Гамлет посмертный дневник

Сия книга посвящается моему
другу – художнику О.Черняеву
ГАМЛЕТ
(посмертный дневник)
Я могу быть понятым,
если расскажу о себе
самому себе.
Вот уже несколько «дней» странное чувство себя безраздельно владеет мной…
Я есть.., но как-то необычно по новому, по отношению к той жизни, которую только оставил. Выходит не оставил, раз витийствую об этом. И так много толпится во мне к выражению ль, к пониманию ль, или неведомый мне процесс каким–то, пока не ясным мне способом, вершится через меня.
Какая–то непостижимая музыка без звуков сопровождала меня всегда. Иногда я забывал обращать на нее внимание и чувствовать ее. Удивительное, ни с чем не сравнимое свойство, напоминающее о какой–то невыразимой правде, не дающей сбиться с пути, который еще только предстоит понять. А о присутствии во мне этой музыки — правды мне сигналят знаки в моей жизни, жизнях, которые не всегда осознаю. Какое же чудо так заботится обо мне? И для чего? То же, что не имело человеческого «смысла» было всегда почему–то правдивее.
Значит что–то иль кто–то должен проснуться во мне и обрести постоянство. ПОСТОЯНСТВО!
Странно — удивляющая природа состояния себя здесь. На том, или уже этом свете. Какая–то неодолимая сила давлеет решением пересмотреть ту жизнь, которая только что завершилась. Не как сила, а как побуждающая Правда, скорее всего понять: кто жил, что прожил и что понял.
Словно два сознания присутствует здесь. Одно, как режиссирующая личность всех ролей принца Гамлета, а другое — вездесущее Свидетельствование и одновременно Осознание всего, что на самом деле происходило. И вот перед ним–то, вторым, никак не соврешь, и любые уловки так и видятся, как оправдательные хитрости всех привычек. Понятые так, они тут же теряют свою актуальность и «силу». Остается смешливое спокойствие сострадательного мудреца.
Что–то новое еще происходит в этом пространстве, новое не для него, а для меня, осознающего сейчас.
Всё, как будто, невидимое пространство удивительно живое,и в нем незримо присутствует ВСЁ. И даже сказать так, не совсем корректно.
Предощущение едва уловимого шевеления, того, что вот–вот станет мыслью, к примеру, (и понимаешь, что она–то не совсем твоя, а приглашенная какая–то) тут же в пространстве начинается действо формирования явления — процесса, от несуществующего, до самых явных форм. И это как–то непостижимо связано
с тобою. А «посмотришь» на этого «себя», а он — это всё абсолютно. Его «воля» запускает эти все игры событий — жизни. Кроме как творением, то трудно назвать еще чем–то. Но и напоминающая Правда своим присутствием подсказывает, что здесь главный закон — Гармония в Любви, и ты не можешь ее нарушить.., понимание не позволяет. А то, что в Душе закрепилось, как разрушающая информация и привычки, ох как нуждаются в исцелении земного опыта.
Радость творящего опыта вместе с Существованием намного убедительнее конфликтного опыта. Сколько же веков надо топтаться в этой контрастности, чтобы совершенно естественно измениться? Пока не высохнут привычки, в сторону которых ты перестаешь смотреть.
И эти моменты настолько ясны и понятны, что ничего другого не остается, как принять это и успокоиться, что и позволяет, вдруг, обнаружить водительство той правдивой Мудрости, которая вершит Мирами, и всегда верно.
Хватит обслуживать невежество, пусть творит всепроникающая мудрость! Эта обступающая со всех сторон решимость настолько убедительна, что не оставляет выбора вчерашнему Гамлету…
Но всё по порядку, иначе эта одновременность так смешает, что и двух слов связать не смогу. А еще больше чувствую, что здесь, на этом этапе себя, должен пониманием той жизни, которая вот–вот завершилась. И сейчас я понимаю, что это всего лишь временная роль и форма, которые сам выбрал когда–то.
Был Гамлет принцем Датским, а может быть и пылью на дорогах дальних..?
Вопрос той и этой новой Жизней, которые я ощущаю, как некую связь со своим телом принца, что лежит в этой могиле «под моими ногами». А этой связи скоро будет конец. И именно это подталкивает меня записать всё в дневник, которым, наверное, смогу осветить те вопросы, которые так мучили меня в этой — той жизни. Что–то искало во мне этого завершения, и оно было сильнее меня.
Я шел от могилы, в сторону склепа, надеясь укрыться там для дневника. Вот ирония жизни (а какова она все же — удастся ли
когда нибудь ответить себе?), наткнулся на череп Йорика,
который показывал совсем недавно мне могильщик. Смотрел,
и со смешанным чувством, разыскивая его в пространствах, сказал ему:
— Вот, Йорик, и партнеры мы…
И точно чувствовал, что он слышит и с улыбкой разделяет.
