Храм Витберга

Чтобы забыть женщину, надо написать о ней роман.
Генри Миллер
Нас спасает от любви не столько рассудок, сколько занятость.
Любовь... Для идеальной любви, прежде всего, нужно время.
Рюноскэ Акутагава

Это история началась на Воробьевых горах, что, в общем, не удивительно.  Здесь Наполеон ждал ключи от Москвы,  Герцен и Огарев клялись в вечной дружбе, Александр I планировал построить храм Христа Спасителя по проекту 28 летнего художника.  Наполеон ключей не дождался, друзья рассорились, храм чудаковатого мистика Витберга не был построен вовсе. 
Но в тот весенний день,  покидая скучное душное министерство, я  еще не думал о фатальности таких вещей.  И что наша встреча окажется никогда не построенным храмом, пусть «архитектора» и не обвинили во всех смертных грехах и не сослали на каторгу.
Черно-золотистая табличка на стенах министерства осталась за спиной.  «Улица строителей»,  –  вспомнил я,  и не придал этому факту никакого значения.   На крыльце суетились ничем не примечательные бюрократы или, как их называл мой друг, – «пиджаки».  Таких я видел и в  Думе и в Правительстве – коротко стриженные, суетливые, потные – они напоминали больших и с виду неповоротливых рыб в аквариуме, которые при появлении пищи или опасности могли двигаться на удивление быстро.    
Чуть поодаль в легком платье курила девушка.  Ткань облегала её стройную фигуру. Длинные светлые  волосы развевались. Она постоянно пыталась их удержать,  но ничего не выходило.
Стал накрапывать дождь. Девушка лишь глянула не небо. Капли падали на её лицо, словно слезы.  Я поймал себя на мысли, что мне хочется силой прижать её к себе и долго-долго не отпускать.
После скучной конференции, на которую я был приглашен  как фотограф,  снимающий таблички на столе с фамилиями,  мне захотелось её сфотографировать, воплотить тот кадр, что уже родился в мыслях.  Я поднял камеру и раздался легкий щелчок. Она повернулась. Её лицо закрывали большие очки. Мне оставалось любоваться её выразительными губами и представлять, как мы целуемся под дождем. Но вместо этого я сказал:
– Такие очки идут только при одном условии.
– Каком же? – спросила она.
– Когда у девушки такие губы.
Она сняла очки. И я потерялся в светло-голубом цвете её глаз, словно птица, которая растворилась в небе.
– Разве язык нужен не для того, чтобы скрывать свои мысли? – она улыбнулась.
– Я хотел бы Вас сфотографировать…
– Кажется, вы не поняли, насчет языка. Вы продолжаете говорить правду о своих желаниях. 
Я замолчал на секунду. Чуть улыбнулся, опустил глаза.
Захотелось сказать про Бальзака, как он восхищался атласной аристократической кожей куртизанки Империи…,  но что-то меня сдержало.
Или не сдержало.
– У вас прекрасная кожа.
Она вздохнула, как будто устала спорить. А потом сказала:
– Мы можем доехать до Воробьевых гор. Правда, зелени еще мало, да и тускло, – она смотрела в сторону, словно не хотела встречаться взглядом. Прядь волос снова упала ей на лицо. Она даже не двинулась. Стояла, отрешившись.
Мы сели в припаркованную неподалеку машину. Девушка отодвинула пассажирское сиденье, чтобы мне было удобнее, и я невольно улыбнулся. Это было так странно, словно мужчина и женщина поменялись местами. Странно и немного неловко.
Она очень быстро начала подавать назад и резко выкрутила руль. Не глядя в зеркало заднего вида, она всем телом поворачивалась назад.  Её легкое платье чуть поднялось. Развернувшись, она оправила его. Сложно было оторваться, видя, как она ведет машину, как быстро нажимает каблуками на педали. 
Мы поехали по Вернадке в сторону Воробьевых гор.
– Так мы будем фотографироваться?– спросила она, припарковавшись. 
– Конечно.
– Тогда подожди, пока я накрашусь.  Тебе предстоит  минут 10  смотреть довольно интимный процесс.
– Ничего, отвернусь.
