Что страшнее смерти?

    
     Они были одинаковы в том смысле, что оба могли убить. Но они были совсем разные, потому что она могла быть только жертвой, а он мог вести за собой. 
     Стрела и клинок.    
     Хотя стрел как раз было много. Они лежали в колчане, одинаковые черные стрелы с серым опереньем и кованными наконечниками. Воин  надевал колчан и шел стрелять. Все стрелы были одинаковы, и ему было все равно, какую именно вынуть на ощупь из-за правого плеча. Но одной стреле было совсем не все равно. Уж не знаю, как так вышло, что она получилась иной, чем все остальные. Но она не была равнодушна, и всегда хотела, чтобы вынули именно ее. Потому что именно она летала быстрее всех остальных, умела сопротивляться боковому ветру, и попадала точно в цель, всегда попадала точно в цель, понимаешь, мой дорогой? Когда стрелы в колчане заканчивались, Воин опускал лук, и шел широкими шагами к мишени - дубовой колоде в конце стрельбища - и вынимал стрелы одна за другой, эту стрелу всегда из центра. Но он не отличал ее от всех других, для него они все были одинаковы.      
     Ей нравилось когда пальцы Воина сжимали ее оперение, ей нравилось, как она скользит мимо других стрел, как задевает наконечником чужие перья, поэтому она любила быть вынутой из полного колчана, ей нравилось быть прижатой к луку, ей нравилось, когда тетива ударяла по торцу. И лететь ей нравилось, чувствовать, как свистит оперение, как сопротивляется воздух. И попадать в цель. Из холодного нежного воздуха попадать в твердое дерево, слышать хруст, чувствовать плотность волокон, охватывающих наконечник. И ждать, трепеща на ветру. И знать, что все остальные попадают рядом, близко, но не точно, недостаточно точно, и тут, в самом центре, она всегда была одна. Единственная стрела, попавшая точно в цель благодаря своему желанию, а не только  его мастерству. И она ждала, что владелец колчана когда-нибудь заметит это.      
     А клинок был единственным, клинки всегда единственные, каждый. С самого начала, еще в горне, еще пружиня под молотом, раскаляясь и остывая, он ощущал, что он – один. Каждый оружейник понимает, беря в руки кусок металла, получится из него просто клинок, или настоящий клинок. Настоящие клинки получаются только из того, кто сопротивляется огню и молоту. И сначала его должен победить кузнец. Или договориться с ним. Плохое оружие подчиняется, с хорошим можно только договориться. И вот его вставляют в рукоять, и кто-то выберет его теперь, и унесет с собой. Тем, кто не знает ничего об оружии, кажется, что рукоять, ее красота, форма гарды, узоры на ней, как раз и определяют достоинства клинка. Ну, женщины, или трусливые мужчины, которые только делают вид, что они мужчины, понимаешь, мой дорогой? Но мы-то знаем, что любой настоящий Воин, только беря в руку клинок, примеривая ладонь к рукояти, делая первый свистящий в воздухе взмах, мгновенно понимает, стоит это оружие чего-то или нет. Настоящее оружие ведет твою руку за собой. Потому что оно стремится быть равным тебе. И его не надо подчинять, не получится, да и не за чем. С ним надо договориться.         
     Завтра должен был быть бой. И так вышло, что колчан и клинок лежали рядом на скамье. Эта стрела была вынута из мишени последней, и последней положена в колчан, поэтому она немного торчала наружу. А клинок собирались отполировать как следует, и Воин положил его поверх ножен. Именно поэтому им удалось начать разговор.
– Завтра бой, – осторожно начала стрела, она чувствовала огромное количество металла, гораздо больше, чем в ее наконечнике, и это вызывало уважение.
– Это весело, – ответил ей клинок, – это очень весело. Гораздо веселее, чем играть во дворе с другими клинками, или рубить чучела из соломы.
– Вы уже ...? – стрела не знала, какое слово употребить. Да и я бы не знала, какое. 
– Да. – просто ответил клинок, он все понял, и просто ответил, – Да.
– Мне тоже, наверное, понравится, раз вы говорите, что это весело, – продолжила стрела.
– Тебе? Но ведь ты не вернешься оттуда.