Я ведь помнил то чувство радости общения с ним при дворе, в Эльсиноре, когда его внутренняя живость в шутовской форме выражала его естество, на которое я, будучи еще ребенком, откликался с радостью, потому как это было природно, да и условности двора еще не владели мною так сильно.
Это было так здорово — создавать пространство и содержание своего сотворенного мира, и, играючи, переживать все его приключения. Огромное чувство радости первооткрывателя и восторг удивления ожидали меня за каждым поворотом всех событий.
Это сейчас, на свободе, я начинаю догадываться, что это и есть один из потрясающих способов — БЫТЬ…
И Йорик единственный, кто меня понимал в этом, каким–то невероятным чутьем, за что я ему всегда был признателен детской отзывчивостью и благодарностью, даже не зная, что шут — это статус.
Теперь вот его череп скоро смешается с моим и станут одной глиной…
Ну не шутница ли жизнь?..
И какой–то Шекспир замахнулся объяснить человека. Кому это под силу? А после уж целые толпы лицедеев разных мастей,
и разных времен, пытались рассказать обо мне. Да можно ли хоть о травинке всё рассказать??? Режиссеры берутся устроить этот рассказ, подчас сами–то не состоявшись в мудрецов. Да и кто этот режиссер и режиссер ли, бродит меж ролей и бредит — страхами, величьем»? Любой актер, на волне раздутой славы и смысла той пьесы, воображает себя состоявшимся для этого, а часто кроме позы и фиглярства ничего не могут предложить. Объяснить Человека, не будучи им, ну не парадокс ли? Один из них три
варианта предлагал за раз, как на рынке: выбирай, примеряй… Уж лучше бы он песенки свои писал, чем врал бы обо мне.
О наркоманы внимания?! Никто не хочет быть в центре себя, других подавай.
………………………………………………………………….
В любой былинке не меньше Жизни, чем в Гамлете. Кто
Гамлет, что это такое..? Не Гамлет….
Здесь это так понятно, что на века в Покое растворяет.
Вот жизнь, как на ладони. Не отвертеться, не уснуть (хотел когда–то).
И тут же непостижимое чувство того, что как только какое–то событие из той жизни, пытается утвердиться в своей логике, ту же видна и ложь и надуманность всех мотиваций. А врать невозможно. Попробуй для зеркала выглядеть чем–то еще*
Удивительная разоблачающая ясность! Чьи мотивы? Выходит надо самому же, и себе, напоминать до прояснения всего и вся.
Я долго бродил безтелесно из угла в угол склепа, меряя шагами всплывающую передо мной всю жизнь, в которой звался
Гамлетом.
И надо вспомнить, вспомнить всё!
Одновременно написать–то лист лишь черный.
А сказать.., ах если б музыкой. Да и торопит ли нас что–то
в Вечности? Выходит — разглядеть мгновение важней, чем «смысл» всех целей суетных и громких.
Ах вот, я вспомнил, лет в 10 – 12 стоял на скале, над морем,
а сверху небосвод застыл картиной звездной. И чувство странное росло, росло. Безбрежный Мир вокруг и надо мной так чувственно и зримо продолжился во мне, внутри… Восторг, удивление, растерянность и какое–то неизъяснимое блаженство ребенка от того, что в безмолвном Покое все звезды, планеты так близко,
в тебе даже, безмерным присутствием… У ног, внизу под скалой, бушующий ветер волнами грохочет о скалы. Ты чувствуешь мощь всем телом отзывчивым, даль горизонтом растворяет и море.
Чебрецом, полынью и ромашками степь дурманит все чувства.
И как–то, вдруг, уже просто в тебе растворяется всё, в Тишине, такой же, как и меж звезд…
А что–то, как будто бы мною, наблюдает все эти смешения
и переходы. Я, и не я, стоял там, или как–то по новому был.
С невероятным вопросом для мальчишки того.
Я — безконечность во все, все пределы? И кто же тогда этот «я»? Как самый главный вопрос, который я по детской отзывчивости свежим впечатлениям тогда проскочил, не удостоил себя прислушаться к ответу, который сам следовал за мной на всех поворотах, и отмечался неожиданными обобщениями и выводами — важнейшими для меня. То были Знаки, я же уступал условностям мира.
Там, на скале, я впервые соприкоснулся с переживанием того, кто Неизбывен и Вечен, но не понял тогда, да и как ребенку,
которого происхождение сделало своим заложником. Сколь не цепляй названия на облака, они проходят, тают.., только пространство и непостижимая сила творения в нём, и тот, кто видит все формы игры — едино, всесуще. Сейчас это ясно, а тогда твою жизнь определяли другие — кто ты, и что должен. Но ведь был
и тот парнишка на скале, за которого всё это зацепилось удивлением, и тихо росло в его сердце.
