Дай мне силы для грузовика

 (Отрывок из документального романа "Моё сердце - саксофон" Александра Аксёнова и Нины Аксёновой-Саниной)    

______________________________________



               

…Звонок раздался неожиданно. Так всегда бывает – ждёшь, ждёшь, и всё равно получается «вдруг». Это Сашенька! Ну, вот и всё, ещё один германский вояж закончен, и сейчас ты мне скажешь, когда тебя ждать.
- Милый, ты где?.. Что?! В больницу?.. Где?!!
Всё, что я успела понять – мужа увозит «скорая», и происходит это в Штральзунде.

Шок. Впадаю в полную прострацию. Как? Почему? Что случилось? А, главное – что делать?! Он там, а я в Риге, и между нами почти тысяча четыреста три километра… 

Юрис… да, надо срочно найти Юриса! Он ведь тоже в Германии, и, кажется, где-то недалеко от Штральзунда. Звоню… Господи, только бы он взял трубку…

- Юрис… алло… Юрис, с Сашей беда! Его на «скорой» увезли в какую-то больницу в Штральзунде. Миленький, ты где?.. А это далеко от Саши?.. Что? Поедешь? Прямо сейчас?.. А как ты узнаешь, где он? Поняла. Сразу позвонишь? Спасибо!

Так, слава Богу, что есть Юрис. А, главное, он в немецком языке, как рыба в воде, так что скоро всё будет ясно. Господи, что же мне так страшно… Сашенька, родной, хороший, держись! Сашенька, Сашенька…

Надо Оле позвонить, она буддистка… о, Господи, прости меня за мысли мои жуткие!

- Оля, Оленька, мне помощь нужна. То есть, не мне, а Саше. Он в Германии и ему плохо. Увезли в больницу. А больше я ничего не знаю, и мне очень страшно. Надо с ним говорить?  Я понимаю, что мысленно. Всё время, не отпуская? Поняла, спасибо! Через пару часов? Да, перезвоню. Спасибо, Оленька!

Сашенька, родной, ты только держись!  А я буду ждать…

Жаль, что сейчас не лето, а то бы мы вместе были. Помнишь, как было замечательно? Наши поющие площади, море, закаты… о Господи, ну почему я не рядом!..  Нет, милый, не ною, просто немного жалуюсь. Мне с тобой всегда лучше, чем без тебя…

•

…Ой, звонок!..

- Юрис, ты? Нашёл? Инфаркт?!! Что, уже делают операцию? Нет-нет, слышу хорошо, просто плохо соображаю. Да-да, я всё поняла. Буду ждать до завтра. А ты к нему прямо с утра пойдёшь?.. Спасибо тебе!

Опять звонок…

- Оля?.. Да, уже знаю – инфаркт, делают операцию. Друг к нему только завтра после обеда сможет попасть. Будет жить? Это ты правду говоришь, или меня успокаиваешь? Поняла… честно, поняла. Да, всё будет хорошо. Да, Оленька, будем молиться, каждый по-своему…

Господи, помоги!

Опять телефон!.. только номер какой-то странный… и говорят непонятно. Кажется, по-немецки. Что они говорят? «Хоспитал, хоспитал»… значит, про Сашу. Но что, что они мне говорят?!!

- Я не понимаю… ай донт андестэнд ю… эс юс нэсапроту…

Похоже, мои потуги на английском и фраза по-латышски не проходят. Опять что-то говорят. А теперь какие-то звуки, и шаги, шаги, шаги. Как будто трубку, и меня вместе с ней, куда-то несут… Господи, помоги!..

- Алло, алло!.. Сашенька? Это ты? Операция… да, да, милый, знаю. От Юриса знаю, он уже в Штральзунде и завтра к тебе зайдёт. Отдыхай, родной, и ни о чём не думай. Я тебя очень сильно люблю!

Отключили…  голос совсем слабый, и слова еле выговаривает…
Господи, помоги!..

