Кукушка

       Дед Павлик проснулся от собственного храпа, он с трудом разлепил отёчные веки и с удивлением обнаружил, что день давно уже начался. Весеннее солнышко приветливо заглядывало через немытые стёкла окон. Дед поморщился: во рту пересохло и воняло так отвратительно, словно там прошёлся табун лошадей.  Воды бы кружку – и сразу полегчает! Он приподнялся на постели и крикнул: «Яша, принеси мне кружку воды!»
Но на его зов никто не откликнулся, дед повторил свою попытку дозваться внука и понял, что в комнате никого нет. Со двора доносился стук молотка: это работник Семён чинит прогнившие ступеньки крыльца, дед Павлик ещё вчера определил ему такое задание. Может и Яшка возле него крутится, потому и не слышит призывы деда. Вчера  кум принёс бутылку беленькой отметить рождение  внука, отметили, как и должно,  дед Павлик  не помнит, как на топчане оказался и куда подевался кум.
 Он, кряхтя, свесил ноги с топчана, нащупал войлочные чуни, встал и, пошатываясь, прошагал в сени, зачерпнул из ведра кружку воды и с жадностью выпил. Выглянул на улицу, и, не обнаружив внука, спросил о нём у Семёна:
-Сенька, а Яшка, где? - Семён, вынув  изо рта приготовленный гвоздь, ответил:
-Знамо, где: ещё спозаранку на рыбалку побёг.
 Дед, услышав об этом, недовольно пробурчал:
-Вот, оголец! Говори, не говори ему хоть бы что! Один лихоманку на энтом вот самом заработал, теперь и этот туда же.
   Укоряя Яшку, дед имел в виду его отца, а своего сына Фёдора, который из-за любви к охоте и рыбалке поплатился собственной жизнью. У Фёдора от частых простуд приключилась болезнь лёгких, которая и свела его в могилу. Было ему от роду всего двадцать семь лет. Не успел жене порадоваться и сыну. Осталась молоденькая его жена София и только что народившийся Яшка. Дед Павлик тяжело вздохнул: не повезло ему с детьми. Первые две дочери одна краше другой, замуж пошли за хороших парней, в справные семьи, да вот только и продлилось их счастье до рождения первенцев. После родов, каждая из них,  стала, как не в себе: смотрит и не понимает, о  чём её спрашивают, улыбается  и на ласку, и на ругань. Короче, что трава безответная! Возили их по врачам, те только руками развели: наследство мол, плохое, вот эта пагуба и проявилась. Кто, когда об энтом знал?  Придумали, чтобы отвязаться. Дочек жаль молодые ещё бродят, как потерянные. Хорошо ещё не буйные они, а не то в больницу для помешанных  сдали бы. Мать не выдержала такого горя, померла. Сам и Федьку женил, и, через два года с небольшим, хоронил его, своего единственного сына. В жёны сыну выбирал девку видную под стать жениху.  Взял сироту, думал, что благодарной будет, за честь ей оказанную, а оказалось всё не так.
   Как только Фёдор умер, ушла София из дома свёкра: назад к своей тётке. До него стали доходить слухи, что сноха плохо смотрит за ребёнком, уходит на посиделки, бросая младенца на тёткино попечение. Дед Павлик помнит, как придя проведать внука, испугался, увидев худого, плачущего младенца, обсыпанного золотухой. Струпья висели на веках младенца, грозя оставить того без зрения. Горячий по натуре, он пригрозил снохе, что заберёт у неё ребёнка, если та будет так нерадиво смотреть за его единственным наследником. София, выгнув тонко очерченную бровь, бросила в лицо свёкру:
-Вот и забирайте, коли вам наследник нужен, а я не собираюсь пропадать здесь вечно! Мне дальше жить нужно!