Ах да, мне прививали честь, не объясняя, что это такое. Уже пару, тройку веков за честь считали, когда одна идея скачет на другую, петляя словесами, под предлогом превосходства над другими. То честь? В степи, к примеру, невероятное разнообразие сосуществует, и всё успевает спеть свою Песнь без превосходства.
Как я разумею сегодня, пока, Достоинство в чести — позволить всей Жизни выразиться через тебя, единственно твоим способом, как свет внутри, который здесь так естественно повсюду, как особая проводимость высочайших мудрости и Любви, и активная готовность защитить это право на основе этих «поводырей».
Уникально! И это не цель, а Цветение! Это ли не много? Больше, чем возможно!
А этому достоинству и чести предпочел людские зависть, месть и завершил убийством. Целый ряд: Полоний, Клавдий и Лаэрт, Гертруда и Офелия. И что же убивал? Лишь части самого себя, в калеку превращаясь. Их души, из сострадания ко мне, дали мне пережить, что значит потерять, убить, а после быть убитым. Дали ценой своего опыта, хотя могли выбрать и другой. Здесь же всё
видится как бунт не разумеющей песчинки против того, что жизнь и создает. Какой еще тут опыт нужен, чтобы понять всё это? Страданий видимо, чтобы дошло до дальних в памяти всех закоулков.
Здесь легче понимать её наборы, нет тела, и связанных с ним чувств.
И снова память становленья жизни той врывается. Гертруда — матушка… Ведь это же вселенная вначале — тепло, улыбка, взгляд блаженства, чуткость. И всё твое неподдельно и живо. Как же не откликаться и не любить? Король — отец достойный — высший пьедестал. За их внимание на чтобы не пошел?!
Внимая всем урокам, шлифовался, стремился первым быть во всех тех играх становленья дворянина, принца…
Опять же, случай тот под стенами Эльсинора, на скале задумчивый стоял, ветрам и небу весь доступный. Смотрел ли в горизонт, иль прямо в душу. Смешавшись со стихиями и их палитрой став, я ощутил присутствие безмерной силы и покоя в самом центре, который был везде, и мною тоже.
Вернулся к людям, и уже трудно узнавал жизнь, как не «жизнь». Здесь «подоспела» смерть отца. Он не успел нагадить в новом мире меня другого.
Весь двор, вдруг, стал паноптикумом ролей и масок лживых, не столько людей, сколько символов, чаще пошлых. Там без конца менялась мода, как чести (которая всего лишь пузыри амбиций) выглядеть: и так, и так, и по другому. Закладки на плаще обозначали принадлежность к чести. Ну и дела?
А как справиться с тем, что ты есть, под прессом вопросов, как быть? Кто ставит вопросы, кто мытарит ответы?
Так быть или не быть?
Или проверить выдумки чужие?
И эшелоны всех желаний
Сопроводить осуществленьем..?
А после встретить новых..?
Что значит быть?
Хоть раз пытался, не словами,
Опытом изведать?
И кто же тот, кто есть,
И «Быть» переживает?
Как и чем?..
Оп па????!!!
Присутствием необозримым,
До словарей и вместо них,
Но успокоившись от гонок
За списками…
Крещенный Тишиной,
Доверием,
Уместной Мудростью того,
Что Мирозданьями вертит.
Вот ТАК вот быть?
Да и кому сверяться,
С кем и чем,
Когда ты — это ВСЁ!?
Я думал тогда, что в мести за отца найду забвение от того
ворвавшегося понимания. И тут же, сейчас, осознаю мелочность такого прятания.
Снова вспоминаю:
Мечтал, что можно
Умереть, уснуть..,
А встретился с безмерностью «себя»,
Всего, где ты лишь ВСЁ,
И по другому, ну никак!
Где вереница слов
Находчивых, вчерашних
Не выручает, не соврешь.
Не лучший ли протест —
Возвратом к Мудрости,
Которая Вселенными бытийствует
Так просто?
Ох, Гамлет, ты — Никто,
И так ты ЕСТЬ!
Здесь это так понятно,
Что на века в Покое растворяет.
И как же хорошо, что я никогда не напишу самую объясняющую книгу? Такая невозможность успокаивает…
Вселенский театр разных способов тебя. В этом бульоне кого только нет. Посевы всех мыслей играют тобою, а логика их — цепляние «смысла» слов за «смысл» предположений. Главное,
чтобы картинка была яркая, иначе корма — внимания не
добьешься.