•

… Самое смешное, что я сначала в твои разговоры влюбилась, а в тебя уже потом, гораздо позже. Ты ведь совершенно не мой тип… был. Нет-нет, сейчас очень даже мой, самый родной, самый любимый на свете типчик, типунчик… ой, что я такое говорю, типун мне на язык! Сашенька, не слушай, пожалуйста, этот бред. Ты спи, спи, отдыхай…

А помнишь, как мы познакомились? Я тогда с Маринкой в «Вецриге» встретиться договорилась – за уличными столиками под зонтиками. Я пришла, а вы там уже были: ты, твой друг и ещё две девушки. И за вами почему-то было несколько пустых столиков, что для этого кафе выглядело странным. Я подошла и спросила:

- Ребята, а здесь обслуживают?
- Кого обслуживают, а кто и пролетает, – ответил тип в тёмных очках, с длинными волосами и нагловатой улыбкой. И это был ты!

Самое интересное началось дальше: девчонки, которые были с вами, оказались совсем не с вами. Они ушли, а вы с другом козликами прыгнули за мой столик. Это было уже слишком! Не люблю прытких самцов, а тогда я их вообще на дух не переносила. Плюс – твои очки, длинные патлы, «центровские» замашки и бархатный баритон опытного обольстителя… ну совсем не мой гардеробчик. Я девушка простая – с завода, после развода, без макияжа, мымра со стажем. Но отпор, который я дала, ты не взял и быстренько доказал, что мы с тобой одной крови. И всё говорил, говорил: о театре, о фильмах Куросавы, о принципах режиссуры…
И вечером в ресторане говорил, и когда провожал домой, говорил. Когда же ты, наконец, произнёс заветное «Давай завтра встретимся»,  я радостно выпалила «Давай!».

•

…Ты каждый день встречал меня с цветами на проходной! Мы заходили ко мне, я ставила букет в вазу, и мы шли гулять. Мамочка не возражала, ты и её заговорил в первый же день вашего знакомства.

Но однажды ты без предупреждения позвонил в дверь. Открываю – стоишь, как всегда, с букетом. Протягиваю руки, а ты вдруг прячешь цветы за спину: «Это не тебе. Мать дома?». Я растерялась, а ты мимо меня, и на кухню: «Вера Николаевна, это вам!»… – и закрыл дверь перед самым моим носом. Но я всё слышу!

- Вера Николаевна, я прошу вас, станьте моей тёщей!
Я врываюсь, возмущённая до глубины души.
- А я… а меня кто-нибудь спросил?!
- Дочка, выйди, не мешай, нам с зятем поговорить надо…

Нет, так замуж меня ещё не брали!

Если честно, тебе со мной повезло. Вернее – с моей памятью. Её послушать, так ты просто ангел. А если сдёрнуть пелену моей забывчивости? Ага! Вот тут-то и выяснится много всякого разного про нас с тобой. Парочка ещё та! Ну, ничего, пошумели, повзрывались, поумнели, обтесались. Но что я помню точно, так это свои внутренние монологи после каждого нашего лобового столкновения. Звучали они примерно так:
 
«Эгоист! Только себя и слышит. Он главнюк, а мой номер пятнадцатый. Вот уйду на фиг, пусть без меня попрыгает!.. Но ведь люблю паразита… хорошего… моего…»

- Сашенька, а я тебя люблю…
- Малыш, так ведь и я тебя люблю…
И опять обнимашки, целовашки… до следующего раза.

Сашенька, только не уходи! Мне без тебя очень плохо…

•

Знаешь, если подумать, то мы с тобой были больше врозь, чем вместе. Работа, моя суета по дому, твои разъезды по музыкальным тусовкам и беготня по новогодним «ёлкам». Твоя учёба в Питере, ночные репетиции со студентами, гастроли. А я всё ждала.  То – «сейчас дети уснут, и мы сядем на кухне, чайку попьём, поболтаем…», то – «ты завтра приедешь, и будет праздник…»
Вот уж что-что, а праздники ты устраивать умеешь!


… Наш любимый август. Мы опять топаем по шпалам от станции до берега Салацы. Угол наклона наших тел примерно тридцать пять градусов по ходу движения. На тебе байдарка, палатка и оба саксофона. На мне рюкзак с одеждой и провизией. Слава Богу, что я тогда на альте играла. А если бы был баритон?..

… Плывём по течению, я чуть-чуть правлю вёслами, чтобы не снесло, боюсь потерять небесное эхо. А ты играешь с ним дуэтом: твой саксофон – и тут же ответ откуда-то сверху, опять саксофон – и снова отражение летящего звука. А мелодия плывёт над нами и плетёт всё новые и новые узоры…

… Высокий берег. Ночь. Наш костёр догорает. Я лежу лицом к звёздам. То одна упадёт, то другая… а ты опять играешь небу, и немножко  мне. Мелодия  обрывается  летящей высокой нотой. Я шепчу: «Саш, смотри!» Ты поднимаешь глаза, а там шатром раскинут бархат неба, и звёзды то ниже, то выше, крупные  и совсем маленькие, танцуют, кружатся и падают, падают…
Что это было? Оптический обман? Аномальная зона? А может, ответ неба на твою музыку?