  А через две недели пришла к Павлику тётка Софии в руках она держала небольшой свёрток. Положив этот свёрток на стол, сказала:
-Вот, София велела передать, внучёк ваш. Она в город подалась, на заработки. Сказала, что, если Яша выживет, может и заберёт его со временем. Ты уж не сердись, сваточек, мне это дитя совсем ни к чему, я своё отдала уже: племянницу с малолетства растила. Ты богатый, наймёшь кого-нибудь, и вырастят Яшу. А уж коли умрёт, так на то Божья воля, значит: Бог дал его, Бог и заберёт.  Может так оно и лучше, чем с таких пор без родителев маяться!   
С этими словами она откланялась и ушла, оставив остолбеневшего свата решать непосильную для него задачу. Дед Павлик помнит, как развернув одеяльце, увидел маленький живой комочек, еле шевелящий сморщенными руками и ногами. На деда смотрели нежно-голубые страдающие глаза. Младенец не мог плакать, а только сипел, морща личико. Он явно был голодный, поворачивал голову набок, призывно открывал рот, ища материнскую грудь.
Павлик, закутал внука в одеяльце, положил на свою постель, а сам бегом бросился к своей приятельнице Агафье.  Он в нескольких словах обрисовал ей свои обстоятельства и попросил:
-Выручай, Гаша, ты - баба, тебе сподручней с дитём управляться, а я, что?
Агафья, подумав, согласилась, но с тем  с условием, что Павлик женится на ней:
-Подумай сам, Паша, что обо мне люди скажут? Я ведь многого у тебя не прошу, на добро твоё не зарюсь – сделай всё путём, и жить будем и внука вместе вырастим.
Он согласился жениться. Да и то, правда, какое без бабы житьё: ни тебе порядка в доме, ни привета, а сейчас, когда появился Яша и тем паче. По хозяйству помогает Сенька, а во всём остальном, какой с него спрос?

   Агафья быстро собрала необходимое: остальное перевезут, как будет подходящее для того время. По дороге в дом Павлика, зашла к Стрешневым, у которых совсем недавно был такой же грудничок. Она надеялась поживиться у них кое-чем необходимым, например, рожком, без которого такого кроху и накормить невозможно. Попутно, она поведала языкастой Стрешнехе, что отныне она, Агафья - мужняя жена.    Павлик, наконец, женится на ней. Не забыла и о большой печали по поводу брошенного внука, которого теперь ей, Агафье, предстояло поднимать и растить. Она знала, что охочая до сплетен Стрешнеха разнесёт, услышанное, по всему посёлку, к вечеру о сватовстве богатенького вдовца Павлика к вдовой Агафье, будет известно всем: от мала и до велика.               
   Войдя во двор, который отныне становился и её, Агафья приказала работнику Сеньке растопить печь и нагреть котёл воды. Сенька, возмущённый подобной наглостью, хотел осадить её так, чтобы неповадно было впредь командовать им, но, наткнувшись на грозный взгляд хозяина, раздумал и пошёл исполнять порученное ему дело. Агафья поспешила в дом. Она осторожно развернула пелёнки и, увидев крошечного Яшу, беззвучно заплакала. Слёзы текли по её полным,  похожим на оладьи щекам и капали на такую же пышную грудь. Сама Агафья  была бездетной, ей не довелось испытать счастье материнства, и сейчас судьба давала ей шанс отдать неизрасходованное тепло по назначению. Когда Бог подарил ей этого ребёнка, Агафье шёл уже пятьдесят шестой год. Первое, что сделала новоиспечённая мать – это накормила голодного младенца. Подогрела  молоко от утренней дойки, слегка подсластив его, поднесла рожок к губам младенца. Слабый, он не мог даже вытягивать молоко через рожок, испарина выступала бисеринками на его крошечном лобике. Тогда Агафья стала каплю за каплей сцеживать молоко ему в ротик, ребёнок, проглатывая, засыпал. Она терпеливо ждала, когда ребёнок отдохнёт и опять каплю за каплей вливала в него целебную жидкость. Пока Яшенька отдыхал, нашла в доме