Забыл уже, то ли я сказал когда–то, то ли Шекспир после: «Весь мир театр, и люди в нем актеры» А ведь «роли» — ступени от
недочеловека к Человеку, источник переживаемого опыта, который так долго порою учит тех, кто его выбрал.
Я швыряю в пространство слова, а и без них всё ясно..,
и забавно смешно.
И там я был человеком, очень искренним, как в заблуждениях, так и в порывах своих лучших моментов. Всё это, сейчас, накрывает меня волной теплой любви к себе и тому растущему человеку.
Меня касались многие вещи. Одна из них — Любовь.
Узнавание ее возможностей, так явно, и ты мне подарила,
Офелия.
Здесь ее переживаешь, как безграничное поле и полноту возможностей, и совсем не всегда связанных с человеческой формой. Но там, в этой недавней жизни, я был человеком, вернее, одной из форм, которыми Существование постигает себя разным опытом быть…
И все же, и все же — Офелия.
Я помню ее в 9 – 10 летнем возрасте, когда впервые отметил ее для себя. Потрясающее обнаружение: она еще ребенок, с совсем еще детским телом, но в глазах, лице, в формирующихся новых для нее жестах, проступают удивительная невинность, детская открытость с готовностью брать вниманием этот мир без остатка,
и каким–то странным образом проступающая Женственность. Нет, не матроны, а исконная красота такой формы. Гармонии
в этом единственном месте, что онемеваешь в тихом восхищении какой–то божественности, не переводимой на слова. И сердце отзывается цветением небывалым доселе. Чистота высших свойств без примеси условностей и двора, и людского суетливого
нетерпения.
Я пил это восхищение каждой своей клеточкой и отзывался неумелостью своего опыта. Помню, как однажды, когда она с подругами бегала по берегу моря, и пробегала мимо моей мечтательности в увлажненных глазах, я ладонями хватал воздух, где только что проносились ее коленки, и возносился в пляшущем сердце
к тому, чему не знал названий. Ее убегающий смех был музыкой, которую не могли бы сыграть и все лучшие музыканты.
После, перед самой поездкой на учебу, я ловил ее уже совсем не детский взгляд и робость от того, что может ли она позволить себе любить принца.
Как–то в библиотеке мы столкнулись между стеллажами.
Задрожало сердце, дыхание остановилось. Мы сверились
в выбранных книгах, неуклюже пошатнулись, и коснулись руками друг друга. Ее рука, как ручей потекла вверх, к моему плечу, мои же испуганно, но страстно побежали вдоль ее.., вот уже плечи друг друга под защитой рук — крыльев, глаза находят другого и пропадают в общем пространстве. Волшебное сумасшествие! Мы
в испуге отпрянули друг от друга, но что–то в глазах осталось из того пространства. Как жить после этого? Я не знал… О каждом мгновении того периода можно сложить удивительную Повесть.
Наши ладони касались одних камней на побережье. И чувства наши как мотыльки перелетали с цветка на цветок степного ковра, оставаясь еще и вкусом на наших целующихся губах. Даже в замке пространство дышало нами и трепетало.
Нам никто не сказал, что мы можем позволить свое счастье. Ее отец — мудрец, Полоний, так и застрял в условностях двора, на развилке между мудростью и жадностью интриг в принадлежности королевской чете.
А ты тогда, Офелия, а ты таинственней полуночного сада, всех соловьев и волшебства луны. И ты бывала во мне такая незабвенно высокая, что только Вечностью можно измерить. Какое же счастье было — быть поглощенным тобой. Часто наши сплетенные руки ожидали общих ударов сердец — вечная память прикосновений! Так мало Вечности, как я чувствовал тогда, чтобы выразить всю полноту хотя бы одного мгновения, посвященного моей любви
к тебе, Офелия, родная.
Я помню и тот волшебный сон, во время учебы на чужбине, после которого я понял, что ты мне уготована судьбою…
…И все же поцелуй нашел нас обоих… Твои глаза вспыхивали, уплывали, с трудом верили, и снова, закрываясь, улетали
в свои пространства. Ты не верила, что это возможно со мной, что это уже происходит, и что это — ТО САМОЕ. А не чувствовать не могла.
Я был очень чуток с тобой, боясь чем–то неловким разрушить эту хрупкость и с величайшей нежностью и изысканностью,
с упоением и восторгом, очень бережно откликался на самые
малые твои движения навстречу. И я каждым закоулком своего существа чувствовал, как трепещет, танцует, цветет, животочит
Любовью каждая твоя клеточка. Твои нерасцелованные губы порхали, прятались от стеснения, что–то шептали, звали, таяли
в бесконечном поцелуе, а еще верили и не верили, что это происходит.
Потом тебя не стало вообще, а какие–то неудержимое естество, необузданной силы и трепетной нежности (диву даюсь, как это
в тебе сочеталось) вместо тебя проживало все это.