А помнишь, как я опозорилась, забыв о твоём дне рождения? А ведь он в августе, прямо в центре нашего заплыва. Зато ты не забыл, что следующим днём идёт день нашего знакомства. Как ты ухитрился на маленьком костерке приготовить две крохотные чашечки кофе, я так и не поняла. Ведь ты велел мне сесть лицом к реке и не оборачиваться. И только когда я увидела белую скатёрку, букетик, печенушки и эти два напёрстка с кофе, я сообразила, что вчера…

- С нашим днём тебя, Малыш!

- Ой, а твой день рожде…

- Ерунда! Главное, что сегодня наш день, и мы вместе.


… А помнишь тот, самый мокрый ночлег, на пятачке под глинистым откосом? Мы тогда весь день играли с дождём в «пятнашки». А как стало смеркаться, он вдруг решил показать, кто в доме хозяин и накрыл нас и нашу байдарку со всеми вещичками мощной ливневой стеной. Пришлось спешно причаливать к неприглядному берегу с десятком мокрых елей. О костре не могло быть и речи. Ты остался колдовать с палаткой, а я полезла наверх по скользкому мокрому суглинку. Ещё с реки мне показалось, что там недалеко хутор, и идея разжиться парой сухих полешек помогла мне вскарабкаться по крутому склону.
Навстречу мне, из кособокого сарайчика, вышла маленькая, худенькая белоголовая старушка. Проникнувшись ситуацией, нагрузила меня дровишками, берестой и щепой на растопку, да ещё хлебом, домашним маслом и парным молоком. Заодно немного поболтали. И тут она мне рассказывает, как в прошлом году, в это же время, над рекой летела мелодия, а она шла за звуком по берегу, не понимая, откуда он – то ли река поёт, то ли небо? Вернулась домой, рассказала мужу, а тот посмеялся и обозвал всё старческими галлюцинациями. Ну, я ей объяснила, что её «галлюцинации» – это ты и твоя страсть играть на саксофоне везде, где есть эхо. А лучшего места, чем их река, мы пока не нашли. Вот и плаваем на байдарке по Салаце каждый год, в августе.
Вниз я спускалась на пятой точке и без рук, которые были очень заняты, и им было наплевать на мои мокрые джинсы и бедные хлюпающие кроссовки. А что? – костёрчик разведём, перекусим и всё высушим…
Под шум дождя и с теплом на душе мы с тобой заснули, как убитые. Под утро ливень стих, выглянуло солнышко, а за ним и мы из палатки. Посмотрели направо, на реку, потом налево, на откос,  и ахнули! По мокрому склону, осторожно, маленькими шажками, спускались  моя вчерашняя старушка и такой же белоголовый старичок. Они опирались каждый на свою палочку, а во второй руке  держали накрытые чем-то белым корзинки. Мы кинулись навстречу.
- Нет-нет, что вы, мы сами, а то здесь очень скользко, вы можете упасть!
И мы с тобой застыли. Но не потому, что нас остановили, а потому, что увидели наших старичков во всей красе. На ней было длинное синее платье и серебристая шаль на плечах, на нём – чёрный костюм, белая рубашка и галстук. А из-под платья и из-под брюк выглядывали блестящие, обрамлённые каймой рыжевато-коричневого суглинка, резиновые сапоги.

- Мы к вам на концерт пришли…

- Простите нас, – перебила  мужа старушка, – простите, что без предупреждения, но мы вас очень просим: сыграйте для нас, пожалуйста!..