Я закрыл глаза, слушаю музыку lounge, под которую так любил сидеть до ночи в барах и кафе. Приятный легкий весенний ветер дул из окон и люка. Я с удивлением понял, что мне не хочется вылезать из салона. Здесь хорошо и спокойно, как будто я попал к себе домой.
Потом я услышал, как она душится. И пьянящий аромат цитрусовых, мускуса и пряностей окутал салон машины.
– Нравится запах? – спросила она.
– Да. Как называется?
– Неважно. Этот запах совсем не так будет пахнуть на другом теле.
И я согласился, что знать название  – бессмысленно
 Через 10 минут мы были у цели. Была уже середина апреля, но тепло еще не пришло. Деревья в парке стояли голые, трава еле пробивалась. Небо застилали плотные, словно кисельные облака. Глядя на тусклый по-осеннему мрачный пейзаж, я решил, что фотографии выйдут только в сепии. Я поменял настройки и стал «прищелкиваться». Ветер еще более усилился. Его порывы не оставляли аккуратно уложенной прическе ни шанса.  Как и на крыльце министерства, девушка боролась со стихией. Я начал фотографировать. Мне нравились кадры, снятые под дождем и при сильном ветре, когда длинные волосы разбросаны по лицу.
Через час стало зябко, пошел дождь.  Её платье не спасало от холода.  Мы медленно пошли к машине. Она спросила: докинуть ли меня до ближайшего метро? Я, разумеется, согласился.  Идти было недолго,  но лишние минуты, что мы могли побыть вместе, упускать не хотел. Почему-то был уверен, что мы больше никогда не увидимся. Я перешлю фотографии по почте, она ответит: «ок, спасибо», на том общение закончится.
Мы заговорились и вспомнили о метро около Кропоткинской. Там я вышел и поехал к себе домой.  У меня был примерно час отдыха, а потом нужно было ехать выполнять новый заказ.
По дороге в Крокус-Экспо на выставку строительных материалов я вспоминал, как мы одновременно сказали друг другу при прощании: «спасибо! и тебе спасибо!». И потом она задумчиво тихо произнесла: «Странно, что мои фотографии будут у тебя…».
Я не нашелся, что ответить.
Домой я вернулся под ночь. Принял душ и устроился перед компьютером. Перекинул с карты фотографии – заказчик требовал как можно скорее прислать кадры с выставки, а завтра должна была быть уже новая съемка. Но до деловых фотографий я так и не дошел.  Раз за разом  пересматривал кадры с новой знакомой.
Почти везде мне нравилась не сама фотография, а «объект», который на ней запечатлен.  После некоторых фотографий я  невольно застывал, останавливал на некоторое время просмотровик и долго сидел молча. Потом брал сигарету и закуривал.  Я впервые  испытывал подобные чувства. Это было так же странно, как если бы художник влюбился в свой портрет, в часть себя. В другого человека, пропущенного через свое виденье. 
Она смотрела в объектив, как никто другой, словно бы любила того, на кого был направлен этот взгляд. Того, кто сейчас сидел перед монитором.  Я испытал ревность, ведь на моем месте мог оказаться любой.  А где-то через минуту у меня кликнул мейл агент – это было предложение авторизации. Я уже забыл, что мы обменялись почтой.
– Привет, – писала она. – Как фотографии?
Я ответил, что только смотрю.
– И как они?
– Мне нравятся. Везде есть глубина. И ты очень красива…
– Опять ты забываешь про язык. Не надо меня смущать. Слишком много комплиментов и внимания. 
Она попросила переслать фотографии  побыстрее, т.к. на следующий день уезжала в командировку.  Я с радостью согласился. Это была возможность хотя бы попереписываться в тот день. С ужасом понял, что начинаю зависеть от общения с едва знакомым человеком.
Через две недели я поехал отвозить заказ в одну из строительных фирм, размещавшихся где-то в районе Сокольников. Весна перевалила за свой экватор; оживала природа: деревья покрылись почками, трава зазеленела.  Дворы наполнялись детьми, парки влюбленными.  Была пятница, и мне предстояла долгая дорога на дачу в потоке тех, кто так любит Москву, что ждет не дождется пятницы, чтобы покинуть столицу, несмотря на все мучения в дороге. Старый  дом, к которому я подъехал, вызывал в памяти  римскую империю эпохи упадка. Когда-то величественное и людное здание, сейчас оно разрушалось и пустовало.  Его желтые стены наводили тоску.   