Не стало ни времени, ни вечности, ни мгновений, а просто обоюдная творческая неудержимость чувств, которые сами находили способы быть…
И вот в этом танце спонтанности мы совсем слились в ОДНО. Уже никто не был собою, а только настойчивая благодарность струилась навстречу и растворялась друг в друге, уступая место следующим движениям, тел, губ, рук, ищущих и находящих места для нежности.
Мы прислушивались друг к другу, к общему пространству,
и как–то умудрялись находить и позволять совершенно новым проявлениям быть признательными другому.
Ты все больше и больше, исчезая, была по настоящему такой,
о какой знала твоя душа. И совсем скоро я уже чувствовал цветение всего того, что ты собирала целую вечность и некому было поведать, а сейчас можно.
СЧАСТЛИВАЯ! Ты так долго ждала, и я всем, на что был
способен, откликался и показывал тебе — КАКАЯ ТЫ!!!
Я раз за разом вживался в тебя, вчувствовался, вцеловывался, сердечным счастьем растворялся в тебе. Словно нетленный источник творил благодарные чувства к тебе.
И в какой–то момент этой бесконечной музыки нашего естества, всё взорвалось крещендо! Гимн экстатичного естества захватил нас, и мы отдались на волю этого священнодейства, и исчезли, не исчезая, для восторга.
Великая штука! Оказывается можно быть и этим! Теперь–то мы знали окончательно.
И снова глаза, руки, губы, улыбки…
А еще незатихающая музыка.., то ли в сердце, то ли в Вечности, то ли во Вселенной… Ты была рядом со своими восторженно–удивленными глазами, и какой–то детской, наивной
доверчивостью. Но я чувствовал что–то еще, пока неподвластное моим словам, и это манило, неодолимо притягивало к тебе…
Моя обычная рассудочность куда–то исчезла, уступая место неведомой силе, совершенно новой и заманчивой. Она не одна была, та сила, а с целым сонмом состояний, невероятной полноты и очарования, противиться которым я не мог.
В тоже самое время я видел в тебе, а еще больше чувствовал каким–то непостижимым способом, смешанность твоих чувств. Я знал, что ты ищешь любви, такой, какой ты её понимала, но в тоже время чувствовал, что в тебе начинает проявляться,
раскрываться и еще более тонкие, новые грани твоих возможностей любить, о которых ты еще и сама не знала.
Мы держались за руки, смотрели в уже бездонные глаза друг друга и тихо сходили с ума от того, что нами овладевало.
Мне так хотелось идти тебе навстречу, но какие–то остатки условностей не позволяли мне упасть в окончательную близость с тобой… И в тоже время я не мог удерживаться от напористой благодарности внутри меня, зовущей и неуёмной.
Ты же не верила пока еще этой открывающейся возможности, и боролась с зарождающимся чувством…
Вот так не сразу понимаешь, что времена и костюмы не любят, а любит проснувшееся сердце.
Я жил этим в сердце, но не успел сказать тебе, Офелия, об этом, что и было намного важнее моих дворцовых «долженствований». Как звезды расселяются во вселенных, чтобы ни один уголок не остался без света Любви, так и я тогда присутствовал везде, чтобы любить ее — Офелию.
Священный край Любви так сгорал нашей неопытностью,
а здесь казалось — всего только миг из сонма возможностей её величества Любви, как обучали меня потом хранители–мудрецы. И именно здесь, в между мирье, я отчетливо это чувствую и осознаю, и в тоже время, в наблюдающем блаженстве не теряю всей ее полноты и знаю, что в Вечности я не соскучусь…
Сколько же было моментов, к которым я не прислушался, не довсмотрелся? А ведь через них со мной говорило Сущее!
……………………………………………………………………
Вот был момент вопроса:
И что во мне правдивей, чем вся привычная игра?..
Здесь роль за роль, личина за личину, всех мыслей свора, об одном — дай, дай–ка всё внимание свое. И это всё?.. Посмотришь Ниоткуда — тает, а ты смотрящий есть! Ну и дела?! Кто настоящий? Так много ярлыков достоинствам, порокам, веками
противостоят друг другу, шлифуя мастерство, бахвалясь временным «превосходством». И в этом ли всё дело? Гармония
контрастов, крайностей в такой странной логике равновесия?
Возможно я и забывал, что заглянул в предвечное, но тот
момент остался дверью, вратами в невыразимое, звенящее начало, присутствием по жизни метит все мои шаги. Да так, что не привычкам двигать мною, а родился твоей моей Вопросовселенной. На всех поворотах он вопрошает, словно хочет понять вот сейчас всю Истину, и до самого дна. Эти вопросы по жизни становились точнее, а Жизнь отвечала Тишиной и Пространством ясного присутствия всего во всём, таким соседством неразрывным, Покоем
и осознанием того, что гроздья слов — всего игра для слов самих же… Но тот пытливый не заснет, надежда на ответы манит.