сундук, где хозяйки хранят бельё, достала большой кусок полотна и нарвала из него пелёнок. Принесла в дом стиральное корыто и горячей воды, намостила в нём ложе для ребёнка, залила водой, разбавив её до нужного градуса. Осторожно опустила в купель младенца. Яша, почувствовав теплую воду, вздрогнул, но в дальнейшем лежал притихший, только изредка постанывал. Так началась их совместная жизнь, которая продлилась два с половиной года. Яша, к тому времени уже подросший, осваивал первые шаги и слова. Агафью он называл мамой, она, не чаявшая в нём души, млела от счастья. Череда, в которой ежедневно купала Яшу названная мама, да рыбий жир, сделали своё дело: золотуха, колтунами облепившая  ребёнка, отступила. Несчастье пришло в этот дом, как всегда внезапно. Однажды, вот таким же весенним утром, Агафья пошла подоить корову, которую они специально держали для Яши, и не вернулась. Павлик помнит, как он, обеспокоенный, пошёл на её поиски. Агафья  сидела,  привалившись к тёплому боку коровы. Бурёнка косила своим огромным глазом в сторону притихшей хозяйки и не смела двигаться. В подойнике обнаружилось немного молока. Испуганный Павлик окликнул жену по имени, она не отозвалась. Тогда он дотронулся до её плеча, потревоженное тело начало медленно заваливаться на бок.
    Похоронили Агафью рядом с Фёдором и его матерью. На одну могилу в ряду Павликовых родственников стало больше. Яша дичился деда, не хотел от него брать пищу, он сидел на топчане и тянул на одной ноте: «Ма-ма-а!» Смотрел на двери, ожидая, что вот-вот войдёт его мама. Павлик пробовал уговаривать внука, но всё было без толку. Особенно трудно было ночами. Измучившись, он решил посвататься ещё к одной одинокой женщине, не ради себя, а ради Яши. Вторая бабушка прожила также два года и умерла от воспаления лёгких. За второй появилась третья, которая, имея своих собственных детей, стала подворовывать у деда с первых же дней их совместной жизни. Пропадали деньги, которым дед никогда не вёл счёта, продукты, пшеница из амбаров. Проделывались эти действия после того, как дед засыпал мертвецки пьяный. Поили его всё те же многочисленные бабушкины родственники.
   Яша рос никому не нужным ребёнком, он привык к одиночеству. Рано полюбил реку, рыбалку, где можно было встретить друзей и поймать своими руками рыбу. Показывая деду свою добычу, он с нетерпением ожидал похвалы, но слышал только слова порицания: всё сводилось к одному: " Застудишься и помрёшь, как твой отец". Однажды друг Яши  Костя спросил у него:
-Яшка, а почему у тебя нет матери? Мне мамка говорила, что она бросила тебя деду, ещё малюсенького, - и Костя показал другу какого, разведя руки на небольшое расстояние.
-А вот и нет! Моя мама умерла, мне дед сам рассказывал про это.
-Врёт он, твой дед! Не мамка то была, а чужая тётя, вот спроси хоть у кого хочешь, хоть у моей матери!
- Побожись, что не врёшь! – Яшка пытливо посмотрел на друга.
-Вот те крест, что не вру! – И Костя быстро перекрестил лоб.
В тот же день, Яша, улучив момент, спросил у деда:
-Дедуль, а правда, что у меня давно была другая мамка, не та, про которую ты мне рассказывал? Молодая была моя мамка, правда дедуль?
-Кто это тебе такое сказал? – дед грозно нахмурился, глядя на внука.
-Костя сказал, мой друг, мы с ним рыбу вместе удим. А ему его мамка сказывала. Так, правда, это, дедуля? – не унимался Яша, теребя за рукав деда.
-Правда, неправда! Вот пристал! Тебе что до этой правды? Узнаешь, легче станет? – дед, помолчав, добавил уже более миролюбиво,- верно то, была у тебя молодая мать. Только кукушкой оказалась: бросила тебя и улетела – счастье искать. С тех пор и не показывалась больше. - дед, в сердцах, добавил ещё несколько нелестных слов в адрес матери-кукушки.