Я поднялся наверх, чтобы в переговорной передать отснятый фотоматериал.  Пресс-секретарь попросил меня подождать и пошел за кофе.  Спиной ко мне сидела девушка в деловом черном платье, волосы были собраны в хвостик.  Красивые стройные ноги она разместила под столом и о чем-то говорила с посетителем.  Вернулся пресс-секретарь и, поставив кофе, с профессиональной вежливостью спросил:
– Вы знакомы с нашим юристом?
Ответ, конечно, должен быть "нет", и тогда бы он нас представил. Но когда она повернулась немного задумчивая и очень серьезная, то я увидел знакомые мне глаза и плотно сжатые губы.  «Да, мы знакомы», – хотел я сказать, но промолчал. 
– Это Анна, а это…
– Мы знакомы, – перебила она. – Встречались на конференции … или совещании…
– Ну и прекрасно, – ответил пресс-секретарь. И мы продолжили говорить о делах.
Позже выяснилось, что она работает в строительной компании, которая часто заказывала фоторепортажи отраслевых мероприятий. Допив кофе, я спустился вниз. Начался ливень, и с крыши потоком стекала вода. Я думал немного переждать и по случаю гонорара зайти в японский ресторан, что располагался неподалеку. Ливень как раз должен был поутихнуть.  Я почувствовал запах сигаретного дыма. Обернувшись, увидел Анну, которая стояла и смотрела, как падают капли на лужи. 
– Вышли покурить? – спросил я.
– У нас сейчас обед. 
– Я как раз собирался зайти в японский ресторан, что по соседству.
Она кивнула.
– Люблю суши. Иногда забегаю туда.
– Может, сегодня забежим вместе? 
Чуть подумав, Анна пожала плечами.
– Можно… Только доедем, я на машине…
Мы снова оказались в одном салоне. В этот раз, сидя рядом с ней, я старался сдержать биение сердца. Мне казалось, оно заглушает мягкий шум двигателя. Внутри все проваливалось, словно я летел в кабинете самолета, который шел на взлет или посадку. «Пристегните ремни», – подумал я.
Мы пересекли трамвайные пути и оказались около ресторана.  Сели на веранде, но спустя время поняли, что там слишком душно. Затем поднялись на второй этаж в некурящий зал, но ситуация повторилась. Когда спускались вниз, Анна, будучи на каблуках, чуть медля, сказала:
– ¬¬Так и знала, что вернемся на первый этаж…
Мы прошли в самый дальний угол ресторана.  Присев, Анна огляделась – посетителей кроме нас больше не было.
– Этой мой любимый столик.
– А я всегда выбираю места в самом углу, на отшибе. Подальше от людей. «Я выбрал ту, где путников обходишь за версту. Все остальное не играет роли»
Она взяла меню и спросила, не поднимая глаз.
– Это откуда?
– Фрост, о развилке дорог.
– Не любишь людей? Ты же их все время фотографируешь.
– Через объектив – люблю.  Это моя социальная смазка, вроде как у некоторых алкоголь.
Подошла официантка. Анна сказала ей, чтобы напитки и еду несли сразу и счет не задерживали – обед заканчивался через 50 минут.
Но далее мы оба ушли в меню… Минут так на 10. Официантка терпеливо ждала. Как выяснилось, мы оба читаем меню как книгу. Заказы у нас тоже почти совпали. Только я вдобавок взял алкогольный коктейль.
– Знаешь, – начал я после пары глотков «текилы санрайс». – Фотография это еще и постижение человека.  Зачастую ты не можешь сделать так, чтобы он был твоим.  А через кадр он словно бы становится частью нашей жизни.
– Да и в тебе остается его часть, – с иронией улыбнулась она. – Наверное, в тебе уже Вавилонская башня, но не с тысячей языков, а с тысячей глаз…
Я представил себе этого архитектурного монстра. Веке в 22 может и построят…
Она "закопалась" в своем телефоне.