– Почему?! – она даже попыталась высунуться из колчана подальше, чтобы лучше слышать.
– А что ты думала, это же не в мишень попадать. Из убитых не вытаскивают стрелы. Их просто обламывают. 
Клинок был удивлен, если уж быть точной, мой дорогой, ему казалось, что это очевидно для каждой стрелы. 
– Ломают?! Меня сломают?! Зачем?! – воскликнула потрясенная стрела.
– Но ведь это очевидно. Если ты пролетишь навылет, от тебя отломают наконечник, чтобы использовать снова. Если застрянешь внутри, просто отломают, чтобы проще было закапывать тело. Если ты не попадешь в цель – то, может быть, тебя поднимут и снова положат в колчан. 
– Меня снова заберет хозяин? – для стрелы это было очень важно.
– Нет. Он не будет тебя искать, – ответил клинок. И в этот момент ему стало даже немного жаль легкую стрелу. Но, наверное, подумал он, в ней слишком мало металла, поэтому она так не важна хозяину колчана.
Стрела молчала, и клинок заговорил снова:
– Ты ведь сама по себе, то что ты есть – ведь это наконечник, да? Ну, потому что он из железа. Я прав? – поинтересовался клинок.
– Нет. Я сама – все вместе, и оперение, и наконечник... Все вместе. Если меня переломить, я умру.
Это показалось клинку странным, ведь в нем самым главным был именно сам клинок, а вовсе не рукоять и гарда. Он это чувствовал совершенно точно. И, подумав, он посоветовал:
– Тогда лети мимо цели. Хотя бы останешься жива.
Но стрела ничего не ответила.       
     Она решала, всю ночь она решала, что же ей делать? Ведь быть сломанной она не хотела. Жить, она хотела жить. И когда наутро все началось, она поняла это по шуму, по тому как стремительно пустел колчан, ее соседки исчезали, выдернутые из него через правое плечо, она ждала, зная, что изо всех сил постарается выжить. И вот любимые пальцы схватили ее за оперение, сейчас она почувствует тугую тетиву, толчок, скольжение лука вдоль всей ее поверхности, и полетит сквозь ветер. И упадет на землю, и будет ждать. Чего? Ведь Он не найдет ее. Какая разница, сломают ли ее пополам, заберут ли наконечник для новой стрелы, или оставят в мертвом враге, если не с Ним, то какая разница - остаться жить или умереть? И потом, самое главное - вот уже сейчас она полетит, вот сейчас! - самое главное, что Он хочет, чтобы она попала в цель. А значит и она хочет того же, ведь она его любит. 
     И она полетела с крепостной стены, сквозь крики и дым, и попала в цель. Навылет. Мертвый враг упал лицом вниз, и она сломалась сразу, ей не пришлось ждать смерти.
     "Весело, весело!" - ликовал клинок, со свистом вылетая из ножен. Он помнил, что убивать живое, теплое, чувствовать горячую кровь, и следом холодный ветер, гораздо приятнее, чем треск разрываемой мешковины и шорох соломы в чучеле.   
     И настоящий бой, когда ты защищаешь Воина, когда все всерьез - это гораздо интереснее, чем игры с другими клинками во дворе. И он летел, сталкивался с чужим железом, высекая искры, вспарывал живые тела, разбрасывая веер крови, и снова взлетал в воздух, и кровь, остывая, текла струйками до гарды. Он был хорошим клинком и знал свое дело, но даже он ничего не смог, когда Воина ударили сзади копьем, и он упал. Клинок снова хотел взлететь в воздух, но рука, держащая его, больше не была живой. А потом чужая лошадь наступила на него копытом и переломила пополам. 
- Какой хороший нож, очень долго не тупится, – сказала кухарка, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони и перехватывая нож поудобнее, кочаны капусты были тугими, но этот нож хорошо справлялся.
- Он был клинком, - ответил ей кузнец, поднимая голову от тарелки с похлебкой, - принесли сломанный. Рукоять целая, а от него осталась только половина. Заточил, ручку приделал, вот тебе и нож.
Кухарка поднесла нож ближе к глазам, удивленно разглядывая:
- Им убивали людей?!
Кузнец усмехнулся, и снова взялся за ложку:
- Он этого не помнит.