- Как это, кукушка, - Яша смотрел на деда широко открытыми глазами, - птица она, что ли? А почему я не птица получился?
- Считай, что птица, снесла яйцо и улетела! – дед погладил внука по головке, - ты, вот что, Яша, не бери это в голову. Ты на своего отца похож, красавцем вырастешь, как и он.
Слова деда не внесли в голову Яши никакого прояснения, наоборот, ещё больше всё запутали.
Для себя он сделал важный вывод: мать у него плохая, которую нужно опасаться: "Мало ли она, чего надумать может? Превратится в птицу, подкараулит и утащит куда-нибудь". 
   С той поры, он больше не спрашивал о матери, но, сделав рогатку, подкарауливал кукушек и стрелял в них, не жалея камешков.  Однажды, Яша пришёл с рыбалки раньше обычного времени, захотелось поесть, да и сидеть одному на речке надоело. Во дворе он застал бабушкиных родственников, которые сноровисто носили мешки с пшеницей из дедова амбара и грузили на свою подводу. Увидев Яшу, бабушка начала торопливо объяснять вернувшемуся внуку, зачем они берут у деда пшеницу. С её слов выходило, что дед, любящий выпить, задолжал её родне небольшую сумму и вот теперь рассчитывается с ними таким образом. Она рассчитывала на то, что Яша не станет выяснять правдивость её слов и просто забудет о произошедшем. Но Яша вспомнил, как дед ругался, заметив, что пшеница в закроме тает, исчезая неизвестно куда.  Он сделал вид, что его мало интересует происходящее, попросил у бабушки чего-нибудь поесть. Та отослала его в дом, чтобы он сам нашёл себе съестное.            Яша тихонько вошёл в каморку, откуда доносился громкий храп, увидел спящего деда. Требовалось много усилий, чтобы привести в чувство это безвольное тело. Яша стал тормошить деда, монотонно  повторяя одну и ту же фразу: «Дедуля, вставай!» Но, отчаявшись, Яша нагнулся и укусил деда за палец, тот вскрикнув, открыл глаза, в которых не отразилось ни капли сознания. Чтобы не дать деду вновь заснуть, Яша больно щипнул его за руку. Дед, наконец, стал понимать, что перед ним его внук, которому что-то нужно от него:
-Вот я тебя сейчас понужну отсюда! Чего спать мешаешь? - Яша, не отпуская дедову руку, как можно громче произнёс:
-Там пшеницу грузят на подводу. Сказывают, что вы им велели. - Дед начал быстро приходить в себя.
   Он встал, снял со стены ружьё и, шатаясь, направился во двор. Увидев гружёную подводу, взвёл курок, и выстрелил в воздух за спинами ворующих родственников. Всё произошло так неожиданно, что вся троица от страха попадала на землю. Дед ругаясь,  схватил первое, что ему попалось под руку, и стал дубасить бывших родственничков. А попалась ему в руки толкушка для картошки, так что мало никому не показалось. Убежали все, бросив на произвол судьбы подводу, гружённую ворованной пшеницей. «Супругу» дед вывел особо:  он взял её за седую дульку и, как нашкодившую кошку, проводил за ворота. Затем, выпряг лошадь, отвёл её в свою конюшню. Заставил Яшу присматривать за телегой, а сам пошёл спать дальше. Яша был  доволен: теперь этой горластой  родни на их дворе больше не будет.

    Утром весь посёлок облетела страшная весть: этой ночью скончалась, выгнанная дедом  сожительница. О ворованной пшенице не было  упомянуто ни слова. Бабушку похоронили, а по посёлку из хаты в хату поползли слухи о том, что на род Павлика наложено страшное проклятие: в этой семье не выживают женщины.  Опровергать эти слухи было некому: дед, пристрастившийся к спиртному, не желал слышать ни о каком проклятии. Выйти замуж за богатого старика, охотниц поубавилось. Они либо отказывались сразу же, либо ставили условие, требуя «отписать» им определённую часть его имущества. Дед решил больше не приводить в дом никого, да и внук уже подрос.