– Хочешь посмотреть на самого главного мужчину в моей жизни?
Я кивнул,  и она пролистала мне пару фотографий. Я смотрел на них и на её тонкие пальцы. Они быстро перебирала ими сенсор, словно джазовый музыкант клавиши.
– Мальчик очень похож на тебя, – сказал я, – такой же красивый.
Анна чуть слышно ответила «спасибо».
Только тогда я заметил обручальное кольцо на её руке.
Мы договорились сходить в парк, когда у неё будет возможность. Или, как писал Курт Воннегут,   «если захочет случай». 
***
Спустя неделю «случай захотел».
Я подъехал к её офису, где мы договорились встретиться. Была четверть седьмого, но стоянка возле здания была уже пуста.
Анна попросила подняться в переговорную и подождать, пока она освободится, завершив работу с документами.  Потом снова позвонила и спросила:
– Мне лучше быть в черном или белом?
Я удивился:
– У тебя с собой несколько вещей?
 – Конечно. Есть еще белая футболка для спорта.
Я выбрал белое.
Дверь была у меня за спиной, на стене висели всякие сертификаты об участии в различных выставках.  Я сходил, сделал себе кофе, вернулся и, выпив стакан до половины, чуть задремал.
– Почему ты не зашел ко мне? – услышала её голос.
Я обернулся. Анна была в длинной по пол белой юбке, расширяющейся книзу, и белой кофточке с короткими рукавами. Её можно было принять за невесту,  которая выходит замуж в жаркий летний день. Распущенные волосы лежали на худых округлых плечах.
– Мне казалось, что ты переодеваешься…
– Но не в кабинете же, – она засмеялась.
До парка мы доехали на метро, чтобы избежать пробок.
В ЦПКиО как всегда было людно. Солнце нещадно палило, заставляя прохожих искать тень или воду. 
Мы остановились около фонтана, чтобы сделать пару кадров. Анна медленно шла по его основанию, капли летели на её белую юбку. Маленькая девочка подбежала к ней и тоже попыталась влезть следом. Мы засмеялись, видя, как ребенок радуется разлетающимся от фонтана брызгам.  Анна шла в контровом свете. Я подал ей руку, чтобы она спустилась, и мы направились в сторону набережной и зеленого  театра. 
Мы шли не торопясь, иногда я останавливался и фотографировал её в движении, она улыбалась, поворачивалась вполоборота, и держала себя так,  словно всю жизнь провела перед объективами фотокамер.
В тенистой аллее мы присели чуть передохнуть от яркого солнца. Она скинула босоножки и положила ноги на скамейку. Я устроился около. Мы пили минералку и смотрели на проходящие мимо парочки. О чем-то болтали, шутили.  Складки волнами шли по её платью. 
Следующие часы пролетели незаметно – мы бродили по набережной,  сидели около заболоченного пруда, где дремали на катамаране пара полуголых пузатых  мужиков. Около моста встретили несколько десятков людей, увлеченно кружащихся в танце.
Мы почти не останавливались, все снимки делали на ходу.  Её эмоции и пластика заставили забыть  о жарком солнце, ярком свете и жестких тенях.  Фокус, словно самонаводящаяся ракета, следовал за пронзительно-глубокими глазами…
Фотографируясь у причала, мы ловили лучи закатного солнца. А затем, устав, присели в кафе у реки.  К нам подошла смешливая официантка,  которую, как оказалось, веселило в тот вечер абсолютно всё.  Уже через 15 минут она  опрокинула на нас бутылку минералки и сама же рассмеялась.  Как ни странно, это только подняло нам настроение.  Анна попросила пофотографировать и сразу же взяла камеру в оборот.  Я пил коктейль, глядя на проплывающие мимо теплоходы, с которых доносилась громкая музыка, и старался не обращать внимания на щелчки камеры. Привычка находиться по другую сторону объектива давала о себе знать – в жизни не встречал фотографа, который любил бы позировать.  Но потом, когда она присела, чтобы сделать кадр снизу, я не мог оторваться взгляд от её стройных ног и невольно пошутил – первый раз передо мной стоит девушка на коленях. Она почти тут же оправила платье и через секунду встала.