Ты накрыл мокрый сосновый обрубок полиэтиленом и усадил старичков. Потом бережно вынул свой видавший виды «Selmer» из футляра…

И снова эхо было за тебя! Звучал высокий берег, пела река, откликалось небо, а мы, заворожённые полётом твоих мелодий, были просто счастливы.
Двух корзинок провизии, принесённых Элизой и Карлисом  «за концерт», хватило до конца нашего маршрута. А воспоминания о той встрече согревают нас с тобой до сих пор…

•

… А помнишь, как ты уехал в Питер на сессию, а я весь месяц натыкалась на твои «следы»?
В пудренице: «И куда это мы собрались?», в хлебнице: «Смотри, чтоб кофе не убежал!», на зеркале в ванной: «Я люблю своего Малыша», на зеркале в спальне: «Доброе утро, страна!», в холодильнике: «Оставь мужу!»…

Сколько их было, маленьких записочек – шутливых, нежных, с приколами и смешинками – сто? Больше? Опять не помню. Но состояние счастливого удивления и любви к тебе помню отлично…



…Нет, всё-таки ты эгоист. Причём, эгоист махровый. Это я про наш второй тур по Северу.

Начиналось всё на ура. Ты объявил труппе, что театр едет на гастроли по прошлогоднему маршруту: Красноярск – Диксон. Ура!!! Оставлять детей было не с кем, и мы решили взять их с собой. Ура!

Когда до отъезда оставалось два – три дня, и я начала потихоньку собирать вещи, ты вдруг заявил, что тебя собирать не надо, потому что ты никуда не едешь. Дети? Нет, дети отправятся со мной. Как? А вот так.
Я настолько растерялась, что ни спорить, ни выяснять «почему вдруг?» не смогла. Машинально упаковалась, взяла детей – и вперёд, с песней.

Труппа твоего отсутствия не выдержала. Начались взаимные претензии и склоки. Разделились на два лагеря: «старенькие» – студенты, с которыми мы свой театр создавали, и «новенькие» – актёры с профессиональными «корочками». «Старенькие» молчали, а «новенькие» требовали к себе соответствующего их профессиональному статусу отношения. Кое-как довели гастроли до конца. Я, измотанная в хлам закулисными бодягами и нашими чадами, репетировала на обратном пути только одну фразу: «Александр Иванович, вот вам дети, вот багаж – примите, распишитесь, а я отправляюсь в Питер – отдыхать и по театрам гулять!»…

Ты нас встретил, сели в такси, молчу. Думаю, лучше дома, не при детях, всё, как есть, тебе выложу.  Заходим – суета, багаж, все голодные. Ползу на кухню… и застываю с открытым ртом на пороге. Вместо моей обшарпанной кухоньки – конфетка в разноцветном фантике! Стены и потолок расписаны мозаикой всех цветов радуги в пастельных тонах! А над дверью, на самом виду замурован большой круглый значок с надписью «Я люблю свою жену!». И вместо «…вот дети, вот багаж…» у меня вырывается «Ой, Сашенька, миленький!»

Конечно, ни в какой Питер я не поехала. Мы опять сидели вдвоём на нашей чудесной кухне, пили шампанское и признавались друг другу в любви. А твой миф, что у тебя «руки не из того места растут», потерпел в моих глазах полное фиаско...


Болтаю и болтаю… ну, сколько ж можно языком молоть? Хотя нет, это сейчас, когда всё вспоминаю и записываю, получается много слов. А тогда у меня в голове были одни картинки. Всплывали, таяли, менялись, а слов-то было совсем мало. Только «Сашенька, Сашенька, Сашенька…» и «Господи, помоги!». И ещё «А помнишь?..», и «Я тебя люблю!»…


•


…Слава Богу, Юрис тебя довёз! Конечно, это была жуткая авантюра. Ехать на легковушке от Штральзунда до Риги с постинфарктным больным на пассажирском сидении – полный бред! Но удержать тебя никто не мог. Ты вырвался из цепких рук немецких врачей за четыре дня до окончания лечебного курса. Юрис, тоже ещё тот бродяга от музыки, подписался на твои уговоры. Мои попытки пробиться к вашему здравомыслию успеха не имели, и мне оставалось только  приговаривать «Сашенька, Сашенька, Сашенька…» и «Господи, помоги!» все тридцать шесть часов вашего тихоходного, осторожного переезда…

В сцепке с идеей ты подобен танку – идёшь напролом сквозь любые стены. Гулять, так гулять, любить, так любить!.. Одно твоё питьё чего стоило.  Зато, когда решил: баста, отпился! – это действительно стало точкой, окончательной и бесповоротной.
 
А когда тобой овладела идея создания собственного театра, то в воронку этого процесса были втянуты все: студенты, знакомые музыканты и художники, я и наши дети. Мы всем колхозом делали костюмы и декорации, актёры нарезали круги по стадиону и дули в саксофоны. А когда потеряли помещение, то назвались уличным театром и рванули на фестивали по Европе.
 