    Яша оказался предоставленным самому себе.  Он дни проводил на речке, вечером жарил рыбу, которую приносил, ел сам и кормил деда. Яше исполнилось семь лет, когда в их жизни произошла странная на первый взгляд перемена. Посёлок на берегу Иртыша продолжал ещё жить своей привычной жизнью, хотя слухи доходили весьма тревожные. Первая мировая война, по чьей-то злой воле, оборачивалась для России революцией. Прежний царь отказался от престола, а нового почему-то не нашлось. Всё это вызывало у сельчан недоумение: как же Россия-матушка без царя жить будет? Да, свято место пустым не бывает: найдётся, кому на троне сидеть!  Губернский город наводнили приезжие люди, распускались монастыри. Батюшка в сельской церкви призывал к терпению, ибо грядут на Россию смутные времена. Прихожане, соглашаясь, кивали головами: "К тому не привыкать. Когда времена в России добрыми были? А если и случались, то ненадолго".

      Как-то поздней осенью, когда на землю пришли первый снег и первые холода в калитку Павликова дома кто-то постучался. На стук вышел Яша, так как дедуля, после изрядной порции выпитого, спал, наполняя комнату могучим храпом. У ворот Яша увидел женщину, с головы до ног одетую во всё чёрное. В поздних сумерках белело только лицо. Женщина куталась в большой клетчатый платок, было слышно, как её зубы стучат от холода. В руках её Яша заметил большой кожаный баул, перетянутый для прочности ремнями. Она, оглядев Яшу, попросила:
-Мальчик, позови кого-нибудь из взрослых.
-Работник уже ушёл, - ответил Яша,- а дедуля спит. Он – пьяный,- с детской непосредственностью сообщил ей Яша.
-Тогда ты впусти меня, Христа ради. Устала я, издалече иду. Если не найду пристанище, то замёрзну!
Необычный голос женщины и выражение её строгого лица подействовали на Яшу успокаивающе. Он  открыл калитку, пропуская гостью вперёд. В доме жарко горела печь, источая благодатное тепло. Незнакомка, подойдя к плите, протянула к огню свои худые и очень белые руки. Она сняла шаль и оказалась в лёгком пальто, каких не носили местные женщины. Её одежда, выговор и обличье, - всё выдавало человека пришлого, нездешнего. Яша, исподтишка разглядывая незнакомку, даже оробел. А вдруг это его мать превратилась из кукушки в человека? А что, если она сейчас возьмёт и спросит, зачем он в кукушек из рогатки стрелял?
Но незнакомка, обратившись к нему, попросила чего-нибудь поесть. Яша снял с припечки сковородку с недоеденной картошкой, сало и мисочку с капустой. Достал четвертинку хлебной булки, ловко отрезал ломоть  и положил его рядом со сковородой.  Гостья, помыв руки, села за стол. Яков услышал, как с её губ стали слетать какие-то непонятные ему слова, из которых он сумел разобрать только одно: Господь. Яша никогда не слышал, чтобы дед так разговаривал, поэтому проникся к гостье ещё большим уважением. Женщина ела медленно, не жадно, хотя явно была голодна. По её исхудавшему лицу медленно стекали слезинки. Яше стало жалко эту незнакомую женщину, и он спросил, преодолевая смущение:
-А что вы плачете? Вас кто-то обидел?
Женщина, посмотрев на него  с благодарностью, ответила:
-Жизнь обидела, дитя! 
Яша предложил гостье своё место на печи, а себе постелил на лавке, застеленной домотканым рядном. Скоро в доме всё стихло, даже дед, устав храпеть, издавал носом еле слышное посвистывание. Гостья долго ворочалась на лежанке, устраиваясь, но потом затихла и она.