– Тебе нравиться смущать девушек?
– Очень. Особенно замужних. 
Анна снова посмотрела куда-то в сторону.  Я любовался её грацией и думал о том, как была бы красива скульптура, в которой воплотился бы её образ.
Солнце уже почти село.  Закатный свет окрасил фотографии в красный оттенок. С реки дул прохладный ветер. Анна чуть замерзла, и я попросил администратора кафе принести плед.
Вскоре нам подали еду и официантка упоминала что-то о моей жене, и только спустя время я понял, что она имеет ввиду мою новую знакомую.
Мы возвращались из парка при свете фонарей. Проходя мимо опустевшего уличного театра, из колонок которого доносилась блюзовая мелодия, я не удержался и пригласил её на танец.
Она без всякой охоты слегка устало кивнула. Мы медленно кружили почти в полной темноте – вечерний ветер, дувший с набережной,  словно бы перебирал её мягкие волосы. Я провел по ним рукой.  Анна чуть отпрянула и посмотрела мне в глаза. Позади нас шелестела листва деревьев, что-то нашептывая летнему вечеру; пахло свежескошенной травой и её духами.  Как только мелодия закончилась, она, взяв меня за руку, сказала, «пойдем» и немного провела, словно ребенка.  Мы вышли в самом начале Ленинского проспекта.  Я помнил, что она живет где-то на Университете.
– Давай возьмем такси? – предложил я. –  Сейчас быстро долетим, а обратно я на метро. 
Анна согласилась. Я только успел поднять руку, как тут же откликнулся частник. 
Около нужной нам станции он остановился.  Я вышел из такси и подал ей руку.
Анна, поддерживая белое платье, покинула машину, словно невеста. 
– Это первая моя свадьба, которая так хорошо заканчивается, – сказал я ей.
Она только улыбнулась в ответ.
Пройдя между палаток с фастфудом и приезжими рабочими, мы оказались около её машины.
–  Садись.
Я покорно сел в салон.
– Довезу тебя до дома…
– Да неудобно как-то, тебе еще обратно.
– Навигатор поможет.
– Может, высадишь, где поближе?
Она перегнулась через меня и открыла дверь:
– Тогда вылезай сейчас.
– Лучше до дома, – согласился я. 
В темноте дороги летят незаметно.  Мы неслись по пустому третьему кольцу, а я вспоминал «Ночные дорога» Газданова и «Шоссе в никуда» Линча.  Через 20 минут машина подъехала к моему двору.
Я поблагодарил  и спросил, поднимется ли она ко мне выпить чаю или кофе…
Анна ответила, что лучше она сразу поедет домой.
  Мы попрощались, и она уехала. Позже написала смс, что добралась нормально.
Я снова провел полночи за её фотографиями, улыбаясь каждые пять минут, как думаю, улыбался Витберг, когда рассматривал проект своего храма.
***
В конце апреля мне поручили снять фоторепортаж  о пасхальном богослужении в  храме Христа Спасителя. Это была удача. Само событие, первый храм страны, и, разумеется, то, что служил Патриарх – всё это делало репортаж  интересным. Но ехал я на съемку без настроения. Кофр оттягивал мне плечи. Когда чувствуешь вес техники, думал я, значит, ты «не в съемке». В свое время я рос в этом районе, и летом на уроках физкультуры в школе ходил плавать в бассейн «Москва». Должен был ходить, но прогуливал. Однако потом, когда храм заново возвели, я приехав на него посмотреть, остался равнодушным. Кроме масштабов меня ничего не поразило. Я вспоминал о проекте Витберга, о не построенном храме на Воробьевых горах, о судьбе художника, которому чиновники не дали закончить дело его жизни.  И как будто обижался на существующий храм, ведь ему повезло быть построенным, стать действительностью. Я ненавидел Тона, архитектора, которому он всегда будет принадлежать. 
Ненавидел не за себя, а за игру судьбы, за неизбранную дорогу, за чудака Витберга…
За то, что таким чудаком, возможно, был и я, не очень приспособленным к жизни, пусть и не гениальным. 
Съемка не шла, и скучая,  я бродил вокруг храма в поисках лучшего ракурса.
