричитала, завыла в голос: «Спаси, сохрани Богородица, Матерь Божия! Помилуй и пожалей! Сил не осталось  терпеть его измены проклятые, издевательства да оскорбления. А что заговор применила, прости, это я от отчаяния, от слабости своей женской, от обездоленности, от горя лютого. Счастья хотела, любви, семью сохранить пыталась, все терпела, прощала, забыть мечтала.  А оно вот как! Детей отберет! А нужны ему дети-то? Нет, не нужны. Посильнее ударить хотел, добить, в грязь втоптать, чтоб не смотрела в его глаза наглые немым укором, не любовалась более красным солнышком. Прости его, Богородица! И меня прости! Ведь когда-то хорошим  был. Что случилось потом, не знаю. Видно, водка проклятая свет ему заслонила, вместо солнышка стала, вместо любви нашей. Из-за бутылки этой весь мир ему, как в кривом зеркале видится: прямое стало кривым, а белое черным. Господи Иисусе, помилуй, сердце мое больное исцели, чтоб сама могла детей прокормить без оглядки на него, окаянного!». 

Отмолившись, упала Мария перед иконой в немом бессилье. И хорошо, что с улицы вернулись дети, маму нашли, до кровати довели, лекарство подали и скорую вызвали. Долго-долго лежала Мария потом и на сирень, что билась за окном, смотрела. Ее тонкие корявые ветки, по-прежнему стучали по раме, издавая безобразный скрипучий звук. Крак-так-тах-тах — жизни всей крах»….


5

Мария стояла у второго вагона поезда «Москва – Владивосток» и смотрела в глаза мужу. Он, конечно, опять врал, что как только устроится, вызовет их к себе или приедет, и что подарки будет слать и деньги. Мария его не слушала. Мысли опять уносились в прошлое, в то еще недавно тягостное время, когда она была другой: слабой, нерешительной, нервной.

Как она потом плакала, как мучилась, как ночи не спала, пряча от детей глаза грустные. Но решение она приняла твердо. Лучше никакого мужа, чем такое ничтожество. У неё в ту ночь с сердца, словно железный обруч слетел, который столько лет сжимал ее сердце, не давая ни вздохнуть, ни расправить крылья. Боже мой, с кем она столько лет жила, кому поклонялась? С кого пылинки сдувала? Права была Нинка, словно ослепла. Да и старший сын, второклассник, как-то внезапно повзрослевший,  сказал, утешая:

— Мама, гони его в шею, проживем как-нибудь.

— Вам ведь отец он, не жалко?

— Жалко у пчёлки,— ответил Павлик и яростно взмахнул рукой, словно что-то невидимое отрезал, или обрубил. И Мария внезапно поняла, что старшенький-то Сергея отцом не называет давно, только он, или этот….  А ее мамочка, мамушка, маменька.

Вспомнив этот маленький диалог, Мария улыбнулась. Разве она одна в этом мире? У неё сестры есть, мать, отца вот найти надо, простить, сыновья у нее такие хорошие, любят её, скучают. Да, прав Павлуша, проживут как-нибудь. Мир не без добрых людей. Помогут. Да и она скоро на работу выйдет, сняли ведь с нее группу-то. Здоровое, говорят, сердце. Помогла Богородица. Видимо, чаша терпения как-то в одночасье переполнилась. Капали в неё обиды, капали, а потом — раз! — и пролилось всё, как в той кружке, что раскололась. И ни чувств теперь нет, ни жалости. И стоит он перед ней какой-то весь съёженный, жалкий, подурневший враз, убеждает, в душу заглянуть пытается, да только всё равно уже ей. Куда его красота делась? Нет её. Всю водка съела. Где былая самоуверенность? Тоже не стало. А где теперь та разлучница, что в трубку смеялась, издеваясь? А где ж ей быть, в городе бесится. Вчера звонила, плакала в трубку,  вернуть просила. Любит она его, окаянного, жить без него не может, ночи не спит. Марии даже жалко стало соперницу бывшую, да только пришлось ей ответить, что ничем помочь она уже не может. Муж от неё ушел, а обратно его не пустили. Все родственники, мол, стеной встали, и только появился — вышибли вон. И где он теперь, что с ним, она не знает. Городок маленький, пусть сама хорошо поищет. А что разлучница не поверит и  домой к ней заявится, Мария не ожидала совсем, но в квартиру пустила: забирай, сказала, если сможешь. В смысле, если найдешь. Её словами сказала, и в глаза  посмотрела спокойно. Та заплакала и ушла, так и не смея переступить порог комнаты.   

— Да ты меня совсем не слушаешь? — услышала Мария голос бывшего мужа, и очнулась от дум своих. Посмотрела  внимательно и поняла: видятся они в последний раз.  А весна-то какая буйная! Сирень по всему городу так и цветет, так и пахнет! И небо опять синее, и солнце желтое, и листва зеленая.

Сергей еще пытался что-то сказать, мялся, волновался, упрашивал, чтобы жена передумала, простила, поверила, что он больше никогда, ни за что, ни за какие коврижки.  Но Мария только плечами пожала, и, улыбнувшись, как не улыбалась давно и, не оглядываясь, ушла к своей расцветшей веселой сирени, бросив на прощание его же фразу: «Не переживай, может, еще все устроится». И только «крих-крах-крях-кря»,— заскрипело в ответ его разбитое сердце.


P.S. Последняя маленькая капля переполняет большую чашу терпения.





© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2015
Свидетельство о публикации №215081800026

обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2015/08/18/26