     Утром Яша обнаружил, что очутился на своём привычном месте на лежанке. Он, свесившись с печки, сонно щурясь, посмотрел  вниз. За столом умытый и даже причёсанный сидел его дед и степенно разговаривал со вчерашней гостьей. Они пили чай и мирно беседовали. На столе, помимо капусты и сала,  на сковороде желтела яичница. На фаянсовой тарелке красовалось совсем редкое лакомство: жареная и залитая топлёным жиром домашняя колбаса. Её доставали только на большие праздники. У Яши засосало под ложечкой, рот наполнился слюной при виде такой роскоши. Он спрыгнул с печки и приблизился к столу. Дед непривычно добрым голосом представил его вчерашней гостье:
-Вот, внучёк мой, Яшка, стало быть! Сирота, круглая! – в голосе  деда зазвенела слеза.
-Да мы с ним ещё вчера познакомились, - ласково произнесла гостья, - если бы не он, мёрзнуть бы мне под забором. Меня ведь нигде не пустили, только он, добрая душа и сжалился.
   Яша умылся, воздал должное домашней колбасе, и отправился на улицу, помогать работнику Семёну по хозяйству. О чём разговаривали дед, и его гостья осталось для Яши загадкой. Когда Яша вновь вошёл в дом, дед, поставив его промеж колен, важно сказал:
-Вот, Яша, тётя Фрося будет жить теперь у нас. Всем говори, что она нам родственница.  Она обучена грамоте, будет и тебя учить читать и писать.  Ты большой уже нужно и к жизни начинать готовиться. 
Уже много позже до Яши дошёл слух, что жившая у них тётя Фрося была беглой монашкой, будто скрывалась она не от хорошей жизни. Поговаривали, что беглая монашенка вовсе  не та, за которую выдавала себя, что отвалила она за своё пребывание Павлику кругленькую сумму. То, как дед уважительно относился к сестре Ефросинии, склоняло чашу весов в пользу второго варианта. Прожив под их кровом более года, она как была, так и осталась неразгаданной тайной для тех, кто её окружал. И все предположения и догадки на её счёт так остались ничем не подтверждёнными. Она  обучала маленького Яшу письму и чтению, взяла с деда Павлика обещание, что он отдаст Яшу в церковно-приходскую школу. Она не была умелой хозяйкой, но всё, за что бы она ни бралась, ей удавалось. Она умела учиться, и этот полезный навык она хотела передать и десятилетнему Яше. Исчезла Ефросиния так же неожиданно, как и появилась. Получила от кого-то весточку и уехала. Яша в глубине своей маленькой души признавался, что хотел бы иметь такую мать, как тётя Фрося. После её отъезда дед Павлик сильно изменился, стал меньше пить, больше молчал и о чём-то постоянно думал. Чем же сумела смутить ему душу пришлая Ефросиния?


    Дед Павлик покрутил головой, отгоняя прочь от себя нахлынувшие  воспоминания.
Яшка не появлялся, ждать его так рано пустая затея: он и неевши, удить будет - рыбак!
Дед Павлик вздохнул,  собираясь идти готовить завтрак себе и работнику Семёну, который уже давно стал членом их семьи. Это был своеобразный союз мужчин, где старшему было уже за шестьдесят, а младшему едва исполнилось десять. Семён с мальчишек работал у деда Павлика, и тот дорожил им, доверяя ему, как самому себе.
Неожиданно у ворот послышался женский голос:
-Павел Терентьич! Откройте, это я, София!
 Дед Павлик остолбенел:
-Явилась, не запылилась! Легка на помине! Чего же рано так? Уже ехала бы сразу на Яшкину свадьбу!
 Семён открыл калитку, пропуская высокую, красивую, но уже полноватую женщину: о таких красавицах, как она, говорят: «Всё при ней». В руках у Софии были две сумки, очевидно, в них были подарки для сына. София, войдя во двор, перекрестилась, огляделась, и, не видя Яши, спросила:
-Где же Яша? Спит еще?