Наверное, что-то я произнес вслух, и в следующий момент услышал:
– Вам больше нравится то, чего нет?
Обернувшись, я увидел неприметного старичка в берете, как у художника.
– Говорят, тот храм был поистине красив, – ответил я.
– Мы этого знать не можем, но одно нам известно: он не был построен. А этот, – он махнул рукой, – Уже существует. И стоит ли его разрушать, чтобы узнать – был ли тот лучше….
Я  вспомнил, как на Воробьевых мы встретили молодоженов. Тогда мимо нас проехал свадебный кортеж. Среди машин был длинный черный Хаммер для гостей. Его обычно брали, когда заканчивались белые, да и стоил он дешевле. С виду – ни дать, ни взять катафалк.
Кортеж остановился. Первым выбежал фотограф, больше похожий на пажа. Потом появился жених, подал руку; уставшая невеста в пышном платье, поддерживая подол, появилась из машины.  Замелькал свет от вспышки. Я смотрел, как фотограф мелкими перебежками передвигается за молодыми.
Я почувствовал взгляд. Анна также внимательно наблюдала за мной, как я за свадебной прогулкой.   
Я мог разрядить обстановку, и мне почти это удалось – я вспомнил вполне подходящие строки, глядя на Хаммер.
«Чернеют капли детских слез
И катафалки новобрачных».
Или не удалось.
Она тихо спросила:
– Откуда это?
– Уильям Блейк.
– Я думала, он был художником.
– Да, и поэтом тоже.  У него есть картина «Вихрь сладострастных».  Она написана по сцене…
–Данте, «Божественная комедия», ад.  Знаю.
–Да…мне всегда была жаль Франческу и Паоло. Они ведь ни в чем не виноваты…
Я осекся, видя, что она смотрит куда-то в сторону.
– Их, правда, жаль, - сказала она. – Но я не думаю, что они ни в чем не виноваты. И на месте Данте я бы не упала в обморок.
Беседа оборвалась…
Фундамент храма Витберга уходил в землю, а всё здание, словно построенное из глины, размывал дождевой поток…
***
Я шел со съемки, засунув руки в карманы джинс. Мимо под едва различимую мелодию проплывал Гоголевский бульвар, а с ним вместе и вся пасхальная Москва.  Ветер трепал белую футболку, раздувая её, словно парус, а передо мной мерцал удивительный образ – мы вместе с Анной стоим на Воробьевых горах в обнимку, её глаза сияют, на руке – мое кольцо, а перед нами возвышается потрясающей красоты храм гениального и несчастного мистика Витберга.
Я шел и шептал себе под нос:
Любая встреча – не случайна. Будь то нищий на улице,
который дает тебе понять, что ты далеко не беден; будь то влюбленные
парочки в парке, которые говорят о том, что ты далеко не целен; будь то
пробуждение, которое говорит – ты еще жив; будь то прохлада в ночи
после жаркого дня, которая скажет – после чего-то сложного, наступает
разрешение;  будь то далекий собеседник в ночи, который пишет – «время создано смертью», и если ты жив, то 10 вечера или 6 утра – неважно; будь то любой человек со сложной историей, рассказ которого пристыдит тебя со всеми твоими суетливыми проблемами; будь то рассвет, который словно бы повторяет за Тертуллианом – «воскрешение плоти есть надежда христиан»; будь то встреча в душном министерстве с прекрасной девушкой, чьи искрящиеся глаза и чуть надменная улыбка говорят лучше слов: «Молчи, скрывайся и таи. И чувства и мечты свои».
***
На следующий день я бродил по вечернему Камергерскому. Шел дождь, и капли в свете фонарей падали бисером на мокрый асфальт.  Я поднял голову и подставил лицо дождю.  Мимо проходили компании, семьи, влюбленные парочки. Захотелось зайти в уютное место, выпить кофе и коктейль. Я повертел головой – паб под названием «Шекспир» показался мне наиболее подходящим.
Интерьер был, что надо. В изящном английском стиле, полутемные тона,  приглушенный свет. Зеленые диваны и черные столы. На стенах – картины в черных рамках и сонеты Шекспира.  Манерный, но вежливый официант принял заказ, принес напитки и надолго застрял около ноутбука.  Я погрузился в чтение сонетов. Ближайший ко мне я запомнил наизусть:
Кто под звездой счастливою рожден -
Гордится славой, титулом и властью.