У тебя всё по максимуму. Особенно – чувство справедливости. Обидели тебя – в драку, обидели другого – в бой. А главное, никаких компромиссов! Ты даже соврать толком не умеешь, всё на лице написано. И музыку свою ты не саксофоном играешь, а сердцем. Это не я, это люди, что тебя слушали, говорили. Вот оно и не выдержало твоего экстремального теста на прочность...

Интересный момент: наш театр тоже назывался «ТЕСТ». И спектакли ты ставил на грани фола. Не забуду, какой шум-гам поднял комсомольский бомонд в Красноярске по поводу нашего спектакля-фарса по Маяковскому. Чуть до драки не дошло!

Вот и пришлось немцам зашивать разрывы на твоём сердечке, да стенты в сосуды вставлять. И ещё доказывать, что с восьмьюдесятью пятью процентами износа твоему мотору надо пройти курс лечения до конца. А кому доказывали-то? Упёртому фанату собственных идей? Но идея на тот момент была одна: ноги, ноги, ноги, несите мою попу домой, и как можно скорее, а то у этих капиталистов счётчик в евро тикает! Ты даже был готов сесть за руль и ехать в одиночку! И ведь так бы и сделал, если бы не Юрис. Слава Богу, что есть Юрис!..



…Да,  твой вид был более чем красноречив. Лицо, шея, руки (а дома я увидела, что и всё остальное) отсвечивали серо-синим. Голос слабый, от машины до квартиры ты шёл, пошатываясь и цепляясь за все углы. Но мои попытки тебя уложить ни к чему не привели. И мы опять сидели на нашей кухне, обнимались и говорили, говорили. И снова обнимались…

Обнимашки – великая сила! Я прижимаюсь к тебе, и у нас получается одно сердце на двоих: доброе и здоровое…


•


Когда в Германии профессор завершил манипуляции с твоим сердцем, он произнёс кодовую фразу: «Поздравляю, у вас сегодня второй день рождения!».

И вот прошёл ровно год. Мы с тобой решили это дело отметить. Взяли тортик, зажгли свечи, разлили по пятьдесят коньяка… хорошо! Слово за слово, и ты стал вспоминать тот день – от первого ощущения тяжести в груди, до операционного стола. Я напряглась. Уж очень ты в свои воспоминания погрузился, будто всё заново проживаешь. Хотела остановить, сменить тему, но не решилась, подумала, что тебе надо выговориться.

А через пару часов, когда мы уже почти засыпали, начался приступ. «Скорая», слава Богу, приехала моментально…


Бог, почему? Зачем Ты нас всё время сбрасываешь? Только выберемся на берег, только освоимся – бац! – и мы снова в холодной воде. И несёт нас река неизвестно куда, на новые пороги и перекаты. Что Ты от нас хочешь? Чего добиваешься? Терпения? Но неужели терпению нельзя научить по-другому?
Вон, люди женятся, а потом долго притираются друг к другу – вот она, школа того самого терпения. Так нет, Тебе этого было мало, и Ты допустил Сашу до алкоголизма. Зачем? Чтобы меня в узел завязать? Ты же знал, что это моя болевая точка  – с детства, из-за бабушки. Проверка на вшивость? Хорошо. Мы её прошли. Дальше что?

А дальше Ты послал нам сына и через двадцать пять лет забрал его к себе. За что? Проверка на живучесть? Выжили. Не запили и не сошли с ума. Да, я опять закурила. Ты этого хотел?

А театр? Мы делали его своими руками, мечтали со сцены говорить людям правду о жизни, о человеке, о Тебе. Но Ты и это отнял. Неужели глядел и улыбался, когда нувориши нас из помещения выгоняли?

Даже маленькую радость на двоих – заплывы на байдарке с саксофонами – Ты заткнул нашими же больными спинами.