 На что дед Павлик ядовито заметил:
-Как признаешь сына, если не укажу? Кукушка! Яшку я тебе не отдам, даже и не думай! Мне он дорого достался! На старости лет душа живая рядом. Вот когда умру, тогда и договаривайся с ним, как хочешь! Но, глянув на поникшее лицо Софии, смягчился, и пригласил её в дом, не держать же гостью на улице. Послал Семёна на речку, позвать Яшу, повидаться с матерью. Пока дожидались прихода  Яши, София рассказывала свёкру о своём житье. Она замужем, живёт в городе, муж попался хороший. Работает по строительному делу, у них двое детей – две девочки, она теперь может забрать Яшу к себе в семью, муж супротив не будет. На вопрос деда, что так поздно о сыне вспомнила, ответила, что до сих пор не было такой возможности. Семён с речки вернулся один, на вопрос хозяина, где Яша, ответил:
-Я  только намекнул ему, что мать за ним приехала, он как сиганул в ивняк, и ходу от меня. Я его звал, уговаривал, всё без толку. В зарослях притаился - разве его найдёшь? Проголодается - сам придёт!
 Дед упрекнул Семёна:
-Дубина ты, стоеросовая! Зачем ты мальцу о матери сказал? Он же её боится, как чёрт ладана!
    София пробыла в доме свёкра до обеда, но Яша так и не появился. Она засобиралась уезжать: до пристани добраться нужно и на пароход не опоздать. Дед Павлик, раздобрившись, велел Семёну заложить дрожки и отвезти сноху на пристань.  София, оставив сумки с подарками, попрощалась со свёкром и уехала. Больше она не пыталась увидеться с сыном. Может, решила, что «с глаз долой и из сердца вон».
      Яшка пришёл сразу же, как только дрожки, увозящие мать, скрылись из вида. Дед, строжась, спросил беглеца:
-Чего же на мать поглядеть не захотел? Она ведь за тобой приезжала, поехал бы с ней - жить в городе оно веселее, к тому же и сёстры у тебя имеются. Отца своего не знал, так хоть чужой тебя к порядку призвал бы. Дед старый его можно и не слушаться, а чужой он быстро тебе неслуху ноги-то повыдергает!
      Яшка слушал рассуждения деда, а сам, не отрываясь, смотрел на сумки, которые привезла мать. Дед, увидев направление Яшкиного взгляда, насмешливо произнёс:
-Ну, чего косишься на кульки? Тебе мать привезла, разворачивай, смотри.
 Яшка не стал ждать повторного приглашения. В сумках оказались сладости: леденцы, пряники, большой пирог с повидлом, баранки. Всё это так вкусно пахло, что Яшка не удержался и приступил к пиршеству. Но дед быстро охладил его пыл:
-Ты, тише, мечи конфеты-то, они к чаю предназначены, а ты их, как конь овёс, хрумкаешь. Сегодня - всё, а завтра – ничего!
 Яшка нехотя отодвинул от себя лакомство. В другом свёртке была одежда, мать вероятно, помнила Яшку чахлым младенцем, поэтому и одежду ему подобрала не того размера. Яшка, приложив короткие штанишки к поясу, заливисто рассмеялся:
-Смотрите, дедуля, они и куклёнку малы будут! Я в них и не влезу. Вот и рубаха такая же маленькая!
Дед был доволен: больше всего он боялся, что внук начнёт интересоваться матерью, а то, чего доброго и уехать с нею пожелает. Как же он будет без него, без Яшки? А держать внука насильно – права не имеет. Вот и приходилось придумывать, как Яшку от матери отвадить.