А я судьбой скромнее награжден,
И для меня любовь - источник счастья.

Под солнцем пышно листья распростер
Наперсник принца, ставленник вельможи.
Но гаснет солнца благосклонный взор,
И золотой подсолнух гаснет тоже.

Военачальник, баловень побед,
В бою последнем терпит пораженье,
И всех его заслуг потерян след.
Его удел - опала и забвенье.

Но нет угрозы титулам моим
Пожизненным: любил, люблю, любим.

Рядом на диване появилась Анна. Её образ был настолько реален, что даже я поверил в тот наш разговор.
…Она сидит, положив ногу на ногу в черных брюках, темном пиджаке, в черных туфлях.  Волосы убраны с лица, зачесаны назад.  Глаза сверкают холодной сталью.  Я признаюсь ей в любви, говорю о том, как хочу её поцеловать, но натыкаюсь, как на стену, на продуманную фразу: «Творческие люди увлекаются, увлекают других, а потом успокаиваются».
Я хочу оспорить эти слова, но не могу. Как ни крути, она может оказаться права.
***
Вскоре Анна уехала в командировку. Её компания предложила мне заключить договор,  чтобы я снимал для них на постоянной основе. И хотя это был бы неплохой приработок, я отказался. Моих заказов хватало на то, чтобы были деньги на каждый день. И чтобы оставалось много свободного времени. Вот от последнего я хотел избавиться. Мне не нужно больше лишнего времени, – решил я. – Ни одной свободной минуты. Я хотел украсть у себя возможность свободы. Свобода нужна любящим и любимым. Мне она ни к чему.
 Я отказался от договора, предупредил, что больше работать на них не смогу.  Отзвонил всем своим клиентам и объяснил, что теперь выполняю заказы только по выходным. А затем набрал еще один номер. И принял предложение своего старого друга.  Это была постоянная работа с ненормированным графиком. Хорошие деньги, но работа насквозь корпоративная, где забываешь о личном времени и личном пространстве. Плевать, подобный расклад мне вполне подходил. Мой друг не мог скрыть своего удивления. Лишь присущий ему такт не позволил спросить, что послужило поводом для подобной рокировки одной позиции на другую. Да я бы и не ответил. Думаю, он решил, что нужны деньги. Или же, что жена (которой у меня отродясь не было) погнала меня на постоянку.  А может, что я устал бегать с камерой.
На следующий день я уже сидел в кабинете на собеседовании, одетый в неудобный костюм и строгий пиджак. Около часа мне задавали идиотские вопросы, а затем пообещали перезвонить. Через пару дней  я вышел на эту работу, отложив камеру.  Как показало время, по выходным снимать я не смог, зачастили командировки, да и деловые встречи по субботам были не редкостью.  Спать удавалось в машине или в самолете…
Как-то раз я проснулся на заднем сиденье автомобиля – еще одна командировка, а может, переговоры до ночи в ресторане. Ослабил галстук и придирчиво оглядел белую рубашку. Надо будет купить по дороге свежую… Отглаженный костюм висел рядом на крючке.
На перекрестке я испытал «радость узнавания». Радость и беспричинный страх.  Её волосы, глаза, плечи, руки…
– Останови, – приказал я водителю и удивился, насколько мой голос успел стать властным за короткое время.
Шофер резко затормозил. Я уже собирался открыть дверцу, когда увидел за спиной Анны её сына. И в ту секунду я понял ценность построенного храма. Пусть я всегда буду любить несчастный проект Витберга, но это только моя проблема, мой выбор, моё решение…
– Гони лошадей!
– Что? – переспросил водитель.
– Поехали, черт  возьми, – разозлился я, забыв, что стекла тонированные, и рассмотреть с улицы, кто сидит в салоне, у неё не было никакой возможности.
  Машина обиженного шофера сорвалась с места. Я еще долго смотрел в зеркало заднего вида. Зеленый так и не загорелся, когда она с сыном пропала из виду…