Я верил долго, что Гамлет я, ребенок, принц, влюбленный, ученик, мечтатель… А сколько тысяч разных «я» по закоулкам
в тень ушли? Вон тело — помощник, так преданно служило,
а сейчас червями обрастает рядом. Но я–то есть!!! Совсем не тот, кем искренне себя считал. А что–то всеяшностью и Вечностью отмечено повсюду. Знакомыми словами опять всё обряжать? Мир, Существованье, Дух, не всё ли то одно?
А здесь так ясно — ДА!!!
Но ведь и тогда была догадка.., я предпочел игру людей,
и выбрал месть. Кого над кем? Никто ведь не умрет, не умирает, не рожден. Как будто можно воздух в разных уголках комнаты убить? Он подвинется и восстановится. Так, всё слова о всём (всём ли?), но только о словах лишь озабоченных людей, которые всего–то — марионетки слов и мыслей. И та же вездесущесть на Природе без слов и тяжб находит место, чувствует, доверием всё «знает»,
и цветет своим осуществленьем. Без слов и соответствий всем
логикам значений…
В той Жизни, вечной, волшебно как-то ладится без них.
Были объяснения (словесный мусор и игра), был пресс
на соответствия, привычки, доведенные до верований, что только так и можно жить… Дело ведь не в закругленных словах,
а в понимании того, что за ними стоит, для тебя самого, недокороль…, ха, ха…
Но тут–то я другой, неопределимый кто–то, и как–то ЕСТЬ
И что ж тогда есть Жизнь и жизнь?
Безсильные слова…
Почему же я так безоглядно опять вляпался во все эти игры? Привычка к вопросам, вроде глубоким, или страхи, и что–то еще?
Я вижу ребенка, он так верил людям. Вписался и вырос,
научился шпагой махать и мечом… Но вырос ли он? Он сердцем, душою встречал глубину Сущего, чем–то знал о его Правде.
Наверное, верил, что сможет и это в жизни пристроить.
Хранитель учил меня мудрой неспешности, а меня одолевал азарт внедрения мудрости… К ней же растут постепенно, своим естеством.
Вернулся с учебы, убитый отец, не успел, тут новый король. Вот тут–то Жизнь и дала мне проверку на вшивость. В тиши ли созидать тот мудрый строй своего царства, приобщая людей
к осуществленью себя через единство целей Нарда и Царства
великого Духа, или стать в шеренгу воюющих идей, которые стремятся оседлать контролем все другие… И вот так постепенно Безмерность себя уступает выдумкам слов и идей, которые–то
в жизни всего лишь звуки отзвучавшие. Уступал за счет урезания себя. Чему и чем я уступал, бежал ли в страхе? До финала, их ожиданий и воображаемое свободе. Проверил опытом, что он мне не подвластен и не нужен. Вот этот я сейчасный.., и звуки слов вчерашних? Уступал, уступал, и стал тем, кем вообще не являюсь. Потом уставал, теряя понимание, отчаивался тот образ, за который принимал себя и мечтал от жизни отдохнуть через смерть,
а от понимания через сон.
Сейчас же, в какой бы ряд не становились те события жизни Гамлета, какой бы серьезно — оправданной логикой они не пытались завлечь меня, я этот, неопределимый и вечный, совершенно отчетливо чувствую, что наблюдает «мною» что–то грандиозное всю ту ярмарку, как просто временные явления и уж точно — ВСЁ ЭТО СОВСЕМ НЕ Я. Да и как тут скажешь, что «я», если здесь ты — ВСЁ?!!!
Жизнь в каждом из нас (а все лишь завитки узора) готова выразиться творческим действием — живым, уместным, точным и своевременным Восторгом, правдивым от природы, которая в каждом своем уголке экстатична. А что же мы там, люди? Предпочитаем трусость. И трусами нас делают раздумья — приглашающие иллюзии и надежды на ответы, совсем не нужные. Не обучаясь Быть по настоящему, здесь, в живом, мы создаем иллюзии снова и снова, и тешим их надеждами на исполнение, а там, где жизнь, нас нет и нет. И потому очередь не убывает. Ведь не становится,
к примеру, очень важным вопрос: «Как бы мне завтра пить захотеть? Не пропустить бы?» Смешно.., само же приходит. Как звездам вертеться, цветам распускаться и ветру лететь.
Тот заигравшийся субъект, что мнит человеком себя, всего лишь мутное скопление миражей. Оставь в покое и они растают. Ну да, он мнит себя венцом.