    Пожалел он об этом уже скоро. Когда Яшке исполнилось семнадцать лет, дед к тому времени совсем занемог: он кутался в тулуп и никак не мог согреться, в груди что-то хрипело, булькало, не хватало воздуха. Он стал меньше двигаться и начал быстро слабеть. Яков рос бесшабашным и вспыльчивым. Рано стал заглядывать в рюмку, а, с ним, выпившим,  не было никакого сладу. Дед Павлик, наблюдая за внуком, очень часто сокрушался о том, что когда-то не отдал его матери:"Может, в семье ему было бы лучше?  Чему он научился у меня? Скандалить и водку пить? Я пью, гуляю, а хозяйство веду, как следует. У Яшки к тому - старания нет! А как помру, он ведь всё моё нажитое за год спустит. Пока у меня есть силы, нужно Яшку женить: взять степенную, хорошую девку, да чтобы была работящая! Глядишь, с такой женой и он за ум возьмётся. А как дети пойдут, вовсе гулять некогда станет".
С той поры дед Павлик стал присматриваться к тем девчатам, что были на выданье. Вскоре его выбор пал на одну такую. Семья, из которой происходила девица, была среднего достатка, но дружная и работящая. Отец девицы в посёлке пользовался уважением: к нему нередко приходили за советом и более зажиточные мужики. Одно только не устраивало деда Павлика: в семье, с которой он собирался породниться, не было ни одного мальчика, зато было пять девок! А что, если будущая невестка в мать пойдёт?  Дед Павлик, вспомнив о своих несчастных дочерях, поморщился: мужик, он во всяком виде годиться, а вот девка, только здоровая нужна. Когда он сказал о своём решении внуку, тот обрадовался и невесту, которую для него выбрал дед, также одобрил. Сыграли свадьбу, молодые стали жить вместе с дедом Павликом. Молодуха оказалась чистоплотная и старательная и вскоре захламлённое жилище стало приобретать  приятный вид. Спустя полгода, дед Павлик почувствовал, что час его перехода в мир иной приближается. Он велел позвать к себе внука. Но Яков, которому сказали, что дедушка умирает, не захотел прийти на его зов: он панически боялся мёртвых. Что хотел поведать умирающий старик своему единственному внуку, до сих пор остаётся загадкой. В посёлке шептались, что у старого Павлика была припрятана кубышка с золотом, и он перед смертью хотел сказать внуку, где её искать. Кто знает? Может быть, умирающий дед хотел в последний раз посмотреть на того, кого любил в этой жизни больше себя? На того, кто оставался продолжать его род на этой земле. Благословить его, что намного дороже любого золота. Яков не пришёл. Дед Павлик умер, и Яков остался один на один с этой жизнью. На похороны из города приехал двоюродный брат деда Павлика - Афанасий. Он считался самым грамотным из всей родни, занимал хороший пост, всё знал и понимал о нынешнем положении дел в стране. После похорон, Афанасий отвёл Якова в сторону и посоветовал:
-Вот что я тебе скажу, Яша, времена уже давно наступили другие, и это нужно учитывать. Это вы, в своём захолустье ничего не видите, что к старым порядкам возврата нет. Страна вся в разрухе, поэтому те, кто сытно живёт, скоро станут неугодны новой власти. То, что я тебе сейчас говорю, не должен знать никто посторонний. Продавай, Яша, дедовское хозяйство, как бы жалко не было. Не принесёт оно тебе ничего доброго, кроме беды. Уж, поверь моему слову! Уезжай в город, на вырученные деньги учись сам и учи свою жену.
Яков прислушался к словам дяди Афанасия.  Заниматься хозяйством, как делал его дед, Яков не стал: он распродал всё, что имело хоть какую-нибудь ценность и, взяв молодую жену, уехал в город. Сельчане долго недоумевали над поступком Якова. Решили, что: « Раз сам не наживал – вот и не жаль ему дедовского добра, видно, в мать-кукушку пошёл характером».
       Дальнейшие события, развернувшиеся в стране: коллективизация и раскулачивание показали, насколько своевременным было решение, принятое Яковом. Одно жаль, деньги, вырученные Яковом, вскоре также оказались бесполезными. Да и дедовский сундучок, набитый до верха «катеринками», также потерял свою ценность.