Что, мало? Надо красиво добить? Тогда бей по-честному, дели поровну на двоих. Что Ты к мужу прицепился? Или взимаешь плату за его таланты? Одной рукой даёшь, второй забираешь? Как-то не по-божески у Тебя получается…


…Не помню, то ли читала, то ли слышала от кого, но был такой случай.
Грузовик сбил маленького мальчика. Шофёр тормозил до последнего, но удар произошёл, и машина замерла над упавшим малышом так, что ножка оказалась под передним колесом. Ни вперёд, ни назад стронуть гружёную махину нельзя. Вызвали скорую, а здоровые мужики пытаются приподнять грузовик, чтобы высвободить раздробленную ножку. И у них ничего не получается. Мальчик уже не кричит, только губами еле-еле: «Мама… мама…». Вдруг  мать бросается к колесу, расталкивает  мужчин и… приподнимает  грузовик!

Это как же сделан человек! Получается, можем всё, только надо очень сильно захотеть? «Бог не по силам не даёт»… а как даёт? Неужели по сильным, очень сильным желаниям? Но, мало ли чего я могу захотеть по глупости или по недомыслию. «Бойся своих желаний…» Ну вот, опять запуталась. Знаешь, не надо мне ничего давать. Дай только силы. Той, для грузовика…


Если бы я тогда знала, что будет третий инфаркт, а потом, почти подряд, два инсульта, боюсь, что мы бы впали в депрессию оба. А так ты погружался один, а я отчаянно барахталась. Как та мышь в молоке – в надежде сбить масло, чтобы от него оттолкнуться и выскочить на свет, на солнышко. Хоп! – и победа. Только в одиночку не получалось, а вдвоём… ты меня не слушал. Все мои очень умные и очень правильные слова разбивались о твои мощные протесты. Ты сердился, вскипал, и мы опять стояли по разные стороны: я снаружи, а ты внутри своей боли.

Прожить чужую жизнь совершенно невозможно. Даже если это твой самый родной и близкий человек. Почему? Да потому что он внутри, а ты снаружи!
А если очень-очень хочется? Тогда элементарно, Ватсон: стань Богом, и будешь везде. Слабо? Хорошо, тогда попробуй хотя бы взглянуть на него глазами Бога. Как? С Любовью! Да, да, с той самой, которая  «…долготерпит, милосердствует… не завидует… не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…».  С той самой, которая  «… никогда не перестает»…

 О, Господи, да я это сто раз слышала и Библию читала. Но я же не Ты! И у меня так не получится. Как «почему?». Да потому, что я точно знаю, что мужу можно, а чего нельзя. Потому, что я даю ему положенные лекарства и готовлю правильную еду. Потому, что я права! А он, со своей вредностью и рвением бежать за зарплатой из страха, что не выживем, не оплатим квартиру, не сможем помочь ни дочке, ни невестке, совсем не прав. Он отмахивается от меня, как от назойливой мухи и даже голос повышает, чтобы я замолчала! А я не могу молчать, потому что хочу, чтобы он лечился. Потому что я боюсь. Очень боюсь его потерять. Муж меня не понимает, у него всё в одной плоскости: или я мужик, и буду пахать, или я ни на что не годен, и пойду к сыну. Нет меня на его полосе! Страх безденежья есть, обида есть, ущемлённого самолюбия полны закрома, а меня нет. Совсем нет…

•

Я не знаю ни одного человека с пушистой уютной судьбой. Или их не бывает? А может Ты, Бог, меня специально с ними не сводил? Интересно, что удары все получают одни и те же, но каждая душа болит и кричит по-своему.

Одиночество… да, мы все одиноки, даже если вокруг  родные  и друзья. Недостаток любви… интересно, а сколько её надо – тебе, мне, ей или ему, чтобы хватало? Деньги… у них всего два состояния: или их нет, или, опять-таки, не хватает. Умирают самые близкие, родные люди… так ведь никто нам жизни вечной не обещал. Здоровье… откуда ему быть, когда вокруг такие подножки?

Господи, какие же мы все разные. Кто-то до судорог жалеет себя, кто-то спивается, прячась в дурман от реальности, кто-то объявляет войну всему и всем. Сколько людей, столько и вариантов. Но попадаются редкие солнышки, которые греют других, несмотря на собственные ожоги. Что ж, и на небе планет больше, чем солнц. Бог, ты специально всё так устроил? Ничего не скажешь, логично.
А знаешь, я тоже стала прятаться от окружающего реализма. Нет, не в алкоголь, а в писанину. Пишу себе потихоньку, сама с собой (или с Тобой?) разговариваю. То стихами, то прозой. И свои литературные опусы по сайтам раскидываю  – люди читают, себя узнают, и мне, и им чуть легче становится.

Спасибо Тебе за это…