А для меня? Он что — аванс? Возможность? Или мост?
Я тогда спрятался за сумасшествие, чтобы быть свободным от влияния и логики других. Дал слово мстить. Кому? Словам, идеям? Кто я был тогда? Мудрец, подлей иль просто трус. И упражнялся в пошлости торговок, ценою слов оправдывая страхи. Если
я убиваю свое мнение о ком–то, то что я убиваю? Мираж иль короля, который Клавдий? Разоблачить его, заарканив его совесть. Но это мое мнение.., а у него она была? Одно мнение предполагает наличие другого, встраивает его в свою логику и.., всё чепуха
несуществующая. И так львиная доля всех наших внутренних игр. Что потом? Разочарования, следующие надежды…
Изматывающая игра, А рядом Жизнь естественно решает в спокойствии любые сложности…
Всё то, что ладим, как свою жизнь, похоже на то, как я беру дубину из воздуха, разношу ею в пух и прах воздух вокруг, и при этом сам же им и являюсь. Отсюда так видится. Выдумки имею отношение с выдумками. Ну не глупость ли пленять всё то, и драться с тем, чего и нет?
И только сейчас, после «смерти», я чувствую насколько полновесно — живой, многослойно — одновременной может быть Жизнь. И ее не упростить «удобством» натренированных привычек. Уж точно лучше вырасти до Неё! Как же так просто — я есть! Безмерный, неопределимый, Вездесущий и Вечный!
Я всю жизнь получал эти подсказки и почти не замечал их, уступая выдумкам о себе, чаще чужим выдумкам.
Такая простая очевидность, простой путь.., и быть:
Что значит быть?
Проводником ли Правды Высшей,
Иль выбрав роль,
Лишь ей принадлежать?
А Правда та.., слова ли?
И кто бытийствует.., вопросы мечет?
Кто обнаруживает все потуги, и кого?
В том тихом озере Существованья
Вопрос из Ниоткуда
Падает, как капля:
Круги значений, роли,
Да изгибы форм
Танцуют…
Себя ли, зрителя,
Или его мечтанья?
Всё временно..,
И снова гладь
Спокойной Тишины
Всего во Всем,
Непостижимо — Вечно!!!
Того, что есть,
Которое умеет БЫТЬ!
Но вкус какой–то остается
Присутствия.
А там, в той жизни, каждый шаг — распутье. Борение условностей в том, кого нет, но искренне считающего, что он есть.
Вот это шизофрения?! Богам не выдержать такой…
Я думал соВестью обезоружу тех, кто к ней не причастился, впал в страсть борения и мести.
Совесть — месть? Месть — совесть!
Уж если два, то и не счесть страданий. Там, где одно, там два в придачу. Где два, там три не за горами. Где три, там сонм
явлений всех. Мы гонимся за названиями, определениями, как
бу–то это сделает невыразимую текучесть удобной. В итоге реагируем на слова, а не на суть жизни. А на самом–то деле обставляем себя только трупами памяти, слов и верой в значения.
Круговорот явлений: король иль принц — наживка червяка, вон рядом, под ногами, а червяк и сам наживка рыбаков, улов которых съест кухарка… А сколько было важности и слов?!
Мы думаем, что знаем, кто мы есть, не заглянув в Предельно– Изначальное, и потому не знаем, кем можем быть.
И первое вранье.., да и второе тоже.
Вот прямо же сейчас, через меня, без тела и привычек,
Присутствие просматривает жизнь, осколками любуясь.
Ах, Йорик, кем–то был, забавами клеймил внимание к чему–то тех, кто не готов. А сейчас глазницы. Вставлю–ка фиалку в них… И в этом больше правды — соединилось.
Жизнь — смерть — жизнь…
В каждый миг, не умирая, ты снова есть. Тот, кто знает и ищет незнающим в своей же Вопросовселенной и центром ее —
Вопросом вопросов. А после, всегда, молчаливо объясняющее Присутствие. В которое переходишь уже Богом, который и сам лишь начало — Непостижимого и Невыразимого.
Тишина.., — та самая!
Мне кажется тогда, в учении, я понял что–то, и очень захотел народу подарить достоинство. А оказалось, что надо было научиться терпению делать это…
Была мальчишкина любовь к Офелии, незамутненная условностями двора. Но это до учебы. Когда ж вернулся, она — Офелия, так быстро научилась ужимкам, политесу придворных кукол. Есть Женщина–Природа, а есть и существо — условностей продукт. Проверить так легко. Захочешь знать вершины женской
наглости — признайся ей в любви. Любовь — вовлеченность
в Высшие свойства всей Жизни, не меньше, а не разменная
монета в игре наших тел, привычек, характеров, эго… Не выдержав борения с душой, она ушла…
Я был бы королем.., не стал, сам став разменною монетой тех условностей, но здесь, сейчас понимаю отчетливо: какой же
чистоты и мудрости воплощения должны быть короли, чтобы
народ примером их держал, а не копировал пороки?! Иначе где же здоровому народу да и державе взяться?
А пока.., чем больше скотства, больше и законов, охраняющихего, да еще безконечные ужимки обиженных. Где силы взять для этого строительства?
Стать воином–жрецом, готового трудиться даже вечность.
Там, внизу и в прошлом, у «людей» всё вверх ногами. Деньги, власть — святой набор. А что они? Ведь деньги сверх меры нужны–то или для угодничества перед бабой, или перед эго — властью. Как глупо и скучно!
И сколько шакалья у трона, которому позволили порочным быть. А как же — признаки величья. А всякий враг, кто это обнаружит. О-о-о-о! А маятник все скачет, срываясь на судилище
поспешных мнений всех личностей, ролей…
Сейчас Вселенная хохочет вместе со мной.
Ах друг, Гораций, как ты был терпелив, и с щедрым сердцем принимал меня, а я бежал, бежал от выбора, где Человек боролся со зверем. Благодарю, брат, вечно и признательно.., но так —
отсюда. Возможно и услышишь…
Сейчас, в этом Безмолвии и вездесущности я всё острее
и острее чувствую невероятную любовь и Сострадание к той форме жизни, что зовется человеком. Ведь, по большому счету, несправедливо по отношению к его божественной сути то, на что он растрачивает себя суетою и спячкой привычек из века в век!
Какой царь, жрец иль воин может воплотить его возможное Достоинство?
Здесь это ясно видно, в чем надо разобраться и в пределах какого опыта, на что я себя и обрекаю в следующее воплощение.
Царь — жрец объект штучный и становится им ох как не просто. Какую не расхожую прозорливость и стойкость в понимании надо воспитать в себе, чтобы Видеть?!
Сколько надо испытаний, заготовленных воспитанием, невежеством, спячкой..? Наверное столько, сколько поможет оценить их отсутствие и глупость, а следующие принимать, как всего лишь тренировки. И это работа не терпения, а осознания, подкарауливающего нас каждый миг. Совсем не сложно, только спокойное внимание к тому, что есть. Намного проще, чем продолжать контролировать и удерживать весь тот набор. Из этого не озабоченного пространства всё это так очевидно, что доводит до хохочущих слез режиссера–постановщика, который, вдруг, становится свободным от ролей зрителем в одном лице, или многих. Ведь все возможности Сущего под рукой.
Ползет по ладони букашка… Удивление смотрит и смотрит, не лишь на нее, а и.., на себя самоё, как в первый раз.
Кто же этот блаженный, что разлит повсеместно? Странно,
я это помню, или сотворяю сейчас?
Необученный видеть — Видит! А «знаток» — пропускает…
Мириады всех связей с Целым, делают и тебя неразрывным
с Ним. А в живом–то движении всей полноты, да тобою вот здесь, с чем сравнить? Да и стоит ли?
Тот прежний Гамлет, как одиноко унылая нота, выпавшая из божественной музыки и оркестра. И ей, чтобы верить, что она что-то значит, надо было постоянно себя обозначать: то ли
«величием», то ли противостоянием, иначе эту отделенность усиливать трудно. Но сказать, что это огромная разница, значит
вообще ничего не сказать.
В этом волшебном Единстве ты обретаешь Себя и свой Дом. Да и ты кто–то новый уже — до словесный восторг творящей Любви. Эти слова всего лишь неуклюже грубая, топорная клинопись, одновременно живого потока Жизни, который цветением просится поделиться собою.
Как же здорово, что это случается! Значит, возможно, раз происходит! Это Непостижимое Нечто, дробя себя на фрагменты, обучаясь, играет, себя познает, уплотняя пространство опытом самым разным.
Какая же Мудрость всё это вершит, возможностей которойхватает не на одну Вечность? И прямо сейчас она явлена.., и без слов лишь божественней ее присутствие. Пусть Тишина с этим справится…
Сколько же Вечностей надо ухлопать, чтобы найти способ поведать о главной? Смертью ли, словом ли, делом?
Сейчас ты, Гамлет, сотворил Вопрос и его вселенную, где
и возможно его разрешение. Дело за малым — помнить и так
доверительно вслушиваться в Существование, чтобы позволить его Мудрости выразить это среди людей! Ведь я так их люблю!
Тишина, возьми меня для переплавки в эту Мудрость..,
уступаю, отпускаю и ныряю.
Гамлет ушел, но ВСЁ остается и будет самым волшебным
набором……….
Иду.., иду, Предвечное…